Дальневосточный тупик: русская военная эмиграция в Китае (1920 – конец 1940-ых годов)

Сергей Викторович Смирнов, 2019

Монография посвящена истории русской военной эмиграции в Китае от ее становления до исчезновения. На основе широкого круга источников автор анализирует политическую жизнь военной эмиграции, ее участие в антибольшевистском движении и военно-политических событиях в Китае в 1920-40-е гг., проблемы социальной адаптации военно-эмигрантского сообщества, его влияние на русское молодежное движение. Большое внимание уделяется судьбам отдельных военных эмигрантов.

Глава 4. Продолжение борьбы или переход к мирной жизни: военные эмигранты в первой половине 1920-х гг

Одной из важнейших проблем, с которой сталкивается эмигрант, оказавшийся в новой для него социально-культурной среде, является проблема социальной адаптации. Значительная часть русских военных, эвакуированных на территорию Китая, не хотели оставаться в этой стране (особенно в долгосрочной перспективе), поэтому предпочли репатриацию и реэмиграцию в другие страны. При этом необходимо учитывать, что далеко не все, кто желал возвратиться на родину или выехать за пределы Китая, могли себе это позволить. Репатриация была закрыта для офицеров, отъезд за границу связан с большими финансовыми затратами и т. п.

Огромную роль в процессе адаптации играли существовавшие ресурсы, как индивидуальные, так и групповые (не только наличие денежных средств и имущества, но и связей, кооперации внутри эмигрантского сообщества, устойчивого социально-правового статуса, помощи со стороны принимающего государства и общественных структур), а также личностные и групповые установки. Одной из доминантных групповых установок в среде бывших военнослужащих Белой армии являлось неприятие советской власти и стремление продолжить борьбу с нею, что шло вразрез с основной доминантой процесса социальной адаптации, ориентированной, как показывают наши изыскания, на включение индивида в экономические сферы региона проживания, дополнявшееся достижением устойчивого правового статуса и отказом от участия в «политике» [Подробнее см.: Смирнов С., 2007]. Поэтому политическая активность эмигранта выступала скорее дезадаптационной стратегией. Что касается личных установок, то их существовало множество.

Чтобы разобраться с тем, что определяло выбор человека в пользу адаптации или отказа от нее, а также тип социального поведения, мы с известной долей условности выделили несколько основных типов военных эмигрантов, взяв в качестве основных характеристик социально-психологическое состояние и отношение к советской власти. Выделенных типов оказалось пять: «люди войны»; активные антибольшевики; пассивные антибольшевики; «перерожденцы» и «шкурники».

К первому типу относились не только и даже не столько люди, ничего не знавшие кроме войны, ушедшие на фронты еще Первой мировой буквально со школьной скамьи, сколько жившие атмосферой и состоянием войны, получая от этого психологические и материальные дивиденды. Чаще всего «люди войны» были чужды дисциплине и даже понятию «чести и долга» в традиционном значении, характерном, например, для кадрового офицерства. Такие люди не лезли в политику, хотя зачастую с ненавистью относились к большевикам. В массе своей это были молодые военные (20–30 лет), не имевшие семей и часто гражданской профессии, не ориентированные на отказ от прежней деятельности и долговременное приспособление к новым условиям существования.

Второй тип представляли сторонники продолжения активной борьбы против советского режима, главным образом из среды офицерства, хотя среди активистов было немало и бывших нижних чинов. Борьба против советской власти выступала для них как осознаваемая необходимость и главное средство возрождения России. Для военных активистов служение Родине ассоциировалось с верностью присяге и собственной совести, присутствовало осознание особой роли офицерства в антибольшевистской борьбе (идея «чистой борьбы») в сравнение с политиками — демагогами и предателями [Подробнее см.: Robinson, 2002]. Эти люди также были мало ориентированы на долговременное приспособление к новой социальной среде.

Пассивные антибольшевики, в отличие от активистов, не признавая легитимности советского режима в России, в то же время отказались от дальнейшей борьбы против него. Как показывают разнообразные биографические материалы, таких и в среде западной и восточной военной эмиграции было большинство. Пассивные антибольшевики больше других стремились адаптироваться к новой среде в более или менее длительной перспективе, поэтому обычно сторонились деятельности «политических» организаций, объединявших бывших военных.

«Перерожденцы» приняли (здесь тоже существовали градации) советскую власть, восприняв Советский Союз преемником дореволюционной России на Дальневосточных рубежах. Для большинства из них главной целью являлось возвращение на родину, ради чего многие из них готовы были сотрудничать с советскими спецслужбами^[150]. Наконец, «шкурники» являли собой тип людей, готовых служить кому угодно, лишь бы за это хорошо платили. Такие успешно приспосабливались в любых условиях и в любой среде.

Кроме того, нужно учитывать, что помимо «чистых» типов из предложенной нами типологии существовали и их разнообразные вариации.

Поражение Белого движения на Дальнем Востоке не означало полного отказа эмигрантов от продолжения антибольшевистской борьбы. Главной силой антибольшевистского движения в эмиграции стали те, кого мы причислили к активным антибольшевикам и «людям войны».

У некоторых антибольшевистских лидеров после падения Приморья еще сохранялась надежда на подъем широких слоев населения против советской власти, в связи с чем территория Китая рассматривалась как плацдарм для накопления сил. В то же время китайские власти, не заинтересованные в сохранении на своей территории ни русских воинских контингентов, ни подпольных партизанских групп, проводили аресты и высылку за пределы Маньчжурии наиболее активных «белогвардейцев». По одной из версий, высылка из пределов полосы отчуждения КВЖД генералов Лохвицкого и Смолина в конце 1922 г. помешала созданию в Харбине штаба, который был призван контролировать белопартизанскую активность в Приморье и Забайкалье. Советские агенты к инициаторам создания подобного штаба также относили полковников Озолина и Михайлова и генерал-майора С.Н. Барышникова [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 48]. В приграничных с СССР районах китайскими властями предпринимались попытки установить особый учет бывших русских военных. Например, в декабре 1923 г. было объявлено о регистрации всех русских офицеров, проживавших на ст. Маньчжурия [Заря, 1923, 12 дек.]. Любой «прокол» со стороны тех, кто вел подпольную антибольшевистскую деятельность, мог привести к высылке в Советский Союз^[151].

Тем не менее, на протяжении всего 1923-го и части 1924 года в приграничье сохранялась достаточно высокая активность белых партизанских отрядов. В Трехречьи действовали партизанские отряды есаула Бессонова и сотника И.С. Шадрина [ГААОСО, ф. Р-1, оп. 2, д. 32474, л. 10], отряд Захарова размещался в районе ст. Якеши [Там же, л. 21 об — 23]. Кроме того, существовали отряды полковника А.Д. Размахнина, хорунжего Номаконова, прапорщика Горулева, подъесаула Сотникова [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 725] и др. Одним из крупных центров белоповстанческой активности оставалась ст. Маньчжурия.

Связи с партизанским движением и стремление им руководить имели многие крупные деятели эмиграции. В частности, атаман Семенов, члены Временного Сибирского правительства (областники) в лице Сазонова и Моравского и тесно с ними связанный генерал Лебедев, генералы Сычев, Глебов, Бурлин, некоторые представители духовенства (епископы Иона^[152] и Нестор). Кроме того, существовал ряд монархических организаций, также имевших связи с партизанами, хотя и не всегда располагавших большим авторитетом в их глазах. Так, например, в Харбине с декабря 1922 г. действовал Окружной Совет объединенных монархических организаций Дальнего Востока и Сибири под председательством генерал-майора (ветеринарный врач) Д.В. Мурзаева. Окружной Совет ориентировался на Высший Монархический Совет (ВМС) и включал в свою орбиту целый ряд монархических организаций, численный состав которых был крайне незначителен. Одним из активных деятелей монархического объединения являлся «семеновец», полковник И.А. Патиешвили^[153]. Став в 1923 г. членом Артели труда и взаимопомощи офицеров, Патиешвили объединил вокруг себя ряд офицеров и в июне того же года организовал Дальневосточный комитет по борьбе с большевиками. В организации Комитета приняли участие полковники К.И. Арчегов, Г.В. Енборисов, Николаев, войсковой старшина Т.Т. Попов, капитан Пономарев и др. Осенью 1923 г., как следует из сообщений советской разведки, был сформирован «Свободный отряд бесстрашных бойцов», насчитывавший якобы около тысячи человек. В составе Окружного совета объединенных монархических организаций Патиешвили некоторое время возглавлял военную организацию, начальником штаба при нем являлся генерал Д.В. Загоскин^[154] [Фомин, 2004, с. 129, 133].

Другим объединением монархистов, конкурировавшем с ВМС, выступала организация легитимистов, сторонников в. кн. Кирилла Владимировича, объявившего себя в 1922 г. Блюстителем Государева престола. В Харбине отделение организации легитимистов было создано во второй половине 1922 г. генералом Ф.А. Риттихом и возглавлялось полковником Н.Л. Жадвойном^[155].

Одной из наиболее сложных проблем, стоявших перед руководителями партизанского движения, была проблема финансов. Многие отряды жили на «подножном корму», промышляя охотой и разбоем. В поисках финансирования партизанские вожаки нередко обращались к представителям тех или иных эмигрантских белых организаций. Известно, например, что полковник Размахнин в апреле 1924 г. посещал Харбин, где встречался с полковником Токмаковым, представителем Забайкальского казачьего войска в Восточном Казачьем союзе, и председателем Окружного Объединенного совета монархических организаций Мурзаевым [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 721, 722].

Значительными денежными суммами в это время не располагала ни одна из эмигрантских группировок, а надежды на помощь партизанскому движению со стороны частных лиц были очень слабы. Едва ли не единственным примером активной поддержки Белого движения частным лицом являлась деятельность крупного чаеторговца из Ханькоу С.В. Литвинова (умер в феврале 1925 г.) и в дальнейшем его вдовы, Е.Н. Литвиновой. Литвинова, имея близкое знакомство с епископами Нестором и Ионой, генералом Бурлиным и другими, оказывала через них финансовую помощь белоповстанческому движению^[156].

