Дорога на Старобалык. Были и небыли о людях и маленьких чудесах

Сергей Владимиров

Можно ли победить коррупцию кулаками?Сколько стоит костер в лесу?Как оживить голубя?Какую тайну скрывает Обское море?Нравятся ли путаны полицейским?Как избавиться от личных демонов?Очевидные и неочевидные ответы на эти и другие вопросы в новом сборнике рассказов сибирского писателя Сергея Владимирова.Современная проза, фантастика, мистика, любовь и страсть. Пятнадцать историй, которые не оставят читателя равнодушным.

От автора

© Сергей Владимиров, 2022

ISBN 978-5-0056-1166-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Каждый писатель сам выбирает для себя жанр, в котором он творит. И совершенно не обязательно, что это узкая ниша, которую автор раз и навсегда для себя определяет.

Когда я пишу свои рассказы, я стремлюсь прежде всего поделиться интересной историей, которая сможет тронуть и взволновать читателя. А уж к какому жанру эта история относится, по-моему — не так уж важно.

В этот сборник вошли очень разные рассказы. Некоторые из них становились победителями, или попадали в шорт-лист литературных конкурсов, включались в сборник сибирской фантастики «Ничьи следы». Некоторые были напечатаны в моем любимом журнале «Сибирские огни». Некоторые печатаются впервые. Но я надеюсь, что все они доставят вам искреннее удовольствие.

Также от всей души хочу поблагодарить талантливого писателя и художника Евгения Маркова за помощь с иллюстрированием обложки книги.

ЕСЛИ ЧТО-ТО НУЖНО ИСПРАВИТЬ…

ДУЭЛЬ

Запахи разгоряченных тел, искусственной кожи, усердия, злости, адреналина. Еще немного пахнет краской. В зале недавно сделали ремонт. Спасибо, драгоценный наш Пал Палыч!

Тренировочный день заканчивался.

Я стоял у канатов и наблюдал, как Славик Коротаев пытается придумать хоть что-то конструктивное в спарринге. Юра Малышев по кличке Малыш лениво держал дистанцию, потчуя, как истинный панчер, партнера джебами. Потом Славику прилетел правый хук, и он поспешно прилег.

Я открыл рот, чтобы наорать на Малыша за то, что он перепутал спарринг с реальным боем, как вдруг кто-то осторожно потрогал меня за плечо. Явно человек сторонний, поскольку все у нас знают, что подкрадываться ко мне сзади и тем более трогать руками — не рекомендуется. У меня рефлексы.

— Простите. Владимир Николаевич?

Обернулся я очень медленно и зловеще.

Передо мной чудик. Годами за сорок. Патлы как у запущенного пуделя, бороденка клочковатая, очки со стеклышками выпуклыми. За очками помаргивают глазки серенькие. Свитерок, джинсы, кроссовки стоптанные. В руках шапчонку мнет. Воспитанный — в помещении головной убор снял. В общем — никчемная никчемность.

— Владимиров Николаевичей здесь сейчас трое, — говорю. — Какой из них нужен? Вахтер, наверное?

— Нет, что вы! Мне тренер нужен.

— Если тренер, — отвечаю, — тогда это точно я. Без всяких сомнений.

Чудик просиял.

— Здравствуйте, — говорит. — Мне вас чрезвычайно рекомендовали! Матвей Слепцов!

И руку протягивает.

Руку я проигнорировал.

— Не знаю такого.

— Да нет, это я — Слепцов. — и улыбается.

— Это совершенно меняет дело, — отвечаю. — Чем могу?

Замялся.

— Видите ли, — заявляет, — мне необходимо научиться боксировать.

Оглядел я его еще раз. Повнимательнее. От этого он совсем смутился. Шапку уронил, поднял. Очки раз семь поправил. Потеет.

— Послушайте, — вкрадчиво говорю я, — бокс — это такая штука, тут бьют. По голове, по корпусу. Очень больно бьют. Вы, конечно, тоже бьете, но чаще бьют вас, пока нормально работать на ринге не научитесь. Травмы, сотрясения, отслоение сетчатки. Оно вам зачем, уважаемый? Честное слово — лучше плавание. Йога в моде нынче. Есть, в конце концов, шашки, шахматы, домино там. Идите себе с богом и не смешите людей. Всего самого доброго!

И отвернулся, показывая, что разговор закончен.

Не ушел — спиной чую. Наверняка стоит и носом шмыгает. Между тем весь зал уже косится. Дескать, с кем это там тренер общается? Балаган и цирк.

— Заканчиваем! — рявкнул я. — Завтра, как обычно, в шесть!

Зашумели, загалдели, потянулись в сторону душевой и раздевалок. Поймав взгляд Малыша, я внушительно погрозил ему кулаком. Малыш сделал вид, что не заметил. Славик тем временем сполз под канатами с ринга. За челюсть держится, бедолага.

Выдержал я еще паузу и обернулся.

— Как, вы еще здесь? — удивился, пожалуй, чересчур искренне. — Я же сказал: всего доброго!

— Но вы не понимаете…

— И понимать не хочу! У нас тут не парк развлечений какой-нибудь, а, заметьте, спортивный клуб профессиональный, — говорю. — Здесь чемпионов выращивают, а не огурцы под пленкой. Я не могу тратить время на ерунду. И не хочу. Поэтому прощайте уже.

И пошел к себе в тренерскую, не оборачиваясь. Дверь прикрыл поплотнее. Чайник включил, собрался переодеться. Тут зазвонил мобильник. Святой Тайсон! Сам Пал Палыч!

С полминуты я слушал, как в ухо мне порыкивает слегка раздосадованный, но сытый и не сердитый лев. Лев — чемпион, лев — гений, лев — надежда и опора, а равно и наше все: депутат, бизнесмен, хозяин, рукою щедрой одаривающий и наказующий.

Принялся я возражать, убеждать, заклинать. Тщетно. Со львом можно спорить, но ему нельзя отказывать. И нарисовался мне бородатый чудик в итоге этаким кармическим возмездием. Правда, неизвестно за что.

Брякнув о стол ни в чем не повинный мобильник, я помедлил смирения ради, а затем приоткрыл дверь и выглянул в зал. Чудик стоял там, где я его оставил, и выжидательно смотрел в мою сторону, стукачок ябедный. Поманил его пальцем, он — чуть ли не трусцой ко мне. Тут как раз и чайник закипел.

— Присаживайтесь, — приглашаю, — уважаемый Матвей, не знаю, как по батюшке.

— Можно просто — Матвей.

— Замечательно, просто Матвей. Чай, кофе, чего покрепче?

— Воды бы мне. — и пот со лба утирает. Переволновался, сердешный.

Усадил его. Воды налил. Себе в кофе коньяка плеснул, для душевного равновесия.

— Не знаю, — говорю, — чем именно дороги вы Пал Палычу, но отказать, понятно, не могу. Составим график тренировок. Посмотрим, что умеете. Вам результат, собственно, какой требуется?

Допил он залпом воду из стакана. Очки в который раз протер.

— Дуэль у меня, — объявил. — И я должен победить.

— Замечательно! — восхищаюсь, зубами поскрипывая. — Только дуэль — это не к нам. У нас бой, битва, сражение. Соперника уничтожить, раздавить, размазать по рингу. Только так. А вы тоже мне — дуэль…

— Называйте как хотите, — говорит. — Но послезавтра я боксирую в «Третьем раунде» с Хохряковым.

Тут я понял, кто передо мной, и даже поморгал интенсивно от неожиданности.

Только сегодня в раздевалке ребята трепались, что хапуга, бандос и хамло, а по совместительству начальник муниципального предприятия по сбору и вывозу мусора Хохряков публично вызвал на бой чести какого-то городского сумасшедшего.

Сумасшедший этот был известен тем, что бегал повсюду с видеокамерой, канючил о коррупции и бюджетных хищениях, вел блог в интернете, где регулярно размещал сенсационные разоблачения про мэра, чиновников и вообще всех подряд. Пятая колонна, короче.

На свою беду, наехал он на Хохрякова. Дескать — миллионами ворует, предприятие муниципальное развалил да еще и деньги криминальные отмывает. Ну, это и так весь город знает, только никто не орет во всеуслышание. Во-первых, что это изменит? А во-вторых — все жить хотят.

