Времена Амирана. Книга 1: Начало

Сергей Владимирович Голубев, 2018

Амиран – страна, во всех отношениях благополучная, а когда все благополучно, то и никакого колдовства не надо. Но и в самых тихих и приличных местах иногда случаются неприятности. Так же, как и в самых серьезных и прагматичных странах вдруг возьмет и заведется некий маг без диплома. Да еще и встрянет со своей магией в те самые неприятности. Естественно, с самыми благими намерениями. А вот это уже катаклизм, с последствиями которого и предстоит бороться героям этой книги.

Глава 2

Знаете ли вы, что такое точка бифуркации? А не знаете, так и не говорите!.. Лучше вспомните, как, бывало, пеняли себе: «ах, зачем!.. ну, зачем я выпил тогда эту рюмку?! Ах, если бы вернуть все назад, и не пить ее, проклятую!». Было такое? Ну, конечно, было. И вот этот самый момент, когда от вас только и зависит — выпить эти злополучные сто грамм, после которых — из-за которых, несомненно, все так и получилось, как получилось — вот этот самый момент и есть точка бифуркации.

Точка бифуркации это развилка. Помните, в сказках: «направо пойдешь — коня потеряешь…», только в жизни не бывает этих замечательных камней с сакраментальными надписями, этих дорожных указателей. И сворачиваем мы наугад — надо же куда-то идти, в конце-концов! И только потеряв коня, ум, честь, совесть, себя, наконец, понимаем, что свернули не туда. А уже — все! Уже поздно.

Вот это-то и есть точка бифуркации.

1

— А где же наши лошади? — Спросил Ратомир, растерянно оглядывая улицу возле входа в кабак.

Это была первая неожиданность, подстерегавшая их снаружи: лошадей не было. Второй неожиданностью было то, что не было вообще никого. Компания, которую они ожидали встретить у дверей в заведение, куда-то пропала.

— Вот же с-сукин сын! — Прошептал Геркуланий.

— Кто?

— Хозяин, сволочь… То-то он нас через кухню выпроваживал. Там они нас и ждут. И лошади у них.

— Ну, что? Пойдем? — Предложил Ратомир.

— Куда?

— Домой, во дворец.

— Как, пешком?! Позволить этой шпане ограбить нас, а потом спокойно уйти домой? Ну, уж нет!

Он помолчал, оглядываясь.

— Значит, они нас ждут где-то там, у черного хода. А мы появимся с другой стороны. Мы первыми нанесем удар! Пошли!

И он двинулся вперед. Движения его были легки, стремительны и в то же время спокойны. Ратомир шел следом, стараясь не думать о том, что их сейчас ожидает. Мысленно он поклялся лучше умереть, но не бросить своего нового друга.

Они прошли по скудно освещенному тротуару и свернули в темный провал подворотни.

Они брели в потемках, то и дело натыкаясь на какие-то ящики и ощущая разлитый в воздухе стойкий аромат гниющих отходов. Хмель испарился из головы Ратомира, так и не принеся ни радости, ни веселья. Теперь его колотила крупная нервная дрожь и он был рад тому, что в темноте это не заметно.

Геркуланий дошел до угла и остановился, подняв руку. Он осторожно заглянул за угол и тут же отдернул голову. Потом заглянул снова.

Ратомир на цыпочках и затаив дыхание подкрался к нему, стараясь не задеть какой-нибудь ящик или бутылку.

— Здесь они. — Шепнул Геркуланий.

Ратомир хотел выглянуть, чтобы увидеть самому, но Геркуланий остановил его.

— Подожди, их тут пятеро. У тебя есть с собой что-нибудь?

— Что?

— Ну, нож, пистолет?..

— Нет, ничего такого.

— Жаль. Я вот тоже… Даже без шпаги. Только кинжал.

Он приподнял полу своей зеленой бархатной куртки. Под ней оказались ножны.

— Вот он, родной. Я без него никуда. У нас так принято.

В руке у него холодно блеснула сталь.

— А лошади там? — Спросил Ратомир.

— Пока не вижу.

— Ну что? Будем нападать? — Нервная дрожь не утихала и требовала какой-то разрядки, каких-то действий: уж наступать, так наступать, убегать, так убегать — чего тянуть-то?

— Подожди, — отозвался Геркуланий, — не торопись. Их пятеро. Надо подумать.

Пятеро против одного — а Ратомир в драке, конечно, не в счет — это много. Это слишком много. Дворик, где они стоят освещен. Пока он добежит до них, они увидят его, они успеют собраться. Он сможет положить одного, ну — двух. Оставшиеся трое… Нет, это не мысль!

Надо их как-то растянуть, чтобы можно было разбираться с каждым поодиночке. Сколько они еще будут ждать? Потом кто-нибудь зайдет в кабак и узнает, что они ушли. Тогда они пойдут сюда. Хорошо, но они опять-таки пойдут всей толпой.

Так, а что, если…

— Вот что, — прошептал он, — давай-ка для начала соберем эти ящики, которые тут валяются.

— Зачем?

— Давай-давай, потом объясню. Только — тихо!

Ратомир приносил ящики, а Геркуланий ставил их один на другой. Так что скоро получился высокий, кривоватый, с тихим скрипом покачивающийся штабель.

Грохоту будет, если они сейчас упадут, — подумал Ратомир.

— Теперь так… Камень бы какой-нибудь, но где его сейчас найдешь, ладно… Поищи какую-нибудь бутылку. Тут их полно.

Решив не задавать больше вопросов, Ратомир сделал несколько осторожных шагов и действительно наткнулся на тихо звякнувшую под ногой бутылку.

— Есть…

— Ну, вот, а теперь слушай меня внимательно. На тебя вся надежда. Ты будешь главным игроком в нашей команде. Только не струсь!

2

В любом крупном городе есть районы со скверной репутацией. Это, конечно, не значит, что в других можно на ночь не запирать входную дверь, но все же там гораздо спокойнее. В какой-то мере это загадка, ведь в городах нет ни границ, ни таможен, и глухими заборами с колючей проволокой районы друг от друга не отделены. Преступники и бродяги, хулиганы и пьяницы могут беспрепятственно ходить где им вздумается и, казалось бы, если где и грабить, так это именно в благополучном, тихом квартале, населенном респектабельной публикой с тугими кошельками в карманах дорогих пиджаков. Но нет, грабители грабят пьяниц, успевших пропить последнюю рубашку, а хулиганы хулиганят там, где больше всего шансов самим нарваться на таких же хулиганов.

Если кто и может пролить свет на эту загадку природы, не считая, конечно, самих хулиганов, бандитов и пьяниц, то это полицейские. Но они, разумеется, скажут, что этого тоже не знают, но зато они знают в каком районе можно патрулировать спокойно и без страха, а в какой можно идти только предварительно застраховавшись и написав завещание.

