В тени голубых облаков

Сергей Венедов, 2023

В новой книге Сергея Венедова мы встречаем уже известного нам по роману «Игра в бирюльки» дипломата Артема Кранцева. «Чудак и мерзляк» Кранцев поднаторел в международных играх, и из уютных кабинетов ООН судьба приводит его прямиком на дипломатическое поле сербско-хорватской войны. Балканский колорит, тайны мирового закулисья и фирменный психологизм автора – такое сочетание заинтересует даже самого искушенного читателя.

© Венедов С.И., 2023

© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2023

Моим родным

На горе стояло здание ужасное,

Издаля напоминавшее ООН.

Из песни В. Высоцкого

Live simply. Give more. Expect less.

Кем-то сказано

Часть первая

Крик павлина

Окна кабинета смотрят на Женевское озеро. А сам кабинет, удобно для обзора, расположен на третьем этаже Дворца им. Уильяма Раппарда. Здесь до войны размещалась Лига Наций. Потом надолго застрял Верховный комиссариат ООН по делам беженцев. Еще только через пару лет в престижном историческом здании разместится нахрапистое детище Америки — Всемирная торговая организация.

Непрерывный стрекот копировальной машины начинает раздражать. В широко открытую дверь кабинета хорошо видно, как Ноэми, миловидная темнокожая девушка-секретарь в слишком короткой юбке, играя стройными ножками, плывет к принтеру с новой пачкой бумаги. «Господи, сколько же еще копий этих паршивых бумажек нужно сделать?» — недовольно спрашивает сам себя свежеиспеченный сотрудник Секретариата ООН Артем Кранцев. Похоже прямо на ИБД (имитация бурной деятельности) в конторах советских времен.

Сидеть в мягком вращающемся кресле приятно. Перед ним за огромным рабочим столом — женщина лет пятидесяти со следами былой красоты на слегка одутловатом лице. То есть дама, которая курила, пила и отдавалась сколько душе и телу хотелось, но выборочно и без перебора. Умные, все понимающие глаза, никаких признаков кокетства, взгляд уверенного в себе профессионала. Виолетта Денгерс — начальник службы информации Конференции ООН по бывшей Югославии. Именно под началом этой величавой, слегка помятой и уже грузной леди Кранцеву предстоит трудиться в поте лица ближайшие месяцы после сказочного зачисления в штат международных сотрудников Конференции. С зарплатой, в десять раз превосходящей его прежний оклад в родном Министерстве иностранных дел. Похоже, жизнь удалась. Фортуна наконец-то повернулась к нему передом. Причем передом многообещающим. Но его предупреждали, что здесь надо быть постоянно начеку и крутиться не на шутку, чтобы удержаться. Конкурентная среда жестка — на любой вакантный пост подаются и рассматриваются десятки заявлений от граждан всех стран мира — от индийцев до разных шведов.

Любого нерадивого, неэффективного или неполиткорректного сотрудника могут заменить в любой момент, но, конечно, не до истечения срока контракта. А контракт у Кранцева всего на шесть месяцев. Это не много. Уж точно не тысяча и одна ночь. Но таков расклад. Надо выдюжить. Как на передовой.

* * *

Новая страница в его жизни открылась всего два месяца назад в коридорах главного здания Женевского отделения ООН под названием Дворец Наций. Сплошные дворцы. Чем не сказка. Издали, с площади Наций, здание ООН выглядит совсем даже невзрачно, может быть, потому, что стоит боком. Не очень высокое, отнюдь не фешенебельное, прямо можно сказать, неказистое строение неясного желтоватого цвета. Не то что высящийся тут же неподалеку стеклянно-голубой билдинг Всемирной организации интеллектуальной собственности, похожий на огромный писсуар, который доминирует над местностью, радуя глаз своими живыми нестандартными линиями, в отличие от стоящего напротив вспомогательного помещения Международного союза электросвязи, почему-то задуманного в форме серого громоздкого ангара для самолетов.

Некогда центральный вход в ООН в Женеве вот уже сколько лет, на случай нападения террористов или ПНЛ (психически неуравновешенных лиц), забран железными барьерами. Ладно не колючей проволокой, которой густо ощетинилось перепуганное постпредство США, расположенное пятьюстами метрами выше, если продолжать дорогу в горку по авеню де ля Пэ, то есть Мира, минуя еще недавно такое родное постпредство РФ (без колючей проволоки, но с глухими железными воротами) и чуть выше на взгорке изящный особняк Международного комитета Красного Креста (МККК). Завершает незатейливое убранство площади Наций большущий колченогий деревянный стул, воздвигнутый посередине в знак предостережения и осуждения противопехотных мин. Говорят, ими сегодня в сотнях стран утыкано гораздо больше гектаров полезной земли, чем это было по окончании последней мировой войны.

За десять предыдущих лет, с самого первого приезда еще в краткую командировку, Кранцев наизусть выучил этот, как он его называл, «магистральный маршрут» — от набережной озера Леман вверх до площади Наций и далее вглубь холмов Шамбези, где приютилась Всемирная организация здравоохранения. Международный квартал — сердцевина и мотор космополитичной Женевы, которая, с ее кальвинистским аскетизмом, так бы и осталась маленьким унылым заштатным городком, не расположись здесь сперва Лига Наций, а затем Европейской отделение ООН, а значит, тысячи и тысячи осевших и приезжих экспатов, высокооплачиваемых международных чиновников. Еще недавно, в Советском Союзе, служба в ООН считалась хоть и приятной, но не очень привлекательной для отечественных дипломатов. Не считая нескольких особо престижных постов в Нью-Йорке, в непосредственном окружении Генерального секретаря ООН, которые, как позже выяснилось, занимали профессиональные разведчики, сотрудники МИДа по карьерным соображениям предпочитали надежные и солидные позиции в посольствах и постпредствах. А все потому, что советские чиновники ООН испокон века были приравнены в зарплате и в рангах к сотрудникам МИДа и, соответственно, были обязаны возвращать львиную долю своих внушительных международных окладов в «закрома родины». Эдаким образом советское дипломатическое присутствие в мировых столицах сосредоточения учреждений ООН, как то Нью-Йорк, Женева, Вена, Найроби или Бангкок, на протяжении всей истории Организации финансировалось как бы ею самой, поскольку в бухгалтерии соответствующих совдипточек поступали солидные суммы валюты, с лихвой покрывавшие мизерные зарплаты постпредовских сотрудников и представительские расходы послов, к вящей радости руководства МИДа и госбюджета. Конечно, необходимость добровольно-принудительно отдавать, то есть отрывать от сердца, «честно заработанные», а для многих «свои кровные» большие деньги всегда была источником скрытой боли и скрытого же недовольства советских сотрудников ООН. Рано или поздно некоторые из них восставали, взрывались, переставали сдавать деньги и переходили в разряд «отщепенцев». Но таковых, по правде сказать, были единицы, потому что в советской системе подобный демарш приравнивался к измене родине, и не всякий был готов пойти на такой риск ради денег.

* * *

Справедливость восторжествовала, а точнее, эпоха благоденствия наступила в конце прошлого года, когда правительство уже ельцинской России приняло щедрое решение перестать отбирать зарплату у своих сотрудников в ООН, что должно было послужить еще большему упрочению их чувства благодарности и преданности родине. В результате полученной вольной примерно полторы тысячи или больше вчерашних советских, а ныне российских граждан, заброшенных разными путями в ООН, независимо от их заслуг перед родиной и профессионального мастерства, автоматически перешли в разряд самых высокооплачиваемых чиновников новой России, если считать средним жалованье ооновского сотрудника в размере 8–10 тысяч долларов ежемесячно, освобождение от уплаты налогов в стране пребывания и оплату Организацией учебы детей и расходов на поддержание крепкого здоровья всех членов семьи, плюс безбедное и приятное житие в свободной стране, как раньше говорили, с мягким климатом и твердой валютой. В сравнении с этой манной, учитывая ответственность и нагрузки, должность российского министра иностранных дел, по формальному размеру жалованья, можно было смело считать незавидной, не говоря уже о сопряженных с физическим и юридическим риском позициях олигархов или уголовных авторитетов. В новой России лучше зажили разве что депутаты Госдумы.

Теперь понятно, почему большинство новоявленных российских чиновников ООН в указанном году поспешило отказаться от принципа национальной замещаемости своих постов (так называемого секондмента) и спешно подписать постоянные контракты с Организацией. С этого момента следует вести отсчет настоящей, хотя и не замеченной миром и широкой общественностью, моральной и материальной революции, расколовшей прежде единый и сплоченный контингент отечественных дипломатов на жирующих сотрудников международных организаций и прозябающих мидовцев с их средней зарплатой, эквивалентной 300, от силы 500 долларам в месяц. И совсем даже не блатной Тёма Кранцев вдруг оказался в числе таких «счастливчиков», хоть и на короткое время. А ведь это тоже стресс. Но положительный.

Как утверждают оптимисты, каждый человек — кузнец своего счастья и у каждого счастья есть свой волшебник. Был свой предтеча, кудесник или, точнее, магистр волшебства и у везухи, свалившейся на российских сотрудников ООН. Дальновидно и загодя выковывая свое простое человеческое счастье, этот человек осчастливил несколько сотен других. Это, конечно, не много, все они так или иначе были ему лично известны, близки или обязаны, ну а всех желающих, понятно, не осчастливить. Есть имя у нашего кудесника. Кранцев хорошо представил себе этого полноватого негромкого человека с вкрадчивыми, подчеркнуто интеллигентными манерами. Жизнь всегда улыбалась в ответ улыбчивому и приветливому Ивану Ефремовичу Павловскому, а ее большую часть он провел в стенах или в контакте с ООН. К осуществлению заветной мечты он шел долго и упорно, но в общем-то прямым путем: служебное рвение, искусство внутренней дипломатии, умение дружить со службами безопасности и безупречная вежливость, скрывающая острый ум и точные инстинкты прагматика и циника, но можно, конечно, сказать и шахматиста.