Хряк (так Хохрякова между собой в известных кругах кличут), вместо того чтобы закопать где-нибудь идиота по-тихому, не придумал ничего лучше, как вызвать его на боксерский поединок в защиту чести и достоинства, поскольку собрался в федеральные депутаты и репутацию взялся блюсти. А чудик возьми и согласись.

И вот стоит он передо мной, и что с ним делать, я решительно не представляю. Спасибо, Пал Палыч, благодетель.

Вздохнул я печально.

— Послушайте, дорогой мой Иван Драго, вам драться вообще приходилось?

Улыбается и головой качает. Нет, дескать.

— Хохряков, — говорю, — от груди жмет сто двадцать пять, килограммов на пятнадцать тяжелее вас и два раза в неделю тренируется в «Третьем раунде», где Степанычу, между прочим, за полгода два мешка изнахратил. Хорошо хоть, новые купил. Он вас в ринг вобьет не напрягаясь, за минуту, и даже не устанет. А вам будет очень плохо и больно, если вообще живы останетесь. Зачем это все?

Тут он ноздрями задышал и подбородком задергал.

— У Лондона в Риверу тоже никто не верил, — отвечает, — а он победил!

— Не было боя с таким боксером в Лондоне никогда. Не придумывайте. Дался вам вообще этот Хохряков! Не придете на дуэль свою, да и все. Все поймут.

Тут чудик мой на глазах преобразился в какую-то эпическую Буратину. Со стула вскочил, стакан пустой опрокинул, обеими руками в бороденку зачем-то вцепился.

— Не прийти?! — подвизгивает. — Хохряков ваш вор, вор! Все загреб под себя! А если депутатом станет?! Он же Кремль украдет и луну с неба!

Встал я, руку ему на плечо опустил, весомо так. На место усадил. Он вроде чуть притих.

— Ну хорошо, — говорю, — на минуту предположим, что пришел на бой Хохряков в дупель пьяный. После первого гонга упал и захрапел. Других вариантов победить я не вижу. Да и что победа вообще изменит?

— Как что? — возмущается. — Справедливость восторжествует, и все этому будут свидетелями. Особенность менталитета русского человека — вера в чудо. И когда оно случается, то происходящее переходит в совершенно сакральную, мистическую плоскость…

Тут я понял, что с меня хватит. Знаю я таких. Если в мозгах заколодило, то даже добрый апперкот на место их не вправит. В конце концов, мучиться всего ничего с чудиком этим, и у Пал Палыча ко мне претензий никаких. Сделаю, что смогу, по-честному.

— Ну вот что, — говорю. — Мне все ясно. Сакральная плоскость так сакральная. Значит, завтра, здесь, в восемь утра, чтобы как штык. С вечера не напиваться, с утра не наедаться.

— Я не пью совсем, — обиделся.

Где же таких делают?

— Вот и хорошо. В восемь. Хоть на минуту опоздаете — без всяких прогоню прочь, ссаными тряпками.

Тряпки не понадобились. В зал на следующее утро я пришел к половине восьмого. Чудик уже ежился у дверей. Утренняя метель украсила его бороду сосульками. Ненадолго я искренне залюбовался этим зрелищем, но впустил его в зал, конечно.

Вскоре, по моему хотенью, появился Славик Коротаев. Он — хороший парень. Способностей к боксу почти никаких, но трудолюбия и усердия на троих хватит. Самый подходящий спарринг-партнер для дуэлянта нашего.

Славику я велел показать обучаемому, как подбирать экипировку, бинтовать руки, ну и прочие элементарные вещи. Чудик слушал внимательно, проделывал все старательно. На капу, правда, посмотрел, как блондинка на домкрат. Но ничего — использовал по назначению. Теперь вроде готов.

— Так, — заявляю, — давай сразу договоримся. С этой минуты и до конца завтрашней так называемой дуэли я — твой царь и бог. Велю в пачке фуэте крутить — крутишь. Велю стишок с табуретки читать — читаешь. Уяснил?

Вижу, коробит его от моего обращения, но ничего — кивает.

— Отлично, тогда вперед, на ринг.

Пока Чудик пауком беременным под канаты протискивался, я успел выдать Славику краткий инструктаж. План экспресс-обучения мною разработан был еще вчера. Нагружать дуэлянта «физикой» не было никакого резона. Он после этого не то что на ринг бы не влез, но даже и на бабу. Тем не менее требовалось, чтобы обучаемый вышел на поединок и не упал после первого удара. Ну хотя бы после третьего, что ли. Значит, займемся техникой. Что я несу, господи?!

Тут заметил, что на ринг Чудик вылез в очках.

— Сдурел?! — рявкнул. — Очки сюда давай!

— Но я же без них не вижу ничего, — канючит.

— По запаху будешь драться! — рычу.

Снял он очечки, мне отдал и сразу стал какой-то совсем уж жалкий и обреченный. Мне аж горло сдавило. Шутка.

Попытался в стойку Чудик встать — ни дать ни взять павиан переплывает реку на двух крокодилах. Весь врастопырку, руками уши прикрывает, зад отклячил. Катастрофа. Ну ничего — сейчас так и надо.

— Бокс! — командую, а сам Славику подмигиваю. Славик сделал шаг вперед и провел прямой левый в голову. Естественно, попал. Чудик пошатнулся, чуть не упал. Закрыл лицо перчатками. Скорчился.

— Брейк! — кричу. Славик сразу дисциплинированно остановился.

Чудик распрямился, руки опустил. Смотрит обиженно. Мол, что ж такое? Я к вам со всей душой, а вы меня по морде.

— Это он тебя, считай, погладил, — объясняю. — С Хохряковым же завтра никаких предварительных ласк не будет. Сразу в бубен со всей дури. И ты — готов. Я это к тому, чтобы на ринге у тебя даже и мысли не возникло, что это какие-то веселые поигрушки. Перед тобой будет не соперник, а враг, которого надо уничтожить. Ну хотя бы чисто теоретически. Понятно?

— Понятно, — кивает послушно.

— Ну, если понятно, едем дальше.

Часа полтора с перерывами Чудик со Славиком возились в ринге. Естественно, под моим свирепым, но чутким руководством. Удивительно, но господин Слепцов оказался не совсем безнадежен. Ко мне в голову даже пришла нелепая мысль, что со временем из него может получиться жалкое подобие аутфайтера.

Когда обучаемый окончательно взмок и мы добились некоторого прогресса, я дал им со Славиком основательно передохнуть.

— Скажите, — спрашивает Чудик, дыша, как загнанный олень, — а почему я только защищаюсь? Мне же надо научиться как следует бить!

Умник, тоже мне.

— Прежде чем учиться бить, — снизошел я, — надо научиться держать удар. Вот твой соперник это умеет. Но за оставшееся до боя время мы тебе удар, которым можно его свалить, точно не поставим. Поэтому продолжим вбивать в тебя навыки выживания. Это чтобы сразу завтра со стыда не сгореть.

— Но… — вякает обучаемый.

— Никаких «но»! — свирепею. — Забыл, кто здесь главный?!

Чудик заткнулся.

Погонял я его еще часок по рингу, потом решил, что с него хватит, и отправил «на мешок». К этому моменту Чудик окончательно выдохся, и на то, что он вытворял со снарядом, без слез нельзя было смотреть. Временами казалось, что это еще один спарринг и мешок в нем одерживает верх.

Наконец мне все это окончательно наскучило, и я велел подопечному сворачиваться. Славика я отпустил, и мы с Чудиком прошли в тренерскую. Там я заварил для обучаемого стакан крепчайшего чаю, бухнув туда четыре ложки сахара. Пусть гундят специалисты, но я сам себе специалист и знаю, что нет лучшего средства прочистить мозги и прийти в себя после изнурительной тренировки.

— Пей, — говорю.

Пьет.

Я тем временем прошел к сейфу заветному, покосился на чудика употевшего и достал оттуда кое-что, о чем лишний раз лучше не упоминать.

— Значит, так, — объясняю, раскладывая перед Слепцовым это самое «кое-что». — У нас тут завтра не Олимпиада, и писать в баночки не придется. Поэтому: вернешься домой, выпьешь вот эту пилюльку голубенькую. Через двадцать минут после этого ты уже должен отмокать в ванне. Воду наберешь настолько горячую, чтобы едва можно было терпеть. Отмокаешь где-то полчаса. Затем, на ночь, содержимое этого пузырька разведешь в стакане теплой воды. Выпьешь — и сразу спать. Утром — вот эти три квадратные таблетки употребишь. Все понятно?