Большие надежды политическая эмиграция возлагала на получение денег, отданных в 1920 г. на хранение японской стороне, или переведенных в Японию в счет военных поставок Омским правительством. Двумя наиболее реальными претендентами на обладание «колчаковским золотом», как считалось в эмигрантских кругах, являлись атаман Семенов и глава Сибирского правительства «дед» Сазонов (оба находились на содержании японской стороны). Поэтому все, кто жаждал продолжения борьбы с большевиками или надеялся перехватить немного денег для первоначального обустройства в Китае, стремились наладить с ними связи.

На западной линии официальным представителем Семенова и командующим Забайкальским фронтом до лета 1924 г. оставался генерал Мыльников. После его гибели новым представителем атамана на западной ветке КВЖД, где сосредоточилось большое количество забайкальских казаков, среди части которых авторитет Семенова продолжал оставаться достаточно высоким, был назначен генерал-лейтенант Н.В. Никонов [Купцов, 2011, с. 379].

Первоначально на Семенова ориентировались и эвакуированные в Корею казачьи части, руководимые генералом Глебовым. Однако их ожидания быть переброшенными всей группой к российской границе для продолжения боевых действий против большевиков не оправдались. Были предприняты, вероятно, не без участия японцев, лишь ограниченные наборы в партизанские отряды для перемещения в Маньчжурию. Весной 1923 г. в район ст. Пограничная из Гензана прибыли до 30 человек для организации партизанского движения. Среди них были полковник В.Л. Дуганов^[157], есаул А.И. Овечкин (сподвижник атамана Калмыкова), офицеры Шипицин и Семенов. Тесные связи с Глебовым имел обосновавшийся в районе Пограничной подполковник В.А. Емлин^[158], крупный руководитель партизанского движения еще в годы Гражданской войны. По сообщению ИНО ОГПУ, средства в сумме 7 тыс. иен на формирование и содержание этого отряда генерал Глебов получил от японцев [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 713]. Кроме того, в Приморье успешно действовал доходивший до тысячи человек партизанский отряд уссурийца войскового старшины Ширяева [Там же, с. 77]. Уже позднее, летом 1924 г., находясь в Шанхае, генерал Глебов направил две группы казаков в распоряжение генерала Сычева (40 человек) и генерала Мыльникова (60 человек) [Там же, с. 714]. Но поскольку организации Сычева и Мыльникова в это время были разгромлены, партизаны оказались не у дел.

При Сибирском правительстве существовал возглавляемый генералом Лебедевым военный совет, призванный координировать деятельность белоповстанцев. Первоначально, связь с Сазоновым и его штабом поддерживал целый ряд офицеров, проживавших в Харбине и на линии. Уже упоминавшийся нами генерал Попов сумел наладить на западной линии отношения с заместителем арестованного генерала Шильникова — Генерального штаба полковником М.А. Михайловым^[159] и партизаном З.И. Гордеевым (в 1923 г. проживал в Харбине), стремясь втянуть их в орбиту деятельности областников [HIA. Moravskii Papers, box 9, f. 48]^[160]. Попытки завязать отношения с областниками предпринимали полковник Ф.Ф. Мейбом (находился в 1923 г. в Циндао), генералы А.И. Андогский (в 1923 г. в Мукдене) и И.Н. Никитин. Никитин, некоторое время живший на ст. Ханьдаохэцзы, был связан с партизанами в Приморье, особенно с командиром наиболее крупного отряда в Иманском районе войсковым старшиной Ширяевым. По словам Никитина, приводимым генералом Поповым, ситуация в Приморье была такова, что в любой момент можно было ожидать широкого антибольшевистского выступления. Недовольство советской властью позволяло вести партизанскую работу не только таким популярным командирам, как Ширяев, но и далеко непопулярному Овечкину и совсем неизвестному Емлину. Ширяев, который в отличие от многих подвизавшихся на почве партизанщины авантюристов считался руководителями антибольшевистского актива «человеком серьезным», сообщал, что может собрать до 7 тыс. человек и предлагал Никитину «управлять всем этим» [Ibid].

Областники, сделав ставку на якутскую военную экспедицию генерала А.Н. Пепеляева, не имели финансовых средств для поддержки партизанского движения в приграничных районах Маньчжурии и смелости признаться в этом. Они постоянно отодвигали присылку несуществующих денег и умышленно не отвечали на послания очередных повстанческих начальников. Летом 1923 г. в отношениях между Сибирским правительством и связанными с ним представителями военных кругов в Маньчжурии назрел кризис^[161]. К тому же областники не располагали прочными связями с японцами, по-прежнему игравшими большую роль в поддержании антибольшевистской оппозиции, и отдававшими предпочтение атаману Семенову. В одном из своих писем к Сазонову генерал Попов сообщал о попытках японцев привязать Гордеева, обещая тому финансовую помощь, к атаману Семенову. Также чувствуется обеспокоенность Попова тем фактом, что японцы знают об отсутствии влияния областников на партизанское движение в Приморье [Ibid]. В конце концов, ни Сазонов, ни Семенов не дождались от японцев обещанных денег. Партизанское движение на российской территории, не имея финансирования и оружия из-за границы, пошло на спад.

Большую роль в ослаблении белоповстанческого движения играли также успешные действия советской разведки и частей специального назначения. Еще в конце 1922 г. советской стороной были созданы несколько отрядов по борьбе с белыми на китайской территории. Один из таких отрядов возглавлял Г.И. Мордвинов. Красные делали закладки оружия на китайской территории и устанавливали связи с хунхузами, планируя совместные удары по частям маршала Чжан Цзолиня. В феврале 1923 г. в связи с протестами китайских властей красные отряды пришлось из Китая вывести [Голдин, 2010, с. 280, 281].

Летом 1923 г. чекисты сумели разгромить «глебовских» партизан в районе ст. Пограничная. Часть их была арестована китайской полицией по надуманным обвинениям. Так, подполковник Емлин был обвинен в убийстве пограниченского учителя Гладких. При аресте подполковник пытался бежать, но был серьезно ранен в руку. Емлин находился в тюрьме до начала 1925 г. и был освобожден за недоказанностью преступления. В то же время есаул Овечкин, помощник Емлина, избежал ареста, проживая без излишней конспирации вблизи ст. Мациохэ [Русская эмиграция, т. 7, с. 742–744]. Войсковой старшина Ширяев, оперировавший в районе Имана, был захвачен сотрудниками ОГПУ после того, как о месте его пребывания стало известно через жену генерала Никитина, упомянувшей о неких письмах из этих мест своему новому знакомому, якобы недавно прибывшему из Европы, Гетовту, на самом деле советскому агенту [Голдин, 2010, с. 291].

В конце 1923 г. советскими органами было подавлено подготовленное Амурской военной организацией восстание в Благовещенске [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 742–744]. Еще одной громкой акцией советской разведки стала ликвидация в 1924 г. в районе границы с Приморьем т. н. Таежного штаба, якобы имевшего связи с легитимистами [Между Первой и Второй мировыми войнами]^[162]. Это заставило полковника Жадвойна спешно покинуть Харбин и перебраться в Мукден.

В начале 1924 г. в рамках реализации плана давления на китайское правительство с целью склонить его к подписанию межправительственного соглашения советским руководством было решено усилить активность по разложению белой эмиграции. Для это в Харбин была направлена т. н. ударная тройка под председательством В.А. Антонова-Овсеенко. Для реализации задачи по разложению белой эмиграции и репатриации бывших военных (предполагалось создание репатриационной комиссии) ударная тройка располагала крупной суммой в местной валюте. Особенно большое внимание отводилось разложению Амурской военной организации генерала Сычева [Буяков, 2013, с. 198–200].

Опасения в отношении этой организации были связаны с тем, что в январе — феврале 1924 г. в Благовещенском уезде произошло крупное крестьянское восстание, известное как Зазейское. Большевики боялись поддержки повстанцев со стороны АВО. Однако эти опасения оказались необоснованными, восстание стало неожиданностью для самой АВО. Руководство организации не имело надежных связей с лидерами восстания, происходившими в основном из зажиточных крестьян Благовещенского уезда, и оказать сколько-нибудь существенную помощь повстанцам не смогло. Сычеву это восстание стоило значительного снижения авторитета [HIA. Lukomskii Papers, box 1, Report]. Он отошел от руководства организацией, которая еще некоторое время, как показывают советские документы [Наземцева, 2016, с. 348–350], функционировала, но к концу 1924 г. окончательно исчезла. Разгромив АВО, чекисты создали в Сахаляне мощный разведывательный центр, развернувший в 1924 г. операцию «Маки», одну из крупнейших и наиболее успешных операций советских разведывательных органов против белоэмиграции на Дальнем Востоке [Хабаровские чекисты, 2011].

Чекисты, работавшие в Мукдене, сумели через свою агентуру в японских спецслужбах получить архив белой разведки всего Дальнего Востока, который был благополучно вывезен в Москву [Голдин, 2010, с. 283].

В мае 1924 г. Забайкальское ОГПУ получило сообщение из Маньчжурии об активизации деятельности белых. Генерал Мыльников по приказу атамана Семенова приступил к организации повстанческих баз на советской территории [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 92, 93]. Под его командованием действовали полковники Размахнин и В.И. Деревцов. Также к Мыльникову присоединился каппелевец, подполковник М.Г. Ктиторов. Для этого он уволился со службы во внутренней охране КВЖД в Харбине и выехал на ст. Маньчжурия. Главная база Мыльникова была создана в глухой тайге Сретенского уезда. Гордеев отказался присоединиться к Мыльникову, ориентируясь на тактику маневренных боевых действий. Его отряд вместе с присоединившимся к нему небольшим отрядом полковника В.Л. Дуганова вел самостоятельные действия на территории Сретенского и Нерчинского уездов.

Повстанцы Мыльникова были разгромлены уже в начале июня 1924 г. (операция «Аркийские столбы»). Полковник Деревцов погиб, а сам Мыльников был взят в плен. Избежали ареста и гибели только Размахнин и Ктиторов, находившиеся в это время на территории Маньчжурии. Захваченный в плен генерал Мыльников написал обращение к своим соратникам в Маньчжурии, называя борьбу против советской власти бесцельной и преступной. Возможно, это обращение было лишь очередной советской агиткой. В дальнейшем Мыльников был осужден советским судом и расстрелян.

