Спецотдел «Бесогон»

Сергей Викторович Ванин, 2013

Книга рассказывает о деятельности спецотдела НКВД-МГБ «Бесогон». Офицеры отдела занимаются расследованием событий и преступлений, несущих на себе флер мистики и таинственности. Ведьмы, оборотни, упыри, злобные лешаки, коварные русалки – отнюдь не сказочные персонажи. Все эти персоналии существуют в реальности и несут смерть и горе рядовым советским гражданам.

«Серый» (Рассказ старшего лейтенанта МГБ Саввы Сорокина)

« В спец отдел МГБ «Бесогон». Оперативное донесение под грифом «Секретно».

«Настоящим довожу до Вашего сведения, что в подведомственном мне районе, а именно, селе Граличи, что под Гродно, появилось жуткое существо, по виду напоминающее крупного серого волка. Тварь эта необычайно кровожадная и чрезвычайно хитрая. Впервые она была замечена мной во время разминирования оставленного фашистами минного поля. Тварь беспрепятственно передвигалась по заминированной местности, успешно обходя смертоносные участки. Мы пробовали стрелять по ней, но выстрелы не причинили этому существу ни малейшего вреда.

Так же довожу до вашего сведения, что на счету серой твари уже шесть загубленных человеческих жизней. Между тем, поймать эту осторожную зверюгу не представляется возможным. Прячется она в лесном труднодоступном массиве. Два дня назад силами расквартированного неподалеку от села саперного взвода проводилась проверка близлежащего леса, где по информации местных жителей видели накануне этого волка. Зверюгу не поймали, а людских жертв прибавилось. Растерзаны военнослужащие: младший сержант Никола Тихонюк и рядовой Валентин Михайлов. Отстав от основной цепи прочесывавших местность бойцов, они попали в когти волку-убийце. Нач. особого отдела отдельного саперного батальона лейтенант МГБ П.Будько. 11 мая 1946 года».

Прибыл я в это самое село Граличи уже под вечер. Местечко, доложу я вам, жутковатое. Рядом густой лес, угрюмая громада которого чернеет возле самого села. Околицы нет, в окошки крайнего домика ветки деревьев лезут. Полуторка, которая встречала меня возле жел/дор переезда, сделав свое дело и подбросив меня к покосившейся от времени избе сельсовета, тут же уехала. Председатель, крепкий лет под шестьдесят мужик выскочил встречать меня на крыльцо.

— Здравствуйте, — говорит, — меня Иваном Ефимовичем кличут, фамилия моя Гавриленок.

— Здравия желаю, — отвечаю любезно, но без фамильярности.

— Из самой столицы к нам?

— Из нее самой.

— Документики имеются?

— Как не быть, — достаю из внутреннего кармана шинели и протягиваю представителю местной власти свою «верительную грамоту». Мандат, на котором стоит подпись самого Берии, обычно делает людей суетливыми и подобострастными. Но этот тип подписи министра ничуть не испугался.

Читал он медленно и старательно, а, закончив изучение документа, потащил меня в пропахшую махорочным дымом свою контору. Предложив гостю единственный в помещении стул, сам Гавриленок присел на шаткий обшитый вытертым зеленым сукном столик.

— Беда у нас, товарищ Сорокин.

— Знаю, — говорю, — о ваших бедах. Попробуем разобраться.

— Нет! — Гавриленок мотает седой неприбранной головой, — не обо всем вам еще известно. Лейтенант Будько прошлой ночью пропал. Его сослуживцы до сих пор лес прочесывают, тело ищут. Так-то вот!

— Чего же он в лесу-то ночью делал? — опешил я.

— Волка искал, взять самолично его вознамерился. За растерзанных ребят отомстить хотел.

Не нашлось у меня слов сказать что-либо в ответ. Молодой лейтенант был, горячий, хоть и повоевать малость уже успел. Одного не учел парень, нечего с наскока лезть туда, куда с умом лазить нужно. Сразу понял я, что не простой это волк был. По нашей части зверюга оказался, и схватка с ним предстояла серьезная. Даже не схватка предстояла мне, а поединок. Помощников брать я не хотел. Задействовать в своих операциях личный состав не из нашего отдела крайне не рекомендовалось, а точнее, строжайше запрещалось нашей внутренней инструкцией. Вести бой с нечестью офицеры «Бесогона» должны были самостоятельно, как наиболее подготовленные и посвященные в детали, знать о которых остальным не полагалось.

— Скажите, — говорю я председателю, — вы ведь тут давно живете? Саперы-то ведь к вам недавно на разминирование прибыли?

— Знамо дело, родился я в этой деревеньке. В гражданскую партизанил здесь и в германскую тоже партизанить привелось, — отвечает мне Гавриленок, — а саперы с полтора месяца всего как тут. Немцы много мин после себя оставили. До сих пор люди подрываются. Вот они и разминируют…

— А когда волк этот кровожадный в ваших местах объявился? — задаю я самый главный для меня вопрос, — не спешите, Иван Ефимович, подумайте хорошенько, прежде чем отвечать. От вашего ответа многое зависит, — говорю я, со значением поднимая вверх указательный палец.

Проверено не однократно: очень сильно действует на людей этот самый жест. Дисциплинирует, что ли, заставляет обдумать свой ответ. Вот и на председателя Гавриленка этот жест подействовал. Задумался старикан, почесал массивный с большими залысинами лоб и отвечает:

— Даже не знаю, как вам и сказать, товарищ старший лейтенант. Вроде бы перед самой войной зверюга эта объявилась. Потом, кажись, пропала ненадолго, а после опять свирепствовать начала.

— И при фашистах свирепствовала?

— И при них тоже кровь лила. И наших, и немцев драла зверюга эта. Никто ее изловить не мог. Знаю, у фрицев помощник местного коменданта капитан фон Лейниц охотником знатным у себя в неметчине числился. Вознамерился убить он волка этого, да только сам в лесах местных сгинул. После его исчезновения лютовали немцы очень…

Гавриленок замолчал, достал из кармана старенького затертого до дыр армяка кисет и принялся старательно сворачивать внушительную самокрутку.

— Оставьте это дело, Иван Ефимович. Вот папиросы, курите на здоровье, — говорю я и протягиваю Гавриленку пачку столичного «Казбека», — берите, не стесняйтесь. У меня курево еще имеется.

Председатель благодарно кивнул и, закурив, выпустил в потолок плотную сизую струю дыма. Зажмурившись от удовольствия, он медленно выпускал изо рта маленькие аккуратные колечки дыма.

— Скажите, уважаемый Иван Ефимович, а не было ли в ваших кроях чего-нибудь этакого, похожего на некое колдовство? В общем, не случалось ли чего-то не вполне понятного для простого человеческого разумения? — задаю я второй по важности вопрос.

Гавриленок поперхнулся терпким сизым дымом «Казбека» и затравленно взглянул на меня.

— То есть? Не совсем понимаю вас, товарищ старший лейтенант…

— Ну, не проживают ли здесь, в деревне, или где-либо поблизости какие-нибудь темные личности? Ведьмы, или что-нибудь в этом роде? — прямо спрашиваю я.

Гариленок погасил папиросу, зачем-то сунул окурок в ящик своего ветхого стола и, хорошенько прокашлявшись, ответил:

— Есть тут неподалеку избушка одной тетки. Чертычихой ее люди кличут, хотя по паспорту она Конько, Ярослава Конько. Местные несознательные, погрязшие в суевериях личности считают ее ведьмой. Но это все сказки…

— Как сказать, — пожал я плечами, — иногда сказки бывают правдивей самой жизни, — говорю.