В далекие семидесятые будучи ответственным сотрудником Департамента разоружения ООН по советской квоте, Иван Ефремович имел в своем подчинении некоего смышленого африканца, души не чаявшего в своем советском начальнике. Шли годы, Иван Ефремович по долгу службы и призванию ведал делами ООН, успешно двигался вверх по ведомственной линии и со временем поставил под свой контроль практически все назначения советских сотрудников в ООН. Перестройка открыла еще более широкие двери разумному и обходительному либералу, вполне логично и обоснованно приведя его на пост заместителя министра иностранных дел, курирующего международные организации. Не отставал в карьере и его бывший африканский подчиненный, ставший ко времени скромным Генеральным секретарем ООН. Карта легла. Пора было действовать наверняка.

Новые времена требовали демократизации обстановки в МИДе, изрядно поредевшем после попытки путча в августе 1991-го и назначения министром приземистого и заносчивого Андрея Озерова, верного друга США. Одной из «демократических мер», вызвавших радость «узкого круга ограниченных людей», стала отмена сдачи ооновской зарплаты в госкассу. Так получилось, что своей карьерой честолюбивый Колокольчик, как его за глаза звали коллеги, был обязан все тому же Ивану Ефремовичу, поднявшему его в советском МИДе до уровня замдиректора престижного Департамента международных организаций. Став российским министром, ученик не забыл бывшего покровителя. И поэтому, совершенно логично, кандидатура Ивана Ефремовича была предложена от России на пост заместителя Генерального секретаря ООН в Женеве. Ну, вот все и сложилось, славненько и, разумеется, совершенно случайно.

* * *

За прошедшие три года в качестве сотрудника постпредства РФ Кранцев сотни раз проходил в ООН через главные ворота. Прежде чем войти в здание, надо было, предъявив пропуск нагловатым охранникам, миновать проходную, затем пройти к зданию по широкой, тенистой летом, аллее. Этот проход всегда возбуждал и приободрял его, всякий раз рождая надежду. Иногда, правда, приходилось испуганно вздрагивать из-за резкого гортанного крика павлина, но со временем к этому привыкаешь. С таким же успехом это мог бы быть рев слона или крик обезьян, философски заключал Кранцев. Когда-то, еще в тридцатые годы, одним из условий, поставленных владельцем при передаче этой территории в дар городу, было обязательство беречь и лелеять нарядных райских птиц. Обязательство перешло к ООН при передаче ей территории городом, и с тех пор павлины привольно себя чувствовали в кущах и на лужайках международной организации.

Серым мартовским днем 1993 года главные ворота ООН на площади Наций в Женеве еще были открыты для въезда автомобилей и приветливо распахнулись, пропуская «обычный», разумеется, черный лимузин, а точнее, «трехсотый» «Мерседес», который медленно пересек аллею, нырнул под арку широкого внутреннего двора и остановился у подъезда номер 2. Из машины неторопливо выбрался полноватый, улыбчивый господин. Вслед за ним показался высокий брюнет явно итальянской внешности, начальник протокола Гвидо Пецциано, а навстречу шагнула строго и скучно одетая леди, заведующая Политдепартаментом, свирепая голландка Марта Бэрон, в задачу которой входило приветствовать высокого гостя и препроводить его в рабочий кабинет. Однако гостем себя Иван Ефремович не чувствовал — он прибыл, чтобы быть здесь хозяином. Несмотря на порядковый номер, этот подъезд был и остается главным служебным входом, ведущим в кабинет генерального директора Женевского отделения ООН. Парадным же считается подъезд, ведущий в зал заседаний Ассамблеи, расположенный двумя этажами выше и выходящий к холмам Шамбези, а точнее, к единственным воротам, через которые разрешен проезд основной массы сотрудников и гостей ООН. Если стоять спиной к этому «рабочему» входу во Дворец Наций, то на противоположной стороне улицы, слева наискосок можно видеть ворота, а за ними зеленый пригорок российского постпредства с редкими невысокими строениями.

За этими самыми воротами Артем Кранцев, первый секретарь постпредства, уже четвертый год пытался придать своей рыхлой жизни какое-то подобие материальной формы. Эти попытки выражались в частых посещениях здания ООН для участия в различных заседаниях, рабочих группах, переговорах и конференциях по гуманитарным вопросам, а также в простом шатании по бесконечным коридорам и бесконечном сидении с различными знакомцами за бесконечными чашечками отменного кофе по цене в два раза более низкой, чем в городе. Ну чтобы не сильно тратились ооновцы. На дипломатическом языке это называлось «работать в кулуарах». Разговоры по существу дел, входивших в служебные обязанности Кранцева, — права человека, гуманитарная помощь — составляли чуть больше половины этой околокофейной деятельности. Еще двадцать процентов занимала пустая, но обязательная протокольная болтовня о погоде, о хренах и пряниках с раздачей приторно-нежных улыбок налево и направо, и лишь последние двадцать можно было назвать персонально полезными, ибо речь шла о сборе информации и закреплении личных контактов, способных, как хотелось надеяться, вывести на сферы и людей, предлагающих контракты для работы в ООН. А именно это стало основной и захватывающей целью кулуарной суеты российских дипломатов после освобождения ооновских зарплат.

Производственная деятельность Кранцева в стенах родного постпредства заключалась в написании десятков отчетов о состоявшихся контактах и заседаниях, во внесении инициативных предложений о действиях по тем или иным гуманитарным проблемам и в поддержании ровных отношений с коллегами, дабы не вызвать их раздражения своим чрезмерным служебным рвением или слишком независимым видом. За все это ему причиталось в конце месяца три тысячи франков плюс оплаченная квартира и служебный автомобиль «Мазда» вполне пристойного вида. Тот факт, что сей оклад составлял примерно половину средней зарплаты швейцарского мелкого служащего и треть жалованья эквивалентного международного чиновника, не являлся достоянием гласности и не подлежал широкой, а точнее, никакой огласке за рубежом, как не был и оспорим. Крутись и помалкивай.

Просторная квартира Кранцева в общем устраивала: с одной стороны вид на парк, с другой — тихий, зеленый двор. Конечно, хотелось бы видеть в окно Монблан и струю на Женевском озере. Но не всем же такое благо. Огорчение вызывала скудость обстановки — зарплаты едва хватало на питание и еду, на малюсенькие сбережения, поэтому речи быть не могло о покупке своей мебели, ну а казенная, сами понимаете, убогонькая и разношерстная. Да, в конце концов, не князьев принимать и с западниками тягаться бесполезно, те наживают добро всю жизнь и повсюду его таскают, все им оплачено и сразу в любой стране, в снятых домах, у них уют и отпечаток личности хозяев.

А у нас лишь бы на чем было сидеть. Судя по всему, профессора Арно из Женевского университета с его мымрой-женой бедность обстановки Кранцевых просто покоробила, они прямо-таки давились икрой, водка им просто в горло не лезла, все по сторонам смотрели, надеясь, видимо, высмотреть припрятанную статуэтку из римских раскопок или еще что ценное в полупустом кранцевском буфете, богатом лишь двумя десятками стеклянных бокалов и десятком книжек карманного формата.

Ну и еще матрешкой для русского антуража. А вот австралийцам Джиму и Мэг все внешнее было до лампочки. Они пришли поесть икры, выпить с удовольствием водки и поржать от души над рассказами Кранцева о российских благоглупостях. Принимать у себя иностранцев с непременной икрой, пельменями и водкой было для русских дипломатов единственным способом расплатиться с чужеземными коллегами за их гостеприимство: частые коктейли и обеды на верандах добротных вилл, приглашения в рестораны и на барбекю. В ресторан сами-то русские не ходили, не то что иностранцев приглашать. У тех зарплата в четыре раза больше, вот и пусть раскошеливаются. Но стыд и досада за свою бедность все же грызли исподволь, потому и держали русских за людей второго сорта. Даже когда зарплату в ООН отпустили. Это сколько же лет надо, чтобы материальный статус довести до уровня западных коллег, которые годами накапливали свои зарплаты и жили себе нормально-красиво, а не судорожно, в ожидании близкого конца командировки, как россияне, для которых каждая поездка за рубеж была великим одолжением родины и манной небесной.

* * *

В тот серый мартовский день, когда Иван Ефремович Павловский с затаенной тихой радостью в душе вступал в свой безразмерный кабинет на втором этаже здания ООН, Кранцев, как обычно, фланировал по этому зданию, перебегая с одного заседания на другое. Проходила очередная сессия Комиссии ООН по правам человека, дел было невпроворот, и все напряженно ждали появления делегации новой России — с чем новеньким пожалуют российские демократы? Демократы пожаловали почти в прежнем советском составе — откуда сразу взяться специалистам по ооновским игрищам, — но с новыми, передовыми установками и, конечно, с новым главой делегации, знаменитым бывшим диссидентом Петром Кузовлевым. По указанию нового, «прогрессивного» руководства МИДа их основным принципом теперь было соглашаться на все предлагаемые западниками резолюции, по которым еще четыре года назад СССР воздерживался или голосовал против. Главным новшеством стало шумное присоединение России к американской резолюции с осуждением режима на Кубе. Можно было подумать, что Россия наконец-то прозрела, поняв, сколь «прогнившим» является сей дружественный еще вчера режим, или что за прошедший год Кастро чем-то особенно насолил Москве. На самом же деле всем было ясно, хотя вслух никто этого не говорил, что прыткий Озеров просто старается потрафить американцам в самом чувствительном для них вопросе на Комиссии. Под это дело подогнали даже известного, «неподкупного» журналиста «Известий» Евгения Гайца, который, потершись в кулуарах Комиссии, тиснул сколь гневную, столь и бездоказательную статью о том, как все прогрессивное человечество — которое еще вчера строем шло за СССР, а сегодня, похоже, переметнулось в стан США — осуждает деяния кастристов.