Отряд Гордеева, продержался до начала июля, перемещаясь по уездам, проводя митинги и распространяя листовки, но, в конце концов, был разгромлен. Гордеев и еще трое партизан после нескольких недель скитания по тайге все-таки сумели возвратиться в Маньчжурию [Там же, с. 732, 733; Соловьев]. Полковник Дуганов и его люди, еще ранее отколовшиеся от Гордеева, двинулись на восток. В августе 1924 г. они перешли Амур в четырехстах километрах выше Сахаляна, были арестованы китайскими властями и помещены в Сахалянскую тюрьму, где содержались до начала 1926 г. [ГААОСО, ф. Р-1, оп. 2, д. 36451, л. 22, 23].

Таким образом, в середине 1924 г. основные белоповстанческие центры на советской территории были разгромлены, большинство их руководителей либо погибли, либо были захвачены советскими органами, либо арестованы китайскими властями по возвращению на территорию Маньчжурии. Большая часть партизанских отрядов распалась или сильно сократилась в своей численности, промышляя теперь в основном контрабандой или грабежом приграничных территорий. Многие вчерашние партизаны были вынуждены сосредоточить свое внимание на поисках постоянной работы.

Возвращаясь к проблеме социальной адаптации представителей русской военной эмиграции в Китае, мы должны отметить, что важную роль в процессе первичной адаптации военных эмигрантов сыграли ситуация, характерная для территории размещения, наличие русских и европейских колоний и соответствующей инфраструктуры, самоорганизация военных беженцев, помощь со стороны государственных и общественных организаций.

Материальное положение большинства русских военных, оказавшихся на территории Китая, было очень непростым. Отсутствовали денежные средства, у многих не было гражданской профессии и необходимых в условиях Китая квалификации и знаний, в сфере неквалифицированного труда наблюдалась острая конкуренция с дешевой китайской рабочей силой. К тому же сильное давление на психологическое состояние беженца оказывала чужая культурная среда и неопределенность настоящего положения^[163].

Конечно, среди офицеров был небольшой процент тех, кто сумел стать обладателем крупных сумм денег, чаще всего не вполне законным способом. Как отмечал в своем дневнике в марте 1920 г. полковник И.С. Ильин, «все больше съезжается авантюристов белого движения. Харбин кишит ими, золото Семеновское и Колчаковское течет рекой. Одни, продав свои романовские и сибирские, спешат уехать, другие, хорошо хапнувшие, уже уехали, третьи открывают какие-то предприятия, пускаются в какие-то дела… Кафэ, рестораны, кабарэ растут как грибы и все полны и все делают блестящие дела…» [ГАРФ, ф. Р-6599, оп. 1, д. 8, л. 16]. Однако эта волна быстро схлынула. Мало кто из имевших большие деньги сумел заложить прочные основы своего будущего безбедного существования за границей.

Бывшая полоса отчуждения КВЖД и прежде всего Харбин, где проживало большое количество бывших российских подданных, существовала русская экономическая и социально-культурная инфраструктура, потенциально являлась наиболее привлекательным регионом для расселения военных беженцев. Однако неудачи Белого движения и большевистская пропаганда, активно проникавшая в Северную Маньчжурию, настроили против беженцев, особенно военных, значительную часть русских старожилов полосы отчуждения. Профсоюзы, действовавшие на КВЖД, были откровенно враждебно настроены против старой администрации и белых, и способствовали падению генерала Хорвата.

Среди военных беженцев, эвакуировавшихся в полосу отчуждения КВЖД в 1920–1922 гг., в наиболее благоприятном положении оказались те, кто прибыл в Маньчжурию в начале двадцатого года, на излете «правления» генерала Хорвата. Часть из них, по крайней мере, сумели найти работу. В более тяжелой ситуации оказались военнослужащие, очутившиеся в полосе отчуждения в конце 1922-го — 1923-м годах. В это время местные русские работодатели, кто из-за опасения прихода красных на КВЖД, кто в ожидании их прихода, отказывались иметь какие-либо дела с «белобандитами» [HIA. Moravskii Papers, box 13, f. 41]. Хорошей иллюстрацией здесь могут служить воспоминания штабс-капитана А.Ю. Романовского, оказавшегося с семьей в конце 1922 г. в Цицикаре. Устроившись в качестве поденного рабочего по борьбе с сыпучими песками на местном железнодорожном участке, он отработал только полдня. Участковый комитет из железнодорожных рабочих, узнав, что Романовский бывший офицер, выступил против его пребывания в бригаде и заведующий работами был вынужден его уволить [Мелихов, 2003, с. 288].

Особенно тяжело было тем военным, которые имели семьи. Дневник полковника Ильина, прибывшего в Маньчжурию в начале 1920-го г. с женой и двумя маленькими дочерьми, показывает, что первые два — три года их эмигрантской жизни в Харбине были наполнены для Ильина постоянными поисками источников заработка, что отодвигало остальные дела на задний план.

В городах Северного Китая и Шанхае, с их незначительным русским присутствием, ситуация для бывших военных была еще сложнее. Здесь для русских беженцев не было ни работы, ни мест для размещения. Также как в полосе отчуждения военные, главным образом офицеры, прибывшие в Шанхай в 1920 г. были встречены местными русскими, в том числе и российскими официальными представителями, с большим раздражением. Как пишет в своих воспоминаниях один из основателей Союза военнослужащих в Шанхае поручик П.М. Черкез^[164], «“настоящие русские резиденты” Шанхая относились с раздражением к представителям белой идеи, которые “военными авантюрами” мешали наладить торговые отношения с Россией, без коих, большинство местных резидентов лишались главного источника своего материального благополучия… Герои вчерашнего дня, офицеры, сегодня именовались фанатиками, или бездельниками и грабителями». Даже помощник Российского военного агента в Шанхае полковник К.А. Кременецкий, отказывая многочисленным просителям в материальной помощи (он, по-видимому, и не располагал значительными суммами), заявлял, что готов выдать деньги только на билет в Россию при условии, что вчерашние белые офицеры отправятся служить в красную армию, «ибо она русская армия. Белое движение не жизненно… Надо или отказаться от звания русского офицера, или идти и служить в той армии, которая фактически и есть русская армия» [MRC, box 2, f. Материалы СCРАФ].

Невероятных усилий стоило бывшим консульским представителям России в Шанхае добиться разрешения на высадку части людей, прибывших в город в составе флотилии адмирала Старка в конце 1922 г., а прибывшие летом — осенью 1923 г. в Шанхай из Гензана группы генералов Лебедева и Глебова даже не получили разрешения администрации иностранных концессий высадиться на берег. Впрочем, большая часть ответственности за случившееся лежала на командовании групп, отказавшихся интернироваться.

Не менее тяжелое положение сложилось для русских военных, оставшихся на территории Синьцзяна. Найти работу в экономически слаборазвитых районах провинции было крайне сложно. Местные власти и население смотрели на русских военных с опаской и неприязнью. С 1921 г. ситуация стала несколько улучшаться, в крупных городах Синьцзяна появились отделения иностранных фирм. В Кульдже генерал-губернатором Ян Цзэнсинем был открыт кожевенный завод, давший работу 40 человекам, и другие предприятия [АВПРФ, ф. 0100, оп. 10, п. 131, д. 92, л. 44]. В 1923 г. эмигранты получили право свободного перемещения в пределах Синьцзяна, что улучшило положение с поиском работы.

Структур, которые могли бы оказывать помощь военным и гражданским беженцам на первых порах их пребывания в Китае, существовало крайне недостаточно, а их материальные возможности были невелики. Например, известна единственная китайская организация, действовавшая в Харбине и оказывавшая помощь русским беженцам, — Китайский комитет помощи бедному русскому населению. Одним из адресатов его помощи являлся приют-училище «Русский дом». Китайский комитет действовал до 1927 г. Кроме того, в Харбине работало Иностранное общество помощи русским (председатель — Маркони), содержавшее с 1924 г. бесплатную столовую для бедных, которая обслуживала до двухсот нуждающихся в день с октября по май [Русское слово, 1926, 20 окт.].

Некоторые средства выделялись на содержание инвалидов. Еще в 1919 г. в Харбине по инициативе жены генерала Хорвата Камиллы Альбертовны было организовано Дальневосточное общество помощи инвалидам, имевшее свой приют. При приюте работали несколько мастерских и амбулатория. На заимке за Сунгари Общество содержало свой птичник, огород, скотоводческое хозяйство; на ст. Яблоня имелась пасека. Всеми делами Общества ведал комитет избираемый на общем собрании. Первым председателем комитета являлся генерал Плешков. Переход КВЖД в руки китайской администрации в 1920 г. и отъезд семьи Хорватов в Пекин заметно ухудшили положение Общества, которое в октябре 1920 г. было вынуждено обратиться за материальной помощью к Харбинскому Городскому совету [Заря, 1920, 9 окт.]. Городской совет выдал Обществу субсидию в 300 золотых руб. и, по-видимому, постепенно ситуация выправилась. По крайней мере известно, что в начале 1922 г. приют инвалидов, который первоначально был рассчитан на 10 человек, содержал более ста искалеченных офицеров и солдат, хотя и при весьма скромном обеспечении. При приюте действовали четыре мелочные лавки, две пасеки, сапожная, столярная и портняжная мастерские, где цены были ниже городских [Там же, 1922, 3 янв.]. В 1926 г. в приюте Общества проживали около 70 инвалидов. Семейные инвалиды, жившие на стороне, получали т. н. кормовые деньги. Для увеличения доходов Общество выстроило небольшой доходный дом, при котором существовали две мелочные лавки и огород. При приюте инвалидов была организована библиотека-читальня, работали курсы по бухгалтерскому делу, пчеловодству и английскому языку [Русское слово, 1926, 22 мая]. В 1923–1925 гг. Союз инвалидов существовал в Чанчуне при местном Дамском благотворительном кружке.