— Не знаю, о чем вы толкуете. — Гавриленок глянул в окно на сгущавшиеся сумерки, — вечерять пора, однако. Поздно уже. Вы где остановились, товарищ старший лейтенант?

— Пока нигде, — я поднялся из-за стола и шагнул к двери, понимая, что разговор закончен.

— Можете квартировать у нас. Бабка моя довольна будет, места много, двое нас всего с нею, детей мы не нажили…

— Была мысль, в саперной части ночевать хотел, — ответил я, не желая стеснять старика.

— Расположение саперов в трех километрах отсюда, а моя изба рядом, — Гариленок указал рукой на стоявшую неподалеку от сельсовета неприглядную кособокую избенку, — не гляди, что неказиста. Зато банька рядом имеется, — перехватив мой взгляд, продолжил председатель.

— Спасибо за приглашение, может статься, воспользуюсь, — я надел фуражку и, пожав руку председателю, вышел в стремительно сгущавшиеся сумерки.

Мне хотелось пройтись по деревне и поговорить с кем-нибудь еще. Не то, чтобы я не верил словам Гавриленка, но дополнительные сведения помогут составить более полную картину происходящего в Граличах.

Граличи оказались довольно-таки большой деревней. Главной улицы, как таковой, здесь не было, что характерно, для большинства белорусских сел той поры. Домишки стояли, как Бог на душу положит. Я отошел от сельсовета и двинулся по узенькой заросшей бурьяном кривой тропинке. Отойдя немного, оглянулся, в окне мелькнула и тут же пропала седая голова председателя. Гавриленок внимательно следил за мной, и это показалось мне странным. Но вскоре я нашел этому оправдание, мало кто обрадуется приехавшему из самой столицы офицеру МГБ. От такого гостя добра не жди. Думаю, старик Гавриленок понимал это очень хорошо.

Вскоре я заметил небольшую аккуратно побеленную хатку и свернул к ней. Забор возле домика был выстроен из длинных жердей, перехваченных ржавой проволокой. Калитка была не закрыта. Я вошел, навстречу мне выбежала маленькая кудлатая собачонка. Пару раз гавкнув для приличия, она неспешно удалилась в ладно сбитую будочку. А на крыльце показалась молодая статная женщина в меховой безрукавке и стареньких резиновых ботах.

— Вам кого? — неприветливо спрашивает она.

Не люблю, когда меня так встречают. Хоть бы для приличия поздоровалась, что ли.

— Старший лейтенант МГБ Сорокин, — говорю я строго и раскрываю перед ней корочки служебного удостоверения, — вы, кто будите, гражданка? — продолжаю еще более требовательно.

— Анна Ильинична Юрасина, местная учительница.

— Пройдемте в дом для важного разговора, — приказываю я, и первый направляюсь к крыльцу.

Анна Ильинична покорно семенит за мной. Вижу, барышня малость присмирела и, разглядев мои погоны и петлицы, стала полюбезнее.

— Не угодно ли чайку, товарищ офицер? — спрашивает.

— Отчего ж не выпить, если с добрым сердцем предлагают? — отвечаю я, снимая шинель и садясь к аккуратно застеленному чистенькой скатеркой столу.

В доме Анны Ильиничны и чисто, и тепло. Печка жарко натоплена, а в хате пахнет мятой и недавно испеченным хлебом. В то же время чувствуется, что живет учительница одна. Без мужика живет. Я это сразу чую. Нет следов присутствия противоположного пола, ни махрой не пахнет, ни дегтем, ни, пардон, потом. Вещей мужицких тоже не наблюдается, да и постель у училки узенькая, лишь одной одинешеньке спать на такой постели.

Наливает учительница чай. Ставит на стол и графинчик с самогоном. Закуску тоже ставит, богатый закусь, и сало, и колбаса кровяная. И огурцы соленые тоже присутствуют.

— Пейте, ешьте, товарищ офицер, — говорит она мне.

— Спасибо, Анна Ильинична,

Пью я чай, самогон тоже аккуратно так пробую и сальцом основательно закусываю.

— Так о чем вы меня спросить хотели? — напоминает учительница.

— Что ж, к делу, так к делу, — отодвигаю я в сторону кружку и задаю вопрос, — давно ли знаете тетку Чертычиху? Что можете рассказать о ней?

— Ничего про нее не знаю, — говорит учительница, потемнев лицом, — правда, ничего не знаю. Знаю лишь, что не любят ее тут, не любят, и боятся. Вроде, брат у нее был, да сгинул в войну. С той поры стала она нелюдима, хоть и так общительностью не отличалась. Никто к ней не ходит, и она никого не навещает.

— А про волка местного, что показать можете? — спрашиваю.

— Ничего, я в школе с детьми работаю, а волки уже по вашей части.

Обиженно говорит она и поворачивается ко мне спиной.

— А скажите-ка мне, гражданка, Юрасина, как это вас такую симпатичную и культурную женщину занесло сюда, в этот забытый Богом медвежий угол? — спрашиваю я своим самым строгим голосом, — вам бы не в местной школе, а в Москве, или же в Ленинграде детишек обучать. В театры, да на выставки знаменитых художников ходить. В парикмахерские, да к модисткам. Вы ведь, не местная? Из каких краев сюда пожаловали?

— Я сама. По зову сердца, в деревне и воздух чище и надбавки за сельскую местность, — лепечет, запинаясь, учительница, а у самой руки от страха дрожат.

— Хватит «арапа заправлять», — говорю я совсем строго, даже грозно, — хотите, я вам сам все про вас расскажу? Вы, Анна Ильинична, жена политзэка, или же член семьи врага народа, изобличенного нашими доблестными органами. Вот от этих самых органов и улизнули вы в эту глухомань. Сейчас угадаю, кто вам тут прописочку оформил. Никак, председатель местный Гавриленок приютил?! Кто ж бывшего партизана проверять-то станет?! Не за красивые глаза, конечно, старикан старался. Вы ему, полагаю, любовью своей заплатили. Так?

— Так, прав ты, старший лейтенант Сорокин! — отвечает Анна, а у самой страх куда-то делся.

Глаза горят, волосы она распустила, скинула с себя меховую безрукавку и осталась в одном тонюсеньком платьице.

— Собой за свободу свою заплатила, — говорит она тихо, а глаза так и сверкают, — муж мой, полковник Юрасин, как и ты, тоже в армии служил, да под ложный навет угодил. Расстреляли его, а я сбежала. Гавриленок приютил, в городе на вокзале с ним познакомилась. Сказал, что учительница ему нужна в школу сельскую. Я и поехала, тут все лучше, чем в лагере. Одно плохо, мужика стоящего рядом нет! — говорит она, а сама платье с себя, вжик! И сбрасывает прочь.

Я молчу, смотрю на нее и чувствую, как шалеть начинаю. Я таких женщин не видал никогда. Фигурка, как на станке выточена. Ноги, руки, груди, попа, все идеальное, без единого изъяна. Тело ее горит! Как домна, жаром пышет, а волосы колышутся, будто ветром их раздувает. А какой ветер-то в избе? Но это я уже потом понял. А тогда подался вперед и говорю:

— Держите себя в рамках, гражданка Юрасина, — строго сказать хочу, а голос куда-то делся, шепот, и тот почти неслышен.

Но она меня все ж таки услышала.