Район в обрамлении Большой и Малой Гончарных улиц, Дубовой аллеи и проспекта Эдуарда Девятого считался районом тихим, спокойным и благопристойным. Патрулирование тут, особенно в хорошую погоду, было делом приятным, безопасным и напоминало прогулку перед сном.

Четверо полицейских: сержант, капрал и двое рядовых — Петров и Сидоров, не спеша шли по Малой Гончарной. Ходить по улицам — это была их работа. Им за это платили, вот они и шли.

Сегодня, правда, было не до благодушного созерцания пробуждающейся природы и добротной архитектуры в стиле конца прошлого века. Сегодня наряды были усилены и призваны проявлять бдительность. Сегодня в город вошли части дворцовой охраны, а этих головорезов зря срывать с места не будут.

Сегодня в городе пропали наследник и еще какой-то король, кажется жених царевой дочки. Где их искать, и что с ними делать, если вдруг найдешь, было неясно. Зато понятна была обычная в таких случаях команда: хватать всех подозрительных.

Подозрительный пока попался только один. Он пытался влезть в форточку и это у него не получалось. Выяснилось, что он потерял ключи от собственной квартиры. Ему помогли. Тощий Сидоров без труда проник через форточку в помещение и открыл входную дверь. Обрадованный хозяин достал бутылку и четверым патрульным пришлось, уступая его напору, нарушить устав.

Сидоров пил, потому что это именно он был главным героем приключения. Сержант пил, потому, что он был тут главный. Капрал пил, потому что ему разрешил сержант. А Петров, ну, Петров — потому, что все пили. А он что — дурак отказываться?

Теперь им было хорошо. Погода стояла великолепная. Район у них был спокойный. Хотелось чего-то: не то еще выпить, не то спеть, не то совершить подвиг… Но пить было нечего, петь нельзя, а что касается подвигов…

— Тихо! — Скомандовал сержант.

Все замерли. Капрал хотел встать смирно — пятки вместе, носки врозь, руки по швам — но его качнуло, и он решил не выпендриваться.

Но тихо было и вокруг. Ничто не нарушало покоя приличного квартала. Добрые люди, населявшие его, давно уже спали, а если и не спали, то все равно старались не шуметь.

— Пошли. — Скомандовал сержант.

— А вот интересно, — подал голос Сидоров, — а вот если этого жениха так и не найдут, свадьбу отменят?

— Да ты что? Спятил? — Возразил капрал, и сержант посмотрел на него с неудовольствием, потому что хотел возразить сам.

— Как же можно отменить, — продолжал капрал, — если гости уже собрались и невеста готова? И вообще, это государственное мероприятие. Тут не жених важен, а это… — он пошевелил пальцами, — политика, понял?

— Ага. А как же без жениха-то?

— Да черт с ним, с женихом! — Встрял все-таки сержант. — Другого найдут. Тебе же говорят, политика!..

Глупый, тощий Сидоров в политике не понимал ни черта. Поэтому он сокрушенно вздохнул, и посмотрел вдаль. Там, вдали, кто-то быстрыми шагами пересекал мостовую, попадая тем самым как раз в зону их патрулирования. Сидоров вытянул руку и указательным перстом указал в сторону нарушителя.

— Во! Во!.. — Сказал он. — Смотри-ка!..

Все посмотрели и сержант, взяв в губы свисток, оглушительно свистнул.

Фигура стала поспешно удаляться, стремясь во мрак. Она вела себя подозрительно, и полицейский патруль кинулся в погоню.

***

Пафнутий Харитонидус услышал за спиной протяжную трель полицейского свистка и оглянулся вокруг. Вокруг не было ни души, если не считать маячивших в отдалении полицейских. Похоже, что свистели ему. Пафнутий на секунду замер, потом, решив, что проще уйти, чем полночи, а то и до утра объяснять в участке причины нахождения в данный час в данном месте и доказывать отсутствие дурных намерений, повернулся и двинулся прочь. Он быстро миновал освещенное место и в укрытии ночной темноты свернул в первый же попавшийся проулок.

Пафнутий, как это часто с ним бывало в последнее время, засиделся в аптеке, где он зарабатывал на жизнь в скромной должности ученика провизора. Хотя, вообще-то, он был маг, или, как их называют в народе, волшебник. Магом он был самым натуральным, хоть и без диплома. А диплома у него не было по вполне не зависимым от него обстоятельствам. Просто так уж получилось, что как раз в прошлом году, когда он должен был закончить Высшие магические курсы в родном Кранахе, курсы эти были скоропостижно закрыты. Местный епископ, недавно назначенный на эту должность, решив, видимо, показать всему миру, что не зря ест свой хлеб с постным маслом, объявил крестовый поход против магов, волшебников, ведьм и колдунов во всех их бесовских обличиях и проявлениях. Началась настоящая травля, закончившаяся тем, что толпа разгромила и сожгла здание курсов. Заодно сожгли и директора, а вместе с ним и еще нескольких профессоров — выдающихся знатоков эзотерики и оккультизма. Учеников, слава богу, не тронули. Удалось спастись и некоторым преподавателям.

Одному из них помог уйти от гнева разъяренной толпы сам Харитонидус на пару со своим приятелем и соседом по общежитию, Брютом, любимым учеником профессора. Потом Пафнутий ушел в Амиран, к своему дяде, аптекарю, а Брют, насколько это было известно Пафнутию, остался с учителем. Учитель, Валей бен Салех, могучий темнокожий колдун из далеких южных провинций, хранитель древней мудрости своего почти исчезнувшего народа, очень тяжело переживал случившееся. Он, помнится, плакал и кричал, рвал на себе мантию и остатки седых волос. Он посылал нешуточные проклятия на головы неблагодарного и невежественного народа и тех, кто этот народ подстрекал. Он каялся и клялся больше никогда не заниматься магическим искусством, пропади оно пропадом. В общем, он был вполне себе неадекватен, и спасти его — это был тяжкий труд.

Но спасти учителя тогда все же удалось. В благодарность за это бен Салех, отойдя немного и вернув себе душевное равновесие, подарил Пафнутию при расставании толстую тетрадь, в которой, как он сказал, было собрано кое что из сокровенных знаний его народа, и чем он, вообще-то не имел права, да и не собирался делиться со своими учениками в рамках учебной программы. Почитав потом то, что содержалось на страницах этой тетради, Пафнутий ужаснулся. Это и правда была темнейшая, просто-таки почти черная, магия. И он, конечно же, не собирался экспериментировать с описанными там ритуалами, зельями и заклятиями. Был момент, когда он даже хотел сжечь проклятую тетрадь во избежание соблазна, но потом все же передумал. Пусть будет… Но заглядывать туда он зарекся. Хотя и помнил, что там имеется.