По своему служебному положению Кранцев, как зарубежный кадр, обязан был оказывать постоянное внимание руководителю отечественной делегации правозащитников, включая домашние обеды, походы по магазинам и знакомство с окрестностями Женевы. С обедами проблем не было — Света вкусно готовила, запасы элитной русской водки из служебного магазина в доме Кранцевых никогда не иссякали, а гость не отказывался выпить, принимал со вкусом и, на удивление, никогда не пьянел. В магазинах тоже проблем не возникало, командировочных у главы делегации, похоже, было немного, а выбор товаров остался советским — все в семью. И вообще Петр Андреич держался скромно, просто, без начальственной фанаберии. Как настоящий демократ. Говорил тихо и почти никогда не выпускал изо рта советские папиросы «Беломорканал». Интересно, где доставал их в Москве? Его тихие рассказы о годах, проведенных в ГУЛАГе, на Колыме, наполняли содержанием долгие вечерние прогулки по окрестным лесам, на склонах Юрских гор, окружавших Женеву. Кранцеву оставалось только внимать, не задавая лишних вопросов, и мотать на ус опыт бывшего диссидента. Чисто по-человечески он, сын строгого советского прокурора, полностью сочувствовал, потому что был в принципе против посадки в лагеря за инакомыслие, хотя сам никогда им не баловался, ибо считал, что идти против своего государства — безрассудство, подрывающее «устои». Но Кузовлеву об этом, конечно, не сообщал, просто слушал его негромкие рассказы, молча кивая в «сокровенных» местах. В итоге высокий гость настолько проникся доверием к молодому дипломату, что в один из дней признался, мол, французские друзья приглашают его в Гренобль на торжественный вечер в его честь и ему очень хотелось бы с ними встретиться в ближайшую субботу, но вот визы французской у него, как назло, нет. Отчаянным парнем себя Тёма Кранцев никогда не считал, но перед таким «вызовом» стушеваться, отступить не мог. Семь бед — один ответ.

Путь до Гренобля не очень далек, каких-то 140 километров, часа полтора по скоростной автотрассе. Выехали сразу после заседания в ООН и около восьми вечера входили в ярко освещенный конференц-зал Гренобльского университета. Собравшиеся, больше сотни человек, встретили Кузовлева аплодисментами, а сопровождающего — настороженными взглядами. Наверняка приняли его за агента спецслужб, приставленного к бывшему диссиденту. Не привыкать. Этими подозрениями и неприязнью он досыта напитался, когда работал в Париже. Главное, что Кузовлев доставлен к месту церемонии. Приветствия официальной части по адресу «посланца свободной России» закончились сравнительно быстро, но ни одного доброго слова об «этой самой» России Кранцев не услышал, любое выступление сводилось к порицанию «нарушений прав человека» в СССР, в стране, исчезнувшей уже два года назад. «Горбатого могила исправит», — с грустью думал Кранцев с бокалом вина уже на коктейле, наблюдая, как участники наперебой обращаются к русскому гостю, «вырвавшемуся из застенков КГБ». «А ведь все эти люди, которые раскачивали Союз, будто “не заметили” перемен, и, видимо, доверия между нами никогда не будет». Встреча затянулась, и в Женеву «подпольщики» возвращались за полночь, рассекая глухую темноту. Подвыпивший Кузовлев рассматривал полученную красивую медаль, а Кранцев молил Бога, чтобы их не тормознула французская полиция и не запросила визу. Но все обошлось — на швейцарской границе он предъявил свое служебное удостоверение и диппаспорт, а его машина с дипломатическими номерами и «важной персоной» на заднем сиденье подозрений у сонных пограничников не вызвала.

— Спасибо вам, Артем! — просто сказал Кузовлев, вылезая из машины перед входом в отель. — Ценю ваш «подвиг»… он останется между нами.

* * *

Разумеется, Кранцев был не единственным и не главным действующим лицом в российской делегации на сессии Комиссии ООН по правам человека, что вполне его устраивало, так как позволяло не в ущерб мировым проблемам справедливости и мира заниматься поиском заветной тропинки, ведущей лично его в ряды довольных жизнью ооновцев, в отношении которых проблема справедливого распределения материальных благ выглядела несколько сомнительно. Число западников, желающих приобщиться к щедрой шкале оплаты в ООН, в последнее время стало резко возрастать. Еще бы! Частный сектор возьмет не каждого, а разве так уж сложно дипломированному специалисту заниматься воспроизводством похожих как близнецы стандартных сухих бумаг и маневрировать в супербюрократической структуре, при этом используя свой родной или основной по образованию английский язык. Сразу же обострилась проблема «перепредставленности» в Организации бывших советских — российских, украинских и белорусских чиновников. Отныне они были обречены на неуклонное убывание из ООН по мере старения на радость недопредставленным: немцам, датчанам, полякам и проч. Кроме того, руководство ООН решительно было настроено в пользу расширения числа женщин в своих рядах, возведя эту идею, как всегда, в силу непререкаемого догматического принципа, что дало повод для шутки: чтобы получить место в ООН, надо быть темнокожей женщиной, желательно с инвалидностью или вирусом СПИД.

Все эти трудности разъяснял Кранцеву на английском языке с сильным итальянским акцентом волоокий и долговязый Гвидо Пецциано, сидя за чашкой оплаченного им же кофе в роскошном, бескрайнем кафетерии в новом здании ООН с видом на такой же бескрайний зеленый газон, увенчанный на горизонте Монбланом. Где-то в проеме между этими двумя точками потерялось озеро Леман, оно же Женевское, напоминавшее о себе лишь веявшей снизу прохладой. Впрочем, в кафетерий — царство кондиционированного воздуха — озерная прохлада не проникала. Гвидо был карьерным ооновцем и служил в офисе гендира. Именно он на днях встречал у второго подъезда, вместе со своей соперницей по карьере высушенной голландкой Мартой Бэрон, и сопровождал по дороге в кабинет нового босса — Ивана Ефремовича Павловского. Гвидо только что получил очередное повышение — должность Пи-5 — и, судя по всему, был очень польщен и горд от сознания своих десяти тысяч баксов в месяц.

— Ю маст андерстенд, Артьом, — вяло, без всякого подъема, но терпеливо объяснил он Кранцеву, — ситуация для русских сейчас очень и очень усложнилась. Вы перепредставлены не просто на несколько человек, а в несколько раз. При любом отборе кандидатов, а на любой пост в Женеве подают десятки желающих, русский автоматически выбывает из игры в сравнении с любой недопредставленной страной или кандидатом-женщиной. Обойти это правило невозможно, так как за этим строго следят контрольные органы… не как у вас в России, где такого рода вопросы решаются по знакомству… Но ты можешь подать в какую-либо полевую операцию — Камбоджу или Ирак, там для русского еще есть шанс прорваться…

Примерно то же самое на французском без акцента объяснял ему другой ооновский знакомец — вечно улыбающийся Юбер Мафуди, счастливое великовозрастное дитя высокопоставленного ливанца и богатой француженки.

— Вы наивный мальчик, Артем. В личном качестве хорошего работника вы никого в ООН не интересуете. Важно, кто стоит за вами — постпредство, министр, президент или абстрактно Россия в целом, в виде какого-то ведомства… Что с вас наварить, если Россия никаких взносов на содержание своего сотрудника ООН не сделает, как, например, Швеция, Голландия или Канада.

А политический вес вашей некогда великой страны уже не тот, все позиции вы сдали и идете в фарватере у американцев, кто же станет с вами считаться. Возьмите недавнее назначение на пост Пи-5 в Департамент информации вашего соотечественника Павлычева, его так продавливали и в Женеве, и в Нью-Йорке, письма и обращения постпреда, напоминания на уровне министра. Хотя ни для кого не секрет, что Всеволод Павлычев — сын генерала КГБ, или как он там у вас теперь называется. У вас, мон шер Тиома, такой поддержки нет, значит, вы не интересны своим собственным службам. И у вас, по сегодняшним понятиям, неправильный паспорт и неправильный пол для того, чтобы рассчитывать на работу в ООН без мощной поддержки. Или найдите себе покровителя среди ооновских начальников-геев, отдайтесь ему, и вы получите место, — закончил сомнительной шуткой свое откровение Мафуди, намекая на то, что он лично — не гей.

«Ну, положим, задницу я драть не собираюсь даже за бабки ООН», — про себя подумал Кранцев, а вслух, тоже полушутя, сказал:

— Придется рассчитывать на удачу, Юбер, и на друзей. Черт побери, должны же быть в вашем протухшем обществе люди, способные испытывать чувство дружбы?

— Чувство дружбы никогда бескорыстным не бывает, — по-восточному мудрено закончил франколиванец и, поблагодарив за кофе, ретировался, одарив Кранцева на прощание своей делано дружеской, шарманной улыбкой, приторной, как пахлава.

Кранцев, конечно, не стал рассказывать иностранцу, что его кандидатура год назад была официально утверждена на замену Алексея Торопова, Пи-4 в Департаменте гуманитарных программ. Вкрадчивый, угодливый Торопов еще недавно бежал впереди всех, чтобы сдать партийные взносы, которые до роспуска КПСС в постпредстве собирал Кранцев. Узнав о назначении Кранцева в качестве своей замены, он заискивающе просил его согласия на продление своего контракта еще на год, «чтобы дочь могла закончить десятый класс в советской школе при постпредстве». И Артем тогда великодушно, «по гуманным соображениям», согласился, у него, как говорится, «не горело». Но вот с исчезновением СССР и КПСС не стало и проблемы взносов, а с ней испарился куда-то и Торопов, который сразу после отмены сдачи денег почувствовал, что нет боле у постпредских управы на ооновских, и втихаря навострился подписать с ООН постоянный контракт. Чуть позже выяснилось, что в поддержку продления его контракта постпреду звонили также «откуда надо». А с приездом Павловского достижение цели Торопова упростилось по ряду причин.