Чудик глядит хмуро.

— Это что вообще? — спрашивает.

— Витаминки, — отвечаю сурово. — Волшебные витаминки, без которых ты после сегодняшних прыжков и кривляний даже с постели встать не сможешь, не то что дуэлировать. И скажи спасибо, что в задницу колоть ничего не заставляю.

— Спасибо, — отвечает вполне так серьезно и чай прихлебывает.

— Вот и хорошо. Теперь слушай меня внимательно-внимательно.

Взял паузу, оглядел подопечного. Не нравится. После нагрузки сегодняшней — апатичный. Взгляд тусклый. Квелый. Ну хоть внимает вроде, и то ладно.

— Довожу план на завтрашний бой, — говорю строго и убедительно. — Во-первых, на хрен иллюзии. Победить ты не сможешь.

Подбородком дернул, но вяловато. Укатали сивку…

— Скажи мне, как родной маме, ты не передумал на ринг выходить?

— Нет, — головой мотает.

— Если нет, то рассказываю, как все будет. Хряк тебя с ходу валить не станет. Ему — не надо. Ему шоу надо. Он тебе отзвездюлит серию хорошую, после которой у тебя правое полушарие о левое стукнется, а печень о почки. Затем будет играться на публику. Потом добьет, скорее всего во втором раунде. Шанс у тебя один. Сразу покажи, что ты его безумно боишься, что боли боишься. Будь жалким и ничтожным. Сохраняй максимальную дистанцию. Работай, как сегодня со Славиком. Терпи. Ни в коем случае не пытайся его ударить. Можешь даже упасть разок-другой и вставать не торопись. А когда он тебя добивать пойдет — клинчуй. Висни на нем руками и ногами. Если понадобится, трусы с него зубами рви. Твоя задача — до конца третьего раунда продержаться. Проиграешь по очкам, а не нокаутом. Поверь — это самый лучший вариант. Уяснил?

Молчит мой подопечный. Голову повесил. Думает. А чего думает — непонятно. Так, заумь интеллигентская.

— Уяснил?! — погромче интересуюсь.

— Я вам очень благодарен, — говорит и встает. Руку протягивает. Я машинально ее пожал.

— Это отличный план, — продолжает. — Я и сам понимаю теперь, что так лучше. Вы придете завтра на дуэль?

На бой, чудо ты юдо! На бой.

— Не знаю, — честно говорю, глаза пряча.

— Я был бы очень рад, — улыбается. — Мне пора, пожалуй.

Рассовал он «кое-что» из сейфа моего по карманам, ножкой пошаркал да и отбыл, меня в некоем раздрае оставив.

Всю вечернюю тренировку я историю эту в голове обсасывал. Покрикивал на молодняк, указания раздавал, а сам думал беспрестанно.

Вот вроде и чудик мой со всех сторон прав. Гнида Хохряков. Ворюга. Никого не жалея, вверх карабкается. Такого только и обличать, наказывать, уповать на справедливость. Так пиши в правоохранительные органы, губернатору и президенту. В ООН или куда там. Но чтобы вот так — совершенно бессмысленно. Бой этот завтрашний, как ни крути, Хохрякову только лишь на пользу. Будет он герой и молодец, а господин Слепцов выйдет — смешной клоун, возможно, с инвалидностью. Так зачем это все? Чудику? Мне? Пал Палычу? И почему меня мой сиюминутный подопечный так бесит?

Кто он вообще такой, этот Слепцов? Призрак недостроенного социализма с обостренным чувством справедливости, не нашедший себя нигде и ни в чем, смысл жизни видящий в борьбе непрестанной за правду? Демократ и либерал новой волны, в девяностых тяжелый груз тоталитаризма с плеч сбросивший? Видал я таких молодцев с лицами искаженными и глазами стеклянными на митингах, во имя свободы и независимости палачей и сатрапов обличающих.

Не понять. Да и не очень хотелось. Я свое дело сделал, по сути. Что я могу за один день? Я, многообещающий когда-то средневес, в разборках базарных рэкетирских пулю шальную в бицепс получивший и теперь из милости пацанов молочных натаскивающий. Что я могу? А Слепцов вот этот верит, что что-то может.

Дурачок.

Надо поутру амуницию его сегодняшнюю боксерскую прихватить и в «Третий раунд» закинуть. Там есть, конечно, все, да только обкатанное уже — душу греет.

И сам не понял, как решил на бой поехать. Не вчерашний же коньяк в кофе виноват. Скорее воспоминание о том миге, когда выходишь на ринг и, какой бы ни был сосредоточенный, украдкой ищешь и ищешь в толпе на трибунах знакомые лица. А я все-таки — лицо знакомое, хоть и не самое приятное, отнюдь.

На следующий день утро задалось. На улице солнечно и морозно, но не до отваливающихся ушей, а так, умеренно. Так что в спортзал за амуницией я прибыл бодрым, свежим и жизнерадостным. Крепкий ночной сон очистил голову от суетных мыслей. Меня перестали заботить моральные аспекты сегодняшней дуэли. Я просто хотел посмотреть, как оно все будет и чем закончится.

Покидал я в сумку вещички. Машинально проверил, всё ли в зале в порядке, да и отправился в «Третий раунд».

На самом деле «Третий раунд» — ровно такой же спортзал, как и мое хозяйство. Разве что побольше и чуть побогаче. Официально он носит гордое название ГАУ МО «Спортивная школа олимпийского резерва» и еще чего-то там… бла-бла-бла. Однако Хохряков и компания умудрились пристроить к залу небольшое кафе, проведя его по бумагам как фитобар с кислородными коктейлями, крайне полезными для здоровья. «Фитобар» этот назвали «Третий раунд», а следом и спортзал стали именовать соответственно.

Собирались в «фитобаре» люди не последние в городе. И не под кислородные коктейли, конечно, а под коньячок и вискарик, дела свои важные и делишки темные обсуждали. Изредка я туда тоже захаживал, но, что интересно, Пал Палыча ни разу не встречал. Человек он, конечно, в городе тоже не последний, да, видно, другой масти будет.

Припарковавшись у «Третьего раунда», я заглушил двигатель, прихватил сумку с амуницией и вошел внутрь.

Несмотря на то что до начала дуэли оставалось около часа, в зале уже было многолюдно. Суетились какие-то молодцы с фотоаппаратами и видеокамерами, у служебного входа за происходящим лениво следили несколько полицейских, да и трибуны у ринга не пустовали. На скамейках расселись человек тридцать-сорок. Некоторые снимали на смартфоны, некоторые оживленно переговаривались.

К своему удивлению, на трибуне я углядел и Славика Коротаева, который вскочил и радостно замахал мне, жестами показывая, что вот именно рядом с ним самое лучшее местечко он для меня забил.

Между тем пришел Чудик. Сбивчиво поздоровался. Выглядел он плохо. Темные круги под глазами — явно почти всю ночь не спал. Взгляд бегает. В общем — мандражирует.

— Здоров, — говорю, протягивая ему сумку. — Вот тут все твои причиндалы вчерашние. Иди, готовься. И помни про план. Все получится.

Чудик послушно схватил сумку, побежал в раздевалку. Помогать я ему не собирался. Еще чего не хватало. И так все смотрят.

Не успела за Слепцовым закрыться дверь, как из соседней раздевалки появился его визави в полной боевой готовности. На Хохрякова моментально нацелились объективы всех без исключения камер и фотоаппаратов. Сразу видно, кто именно заказывает тут музыку.

Хряк был важен и, судя по безмятежной морде, крайне уверен в себе. Я отвернулся и направился на трибуну к Славику, который радостно меня приветствовал.

— Тренер, это просто бой года какой-то! — возбужденно заявил он. — Интернет с ума сходит. Прямо сейчас не меньше десятка стрим-трансляций ведется!

— Каких трансляций? — не понял я.

— Ну, прямых, в интернете. Видео соцсети смотрят. Шум стоит! Вон телевизионщиков сколько. Даже московские приехали.

Я пожал плечами. С самого начала было ясно, что уж что-что, а шумиху достойную Хохряков точно обеспечит.

