Амплуа Нефертити

Сергей Викторович Пилипенко, 2012

Правдива эта история или нет, как говорится, покажет время. Оно же определит в дальнейшем и судьбу всего человечества. Не такой уж простой оказалась жизнь на Земле царицы Нефертити, и вовсе не о том гласят официальные источники современной науки. Раскрыть подлинные цели ее присутствия и призвана настоящая книга, в основе своей располагающая к чтению простотой и доступностью понимания. Тайны, окутанные сумраком веков, наконец вырываются из прошлого и наполняют наш мир новым потоком знаний.

Глава 1. Храм любви

(Вообще-то, это рассказ от души, а значит, практически, правдивая история, очевидно закупоренная где-то внутри себя и только сейчас способная взойти в свет)

Я не был греком, но я не был и тем, кого можно назвать египтянином, или даже кем-то другим. Я просто солдат, и я просто сижу здесь, дожидаясь своей очереди.

Вы можете подумать, что это смешно, или даже очень печально, но поверьте моему древнему опыту в таких делах.

Это даже, наоборот, хорошо. Я имею возможность убедиться в своей собственной глупости, своей мужской беззащитности пред очагом женской плоти.

Я сижу тут и думаю:

«А зачем я здесь? Грек Немидий, что тебе надо у этого порога?»

И тут же отвечаю самому себе:

«А, что нужно тем, которые ожидают уже много дней и так же, как я, страдают под палящим солнцем, от которого трескаются губы и лопается кожа в некоторых сугубо потаенных местах…»

… Но вот, очередь продвинулась на одного, и теперь наступил мой черед. Долго же я ждал этого дня и этой минуты, когда смогу ступить ногой в этот храм и опуститься рядом в ложе с величайшей царицей Меносота — Нефертити.

Кто дал ей это имя — я не знаю. Но слышали его многие и от многих, побывавших здесь, и я слышал об упоениях любви.

Что такое сама любовь — я также не знаю. Я вырос в саду, я помню большие деревья, я знаю своих отца и мать, нo я вовсе не изведал любви.

И вот я здесь, чтобы хоть как-то понять и поверить, что есть действительно то, о чем говорят и о чем толкуют тут многие, уже прошедшие это самое понимание любви и желающие повторить его вновь.

И они снова занимают очередь и уже сидят где-то далеко позади, выслушивая одну за одной легенды о дикой красоте Нефертити и ее страстной пылкой любви.

Жрец вышел из храма и направился сразу ко мне.

— Долго ли стоять мне еще? — решил спросить я на всякий случай, втайне все же зная, что сейчас зайду внутрь.

— Обожди, грек-солдат, — так жрец обращался ко мне, завидя мою давно бритую голову и легкий меч, болтающийся на поясе и свисающий аж до колен, — сегодня все, приема не будет, — объявил тут же человек богов и, обратившись ко мне, сказал, — а теперь, ты, пойдем со мною. Смотри, не споткнись тут по дороге. Не хорошо раньше времени ложиться, — и жрец скупо улыбнулся мне в глаза.

— Не робей, — продолжил он, ведя меня за собою по какому-то длинному туннелю, впереди которого мерцали слабые огни.

— А я и не робею, — совсем без страха отвечал я, хотя чувствовал, как внутри все сжимается от нарастающего страха и веет всякую неуверенность.

Жрец молчал, а я шел за ним по пятам. На тридцать четвертый день своего пребывания здесь мне все-таки удалось добиться того, чего желал я так уже давно.

Многие изнемогали от жажды и даже умирали в той самой очереди, которую создала эта жрица — Нефертити-царица.

Но никто даже словом не молвил об этом, и очередь молча продвигалась на чью-то падшую жизнь вперед без тени упрека в адрес царицы и тем более, какого-либо божества.

Так же страдал и я — без еды, без питья. Только раз в день за небольшую плату нам приносили мальцы поесть.

Какие-то кукурузные семена вперемешку с телячьими потрохами. Приносили они потом и воду, но за нее брали вдвойне.

Драхмий не хватало. Но у меня они были. Ведь я — солдат. Правда, не разбогатевший в той войне, что велась, а скорее обнищавший.

Но я сохранил все же верность своему намерению и решил добиться той самой любви, чего бы это ни стоило.

А стоило это действительно дорого.