— А, как мне держаться-то, товарищ Сорокин? — спрашивает, — говорю ж вам, у меня и мужика-то толком последнее время не было. Гавриленок не в счет, старик он. А местных, коих война забрала, кои по домам с женами сидят.

И сама прыг ко мне. Не заметил, как и в койке ее узкой оказались. Только койка эта узкой быть вдруг перестала. Широкая сделалась, будто Военно-Грузинская дорога. Катались мы по ней и миловались, и ласкала она меня, как никто в жизни никогда больше не ласкал. Встать бы мне да бежать в тот самый миг, да куда там…

Вместе огнем гореть стали мы с ней, любили друг друга, как заведенные, словно кто-то силы наши стократ увеличил. Не помню толком, что было, будто провалился я в какой-то омут. Помню, откинулись мы на подушки мягкие и заснули в объятьях друг друга. Я, значит, и гражданка Юрасина.

Только проснулся я один. От ломоты страшной в спине проснулся, будто кто-то меня пилой двуручной по этой самой спине распиливал. Открыл я глаза и очумел малость. Лежу я на жестком чурбаке в какой-то заваленной всяким хламом избе. Грязь кругом, паутина, лохань старая, пополам треснутая, возле заколоченного досками оконца валяется. Стол весь мхом порос. Веревка полуистлевшая откуда-то с потолка свисает. Одним словом, картина разительно отличается от той, что была дома у учительницы Анны Ильиничны. И сама гражданка Юрасина куда-то подевалась. И что-то подсказывает мне, что не в школу на занятия она пошла, ох, не в школу. Стал я вспоминать гражданку Юрасину и вдруг вспомнил, что на левом локте у нее родимое пятно, поросшее черным жестким волосом, было. Голову круглую с маленькими длинными рожками напоминало по форме это самое пятно. Единственный изъян я у нее отыскал все же, но она сразу заметила это, и, фьють, другим бочком ко мне перевернулась. Вот шельма!

Встал я с лежанки, на которой в забытьи валялся, и на улицу побрел. Еле дверь на крыльцо отворил. Дверь разбухла от сырости вся, да и крыльца у домишки этого нет, так, доски гнилые одни от крыльца остались. Выбрался я кое-как из дома этого и по улочке зашагал. Только замечаю, что домик этот в отдалении от деревни Граличи стоит. Ну, да ничего, добрался я все-таки до ближайшей избушки. Вижу, во дворе девчонка среднего школьного возраста козу доит.

— Здравствуй, девочка, — говорю ей, — а скажи, милая, кто у вас в школе учительствует? Не Анна Ильинична Юрасина часом ли?

— Нет у нас никакой Анны Ильиничны, и не было никогда, — отвечает мне смышленая девчонка, — у нас Павел Потапович Лихогляд учителем. Так–то вот.

Признаться, не сильно я удивился такому ответу. Подозревать начал я Анну Ильиничну. И понял, что не совсем она гражданка Юрасова, а даже, можно сказать, что и не гражданка она никакая вовсе, а обычная ведьма, коих повидал я в своей жизни не так уж и мало.

«Ну, погоди, сука, — думаю, — будь я не я, если тебя не достану!». А сам размышляю, зачем эта паскуда мне встретилась? Наверняка, какую-нибудь свою цель преследовала, отвлечь меня от чего-то важного хотела. Не скрою, удалась ей эта ее затея. Но, об этом ниже…

Пошел я к сельсовету, а председатель Гариленок и еще один незнакомый мне пожилой мужичонка в пиджачке сами мне навстречу бегут

— Вот вы где, товарищ старший лейтенант! — кричит Гавриленок, — мы с учителем нашим Лихолядом вас с самого раннего утра ищем. И товарищи военные по вашу душу прибыли. Идите с нами быстрее, они у опушки лесной стоят.

— Что стряслось? — говорю, а сам понимаю уже, что что-то нехорошее случилось.

— Тело Петра Будько в лесу обнаружили, — поясняет учитель Лихогляд, прибывший с председателем, — его наши школьники нашли. Они рано утром за дровами в лес поехали, а он лежит, бедолага, на полянке…

— Ясно, — прерываю я Лихогляда и бегу в указанном ими направлении.

Возле леса испуганные ребятишки, которые обнаружили тело Будько и несколько бойцов из подразделения, где служил лейтенант. Военных возглавляет высокий жилистый капитан с угрюмым землистого цвета лицом.

— Капитан Зарайцев, сослуживец Петра Будько, — как бы нехотя, представляется он.

— Старший лейтенант Сорокин, — козыряю я.

— Проследуем в лес, — кивает мне головой Зарайцев, — мы вдвоем пойдем. Вы здесь ждите! — приказывает он своим бойцам.

Те, вытянувшись в струнку, козыряют. Видно, что своего командира боятся они очень и очень сильно.

Вдвоем с Зарайцевым мы идем по высокой спутавшейся макушками лесной траве. Тропки нет, ясно, что здесь почти не ходят. Видны лишь свежие колеи от телеги, на которой ездили по утру за дровами.

— Местные здесь дрова еще полгода назад заготовляли, — поясняет мне Зарайцев, — с тех пор тут никого не было…

Я молчу, иду за высоким капитаном, еле поспевая за его семимильными шагами. Шли мы с ним час с четвертью (я по часам своим «Командирским» засек), и вдруг перед нами открылась полянка. Аккуратненькая такая полянка, почти идеально круглой формы. В сторонке под высокими елями поленницы стоят, а рядом с ними что-то такое, напоминающее ложе, собранное из лапника… Я ближе подошел и увидел тело человека в полевой офицерской форме. Лейтенант Будько лежал на спине, умытый и причесанный. Лицо его было спокойным и умиротворенным, а грудь была закрыта чистой тряпицей. Казалось, что лейтенант просто отдыхает, если б не его сложенные по обычаю на груди руки. В руках вместо свечки была вставлена тонкая струганная палочка со следами крови.

Я, помню, подошел к телу Будько и отодвинул в сторону закрывавшую грудь тряпицу. На теле офицера зияла страшная рана с рваными черными от крови краями.

— Кто его убил, и вообще что здесь происходит? — спрашивает меня Зарайцев.

— Пока не знаю, но обещаю разобраться и решительно положить всему этому конец, — отвечаю я.

Зарайцева, как ни странно, этот ответ удовлетворил. Он достал из кармана своей белой от частых стирок гимнастерки несколько тонких машинописных листков бумаги и передал их мне.

— Вот, возьмите, нашел у Петра в столе, — Зарайцев развел длинными, как жерди, руками, — я ведь, как вы сами понимаете, сапер, а Петр был при нашем отряде особистом. Многих его дел я не знал, так что…

— Документы Будько, те, что мне только что передали, вы прочли?

— Нет! Какое я право имел? Я вам еще раз говорю, я — сапер, разминированием занимаюсь…

— Я все понял, товарищ капитан, можете забирать бойцов и возвращаться к своим служебным обязанностям, дальше я сам разбираться буду. Ваша задача — никому не говорить о том, что найдено тело Будько, — говорю я.

— Есть, понял, — Зарайцев облегченно вздохнул и, повернувшись на каблуках, бросил последний взгляд на тело лейтенанта, — жуть какая-то, сам не видел бы всего этого, ни за что не поверил бы…

Он еще раз взглянул на рваную рану на груди сослуживца.

— Всякое повидал, повоевал, видел, как миной, или снарядом людей в клочья разносит, но чтоб такое…

Он выругался и зашагал обратно к остававшимся на опушке своим бойцам, а я, усевшись на поваленную бурей ель, принялся изучать материалы, найденные в столе Петра Будько.

