Вестовые Хаоса: Игра герцога

Сергей Владимирович Доровских, 2021

XIX век стучал колёсами паровозов, мерцал лампами накаливания, звенел телеграфными столбами и оставлял о себе первые чёрно-белые снимки, когда пришёл он. Чёрный герцог. Кто этот загадочный человек в старомодном облачении, и человек ли? Что привело его из пропасти веков в холодные края, где зимы кажутся бесконечными? Что он будет делать, и как это поменяет мир? Знает ли он, что по его следу уже идёт охотник? И сможет ли хоть что-то изменить невинная Есия – дочка терпящего нужду крестьянина из захолустной северной деревни?..

Глава пятая

Золотой землишник

— Есюшка, ну почто тебя ждать приходится! Да что ж ты у нас копуша такая-разэтакая! Догоняй, без тебя пойдём! Чай, не барыня, ждать тебя ещё! — старшая сестра Фёкла, как всегда, сердилась. Средняя Дуняша ей поддакивала.

«Вот Фёкла как расфыркалась!» — подумала Есия, но ничего не сказала. Она никогда не перечила старшим, и все замечания, ехидные смешки сносила с ангельским терпением.

С того времени, как отец решил заняться извозом, и прошёл то всего день, а жизнь девочки круто изменилась, будто разделилась на две части. Её и саму стало не узнать: Есия замкнулась, ни с кем не разговаривала. Такой же стала и их мать Ульяна, и та больше серчала, ругалась на дочерей, а затем долго молилась у икон, бормотала и плакала. Вот и этим утром, когда глава семьи умчался на санях в город, Есии не хотелось идти с сёстрами на обучение. Нет, она любила занятия, и более того, просто обожала Антона Силуановича. Он был из дворян, жил в запущенном особняке в центре Серебряных Ключей, и слыл умным, внимательным, глубоким человеком. Только вот — весьма бедным. Он сам вызвался учить крестьянских детей счёту и грамоте. Больше было и некому: барин был едва ли не единственным по-настоящему образованным на всю округу. Возить же детей в город к дьяку Евтихию в теснотах крестьянской жизни ни у кого не было ни времени, ни возможности.

Антона Силуановича в народе, конечно, уважали, но и посмеивались над ним. Благодушно так, с сожалением и любовью. Он был младшим братом помещика Еремея Силуановича, который жил в богатом доме в Лихоозёрске и по праву слыл истинным хозяином этих мест. Вот тот знал толк, как преумножить состояние, и жил по принципу: «Деньги должны приносить деньги». Вся округа ходила у него в должниках и знала, насколько опасно, если к сроку и с хорошим процентом не вернуть взятое в долг.

Младшего отпрыска старинного дворянского рода Еремей Силуанович презирал, стараясь как можно реже видеться и общаться с братом. Антону Силуановичу досталось в наследство имение в Серебряных Ключах, которым он не сумел распорядиться с умом, и потому довёл до столь нищенского, убогого положения. К тому же младший брат в своё время, не слушая наказов, уехал из этих мест в столицу, долго учился наукам, а потом вернулся. Поговаривают, вынужденно, не по своей воле. Связался, мол, там с нехорошими людьми, входил в какой-то тайный кружок, за что его и сослали обратно в родные края без права появляться в Петербурге и вообще в крупных городах. Так и осел в опостылевшем ему медвежьем краю, мечтая, что когда-нибудь лучшие люди изменят положение дел в России, и наступит время свободы, процветания и благоденствия. Для всех — и для люда простого в первую очередь. И потому вызвался он сам учить крестьянских детей, чтобы они затем, в скором новом времени, стали счастливыми людьми просвещённого общества.

Антон Силуанович был робок, застенчив и тих, но когда начинал после привычных уроков письма и счёта рассказывать о дивном мире книг, о героях и злодеях, дальних странах и путешествиях, Есия замирала, слушая. И теперь, вспомнив его умное лицо, внимательный взгляд, она быстро собралась.

— Иду, иду, сейчас! — ответила она.

— Так догоняй, сестрица! — сказала Фёкла, произнеся последнее слово с едкой иронией.

Усадьба Антона Силуановича Солнцева-Засекина была хорошо заметна со всех сторон небольшого села. И только издалека могло показаться, что это имение принадлежит знатному, обеспеченному человеку. Но, подходя ближе, становилось понятным, что лучшие деньки, может быть, и текли неспешно в этих крепких стенах, но очень давно. Во всём чувствовался недостаток рабочих рук. Три сестры шли по неметёным дорожкам мимо мраморной ограды — потемневшей, покрытой местами мёрзлым мхом, отчего казалась та неуютной, кладбищенской. Они шагали длинной аллеей, обрамлённой старыми, давно потерявшими форму липами, обогнули пустую, увитую сухими лианами беседку и поднялись по скользкой мраморной лестнице.