Только мне одному, да еще некоторым и было то под силу. To eсть тем, у кого были драхмии. или другие деньги. Здесь было все равно, чем платить. Важно, чтобы это было золото или серебро.

Правда, некоторые рассчитывались и камнями. Но таких было мало. Я потерял в этом своем ожидании многих своих собеседников, часть которых поистине становилась друзьями в этой нелепой схватке простого ума с дикой феей гордой любви.

Так еще называли Нефертити ее же поклонники из далеких-далеких краев.

Но все же, несмотря на безденежье, многие держались. Пока у них хватало сил — они ждали. Силы терялись, и они исчезали. Можно сказать даже, испарялись, так как их быстро уносили прочь и закапывали тут же в песок.

Таких могил было множество. И, собственно, вся очередь состояла на них. Но то были еще только свежие тела, не до конца остывшие или остекленевшие. Вечером же их вновь раскапывали и уносили прочь. Куда? Я не знаю.

То делали какие-то люди в белых одеждах и масках на головах. Кто они — я тоже не знаю. Но может быть сама царица просветит меня по этому поводу, если, конечно, я сам не забуду и упрошу ее в ночь. А то, что мне предлагалась ночь любви, было ясно, как день, уже близившийся к концу, или солнце, догорающее где-то вдали.

Считалось, что оно умирает, а на утро рождается вновь. Боги охраняли его от всего и наполняли землю теплом.

Увидеть, узнать, любить и умереть — таким был девиз тех, кто ожидал еще снаружи. Я же своего добился.

И вот она — царица и жрица небес. Я остановился. Остановился и жрец, указывающий мне дорогу, и посмотрел на меня.

— Что? «Нездоровится?» — строго спросил он, оглядывая меня с ног до головы.

— Нет, нет, — тут же опротестовал я его слова, — это я так, просто задумался.

— Смотри мне, не ври. Жрица узнает — будет тебе не любовь, а смерть долгая и мучительная на столе жертв, — предупредил он меня и снова подался вперед по тому же длинному коридору.

«Бог мой, — подумалось мне в ту минуту, — а вдруг, я болен, — сильная дрожь пробежала по всему телу, и я снова остановился, но лишь на секунду.

Снова взяв себя в руки, я зашагал быстрее, догоняя шагом быстро идущего жреца.

— Что это с тобой? — спросил он меня, не оборачивая головы, — Боишься, что болен? — спросил он на ходу.

— Да, боюсь, — честно признался я, втайне скрывая в себе немного растущую ненависть ко всему тому, что зовется любовью.

— Как, уже? — послышался мне вдруг чей-то мелодичный голос, и в ушах словно зазвенело.

— Что это? — прошептал я и остановился столбом.

Но ничего такого больше не продолжалось и мне пришлось снова догонять жреца, уводящего меня в какую-то другую вереницу ходов.

— Куда мы? — быстро спросил я его.

— Зачем тебе знать, — ответил тот, так же не поворачивая головы.

— Да, просто, — тихо согласился я и тут же громче добавил, — хочу знать, где умру.

— Ха, ха, — засмеялся чей-то голос у меня в голове, а жрец в это время остановился и, обернувшись, спросил у меня в упор.

— Ты что, серьезно болен? «Есть еще время не угодить ей в лапы», — тихо прошептал он.

— Я.., не болен, — ответил я, — но мне почему-то страшно.

— Не бойся, — сурово произнес жрец, — ты не умрешь. Я знаю.

— Откуда?

— Оттуда, — ответил тот и показал пальцем вверх.

— Боги? — удивился я, хотя удивляться было особо нечему.

— Да, Боги, но и не только они, — как-то смутно прояснил он мне, — ладно, пойдем быстрее. Царица уже, наверное, заждалась. Ты ведь последний сегодня.

— Да, последний, — тихо ответил я и поплелся следом, лишь как-то издали ловя в голове мысль «тебя я сделаю первым».

— Что это? — снова подумалось мне, но времени уже не осталось.

За небольшим изгибом стены прямо перед нами выросла большая золотая комната, в которой с чашей в руках сидела сама царица.

— О, жрица любви, великая царица минов! — воскликнул жрец и упал на колени, склонив голову книзу и замирая на минуту в таком состоянии.

— Что ты? — спросила царица, гневно глядя на меня сквозь узкие щели маски, одетой на лицо.