Под нестройный гул трибун операторы и фотографы начали занимать позиции у ринга. До начала дуэли оставалось несколько минут. Хохряков ловко поднырнул под канаты и занял место в красном углу. Его приветствовали громкими аплодисментами и одобрительными криками. Кто-то одиноко свистнул и тут же, словно испугавшись, стих.

Из раздевалки появился Чудик. При взгляде на него я понял, что дело совсем хреново. Его била мелкая дрожь. Вопреки моим худшим ожиданиям, он не упал в обморок у канатов, а стал неловко под них протискиваться, под смех и улюлюканье трибун, сочувствующих в большинстве своем его противнику.

— Трусы не потеряй, Годзилла! — жизнерадостно крикнул кто-то.

Зал довольно захохотал на разные голоса.

Много повидал я боёв. Интересных и не очень. Но такой атмосферы перед поединком видеть мне не доводилось. На трибунах не обсуждали горячо достоинства и недостатки противников. Не били ладонью по ладони с оттяжкой, заключая пари. Публика с нехорошим интересом как бы подалась вперед, будто стремясь взять ринг в кольцо. Так школьники сбегаются понаблюдать за дракой двух однокашников на заднем дворе школы, когда главный классный драчун и заводила тащит подраться заучку-заморыша, чтобы повеселить себя и товарищей. Заучка драться не хочет, но у него нет выбора, поскольку тогда затравят его за трусость и недостойное пацана поведение уже всем классом. И вот сыпятся на его умную голову тумаки. Он вяленько отбивается, а зрителям — потеха. Со всех сторон летят советы и подбадривания. Результат никому не важен, главное — процесс.

И растягивается драка на весь учебный день. Каждую перемену веселая ватага торопит поединщиков, хватает под руки и вновь и вновь тащит на задний двор школы «махаться», пока наконец после последнего звонка довольный победитель не уходит прочь, окруженный восторженными болельщиками, в то время как заучка поднимается с пыльной земли, отряхивается и, поскуливая от обиды и несправедливости, бредет домой зализывать раны.

Да. Это была именно такая публика и именно такой бой.

Впрочем, есть еще и репортеры, блогеры, азартно снимающие происходящее. И в головах у них уже наливаются ядовитым соком грядущего хайпа заголовки: «Блогер согласился драться и пожалел», «Правдолюбец в нокауте», «Чиновник отстоял свою честь на ринге».

Кстати, чиновникам вообще можно драться на публике? Хотя формально Хряк — не госслужащий даже. Так, вороватая гнида на казенном довольствии.

Тем временем «дуэлянты» уже были на местах, каждый в своем углу. На ринг взобрался импозантный господин, и ему дали микрофон. Понятно — ринг-анонсер. Сейчас афишу бою сделает.

Господин, действительно, сделал. Он со вкусом расписал события, предшествовавшие поединку. При этом, хотя напрямую он этого и не говорил, как-то само собой из его речей следовало, что дело Хохрякова правое, а вот подопечного моего — совершенно наоборот. Бывают такие люди, говорит человеческим голосом, а выходит какое-то собачье тявканье из подворотни. Пусть даже и солидное.

Пока господин болтал, я еще раз оглядел поединщиков. Хряк невозмутим и с нехорошим таким интересом оглядывает противника. Как повар, который не решил, что из фарша сделает, тефтели или котлеты.

Чудик же весь, конечно, на нервах, бледен и наверняка ни слова не запомнил из моих вчерашних напутствий. Однако глаза осмысленно бегают. То на визави глянет, то на ринг, то на публику. Стратег. План обороны дома, блин, у него.

Ринг-анонсер наконец заткнулся, объявив напоследок, что бой будет длиться три раунда, если, конечно, не закончится прямым или техническим нокаутом.

Дуэлянты заняли позиции в центре ринга. Прозвучал гонг. Рефери скомандовал: «Бокс».

То, что произошло дальше, будет сниться мне в моих тренерских кошмарах. Чудик тигром камышовым подпрыгнул к Хряку и совершенно по-дворовому шмякнул ему правой, с верхнего замаха, куда-то между лбом и макушкой. Вроде как гвоздь забил. Тут же, в ужасе от того, что сделал, стремительно попятился к канатам и прикрыл голову руками в своей фирменной стойке павиана, которую мы вчера так безуспешно пытались извести.

Господи, что сейчас будет!

До Хохрякова в первую секунду даже не дошло, что его ударили. Хотя какой там удар?! Все шоу четко складывалось в его голове накануне, и вдруг что-то пошло не так. Это как если бы ты собрался пострелять по мишени у себя на даче, а мишень вдруг взяла бы и запустила в тебя кирпичом.

Оторопевшие трибуны замолчали на миг, а потом разразились хохотом вперемешку с восторженными криками. Громче всех орал рядом со мной Славик.

И тут до Хряка доперло. Под продолжающийся смех он ринулся на своего соперника. Это было зрелище не для слабонервных. Три или четыре абсолютно убойных серии Хохряков провел на запале. И в корпус и в голову — почти все прошло. Как чудик остался на ногах, я просто не понял. Прижатый к канатам, он елозил по ним мокрой спиной, неумело прикрываясь и всё пропуская и пропуская.

Потом Хряк наплевал на всякие боксерские штучки и принялся просто лупить соперника. Один, еще один! Интересно, сколько еще душа и тело Чудика выдержат в таком режиме? Надо же, а этот удар блокировал даже.

По-хорошему, рефери стоило бы уже остановить эту безудержную веселуху, поскольку было понятно, что собственно бой закончился и идет избиение. Однако он, судя по всему, сам несколько ошалел от происходящего и не издавал ни звука. Чудика надо было спасать. Я встал, и тут трибуны дружно ахнули. Хохряков свалился посреди ринга пластом, а чудик все так же елозил спиной по канатам, которые никак не давали ему упасть.

На секунду я подумал, что произошло чудо и Хряка от гнева хватил удар. Однако, как пояснил потом Славик, Чудик просто как-то отклонил многострадальную голову от особо смачного удара. Хохряков поскользнулся и упал. Хотя для невнимательного зрителя это выглядело вполне себе нокдауном.

— Снимай, снимай скорее! Какой кадр! — донеслось откуда-то с другой стороны ринга. И этого возгласа нервы Хохрякова уже не выдержали. Он вскочил, срывая перчатки, что сделать само по себе непросто, и с криком: «Хана тебе, сука!» — бросился на Слепцова.

Через полчаса я сидел рядом с Чудиком в раздевалке, ухватившись за болевшее плечо. Его прокусил Хохряков, когда мы со Славиком, рефери и импозантным господином «анонсером» отрывали его от окровавленного соперника. Теперь Хохряков отменял запланированную пресс-конференцию, а мы тупо ждали скорую, которая все не ехала.

Скорую, естественно, вызвали не мне, а Слепцову. У него был сломан нос, почти не открывались из-за гематом оба глаза, а в левой, менее пострадавшей руке он держал три своих выбитых зуба. Я надеялся, что с ребрами все обойдется, поскольку, когда мы подоспели, Хряк только-только начал пинать своего лежачего соперника. А еще мы с Чудиком снова были на «вы».

— Послушайте, Матвей, откуда все-таки это возмутительное пренебрежение к советам опытного, не побоюсь этого слова, гениального тренера? Что за своевольство? Что за чапаевские наскоки на бронепоезд? Видите, чем все закончилось. Я предупреждал же. Чего вы добились своим дерзким упрямством?

Слепцов кроваво улыбнулся. Выглядело это жутковато.

— Как раз все закончилось так, как я и мечтать не мог. Вы же сами видели, сколько прессы, блогеры. Я совершенно ясно понимал, что выиграть никак не смогу. Но мне надо было разозлить этого мерзавца, чтобы он показал свое истинное лицо. Он и показал. Теперь люди посмотрят видео это неприглядное. Как вы думаете, кто за этого негодяя теперь голосовать будет? Кроме того, наверняка вмешается прокуратура, полиция. Заявление я писать, конечно, не буду. Все-таки дуэль. Но тут факты налицо — избит человек. Расследование даже вести не надо, улики собирать. Нет. Все прошло прекрасно. Просто прекрасно. Ведь он, понимаете, я совершенно все раскопал, в прошлом году он украл из бюджета…

Чудик еще что-то говорил, а я делал вид, что слушаю. Молча. Хотя на самом деле мне хотелось орать на этого дурачка блаженного. Какое видео? Какие блогеры? Через три дня, а то и раньше, те, кто посмотрел, забудут увиденное, потому что новое и интересненькое сеть подкинет. А если и не забудут, то ведь на выборы большинство интернет-пользователей просто не ходят. Ходят на них бабушки и подневольные бюджетники. И когда пойдут хохряковские гонцы по ЖЭКам, клубам ветеранов, ТОСам с обещаниями всевозможной помощи и поддержки, то проголосуют за уважаемого в городе человека, никуда не денутся. А про полицию с прокуратурой даже вспоминать не хочется, настолько смешно.

