Вокруг света

Сергей Волконский, 1911

«– А, как я рад! Давно в Москве? – Сегодня утром. – И я сегодня утром, из деревни. – Я из Петербурга… Стремление в Москву…»

Княгине Софье Николаевне Барятинской

И прошлые века стоят, как привиденья,

Как цепь высоких гор, как ряд недвижных волн.

С. Маковский

— А, как я рад! Давно в Москве?

— Сегодня утром.

— И я сегодня утром, из деревни.

— Я из Петербурга… Стремление в Москву…

— Сердце России…

— А «Эрмитаж» — сердце сердца.

— «Le coeur de ton coeur». Вы заказали?

— Заказал.

— Что?.. Впрочем, все равно. Мне то же самое… Ну-с, я очень рад встрече. У меня такое чувство, что я опять на фарватер попал.

— А вы блуждали?

— Когда же мы не блуждаем? Когда одни. А с людьми — по пальцам пересчитать тех, с кем не блуждаем.

— Какие же у вас в деревне «люди», да еще в октябре месяце?

— Я в уезде был. Земское собрание.

— Хорошо сошло?

— Очаровательно… Что вы так смотрите?

— Вы говорите, как про спектакль.

— А чем же не зрелище? Проходит жизнь — люди, животные, дети, родители, больные, врачующие, учащие, учащиеся, прошения, проекты, предписания, ссуды, ассигновки…

— Не думаю, чтобы ко всему этому приложимо было слово «очаровательно».

— Так вы же меня спросили, как прошло собрание? Когда спрашивают, как прошел спектакль, это без отношения к содержанию пьесы.

— Ах, так вы об исполнении?

— Вот именно, об исполнении и об исполнителях.

— Так хорошо?

— Прямо очаровательно.

— Утешительно.

— И очень. Вы знаете, ни в одном деле не чувствовалось «подкладки», ни в одном обсуждении не чувствовалось «личности».

— Это не похоже…

— На что?

— Да… на прежнее, что ли… или на наши представления…

— Представления?

— О провинции, о «земском пироге»…

— Какие там ваши представления, не знаю, а что на прежнее не похоже, это точно. Я помню, что это было двадцать лет тому назад, когда собирались наши уездные тузы.

— А теперь?

— Теперь и тузов нет.

— Козыряют?

— И не козыряют.

— Нечем козырнуть?

— Не перед кем, никого не удивишь, ни с кого ничего не возьмешь. Все равны, что один, что другой.

— Другие времена?

— Другое поколение. Другая Россия.

— Революционная?

— Ничего подобного.

— Правая?

— Правдивая. Разве непременно надо смотреть справа или слева? Нельзя посмотреть сверху или изнутри?

— Из существа?

— Вот именно… Ах, как не похоже на то, что было!

— Да ведь не лучше же?

— Определяйте как хотите, а проще, легче, человечнее. Прошли те времена, когда сознание своей сословности, своего дворянства предшествовало сознанию человечности.

— Просто люди?..

— Люди как люди.

— Красный околушек все же попадается?

— Не увидите больше. Красного околушка с борзой собакой, с арапником в руке и номером «Московских ведомостей» в кармане — не увидите.

— Так что «основы потрясены»?

— Ничего не потрясено, а просто увидали, что не на том стоим; и потом, надоело же когда-нибудь людям пыжиться.

— А то пыжились? «Прямые канцлеры в отставке»?

— Даже не в отставке.

— Несменяемые?

— А то? Красный околушек разве потеряешь? С чем родился, с тем и умрешь.

— Ну а борзятничество все же есть?

— Есть и всегда будет. Но уже псовая охота не ту окраску имеет.

— Просто забава!

— Ну да. А ведь прежде, когда он выезжал, — ведь он осуществлял один из пунктов Жалованной грамоты. Как рыцарь в крестовый поход, так он в отъезжее поле.

— «Конен, люден и оружен».

— Pro fide et patria.

— А женщины?

— Женщины всегда были человечнее мужчин. Разве вы когда-нибудь в женщине замечали, что проступает, лезет вперед сословное самосознание?

— Это-то нет, но была прежде некоторая дворянская белоручность.

— Ну да, так это не сословность, а это те, кто побывали «выньстуте»; и то — только до замужества. Сколько я видал таких несчастных существ, которые выкидываются из столицы или губернии в уезд, из рекреационного зала в семью, из класса в жизнь. Без всякого интереса, без всякой приспособленности, без потребности в жизни, без умения жить. Никчемушние существа, которые ничего не умеют, как только скламши ручки скучать. И подумайте, с такими данными быть женой, хозяйкой, матерью… Но и этого больше нет.

— Другое воспитание?

— Тоже не знаю. Что вы все о причинах спрашиваете? Это была такая принцесса Ганноверская Софья-Шарлотта, тетка Фридриха Великого, синий чулок, которая изводила философов своими вопросами; Лейбниц говорил: «Она хочет знать причину причин».

— Ну так без причин: что же теперь?

— Интересы, хозяйство, воспитание, агрономия. Уж этого нет, что кто не вышла замуж — лишнее существо.

— Послушайте, это лучше, чем в столицах.

— А то разве можно сравнивать? Чем дальше от сложившихся условий, тем больше жизни. Я помню, присутствовал, как встретились в Риме, в гостиной, одна русская дама, бывшая на войне сестрой милосердия, с итальянским офицером, который был послан от своего правительства на поля Маньчжурии… Да вы знаете — Камперио…

— Который книгу написал?

— И книгу написал, и лекции читал в Италии о роли русской женщины в Красном Кресте; я был на его лекции в Риме. Я никогда ничего более восторженного и более смелого не слыхал. Перед представителями русофобской печати так прославить русскую женщину и в присутствии обеих королев так пристыдить итальянскую женщину… Он себе нажил массу врагов.

Конец ознакомительного фрагмента.