Бумаги оказались ответами из архивов МГБ. На запрос лейтенанта сообщалось, что некий уроженец здешних мест Игнат Конько был призван незадолго до войны в Красную Армию. Служить ему выпало в родных местах, недалеко, так сказать, от дома. Однако сразу после начала войны Игнат из армии дезертировал, но к немцам не побежал. Сколотив себе банду из таких же дезертиров, что и он сам, Игнат укрылся в здешних лесах и принялся разбойничать. Убивал и грабил Конько не только местных селян, но и пришедших в эти места оккупантов. Несколько раз совершал он налеты на германские обозы, и всегда оставался не пойманным.

Немецкое командование, отчаявшись изловить Игната, даже назначило вознаграждение за его поимку, или сведения о его месте нахождения. Однако все было тщетно. Налеты продолжались, плюс ко всему, в здешних местах появился волк, который отличался не меньшими бесчинствами, что и его человеческий собрат. За голову «серого», как в германских документах именовали зверюгу-убийцу, тоже была назначена награда в рейхсмарках, но зверь был неуловим. Человеческие жертвы, как среди мирного населения, так и среди германских военных неуклонно росли. Сразу после войны подразделение СМЕРШа было направлено на поимку Конько, но тот, словно сквозь землю провалился. Разбой и убийства его банда больше не совершала, что могло означать лишь одно, мерзавец ушел вместе с отступающими немецкими войсками, или самостоятельно покинул пределы советского государства.

Я закончил чтение и аккуратно убрал листки в карман шинели. Что ж, похоже, настала пора нанести визит гражданке Ярославе Конько, тетке Чертычихе, которая, по всей видимости, приходится родственницей матерому убийце Игнату Конько. Интересно, от чего это Гавриленеок не рассказал мне о ее таком кровожадном родственнике?

Я выхожу на опушку леса и, делая изрядный крюк, пробираюсь к противоположной стороне Граличей. Здесь домишки стоят поубористее, и народу на улице больше. Первый, кого я встретил, был Павел Потапович Лихогляд. Учитель суетился возле большой ломовой телеги, проверяя, как закреплены на осях мощные с толстенными спицами колеса. Рядом на завалинке чинно восседал капитан Зарайцев и два его верных бойца.

— Далеко ли собрались? — обращаюсь я сразу ко всем присутствующим.

— За телом Будько, — поясняет капитан, — хочу в город его отвезти. Сделаем все тайно, никто не заметит. Я бойцов ночью отряжу, учитель, вон, телегу школьную предложил использовать.

— Отставить, Зарайцев, — говорю я, — обойдемся без самодеятельности, товарищ капитан. Тело пусть находится на месте вплоть до моих особых распоряжений…

— Вам виднее, если считаете, что погибшему советскому офицеру пристало мертвым в лесу гнить, что ж, пусть так и будет, — зло проговорил Зарайцев, презрительно глядя на меня.

Я молчал. Капитан укоризненно покачал головой, сделал знак своим солдатам, и они пошли прочь.

Лихогляд растерянно смотрел им в след, он тоже собрался уходить, но я потревожил покой сельского педагога.

— Пустите в дом? У меня, к вам несколько вопросов, уважаемый гражданин учитель, — начал я, — первый — что можете рассказать о Ярославе Конько? Другие задам позже, после того, как ответите на первый.

Вопрос ничуть не смутил Лихогляда, в отличие от председателя Гавриленка учитель обстоятельно изложил все, что знал о тетке Чертычихе. По его словам выходило, что Ярослава давно живет вдалеке от деревни в лесу, что отец ее был назначен сюда лесничим, а матерый преступник Игнат Конько приходится Ярославе сводным братом, прижитым папашей от какой-то залетной бабенки. Нужно сказать, что мать Ярославы местная крестьянка умерла родами, производя на свет дочь, а папа-лесник прибыл из дальних мест. Со здешними обитателями лесник не знался, и незадолго до войны сгинул в лесу.

Нужно ли говорить, что никакой Анны Ильиничны Юрасиной учитель Лихогляд никогда и в глаза не видал, и ничего не знал о существовании этой женщины?

Закончив свой рассказ, Лихогляд умолк и уставился на меня в ожидании следующего вопроса.

— А, скажите мне, товарищ учитель, нет ли у Чертычихи еще каких-нибудь родственников, кроме упыря Игната? — спрашиваю я.

— Вроде бы нет, — отвечает учитель, а сам начинает переминаться с ноги на ногу, будто стоит он не на родной земле, а на горячей сковородке.

Вспотел он и по сторонам поглядывает, будто опасается чего-то.

— Не бойтесь, уважаемый Павел Потапович, — ласково ободряю я учителя, — излагайте все, как есть. Меж нами разговор этот останется, слово чекиста. Опять же, вынужден предупредить вас, скроете что-нибудь, пожалеете. Наказание за сокрытие сведений строгим будет. Лагерь, как минимум! — говорю своим самым суровым голосом, который особенно хорошо действует на женщин и на людей пожилого возраста.

— Есть, вроде есть у нее кто-то, — шепчет учитель, — отлучается она порой. Я ее раз у детского дома в районном центре видал. Она к крыльцу шла и узелок несла. А я на телеге своей за учебниками школьными туда ездил. Так вот, она подвезти не просила, в тайне хотела свой поход сохранить…

— Все, что знали, рассказали? — строго спрашиваю я.

— Как на духу! — учитель прижал руки к груди, — все вам выложил. Можно мне теперь идти, товарищ офицер? Я ведь один живу, вдовствую вот уж пятнадцать лет. Мне еще по хозяйству успеть нужно…

— А не захаживали часом вы к тетке Чертычихе? По мужской части, я имею ввиду, — спрашиваю неожиданно даже для самого себя.

Не собирался я этот вопросец ему задавать. Интуиция моя сработала, и сработала, нужно сказать, действенно. Вопрос оказался нужным и своевременным, поплыл учитель, и рассказал, как сам, было дело, захаживал одно время к Чертычихе. Тайком ходил, по ночам. До сих пор те ночи ему памятны. Никогда ничего подобного не испытывал учитель, молодым себя чувствовал вдовец преклонного возраста. И дальше б ходил, да раз встретил он возле четычихиного дома председателя Гавриленка.

Сначала, обиду друг на друга старики таили, потом поговорили на чистоту и выяснили, что обоим им Чертычиха свои ласки дарила. Потом исчезла Ярослава куда-то. Рожала, видать. А ребенка в сиротский приют, стало быть, отдала.

— Видели ребенка-то? — спрашиваю.

— Д-да, девочка родилась, — запинаясь, отвечает учитель, — вроде на меня похожа, а Гавриленок говорит, что на него. Зачем в детдом отдала? — сокрушается Лихогляд, — почему сама воспитывать не стала? Ну, и мы б с Гавриленком помогали бы…

— Ладно, — говорю, — сейчас это дело уже прошлое. О настоящем думать нужно. Где дом Чертычихи?

— Зачем вам она? — встрепенулся учитель, — не ходите один по лесу. Волк ведь свирепствует. Хотите, я с вами пойду, или солдат возьмем для охраны?

Наказал я учителю дома оставаться и язык на замке держать, а сам двинулся в указанном направлении. Смеркалось уже. Но я тьмы не боялся, чувствовал, что правильным путем следую. Пока шел по деревне, заметил, что почти все ставни закрыты, лишь в некоторых избах горели подслеповатые керосиновые лампы. Жителей на улице не было. Граличи словно вымерли, будто, в ожидании новых напастей.