Но я не буду смеяться. Буду сидеть, слушать и молчать. А когда все-таки приедет скорая и увезет чудика в больницу, я вернусь в пахнущий краской спортзал, еще раз спасибо Пал Палычу, и предложу пацанятам своим скинуться на новые зубы для Чудика. Не скинутся — и ладно. Мы со Славиком скинемся обязательно, потому что мы-то уж точно с понятиями…

В БОЛЬНИЦУ

И был погреб. И погреб был глубок.

— Иваныч, ну их эти огурцы! Давай я тебе своих притащу, — Витьку очень не хотелось спускаться по лестнице, которую он своими руками, по просьбе тестя, прошлой осенью смастрячил из «дерьма и палок».

— Ты чего?! — возмутился тесть. — Олька же с чесноком солит, а я его на дух не переношу. То ли дело со смородиновым листом и хреном! Витюнь, достань пару баночек. Делов-то — туда и обратно.

Витёк вздохнул и обреченно опустил ногу в тяжелом валенке на лестничную перекладину.

Осторожно, в раскоряку, спускаясь он думал о том, что Иваныч — порядочная сволочь. Все нормальные люди хранят зимой соления в холодной кладовой в сенках. Однако чертов тесть кладовую утеплил и держит там кур. А в малый погребок в кухне помещается лишь немного картошки и десяток банок с засолом. Засол этот Иваныч за зиму подъел и вот теперь Витьку приходится лезть в холодную склизь погреба, потому что он жилистый и щуплый, а тесть — наоборот.

А зачем все это Витьку собственно? Иваныч ему даже и не родственник, даром что тестем зовется. Живут Витёк с бабой не расписанными, потому что так удобнее. А кому не нравится — вон со двора. Мало ли баб бесхозных в селе.

«Вот сейчас вылезу обратно и пошлю Иваныча с его огурцами! — заводил себя Витёк. — Сколько можно на мне ездить?! То ему крышу перекрой, то забор почини, то траву выкоси. Присосался, паразит, как клещ…».

Не додумал. Очередная перекладина под ногой предательски хрустнула и Витёк полетел вниз. По пути получил тумаков от лестницы и приземлился точно на полки с солениями. Отчаянно зазвенело битое стекло, густо запахло рассолом.

«Со смородиновым листом», — злобно подумал Витёк и отключился.

Тесть с Татарином выудили страдальца из погреба буксировочными ремнями и занесли в дом. Прибежала баба, похватала себя за пухлые щеки, затем взялась мужика своего раздевать и отмывать от крови. Иваныч притворно, как казалось, держался за сердце, а Татарин, по-соседски, вызвался сбегать за фельдшером.

Фельдшер был — одно название.

Сашку Клячина Витёк помнил мелким сопляком. Потом тот подрос, закончил медучилище и после армии осел в родной деревне, заняв единственную штатную должность в фельдшерско-акушерском пункте. Зарплата была маленькая, но юный фельдшер не унывал и вовсю приторговывал казенным спиртом.

Теперь Сашка переминался с ноги на ногу перед пациентом и смотрел на него с плохо скрываемым ужасом.

— Дело ясное, — наконец заявил он. — Ушибы. Возможно сотрясение мозга. Может и еще чего внутри, того…

— Эээ, — возмутился Татарин. — Ты что гадать сюда пришел, или диагноз ставить? Лечи давай!

Однако неприкрытый наезд Сашку не смутил.

— Тут, товарищи, мы упираемся в дефицит снабжения отдаленных населенных пунктов медикаментами и иной матчастью, — заявил он. — Вот Виктору Сергеевичу, ввиду резаной раны на левом предплечье, необходимо ввести противостолбнячную сыворотку. Однако сыворотка эта у меня отсутствует уже полгода, несмотря на все отправленные заявки. А что, если Виктора Сергеевича столбняк дугой загнет? Может такое быть?! Вполне!

— Ой, господи, — заплакала баба. Иваныч и Татарин сурово пригорюнились. Очнувшийся Витёк безучастно смотрел в потолок, прощаясь с жизнью.

— Могу, — продолжал юный эскулап, — зашить и продезинфицировать. Правда из обезболивающих у меня только две ампулы «Новокаина». Так, а шовный материал? Был. Вроде…

В этот момент Витёк в красках представил, как Сашка трясущимися руками зашивает ему рану большим кривым крючком, промахивается, матерится, кладет шов сикось-накось…

— Вот что, — простонал пациент. — Делай, медик хренов, повязку и вали отсюда. А ты, Олька, готовься. Домой пойдем.

Спорить с Витьком почему-то никто не решился. Фельдшер насыпал в рану стрептоцида, наложил тугую повязку, густо измазал йодом неглубокие царапины и порезы на лице пострадавшего и удалился. Правда шепнул вышедшему за ним Иванычу, что пациента нужно обязательно отправить в город в больницу, а иначе он, Сашка, как высококвалифицированный специалист, ни за что не отвечает.

Домой Витёк, опираясь на крепкую руку бабы, добрался не скоро, но благополучно. Он повалился на кровать и потребовал полстакана водки. Деморализованная баба послушно поднесла. Употребил, как лекарство.

— Вить, — всхлипнула баба. — Как же ты теперь? Побился же.

— А, ничего, обойдется, — слабо махнул здоровой рукой Витёк, проваливаясь в хмельное, послеадреналиновое забытье.

Утром он почувствовал себя на удивление неплохо. В зеркало смотреть было страшновато, но голова не болела, внутри ничего не ныло, лишь рану под повязкой жгло и дергало.

Баба принесла градусник. Выяснилось — повышенная температура.

— Ой, ой, — поцокал языком заглянувший проведать соседа Татарин. — Надо в город, в больничку!

— Точно надо! — подхватил явившийся тесть. — Я у Сашки и направление взял! — он выудил из кармана и шлёпнул на стол бумажку с неразборчивыми каракулями.

— Да вот еще! — заупрямился Витёк. — Так пройдет.

Город он ненавидел лютой ненавистью.

— Витя, родненький, — заголосила баба поминально, — пожалей ты меня и себя. Пропадешь ведь без лечения!

И начались танцы с бубнами:

— Медицина — сила!

— Инфекция в тебе!

— На какие хоронить-то будем?!

— Небось и завещание не писал?!

— На дочь мою плевать, значит?!

— Ты же умный мужик!

— Корову хотели купить! А что теперь?!

— Мы за Олькой присмотрим!

Вскоре Витёк сдался.

Везти в город на своей «копейке» Татарин отказался наотрез.

— Витя, не доедем, задний мост на ладан дышит. До электрички подброшу. Как на крыльях долетим!

Потом Татарин ухмылялся и все время подмигивал тестю и бабе. Иваныч жал Витьку здоровую руку. Баба собирала пакет с бельем, вилками-ложками-кружками, бритвой, какой-то снедью.

Еще через полчаса Витёк стоял на перроне у покосившегося деревянного вокзальчика. Электричка звала открытыми дверями. Татарин совал билет.

— Давай, дорогой, — скалится Татарин щербатой улыбкой, — возвращайся здоровым совсем! Мы тебя все ждать будем.

— Угу, — только и промямлил Витёк. И вот уже он в почти пустом вагоне сидит на жесткой деревянной скамейке у окна. Электричка дергается и медленно набирает скорость.

«Почему Татарин билет купил?» — подумал Витёк. — «Баба мне денег не дала, а Татарину доверила, меня отправить. Нормально?»

Он точно знал, что у бабы оставалась целая тысяча на хозяйство, которую он сам ей и вручил после того, как подкалымил на уборке снега. Билет на электричку — пятьдесят рублей. Какую-то мелочь в карман ссыпала — на метро в городе. Остальные — зажала. Мужик в больничку, значит денег ему не надо? А кто деньги заработал? Иваныч? Татарин? Хоть бы поделилась поровну!