В настоящий момент Пафнутий пробирался домой, если можно так назвать койку в общежитии, в комнате, где стояли еще три такие же койки и проживали еще три молодых, полных весенних соков, дебила. На что-нибудь лучшее у Пафнутия просто не было денег, а ночевать в аптеке запрещал дядюшка Маркус.

И вот, наконец, завтра — уже завтра, а, может быть, и сегодня, ведь вроде бы уже перевалило за полночь, с этим позорным существованием будет покончено! Да, не так просто засиживался в аптеке молодой маг. Не порошки он готовил для завтрашних немногочисленных покупателей. Была у него идея. И вот завтра, вернее уже сегодня, эта идея должна была принести свои долгожданные плоды. Он верил в это. Иначе зачем вообще жить, если нет надежды. Сегодня днем его примет сам Его Величество царь Амирана Бенедикт! И все решится. Дайте только сейчас ему, Пафнутию, добраться до своей продавленной койки. Ему надо выспаться, ему надо завтра иметь свежую голову и, черт побери! — свежий вид.

А тут эти менты! Как некстати!

А полицейские не отставали. Они знали этот район, Пафнутий — нет.

Он пытался уйти, сворачивая в проулки, проезды и подворотни, каждый раз рискуя оказаться в западне. Но пока что ему везло, если не считать того, что топот ног сзади не ослабевал.

Пафнутий начал уже задыхаться. Сидячая работа давала мало возможностей для тренировки ног и дыхательного аппарата. Он почувствовал, как закололо в правом боку. Надо было куда-то спрятаться. Дальше он бежать просто не сможет. Они догонят его, повалят на землю, будут бить, порвут единственный приличный костюм, и в чем же он тогда завтра…

Ах, боже мой! И надо же, чтобы это случилось именно сейчас!

Пафнутий свернул за угол. Это был уже пятый или шестой угол, за который он заворачивал. Он сбился со счета.

И опять это был маленький дворик, в который выходили парадные двери домов, освещаемые фонариками. Во дворике росли какие-то чахлые деревца, стояли скамейки, баки с мусором и не было ничего, ровно ничего такого, что сошло бы за укрытие для несчастного беглеца.

Он подбежал к одной из дверей и подергал за массивную бронзовую ручку. Бесполезно! Дверь была заперта, как и полагается. Все они были заперты. Там, за ними, за их надежной защитой спали честные, порядочные граждане. И никто не откроет, даже если постучать, напрасно и пытаться. Но что же тогда делать?!

Силы покидали Пафнутия. Все бесполезно! Его все равно догонят, и чем дольше за ним будут гнаться, тем злее будут потом бить.

И тогда Пафнутий решился на то, на что ни за что не решился бы в других обстоятельствах: он решил попробовать применить то, чему его учили на курсах. То, из-за чего таких как он жгли на кострах, из-за чего ему самому пришлось бежать на чужбину и начинать жизнь заново.

Ладно, хуже, кажется, все равно не будет. И потом, разве завтра он… Однако, об этом после! А пока…

Он спрятался за мусорными баками, понимая, как ненадежна их защита, но надеясь выиграть хотя бы минуту. Надо было перевести дух и хоть немного сосредоточиться. Как ни странно, нужная формула сама пришла ему в голову, будто только и ждала, когда понадобится. Он произнес ее и закрыл глаза. Он чувствовал, как утихает сердце, как деревенеет и сморщивается кожа, он уходил ногами вниз, а головой тянулся к далекой, холодной звезде.

***

Сержант с капралом, Петров и Сидоров вошли в азарт погони. Не было сомнений, что этот тип, ловко шныряющий проходными дворами и, видимо, отлично ориентирующийся в здешних лабиринтах — опасный преступник. Может быть, он даже как-то связан с пропажей наследника и тогда, конечно, их всех ждет почетная награда, а кое-кого даже и повышение по службе.

Этот ловкий прохвост старался их запутать, но они тоже были не лыком шиты, и всякий раз правильно угадывали направление его движения.

Самое паршивое, это если он спрячется где-нибудь в доме. Что, если у него есть ключ и он шмыгнет в дверь и успеет закрыть ее до того, как они увидят, куда он делся? Не зря же он петляет по дворам, значит, тут у него где-то его укрытие, его звериное логово.

И они снова ускоряли бег.

И вот, наконец…

— Ага!.. — Прохрипел сержант, на ходу вытирая рукавом мокрый лоб.

— Ага! — Торжествующе откликнулся капрал, поправляя на ходу кивер.

— Ага!! — Мысленно возликовал Петров, а Сидоров еще ничего не понял, потому, что отстал на несколько метров.

Этот негодяй, наконец, сам загнал себя в ловушку. А может, и не сам, а может, это они… Ну, конечно же, это они, своими правильными действиями вынудили его забежать в этот глухой замкнутый дворик, из которого — это они точно знали — не было другого выхода.

Они разбежались в разные стороны, ища, где он затаился, и снова сошлись, глядя друг на друга и растерянно оглядываясь по сторонам.

Дворик был пуст. Тут негде было спрятаться. Двери были заперты. Пустое пространство несколько разнообразили скамейки, врытые в землю возле дверей, несколько чахлых деревьев, мусорные баки и, сразу за ними, огромный дуб, высоко, почти до третьего этажа, поднявший свою крону.

Сержант изумленно глянул на это дерево. Странно… Вроде тут ничего такого не было. Он ничего не сказал, боясь, что его заподозрят в потере памяти. Остальные промолчали тоже. И только Сидоров, новичок в здешних местах, мог позволить себе бестактность подойти к дубу и погладить его по толстой, покрытой трещинами коре со словами:

— Ну, ништяк себе вымахал!..

***

Они ушли, ругаясь и отплевываясь. Двор опустел и только один Пафнутий долго еще стоял, чувствуя, как трепещут листья на легком ветерке и как мощно тянутся соки к ним под толстой корой.

Лохматый дворовый пес долго обнюхивал его ствол, а потом поднял заднюю лапу и помочился.

3

Задача была проста и понятна. Цель близка и видна, как на ладони. Подводили ноги. Они бежали нехотя и как бы через силу, хотя Ратомир и пытался, пытался до изнеможения, заставить их двигаться чуть-чуть быстрее.

Ноги не поспевали за сердцем. Оно шло вразнос и готово было взорваться фонтаном кипящей крови. Бутылка скользила в потной ладони и Ратомир испугался, что он не добросит ее с того места, которое они наметили.

Тем местом был лежащий на земле обломок доски с торчащим из нее ржавым гвоздем. Собственно говоря, этот гвоздь стал заметен только сейчас, когда Ратомир приблизился к нему. Это был действительно большой, ржавый и погнутый гвоздь. Теперь он стал осью, вокруг которой могла повернуться жизнь.

***

— Видишь эту доску? — Спросил его Геркуланий.