Но тогда, в бытность еще российским дипломатом, Кранцева одолевала совсем другая забота. Жена Света и дочка Аннушка, перешедшая в восьмой класс, наконец-то оформили паспорта, выкупили билеты и должны были прибыть в Женеву в конце месяца, чтобы постоянно или временно поселиться вместе с ним в служебной квартире. Воссоединение семьи стало возможным, несмотря на заявление о разводе, которое Артем и Светлана подали по обоюдному согласию три года назад в порыве взаимных обид и разочарований, но с тех пор игнорировали неоднократные вызовы в суд и интереса к «возобновлению дела» не проявляли. Небось у судейских крючкотворов накопилось к странной парочке немало претензий — дело-то оставалось незакрытым. Решение о приезде Светланы с дочкой было выношено, вымучено, выстрадано Кранцевым за долгие месяцы одинокого проживания в Женеве, под гнетом обуревавших его мыслей о том, как жить дальше с учетом перемен в России. Вопрос неуемно копошился в подсознании, сидел и ныл занозой в глубине души, а кроме того, естественно и перманентно, фигурировал в повестке дня официальных отношений с внешним миром. Только ленивый не спрашивал его каждый божий день: «Ну когда своих-то ждешь?»

Неожиданно и внятно расплывающееся сознание Кранцева вдруг остановилось на простой картинке: по улице, держась за руки и смеясь, идут трое — мама, папа и посередине симпатичная девочка, их любимая дочь Анна. Им хорошо вместе. Картинка заворожила Артема своей радостной простотой. Может, и вправду пора было кончать копаться в себе, присматривать новых спутниц жизни и ждать чего-то эдакого, когда у тебя есть твоя семья, твои близкие, за устройство жизни которых ты должен, наконец, научиться отвечать. Потом были телефонные звонки, слезы, переговоры, возгласы, предприняты необходимые практические шаги для отзыва заявления о разводе, оформления выезда и оборудования скромной женевской квартиры. И вот теперь сердце Кранцева учащенно билось в предвкушении восторга от появления в проеме вагонной двери веселой мордашки и коротко стриженной головки дочуры, вслед за ней ее мамы — загадочного и желанного существа по имени Светлана.

Ожидаемое видение подтвердилось ровно через неделю, и он увидел себя бегущим по стерильно чистому перрону женевского вокзала навстречу последнему поезду с вагоном из России. Швейцарцы наконец решились запретить проезд устаревших и раздрызганных колымаг по своей территории. Вот вагон замедляет ход, и в проеме двери действительно возникает светящееся радостью и любопытством большеглазое лицо никакой не девочки, а почти барышни с распущенными длинными волосами и строгим взглядом, совсем другой, чем виделось отцу. Иначе выглядела и по-российски элегантно одетая женщина, держащая девочку сзади двумя руками за талию. Дочь и жена. Прибыли. Наконец-то. Кранцев, не помня себя от радости, протягивает обе руки навстречу своим женщинам, тотчас же ощущает их неповторимое, драгоценное тепло и, прижимая к себе, бормочет что-то невнятное, но подходящее к случаю. Света не прячет слез, Аннушка вертит головой по сторонам и выдает первую полезную и лукавую информацию:

— Этот русский вагон ужасно старый, папа, больше ходить в Швейцарию не будет, не на чем будет нам ехать назад.

— Ну и слава богу, — реагирует папа, — разве вы приехали не насовсем? Я вас никуда больше не отпущу.

Казенная квартира расположена в не очень престижном, но уютном квартале Видоле, в трех минутах езды от вокзала, в верхней части города, в четверти часа ходьбы от постпредства. Три комнаты с самой необходимой мебелью, все столы уставлены цветами. Из холодильника достаются фрукты не по сезону — клубника, груши, манго — западная торговля сезонов не соблюдает. Слов пока произносится немного, все их слова со Светланой впереди, есть время. Впрочем, необходимый шум производит Анюта, которая с комментариями и восклицаниями бегает по незнакомой квартире, примеряясь к обстановке, исследуя свою комнату, свою кровать, кровать родителей и, конечно, телевизор.

— А видик у тебя есть? — кардинально вопрошает дочка из главной комнаты.

— Видик у нас есть, — правильно расставляет акцент папа, — чуть позже подключу.

Как здорово болтать о всякой неприхотливой ерунде со своими, обсуждать простые незатейливые детали быта со своей семьей! Кранцев испытывал настоящее блаженство, вводя новоприбывших в курс своего нехитрого и отныне уже бывшего распорядка дня: побудка, завтрак, служба, ужин, телевизор или прогулка. А по выходным — осмотр окрестностей. Теперь все это они будут проделывать уже втроем. А о том, как жить и что предпринимать дальше, они поговорят со Светой отдельно и обстоятельно.

* * *

Моложавый, но уже седоватый мужчина не спеша поднялся пешком на первый этаж Дворца Наций. Подниматься по лестницам без лифта на любой этаж до десятого стало у него в последнее время некоей манией, маленькой причудой, смысл которой состоял в освобождении от лишних килограммов, появляющихся после сорока пяти, несмотря на теннис, бассейн и воздержание в еде. Воздерживаться в еде и в питье Алексею Торопову, с его аскетическими манерами, было несложно, растолстевшая до неприличия супруга тоже как бы не возражала, догадываясь, что ее нынешние формы и есть основная причина окончательного угасания постельного пыла у ее супруга, который и раньше не очень-то радовал ее буйными ласками за долгие годы их брака по расчету. Расчета, конечно, с его стороны, скотина, как-никак она — дочка академика, директора НИИ, ее руки добивался невзрачный, но настойчивый аспирант Леша, такой у него был тогда ангельский вид, ну прямо сама добродетель. Ангелом был, когда защищал кандидатскую, когда ему пробивали место в ООН, а ведь все папочка-академик звонил по инстанциям. И вот уже семь лет как в Женеве, а тут еще и зарплату освободили. Не хотелось бы от этой лепоты возвращаться в разоренные родные палестины. Вот и решил Алешечка, что материальные цели в жизни его спутницы достигнуты, чего ей еще надо, денег хватает на все прихоти жизни и даже больше — на их совместную страсть собирательства антиквариата. Неужели еще надо в постели надрываться с непривлекательной женщиной.

По правде сказать, Лариса Торопова не очень страдала от отсутствия мужского внимания супруга. Жизнь определилась вокруг достатка, и нарушать это равновесие не выгодно никому из трех членов их семьи, хотя дочка не в счет: у нее скоро будет швейцарский паспорт, своя работа и своя налаженная жизнь в Женеве. Лариса сама себя всегда считала и ощущала некрасивой, ни один мужчина страстно не желал ее, и устойчивое, хотя и безразличное отношение мужа ее вполне устраивало, бабником и транжирой тот не был, а все антикварные ценности они приобретали вместе, все квитанции у нее хранились в шкатулке, и в случае чего — закон женщину не обидит. Да и папа-академик пока жив и в силе. Теперь надо лишь, чтобы Алексею продлили контракт в ООН. В общем, Тороповы знали, за что и как бороться.

Бросив последний взгляд в зеркало лифта и удовлетворившись увиденным, Торопов принял свойственное ему скорбно-мыслительное выражение лица и через мягко разъехавшиеся двери ступил на ковры гендировского этажа. В конце безликого, пустынного, полутемного коридора он, запасаясь самой подобострастной улыбкой, сначала просунул голову, а потом все тело в приемную.

— Бонжур, Франсуаз! Комман са ва, — на хорошем французском приветствовал он секретаря гендиректора, подтянутую, живую и, сразу видно, сметливую женщину лет за сорок.

— О, какая пунктуальность, Алекси. Можете входить, у шефа никого нет, — предельно вежливо, но без ответной улыбки пригласила Франсуаза. Ей ли было не знать, как часто и настырно последнее время звонил и просил об аудиенции этот российский сотрудник ООН. Явно по личному вопросу.

Торопов благоговейно постучал в тяжелую дверь и, приоткрыв ее лишь на четверть, протиснулся в щель, благо что был худ. Из глубины кабинета раздалось добродушное «Проходите, проходите, Алексей, смелее». И щель прикрылась. Дальнейшая беседа проходила за закрытыми дверями и была недолгой.

— Рад, рад видеть славного представителя семейства Никифоровых. Как супруга, как батюшка ее, достопочтенный Николай Митрофанович, в добром ли здравии пребывает, не давит ли шапка академика? Кланяйтесь при случае им от меня… Записку вашу прочитал и заботу вашу разделяю — надо, надо девочке доучиться, да и вообще, раз уж вработались, чего с насиженного места срываться… А как с постпредством рассчитываете все это урегулировать?