На самом деле, по поводу денег Витёк не очень переживал, поскольку на уборке снега закалымил он целых три тысячи, две из которых сейчас под обложкой паспорта спрятаны. Но баба-то про это не знала, и было Витьку обидно. До самого города.

Городская привокзальная площадь встречала весенним морозцем, густым беляшным духом, суетой.

Витёк совсем уже было направился к метро, но вдруг притормозил. Он очень ясно представил, как приедет в больницу, будет час, а то и дольше, сидеть в переполненном приемном покое. Потом у него заберут на хранение вещи, переоденут в казенное и отправят в палату, а то и сразу в руки мясника-хирурга, который будет долго ковырять в ране чем-нибудь острым и блестящим. Будет жутко больно.

Затем койка, пресная и безвкусная больничная еда. Покурить не выпустят, выпить не дадут ничего кроме лекарств, и обязательно соседи по палате будут храпеть, пускать ветры, рассказывать никому не интересную ерунду.

«И никто даже навестить не приедет», — затосковал Витёк. — «Баба на хозяйстве. Про тестя, или Татарина и говорить нечего. Друзьями толком не обзавелся, так — одни собутыльники. Будут меня живодерить, и никто не пожалеет, не ободрит, слова ласкового не скажет».

Витёк так расстроился, таким одиноким себя почувствовал, что сам не заметил, как оказался в цокольной привокзальной забегаловке, почти пустующей в рабочий полдень.

В забегаловке чуть смрадно, но тепло, хрипит старенький музыкальный центр, а из-за кухонной стойки выглядывает неулыбчивая нерусская женщина. Здесь наливают и могут соорудить немудреную закуску.

«Подождет лечение», — подумал Витёк, располагаясь за столиком, который сразу доверчиво начал липнуть к нему клеенчатой грязной скатертью. — «Приму сто пятьдесят от нервов, а потом уже…».

Сто пятьдесят вскоре превратились в полноценные триста. Витёк дожевал очередной бутерброд с заветренным лососем и завел треп с бомжеватого вида старичком, который невесть как очутился за его столиком.

— Во! Гляди, дедуган! — раскрасневшийся Витёк повесил на спинку стула свой старый пиджачишко и сует старику под нос покалеченную руку с бурой от засохшей крови повязкой. — Во как меня того! Чуть не насмерть! А они — в больницу! Да я бы до больницы не доехал! Столбняк бы свалил! Тем и спасся, что за дезинфекцией сюда прибежал!

Старичок согласно кряхтит и мусолит беззубыми деснами остывший чебурек. Масло течет по его костлявому подбородку.

— Вот я еще сейчас соточку приму и на лечение! Думаешь я боли боюсь!? Да на меня шкаф когда-то падал! Сечешь, дедуган?!!!

Старик ушел, и вот Витёк уже распивает полноценную поллитру беленькой с круглолицым мужиком. У мужика усы и пропотевший свитер. Мужик ехиден.

— Развели тебя как лоха, хе-хе, — дребезжит усач.

— Чего это?!

— За каким чертом тебя в больницу отправили?

— Так у нас в селе больницы-то нет, — пьяно удивляется Витёк. — Батя, покойничек, мне рассказывал, что в начале восьмидесятых, когда колхоз был, хотели у нас небольшую строить. А теперь как? Меньше ста дворов. Только в город на лечение.

— Да ты подууумай, — дышит перегаром круглолицый. — Неужели пацан тебя бы не заштопал?! Уколол бы и зашил как миленький! Сговор это!

— Да я сам не дался! — кричит Витёк. — Постой, ты о чем вообще? Какой сговор-заговор?!

— Хе-хе, деревня. Ты же сам говоришь, что тебя в три голоса в больничку выпроваживали.

— И что?

— Да то, что нового мужика твоей бабе решили найти. Небось Татарин твой давно на нее глаз положил. А тут ты мешаешься. Бабе на хозяйство толком денег не даешь. Работы постоянной нет. Какой хозяйке понравится? А сосед твой — сам рассказывал, нормально живет, шоферит, не пьет. И тестю твоему такой зять нужнее. Вот и сговорились втроем. Перекладину у лестницы подпилили, за огурцами тебя отправили. Угробить не вышло. Тогда фельдшера подговорили и — фьють, на лечение. Твоя наверняка уже с Татарином жмется. В город-то он тебя не повёз, и баба не проводила. Вот и думай!

Круглолицый довольно рассмеялся, негодяйски закатывая масляные пьяные глаза.

Витёк даже стопку до рта не донес, поставил. Хотел уже ударить ехидного стулом, но вдруг показалось его разгоряченному сознанию, что есть в сказанном какая-то правда.

«Ого! — подумал он. — Частенько Татарин вьется во дворе. Да все шуточки-прибауточки сальные. Да все бабу мою нахваливает, мол и красавица, и всем хозяйкам хозяйка. Вон оно что! И Иваныч — козел! И эта — тоже сучка! Хотя нет. Олька не такая».

— Сейчас, — поднял Витёк тяжелый хмельной взгляд на круглолицего. — Сейчас я бабе позвоню. И если ты тут трындишь гонево — урою.

Достал свой старенький кнопочный телефон, набрал номер и долго слушал гудки. Баба не отвечала.

— Да ты брось, — занервничал собутыльник, увидев помертвевшее лицо Витька и понимая, что шутка может обернуться нехорошим. — Вышла по хозяйству — точно! Я ж только предположил. Давай накатим, а потом еще перезвонишь!

Витёк от нахлынувших подозрений, как будто еще раз к Иванычу в погреб обрушился. Все смешалось. Он с кем-то чокался, мелькали чьи-то одутловатые лица. Вот он жадно курит у крыльца забегаловки и тут же блюет. Кто-то услужливо помогает надеть пиджак и сочувственно хлопает по плечам. Визгливо кричит нерусская женщина из-за кухонной стойки.

Потом все кончилось.

Витёк пришел в себя посреди привокзальной площади, в расстегнутой куртке, без шапки и без больничного пакета. Смеркалось. Сновали люди. Болели голова и рука. Пошарил по карманам: паспорт и телефон на месте, жалко звякает мелочь, да шуршит постылое и никому не нужное направление в больницу.

Вскоре пассажиры четвертого вагона вечерней электрички могли наблюдать возмутительную картину. Невзрачный, щуплый, сильно выпивший мужичонка с покарябанным лицом, разлегшись на сиденье, орал в телефон на какую-то Ольку:

— Я домой еду! Поняла! Передай Татарину и папаше своему, что как только доберусь — их урою! Какая больница?! Был я там! Мне объяснили, как вы угробить меня хотели! Кто алкаш проклятый?!

Собеседница бросала трубку. Мужичонка ответно, в пьяной ярости бросал на пол вагона куртку и топтал ее грязными ботинками.

— Удавлю! Твари!

Шумно сглатывая и шевеля тощим кадыком, он пил из пластиковой бутылки какое-то жуткое, желто-химического цвета пойло, нетвердой рысью бежал по проходу в тамбур курить. Потом возвращался и все начиналось по новой.

— Алло, Олька?! Какая Мария? А — Машка! Ольку позови! Что значит не хочет говорить?! Я в больнице отказ подписал, как приговор свой смертный! Все ради нее. Потому что пропадет она без меня. Так ей и скажи. А Татарину с тестем передай — ушатаю, приеду! Алло!

Удивительно, но никто из пассажиров не решался, а может и не хотел указать мужичонке на его совершенно неподобающее и вопиющее поведение. Уж очень искренне тот переживал и негодовал. Драму надо было досмотреть до конца. И только три какие-то подозрительные личности, которые резались в карты в углу вагона, посматривали на горлопана недобро.

Когда глупая баба отключила телефон, негодующий Витёк снова выскочил в тамбур. Трясущейся рукой сунул в рот сигарету, прикурил. Стукнула дверь. Кто-то вышел в тамбур вслед за ним. Витёк поднял голову. Стояли и ухмылялись двое из подозрительной троицы. Он хотел было спросить, что им нужно, но не успел.

Подняться на четвереньки довольно легко, встать на ноги — почти невозможно. Тело отказывалось повиноваться. Витёк вместе с кровью выплюнул зуб, помотал головой. Его вырвало и в голове чуть прояснилось. Цепляясь скрюченными пальцами за какую-то железку, кое как смог подняться.