Однако лично я чувствовал себя прекрасно. Мысли, что крутились у меня в голове до этой самой минуты, вдруг упорядочились, и все встало на свои места. Так часто в нашем деле бывает. Отец называл этот миг «моментом прозрения», а я именую «часом Ч». Начиная с этого момента, пошел обратный отсчет времени, сколько «серому» жить осталось. В такие минуты бесогон особенно силен, и остановить его мало, кто сможет.

Нужно сказать, что связь между Игнатом Конько и серым хищником я уловил сразу. Оборотней мне и раньше «валить» приходилось. Дело это не слишком трудное, но здесь особо свирепый экземпляр попался. Бастарами этих зверюг наши кличут. Среди оборотней это наиболее опасный вид, питаются подобные особи лишь мясом человека. Особо почитаемое лакомство человеческое сердце, причем бастары в отличие от других своих сородичей существа мыслящие и мало зависящие от полнолуния и прочей ерунды. Эти твари особо уважают сердце того, кто за ними гонялся. Считается, что данное лакомство придает тварям силу и живучесть. Впрочем, вероятно, так оно и есть на самом деле. Бастары необычайно живучи, изворотливы и выносливы. Простой серебряной пулей их, конечно, не возьмешь. Тут нужна особая метода, подробно описанная одним карпатским воеводой по прозвищу Ян — Волкогон. Этот труд, датированный восемнадцатым веком, был настольной книгой у дореволюционных бесогонов, но после революции сей бесценный манускрипт сочли бреднями выжившего из ума старика и уничтожили книгу путем сожжения в буржуйке. Я по памяти восстановил многое из творений воеводы, теперь эти знания помогут мне убить этого «серого» мерзавца! Волчину нужно колоть, причем, обязательно в его поганое сердце. Специальный серебряный кинжал при мне, как, впрочем, и наган с полным барабаном серебряных патронов, от которых в данном конкретном случае пользы — чуть.

Тут для лиц непосвященных необходимо добавить, что данный вид оборотней готовит свою ритуальную трапезу загодя. Тело несчастного охотника кладут вылежаться, твари ожидают, пока его окончательно покинет душа. По понятиям бастаров она уходит из тела вместе с вытекающими из тела каплями крови. Чушь несусветная, но проклятые зверюги свято в это верят. И именно поэтому оборотень Игнат готовится прийти к телу Будько в самое ближайшее время. Не знаю, как Игнат стал оборотнем, предполагаю, что перенял эту особенность от своего папаши — лесника. Многие из племени оборотней по роду людской службы тесно связаны с лесом. Среди них немало лесорубов, охотников, лесников. Мне приходилось обезвреживать одного зловредного типа, который в своем человеческом обличии трудился в конторе по заготовке лесных лечебных трав. В передовиках ходил злодей, пока я его «из оборота не вывел».

К слову, насчет причастности к ведьмам сестренки Игната Ярославы Конько я уверен наверняка. Часто это отродье появляется на свет, забирая жизнь у тех, кто им ее дает. Мать Ярославы, умершая родами, лишнее подтвержденье моим наблюдениям. Хотя, как и во всяких правилах здесь есть исключения. Но в данном конкретном случае, мои умозаключения верны. Не будь, я потомственный бесогон Савва Сорокин. Именно Ярослава и есть пособница своего братца во всех его кровавых начинаниях. Скорее всего, именно Ярослава принимала меня в облике незабвенной гражданки Юрасиной. Первый раз ей повезло, укатала меня, но окончательный расчет произойдет именно сегодня. Так считал я, направляясь к дому тетки Чертычихи. Разве я мог знать тогда, что этот бой станет одним из самых трудных в моей богатой событиями жизни?

Однако я пришел. Вот она, избушка Ярославы, до нее несколько десятков метров. Хорошо видно, как она маячит в серых ранних сумерках. Хватит размышлять, пришло время действовать! Теперь нужно быть сверх осторожным

Я остановился и принялся наблюдать за лесным жилищем ведьмы. Построено оно было, видимо, еще ее папашей — лесничим. Место для добротного пятистенка было выбрано очень грамотно. В нескольких десятков метров бил чистейший ключ. Его неторопливое, размеренное журчание слышалось в затихающем шепоте леса особенно четко и явственно.

Огня в окнах не было. Держу пари, что ни керосина, ни лампы в хозяйстве Чартычихи отродясь не числилось. Ведьмы прекрасно видят в темноте, хотя при дневном свете порой бывают подслеповаты. Я прождал с полчаса, ловя каждый звук, доносившийся из дома, но там было тихо. Лишь тихонько мяукал кот, да пару раз что-то звякнуло в сенцах. Пса у Чартычихи не было, что косвенно подтвердило мою версию о принадлежности бандита Игната Конько к поганому племени оборотней. Собаки с серыми тварями не уживаются, это знает каждый бесогон.

Я подождал еще минут десять. Все было по-прежнему, лишь стало еще темнее. Весенний вечер вступал в свои права. Пора! Я шагнул вперед и двинулся к избе мягким пружинистым шагом. В рукаве шинели я сжимал узкий, остро отточенный серебряный кинжал. Вот и крыльцо, я вскочил на него и стукнул ногой в дверь.

— Открывай, это я, Игнат, — прохрипел я, заходясь в тяжелом надсадном кашле, правдоподобно имитировать который научился, сидя в лагерях.

Давно известно, что шепот и хрип звучат почти одинаково у большинства особей мужского пола. Попробуй, распознай, кто это говорит на самом деле. Не распознала и Ярослава.

— А? Что? Игнатушка? Ты? — за дверью послышался торопливый шорох.

— Я! Ранен я, бесогон заезжий зарезал, кровью истекаю! — воодушевленный успехом захрипел я с новыми силами.

— Сейчас, родненький мой, сейчас, — запричитала Ярослава.

Лязгнул тяжелый засов, и дверь отворилась. На пороге возникла женская фигура в длинном домотканом платье.

— Сюда, Игнатушка, — Ярослава осеклась.

— Руки в гору, ведьмино отродье!

Я ввалился в сенцы и толкнул в комнату онемевшую от удивления и страха Ярославу. Сейчас самое главное в корне подавить сопротивление ведьмы, запугав ее, подчинить себе и сделать это максимально быстро. Тут все способы годятся.

— Твоя дочура у нас. Хочешь, чтоб она жила — делай, что велю, — прошипел я, вперивая немигающий взгляд в испуганные глаза ведьмы.

— Не трогайте Маню, умоляю! Она не такая, как я. Она обычная девочка. Родилась от обычного мужчины, — скороговоркой затараторила она, утирая рукавом мигом выступившие на глазах слезы.

— Молчать! — рявкнул я.

Только теперь у меня появилось возможность хорошенько рассмотреть Ярославу. Чертычиха была уже в годах, далеко за сорок. Лицо в глубоких морщинах, а уголки губ скорбно опущены вниз. Фигура ведьмы тоже была далеко не девичья. Сутулая спина, отяжелевшие, утратившие стройность ноги, грубые с большими ладонями руки. Да та ли эта женщина, что была со мной сутки назад?

— Закатай рукав на левой руке, — приказал я Ярославе.

Та, горько усмехнувшись, повиновалась. На дряблой коже виднелось хорошо знакомое родимое пятно. Ошибки быть не могло, передо мной лже-Юрасина.