Ратомир молча кивнул.

— Ты должен будешь быстро, как можешь быстро, добежать до этой доски — запомни, до доски, ни позже, ни раньше… значит, добежишь до доски и с ходу… Ты гранату кидал когда-нибудь? Нет? Ну, ладно… С ходу, не думая и не целясь, швыряешь бутылку в голову во-он того, видишь? Да, в желтом таком… Он ближе всех стоит. И все. И сразу — назад. Только еще быстрее. В подворотню вбежишь — только вбегай посередине, там чисто, а то ты еще на ящики наткнешься, понял?.. Вбежишь, и беги дальше, на улицу, не останавливайся. Там меня подождешь, а я тут их сам… Ну, как, сможешь?

Ратомир попытался проглотить комок, закупоривший горло, и сказать:

— Да! — Но только молча кивнул головой.

— Молодец! — Выдохнул Геркуланий. — Ну, давай.

— Сейчас? — Вырвалось у Ратомира.

Тяжелая рука Геркулания легла ему на спину и помогла переступить черту, сделать шаг…

***

Он бежал, преодолевая густой кисель пространства и смертную слабость собственных мышц и суставов. Он бежал и смотрел на этот обломок доски — грязный, неровный, с остатками коры и заусенцами, торчащими в месте слома, он смотрел на этот приближающийся гвоздь, а когда до него оставалось совсем немного, начал отводить правое плечо и руку с метательным снарядом, назад. Он размахивался, готовясь бросить и, наконец, когда уже точно было пора, поднял глаза и увидел взгляд этого, стоящего впереди. На мгновенье взгляды их скрестились, и Ратомир увидел — первый раз в жизни — страх в глазах этого типа.

Это был страх перед ним, и он понял это мгновенно, без слов и рассуждений, и этот страх вдруг преобразил его. Это было непередаваемо: как бывает, когда долго-долго не можешь вдохнуть, а потом вдруг в твои легкие врывается воздух. Тело стало легким и послушным. Мир вокруг вновь обрел четкость, и рука надежно сжимала скользкое стекло, готовая к броску.

Тот же, в желтой рубахе, расстегнутой до живота, стоял и смотрел и ничего не мог сделать, уже ничего, и только руки его медленно ползли вдоль тела вверх в жалкой попытке успеть защитить голову.

Ратомир кинул и на долю секунды замер, чтобы увидеть результат. Тот все-таки успел поднять одну руку, и бутылка горлышком ударилась об нее, но это не смогло остановить ее неудержимый полет, и толстым массивным дном она врезалась ему куда-то в мякоть лица.

Дальше Ратомир смотреть не стал. Он сделал то, что должен был сделать. Он смог! И развернувшись на легких, пружинящих ногах, он бросился назад, слыша сзади хриплый рев и топот догоняющих ног.

***

Геркуланий с замирающим сердцем смотрел на этот опасный номер. Ратомир бежал быстро, но как-то неуверенно и потому неуклюже, странной, вихляющей походкой.

Ему было страшно. Геркуланий понимал это. Как понимал и то, насколько оправдан был этот страх. Но он знал и другое: знал, что сейчас наступает может быть главный момент в жизни этого полумальчика. Сейчас решается — станет он мужчиной, или так и останется недоразвившимся слюнявым слизняком, маменькиным сыночком.

Кто-то должен был сделать это. Видно, кроме него, Геркулания, больше было некому. Ничего, когда-нибудь потом ему скажут спасибо. Может быть… А пока…

Не глазами даже, а заострившимся чутьем, голым раскаленным нервом Геркуланий увидел, почувствовал какое-то мгновенное изменение, произошедшее там, на той самой черте, на которую выходил, чтобы переступить ее, Ратомир. Он увидел, как тот размахивается, готовясь к броску и, еще за долю секунды до самого броска, понял, что цель будет поражена, и что они уже победили.

Он смотрел, как бежит Ратомир, теперь уже сюда, и это был другой бег, другой Ратомир, и это была, независимо от того, как там все сложится дальше — выигранная битва. Главная цель была достигнута. Оставались мелочи, вроде этих пятерых.

***

Ратомир пролетел мимо него легко и бесшумно. Геркуланий подобрался и, когда следом в темный проем ворвалась бегущая фигура, сделал то, что и собирался. Он сильным толчком уронил штабель на пол и тот с грохотом рухнул прямо за спиной того, что ворвался сюда первым. Тот инстинктивно затормозил и оглянулся, и тут же получил хирургически точный удар ножом чуть пониже груди.

Геркуланий не мог позволить себе тратить время на лишние движения. Следом уже летел и падал, споткнувшись о баррикаду из ящиков, второй, и, не успел он еще достигнуть земли, как свирепое жало поразило и его.

Оба они умерли мгновенно, не издав ни крика, ни стона. Они не спугнули третьего, упавшего под ноги четвертого.

Оставался еще один удар, и еще одна маленькая победа будет сдана в архив.

Но пятый не появлялся, и не слышно было ни топота ног, ни тяжелого дыхания. Геркуланий выглянул. Посреди двора, широко расставив ноги, стоял тот самый, что говорил с ним там, в кабаке. Видимо, он был самый умный или самый опытный, а может быть и то и другое одновременно.

Он не смог остановить товарищей, кинувшихся в западню, но у него хватило ума не лезть туда самому, и теперь он стоял и ждал, готовый сразиться насмерть. Но уже на своих условиях.

Это понравилось Геркуланию. Он уважал достойных противников. Может быть, он мог бы даже подружиться с этим человеком, но не сейчас.

Сейчас между ними легла кровь, и просто так разойтись они уже не могли.

4

Принципия бесцельно брела по какому-то бесконечному коридору, тускло освещенному настенными канделябрами. Неясная тревога гнала ее все дальше и дальше и, словно находясь в каком-то полусне, она забывала о том, где она только что была, с удивлением обнаруживая себя уже в ином и совершенно незнакомом месте.

***

Весь вечер провела она у себя в комнате. Она не понимала, что с ней. Это было похоже на лихорадку. Ее начинало знобить и она куталась в одеяло, потом пот прошибал ее и она устремлялась к окну и, распахнув его настежь, жадно пила прохладный вечерний ветер.

Ей было стыдно и больно. Ей было легко и радостно. Она снова и снова переживала про себя произошедшее и чувствовала на себе руки и губы Герка, ощущала малейшие подробности и детали их стремительного соития.

Какого невероятного труда стоило ей, оставшись тогда одной, держать себя в руках и вести себя так, как если бы ничего, кроме примерки и не произошло. Каких нечеловеческих усилий стоило выдержать обратную дорогу, когда каждое слово, каждый взгляд Марго говорил ей, что ее тайна раскрыта и по ней ясно видно, чем она только что занималась.