Железкой оказался поручень занесенной снегом и абсолютно безлюдной остановочной платформы, на которую его выкинули из электрички. Освещал платформу лишь один тусклый фонарь. Вокруг царили ночь и мороз. Где-то очень далеко лаяли собаки.

Витёк съежился. Куртка его пропала, пиджачишко с вывернутыми карманами не согревал. Еще не было документов и телефона. Зато имелась зажигалка, которую он все это время умудрялся сжимать в кулаке.

«Идти надо», — вяло подумал он и, неверными шагами спустившись с платформы, поплелся по шпалам. Домой.

Витёк постоянно запинался, два раза упал, сознание путалось. Поэтому не удивительно, что вскоре он сошел с железнодорожной насыпи и незаметно, по какой-то полузасыпанной снегом автомобильной колее, углубился в лес.

Здесь не было ветра и, казалось, даже было теплее. Витёк решил передохнуть, присев прямо в сугроб у старой осины. Глаза сами собой закрылись. Почти уснул, когда с ревом и грохотом в полусотне метров от него пронесся товарняк. Он встрепенулся и тут же понял, что окончательно замерзает.

Потом он ползал и, вконец озябшими руками, сгребал с наста упавшие ветки, обламывал мерзлый сухостой, подбирал мелкие прутики. Порой руки совсем не слушались и тогда их приходилось отогревать в подмышках. Повязка намокла и рану жгло каленым железом.

Наконец Витьку удалось соорудить грубое подобие заготовки для костра. Плача от усталости, холода и боли, он дул и дул на застывшую зажигалку, чиркал-чиркал-чиркал колесиком.

Сначала зажигалка только искрила, затем выдала язычок пламени, совсем слабый поначалу. Но даже когда язычок окреп, сколько не подносил Витёк зажигалку к стопке самых мелких веточек, загораться они отказывались, лишь чуть парили.

«Угораздило же в осинник зайти, — в отчаянии подумал он. — Ни хвои, ни бересты. А если поблизости и есть, то в темноте не видать. Да и не дойду никуда уже. Хоть бумаги бы клочок».

Витёк знал, что в карманах ничего нет, но все-таки принялся, наверно в двадцатый раз, их обшаривать. Неожиданно что-то нащупал. В совершенно никчемном нижнем боковом внутреннем кармашке пиджака, куда даже пачка сигарет не влезет, лежало что-то небольшое, но плотное. Зацепил пальцами, поднес к лицу, чиркнул зажигалкой.

В руке он держал стопку сложенных пополам купюр, подобранных скрепкой.

Распотрошил, развернул, пересчитал.

Ровно девять сотенных бумажек, ни копейки из которых глупая баба не оставила на хозяйство.

Снова чиркнула зажигалка. Скомканные купюры вспыхнули и Витёк затаил дыхание. Нет, все в порядке — веточки тоже занялись, и через минуту в весеннем морозном лесу запылал небольшой, но уютный костерок.

Витёк все тянул и тянул ладони к огню и думал о том, что только немного отогреется и пойдет домой. Он ласково обнимет бабу, и пальцем не тронет ни тестя, ни Татарина. Он заставит сопляка Сашку вылечить ему руку, и, как только окончательно выздоровеет, пойдет на старый выгон за селом и построит там больницу. И все скажут ему: «Спасибо!» Потому что никуда не годится лечиться одному, вдали от дома и родных. Так и помереть совсем можно. Вон он, Витёк, чуть не помер, а жизнь ведь настоящая только начинается. И надо навстречу этой настоящей жизни идти.

Только еще чуть-чуть отогреться.

Путь совсем не близкий.

САШКИН ГОЛУБЬ

Сашка убил голубя.

Вышло это не случайно.

В восемь лет человека все время мучает вопрос: «А что будет если…». Дальше много вариантов: «уронить со стола вазу», «засунуть отвертку в розетку», «насыпать в аквариум с рыбками стирального порошка» — список бесконечен. Но так уж вышло, что именно сегодня Сашка задумался, а осмелится ли он кинуть камень в живое существо.

Конечно, он понимал, что делать этого нельзя, что он поступит нехорошо, да и вообще по себе знал, что камнем — это больно, однако поделать с собой ничего не мог. Он просто обязан был знать ответ.

Сперва Сашка выбрал было в качестве мишени соседского рыжего кота. Кот этот был исключительный пакостник. Подворовывал по чужим кухням, беспрерывно орал под окнами сзывая кошечек, и самое возмутительное — не давал себя гладить и царапался.

Однако кота было жалко, поскольку он был пушистый, грациозный и какой-то чересчур уж живой. Тогда Сашка вспомнил, как недавно отец, придя домой, долго отряхивал пиджак в ванной и ругался.

— Сначала динозавры охотились за обезьянами, — ворчал отец. — Затем обезьяны превратились в людей, а динозавры в птиц, но продолжают гадить. Птицы — наши враги! Если бы коровы летали, например, они бы точно не вели себя как птицы, потому что — млекопитающие.

Сашка ничего из слов отца не понял, но «птицы — наши враги» — запомнилось. Врагов не жалко.

Во дворе пятиэтажки голубей хватало. Вот и сегодня они целой стаей кормились неподалеку от мусорных баков.

Для начала Сашка выбрал совсем маленький камень. «Ничего, — успокаивал он себя. — Только разок легонько кину и все». Однако ни с первого, ни со второго, ни с третьего раза не попал. Голуби тревожно взмывали в воздух, но вскоре опускались обратно и продолжали деловито наклевывать что-то с земли.

Наконец на пятом броске Сашке удалось попасть. Он точно видел, как его камешек угодил птице прямо в крыло, однако ничего особенного не случилось. Голуби вновь взлетели, причем и условно пораженная цель тоже, и перенеслись на другой конец двора, где возобновили кормежку.

Мальчик задумался. Получалось вовсе неинтересно. Он старается, подкрадывается, бросает, и даже попал! А голубям хоть бы что. Эксперимент следовало продолжить. И Сашка подобрал увесистый обломок кирпича.

На этот раз он попал сразу. Стая сорвалась с места и набрав высоту скрылась за крышей пятиэтажки. Лишь один голубь остался на месте. Он отчаянно трепыхался на земле, хлопал крыльями, взметывая фонтанчики сухой пыли. Бился суетно и бесполезно. Сашка с колотящимся сердцем наблюдал, как хлопки крыльев становились все реже, до тех пор, пока птица совсем не затихла.

Мальчик осторожно подошел поближе.

Серый голубь с белой грудью неподвижно замер на земле, неестественно вывернув шею. Он еще дышал, но маленький круглый птичий глаз уже покрылся смертельной поволокой. Крови не было и это было странно. Отчего же тогда голубь умирает?

Птица в последний раз дрогнула. Только сейчас Сашке стало понятно, что произошло непоправимое. Он только что убил живое существо. Убил просто так, не за что-то, а из глупого любопытства. Мальчику вдруг стало нестерпимо жалко голубя, захотелось вернуть все назад, что-то исправить. Потому что если этого не сделать, он будет все время думать о случившемся и чувствовать себя виноватым. А виноватым быть Сашка очень не любил.

Сначала мальчик хотел отнести птицу в ветеринарную клинику. Вдруг там смогут голубя починить. Но потом подумал, что в клинике начнут задавать всякие неудобные вопросы. «А что случилось»? «Кто кинул в голубя камень»? «А не ты ли, Саша Трифонов, с улицы Кропоткина это был»? Нет, в клинику соваться не стоило. Но что же делать?

В сказках, павших героев друзья и соратники неизменно оживляли живой водой. И хотя Сашка считал себя уже практически взрослым и серьезным человеком, который сказки считает глупостью и сплошным враньем, глубоко в душе все-таки еще не перестал верить в чудеса. Вот на прошлой неделе классная хотела вызвать его к доске, когда он совершенно не знал урока, но потом вдруг передумала и вызвала вредного Витьку Самойлова. Так ему и надо. Ну разве не чудо?

Где же взять живой воды?

Тут мальчика осенило. Оглянувшись он заметил неподалеку под кустом измызганный потрепанный пакет с логотипом соседнего супермаркета. Взяв пакет, Сашка очень бережно положил в него еще теплое тельце голубя и со всех ног помчался домой.