Тут и я спохватился и быстро упал на колени, пресмыкаясь подобно жрецу и молясь в душе о великой пощаде.

— Встаньте, — как-то гордо произнесла царица и повелением руки подняла нас обоих.

Да, так и было. Именно так. Один взмах руки и нас, словно пушинок, подняло вверх.

— Обойдите стол справа, — распорядилась Нефертити и указала пальцем куда.

Мы прошли в сторону и сделали так, как она говорила.

— Обойдите стол еще три раза, — снова сказала царица и так же указала рукой.

Мы сделали и это.

— Теперь, ты свободен, — сказала Нефертити, глядя на жреца, — поднимешься ко мне на рассвете. Я буду там. Иди.

Жрец снова склонился до самого низа и, не проронив ни слова, ушел прочь.

— Подойди ко мне ближе, — почти ласково сказала она и протянула свою довольно красивую руку.

Я подчинился и ступил ближе.

— Не бойся, грек, повинуйся слову моему, и ты возьмешь большее, нежели брал кто-то до тебя.

— А разве здесь можно что-то взять? — сразу спросил я и огляделся кругом.

— Да, можно. Но только не то, что ты думаешь, — улыбнулась она и тихо встала со своего небольшого стула.

— На вот, умойся, — сказала Нефертити и подала мне чашу.

Я взял ее одной рукой, а другой начал протирать свое лицо, раз от раза макая руку в воду.

— Довольно, — сказала царица и протянула руку, чтобы забрать чашу.

Я нежно передал ее в руки и стал столбом, уставившись на Нефертити.

— Подожди меня, — произнесла она и, повернувшись, вышла из комнаты.

Я огляделся по сторонам.

Страх мой немного прошел, но изредка все же меня пробирала какая-то зябь. То ли от прохлады, исходящей от мокрого пола, то ли от внутренних переживаний, так сильно на меня воздействующим. Я не случайно назвал комнату золотой.

Все в ней было из золота. Даже стул, разукрашенный камнями и отделанный многими рисунками, был золотой.

Стол был серебряный, но кайма шла позолотой. По крайней мере, мне так тогда казалось. Ножки стола прямые с лишь небольшими изгибами ближе к полу. Скорее он напоминал разделочную доску, так как был длинным и не особо широким.

Были какие-то ручки по сторонам, также из золота и была посередине одна роспись.

Какой там рисунок я не успел разобрать, так как моя фея вернулась.

Шагнув на одну из ступенек высокого ложе, также сделанного из золота, царица улыбнулась мне и протянула руку.

— Иди же ко мне, мой дорогой и сладкий. Я и не знала, что Боги пошлют мне тебя.

Я непонимающе посмотрел ей в глаза и робко ступил на ту самую ступень, что привела меня полностью к власти царицы над моим телом. Почему-то дрожь пробежала по всему телу, и я невольно содрогнулся.

Нефертити взяла меня за руку и, положив ее себе на плечо, велела идти вперед.

— Иди, радость моя, солнце дня, уходящего в ночь. Веди меня, свою царицу в ложе, где я предам тебя древу любви и заставлю забыть, кто ты есть и почему сюда пришел. Я расскажу тебе многое и многое расскажешь ты мне сам. Эта ночь любви соединит нас навек, а дальше ты сделаешь выбор сам. Либо будешь со мною вовек, либо станешь управой грозою.

— Чем, чем? — залепетал я на своем языке, еще не совсем понимая ее иноязычную речь.

— Это неважно, — тихо прошептала она. и провела пальцами руки по моим губам.

Мой рот сомкнулся и я, казалось, застыл навек. Что-то сладкое пробежало по телу, и я содрогнулся вновь, но уже тише. Так тихо, что сам удивился.

«Очевидно, я умираю от любви», — так сказала мне моя душа, так как я сам уже говорить не мог. Я где-то парил в облаках, и глаза мои были устланы белым туманом.

— Очнись, милый мой, — зазвенел у меня в голове чей-то голос, и я открыл глаза.

Это была она. И это не то слово. Она была без маски. Такое лицо я не мог видеть нигде. Я закрыл глаза и снова открыл.

— Да, это я, — снова зазвучал мягкий голос у меня в ушах, — как нравлюсь я тебе?

— Ты прекрасна! — восхитительно крикнул я, но голос мой где-то застрял внизу и наружу почти ничего не вырвалось. Губы подчинялись только ей и словами больше я не возобладал.