Оставшись, наконец, одна, она в изнеможении рухнула на кровать и, наверное, с час лежала как кукла, без мыслей и движений, в блаженном полузабытьи восстанавливая истраченные силы.

Принципия знала о предстоящем ужине и загодя стала готовить себя к нему. Надо было привести в порядок не только глаза и прическу, но и сердце, и мысли.

— Я люблю его. — Шептала она, сидя перед зеркалом.

— Я люблю его… — откликалось ее отражение в темной глубине напротив.

— И он любит меня, — шептали ее губы, — а значит…

— А значит, нет в том греха, — говорили ей глаза, смотрящие на нее.

— Мне было хорошо, — признавалась она той, что смотрела на нее с той стороны.

— Но это было только потому, что это был он, — утешала ее та, — только с ним…

— И ни с кем другим, — кивала Принципия. — Никогда…

— Никогда!

***

Она была готова. Сейчас они встретятся с ним. В большом освещенном зале, за одним столом. Еще не рядом, это будет завтра, а пока по разные стороны, окруженные родственниками. Они будут смотреть друг на друга и улыбаться. Это ничего, это можно, ведь они — жених и невеста. Все, наконец, утряслось. Все разрешилось, и теперь все будет хорошо. Всегда будет хорошо. Как им было хорошо сегодня.

Сейчас ее позовут, сейчас…

Она взглянула на часы.

— Пора. — Сказали ей стрелки.

— Пора. — Сказало ей ее отражение и кивнуло головой на прощанье.

Принципия прошлась по комнате. Что же не идут? Точность — вежливость королей, а ее отец был вежлив. Что же не идут?

Она села. Снова встала. Нетерпение охватило ее. Что же там?.. Скорее бы уж! Как они выдержат это испытание? Не выдадут ли друг друга? Ведь теперь у них, кроме любви, есть еще и общая тайна.

— Нет-нет, нет, — подумала Принципия, — ни за что не пойду! Неприлично. Надо подождать. Пусть позовут. Что, в самом деле?..

И она снова решительно села.

— А что, если что-то случилось, а я не знаю?

— Я на минутку, — сказала она себе, — я только гляну…

В малой столовой, куда она спустилась, встретив по дороге несколько спешащих куда-то лакеев с заполошными и растерянными лицами, было пусто. Стоял накрытый стол, вдоль него нервно прохаживался метрдотель в белых печатках. На хорах настраивал инструменты маленький оркестр.

Тоскливо и протяжно прозвенела струна и Принципия захлопнула дверь. Во всем этом было что-то не то. И ей стало не по себе.

Поднимаясь по лестнице, она встретила Сердецию. Сестра, похоже, спешила куда-то и, кажется, была чем-то взволнована.

— Постой, — тронула ее за рукав Принципия, — подожди, что случилось? Ты не знаешь?

— Ах, это ты, цыпленочек? — Сердеция потрепала ее по щеке. — Ужин ненадолго отложили. Ничего страшного. Иди к себе.

–А что случилось?

— Ах, да что могло случиться? Ну, я не знаю, может, что-то подгорело на кухне. Ну, пустяки какие-то. Ты не волнуйся. Иди к себе, отдыхай, нас позовут.

Сердеция выпалила это все одним духом и снова потрепала Принципию по щеке — ласковый такой жест, успокоительный. Только какой-то нервный немного. Суетливый. И рука холодная…

— Иди, иди!.. — Повторила Сердеция, словно прогоняла. Похоже, она действительно торопилась.

— Куда все спешат? — Подумала Принципия, поднимаясь по лестнице. — А мне вот, кажется, спешить совершенно некуда.

И опять она осталась в своей комнате, наедине с собой и своими мыслями.

— Прощай, моя миленькая комнатка, — тихо сказала она, — завтра я уже буду на корабле. Сегодня последнюю ночь мы проведем вместе.

— Прощай, — сказала она, присаживаясь на кровать и гладя подушку, — прощай, моя мягкая! Какие сны ты мне подаришь на прощанье?

Она прилегла, стараясь не помять платье. Как хорошо, что сегодня еще можно одеться попроще. Без этих топорщащихся крахмальных нижних юбок. Сегодня она еще девочка и ей позволителен этот скромный наряд. И, кстати, эти нижние юбки уже выходят из моды.

Что же, все-таки, случилось? Почему отложили начало ужина? Почему все бродят, как неприкаянные?

Тревога сменилась каким-то сонным оцепенением, тишина царила вокруг, ветерок врывался в окно, шевеля занавески и помешивая воздух в комнате, как чай ложечкой в стакане…

Ветерок принес с собой где-то недавно слышанный звук. Тревожный и тоскливый — звук лопнувшей струны. Этот звук вошел в нее, и вибрация заполнила ее, как легкий газ заполняет оболочку воздушного шара. Он заполнил ее и она легко, будто став невесомой, поднялась на ноги.

Ветерок дунул ей в спину и распахнул дверь, и вынес ее из комнаты в пустой, полутемный коридор, где знобящим сквозняком гуляла тревога.

Она спускалась по лестнице, а навстречу ей то и дело попадались ее сестры.

— Принципия! — Строго сказала ей Софронея. — Когда ты научишься себя вести? Ну, куда ты идешь? Ты должна понять, наконец, что государственные интересы выше личных.

— А что случилось? Почему все идут наверх?

— Ничего особенного. Возникли временные трудности. Все проблемы будут разрешены, но требуется наше присутствие наверху. — Софронея показала пальцем вверх. — Наше место там. Пойдем!

И Софронея продолжила свой путь, гордо неся свое августейшее величие.

Следующей была Гриппина, с лицом, занавешенным полупрозрачной вуалью, должно быть, это была чадра.

— Пойдем, — сказала она глухо, — туда нельзя.

— Почему?

— Я не знаю. Но мы должны быть послушны. Сказано — нельзя, значит — нельзя!

— Ты идешь вниз? — Шепнула Принципии на ухо Сусалина, поравнявшись с нею. — Что ж, может быть, ты и права. Я теперь, право же, не знаю, где лучше. Я бы тоже пошла с тобой, но это так страшно…

— Так что же мне, идти? — Спросила Принципия.

— Иди, если хочешь. Какая разница?

Сердеция бежала, тяжело дыша, приподнимая руками юбки, чтобы не наступать на них.

— Я же тебе сказала, сиди в своей комнате. Почему ты не ждешь, когда тебя позовут? Видишь, всех уже позвали, а как же теперь позовут тебя?

— А меня уже позвали, — подумала Принципия, продолжая свой путь, — но только почему-то не туда, куда всех.

Вслед за сестрами поднимался отец. Лицо у него было усталым и озабоченным. Он окликнул ее и спросил, куда она идет.

— Вниз. — Улыбнувшись, ответила Принципия.

— А зачем? — Удивился отец.

— По-моему, меня позвали.