— Постпреду должны позвонить. Загвоздка лишь в том, что есть официальный кандидат на мою замену, он же курирует мой гуманитарный департамент. Некий Кранцев, сильный работник, на хорошем счету… У него есть поддержка кадрового управления МИДа…

— Ну, ничего, это пусть вас, Алеша, не беспокоит, кандидат есть кандидат, сколько их таких на разные посты. Важно то, в отношении кого будет достигнуто принципиальное решение… Подавайте-ка побыстрее заявку на постоянный контракт, я вашу просьбу поддержу и с постпредом переговорю… но только пусть Николай Митрофанович обязательно организует ему звонок и мне пусть не погнушается звякнуть или отписать, облегчить тем самым мою задачу, мол, было личное обращение высокого лица… Договорились? Так что думаю, все будет в порядке… Ну, а теперь идите… и кланяйтесь тестю… Немало мы с ним в МИДе щей похлебали, пока он в ЦК не перешел… а потом мне тоже в свое время подсобил… Так что идите и работайте спокойно…

Почти пятясь, царедворец Торопов, выполз из кабинета и теперь уже одарил сухощавую Франсуазу полноценно довольной улыбкой. Опытная секретарша мгновенно уловила в этой улыбке благоволение шефа к посетителю и ответила Торопову самой галантной гримаской из своего репертуара.

* * *

Разумеется, не ведая об этой интимной беседе, Кранцев тем временем выстраивал свои стратегические планы, сидя с женой на террасе у озера за скромной чашечкой кофе.

— Павловский только разворачивается как гендиректор ООН, и ему нужны фишки в глазах общественного мнения, какие-то неординарные мероприятия для поднятия авторитета, потому что на одной кабинетной работе много не выиграешь, рутина, крупных политических досье у него нет, политика делается в Нью-Йорке и в столицах, а чем-то ведь надо народ поразить. Вот он и решил развивать культурное направление, приглашать в ООН русских художников, артистов… Надо, Света, ему в этом помочь, чтобы заручиться его поддержкой. Я хочу попросить Франко Рицци, нашего друга-адвоката, организовать какой-нибудь частный ужин и вывести гендира ООН на женевские городские власти прежде, чем он сам с ними официально познакомится. Личные связи всегда приятнее. А больше у меня никаких возможностей не просматривается пока. Не мы же его в рестораны станем приглашать с нашей-то зарплатой… да и не пойдет он с нами.

Света подняла умные глаза на мужа и бодро сообщила, что как раз хотела поделиться одной идеей: на своем последнем месте работы в России, в Российском фонде культуры, она занималась программой поддержки юных талантов «Новые имена». Программа очень звучала и была заметна в России. Почему бы не пригласить потрясающих деток выступить в ООН с концертом. Творчество детей все любят, к тому же там одни вундеркинды, играют лучше мастеров. Для ООН, для Павловского такой концерт — тонко, гуманно и престижно. А деньги надо просить у спонсоров. Есть даже один в Женеве, Джон МакТеррелл, добрейший старик, приезжал в Москву, умилялся, слушая деток, и вызывался что-нибудь проспонсировать.

Кофе был отменного вкуса, от знаменитой мощной струи, бившей совсем рядом из недр Женевского озера, на террасу сыпались мелкие приятно охлаждающие брызги. Кранцев с восторгом смотрел на жену, восхищаясь ее смекалкой, и их дальнейшая совместная жизнь представлялась ему в самом лучшем виде. На том и порешили. И в тот же вечер Светину идею горячо одобрили друзья в Москве, дали добро задействовать Джона, и вот уже энергичная Светлана в соседней комнате разговаривает с кем-то по-английски. «Да, да, спасибо за поддержку, договорились, завтра будем у вас и все обсудим, спасибо за приглашение».

В другой квартире в это же время шел другой разговор.

— Ну все, с гендиром я вроде бы договорился, — рассказывал Торопов жене, разливая по бокалам белое сухое вино. — Он обещал решить. Завтра подаю заяву на постоянный контракт.

Аскетизм аскетизмом, а тонкие вина Тороповы ценили так же, как и дорогой антиквариат, регулярно складировали в подвале коллекционные бутылки, предпочитая, видно под влиянием женевских вкусов, белое вино, которое старались смаковать вдвоем, наедине, а не растрачивать на толпы всякий раз многочисленных, хотя и редких гостей… Отпив из тонкого бокала и удовлетворенно повертев головой, Торопов без энтузиазма прошел взглядом по бесформенному лицу супруги и как можно мягче произнес:

— Так что звони отцу, включай машину, пусть выходит на Павловского и дает отмашку по верхам, чтобы звонил постпреду, Каменеву.

Пухлое, как бы заплаканное, с неровной кожей лицо Ларисы на мгновение оживилось.

— Уже поздно, мои в Москве, наверно, уже легли, завтра же позвоню с утра… За удачу!

Она подняла бокал и несколько поспешно выпила содержимое до дна. «Что-то мать лихо закладывает в последнее время, — недовольно подумал Торопов, но вслух ничего не сказал, подумав про себя: — Пусть пьет себе на здоровье — должна же у женщины быть какая-то отдушина, лишь бы не приставала и хахеля не завела на стороне, хотя куда ей с такой комплекцией».

* * *

Кранцев осторожно припарковал машину в положенном месте и протянул руку жене, чтобы помочь выйти. Даже в этом престижном квартале Женевы — Шампель — надо быть очень внимательным. У швейцарцев не забалуешь — поставишь в неположенном месте, считай наверняка — получишь штраф франков на сто, неумолимый как рок, так что лучше не рисковать, хотя русская душа привыкла и просит парковаться где вздумается. Помпезная многоэтажка напротив, куда они направлялись, впечатляла. Сразу видно жилище не для бедняков и даже не середняков. Замысловатый, отделанный мрамором подъезд, консьерж, блеск начищенной бронзы и меди в лифте и вокруг. Мягкое необычное эхо звонка где-то в глубине квартиры. Дверь открыл, по всей видимости, сам хозяин дома, седовласый, стройный пожилой мужчина в безукоризненно отглаженной дорогой сорочке и с шелковым шарфом вокруг шеи. При виде гостей лицо его озарилось, как если бы он встречал давних друзей. Он пропустил их в прихожую и бросился к Свете, галантно помогая ей снять и пристроить на вешалке пальто, не переставая извергать какие-то восторженные фразы на условном английском, выражавшие его искреннюю радость от встречи.

Огромная светлого дерева гостиная поражала еще больше, чем сам дом, своим великолепием и вкусом. Гостям был предложен невероятных размеров диван, благоухающий тонко выделанной кожей, достаточно мягкий, чтобы испытать благостное чувство комфорта, и достаточно упругий, чтобы не провалиться слишком низко и, значит, почувствовать себя неловко. Только в этот момент в гостиной появился восточного вида человек, которого Кранцев определил как дворецкого, и стал расставлять на маленьком столике бокалы для шампанского, сухое печенье и фрукты.

— Дамир, мой ассистент, сириец, православный, — представил хозяин.

Джон МакТеррелл, судовладелец, провел детство в бедности, в рабочем квартале Лондона, где его отец-шотландец зарабатывал на жизнь механиком в гараже, а мама-гречанка воспитывала троих детей в православном веровании и создавала уют в небольшой квартире. Свои первые деньги Джон еще мальчишкой заработал в подсобке овощной лавки сразу после окончания войны, когда оживилась торговля. В школе ему было неинтересно, он предпочитал проводить время в порту, на пирсе, где всегда имелась случайная работа. Отец умер, когда сыну исполнилось 15 лет. Джон с трудом окончил восьмой класс и решил двигаться по жизни самостоятельно. Сначала его взяли стюардом на пароход, ходивший в Кейптаун. Заработанные деньги он удачно вложил в торговлю американскими велосипедами, которую открыл его старший друг Лепракис. Но как у многих греков, его настоящей страстью было судостроение, и начав, опять же удачно, с торговли маломерными прогулочными парусниками, он в 28 лет построил свой первый сухогруз на верфях, которые к тому времени приобрел Лепракис. В бизнесе ему везло больше, чем в любви. От первой жены остался сын, от второй дочь, у третьей — красавицы Мелины — было своих двое. На содержание всех этих близких нужна была уйма денег, не считая периодически заводимых любовниц, и Джон бешено и упорно работал, рисковал в бизнесе и в казино. И там, и там ему всегда невероятно везло. К моменту встречи с молодыми русскими гостями шестидесятипятилетний предприниматель считался восьмым по счету состоянием среди греческих корабельщиков и третьим в Женеве, владел замком в Шотландии, на земле предков своего отца, компанией по морским перевозкам в Пирее, куда влекла его греческая душа и где жила его матушка, фирмой по торговле зерном, гостиницей с рестораном в Лондоне и апартаментами в Париже, Венеции, Гонконге и на Багамах. Но поселился постоянно в Женеве. Здесь его устраивала налоговая политика, дискретная банковская система, общий комфорт и мягкий климат. Открытое волевое лицо, безудержная щедрость, мужская стать и врожденная элегантность априори делали Джона любимцем женщин и душой любого общества. От матушки он сохранил православную веру, простоту в обращении, и его неудержимо тянуло к русским, что было необычным для британца, живущего среди чопорных и ксенофобных швейцарцев, которые «безумную» Россию вовсе не жаловали. Готовность помочь, поделиться и тяга к исконно русскому, естественно, привели его в Российский фонд культуры, которому он уже несколько раз проплачивал какие-то проекты.

— Так выпьем же шампанского за встречу и поговорим о наших делах, — приподнято произнес МакТеррелл, как будто ему предстояло не потратиться, а подписать сулящий выгоду контракт. Жестом он велел Дамиру открыть вторую бутылку.

— Насколько я понял из предварительного разговора с вами, милочка, — Джон уже успел осведомиться у Светланы, как в старину обращались к женщине по-русски, и, поколебавшись между «сударыней» и «милочкой», выбрал второе, более нежное, — вы предлагаете мне организовать концерт русских детей в ООН. Что ж, возьмусь за это с превеликим удовольствием, но нужно будет составить четкую программу действий и подробный бизнес-план, определить исполнителей и договориться обо всем с главным бенефициаром — генеральным директором ООН, которого я не имею чести знать. Давайте-ка поужинаем с ним в ресторане отеля «Бо-Риваж» на этой неделе. Я поручу кому-то из своих работников подстраховывать вас в подготовке концерта и, конечно, сам лично буду следить за ходом операции.