В феврале 1923 г. в Харбине был учрежден Комитет помощи русским беженцам (ХКПРБ). Будучи через год легализован китайскими властями ОРВП, Беженский комитет вскоре превратился в крупнейшую русскую организацию, оказывавшую всестороннюю помощь эмигрантам^[165]. С момента учреждения организации большую роль в работе комитета играли русские офицеры. Так, в состав первого Правления комитета вошли Генерального штаба генерал-майор Д.Н. Сальников и штабс-капитан И.М. Хазов-Полонский, который к тому же являлся одним из членов-учредителей организации [ГАХК, ф. Р-1128, оп. 1, д. 2, л. 60 об]. Комитет предоставлял всем русским беженцам возможность получить право на жительство в ОРВП, вел регистрацию и выдавал справки, способствовал устройству на работу. Велась организация медицинской помощи, нуждающиеся получали продукты питания, одежду, денежные пособия. В то же время численный состав ХКПРБ был крайне малочисленным, всего 60–70 человек до конца 1920-х гг., а финансовые возможности очень скромными. В 1923–1926 гг. ежегодный денежный приход комитета составлял всего 1,5–1,7 тыс. китайских долл. [Лазарева, 2013, с. 12].

В Тяньцзине Русское благотворительное общество было организовано еще в 1911 г. В 1923 г. Общество возглавляла М.В. Жебрак, жена бывшего полицмейстера русской концессии. Известно, что на протяжении 1923 г. в общежитии Общества проживали более 500 человек, 371 человек получил единовременное денежное пособие. Столовая Общества выдала около 5,5 тыс. бесплатных обедов [HIA. Zhebrak Papers, box 1]. Средства организации формировались за счет пожертвований от Русского муниципалитета, который еще существовал, несмотря на отмену в 1920 г. для русских особых прав, генерала Подтягина (2200 иен в 1923 г.), китайской администрации, Тяньцзинского Скакового клуба, Дамского Благотворительного (иностранного) общества, иностранных компаний, а также путем сборов от организации лотерей и благотворительных вечеров. Приход Благотворительного общества в 1923 г. составил более 27 тыс. китайских долл., расходы — более 25 тысяч [Ibid].

Аналогичное Тяньцзинскому частное Русское благотворительное общество существовало и в Шанхае, но его помощь беженцам была крайне незначительна. Ситуация несколько изменилась, когда внимание к военным беженцам проявила Л.Н. Сюннерберг, жена агента Министерства торговли и промышленности при Российском генеральном консульстве в Шанхае, гвардии капитана Г.Г. Сюннерберга. Она возглавила Временный дамский комитет помощи офицерам и организовала в мае 1920 г. первый русский бал. Чистая прибыль от бала составила 7200 китайских долл., которые были разделены пополам. Одна часть денег была передана контр-адмиралу В.В. Ковалевскому для морских офицеров, другая была распределена между офицерами «сухопутными» [MRC, box 2, f. Материалы СCРАФ].

Среди иностранных организаций наиболее действенную помощь русским беженцам оказывал в 1923 г. Американский Красный крест, работавший в Гирине, Хайларе, на ст. Маньчжурия [Заря, 1923, 11 февр.].

Сфера занятости русских военных эмигрантов в Китае, как показывают многочисленные биографические материалы, отличалась достаточной широтой, но в то же время была в значительной мере сосредоточена в границах функционирования российской и других иностранных колоний. При этом нужно учитывать, что интеграция бывших военных в профессионально-производственные сферы регионов проживания, как главная направленность социальной адаптации, и трудоустройство, могли не выступать явлениями одного порядка. Многие активные антибольшевики прибегали к более или менее долговременному трудоустройству с целью иметь средства к существованию или для легализации своего положения. При этом их настоящая деятельность была тщательно законспирирована.

В первое время пребывания в эмиграции бывшие военные брались за любую работу, которая могла бы принести хоть какие-то деньги. Зачастую такая работа была неквалифицированной и малооплачиваемой. Разнообразные источники дают массу примеров подобного трудоустройства.

Согласно воспоминаниям штабс-капитана Романовского, потерпев фиаско с устройством на работу на цицикарский участок КВЖД, он собрал бригаду из семи офицеров, которая стала брать подряды на проведение земляных работ: «Обыкновенно на всех работах увидишь одних рабочих-китайцев, а тут появились на улице русские ребята, в гимнастерках, в брюках-галифе и в сапогах. Железнодорожники прохаживались по улице, засматривались на эту необычную картину» [Мелихов, 2003, с. 289]. Аналогичная картина разворачивается в воспоминаниях поручика А.А. Ильинского, оставшегося в Харбине после эвакуации из Забайкалья в конце 1920 г. Вместе с сослуживцами, проживая в беженском бараке в Госпитальном городке Харбина, они «сколотили артель для всяких случайных заработков. Большей частью работали в Затоне: красили баржи и пароходы, рыли канавы, благоустраивали территорию хозяйчиков. Платили нам в среднем по два доллара в день» [Ильинский, 2009, с. 39].

Часть офицеров-«уральцев» из бывшего Урало-Алтайского конного полка, после прибытия в Харбин в конце 1920 г., объединившись в артель, создали колбасную фабрику, но вскоре потерпели фиаско [ГААОСО, ф. Р-1, оп. 2, д. 48750, л. 177]. Адмирал Г.К. Старк, оказавшийся в начале 1920 года в Харбинском госпитале больным тифом, после выхода из госпиталя нанялся десятником на строительство домов, а позднее основал с офицерами частное предприятие по перевозке грузов по реке Сунгари, где и работал до отъезда в июне 1921 г. во Владивосток [Хисамутдинов, 2013, с. 111]. Генерал-майор А.Н. Пепеляев, бывший командующий Сибирской армией, в компании с офицерами-однополчанами создал артель извозчиков, действовавшую в Харбине в 1920–1922 гг. [Купцов, 2011, с. 406]. Однако такая работа претила многим вчерашним героям Белого движения и как только появлялась возможность, они возвращались к военной службе.

В начале 1920-х гг. целые подразделения бывших белых устраивались на лесозаготовки на лесные концессии восточной ветки КВЖД или на угольные копи. На лесозаготовках работала артель полковника Аргунова, сформированная в конце 1922 г. на ст. Пограничная. В это же время была создана артель из бойцов пулеметной команды Омского полка под началом бывшего начальника команды подпоручика П.А. Дегтева. Артель Дегтева полгода работала на ст. Имяньпо на перевозке дров у лесопромышленника А. Яринского [ГААОСО, ф. Р-1, оп. 2, д. 41875, н/д, л. 20]. В начале 1921 г. бывшие военные массово нанимались на работы на Чжалайнорские угольные копи, несмотря на то, что на копях в это время свирепствовала чума [Заря, 1921, 20 февр.]. Много бывших офицеров и солдат работало на принадлежавших японцам Фушуньских угольных копях, расположенных к востоку от Мукдена. Как отмечает в своих воспоминаниях полковник В.А. Зубец, «ставки на русский труд приравнивались здесь к желтым рабочим. Это давало полуголодное существование, 10-часовой рабочий день и высокий процент смертности». Наиболее компактную группу бывших военных, работавших на Фушуньских копях, составляли «анненковцы» [Зубец, 2009, № 35, с. 31].

После интернирования в сентябре 1923 г. в Шанхае группы генерала Лебедева (бывшие Егерский и 2-й Уральский полки) она была преобразована в Урало-Сибирское трудовое общество [ГААОСО, ф. Р-1, оп. 2, д. 48750, л. 181 об]. Часть членов Общества разместилась в общежитиях для русских беженцев. Они брались за любую работу, являясь грузчиками, охранниками, телохранителями, торговцами-коробейниками и т. п. Около 150 «лебедевцев» выехали в полосу отчуждения КВЖД, где работали на лесных концессиях [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 76].

В Синьцзяне часть русских военных была задействована в сфере добычи руд, при этом условия труда на большинстве предприятий были просто ужасными. Так, занятые на добыче железной руды в Кульдже около 70 русских получали дневной паек в 1,5 фунта муки и больше ничего, отсутствовала элементарная система безопасности. Проработав в таких условиях одну зиму, вся русская партия по ее просьбе была отправлена в СССР [АВПРФ, ф. 0100, оп. 10, п. 131, д. 92]. Согласно документам советского консульства, средняя заработная плата эмигрантов в Синьцзяне в середине 1920-х гг. составляла 50 урумчийский лан (около 25 золотых руб.), «что давало возможность существовать» [Там же, л. 44]. Для сравнения, минимальная заработная плата на КВЖД в середине 1920-х гг. составляла 30 золотых руб. при более низком уровне цен на продукты питания.

Заветной мечтой большинства эмигрантов, расселившихся в бывшей полосе отчуждения КВЖД, являлось устройство на железной дороге или в производственно-коммерческих структурах, с нею связанных. КВЖД выполняла роль крупнейшего, структурообразующего русского предприятия Северной Маньчжурии, занятость на котором давала человеку в дореволюционный период очень хорошее материальное положение и формировало в сознании некую «кастовость». Несмотря на кризис, переживаемый КВЖД в начале 1920-х гг., ее привлекательность для русских беженцев не снизилась и многие всеми правдами и неправдами стремились получить место в различных службах железной дороги, что стало одной из причин значительного раздувания железнодорожных штатов.

В первой половине 1920-х гг. немало бывших военнослужащих Белой армии сумели трудоустроиться в структуры КВЖД. Так, только среди бывших белых генералов служащими железной дороги являлись не менее тридцати человек: Л.М. Адамович (учебный отдел), К.К. Акинтиевский (коммерческий отдел), А.И. Белов, П.П. Жулебин (питомник КВЖД), Г.И. Зольднер (материальная служба), А.В. Зуев, В.Н. Касаткин, П.П. Крамаренко, С.Ф. Левицкий (климатическая станция на Фуляэрди), Л.Г. Мартынов, М.Е. Обухов, П.П. Петров, К.П. Полидоров и др. По сведениям советской разведки, к началу 1925 г. на КВЖД работало 3–4 тыс. бывших военнослужащих Белой армии [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 429].