— Кто? А, знаю, это повар. Да, это повар. Ну конечно, это он! Это из-за него весь переполох.

— А что случилось?

— Повар сошел с ума. Он сидит и точит нож.

— Правда? И что потом?

— Когда — потом?

— Ну, когда он его наточит.

— А-а!.. — Махнул рукой Бенедикт. — Он его никогда не наточит. Я же говорю, он сошел с ума. Он точит его на своем колене. Значит, ты идешь к нему?

— Я не знаю. — Призналась Принципия.

— Ладно, передай ему, что салат он пересолил. И пусть побольше кладет чеснока в соус.

А лестница тем временем все наполнялась и наполнялась народом. И все шли вверх, только вверх.

Спешили нарядные дамы, благоухающие цветами и травами, спешили кавалеры в черных смокингах, расшитых золотом камзолах, великолепных мундирах, с шпагами и без шпаг, с бородами, усами и бакенбардами.

Но тут же, бок о бок со знатью, спешили наверх и люди более простого обличья: пихаясь и пыхтя лезли навстречу ей толстые бабы с большими корзинами — что было в этих корзинах знали они одни. Шли солдаты, возвышаясь надо всеми своими высокими киверами, с длинными ружьями за спиной и саблями на боку. Шли лакеи и горничные, мелькали поварские колпаки и фартуки, видны были в толпе матросская шапка и черная риза, украшенная большим крестом на груди.

Иногда в толпе мелькали знакомые лица: вон звенит бубенчиками дурацкий колпак Куртифляса, вот прямо на нее идет массивная и важная Марго. Увидев Принципию, Марго на секунду остановилась и, видимо, хотела ей что-то сказать, но поднимавшиеся следом не дали ей этого сделать, и, вынужденная идти дальше, Марго только улыбнулась и подмигнула Принципии. Весь ее вид говорил при этом, что ей известно что-то такое!..

Толпа становилась все гуще, и Принципии все труднее становилось прокладывать себе дорогу в этом потоке. Задние напирали, понуждая передних двигаться все быстрее и быстрее.

— Я больше не могу, — думала Принципия, — надо или подниматься вместе со всеми, или искать обходной путь. Должны же быть и другие лестницы.

Ее чуть не затоптали, пока она, на очередной площадке пробралась к двери, ведущей с лестницы в коридор. Но она сумела устоять на ногах, все еще поддерживаемая той волшебной вибрацией звука, сорвавшего, сдувшего ее с постели и бросившего вниз. И теперь она брела по бесконечному коридору непонятно какого этажа. Коридор был безлюден. Это явно было не то место, которое она искала. То место было ниже, гораздо ниже.

***

— Тут дело не в чесноке, — говорил Повар. Он и в самом деле точил нож. Правда, делал это он не на колене, а на большом точильном камне, — тут дело совсем в другом. Работать стало просто невозможно!

Он все точил свой нож, как заведенный, то и дело пробуя его пальцем и яростно сверкая глазами на Принципию. Он был высокий, тощий, черноволосый, черноглазый и смуглый, что красиво контрастировало с белизной его колпака и одежды.

Принципия попала сюда, спустившись по темной узкой лестнице до самого низа. Там она попала в узкий закуток, заваленный пыльным хламом и ящиками. Из закутка вела тяжелая, обитая ободранной ржавой жестью дверь. За нею и была, оказывается, кухня.

Поначалу кухня показалась ей маленькой, но это было обманчивое впечатление. На самом деле кухня была громадна, она представляла собой целое царство перетекающих одно в другое пространств, заставленных огромными плитами и столами, маленьких, грязных каморок, холодильников, со свисающими с крюков тушами, темных тупиков и широких коридоров.

Они с Поваром шли по этому лабиринту и Повар, блестя отточенным ножом, белыми зубами на смуглом лице и голубыми электрическими молниями в черных грозовых глазах, кричал ей, силясь перекричать адский гул конфорок, рвущегося из-под крышек пара и грохота посуды:

— Посмотрите, посмотрите, ну, разве можно что-то делать в таких условиях? Коты совсем замучили! — С этими словами он яростно пнул подвернувшегося кстати под ногу огромного рыжего кота с наглой мордой и обгрызенными ушами. Кот с ревом улетел в пустое пространство под плитой. — Эти коты хуже мух, хуже мышей, хуже людей, наконец! Они шляются, где хотят, жрут, что попало, путаются под ногами, попадают в котлы. Я бы только приветствовал это, если бы они попадали туда потрошеными и без шерсти! От них хороший навар, и в соусе, например, корнифоль они просто незаменимы. Но они же падают туда со всей своей шерстью. А в шерсти кошек есть блохи, чтоб вы знали. А от кошачьих блох бульон начинает горчить. И этого привкуса не отбить уже никаким чесноком.

Котов и в самом деле было видимо-невидимо. Они шныряли по полу, дрались, прыгали. Они отчаянно орали, когда кухонные работники, то и дело забегавшие в кухню в грязных ватниках погреться и попить чайку, наступали на них своими сапогами.

— Кроме того, — продолжал разгневанный Повар, — от котов заводятся мыши. Это давно уже подмечено — где коты, там и мыши! Я знаю, есть люди, которым нравится запах мышиного помета. Но не во всех же блюдах он хорош! И, потом, его же надо специально готовить, высушивать, а вы что думали?!

Повар пнул ногой дверь и они вошли в каморку, еле освещаемую фитильной лампой. В каморке сидела баба, тоже в ватнике. Перед ней стояла корзина, полная яиц.

— Ну, что? — Спросил ее Повар.

— Ну, дык… — отозвалась баба, взяла в руки яйцо, стукнула его о край корзины и разломила пополам.

Из яйца кубарем вывалился пушистый желтый цыпленок. Он поднялся с грязного пола, отряхнулся, злобно глянул на присутствующих и, сказав негромко, но внятно: «Скоты!..», удалился прочь, прихрамывая и нервно пожимая крылышками.

— Ага, ну вот, опять! — Отозвался Повар.

Баба тем временем продолжала крушить яйца, освобождая все новых и новых цыплят.

— Вот видите, — сказал Повар, обращаясь к Принципии, — видите! И если вы думаете, что я потворствую, что я не борюсь… если вы думаете, что я не сигнализировал наверх, не писал рапортов!.. Да хотите, я вам покажу, у меня весь кабинет завален.

— Нет-нет, что вы… — пролепетала Принципия, подавленная яростным напором Повара.

Она снова чувствовала в себе зов, и понимала, что опять попала не туда.

— А моральное состояние? — продолжал, между тем, Повар свои жалобы. — Разве, по вашему, не угнетающе действует, когда штукатурка сыплется вам на голову? Или когда в полу такие дыры, что туда спокойно можно спрятать окорок? Это, между прочим, не я ворую окорока, это они сами падают в щели. Попробуй потом достань их оттуда!