Дома никого не было. Мальчик зашел на кухню, положил пакет с голубем на пол и достал из подвесного шкафа трехлитровую банку с водой. Воду эту мать набрала в церкви еще зимой на Крещение и скорее всего благополучно о ней забыла. Сашка знал, что вода эта считается святой, то есть с живой водой разница невелика. Возможно с ее помощью удастся починить птицу.

Примерно с полчаса Сашка пробовал разные ухищрения. Брызгал на голубя, пытался влить воду в клюв с помощью пипетки. Наконец он перелил воду из банки в кастрюлю и целиком погрузил туда птицу. Все тщетно. Голубь нипочем не желал чиниться.

Опечаленный мальчик слил остатки воды обратно в банку, поставил ее на место и засунув в пакет голубя отправился на улицу с твердым намерением хотя бы достойно похоронить свою жертву.

Едва выйдя из подъезда Сашка неожиданно встретился со своим одноклассником Ромкой, который жил в соседнем доме. Мальчики особо не дружили, но Ромка был точно не вредным, как Витка Самойлов. Хорошо учился и рассказывал порой такие интересные истории, что заслушаешься.

Одноклассники поздоровались. Ромка поправил очки и стал любопытствовать, почему Сашка такой грустный и куда направляется с этим грязным и почему-то мокрым пакетом. Как-то незаметно для себя Сашка выложил всю историю, включая подробности про неудачные попытки починки голубя.

— Ты не так подошел к вопросу, — важно заявил Ромка, выслушав приятеля.

— Куда подошел? — не понял Сашка.

— Святой водой голубя точно не починишь, — пояснил Ромка. — Его скорее всего вообще никак не починишь, но если тебе нужна живая вода, то я знаю где ее достать.

Выяснилось, что дядя у Ромки работает в «Горводоканале» и Ромка сам сто раз слышал, как тот рассказывал отцу о том, что городу несказанно повезло с водопроводной водой. Она в городе одна из лучших в стране по качеству, проходит многоуровневую очистку, не только безопасна для здоровья, но и сохраняет полезные свойства. Если и есть живая вода на свете, то это точно она.

— Папа дядю Колю вечно подначивает, — рассказывал Ромка. — Тот придет к нам в гости, сядут они пиво пить, и папа потом начинает дядю про воду расспрашивать. Мол ему кто-то рассказал, что из-под крана воду пить совсем нельзя, потому что там сплошные микробы. Так ли это? Дядька разгорячится, кричит, доказывает, руками машет. А папка делает вид, что ему не верит. Тогда дядя Коля хватает стакан, наполняет водой из-под крана и начинает залпом пить в доказательство. Раз, второй, третий. А папка смеется и говорит: «Ты, брат, полегче, а то для пива места не останется».

Сашка задумался.

— Выходит, — спросил он, — что если голубя просто водой из-под крана полить он починится?

— Нет, вряд ли, — заметил Ромка. — В городе же почти две тысячи километров водопроводных сетей. Пока вода до крана добежит конечно силу живую чуть подрастеряет. А вообще надо просто в «Горводоканале» узнать.

— А как это сделать?

— А мы туда позвоним. Знаешь, я недавно ел конфеты из коробки, вдруг вижу — бумажка внутри и на ней написано «укладчица №8». Мне жутко стало интересно, что это за укладчица такая. И конфеты вкусные. Я тогда взял и прямо на кондитерскую фабрику позвонил, попросил укладчицу №8 к телефону позвать. И что ты думаешь?

— Что? — стало интересно и Сашке.

— Позвали ее. Я ей и спасибо сказал и попросил, чтобы она побольше конфет в коробку укладывала в следующий раз. Она обещала подумать. Так что мы и в «Горводоканал» запросто позвоним. Тем более, что там дядя Коля работает. Пошли ко мне. Его номер телефона у родителей записан.

Действительно, дома Ромка быстро нашел нужный номер телефона. Да и дядя Коля оказался на рабочем месте. Потом Ромка очень подробно рассказывал родственнику, как они с товарищем нашли еле живого голубя «которого подбили камнем злые хулиганы, и которого они хотели вылечить, но он все-таки совсем подох». Дядя Коля вник в ситуацию, пообещал сделать все возможное и велел привезти голубя к нему на работу. При этом дорогу мальчикам следовало переходить на зеленый сигнал светофора, не разговаривать с незнакомцами и не глазеть лишний раз по сторонам.

— Я же говорил, что дядька поможет, — обрадовался Ромка, повесив трубку. — Бери пакет и поехали.

Добираться было не очень далеко. Всего три остановки на трамвае.

В дребезжащем стареньком вагоне пассажиров было немного, но Сашке казалось, что все глазеют на них и на пакет, точно зная куда и зачем они едут. От всего этого он смущенно уставился в окно, да и Ромка как-то тоже притих.

Мальчики вышли на нужной остановке и долго шли вдоль высокого забора за которым работали люди, обеспечивающие живой водой огромный город. Наконец они добрались до проходной, где их уже поджидал Ромкин дядя.

Дядя Коля оказался высоким худощавым брюнетом с пышными усищами и добрыми глазами. Он поздоровался с мальчиками за руку, как со взрослыми, взял у Сашки пакет, приоткрыл и долго разглядывал голубя, склонив чуть набок голову.

— Значит так, — наконец сказал он, — помочь я вам смогу, но дело это очень непростое. Требует времени.

Одноклассники согласно кивнули.

— Я сейчас голубя вашего заберу и отнесу прямо к установке, которая у нас живой воду делает. Вода там в самой полной силе. Он у меня полежит, а потом с ним все в порядке будет. Завтра утром к своей стае прилетит как новенький.

— А он точно дорогу назад найдет? — засомневался Сашка. — Он же сюда в пакете ехал и ничего не запомнил.

— Найдет, даже не сомневайся, — успокоил его дядя Коля. — Голуби они такие. Всегда знают куда лететь. А вы сейчас двигайте домой поскорее, пока родители не потеряли. Завтра с утра будет вам ваш голубь.

— Спасибо! — в один голос крикнули Сашка и Ромка.

Дядя Коля улыбнулся, почему-то погрозил легонько Сашке пальцем, попрощался и ушел вместе с пакетом в здание проходной.

— Я же говорил, — радовался Ромка. — Классный у меня дядька. А давай завтра с утра встанем пораньше и вместе пойдем на голубя смотреть.

— Давай, — согласился Сашка отстраненно, думая о чем-то своем. Всю дорогу до дома он молчал, вечером был тих, спать лег рано, но долго ворочался и не мог заснуть. Забылся едва ли не под утро.

Разбудил его звонок в дверь. На пороге стоял Ромка.

— Ты чего спишь-то? — удивился он. — Мы же договаривались вместе идти на голубя смотреть, пораньше!

— А может он еще не прилетел, — усомнился Сашка.

— Да точно прилетел! — возмутился товарищ. — Дядя Коля же сказал «утром», а уже утро давно. Одевайся скорее.

Голубиная стая во дворе была на месте. Птиц было много, никак не меньше тридцати-сорока. Они деловито сновали с места на место, наклевывая крошки и были все такие одинаковые, что у Сашки, который изо всех сил искал своего голубя, даже в глазах зарябило.

— Не вижу, — разочарованно пробормотал он.

— Есть! Есть, — вдруг закричал Ромка. — Вон он!

— Да где же? Где?!!!

— Ты ослеп что ли?! Вон же он справа, у деревца, с белой грудкой.

Сашка увидел голубя, о котором говорил Ромка и он показался ему каким-то немного не таким, как вчера.

— А это точно он? — недоверчиво спросил мальчик. — Какой-то он худее вроде и всклокоченный.

— Вот тебе бы сначала камнем заехать, потом в пакете по городу таскать, а затем в живой воде всю ночь отмачивать. Как бы ты выглядел, интересно?!

«И впрямь — подумал Сашка». У него словно внезапно открылись глаза, и он совершенно ясно увидел, что это именно его вчерашний голубь, живой и здоровый, деловитый и вроде бы даже радостный. Вон как глазом косит. Узнал, наверное.

Мальчик легко улыбнулся и подумал, что сегодня обязательно купит батон и покормит птиц. Конечно, и Ромку позовет. Хорошо, когда у тебя есть друг.