— Дальше раздеваться не потребуешь? — зло выдавила из себя ведьма.

— И первого раза хватило, — бросил я.

— Не нравлюсь в своем обычном обличье? — голос ведьмы зазвучал вдруг зазывно и плавно, но я не поддался на этот нехитрый трюк.

— Уймись, пожалеешь! На кону жизнь твоей девочки, — грозно предупредил я.

— Не буду, прости, — голос Чертычихи снова стал обычным.

Теперь в нем явственно звучал страх за судьбу дочери.

— Про братца своего Игната сама расскажешь, или молчать станешь? Учти — «молчание золото» — поговорка не для вашего отродья, не для ведьминого. Тебе, Ярослава, соловьем заливаться нужно, что бы грехи свои замолить.

Произнося свой гневный монолог, я подошел вплотную к Ярославе и, взяв ее двумя пальцами за подбородок, сильно поднял его вверх. Прием этот я подсмотрел у главного режимщика лагеря, где пришлось отбывать мне свой срок. Прием, хоть и грубый, но очень действенный, подавляет волю допрашиваемого и быстро развязывает ему язык. Ярослава, хоть и была ведьмой, но на подобные штуки реагировала, как обычная малограмотная баба, которой по сути своей и являлась.

Что она могла со мной поделать? Это только в русских народных сказках ведьмы могут превращаться в животных, или, к примеру, летать на помеле. В жизни эти, в большинстве своем несчастные бабы, весьма ограничены в арсенале имеющихся в их распоряжении средств. Ну, что они могут? Ну, порчу навести, ну зелье приворотное спроворить, ну облик свой в весьма ограниченных временных рамках поменять. Проще говоря, молодухой прикинуться на короткое время способны, некоторые еще дорогу страннику запутать могут. Больше рядовая ведьма ничего предложить не может. Поэтому, почувствовав реальную силу противника, большинство из них пасует перед этой самой силой.

Так было и в этом конкретном случае, почувствовав, что я сильней, Ярослава мигом прекратила выпендриваться и тут же рассказала, все что знала. По моему приказу она, кряхтя, встала на колени и полезла в подпол, где в тайнике хранила свой завернутый в чистую тряпицу семейный альбом.

Со старых пожелтевших фото на меня смотрели высокий статный мужчина в сюртуке, и стоявшая рядом с ним молодая женщина в старорежимном платье в пол.

— Мамаша с папашей, — с готовностью поясняла Ярослава, — папенька-то мой злыдень еще тот был. Маманю изводил, потом, когда та умерла, гулять начал. Это он Игната выродком сделал, сам-то ведь тоже из такого же племени был.

— Оборотнем папаша оказался? — желая удостовериться в правоте своих предположений спрашиваю я.

— Точно так, — с готовностью подтвердила Ярослава, — и я через него ведьмой стала, и Игнат убивцем сделался. Хоть и не родные мы с братом в полном понятии этого слова. Папаша его от проезжей бабенки прижил…

— Есть фото братца твоего сводного? — интересуюсь я.

— Есть, только давнишнее, еще до призыва в армию фотографировался он…

Ярослава ткнула пальцем в маленький, потрескавшийся от времени снимок. С карточки смотрел угрюмый неулыбчивый парень с характерным прищуром широко посаженных глаз. Даже в своем людском обличии оборотень Игнат Конько сильно смахивал на волка.

— Когда явится твой брательник? — поинтересовался я.

— Не знаю я, — пожала плечами Ярослава.

— Не ври! Знаешь. Ты вообще пособница, верная помощница в его сатанинских начинаниях.

— Да, но он заставлял меня, — голос ведьмы задрожал.

— Знает Игнат о моем прибытии в Граличи?

— Знает, — кивает головой Ярослава, — он хитрый, он опасность нутром чует. Игнат офицерика саперного, что за ним охотился, сам нашел и убил. Думаю, что братец сегодня ночью к месту его гибели придет. Я обиходила тело этого парня и провела над ним сатанинскую мессу, кровь из тела выпустила. Мне Игнат приказал.

— Знаешь, где лесное логово твоего братца?

— Откуда мне знать? Да и никто не знает, а если б даже местные и знали, все одно, вам, товарищ офицер не сказали бы. Игнат не простит. Его ведь никто поймать не может. Думаешь, у тебя получится?

Я промолчал, тогда я старался об этом не думать, но позже все же вернулся к своим размышлениям. Как это дико не прозвучит, но считаю, что селяне из этих самых Граличей оборотня Игната боялись до такой степени, что молча сносили от него эти кровавые набеги, трусливо радуясь, что их пока зверюга не тронул. Как потом выяснилось, даже представитель власти Гавриленок искренне полагал, что сладу с ним никакого не будет. Ведь недаром же тревогу забил заезжий лейтенант Будько, а не кто-нибудь из жителей этой деревни. Но это я так, к слову…

В тот момент я уже имел план ликвидации серого мерзавца и просто претворял его в жизнь. План был прост, но должен был сработать. До полуночи оставалось совсем немного. Я велел Ярославе идти к месту, где лежало тело невинно убиенного лейтенанта Будько. Сам же я двинулся следом. Не понимая, что я задумал, Ярослава тряслась от страха, но все же послушно шла вперед. Из-за туч показалась луна, и в ее серебристом свете я отлично видел обтянутую старой телогрейкой спину ведьмы.

Я шел по лесу почти бесшумно. Этой манере научил меня в свое время один старый следопыт из Валахии. Нужно ставить ногу на пятку, а потом уже и на всю ступню. Чрезвычайно полезный навык, не раз спасавший меня от смерти.

Лес жил своей обычной ночной жизнью. Иногда вдруг слышался хруст ветки, или уханье филина. Ветерок пробегал по кронам тесно стоявших друг к другу деревьев, заставляя их шелестеть листвой. Я чутко ловил эти звуки, стараясь не пропустить таящуюся в них опасность, но ее не было. Дикое зверье, не выдержав конкуренции с оборотнем Игнатом, трусливо ретировалось, что, кстати, нередко происходит в местах, где орудуют наиболее опасные виды «серых мерзавцев».

По всей видимости, Игнат ждал меня у места расположения саперов, полагая, что я коротаю время в их лагере. Зверюга ошибся, ни останавливаться у саперов, ни привлекать их к выполнению своего задания, я не планировал. Сообщив председателю Гавриленку о своем намерении остановиться у саперов, я действовал по наитию, не предполагая, что эта ложь спасет мне жизнь. Я и сейчас уверен, что старик-председатель шепнул «серому» о том, где меня искать, но доказывать это свое предположение не хочу.

Итак, мы шли к месту, где лежало тело бедного Петра Будько. Даже сейчас по прошествии стольких лет мне искренне жаль этого молодого парня. Не осознавая истинной опасности, он полез в дело, в котором ничего не смыслил и принял лютую смерть от нежити, в существование которой никогда не верил.

Однако мы пришли. Первой на полянку ступила Ярослава. Я же оставался надежно укрытый длинными разлапистыми ветвями высоченных елей. Ярослава опустилась пред телом лейтенанта на колени и аккуратно вынула из его сложенных на груди пальцев палочку, которая заменяла свечку. Выполнив это действо, она повернулась к ели, за которой стоял я.

— Что дальше? — тихо спросила она.

— Отнесем тело в чащу. Позже я распоряжусь забрать его и похоронить Петра как положено.

— Твоя воля, — смиренно согласилась ведьма.

Оттащив тело к густому разросшемуся орешнику, мы вернулись назад к аккуратно настеленному ведьмой еловому лапнику.