Некоторые военные нашли себе место в Охранной страже КВЖД. Вчерашние штаб-офицеры теперь служили рядовыми охранниками. Впрочем, эта служба оказалась краткосрочной. После мартовских событий 1920 г. китайские власти начали реорганизацию системы охраны железной дороги. Летом того же года вместо Охранной стражи была создана железнодорожная полиция в составе внешней и внутренней охраны с численностью полицейских в 3300 человек. Внутреннюю охрану возглавил генерал Володченко. Значительную часть охранников по-прежнему составляли русские военные эмигранты. Как писала в начале сентября 1920 г. харбинская газета «Свет», «новая стража железной дороги формируется почти исключительно из бывших опричников Семенова, Калмыкова, Капеля и др. Бывшие офицеры-заамурцы в охрану не идут» [ГАРФ, ф. Р-6081, оп. 1, д. 153, л. 122].

Работа новой охраны КВЖД постоянно осложнялась вмешательством китайских солдат и толпы — они нередко освобождали задержанных китайцев, нарушителей правопорядка, подвергая охранников оскорблениям и даже избиениям [Там же, л. 149, 149 об]. Стражникам стоило больших усилий поддерживать правопорядок, поскольку они практически не располагали оружием. Согласно докладу генерала Володченко от июня 1922 г., из 170 постов внутренней охраны КВЖД 102 вообще не имели оружия и только на 32 были в распоряжении винтовки [Там же, л. 161].

К 1925 г. в составе железнодорожной полиции работали около тысячи русских эмигрантов — более 600 во внутренней охране и 351 — во внешней. Известно, что из русских служащих внешней охраны 131 являлись бывшими чинами полиции, 160 — бывшими офицерами, остальные — нижними воинскими чинами [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 419]. С установлением советско-китайских дипломатических отношений и восстановлением двойственного управления КВЖД все русские сотрудники внутренней охраны железнодорожной полиции в начале 1925 г. были уволены. Та же участь ждала всех служивших в различных структурах железной дороги белых русских, не имевших советского или китайского гражданства, поэтому для сохранения своего положения часть бывших белых приняли китайское или даже советское подданство.

Несмотря на увольнение в 1925 г. значительной части военных эмигрантов из китайской полиции (не только железнодорожной), эта сфера вскоре вновь стала для них доступна. После первого советско-китайского конфликта на КВЖД в 1926 г. китайские власти стали принимать в полицию русских, имевших китайское подданство. Известно, что в 1929 г. в железнодорожной полиции ОРВП служили 213 русских, из которых должность надзирателя имели 10 человек, инспектора — 4, надзирателя уголовного розыска — 13, бухгалтера — 1, и т. д. [АВПРФ, ф. 0100, оп. 15, п. 165, д. 15, л. 80] Кроме того, бывшие русские военные были представлены в городской и поселковой полиции Маньчжурии.

В Шанхае первые русские военные были приняты в Муниципальную полицию в 1921 г. — три человека в Международном сеттльменте (Б.Я. Корольков, корнет В.В. Рипас^[166], капитан П.Д. Евдокимов) и трое во Французской концессии (ротмистр Ю.А. Емельянов, поручик Б.С. Яковлев, штабс-капитан Ю.В. Быховский). В 1923 г. количество русских полицейских уже составляло около 30 человек, к 1925 г. только на Международном сеттльменте в полиции служили около 70 русских, большей частью из бывших военных [Окороков, 2004, с. 170, 171].

Для русских эмигрантов служба в полиции чужого и далеко не правового государства нередко открывала возможности для незаконного получения дополнительных доходов. Известно немало случаев участия полицейских (особенно железнодорожной полиции) в транспортировке и сбыте опиума и другой контрабанды [Балмасов, 2007, с. 2005; ГАХК, ф. Р-830. оп. 3, д. 48319], организации шантажа в отношении предпринимателей, также нередко замешанных в нелегальных предприятиях^[167], торговле «живым товаром» (поставка русских девушек в публичные дома), и т. п.

Еще одной привлекательной для бывших военнослужащих сферой занятости являлась служба в войсках китайских генералов. В 1921 г. военный губернатор Маньчжурии Чжан Цзолинь начал привлекать русских офицеров в свои части в качестве военных инструкторов. В первой половине 1920-х гг. инструкторский корпус возглавил Генерального штаба генерал-лейтенант Г.И. Клерже^[168], назначенный Чжан Цзолинем советником по охране общественного спокойствия при Мукденском правительстве^[169]. Старшими инструкторами в Мукденской армии служили Генерального штаба генерал-майоры С.Н. Барышников и В.Л. Томашевский, генерал-майор Н.Ф. Петухов и др.

В конце 1922 г. по инициативе генерала Чжан Цзунчана, главы Суйнинского военного округа Маньчжурии^[170], при окружном штабе, располагавшемся на ст. Пограничная, был создан иностранный отдел, курировавший работу русских военных инструкторов в войсках округа. Возглавил отдел подполковник В.А. Чехов^[171]. Русские офицеры принимались на должности старших и младших военных инструкторов. Старшие военные инструкторы имели чин полковника, младшие — майора, капитана и ниже. Оклад устанавливался в 200 китайских долл. в месяц для старших инструкторов, 90–150 долл. — для младших. Также на службу могли быть приняты рядовые чины с окладом в 12 долл. в месяц, при готовом довольствии и обмундировании. На весь период службы русские инструкторы и солдаты являлись чинами китайской армии и подчинялись внутреннему воинскому распорядку [Зубец, 2009, № 33, с. 25].

Первыми русскими инструкторами войск Суйнинского округа стали полковники И.А. Костров^[172] (артиллерия), П.Д. Макаренко (саперное дело), Г.Г. Плешков (авиация), подполковники Аргентов и Лесли (пулеметное дело). Учебной батареей командовал капитан Кривенко, имея в своем распоряжении двух младших офицеров и 18 солдат. Для ухода за автомобилями было взято несколько русских механиков и шоферов, находившихся под руководством полковника Шишкова. Военное отделение иностранного отдела штаба округа возглавил полковник В.А. Зубец [Там же].

По воспоминаниям Зубца, мало кто из русских офицеров строил долгосрочные планы в связи со своей новой службой, многие смотрели на эту службу, как на временный выход из тяжелой материальной ситуации, в которой оказались военные беженцы. Так, советником по военному делу при штабе Чжан Цзунчана являлся генерал-майор В.Н. Золотарев, из православных корейцев. Как пишет Зубец, вся деятельность Золотарева «выражалась в аккуратном получении причитавшегося ему небольшого содержания, и в остальное время он мирно занимался какими-то своими коммерческими делами, даже не появляясь в расположении округа» [Там же, № 35, с. 37]. Исключение составляли Костров и Макаренко: «Первый, военный до мозга костей, нашел в новой своей работе полное удовлетворение. Второй как-то сразу врос в китайскую среду и слился с нею, пожалуй, в силу своего особого душевного настроения» [Там же, № 33, с. 27].

Осенью 1923 г. по приказу Мукденского правительства генерал Чжан Цзунчан со своими частями был переведен в район Мукдена. Вместе с ним уехали практически все его русские военные инструкторы [Там же, № 34, с. 31], а уже через год в войсках Чжан Цзунчана было сформировано воинское подразделение, полностью составленное из русских эмигрантов.

Часть военных эмигрантов сумели устроиться в русские и иностранные фирмы и учреждения, работавшие в Китае. Ярким примером здесь может служить случай генерал-лейтенанта П.В. Подставина, который после развала Германского фронта в конце 1917 г. прибыл в Харбин и вскоре стал одним из директоров самой известной на Дальнем Востоке русской фирмы «Чурин и К». В дальнейшем Подставин оказывал помощь многим нуждавшимся офицерам и другим беженцам [Русское слово, 1927, 11 марта]. Одним из «офицерских» предприятий Харбина являлось принадлежавшее американцам Акционерное общество «Сунгарийские мельницы». Здесь работали генералы Г.И. Зольднер, Г.Ф. Романов, Е.К. Вишневский, полковники Е.П. Березовский, Н.И. Белоцерковский, Я.Я. Смирнов, капитан Д.И. Тимофеев и др. Из материалов газеты «Шанхайская заря» известно, что русские, работавшие на Шанхайской электростанции кочегарами, слесарями и рабочими, подающими уголь, в большинстве своем также являлись бывшими офицерами. При достаточно умеренной по меркам Шанхая заработной плате в 75–100 китайских долл. в месяц, они пользовались своей столовой, которую сдавал им в аренду предприниматель Урбанович, и доставлявшим их на место работы автомобилем, приобретенном при содействии администрации станции [Шанхайская заря, 1926, 20 июля].

Некоторые рабочие места буквально монополизировались бывшими военными. Так, в Чанчуне на железнодорожном вокзале долгое время работала бригада русских грузчиков в шесть человек из бывших солдат под руководство есаула Могилева. Грузчики имели свою форму — темно-синюю куртку и бриджи, высокие сапоги и красную фуражку [ГАРФ, ф. Р-6599, оп. 1, д. 9, л. 157]. В Харбине военные (оренбургские казаки) составляли основную массу сотрудников созданного в 1923 г. Софийского похоронного бюро (третьего в городе). Бухгалтером и фактическим руководителем бюро являлся генерал-майор В.В. Кручинин^[173], бывший командир 5-й отдельной Оренбургской казачьей бригады, похоронную бригаду возглавлял «есаул Ермолаич, как называли его местные жители» [Золотарева, 2000, с. 126, 127]^[174].

В Шанхае найти высокооплачиваемое место работы в немалой степени помогало хорошее знание языков, что было характерным в основном для кадровых военных из дворянских семей. Так, на Главном Почтамте Шанхая служили генерал-лейтенант К.Ф. Вальтер и полковник Н.Г. Дронников, в отделении Русско-Азиатского банка — Генерального штаба полковник Л.П. Дюсиметьер и полковник Веденяпин [ГАРФ, ф. Р-5793, оп. 1, д. 1д, л. 316, 319, 319 об], во Франко-Китайском банке — генерал Дитерихс, и т. д.