— Слышу тебя, — пропел мне ее голос, — и знаю, что ты мне сказал. Верю тебе, — улыбнулась она вконец.

— О, Боги, — выдохнул я, — спасите меня. Она меня погубит.

Что-то больно укололо мне в сердце, и я вновь задрожал. Затем бессильно повалился на ложе, до которого мы, не знаю, как дошли, и только смотрел ей в глаза.

— Любишь ли ты меня? — звенел голосок в моих ушах.

— А, что такое любить? — хотел спросить я вслух, но ничего не получалось, и только ум мой излучал это, хотя очевидно сама Нефертити меня понимала.

Она только кивнула головой и улыбнулась снова.

Я не знаю, сколько тепла выделилось из ее глаз, и я не знаю, достоин ли я был этого. Но я знаю точно — оно поразило меня внутри и сразило буквально наповал.

— Ложись ровнее, — мягко сказала она и обронила свою руку мне на грудь.

От ее прикосновения я содрогнулся. Нет. Рука ее не была холодной, горячей или какой еще. Она была просто рукой.

Рукой неизведанного ранее мне тепла. Она одаряла меня ним с ног до головы, и оно же ударяло во все мои затаенные места.

Наверное, я потерял сознание, но вскоре вновь обрел себя и увидел ее.

Царица нежно смотрела мне в глаза, и я спросил:

— Ты всем даришь свое тепло, о жрица любви и счастья?!

— Да, всем, — честно призналась она, не отрывая взгляда от моего лица.

— Но сколько его у тебя? Ты не иссякаема? — удивился я сам своему вопросу.

— Может и так, а может и нет, — улыбнулась она, — скажи, нравлюсь ли я тебе?

— Да, о, царица небес. И я уже боюсь, что я тебя потеряю. Я это чувствую впервые. Но ответь мне еще на один вопрос, — продолжал я свое все тем же немым методом, заставляя свой ум трудиться, — откуда твое тепло?

— Оно с небес, — мягко сказала она и провела вновь пальцами по моим губам.

— О, Боги, я могу говорить, — сказал я и даже услышал свой голос, который прогремел, как гром среди тихого дня.

— Тише, успокойся, — сказала Нефертити, — не говори так громко. Можно испугать тех, кто там остался за стеною, — она указала рукой куда-то вглубь темных коридоров.

— И ты завтра вновь повстречаешь кого-то другого и будешь отдавать ему свое тепло? — с некоторой ревностью и жаждой одинокой принадлежности спросил я.

— Да, — мягко улыбнулась царица, — это мой долг отдавать свое тепло.

— Но, если ты всем его будешь отдавать, то с чем останешься сама?

— С ним же. Оно неисчерпаемо. Я беру его отовсюду, — ответила мне фея любви и обвела рукой ложе.

— Что? Только здесь и только отсюда?

— Нет, — покачала она головой, — я беру его отовсюду.

— Со всей земли?

— Да, почти так. Но, давай, все же приступим к самой любви, ведь время уходит и дальше наступит ночь. А ночь — это холод. И тепла в ней мало.

— Да, — согласился я, и вмиг какой-то огненный поцелуй обжег мои губы, а сам я на время забыл вообще, что существую…

— Это было прекрасно, — сквозь губы проговорил я, лишь только очнувшись от той самой большой любви.

— Не прерывайся, — мягко сказала она, и вновь мы слились в едином порыве, словно навеки.

— Да, — только и успел сказать я пред тем, как мы снова погрузились в какой-то сладкий сон.

Я сказал сон?

Но, это не так. Это была явь и кому, как не мне, понимать это более.

Мне — прошедшему сколько пути, мне — прождавшему сколько времени, мне — одичавшему и обезумевшему от желания постичь то, чего я толком не знаю.

Да. Это творила явь, и яркие краски играли надо мною и менялись так часто, что казалось, я сам превращусь скоро в них и растворюсь в небесах. Лишь на миг Нефертити оторвала себя, и я вновь очутился на Земле.

Но, дальше снова продолжил полет, увлекаясь все тем же и предаваясь чудесам самой божественной, что ни на есть, любви.

И так длилось долго. И еще, и еще я улетал куда-то далеко за пределы самой Земли и носился там в дивном саду цветущих радуг и умоляющих сладостей плодов, словно просящих — сорви меня и наслади моей мякотью свою огненную плоть или возымей меня, и ты узнаешь весь вкус от самого начала и до конца.

