Черный лебедь

Сергей Волков, 2017

«„Союз-111“ вывалился на орбиту Марса в расчетной точке. Компьютер провел диагностику систем, мягкий женский голос сообщил мне, что все в норме. И вот тут мне стало страшно. Ладони вспотели, в ушах застучало. Я пробежал взглядом по бегущим на дисплее строчкам, чувствуя, как немеют ноги. Их словно сковало льдом, а в ушах все стояли «Наташины» слова: – …прогноз работоспособности систем благоприятный. Подтвердите готовность выполнения полетной программы…»

Вот уже много дней и ночей

Мы летим, постигая вечность.

Звезды в линиях чертежей,

Уходящие в бесконечность…

В. Лазарев

Виток первый

«Союз-111» вывалился на орбиту Марса в расчетной точке. Компьютер провел диагностику систем, мягкий женский голос сообщил мне, что все в норме. И вот тут мне стало страшно. Ладони вспотели, в ушах застучало. Я пробежал взглядом по бегущим на дисплее строчкам, чувствуя, как немеют ноги. Их словно сковало льдом, а в ушах все стояли «Наташины» слова:

–…прогноз работоспособности систем благоприятный. Подтвердите готовность выполнения полетной программы.

«Наташа» — традиционное имя речевого индикатора бортового компьютера. В фантастических книгах, где действуют крутые парни и мудрые киборги, искусственный интеллект всегда носит многозначительное имя. Нам, российским летунам, многозначительность ни к чему. Нам нужны простота и ясность. Поэтому наши бортовики зовут «Наташами». Сейчас моя «Наташа» просит подтвердить готовность выполнения полетной программы. А я обливаюсь потом и тупо таращу глаза на бурую стену Марса, косо падающую на корабль…

— Внимание! — Мне показалось или в голосе «Наташи» проявились тревожные нотки? — Зафиксировано падение мощности в генераторах абсолютного поля. Процесс накопления энергии приостановлен. Вероятность аварийной ситуации при активации генераторов — девяносто два процента. В остальном ситуация штатная. Корабль вышел на расчетную орбиту. Повторяю! Зафиксировано падение…

Я машинально вытер о себя защищенные перчатками скафандра руки и шумно выдохнул. Вот оно! Вот так Марс встречает незваных гостей. Все правильно. Теперь все правильно. Сохатый — гений. Жаль, я не могу отправить ему такое послание: «Виктор Николаевич, вы — гений».

Не могу, потому что с теми, кто навсегда покинул этот мир, связи все еще нет.

Виток второй

Мы познакомились два года назад. Он пришел ко мне без звонка — милая привычка людей, выросших в домобильную эру. Когда консьержка снизу спросила, знаю ли я Виктора Николаевича Лосева, я решил, что это просто кто-то ошибся квартирой, буркнул: «Нет!» и повесил трубку. Но спустя минуту она снова связалась со мной и раздраженно выкрикнула: «Академика Лосева знаете? Ну?»

Академика Лосева я знал. Точнее, я знал о нем. Поэтому, натянув джинсы, я помчался вниз, на ходу припоминая все возможные варианты извинений.

Потом мы сидели у меня на кухне. Сохатый был стар, фантастически стар. От него пахло аптекой. Седина стала желтой, кожу покрывали коричневые пятна. Я ужаснулся — передо мной был фактически живой мертвец. И только глаза, внимательные и чистые, как у ребенка, успокоили меня. Там жила капризная мудрость человека, разменявшего десятый десяток.

После того вечера я всегда называл его именно так — Сохатый. Про себя, разумеется. Никто бы не понял такой фамильярности по отношению к патриарху отечественной космонавтики.

Войдя, он достал из портфеля антикварную картонную папку, бутылку старого армянского коньяка, лимон и, по-стариковски растягивая гласные, спросил, как будто мы расстались вчера:

— Выспа-ался?

Я растерянно кивнул.

— Ну и сла-авно. Значит, ночью можно будет порабо-отать. А я вот, предста-авь, вообще не сплю. Говорят, это перед смертью быва-ает. У меня пять лет назад началось. Все ждал — вот-вот по-омру. Год ждал, два, три… Надоело! Решил на-апоследок тряхнуть ста-ариной.

В его исполнении последняя фраза теряла всякий иносказательный смысл. Я поставил на стол стаканы, сунулся было к холодильнику, но он остановил меня властным жестом скрюченной подагрой руки.

— Ся-ядь! На Марс хо-очешь?

Я поперхнулся и закашлялся… Если бы за мгновение до его вопроса мы уже приступили к коньяку, дело могло бы кончиться конфузом просто космических масштабов. Но все обошлось. Он участливо похлопал меня по спине, а потом начал говорить…

О, он умел говорить! Патриарх, титан, начинавший еще с легендарным Бабакиным, когда под плакатом «Автоматы могут все!» отчаянные парни с логарифмическими линейками наперевес создавали межпланетные станции, первыми побывавшие на Луне, Марсе, Венере.

Занесенный в золотой фонд советской науки в тридцать пять лет, Сохатый пережил все ее взлеты и падения, всех ее создателей и губителей. Он пережил даже собственную персональную пенсию — перечислял ее в детский фонд.

До сих пор не знаю, как ему удалось уломать скрягу Курганова. Глава «Росавиакосмоса» очень не любил рисковать людьми, аппаратами, а более всего — деньгами. Но Сохатый, которому Курганов годился во внуки, пробил марсианский проект, пусть и при явно скудном финансировании.

— А нам мно-ого и не надо, верно, Са-аша? — монументально улыбался он, заочно записав меня в единомышленники. — Нам долететь, повертеться, виточков во-осемь, отметиться — и домой. Ты в Бо-ога веришь?

Заданный безо всякого перехода вопрос поверг меня в тихую панику. Старческий маразм — штука хитрая. И горькая. Вот сидит передо мной замшелый дважды Герой и семижды лауреат, пьет коньяк и несет чепуху.

Можно было вежливо попытаться свернуть разговор. Можно было сослаться на занятость и неотложные дела. В конце концов, можно было просто сказать: «Нет!»

Единственное, что смущало и удерживало меня, — это то, что Сохатый пришел именно ко мне и сидел сейчас перед дублером третьего уровня коммерческих полетов. Космонавтом, который ни разу не был не то что на орбите — даже в «зале ожидания». И который уже три месяца как втихаря подыскивает работу, чтобы уволиться из славных рядов «покорителей космоса»…

Конец ознакомительного фрагмента.