Штаб будет размещаться в моей квартире, нам надо будет держать тесную связь и не упустить ни одной детали в составлении списка приглашенных, чтобы охватить цвет Женевы — власти, международные организации, бизнес, медиа, высокопоставленных и известных лиц. Rich and famous. Список буду строго контролировать сам. Рассчитываю на вашу серьезность в этом важном деле…

Кранцев и Света, сидя на уютном диване с бокалом шампанского в руке, не знали, как реагировать на этот поток доброты и щедрости, и только кивали, как китайские болванчики, с застывшими на лицах широкими, но искренними улыбками. Дети Советов, они привыкли к тому, что в их среде любое подобное предприятие поначалу натыкается на рутинное моральное сопротивление, потом на массу огорчительных технических и финансовых трудностей, волокиту, безалаберность и безответственность. С Джоном же, которого они увидели всего сорок минут назад, все казалось ясным и осуществимым. Кранцев чувствовал, что переборщил с шампанским, головка уже немного плыла, но он не мог остановиться отхлебывать щедро подливаемый Дамиром прекрасный шипучий напиток из Реймса — розовый «Дом Рюинар», самый древний и самый престижный… Они оба смотрели на Джона во все глаза и почти были готовы последовать за ним на край света. Вечер закончился запоздно после долгого разговора о жизни, о России, обо всем.

* * *

Через год после пришествия капитализма на русскую землю россиянам наконец разрешили обогащаться. Каждый понял эту задачу по-своему. Но стать богаче захотелось всем. Добродушные с виду либералы, взявшие власть, установили себе западные оклады и быстро перенеслись в мир благополучия. Те, кто сидел на госпредприятиях, — приватизировали их, а те, кто на сырье, — присвоили его и стали гнать за границу в немыслимых объемах, там же оставляя и припрятывая выручку. Те, кому это не нравилось или было завидно, нанимали киллеров и захватывали присвоенные средства производства и прочие богатства, чтоб самим завести виллы дворцового типа, крутые тачки, молодых любовниц и недвижимость за рубежом. Некоторых в свою очередь тоже убивали или сажали, но всех не перестреляешь и не посадишь. Со временем круг богатых россиян несказанно расширился и окреп.

Но Артему Кранцеву и другим российским дипломатам в далеком 1992 году знать это было не дано. Им было нечего приватизировать, красть или присваивать. Они крутились в своей убогой реальности на госслужбе. Во главе МИДа встал пронырливый и америкопослушный Андрюша Озеров, оказавшийся беспомощным и безразличным хозяином родного Министерства иностранных дел. Во многих зарубежных миссиях новой России перестали платить зарплату, прекратили отпуска. В Женеве, которая вместе с Нью-Йорком всегда считалась привилегированной загранточкой, выдача зарплаты не прекращалась. Раньше ее платили бы за счет средств, сдаваемых чиновниками ООН. Этот канал закрылся. Тогда смекалистая бухгалтерия предложила продать часть огромного парка автомашин, которыми всегда было богато женевское постпредство, и зарплата была обеспечена на время, пока Озеров утрясал новый бюджет министерства. Зуб на дипломатов почему-то нашелся у всех: у членов правительства, говорливых депутатов парламента, коррумпированных чиновников, злопамятных спецслужб, безалаберной «демократической» общественности, хотя от ельцинского разгрома МИД выиграл меньше всех, если не проиграл вовсе, так как надолго был оттеснен на периферию правительственных интересов. Общую неприязнь дипломаты вызывали уже тем фактом, что жили за границей, и, конечно, на фоне российского бардака, нелепостей и растущего обнищания масс это казалось потрясающей удачей, вернее, привилегией. Никто и не задумывался о том, что жили-то российские дипломаты за рубежом на скромную пайку, выделяемую все тем же хилым российским бюджетом, не говоря уже о разнице условий жизни в различных странах, среди которых были не только Женева или Оттава, но и Камбоджа, Афганистан, Бангладеш, Чад и т. п.

Конечно, воздух в Женеве был чище, чем в Нижнем Тагиле, но реальная жизнь людей слагается не только и не столько из воздуха. Чтобы чувствовать себя уверенно и быть довольным жизнью, хотелось прежде всего иметь надежную работу, регулярное повышение по службе, получать твердую зарплату, позволяющую решать хотя бы основные задачи этой самой жизни: поднять детей, помогать старым родителям, приобрести жилье, автомобиль, а почему бы и не дачу, иметь средства на отдых и лечение и… что-то отложить на черный день, тем более в России их случается немало. Так, по крайней мере, думал Артем Кранцев и большинство его товарищей по работе, временно и неуверенно обретавшихся в Женеве в ожидании дня, когда нетерпеливые московские коллеги начнут выпихивать их домой. Всем надо, всем хочется. А каждое возвращение означало неясный поворот в карьере и в судьбе, изнурительную борьбу и интриги за попадание в отделы, «перспективные» в смысле роста и следующего выезда.

А тут еще из новой России дыхнуло одуряющим запахом денег, наживы, беспредела и всего прочего, что раньше считалось постыдным и чуждым подчеркнуто целомудренной, но на деле, как все узнали, весьма гибкой и двуликой коммунистической морали. Теперь принято быть богатым, всесильным, прущим, наглым, алчным, жестоким, бездушным, распущенным. Это круто и клево. А бедных и слабых — в расход, пусть не путаются под ногами…

По крайней мере, именно это втолковывали Кранцеву два суроволицых парня в коротких волчьих шубах, диковато смотревшихся на улицах мартовской Женевы. Они позвонили ему с проходной постпредства, и хотя встречаться с частными лицами не входило в его обязанности, Кранцев согласился переговорить с людьми, сославшимися на Красный Крест. На листке с бланком Сибирского отделения Красного Креста значилось, что податели сего Петр Дергунов и Николай Частых направляются в Женеву для переговоров и установления контактов в целях сотрудничества. Еще бы, как же иначе? В краткой беседе выяснилось, что хлопчики действительно прибыли на берега озера Леман как бы от имени этой почтенной организации, а точнее, Сибирского фонда поддержки Красного Креста. Они утверждали, что любят Красный Крест, как своих близких, и делятся с ним доходами от разнообразной предпринимательской деятельности, а в Женеву прибыли на предмет расширения этой деятельности и в расчете на то, что господин Кранцев любезно поможет им установить кое-какие на сей счет полезные контакты, ибо его имя им дали в офисе Союза обществ Красного Креста в Москве. В частности, хором объяснили ребята, хотелось бы открыть небольшую швейцарскую компанию для простоты и быстроты расчетов по различным торговым сделкам, сулящим хорошие отчисления на счет Сибирского Красного Креста. «В обмен на освобождение от налогов соответствующих фирм», — без труда догадался Кранцев, уже наслышанный об изобретательности и напористости молодого русского бизнеса. А поскольку в просьбе приезжих не было ничего противозаконного, он тут же вспомнил об адвокате Франко Рицци, с которым его недавно познакомили на приеме в мэрии. Молодой адвокат сразу же проникся к Кранцеву пылким чувством доверия и на следующий же день пригласил его в маленький уютный ресторан в Старом городе. Выходец из итальянской части Швейцарии — Тичино — Рицци явно выпячивал свое «истинно итальянское происхождение», держался и щеголевато одевался как итальянец, не говоря уж о жестах, сопровождавших экспрессивную манеру речи.

— Скажу вам откровенно, Артьом, — заговорщицки и возбужденно начал он еще до того, как принесли салат, — наша встреча — шанс для нас обоих. Вы мне очень симпатичны, и я хочу вам помочь улучшить качество жизни. Я знаю, что русские дипломаты получают немного, так вот есть возможность увеличить ваши скромные доходы, причем законным образом, всего лишь помогая мне установить деловые контакты с русскими бизнесменами. О, огромный русский рынок только открывается, и надо успеть взять там свою долю, это большие деньги, Артьом, судя по немногим русским клиентам, которых я недавно приобрел…

Адвокат отхлебнул красного вина и лихорадочно продолжил:

— За каждый состоявшийся контакт я буду платить вам небольшие суммы наличными, чтобы избежать всяких следов в бухгалтерии — вам ведь это не нужно, не так ли, — ну, а если за контактом последует сделка — вы получите пять или десять процентов… Вас это устроит?

У Кранцева голова шла кругом. Ему нравился бифштекс с кровью, терпкое красное вино, и его будоражил разговор о деньгах. Никто никогда не говорил с ним о возможности легального заработка на стороне, чем дипломатам советской школы не пристало заниматься. Но Советского Союза больше не было. Вздыбилась новая, несоветская Россия, правящий класс которой взял своим лозунгом «Обогащайся кто как может!». Было бы глупо в этих условиях отвергать деловые предложения, если они позволят «законным путем» прирастить какие-то суммы к скромному семейному бюджету. «Может, хоть копейки считать перестанем», — с горечью подумал Кранцев о Светлане и Аннушке и просто, без выкрутасов ответил:

— Я согласен вам помогать, но… чтоб все законно…

— Супер! Я верил в ваш здравый смысл, деньги сегодня играют огромную роль в нашей жизни, — судя по всему, Рицци нравилось слово «огромный», по-французски энорм… — К счастью, это поняли наконец и в России. Ваша жизнь должна измениться, с деньгами у вас появится ощущение свободы, кислорода счастья… И уверяю вас, вам не о чем беспокоиться в плане законности, адвокатская контора «Рицци и братья» в Лугано существует сорок лет, мой брат ее унаследовал от отца, а у того тоже были братья… Я представляю ее интересы в Женеве, и, как швейцарская фирма, мы действуем в строгом соответствии со швейцарскими законами… Конечно, не слепо… Чтобы получать максимальную прибыль, надо уметь правильно пользоваться национальными законами и передовой практикой в мире бизнеса. Мы тесно работаем с крупнейшими швейцарскими и некоторыми зарубежными банками… Нам доверяют и позволяют открывать личные счета… даже для русских… Есть и другие возможности… вы что-нибудь слышали об офшорных компаниях? (Кранцев изобразил гримасу удивления.) Так вот, это тоже можно предложить русским клиентам, желающим надежно и дискретно управлять своими капиталами…

От услышанного голова продолжала идти у Кранцева кругом и после кофе, и когда они вышли на улицу. Мир вдруг показался ему лучезарным, полным надежд и прекрасных тайн. А всего-то надо было поискать богатых клиентов из России для этого славного итальяшки с черными как смоль, вьющимися, зачесанными назад и набрильянтиненными волосами. Свете можно будет наконец купить дубленку, нужное количество платьев, приодеть дочку. «Себе куплю такой же клетчатый пиджак, с двумя разрезами сзади, и такой же желтый галстук к голубой рубашке в полосочку», — скромно подумал Артем и улыбнулся.