Только тогда я «просыпался» и оглядывался по сторонам.

Нет. Она не уходила. Она все еще была со мной рядом. Ее тревожные губы продолжали нежно шептать ласкающие душу слова.

— Мой милый, небольшой человечек, — так говорила она и полыхала от жара тепла, невесть откуда прибывающего к нам и заполняющего до отказа комнату любви.

Я сказал комнату?

Но, это было не так. Вся земля наполнялась ею, и я страдал от этого так, как никогда не страдал более. Это ее тепло распространялось вокруг. И я уже видел сквозь полузакрытые веки какие-то странные огненные лучи то там, то там пронзающие, словно холодный меч, живое тепло той любви.

Вскоре моя голова вновь очутилась среди огня красок. И теперь они были повсюду. Вся комната играла ими.

А еще через совсем немного, все они обратились в меня самого. И я вдруг увидел себя совсем в стороне.

И надо признаться вам честно, я испугался.

Да, это был я. Точнее, моя светлая тень или мой призрак среди огромного количества сказочных красок.

Я ошеломленно посмотрел на богиню любви и обнаружил, что я действительно смотрю воочию и это мне не снится и даже не кажется.

— Это ты, — словно угадав мои мысли, тихо шепнула царица, — а это я, — и она ткнула пальцем куда-то в сторону от себя.

И тут я увидел нечто для себя странное и совсем выводящее меня из нетерпения знания всякого чуда. И здесь я просто спросил, узрев ее со стороны:

— Ты кто, жрица любви? Богиня счастья земного?

— Я любовь, — просто сказала она и провела пальцами по моим губам, отчего я сразу онемел и уже мог говорить только мыслью.

— Смотри и видь все, — произнесла она и той же ладонью словно открыла мне глаза.

Но они и так были открыты. Это я знаю точно. Я даже подергал веко на всякий случай, чтобы убедиться в этом дополнительно.

И тогда я увидел нечто. Нет, не пугающее или отталкивающее, не соблазняющее и приближающее к развязке внезапно охватившей страсти.

Я увидел то, чего не видел никогда боле и вряд ли увижу еще, если не останусь тут навеки или снова не стану в ту самую очередь, что привела меня сюда.

— Смотри и помни. Обозри все и запамятуй себе вот что. Ты никогда и нигде больше не увидишь того, что предложу я сейчас. Это будет твоим небольшим учением и облачением в наши ряды, — она взмахнула рукой, и ее тень стала приближаться к моей.

Я уставился на это чудо и обозревал обоими глазами.

Я даже смотрел телом, так как оно у меня все напряглось и, казалось на время застыло. Но это уже было потом.

А вначале я расскажу о том, что видел.

Это не была она. И даже была мало похожа, хотя внешне различие не состояло.

Я пытался понять, что здесь другое и, наконец, до меня дошло. Ее тень была другой. Не такой, как у меня.

Она была очень светлой или, я бы сказал, какой-то святящейся и искристой, так как в сторону от нее то и дело отлетали небольшие огоньки тех самых искр. И еще я увидел, что она была слишком красива.

Слишком красива для меня и для других, что я даже боялся к ней сам прикоснуться. Всю ее светлую тень окружало сияние.

Что это было — я не знаю.

Или это краски составляли его, или это золотой прилив создавал свой оттенок. Но, я так запомнил все то.

Это золотая фигура Нефертити в проблесках светло искрящейся и полыхающей таким же огнем зари. Да. Именно так я тогда запомнил ее и потому повторяю то сейчас. И до сих пор мне почему-то становится жарко от того огня, и по сей день я умоляю себя вновь посмотреть на то чудо со стороны.

Время шло, и наши тени сближались. Вскоре они совсем сошлись и вмиг растворились в одной пелене.

«Это соединение душ», — так произнесла царица и окутала меня новым жаром любви уже совсем по земному, прибегая к моим губам. Я ответил ей тем же, и время понесло нас на своих крыльях дальше вглубь той самой непонятной для меня любви и самой изысканной из всей, которую я знал прежде и которую я могу знать сейчас.

Не буду вдаваться в подробности беспокоящей наступающей ночи и ограничусь лишь кратко.