Повар долго еще повествовал о плохой тяге, о полном отсутствии вентиляции, водил Принципию в мрачные бытовки с неработающей канализацией, и показывал ей битые, пыльные стекла, обращая ее внимание на отсутствие решеток. Все это проскользнуло почти что мимо, почти что вскользь и почти не задев ее сознания. Мелькнуло и прошло. Да и было ли?..

И она спросила, наконец, Повара о том, что ей и правда хотелось узнать:

— А почему, скажите, пожалуйста, задерживается ужин?

— Ах, ужин?! — Возопил Повар, сверкнув на нее глазами. — Ужин?!. — Вскричал он, швыряя себе под ноги свой белоснежный колпак. — Так я и знал! Ужин! Вот, что вас волнует! Вот за чем вы сюда пришли!.

Он растоптал ногами колпак, плюнул на него и, в бессильном гневе, всадил в столешницу нож. Нож вонзился глубоко, и, пытаясь вытащить его обратно, Повар несколько пришел в себя и успокоился.

— Пойдемте, я вам покажу. — Сказал он, и, бормоча что-то вроде: «А я-то, дурак, думал… А я-то перед ней…», повел ее туда, где в дыму, грохоте и облаках пара на огромных плитах стояли огромные котлы, в которых громко булькало.

Он подвел ее к одному из них и громко крикнул:

— Эй, там!..

Из котла вынырнула голова, покрытая, как водорослями, разваренными капустными листьями, луком и кусочками моркови.

— Ну, что? — Спросил Повар.

Голова отрицательно покрутилась и снова исчезла в котле.

Со всех сторон подбежали любопытные поварихи и поварята.

— Я уронил туда свои часы, — пояснил Повар, — хорошие часы, между прочим. Подаренные мне за десять лет беспорочной службы. Там и дарственная надпись есть. И что же я теперь должен?.. Вот найдутся, и будет ужин. А пока…

Повар разочарованно покачал головой и пошел прочь, уже не глядя на Принципию и продолжая бурчать себе под нос:

— Ужин! А я-то думал… присылают всяких…

***

Принципия побоялась снова тревожить сердитого хозяина кухни и обратилась к поваренку, который, стоя рядом, вставал на цыпочки и с любопытством заглядывал в котел, в котором варилось что-то, включавшее в себя теперь дареные поварские часы и его приятеля.

— Скажите, — спросила она, трогая его за плечо, — а как мне теперь выйти отсюда?

— Отсюда? — Удивился он. Видимо, ему странной показалась сама мысль о возможности покинуть этот мир больших котлов и пряных запахов. — Выйти? — Он задумался. — А-а, кажется, знаю.

Он заговорщицки подмигнул ей и, приложив палец к губам, поманил ее к себе поближе. Она наклонилась и он прошептал.

— Пошли за мной. Только чтобы никто не видел.

Они проскользнули в облаках пара и оказались в царстве мрачных коридоров, по потолку и стенам которых шли черные, шершавые трубы, с которых капало и текло.

Они долго петляли — то ли, чтобы сбить со следа возможных преследователей, то ли ее провожатый сам плохо знал дорогу. Наконец, они остановились перед маленькой железной дверцей, закрытой на толстую щеколду.

— Вот, — сказал поваренок, — только чур, я ничего не знаю…

— Ладно, — согласилась Принципия, и шагнула во тьму…

5

Услышав за спиной грохот, Ратомир еще поддал ходу, и через миг темное чрево подворотни осталось позади. Он оказался на улице. Здесь было светло, благодаря горевшему невдалеке фонарю, безлюдно, а потому — безопасно. Можно было перевести дух и вытереть внезапно вспотевший лоб, что Ратомир и сделал. Сердце продолжало колотиться, но уже как-то иначе, чем в начале. Тогда это была тяжелая, напряженная дробь. Такую он слышал однажды в цирке перед смертельно опасным номером высоко, под самым куполом. Теперь же это был веселый, даже разухабистый, плясовой ритм. Он сделал это, он сумел, и теперь все будет хорошо!

Ну, что? Сейчас оттуда, из этой темноты появится Геркуланий и… что дальше? Искать лошадей? Что-то их там, во дворе Ратомир не увидел. Лучше всего просто пойти, найти какого-нибудь извозчика — должны же они где-то быть! — ну, и поехать, наконец, во дворец. Там их, надо полагать, давно уже хватились.

Ну, и где же он?

Ратомир вернулся к той черте, где свет фонаря резко обрывался, к входу в то место, откуда только что вылетел, как пробка из бутылки с шипучим вином. После недолгого пребывания на свету темнота показалась ему совсем уж густой и непроглядной. Но в конце этой тьмы бледно серело четко очерченное пятно — там был выход во двор, и на фоне этого пятна хорошо была видна одинокая фигура, вот только кого? Одного из этих? — и тогда, значит, Геркуланий погиб, а ему, Ратомиру, надо спешно уносить отсюда ноги. Или это Геркуланий? Но что он там делает? Почему не спешит сюда, к выходу, к свету, спасению, к нему — Ратомиру, — наконец?

Фигура шевельнулась. Ратомир напрягся: если этот — кто бы он ни был, — повернет к нему, сюда, он попадет в эту тьму, и будет скрыт этой тьмой пока не выйдет на свет, прямо сюда — туда, где он, Ратомир, сейчас стоит. И если это один из тех, то бежать от него будет поздно. Уйти? Отбежать подальше? А если это все же Геркуланий? Стыдно же будет. Ведь Геркуланий, сразу поймет, что он, Ратомир, струсил. А, кстати, это не так. Страха, как ни странно, Ратомир сейчас не ощущал. Как отпустило его еще там, во дворе, так и продолжал он себя чувствовать словно бы налегке, словно бы сбросил с себя что-то тяжелое, мешающее ходить, дышать, жить.

Легкость в теле рождала легкость на душе, легкость в мыслях. Если этот, который там стоит, двинется сюда, в эту сторону, он, Ратомир, встретит его тут! Ведь он же, тот, кажется, один? А уж с одним-то… Он спрячется за угол, и как только тот выйдет, надо его чем-то огреть как следует по голове. Чем, только?..

Ратомир огляделся. В отличие от подворотни, где он побывал только что, тут, на тротуаре не валялось ни досок, ни палок, ни бутылок. Камней было много, благо мостовая была мощена булыжником, но их попробуй выковыряй оттуда… И почему он не носит с собой кинжала? Вот Геркуланий же носит. И ничего. Говорит, у них так принято. А у нас почему?..

Ратомир снова заглянул в подворотню, боясь прозевать момент, когда маячившая там, на той стороне фигура двинется — туда, во двор, или сюда…

И он увидел, как этот человек — кто бы он ни был, свой ли, чужой, — тронулся с места и пошел. И шел он туда, во двор.