Отдельные военные пытались заняться предпринимательством, однако настоящего успеха добились единицы. Большинство потерпело фиаско, не успев как следует развернуться. Например, генерал-майор В.Д. Карамышев^[175], оказавшийся в конце 1920-го года в Пекине, убедил руководство Русской Духовной миссии оказать ему материальную поддержку в организации торговых товариществ «Восточное хозяйство» и «Восточное просвещение», арендовавших помещения на территории Миссии, где жил и сам генерал. В 1921 г. предприятия Карамышева закрылись из-за убыточности, принеся большие финансовые потери Миссии [Купцов, 2011, с. 239]. В 1920 г. в Харбине пятью офицерами Самарской батареи была организована т. н. «Самарская коммуна», которая получила от Н.Л. Гондатти^[176] безвозвратную субсидию в 6 тыс. иен на закупку овец и устройство фермы вблизи Харбина. «Коммуна» быстро прогорела, пустив большую часть денег на спиртное [Русская эмиграция в Маньчжурии, 2017, с. 60, 61].

Были и другие, более успешные примеры предпринимательства бывших военных. Так, генерал И.С. Смолин, после высылки из Маньчжурии переехавший в Циндао, первое время работал сторожем на одной из фабрик, жокеем. Затем, скопив немного денег, открыл на центральной улице города небольшой магазин, торговавший бакалейно-гастрономическими товарами. Предприятие считалось успешным [Шанхайская заря, 1928, 19 февр.]. Другим примером успешного коммерческого предприятия можно назвать организацию в Харбине книжной торговли Георгиевским кавалером, Генерального штаба генерал-майором Н.М. Щербаковым, также получившим субсидию от Гондатти. Щербаков построил книжный киоск в самом центре города — напротив св. — Николаевского Собора и Московских рядов, который успешно работал более двенадцати лет. Заведовал киоском тоже генштабист — полковник М.Я. Савич, много сделавший для развития книжного дела [Русская эмиграция в Маньчжурии, 2017, с. 61].

Немало русских офицеров нашли себе место в образовательной сфере Русского Китая, являясь преподавателями и директорами школ и различных обучающих центров. Так, гвардии полковник И.Г. Круглик (в годы Гражданской войны являлся преподавателем Екатеринбургской военно-инструкторской школы и школы Нокса на о-ве Русский), окончивший в свое время Кембриджский университет, в феврале 1921 г. открыл в Харбине педагогические курсы английского языка, на базе которых в дальнейшем им была создана одна из наиболее успешных школ английского языка в городе, просуществовавшая до начала 1930-х гг. [ГААОСО, ф. Р-1, оп. 2, д. 39453, л. 20]. Генерал-майор В.Д. Нарбут, бывший директор 1-го Сибирского кадетского корпуса, возглавлял Русскую гимназию в Мукдене, а позднее в Хайларе. После отъезда Нарбута из Хайлара его в должности директора гимназии сменил сотник Кузьмин. Полковник Н.Д. Глебов, выпускник Восточного института, последний командир 2-го пехотного Заамурского полка, Георгиевский кавалер, в 1920–1927 гг. являлся директором общественной гимназии на ст. Пограничная [Буяков, 1999, с. 113, 114]. Среди харбинских школ в 1920-е гг. своим «офицерским» составом особенно выделялось 1-е Русское реальное училище, работавшее под девизами «Долг и Мужество», «Вера и Верность» [Добрынин, 2001, с. 33]. Директором училища являлся генерал Андогский, преподавателями — полковник Аргунов (география), капитан В.В. Пономарев (история) [ГААОСО, ф. Р-1, оп. 2, д. 31786, л. 9, 10], капитан П.Д. Чумаков, и др. Много офицеров работало в смешанном реальном училище Мукденского православного братства, которое долгое время возглавлял полковник Блонский.

Ведущую роль бывшие офицеры играли в организации и руководстве приюта-училища «Русский Дом». «Русский Дом» был открыт в Харбине в начале 1921 г. при непосредственном участии Иверского православного братства, одним из основателей которого являлся генерал Самойлов. В состав преподавателей училища в начале 1920-х гг. входил Генерального штаба полковник А.С. Бодров. В 1924 г. заведующим приютом стал штабс-капитан по адмиралтейству К.И. Подольский [Юбилейный иллюстрированный альбом, 1928, с. 3–5], превративший «Русский Дом» в образцовое училище для детей из малоимущих семей и сирот.

Бывшие военные стали важным элементом культурной жизни Русского Китая. Целый ряд бывших белогвардейцев подвизался на ниве журналистики и издательского дела. Яркими примерами здесь могут служить М.С. Лембич, военный корреспондент в годы Первой мировой войны, активный участник Белого движения на юге России, который стал в Харбине основателем издательства и газеты «Заря», одного из наиболее успешных коммерческих проектов в своей области, и Генерального штаба полковник Н.В. Колесников, издававший в Шанхае военно-научный журнал «Армия и Флот», самое известное издание подобного рода в Китае. Среди многочисленных офицеров, являвшихся сотрудниками русских газет и журналов в Китае, к наиболее известным можно отнести штабс-капитана А.В. Петрова (Полишинель), работавшего в газетах «Русское слово» и «Рупор» в Харбине, «Вечерняя заря» и «Шанхайская заря» в Шанхае.

В литературных кругах эмиграции большую известность приобрели штабс-капитан А.И. Несмелов (Митропольский), поручик Л.Е. Ещин, хорунжий А.А. Ачаир (Грызов), сын полковника Сибирского казачьего войска А.Г. Грызова, военный летчик М.В. Щербаков, и др.

Некоторые бывшие военные зарабатывали на жизнь, участвуя в цирковых и театральных труппах и различного рода творческих коллективах. Например, в 1920 г. в Шанхае по инициативе поручика Черкеза было создано Литературно-артистическое общество, которое имело свой хор. Выступали в хоре русские офицеры и их жены [MRC, box 2, f. Материалы СCРАФ]. В середине 1920-х гг. широкую известность на Дальнем Востоке получила группа казаков-джигитов, возглавляемая войсковым старшиной Г.К. Бологовым^[177]. Группа дебютировала осенью 1923 г. на Харбинском ипподроме. Выступление имело большой успех, особенно среди японцев, которые предложили казакам организовать турне по Японии. Дав согласие, Бологов и двадцать два казака из его группы гастролировали шесть месяцев по японским городам, а в 1924 г. уже по приглашению американцев труппа совершила поездку в Манилу. В 1925 г. двенадцать казаков во главе с Бологовым вошли в состав организованной американцами большой труппы наряду с американскими ковбоями и индейцами. За полтора года труппа объехала с выступлениями юг Китая, Индокитай, Индию. В августе 1926 г. казаки возвратились в Шанхай, намереваясь в дальнейшем отправиться в Австралию, но их дальнейшая карьера не состоялась во многом из-за конкуренции со стороны казаков-донцов, с большим успехом выступавших в Америке и странах Азиатско-Тихоокеанского региона [Шанхайская заря, 1926, 12 авг.].

Нужно отметить, что русские внесли большой вклад в развитие на Дальнем Востоке конного спорта — в Харбине, Шанхае, Тяньцзине существовали манежи и школы верховой езды, содержавшиеся бывшими русскими офицерами-кавалеристами. В Шанхае школы верховой езды содержали генерал-майор М.М. Соколов^[178] и ротмистр В.В. Князев^[179]. Ротмистр А.А. Гурвич^[180] являлся управляющим одной из лучших в городе школ верховой езды «Columbia and Western Riding Academy», где работало немало русских офицеров-кавалеристов. В Тяньцзине небольшой манеж содержал полковник Бендерский.

Некоторые военные эмигранты блистали на спортивных аренах Дальнего Востока. Пожалуй, наиболее известным русским борцом в Китае являлся бывший военный летчик, поручик Г. Бауман, выступавший в Харбине и Шанхае^[181]. Среди спортсменов-наездников особенно выделялся генерал-майор М.М. Соколов, выигрывавший призы Дерби, Шанхайского чемпионата и «Золотую вазу» [Александров Е., 2005, с. 472].

Стремясь приобрести выгодные гражданские профессии и восполнить обусловленные военными годами пробелы в образовании, бывшие военные поступали в учебные заведения или обучались на различных курсах. В этом отношении наиболее благоприятная обстановка сложилась в Харбине, где не только действовало много специальных учебных курсов, но были организованы и высшие учебные заведения: в 1922 г. — Русско-Китайский политехнический институт (позднее Харбинский политехнический институт — ХПИ) и Юридический факультет, в 1924 — Институт ориентальных и коммерческих наук, в 1925 — Педагогический институт. В первый годы работы харбинских вузов на студенческой скамье оказалось немало военной молодежи — офицеров, юнкеров, кадет. Особенно это было характерно для Юридического факультета, а сформировавшееся в составе факультета Русское студенческое общество (РСО) руководилось почти исключительно бывшими военнослужащими Белой армии — капитаном А.В. Белоголовым, поручиком А.Н. Покровским, юнкером П.И. Грибановским, подпоручиком В.В. Голициным и др.

Большой популярностью среди офицеров пользовались курсы шоферов и автомехаников. Созданный в 1930 г. при ХКПРБ 1-й Русский автомобильный кружок, в состав которого входили около 150 человек, в массе своей был представлен бывшими офицерами [ГАХК, ф. Р-1128, оп. 1, д. 74, л. 27, 41]^[182]. Некоторые военные окончили курсы счетоводов и бухгалтеров, зубоврачебную школу и др. Ярким примером может являться генерал Кислицин, окончивший 1-ю Харбинскую зубоврачебную школу, но из-за отсутствия денег так и не сумевший открыть собственный врачебный кабинет [Мелихов, 2007, с. 216].