— Что ты задумал?

Ярослава смотрела на меня, как на сумасшедшего.

— Буду ловить твоего братца на живца.

Я улегся на холодный сырой лапник и сложил руки на груди.

— Пусть думает, что я Будько.

— Ты умалишенный, он учует тебя, оборотни необычайно чувствительны и распознают запахи на расстоянии. Каждый человек пахнет по-разному. Он отлично помнит все запахи.

— Посмотрим.

— Что ж, может, ты и прав, — ведьма нагнулась надо мной и вставила мне в руки палочку, залитую кровью лейтенанта Будько.

Лишь сейчас я заметил, что конец палочки опален огнем и превратился в уголек.

— Что это за ритуал? — поинтересовался я

— Так положено у бастаров. Этот нагар на кровавой свече — знак того, что по убиенному прошла сатанинская месса.

Я промолчал, условности этих полу-людей, полу-волков поражали своим цинизмом, но я воздерживался от выражения эмоций. Я упорно ждал Игната, и он пришел. Было чуть больше двенадцати, когда в обычной звуковой гамме ночного леса появились другие, чуждые ей звуки. Я сразу уловил их, тяжелое дыхание, казалось, было многократно усилено каким-то страшным рупором. От этих звуков холодела кровь, и все живое почтительно замолкло, признавая, силу, идущего по лесу полу-зверя, получеловека.

Игнат явился на поляну в своем человеческом обличие. Даже сейчас он был демонически страшен. Длинная до пят немецкая шинель разошлась на груди и едва прикрывала мощное тело атлета. Глаза с неприятным холодным отблеском, заметные на его лице даже в ночной тьме, казалось, жили какой-то своей, отличной от всего тела жизнью. Они то сужались, то, наоборот широко распахивались, едва не вылезая из орбит. К моему удивлению он был аккуратно выбрит и коротко стрижен под ноль. Мощный квадратный подбородок часто дергался, а крупный хищный нос ходил ходуном, захватывая огромными ноздрями терпкий воздух лесной ночи. Шеи у этого гиганта не было. Круглая, похожая на огромный булыжник, голова его покоилась прямо на широченных плечах. Длинные мускулистые руки с огромными кулачищами, то вскидывались вверх, то безвольно висли плетями вдоль его здоровенного тела.

Признаться, первой, еще неосознанной моей мыслью, было атаковать его прямо сейчас. Но, поразмыслив, я тут же отказался от этих намерений. Известно, что убивать оборотня надежнее, когда тот находится в своей волчьей ипостаси, или же во время его перехода из одной формы в другую. Игнат же менять свое обличье не собирался. Вместо этого он вдруг шагнул к жавшейся у кустам орешника Ярославе.

— Одна пришла? — прохрипел он, тяжело дыша.

— Одна, — едва выдохнула ведьма.

— Чую человека, чужого чую, — бросил Игнат.

Он нагнулся к земле и шумно вдохнул в себя запах трав. Секунду он тщательно принюхивался и вдруг торжествующе вскинул голову вверх.

— Предала, окаянная? Навела беду на братца?! — взревел он и скакнул в моем направлении.

Игнат безошибочно и почти мгновенно учуял чужака. Редкий для оборотня случай, обычно, в лесу они не особенно быстро различают запахи. Слишком много посторонних раздражителей их поганого обоняния, но этот тип оказался дюже расторопным, тут же перешел к решительным действиям и бросился на меня.

Ярослава пала бездыханная, хотя изверг атаковал именно меня, и, буду откровенен, в первый миг я тоже испугался, слишком мощным парнем оказался этот Игнат Конько. Правда, замешательство мое было весьма кратковременным и длилось не больше секунды. Уже в следующее мгновенье я был готов к схватке. Сжимая длинный серебряный кинжал, я изготовился встретить врага, и тут мне повезло. Быть может, единственный раз за все мое расследование.

Дело в том, что тут Игната настиг «миг перерождения», так именуется на нашем профессиональном языке тот момент, когда особь меняет свое обличье, переходя из человеческого в волчье состояние. Нужно сказать, что момент этот наступает внезапно даже для самого оборотня и всегда сопровождается довольно сильными болевыми ощущениями для перерожденца. Так было и с Игнатом. Внезапно остановившись, он упал на спину и стал биться в конвульсиях. Его мощное тело извивалось, словно закручиваясь в гигантский узел. Отборнейшая ругань мешалась с волчьим воем и страшным хрипом. Омерзительный запах застарелой псины лез в нос, заставляя мои легкие сжиматься от этой всепоглощающей вони. Кашляя и давясь, я попытался броситься на тварь, стремясь воспользоваться ее беспомощным состоянием, но тут же отскочил назад.

Сильнейшая волна жара обожгла меня с ног до головы. Подобраться к перерождавшемуся в оборотня Игнату было невозможно, это все равно, что пытаться войти в доменную печь. Говорю это без преувеличения, ибо ни до ни после не испытывал ничего подобного.

Случается, что оборотни могут контролировать себя и проявляют свои звериные инстинкты лишь во время пребывания в волчьем обличии. С бастарами все не так, эти твари — звери по своей сути, в каком бы состоянии они не пребывали. Недаром Игнат творил свои злодеяния и в человеческом, и в волчьем обличии. Позже мне приходилось валить еще несколько бастаров, но ни у одного из них я не встречал такого мощного теплового воздействия, как у этого душегуба Конько.

Сжимая в руках кинжал, я ждал, когда страшное действо превращения наконец-то закончится. Мое ожидание длилось с минуту, быстрое превращение, доложу я вам. Другие особи могут мучиться несколько часов…

Однако превращение закончилось, я понял это по внезапному ослаблению жара. Вновь стала ощутима прохлада лесной ночи. Волк пружинисто вскочил на лапы и тут же бросился вперед. Глаза его были огненно красными, а тело напоминало выпущенную из лука стрелу. Он летел легко и стремительно, опьяненный ощущением почти свершившейся уже победы. Я был в его понимании не просто добычей, но поверженным врагом, вкус сердца которого он очень скоро опробует на своем сатанинском пиру. Он уже считал меня мертвым, но, как часто бывает, просчитался.

Инстинкт бесогона штука в нашем деле незаменимая. Как учил меня еще мой дед, нужно заранее планировать бой. Правильно выбранный прием решает все, и я это прием выбрал почти автоматически. Увидев, что волчина увлекся прыжком и воспарил на добрых полметра, я тут же использовал этот просчет. Поднырнув под его вытянутое в струну тело, я ударил, метя твари в сердце. Сжимая кинжал обеими руками, я увеличил силу своего удара.

Естественно, в первый раз я промахнулся, но основной своей цели все же достиг, я сбил «серого» наземь и довольно сильно распорол ему шкуру. Бастар оказался лежащим на спине, что было мне руку. Задержав дыхание, я прыгнул на него, и, втянув голову в плечи, принялся колоть его в грудь.

Тварь взвыла, его когти нещадно драли мне спину, разрывая в клочья кожу, но это были всего лишь судороги умиравшего. Один из моих ударов, не знаю точно, какой именно, достиг цели, поразив мерзавца в самое сердце. Вскоре оборотень стал слабеть и, в конце концов, обмяк.