***

Геркуланий смотрел на последнего, оставшегося в живых и, не то, чтобы размышлял — о чем тут размышлять-то? — а, скорее, оценивал того как противника. А тот так и стоял на месте, словно ожидая… Чего? Или — кого? Своих, или его, Геркулания? Догадался он уже о том, что произошло тут только что?

А тот шевельнулся, переступил с ноги на ногу, подвигал плечами, как бы разминаясь перед дракой, но продолжал стоять, не сходя с места. Он ждал его, Геркулания. Он приглашал его выйти на свет, приглашал подойти, чтобы в недолгом танце решить, кому из них жить дальше. Геркуланий понимал его. На его месте он сам поступил бы точно так же.

Ну, что же, потанцуем!..

И Геркуланий шагнул вперед.

***

Тот человек пошел прочь от Ратомира. Он вышел из подворотни, оставив Ратомира в недоумении. Если это один из тех, почему он отказался от погони за ним, за Ратомиром? Решил, что тот давно уже убежал? И что тогда с Геркуланием? Может быть, он только ранен и ему можно помочь? Тогда надо скорее, но не привлекая к себе внимания, бежать туда, через всю эту тьму. А если это Геркуланий? Если он расправился со всеми этими, то что ему там, во дворе? Лошади? Но их там нет. Непонятно…

И Ратомир, стараясь ступать бесшумно, вошел в темноту.

***

Два человека стояли посреди освещенного двора. Они стояли на расстоянии шагов трех друг от друга. Одного из них Ратомир узнал сразу, хоть тот и повернут был к нему спиной. Это был Геркуланий. Узнав его, Ратомир чуть было не бросился к нему через все это освещенное пространство, но тут застывшие фигуры сдвинулись с мест, и их движение заставило Ратомира остановиться ровно там, где он стоял в этот миг — на границе света и тени.

Он стоял, заворожено глядя на то, что происходило сейчас перед его глазами. Такого он не видел еще никогда. И ничего ему это не напоминало. Можно было, конечно, сказать, что это похоже на танец, если бы это походило на танец. Но таких танцев не бывает, ведь правда? Во всяком случае, Ратомир даже представить себе не мог, что можно вот так танцевать. И в то же время…

***

Противник оказался серьезным. Не сказать, чтобы это стало неожиданностью для Геркулания — чего-то такого он и ожидал. Но тут было чуть больше ожидаемого. На мгновенье у Геркулания даже возникло ощущение, что он видит напротив самого себя, отраженного в зеркале, настолько то, что делал этот тип, было похоже на то, что делал, или даже только собирался сделать, сам Геркуланий. По всему выходило, что они были равны друг другу по силе и умению. А значит, исход боя зависел от чего-то такого, что предсказать невозможно. От того, у кого крепче нервы, например, или вообще от какой-нибудь случайности, вроде попавшей под ногу банановой кожуры. Оставалось одно — ни на миг не выпуская из виду движений противника, одновременно и успевать реагировать на его даже еще не осуществленные намерения и, в то же время, постоянно пробовать самому, провоцировать его и стараться поймать на обманном движении. Пока что это получалось плохо. Да что там, совсем не получалось! У того, впрочем, тоже.

***

Это было жуткое и, в то же время, завораживающее зрелище. В движениях этих двоих — Геркулания и того, что был напротив, — чувствовался ритм. Возможно из-за этого, а еще из-за того, какими плавными и четкими были их движения, это и напоминало, все-таки, танец.

Их широко расставленные, полусогнутые ноги, почти не отрываясь от земли, двигали их, перемещали все время куда-то вбок, и в результате их ссутулившиеся, напряженные фигуры двигались по кругу, все время вокруг одной и той же точки. А вот руки — руки, казалось, жили совершенно самостоятельной жизнью. Их движения были резки, неожиданны, иногда почти неуловимы взглядом. Кинжалы перелетали из одной руки в другую. Их лезвия вспыхивали и тут же гасли. И все это эти странные танцоры проделывали молча, только тихое шарканье их подошв доносилось до Ратомира.

И вдруг гипноз пропал. Отчего? Почему? Что вывело Ратомира из этого странного оцепенения? Не важно. Это произошло само собой, и теперь Ратомир увидел происходящее во всей его жуткой и неприглядной реальности: два человека напряженно ходили по кругу, пытаясь улучить момент и зарезать того, кто был напротив. Вот и все. И никаких танцев — просто зарезать. И зарезанным вполне может оказаться Геркуланий. И что-то надо сделать, чтобы этого не случилось. Что? Выбежать с криком из своего убежища? Ратомир представил себе, как это происходит, как Геркуланий поворачивается на его крик, и как в этот самый момент нож пропарывает его бок… Могло, конечно, быть и наоборот, но… Нет-нет! Это не годится.

Но что-то же надо делать?!

***

Что же делать?! Схватка неожиданно затягивалась. Вот же, нарвался! Геркуланий перепробовал уже, кажется все, весь свой совсем не маленький набор приемов, но каждый раз противник встречал его во всеоружии и тут же парировал своим ответным ходом.

Ничья, что ли? Но нет, тут не получится пожать друг другу руки и разойтись. В этой игре ничьих не предусмотрено. Ах ты, черт!.. левую руку обожгло. Как же это? Задумался… А кажется, сильно. Значит, в левую руку уже нож не перебросишь, значит, он стал слабее, и слабость эта будет усиливаться, по мере того, как будет вытекать кровь из раненой руки.

Надо заканчивать, понял Геркуланий. Во что бы то ни стало и побыстрее. Хватит осторожничать. Теперь уже все равно…

***

Как ни напряженно вглядывался Ратомир в движения противников, но что-то, видимо, он все-таки прозевал. Какое-то мгновение, после которого вдруг все пошло иначе, словно дерущиеся вырвались из того заколдованного круга, куда попали как щепки в воронку водоворота. Теперь, вырвавшись из этого круга, они словно сорвались с привязи.

То, что происходило дальше, было напрочь лишено того жуткого изящества и завораживающего ритма, зачаровавшего было Ратомира и превратившего его на минуту в отрешенного зрителя. Вмиг исчезло разделявшее противников расстояние. Внезапно они оказались совсем рядом друг с другом. Кто из них сделал шаг навстречу другому — этого Ратомир не заметил, все-таки он был слишком неопытен в этих делах, да, впрочем, и какая разница? Теперь они были так близко друг от друга, что понять, кто из них что делает, стало невозможно. Все это было так мгновенно и продолжалось так мало времени, что воздух, который Ратомир вдохнул в себя в начале этого мига, так и остался в его легких, когда Геркуланий вскрикнул и как-то странно дернулся, явно вне, пусть и хаотичного, но все же по-своему логичного, рисунка схватки.

Конец ознакомительного фрагмента.