Анализируя проблему занятости бывших русских военных в Китае, нужно отметить, что редко кому из них удавалось найти постоянную, хорошо оплачиваемую работу. Иногда любое занятие, приносившее самый мизерный доход, составляло большую удачу. Уровень безработицы в эмигрантской среде был очень высок. Согласно сведениям ХКПРБ, на 1925 г. в Харбине более 56 % эмигрантов не имели работы [Ципкин, 1998, с. 109]. Поэтому для большинства бывших военных была характерна частая смена сферы деятельности, места работы и места проживания. Такую нестабильность хорошо иллюстрирует письмо полковника Веденяпина в Париж к генералу Головину (1928 г.). Веденяпин, первоначально обосновавшийся в 1920 г. в Шанхае и удачно устроившийся на службу в отделение Русско-Азиатского банка, в дальнейшем был переведен в отделение банка в Тяньцзине, а после его закрытия и вовсе оказался без работы [ГАРФ, ф. Р-5793, оп. 1, д. 1д, л. 319 об]. Полковник, в частности, пишет, что уже третий раз за время эмиграции со страшным напряжением меняет свой род занятий — изучает новое дело [страховой бизнес — С.С.]. Работает с 8 утра до 8 вечера почти до обморока, поскольку от успеха зависит не только его личное благополучие, но и благополучие близких ему людей [HIA. Golovin Papers, box 12, f. Associations of military science in emigration II].

Из-за жизненной неустроенности, отсутствия постоянной работы и жилья, а также по ряду других причин (неблагополучный образ жизни, физические увечья и психические травмы, и т. п.), включая участие в антибольшевистской борьбе, многие военные эмигранты не имели семей и часто переезжали в поисках лучшего положения с места на место^[183]. Многие, не найдя себя, погибли от алкоголизма и наркомании, или покончили жизнь самоубийством^[184]. Пьянство было настоящим бичом для военной эмиграции, отправившим на тот свет немало храбрых и талантливых офицеров и нижних чинов, не вписавшихся в эмигрантскую жизнь. Часть совершенно опустившихся бывших военных составили т. н. «дно» крупных эмигрантских колоний, являясь завсегдатаями дешевых ночлежек и бесплатных приютов, папертей и подворотен^[185].

Некоторые военные приобщились к криминальной деятельности, пополнив весьма многочисленные в Харбине и других городах в начале 1920-х гг. ряды преступников. Сведений об этой сфере не очень много и те в основном отрывочные. В качестве примера можно назвать крупную фигуру русского криминального мира в Китае — бывшего сотника Е.М. Кожевникова^[186], больше известного как Хованс или Пик, ко всему прочему работавшего на несколько разведок, а также подполковника Н.Я. Бросова, специалиста по вскрытию сейфов, бывшего писаря лазарета 14-й Сибирской дивизии В.Ф. Харламова, магазинного вора и гастролера, промышлявшего в Шанхае и городах Северного Китая [ГААОСО, ф. Р-1, оп. 2, д. 36629, л. 17, 20, 53, 89], и др.

Таким образом, бывшие военные, составляя значительную часть русских эмигранских колоний в Китае, были активно включены и играли существенную роль во всех сферах жизнедеятельности эмигрантского сообщества.

Примечания

150

В 1923–1925 гг. целый ряд оказавшихся в Китае старших офицеров Белой армии, стремясь возвратиться на родину, предложили свои услуги большевикам. Среди них были генералы братья А.Т. и Н.Т. Сукины, И.М. Зайцев, П.П. Иванов-Ринов, И.В. Тонких, А.Н. Шелавин и др.

151

Эти опасения, например, хорошо проступают из письма полковника Блукиса, находившегося в конце 1922 г. в Харбине, к Сазонову [HIA. Moravskii Papers, box 13, f. 41].

152

Епископ Иона работал на ст. Маньчжурия в 1923–1925 гг. и возможно был отравлен советскими агентами.

153

Патиешвили Илья Александрович в конце 1917 г. являлся начальником Иркутской грузинской боевой дружины, помогавшей охранять порядок в городе, в конце 1918 г. возглавил формировавшийся 1-й Особый кавказский пластунский полк в составе 5-го Приамурского корпуса, который так и не попал на фронт.

154

Загоскин получл чин герал-майора в июне 1919 г., являлся начальником артиллерии сводной Маньчжурской имени атамана Семенова дивизии, начальником гарнизова ст. Даурия. Генерал для поручений при командующем Дальневосточной армией, врид начальника Азиатской конной дивизии (1920). Находился под следствием военно-окружного суда, оправдан. В конце 1920 г. прибыл в Маньчжурию, жил в Харбине, позднее — во Владивостоке. Находился под арестом на гарнизонной гауптвахте Владивостока. С ноября 1921 г. в Маньчжурии.

155

Жадвойн Николай Леонидович. Окончил Пажеский корпус (1913). Участник Первой мировой войны в составе л-гв. Конно-Гренадерского полка, гвардии штабс-ротмистр. В белых войсках Восточного фронта, начальник особого отделения квартирмейстерского отдела штаба Верховного Главнокомандующего (февраль 1919 г.). Участник Сибирского Ледяного похода в составе Уфимской кавалерийской дивизии. Летом 1920 г. в штабе генерала Лохвицкого в Чите. Полковник.

156

Из показаний знаменитого партизанского вожака З.И. Гордеева известно, что в сентябре 1923 г. он, находясь в Харбине, получил от секретаря епископа Нестора Н.А. Остроумова 300 рублей «на прожитие» из суммы в 10 тыс., выданных купчихой Литвиновой [Между Первой и Второй мировыми войнами].

157

Полковник Валентин Леонидович Дуганов являлся участником Первой мировой войны, Георгиевский кавалер. В Гражданскую войну служил помощником начальника бригады в каппелевских войсках. В 1921 г. был арестован красными в Маймачене (Монголия), вывезен в Иркутск. Бежал из лагеря и организовал повстанческий отряд, который оперировал к северу от озера Байкал и прославился своими дерзкими и жестокими акциями против большевиков и тех, кто их поддерживал. В 1922 г. ушел на восток, оказался во Владивостоке, откуда был эвакуирован в Гензан. Боец офицерской роты Урало-Егерского отряда.

158

Емлин Василий Андреевич, 1888 г. р. Окончил полковую учебную команду и сдал экзамен на чин прапорщика при штабе 16-го армейского корпуса (1912). Участник Первой мировой войны, подпоручик. Кавалер Георгиевского креста IV ст. с лавровой ветвью. Летом 1918 г. один из организаторов антибольшевистского партизанского движения на Среднем Урале, командир Летучего партизанского отряда, позднее вошедшего в состав 15-го Курганского Сибирского стрелкового полка. Командир Егерского батальона 4-й Сибирской дивизии. Участник Сибирского Ледяного похода. Подполковник. В Приморье в 1921 г. командовал сводной офицерской ротой.

159

Михайлов Михаил Афанасьевич, 1885 г. р. Окончил Одесское пехотное юнкерское училище (1910) и ускоренный курс Николаевской военной академии 1-й очереди (1917). Участник Первой мировой войны. Командир батальона 47-го Сибирского стрелкового полка. Капитан. В белых войсках Восточного фронта. Начальник штаба 2-й Степной Сибирской стрелковой дивизии (1918), позднее начальник штаба 5-й Сибирской стрелковой дивизии (1919), входившей в состав Южной группы Отдельной Семиреченской армии генерала Анненкова. Полковник (1920).

160

Гордееву Сазонов, с которым он встречался в Токио в 1923 г., крайне не понравился и он решил на связывать себя с Сибирским правительством.

161

Большая часть тех, кто ориентировался на областников, разорвали с ними отношения в 1923 г. Это касается генералов Попова, Никитина, Андогского, полковника Блукиса и др.

162

В эмигрантских источниках никакой информации о «Таежном штабе» нами не встречено.

163

В качестве примера приведем отрывок из воспоминаний бывшего штабс-капитана В.А. Морозова: «Семьи наши еще находились в Советском Союзе, позади была гражданская война с ее неразберихой, непередаваемым и опустошающим душу сумбуром, впереди — полная неизвестность, бесперспективность и неизведанные еще испытания. И жизнь наша поэтому шла слишком по-холостяцки, в неприбранной комнате, без всякого намека на уют, в постоянной сутолоке таких же бездомных и бесприютных людей, как мы, и, конечно к сожалению, с частыми выпивками…» [РГАЛИ, ф. 1337, оп. 5, д. 11, л. 38].

164

Черкез Петр Михайлович. Окончил ускоренный курс Алексеевского инженерного училища (1916). Участник Первой мировой и Гражданской войн. Служил в частях ВСЮР.

165

В декларации Правления ХКПРБ, принятой в мае 1924 г., подчеркивалось, что «беженская масса в Китае преследует исключительно цели разрешения своего правового, экономического и культурного благополучия… Главным же условием этого благополучия является возможность мирного труда при лояльном отношении к властям» [Лазарева, 2013, с. 11].

166

Весьма незаурядной выглядит биография Риппаса Вячеслава Владимировича, 1880 г р. Образование получил в Петербурге. Участник русско-японской войны, ранен, кавалер знака ордена св. Георгия IV ст. С 1910 г. в Южной Америке, служил в конном конвое президента Аргентины. Участник Первой мировой войны, корнет 7-го гусарского Белорусского полка, после ранения — в автомобильных частях. В белых войсках Восточного фронта, начальник Центрального автосклада (1919). В эмиграции в Шанхае с 1920 г. В второй половине 1930-х уволился из шанхайской муниципальной полиции в чине субинспектора, заведующий парком в Хонкью. Член Объединения Российской Императорской конницы, председатель Комитета содействия Шанхайской дружине скаутов. Имел жену и сына. Умер в октябре 1941 г.

167

Полковник И.С. Ильин, оказавшийся в 1928 г. в Чанчуне в качестве чиновника для особых поручений при Квантунском генерал-губернаторстве, был поражен тем, что там происходило. Он приводит в своем дневнике разговор с одним местным русским предпринимателем: «Все носили [мак], все торговали… Тогда тут Беккер [бывший жандармский офицер — С.С.] был, ваш предшественник, — они с Яскорским [штабс-капитан Белой армии, сотрудник японской жандармерии — С.С.] такие дела делали! Чуть глаза продерут и думают с кого бы сорвать! И провокацию устраивают, подбрасывают нарочно мак, письма анонимные пишут — ей Богу! Ну и Исиду [японский сотрудник жандармерии — С.С.] впутали, тот тоже хапнул и стал с ними заодно…» [ГАРФ, ф. Р-6599, оп. 1, д. 9, л. 153, 154].