То была настоящая любовь, и ее краткое

воспламенение зажгло во мне изнутри что-то такое, о котором я не могу сказать вслух и тем паче хоть как-то изложить по-другому. И это что-то было настоящим чувством привязанности к чему-то, и оно же слыло реально видимой любовью со стороны, если посмотреть на все это более рассудительно.

Мы очнулись. Говорю за обоих, так как царица также пребывала несколько минут в том же состоянии.

— Это было прекрасно, — тихо сказала она и поцеловала меня в лоб.

— Почему в лоб? — так же тихо спросил я, и мои губы едва-едва пошевелились. — Ты прощаешься со мною? — как-то жалко выдавил я из себя.

— Нет, мой дорогой человечек. Я не прощаюсь. Наоборот, я даю тебе возможность быть со мною рядом. Так велено Богами и так сотворю я это сейчас. Она поднялась и произнесла то, что я до сих пор не могу понять или разобрать. И лишь примерно я могу отобразить то сейчас.

И звучало все так:

Cante odore. Transvestivale do terminale. Aries montes. Dies tu mino. Casies runo. Transvestenale.., — и много еще слов, подобных этому, еще слетело с ее уст.

Но, я не запомнил их. И память запечатлела только немногое. Но, я полагаю, что и этого достаточно, чтобы унять какой-то смысл и определить сказанное.

Затем она повернулась ко мне и, протянув руки в мою же сторону прямо к моему лицу, сказала так:

— Ты выйдешь отсюда и станешь царем. И имя ты получишь свое, и новое. Звать тебя будут Аменхотеп. И жить, и править тут будешь рядом. Я же — великая жрица любви, буду здесь и буду делать то же, что и ранее до тебя. Так повелел мне Бог и так говорю сейчас я.

— Что за имя ты мне дала? — как-то сонно спросил я и посмотрел ей в глаза.

— Имя простое. Аменхотеп. И я знаю, что оно значит.

— И, что же? — с нетерпением спросил я, вглядываясь в те же глаза, которые излучали яркое тепло.

— Пока оставлю это в великом секрете, — так сказала она, и ее тень или она сама, я не знаю, растворилась предо мной.

Когда же я открыл глаза, то стояло уже утро.

Царицы-жрицы нигде не было.

Я был горько покинут и к тому же находился где-то совсем в другом помещении.

Жрец, который проводил меня к царице, теперь сидел в стороне и молчал.

Я окликнул его, и он тут же повернул голову. И словно встрепенулся.

— Что желаешь, царь? — так молвил он, мигом подходя ближе, склоняя предо мной колено, голову и протягивая руку, вторую же прижимая к сердцу, к груди

— Царь?! — удивленно воскликнул я и осмотрелся по сторонам, — я думал то все сон, — и вопросительно взглянул на жреца.

— Нет, не сон, царь, — произнес тот и, уже вставая, продолжил, — то, что так есть, уже известно всем. И там, за дверью, — он махнул куда-то в сторону, — тебя ждут дела и многие. Иди, умойся и приступай.

— А, что же царица? — мигом выпалил я, чувствуя в груди какой-то укол ревности и небольшую внутреннюю дрожь.

— Она на работе, — скромно ответил жрец и вновь махнул рукой.

— Работе?.. — удивился я. — Разве можно, чтобы царица работала? — попытался спасти свою честь и достоинство я сам, так как начал понимать, что выступаю сейчас в другой роли.

— Да, можно, — ответил мне жрец и почему-то улыбнулся, — не переживай так сильно. Это ее цель и ее трата времени. Так хотят Боги и так нужно всем.

— А как же я? — тупо уставился я на него.

— Ты свое получил, царь, — так же с усмешкой ответил жрец, — вставай, тебя тоже ждут дела.

Я подчинился и встал. Голова моя немного кружилась, но то вскоре прошло, и я последовал за жрецом вглубь каких-то коридоров, уводящих далеко от той caмой двери, где, как тот говорил, меня ждали люди и дела.

— Пройдем другим путем, — спокойно сказал жрец, завидев мое недоумение, — надо показаться царице на глаза.

— Как? Сейчас? В такое время? — словно в какой-то пытке одна мысль об этом обожгла мне сердце.

— Да. «Ты должен усмотреть нечто», — сказал жрец и продолжил свой путь далее.

Я же с сомнением двигался следом, с каждым шагом ощущая ту тяготу в груди больше и больше.