Над дверью висел слегка покосившийся герб рода Солнцевых-Засекиных: золотой диск, который с двух сторон поддерживали крыльями дивные птицы. Несмотря на всю бедность хозяина, у него оставался слуга, который чтил старинные правила. Девочки должны были дёрнуть за тонкий шнурок и дождаться, когда дверь отварит угрюмый Пантелей — приказчик Антона Силуановича с мохнатыми, как у старого кота, бровями, и густыми нестриженными бакенбардами. Вот и сейчас, встретив их, по обыкновению бранился, но так, что слов было не разобрать. Он носил затасканный допотопный камзол, но всем видом пытался показать свою степенность, превосходство. Девочки поклонились ему, и вошли.

В вестибюле было немногим теплее, чем на улице, и оттуда на второй этаж вела лестница. Пантелей, сходив по ней прежде к хозяину, вернулся. Сгорбившись и заложив руку за спину, молча проводил их наверх. Барин в просторном длиннополом сюртуке стоял у окна, и, отогрев ладонью небольшой кругляш на окне, смотрел на заросший, укрытый снегами парк. В комнате почти вдоль боковых стен от низа и почти до самой лепнины у потолка возвышались ряды толстых книг. Мебель стояла изысканная, старинная, но её вид портила оборванная обивка.

— Доброго утра вам, сударыни, проходите, — сказал хозяин, и взглядом приказал Пантелею удалиться. — Присядьте там, на диване, подождём остальных.

Есия медленно опустилась на краешек, и затихла. Каждый раз, попадая в эту комнату, не могла отвести глаз от картины. Неизвестный художник изобразил большого и странного крота золотого цвета. Тот лежал, распластав огромные когтистые лапы, и то ли спал, то ли был мёртв. Этого не понять, ведь животное это создатель обделил глазами. Она всматривалась в фигуру зверя, и не знала, что заставляет её вздрагивать, переживать. Словно бы это был не простой крот, а какой-то особенный! Сказочный. Только сказка эта была вовсе не доброй, какую обычно рассказывают на ночь, а таящей тревогу, опасность, и старинную неразгаданную тайну. Не раз она пыталась поговорить об этом с сёстрами, но Фёкла лишь ехидно перебивала:

— Ох, и горазда ты на выдумки, Есюшка! Всё тебе глуповство какое-то мерещится! Ну крот, самый что ни на есть простой. Странный, конечно. Но на то они и баре, чтоб было у них всё такое вот было. Не копну же сена намалёванную им на стену вешать!

Пантелей возвращался несколько раз, приводил с собой мальчишек и девчонок, и не только. Были среди учеников и люди возраста постарше, даже старик один — в деревне его звали Вихранком. Он больше слушал да посматривал, сидя в уголке, а барина просил соизволить его допустить к занятиям, так как сам хотел на старосте лет обучиться грамоте, чтобы читать вечерами Евангелие. Поговаривали, что Вихранка в барский дом подрядили местные бабы, дабы иметь там глаза и уши. Почтенный человек Антон Силуанович, да мало ли, что в голову может взбрести молодому и почему-то неженатому затворнику.

Когда все собрались, Пантелей распахнул двери соседней комнаты. Та была большой и просторной. Видимо, в далёком прошлом она предназначалась для званых ужинов и других вечерних увеселений, но теперь рядами стояли грубо сколоченные некрашеные парты, а на стене висела чёрная доска. Когда все уселись, Антон Силуанович по обыкновению прошёлся из угла в угол, сложив руки на спиной и, собравшись с мыслями, стал рассказывать. Начать занятия решил с истории, говорил о Петровских реформах и их значении для страны, о необходимости постоянных перемен, о том, к чему ведут застой, закостенелость, запущенность:

— Множество таких вот слов, начинающихся на «за», приводят к тому, что великая страна наша отстаёт, и потому надо учиться, чтобы преодолеть это. Если вы думаете, что ваш день завтрашний зависит от высоких господ, что живут в столицах, то нет. От вас он только и зависит, — свои революционные мысли он старался донести как можно более иносказательно. Чтобы никто из слушателей не вздумал доложить исправнику в город, будто он проповедует лихое вольнодумство.

Местные власти и так смотрели на него искоса, и не трогали только потому, что побаивались его старшего брата. Тот хоть и недолюбливал и посмеивался над обнищавшим родственником, но вряд ли уж хотел, чтобы тот пострадал. Да и на него тень упадёт. Хотя не раз во время их редких личных встреч и так, и эдак просил братца прекратить занятия. Больше ввиду их бессмыслия. Зачем учить тех, чьи предки из рода в род землю пахали и спину гнули, и их роды наперёд ещё сто веков в этих глухих краях этим же и будут обречены заниматься?

Антон Силуанович применял новую методику в обучении: на его занятиях каждый мог в любую минуту говорить, спрашивать, если только по делу, и это помогало усвоению предмета. Поэтому, когда закряхтел на самой дальней парте старик Вихранок, он остановил рассказ:

— Вы что-то хотели сказать, Яким Иванович?