Я поднялся на ноги и отер о его шкуру свой кинжал. Волк был мертв, но это было еще не все. Теперь мне предстояло наблюдать обратное превращение. Отдав концы, тварь вновь обретает свой первозданный вид. Но сейчас это все было не так импульсивно. Никаких метаний и конвульсий не было. Буквально на глазах исчезла волчья шкура и испачканные в моей крови когти, вновь явилось взору атлетически сложенное тело Игната. Все это происходило быстро и плавно, я даже не замечал как. Лицо Конько было теперь спокойным и не таким отталкивающе страшным.

Игнат лежал на боку, выбросив вперед сильные руки. На поросшей черными волосами груди зияла глубокая рана, из которой на траву медленно сочилась кровь. Все это я видел в ясном свете вышедшей из-за туч круглой луны. По стечению обстоятельств сегодня было полнолуние. Время умирать для оборотня Игната.

Я уселся прямо на траву и достал из кармана разодранной в клочья форменки смятую пачку «Казбека». Закурив, я с наслаждением выпустил в ночное небо тугую струю сизого дыма. Что я чувствовал? Ничего. Я просто сделал свою работу, избавил людской род от еще одного мерзавца, именуемого одним емким словом «нечисть».

Ярослава Конько, придя в себя и завидев мертвое тело брата, завыла в голос и принялась утирать сочившуюся из его груди кровь подолом своего длинного домотканого платья. Как ни странно, мне стало жаль ее.

— Будет, неужели ты плачешь по этому мерзавцу? — спросил я.

— Он не всегда был таким, — ответила она сквозь слезы.

— Забудь о нем.

Я докурил папиросу, выбросил окурок и встал с травы.

— Пойду к саперам. Нужно кое-что взять у них. Скоро вернусь. Жди меня здесь, не вздумай сбежать, — приказал я.

— Можно, я посижу рядом с ним? — тихо проговорила Ярослава.

Я ничего не ответил. Даже не оглянулся, когда пошел в расположение саперного батальона.

Там я разыскал капитана Зарайцева. Заспанный, он вышел ко мне в одних несвежих кальсонах и застыл, изучая мое испачканное в крови оборотня лицо.

— Кто это вас так? — наконец вымолвил он.

— Неважно. У меня к вам просьба, товарищ капитан.

— Слушаю!

Зарайцев вытянулся в струнку и подтянул свои кальсоны.

— Добудьте большой дерюжный мешок и бутыль керосина. Затем прикажите снарядить подводу, нужно вывести тело лейтенанта Будько. Сами же срочно отправляйтесь в Граличи. Соберите там народ, возьмите Лихогляда, Гавриленка. прочих крестьян и ведите людей на поляну, где был обнаружен труп Будько.

Закончив говорить, я повернулся и двинулся обратно. Зарайцев молча смотрел мне в след. Наверное, более странного приказа он не получал ни до, ни после нашей с ним встречи. Однако выполнил капитан все исправно и старательно. Спустя ровно час после моего возвращения на поляне появились заспанные жители Граличей. Приехал Лихогляд на своей телеге.

Все время, что мы ожидали селян. Ярослава провела возле тела брата. Встав на колени, она тихонько выла, но я не мешал ей, лишь, когда появились люди, приказал ведьме отойти.

— Смотрите на него! — я указал на тело Игната, — тот, кто держал вас в страхе, теперь мертв, и это все, что я хотел вам сказать.

Люди, толкая друг друга, кинулись к телу оборотня, образовав вокруг тесный круг, они во все глаза смотрели на распластанное на земле тело мучителя. Гавриленок и Лихогляд подошли последние.

— Это он, — едва ворочая языком, проронил председатель.

— Он мертв! — торжественно возвестил учитель.

— Мы можем идти домой? — вновь подал голос председатель.

Он не смотрел на меня, я тоже не удостоил его взглядом.

— Естественно, идите, — спокойно произнес я.

Гавриленок хотел сказать еще что-то, но, так и не решившись, махнул рукой и зашагал обратно в деревню. Остальные жители, перешептываясь, потянулись за ним. Зарайцев и его бойцы, погрузив на телегу тело лейтенанта Петра Будько, тоже отправились восвояси. На поляне возле поверженного оборотня остались лишь я, Ярослава и переминавшийся с ноги на ногу учитель Лихогляд.

— А что будет с Чертычихой и ее девочкой? — спросил он меня, когда все разошлись и вдалеке замокли обрывки разговоров селян.

— Не могу вам сообщить, — я пожал плечами, — и Чертычиха, и ее дочка отныне поднадзорные элементы. Спустя время, вы можете послать в МГБ запрос об их местонахождении, но, поверьте моему опыту, ответа вы не получите.

— Вот как? Но, может статься, девчурка — моя дочка, — голос старика дрогнул.

— И тем не менее…

Мне было искренне жаль его, но сообщать какие-то сведения в подобных случаях нам строго запрещено.

Лихогляд ушел. Утихла, наконец, поскуливавшая, словно собачонка, ведьма Ярослава. Все-таки любила она своего изверга-братца, поэтому я и отправил ее домой. То, что я делал после, надлежало, согласно нашей инструкции, делать в тайне. Но действия эти были не сложные и хорошо отлаженные за время службы. Со времен царизма действия эти не претерпели никаких изменений, и я крепко запомнил их порядок.

Оставшись один, я положил тело Игната в большой дерюжный мешок, что принес Зарайцев, и, обильно полив керосином, поджег его. Как обычно, тело оборотня горело споро и зеленоватым пламенем, так горят впрочем, тела всех представителей бесовского отродья. Закончив, я развеял пепел над лесной поляной и отправился в дом Чертычихи-Конько.

Наутро я увез Ярославу из Граличей и забрал из приюта ее дочь. Обоих я доставил в столицу и доложил о выполнении задания своему непосредственному начальнику Вахтангу Дадуа. Ему же предстояло решать судьбу ведьмы Ярославы и ее незаконнорожденного дитя.

Дадуа распорядился, как всегда, мудро. С ведьмой провели беседу и предупредили о том, что отныне за ней будут неустанно следить офицеры Бесогона. Конько клятвенно обещала завязать с темным прошлым и никогда не баловаться бесовщиной. Думаю, она сдержала свое слово. Во всяком случае, больше мы ею не занимались. Слышал, что Чертычихе с дочкой дали комнату в общежитии. Ярославу трудоустроили на Трехгорку, а ее девочку записали в фабричную школу.

Жизнь простой советской труженицы оказалось ведьме не по нутру. Она начала пить, стала быстро стареть и вскоре умерла, дочь жива до сих пор. Она давно выросла, закончила текстильный техникум, создала свою семью, о темном прошлом матери ничего не знает.

Так и закончилась эта история.

Кстати, сведения о полковнике Юрасине я все же запросил. Был такой офицер, но служил он еще в царской армии. Незадолго до революции воинская часть Юрасина стояла в районе Граличей. Сейчас от места расположения того полка ничего не осталось, лишь заброшенный дом, в котором квартировал полковник со своей молодой женой.

Из архивных материалов следовало, что Юрасин совершил кражу средств из полковой кассы, но был изобличен, не вынес позора и покончил собой. Повесился в собственном доме. В деле содержались показания сослуживцев полковника. Все они утверждали, что Юрасин пошел на преступление из-за своей красавицы жены. Де, именно она мотовка и кокетка довела честного служаку до такого некрасивого поступка, а сама, получив денежки, покинула местное захолустье и исчезла в неизвестном направлении. В деле содержалась старая, затертая до дыр фотография жены полковника. Нужно ли говорить, что на ней Ярослава Конько была изображена в том же самом привлекательном обличье, в коем эта коварная особа являлась и мне в первые часы моего пребывания в Граличах?