В общем, совершенно естественно имя Рицци вспыхнуло в его голове, когда парни в волчьих шубах спросили про открытие компании и ее счета в швейцарском банке. Через полтора часа они уже сидели на жестких, претенциозно-модерновых креслах в кабинете адвоката, который гибко, по-кошачьи ходил взад-вперед перед гостями и, поминутно поправляя свой яркий и дорогой галстук, излагал варианты и стоимость открытия небольшой швейцарской фирмы, попутно пытаясь выяснить финансовую состоятельность клиентов. Те немногословно дали понять, что в своей родной Сибири контролируют какую-то долю производства и вывоза редких металлов, целлюлозы, полиэтилена, алкоголя, владеют разветвленной сетью продуктовых магазинов и бескрайними, по их словам, пространствами земельных угодий, в том числе покрытых качественным лесом или полезными сельхозкультурами. «Не коноплей ли?» — полушутливо-полусерьезно подумал Кранцев. По всему было видно, что рассказ постепенно согревал недоверчивую душу адвоката, но ему хотелось получить материальные подтверждения услышанного. Словно угадав его сомнения, один из визитеров как бы невзначай раскрыл небольшой портфельчик из желтой кожи и двумя руками вынул из него несколько пачек зеленоватых банкнот.

— Ноу проблем, — для важности по-английски сказал он. — Нет проблем. Средства у нас всегда под рукой. Такие времена. Тут восемьдесят штук… на первое время… формальности там какие, ваш гонорар, представительские расходы. Достаточно? Когда будет готово?

Кранцев перевел на французский, сдерживая участившееся дыханье. Доллары пачками в сумке он видел только в кино про гангстеров, в руках же никогда не держал больше двух с половиной тысяч франков, и то только в день получки. Но Рицци, судя по всему, ничуть не смутили ни портфель, полный налички, ни простецкая, как у портного, постановка вопроса о выполнении заказа. Похоже, ему было не впервой получать сразу столько кэша. Он бережно принял деньги и, присев к столу, выписал на своем бланке расписку в получении означенной суммы на временное хранение.

— Через два дня эти деньги будут на вашем личном счете в надежном партнерском банке, с гонораром спешки нет, успеется. Компания будет оформлена через два-три дня, но какие-то операции вы сможете уже осуществлять через временный счет будущей фирмы в нашем банке. Советую параллельно открыть офшорную компанию, скажем, на Британских Виргинских островах, для удобства расчетов. Это стоит недорого, три-четыре тысячи долларов, но повышает надежность хранения капиталов… Я представлю вам проект типового бизнес-плана развертывания деловой активности компании… которая будет, кстати, как называться? «Петронэкс»? Неплохо… Запишем… и будем действовать… У меня пока в штате нет переводчика, поэтому связь держим через Артьом… А теперь нам придется расстаться, у меня другое рандеву… Всего доброго и желаю успехов… общими усилиями…

С этими словами Рицци улыбнулся своей самой лучезарной улыбкой и протянул руку для пожатия. На улице парни сообщили, что голодны и хотели бы пообедать все втроем в «хорошем, желательно экзотическом ресторане». Кранцев понял, что его хотят отблагодарить за услуги, и даже если рассчитывал положить в пустой бумажник хотя бы несчастную сотенную купюру, вынужден был принять приглашение, хотя экзотическую кухню не жаловал…

Они пересекли по мостику вытекающую из Женевского озера великую французскую реку Рону, миновали гостиницу «Бристоль», где остановились приезжие, и спустя четверть часа уже сидели в пустынном об эту пору мрачноватом зале индийского ресторана возле вокзала. Волчьи шубы мирно повисли на вешалке, вызывая заметное благоговение у персонала по отношению к необычным клиентам. Благоговение перешло в изумление, когда, заказав все имеющиеся в меню закуски и самые дорогие блюда, клиенты потребовали принести и поставить на стол бутылку виски, выбрав двенадцатилетний односолодовый «Гленливет», объема которого местным посетителям хватило бы, наверное, на месяц. Виски было разлито в три винных бокала и, после краткого благодарственного обращения к Кранцеву, по-русски опрокинуто в глотки под оторопелым взглядом официанта. Впрочем, крепость напитка не помогла перебить огнедышащий жар перченых яств. Не привыкший к таким нагрузкам Артем быстро охмелел, хотя и не настолько, чтобы потерять нить вроде бы бессвязного, но вполне делового разговора.

На первых порах ему устанавливается, нет, не зарплата, а что-то вроде премиальных за совместную работу при каждом приезде сибиряков в Женеву. Что-нибудь порядка двух тысяч франков. А там будет видно, в зависимости от того, как пойдут дела. Устраивает ли его эта сумма? Еще бы, при чистой зарплате в постпредстве, составляющей около двух пятисот, это больше половины. Наконец-то можно будет начать копить на машину. В его обязанности войдет договариваться о встречах, переводить переговоры, подыскать место для офиса и осуществлять общий надзор за ходом формальностей по открытию фирмы. Ну и помалкивать, конечно… А когда фирма откроется и наберет ход, можно будет подумать и о постоянных функциях… Пойдет?

* * *

Думал ли еще полгода назад беспечный Кранцев, что его «функции», а значит, трудоустройство и заработок будут обсуждаться в компании каких-то подозрительных, диковатых мужиков с карманами, набитыми пачками неизвестно каким способом добытой валюты. Но ведь не воровать же и не убивать ему предлагали, этим новым русским нужны его профессиональные услуги, его понимание языка и зарубежной жизни в обмен на их деньги. Конечно, из щепетильности можно было отказаться и гордо продолжать получать свое скромное жалованье в постпредстве. Но ведь времена изменились, все, буквально все ринулись за заработком. Ему иногда казалось, что в России стяжательство перестало быть постыдным пороком и постепенно превращалось почти что в добродетель и показатель умения жить. Наркотик приобщения к роскоши быстро проникал в сознание масс, простой, советской жизни уже не хотелось. Каждый третий россиянин, неизвестно почему, стал считать, что именно он достоин иного, высшего уровня достатка. И этот уровень превращался в единицу измерения и оценки людей, событий, дел и вообще человеческих отношений. В Женеве, например, за два года после исчезновения СССР характерной приметой обновления России стал подобный девятому валу наплыв в Альпийскую республику разношерстных русскоязычных деловых людей, лихорадочно ищущих контакты для получения кредитов, открытия коммерческих компаний и счетов в банках, размещения на этих счетах немыслимых сумм наличными и даже в виде золотых слитков, ввозимых в огромных чемоданах, сумках, атташе-кейсах и даже в картонных коробках. Никого не смущало при этом, что бравая швейцарская таможня охотно не дает, а берет добро, но не горит выпускать его из своих цепких и рачительных банковских рук. Сотни прозорливых адвокатов и дельцов в Швейцарии, с хорошим нюхом, подключились к обслуживанию деляческой лихорадки с Востока, помогая новым русским войти в царство капиталистического преуспеяния и неуемного потребления и там освоиться. Один за другим в городе Кальвина открывались офисы ведущих и не ведущих российских банков и фирм, но многие быстро попадали на деньги и тут же исчезали, а другие, наоборот, закреплялись и начинали процветать. Престижные бутики на лучших торговых улицах Женевы широко распахнули двери, расправили крылья и не успевали оформлять таможенные скидки на массивные закупки щедрыми русскими клиентами брендовых драгоценностей, часов, элитных марок одежды и прочих предметов роскоши.

По почину советских, а ныне российских спецслужб, прозорливо взявших на себя роль застрельщиков и пионеров перевода партийных денег в производительный и компрадорский частный сектор, многие мидовцы тоже вошли в искус и призадумались о своем месте в общенародном состязании смекалки, и те, кому не хватило места в престижном аппарате президента, правительства или парламента, начали потихоньку перебегать в растущие как грибы частные компании и фирмы, где каждый надеялся подороже продать свои знания и навыки общения с заграницей, а следовательно, зарабатывать на нормальную жизнь в России эпохи пещерного капитализма, а не прозябать на унизительные мидовские сто пятьдесят долларов в месяц.

Надо сказать, что адвокатская контора «Братья Рицци и партнеры» нашла свое скромное, но золотоносное место в этой буче и деятельно участвовала в организации «приема» российских нуворишей в практичной Гельвеции. Франко Рицци при каждой встрече сыпал все новыми и новыми названиями фирм и именам людей из России, с которыми завязал знакомство. Среди них был то глава строительной компании, купивший виноградники Шабли, то владелец сети профильных магазинов в нескольких городах России, вывозивший с крепкими помощниками элитные часы из Швейцарии в больших чемоданах, чтобы не украли на таможне, то бывший советник советского посольства в Париже, организующий крупные поставки в Россию американских куриных окорочков, то сын нефтяного магната, пожелавший поселиться в Женеве. Все они желали, для надежности, зарегистрировать компанию на швейцарской земле и открыть счет в швейцарском банке.