168

Клерже Георгий Иосифович, 1883 г. р. Окончил 2-й Московский кадетский корпус (1901), Павловское военное училище (1903) и Николаевскую военную академию (1909). Участник Первой мировой войны, обер-офицер для поручения при штабе 1-го Кавказского армейского корпуса, делопроизводитель главного управления Генштаба. Полковник (1917). В конце 1917 г. некоторое время возглавлял Персидскую казачью дивизию. После развала армии жил на нелегальном положении в Перми. В белых войсках Восточного фронта, начальник Осведомительного управления штаба Верховного Главнокомандующего. В Забайкалье генерал для поручений при атамане Семенове. Генерал-майор (1920). В июле — сентябре 1921 г. начальник штаба атамана Семенова. Генерал-лейтенант (1921).

169

В должности советника Чжан Цзолиня генерал Клерже якобы «свалил» подполковника Грегори, обвинив того в работе на японскую разведку и связях с атаманом Семеновым [Голдин В.И., 2010, с. 294]. Позднее Грегори обвинялся в связях с советской разведкой, что, по одной из версий, стало причиной его самоубийства во второй половине 1930-х гг. [Буяков, 1999, с. 111].

170

Территория Суйнинского военного округа протянулась на запад до ст. Шитоухэцзы, на север — до пос. Фусянь в 80 верстах от ст. Пограничная. Войска округа состояли из двух пехотных полков (23-го и 55-го), батальона охранных войск, располагавшегося на линии железной дороги, двух трехдюймовых батарей, военно-инструкторской школы и нескольких небольших конных и пеших команд.

171

Чехов Владимир Алексеевич, 1887 г. р. Окончил реальное училище и Михайловское артиллерийское училище (1909). Офицер артиллерии Оренбургского казачьего войска. Участник Первой мировой и Гражданской войн. В Оренбургском офицерском батальоне (1918). Подполковник.

172

Костров Иннокентий Александрович, 1895 г.р. Окончил Хабаровский кадетский корпус (1912) и Константиновское артиллерийское училище (1914). Участник Первой мировой войны, командир батареи 4-й артиллерийской бригады 4-й пехотной дивизии, капитан (1917). Член Офицерского союза в Благовещенске, участник захвата и обороны города. В белых войсках Восточного фронта, командир батареи, командир 1-го конно-артиллерийского дивизиона ОМО (1918–1919), командир артиллерийского дивизиона 1-й сводной Маньчжурской дивизии (1920), полковник. В Приморье командир артиллерийского дивизиона Отдельной кавалерийской бригады (1-й Сводной стрелковой бригады), участник Хабаровского похода. Командир Маньчжурской конной дружины Пограничного пехотного полка (1922).

173

Кручинин Владимир Васильевич, 1876 г. р., из оренбургских казаков. Окончил Оренбургское городское училище (1894) и Оренбургское казачье юнкерское училище (1898). Участник русско-японской и Первой мировой войн. Войсковой старшина (1916). В белых войсках Восточного фронта. Командир 3-го Уфимско-Самарского и 17-го Оренбургского казачьих полков (1918–1919), комадир 5-й Оренбургской казачьей отдельной бригады на Пермском фронте. Участник Сибирского Ледяного похода. В Забайкалье в рядах Дальневосточной армии. Генерал-майор (1920). В эмиграции в Харбине с октября 1920 г.

174

По воспоминаниям Золотаревой, Ермолаич был «среднего роста, худощавый, с красным лицом — любитель выпить, но, однако, пьяным его никто никогда не видел… Он отличался большой аккуратностью, был честен и к организации похорон относился как к священнодействию и всячески старался держать престиж Бюро на высоте…» [Золотарева, 2000, с. 126, 127.].

175

Карамышев Владимир Дмитриевич, 1881 г. р. Окончил 3-й Московский кадетский корпус (1898) и Михайловское артиллерийское училище (1900). Участник русско-японской и Первой мировой войн. Командир 2-го дивизиона 8-й полевой тяжелой артиллерийской бригады. Полковник (1917). Кавалер ордена св. Георгия IV ст. и Георгиевского оружия. В белый войсках Восточного фронта, командир 1-го Самарского стрелкового артиллерийского дивизиона. Участвовал в Златоустовской, Челябинской и Тобольской операциях. Участник Сибирского Ледяного похода. В Забайкалье начальник артиллерии Сводной Маньчжурской атамана Семенова дивизии. Генерал-майор (1920). Прибыл в Китай в конце 1920 г. После фиаско в Пекине некоторое время жил в Харбине (1923–1924), затем в Тяньцзине.

176

Гондатти, являвшийся начальником Земельного отдела КВЖД, получил в 1920 г. от русского посла в Пекине 200–250 тыс. иен на нужды беженцев. Для распределения этих средств была создана специальная комиссия. Часть денег для обустройства на новом месте получили бывшие военные, в основном офицеры.

177

Бологов Григорий Кириллович, 1895 г. р., из енисейских казаков. Окончил Иркутское военное училище (1917). Хорунжий Красноярского казачьего дивизиона (1917–1918). В конце 1918 г. возглавил 2-й Енисейский казачий полк Енисейской казачьей бригады. Командир полка в 4-й Иркутской конной бригаде генерала Шильникова в Прибайкалье, участвовал в боях с красными партизанами. Участник Сибирского Ледяного похода. Командир Енисейского казачьего полка в Гродеково, Сводно-Конного полка, Енисейско-Сибирского казачьего отряда, Отдельного Енисейского казачьего полка, Сводного Сибирско-Енисейского полка и Енисейской казачьей дружины (1921–1922). Войсковой старшина (1922). В конце 1922 г. при оставлении белыми Приморья Бологов с сорока двумя казаками-енисейцами решил остаться на российской территории, организовав партизанский отряд. Однако укрепиться енисейцам в Приморье не удалось и вскоре они были вынуждены интернироваться на ст. Пограничная, откуда в дальнейшем перебрались в Харбине.

178

Соколов Михаил Михайлович, 1885 г. р. Окончил 2-й Московский кадетский корпус (1904) и Николаевское кавалерийское училище (1906), офицер л. — гв. Кирасирского полка. Участник Первой мировой войны. Кавалер ордена св. Георгия IV ст. и Георгиевского оружия, гв. полковник (1917). В белых войсках Восточного фронта, командир 29-го пехотного Троицкосавского полка и начальник Сретенского гарнизона (1919). Участник Сибирского Ледяного похода. В Забайкалье генерал для поручений при атамане Семенове, председатель военно-следственной комиссии Дальневосточной армии, член Думы Георгиевских кавалеров. В эмиграции в Шанхае, один из учредителей Офицерского собрания.

179

Князев Владимир Васильевич. Окончил Елисаветградское кавалерийское училище (1904). Участник Первой мировой войны. Ротмистр 3-го уланского полка; старший личный адъютант Главнокомандующего Западным фронтом генерала А.Е. Эверта. В белых войсках Восточного фронта. Офицер Уфимской местной бригады. Старший личный адъютант адмирала Колчака, позднее сотрудник сырьевого отдела Министерства снабжения во Владивостоке. В эмиграции с 1920 г. Летом 1942 г. возглавил Союз русских монархистов в Шанхае.

180

Гурвич Александр Аркадьевич. Окончил Ташкентский кадетский корпус (1912) и Елисаветградское кавалерийское училище (1914). Участник Первой мировой войны в составе 9-го драгунского полка. Ротмистр. В частях британской армии в Персии, позднее в белых войсках Восточного фронта. Эвакуировался из Владивостока в 1922 г.

181

Поручик Бауман скончался в феврале 1933 г. в Шанхае от паралича сердца [Русское слово. 1928. 28 февр.].

182

Согласно воспоминаниям В.А. Морозова многие шоферы в Харбине были бывшими офицерами-каппелевцами [РГАЛИ, ф. 1337, оп. 5, д. 13, л. 2].

183

Например, известно, что среди 26 эмигрантов, получивших удостоверение Эмигрантского совета в Чанчуне в ноябре 1929 г., больше половины были бывшими военными, из которых 8 являлись офицерами, получившими чины в годы Первой мировой и Гражданской войн, т. е. людьми относительно молодыми. Из них 6 человек были холосты. Также стоит отметить, что Чанчунь, согласно документам Эмигрантского совета, являлся городом с весьма подвижным составом эмигрантского населения. Только за период с июля по декабрь 1928 г. русское население города сократилось с 434 до 377 человек (мужчин в два раза больше, чем женщин), а в декабре 1929 г. оно уже составило, благодаря притоку беженцев с восточной ветки КВЖД во время советско-китайского вооруженного конфликта, 486 человек [ГАРФ, ф. Р-9145, оп. 1, д. 253, л. 9, 10].

184

Русские газеты Харбина первой половины 1920-х гг. пестрят сообщениями о самоубийствах русских эмигрантов, в том числе и бывших военных.

185

По воспоминаниям Т. Золотаревой, таких людей в Харбине называли «босяками», «о них не принято было говорить, многие старались избегать их, но среди русских находились такие, которые жалели их и старались помочь и благодаря этим людям они могли существовать». «Королем босяков» был бывший офицер Александр, человек образованный, владевший несколькими иностранными языками. «Все босяки считались с его советами» [Золотарева, 2000, с. 110, 111].

186

Кожевников Евгений Михайлович, из астраханских казаков. Участник Первой мировой войны, сотник. В годы Гражданской войны служил в контрразведке у Буденного, был вынужден бежать, будучи заподозренным в работе на французскую разведку. Пробрался в Харбин, где в начале 1920-х гг. попал в тюрьму за убийство русского полковника. Вышел по амнистии в 1924 г., уехал в Шанхай. Сидел в тюрьме за мошенничество. После выхода из заключения во второй половине 1920-х гг. выступал в качестве эстрадного певца на Зикавейской радиостанции. Его жена, грузинка Тамара, содержала публичный дом в здании за Астерхузом, где супруги и жили [ГААОСО, ф. Р-1, оп. 2, д. 36629, л. 50–53].