— Да так, ваше сиятельство, — он поправил длинную бороду, которая лежала на парте. — Вот вы, значится, про Петровские времена хорошо так сказываете, а ведь при Петре-батюшке у нас как раз золото искать пытались.

— Это хорошо, говорите, — Антон Силуанович подошёл к нему. — Я думаю, что в будущем непременно будет отдельный, выделенный, так скажем, раздел в истории, посвящённый не всеобщему прошлому, а местному. Не только губерноскому, но даже уездному. Кто знает, может быть, кто-то из тех, кто сейчас сидит за партами, потом об этом расскажет на бумаге.

— Да можно было бы, особливо если нас, стариков, порасспросить. А то ведь мы уйдём все на красную горку-то, да большинство уже и на ней давно собрались, и обсказать, выходит, некому уж станет. Стало быть, при Петре-батюшке приезжал в наши края некий барин, высокого-превысокого чину, вроде бы как цельный герцог даже. Ведением этих приисков и занимался. Поговаривают, что золотишко-то он нашёл, и много-много. Токмо чёрный он был, этот герцог, от самого лукавого к нам запослан. И, прежде чем отбыл в неведомые края, то золотишко-то и заколдовал, дабы никому неповадно было на него позариться. Да ещё привратника призвал из самой что ни на есть глубинной преисподней, чтоб его охранять. Огромного злого крота. Его потом наш крепостной, что дар об Бога малевать получил, и изобразил, у вас, ваше сиятельство, по сей день и висит картина. Оттого-то народ богобоязненный к той шахте ни-ни, не ходит.

— Эх, уважаемый вы человек, хороший. Много поработали за свою жизнь, честно прожили, но вот верите в небылицы. Они ведь идут от тьмы, отсутствия знаний.

— А я так и сказал, барин, от самой что ни на есть тьмы тот крот. И звать его Кродо. Это так по-народному, то есть, выходит. Кто смел в ту шахту спускаться, да целым иметь счастье вернуться, рассказывали, что слышали из-под земли такой вот громовой гул: «Кродо»! А многие-то ведь из тех, дюже любопытных, и не возвернулись. Зажал-заел их там, горемычных, златой землишник.

Есию передёрнуло, на щеках заблестели слёзы, и Антон Силуанович заметил это:

— Что ж, лучше перейдём с вами к счёту. Есия, раздай всем палочки.

Когда окончились занятия и все разошлись, Есия задержалась. Учитель тоже заметил её рассеянность — он несколько раз задавал ей вопросы по арифметике, и смышлёная девочка не могла решить простейшие задачи. И потому решил спросить, как остались одни:

— Есия, с тобой всё в порядке?

— Я боюсь за папку, — и она рассказала обо всём, что произошло за последние несколько дней, но больше делилась страхами, догадками, предчувствиями:

— Я и за маму боюсь. Её тоже не узнать стало. Как бы не захворала…

Антон Силуанович чуть приобнял её, сказал простые слова утешения, но девочка, казалось, их не услышала.

— А правду дедушка рассказывал про этого страшного крота из подземелий? Мне сердечко подсказывает, а я его слушаю, будто бы тятя мой прямо сейчас там, у этого места, и ему грозит опасность.

— Нет-нет, не бери в голову! Всё с твоим папой будет хорошо. Я вот жил в столице, знаешь, сколько там извозчиков? Сотни! И ничего, работают, ни с кем ничего дурного не случается, поверь. И с твоим отцом будет всё хорошо…

— Но эта картина, такая странная. Почему она у вас? Она же… некрасивая. И вы не снимите её?

Антон Силуанович задумался. На миг закралась мысль рассказать девочке старинное предание их рода, которое и ему самому с самого детства не давало покоя. Не раз он мальчишкой просыпался в холодном поту, потому что видел во сне, как заходит в шахту, уходит вдаль по прорытым глубоким тоннелям, и вдруг слышит лязг огромных острых когтей и тяжёлый стон рядом: «Кродо!» Но не стал ничего говорить и без того перепуганной девчушке:

— Иди домой, всё будет хорошо! Поверь мне!

И, когда все ушли, обедневший, но знающий цену таким понятиям, как долг, честь, призвание дворянин остался один, и смотрел на картину. И златой землишник, как называла его народная молва, будто бы тоже взирал на него, не имея глаз. Ощущал его издалека своим нечистым огромным нутром…

— Подаю обед, ваше сиятельство, — отвлёк его Пантелей и произнёс звук, похожий отчего-то на мяуканье. — Капустные щи, но с ржаным хлебом для сытости. Извольте откушать.

— Иду, — сказал он, и снова устремился взгляд на картину.

Есия тем временем спускалась со ступенек, догоняя сестёр. Старые липы молчали. Близился полдень, и в мертвенной тишине девочке показалось, что откуда-то далеко, со стороны безжизненного усталого леса раздался глухой треск и вопль:

— Кродо!