Наконец, я не выдержал и остановился. Сердце мое бешено колотилось, руки дрожали, а ноги буквально опустили тело на пол.

— Что это со мной? — невольно вырвалось у меня, и я полностью осел на холодный пол.

— Сейчас узнаю, сказал жрец и, мигом обернувшись, взял меня за руки и поднял вновь.

— Ты болен, — дополнил он свои слова.

— Чем? — вяло спросил я.

— Укол ревности, — объяснил жрец, — но это пройдет. Не беспокойся. Пойдем за мной, а то царица, наверное, заждалась.

— Я не пойду туда. Я не могу. Иди сам, — ответил я и попытался вновь сесть на пол.

— Нет, ты пойдешь, — сказал жрец и уже не брал меня за руки, а просто протянул в мою сторону руки.

Меня, словно вихрем, подняло вверх, и я резко встал, выпрямившись во весь свой рост.

— Так-то лучше, — спокойно сказал мой проводник и добавил, — поверь, это пройдет и уже затем будет гораздо спокойнее. Это нужно для тебя, и ты поймешь потом зачем. Пошли.

Он повернулся и зашагал далее, я же поплелся следом, едва передвигая ноги и изредка притрагиваясь к самому себе, желая убедиться, что это такая же явь, как и все то, что я вижу и слышу.

Вот и дверь перед нами, а за нею та самая комната, где был я вчера, и где царица одарила меня своей великой любовью.

Жрец открыл ее предо мной и впустил меня внутрь.

Что происходило там — уже всем известно и говорить не буду. Думаю, вы сами должны понять меня и само собой уразуметь.

— Входи, милый, не бойся, — спокойно произнесла Нефертити и на минуту оставила своего нового «любовника». Так стал я именовать их, по очереди

входящих и выходящих, уносящих далеко за пределы царства частичку той самой светлой любви.

— Зачем я тебе понадобился? — как-то грубо спросил я, пытаясь не смотреть на свою любовь и того самого «любовника» одновременно.

— Успокой себя и зайди вновь, — завидев мое настроение, сказала царица и повернулась ко мне спиной.

Я тупо повиновался. Вышел за дверь и немного там поостыл. Потом снова зашел, а войдя, замер.

Царица показывала тому самому человеку как paз то, что показывала и поясняла накануне мне. Я живо отвернулся и злобно сказал:

— Если ты хочешь пристрастить меня к чему то, то у тебя ничего не получится. Я ухожу, видеть тебя больше не желаю.

Жрица посмотрела на меня, почти, как показалось мне, в упор. Затем, молча, кивнула и произнесла:

— Иди и больше не появляйся здесь. Скажи жрецу, чтоб отвел тебя помыть голову и руки.

— Хорошо, передам, — гордо и гневно сказал я, а затем, уже повернувшись, почему-то спросил, — а зачем это? Я ведь уже умылся?

— Давно на этом столе никто не созерцал самого себя, — сурово ответила царица и указала рукой на тот стол, который я ранее обрисовал вам.

— Что-о? — вопиющим голосом произнес я. — Ты хочешь меня принести в жертву своей изысканной любви?

— А, почему бы и нет. Не вижу причин для твоего отказа править здесь.

— Но я и не отказываюсь. Просто не хочу смотреть.

— Этого не будет. Или так, или по-другому. Выбирай!

— Ты в своем уме?! — в гневе выкрикнул я и в тот же миг почувствовал, как мой рот сжался и наполнился чем-то особенным, от которого я даже сейчас иногда оказываюсь в холодном поту, чувствуя хоть малейшее подобное.

— Закрой свой рот и не перечь мне, — сурово произнесла она следом тому действию, — иди и исполняй то, что я велела.

— Но я не хочу, — чуть ли не закричал я сквозь полноту чем-то набитого рта.

— Это меня не тревожит, — произнесла царица.

— Хорошо, я согласен, — тут же понял я, что всякие мои «вывихи» могут закончиться весьма плачевно.

— Теперь уже поздно. — ответила царица, — иди мойся. Я проведу с тобой обряд смывания. И, если Боги разрешат — то оставлю тебя жить. Если же нет — то прощай, мой царь, — холодно добавила она и отвернулась, вплотную занявшись тем самым человеком, что уже порядком надоел мне, загнав почти в могилу.

Конец ознакомительного фрагмента.