По-видимому, Женева с ее гибкими законами, банками и тайной вкладов казалась тогда всем русским самой притягательной точкой для этого. Землей обетованной. Регулярно общаясь с Франко Рицци, а иногда даже соприкасаясь с его делами в качестве неофициального переводчика, Кранцев не мог похвастаться, что приводил к нему одного за другим новых миллионеров, разве что двух-трех обычных клиентов за год, но зато поднаторел по части знаний о диком бизнесе по-русски и причинах глубокого интереса, на грани любви, ловчилы-адвоката к России. К тому же эти знания ежедневно пополнялись щедрыми сообщениями и комментариями швейцарской прессы о тех или иных перипетиях и авантюрах российских нуворишей в Альпийской республике. С ехидцей, например, подавались и смаковались подробности ареста в Женеве известного российского криминального авторитета Михася и суд над ним, выигранный его швейцарскими адвокатами, злоключения компании «Белогорнефть», якобы действовавшей в интересах замгенпрокурора РФ, ввоз через границу в Швейцарию нескольких чемоданов золота какими-то должностными лицами из Киргизии, возникновение в Женеве непонятного Центра содействия экономическому развитию Казахстана, обнаружение таможенниками невесть откуда прибывшей большой партии якутских алмазов и т. д и т. п. Не остались незамеченными также открытие в центре Женевы огромного филиала банка «Менатеп», темной компании «Андава» в центре Лозанны, а вслед за ними грибной россыпи филиалов других российских банков и компаний по всей Швейцарии («Алреа», «Сибеко», «Онексфин», «Промстрой», «Медпромэкс» и проч. и проч.). Благодаря приливу клиентов из России и стран СНГ резко в гору пошли дела у некоторых женевских торговых и развлекательных точек, в частности шикарных бутиков на престижной улице Рю дю Рон, часового магазина «Амбассадор» и популярного кабаре «Вельвет». А бесконечные сообщения прессы об открытии фирм и поисках кредитов русскими бизнесменами, приобретении ими фешенебельной недвижимости за десятки миллионов и элитных часов за десятки тысяч франков читались как захватывающие романы Дюма или Стивенсона. Возбужденно перечисляя звонкие имена и названия компаний деловых пришельцев с Востока, Франко Рицци то и дело провозглашал: «когда все устоится», он возьмет Кранцева в свою контору для контактов только с русскоязычными партнерами.

Звучало соблазнительно.

Конечно, сам Кранцев считал, что наилучшим вариантом для него был бы переход на работу в ООН, но эта перспектива пока еще только прорабатывалась и даже не вырисовывалась. Да и желающих было больше, чем нужно. Так почему бы не принять плату от заезжих чудаков за, возможно, сомнительные с точки зрения былой партийной морали, но не противоречащие законам капитализма услуги… Прощаясь в полутемном холле гостиницы «Бристоль», Петр проворно сунул Кранцеву в карман пиджака какой-то конверт.

— Пять тысяч франков под отчет, ну там угостить кого, телефон, транспорт и проч. Встретимся через пару месяцев, когда фирма будет зарегистрирована… тогда и побалакаем о деталях… А пока — бывайте, Артем, ни пуха вам в вашей Женевочке…

Оставшись один, Кранцев рассеянно нащупал в кармане конверт. Пять тысяч… под отчет… Никогда у него не было таких денег… Не бойтесь, ребята, не прогуляю, все будет тип-топ… Правда, ощущение, что можно пойти и потратить, пьянило, но надо знать трусишку Кранцева, первой тревожной мыслью которого было: бог весть откуда свалились эти бабки, надо поаккуратнее, не потратить лишнего, а не то ненароком еще пришьют дело за эдакую сумму… Но несмотря на тревогу, в душе все равно теплилось радостное ожидание грядущего укрепления материального благополучия… Неожиданное прибавление в бюджете стало для Артема только началом в череде открытий чудес-расчудес резво стартовавшего российского капитализма, решившего обосноваться и укрепиться за пределами родины.

* * *

Впрочем, чтение сообщений об освоении Женевы русскими предпринимателями быстро надоедало Кранцеву, если не огорчало — «живут же люди». Хватало своих забот. Прояснить перспективы устройства в ООН он наивно рассчитывал в разговоре с Тороповым. Не договариваясь заранее, он нашел этого рядового сотрудника ООН в его небольшом, плохо освещенном кабинете в дальнем углу третьего этажа. Нельзя сказать, что Алексей Торопов значился в списке больших симпатий Кранцева. Это была даже не неприязнь, а скорее брезгливость. Слова и жесты этого человека вызывали сомнения, а манеры казались слащаво-скользкими. Это началось не сейчас, с Тороповым они впервые встретились еще в Нью-Йорке, где Кранцев оказался по случаю очередной гуманитарной конференции, а тот тихо трудился в Юридическом департаменте. Случай свел их в продуктовом магазине, куда они, оба приглашенные в гости к общему приятелю, зашли отовариться. Кранцев быстро, долларов на двадцать, набрал в корзинку простой закусон — нарезку ветчины, орешков, каких-то овощей-фруктов — и встал в кассу. Поскольку предложения разделить расходы от спутника не поступило, он полез за бумажником, и в этот момент Торопов предложил воспользоваться его карточкой для освобождения от семипроцентного налога. Он упорно тянул карточку, вместо того чтобы предложить деньги, но Кранцев, сказав «да мелочь все это», продвинулся в кассу, расплатился и сдачу в монетках не взял. На улице Торопов подошел поближе и, приблизив свое серьезное, назидательное лицо к уху Кранцева, вполголоса произнес:

— Зря ты карточкой пренебрег… Мелочь-то она мелочь, да, может, на эти центы нашим ребятам в Афганистане пули отливали…

Крыть такое было нечем. Опростоволосился тогда Тёма, что и говорить. Потрафил, так сказать, врагам… Увидев Торопова в Женеве чуть больше года назад, Кранцев понял, что тот ничуть не изменился. Все та же манера на службу всегда облачаться в неказистый, поношенный костюм, серую рубашку со старомодным коротким галстуком, ходить медленно и чуть понуро, сгорбленно как бы под бременем мировых и житейских забот, говорить тихо, занудно, не повышая голоса, и смотреть на собеседника исподволь, уныло и безразлично. Именно таким он увидел и хорошо запомнил Торопова, когда в самой первой, ознакомительно-разведывательной беседе в Женеве тот вместо ответа на прямой вопрос о том, сколько ему осталось до конца контракта, прямо-таки запричитал:

— Ой, не поверишь, страшно хочется домой, прямо душа рвется, как ни приятно в Швейцарии, а тянет на родину, к своим, так сказать, очагам, в лес, на дачу, услышать родную речь… Завтра же собрался бы и уехал, только вот дочке надо бы доучиться, закончить школу, тогда и отъезд можно планировать…

Эта беседа состоялась уже около года назад, и уже потом, сразу после провала августовского путча, Торопов униженно просил согласия Кранцева на продление своего контракта еще на год. А тому и не к спеху было, знать бы о грядущих вскоре переменах… В конце концов, подошло время прояснить планы Торопова на отъезд.

— Привет, Алексей, извини, если побеспокоил, — негромко произнес он, войдя в кабинет Торопова.

Тот не сразу откликнулся, впившись взором в компьютер, как будто дочитывал крайне важный документ, но затем перевел взгляд на Кранцева и расплылся в приветливой улыбке.

— О, Артем, каким ветром… рад видеть… пойдем-ка выпьем кофейку… я угощаю.

Они спустились на первый этаж, пересекли двор и через шестой подъезд вошли в широкий вестибюль, где располагались бытовые службы ООН: почта, банк, турагентство, газетный киоск и бар для прессы. Кроме бара для прессы, на третьем этаже работал еще бар для делегатов. Кофе в ООН славился своим качеством и дешевизной. Заведенный ритуал служащих ООН предполагал непременное посещение кафетерия поутру, сразу или вскоре по приходе на работу, а затем бесконечные заходы туда в течение дня. Все по очереди приглашали друг друга выпить кофе, благо что затраты были невелики.

Прекрасно понимая, о чем пойдет речь, Торопов не спешил завязать разговор, он достал и медленно закурил престижную коричневую сигарету «Парламент Блэк Рашен» и выжидающе уставился на Кранцева, предоставляя ему решать проблему затравки беседы. Но Артем решил не миндальничать с этим хлыщом.

— Ну что, Алексис, как дела, какие планы по работе, когда начнем размен, мне ведь тоже надо планировать свою жизнь, — без раскачки, в лоб спросил он.

Торопов не стал тянуть резину, зная, что Кранцеву можно дать любой ответ.

— Да все вроде идет по плану, на дворе март, впереди еще полгода, время есть, в мае начну собираться.

«Ну, слава богу, дело сдвинулось с мертвой точки», — подумал Кранцев, а вслух вполне дружелюбно сказал:

— Ты не думай, Алексей, я не подгоняю, вопрос как бы предрешен, а время летит быстро, кадровики пока все оформят, такая волынка… все же переход в ООН.

«Черта с два предрешен, погоди, парень, еще не вечер», — раздраженно подумал Торопов, а вслух озвучил:

— Да не дергайся ты, Артем, было бы указание, все они оформят вовремя, не ты первый, не ты последний… ну, я пошел… остаемся на связи.

Вернувшись в кабинет, он присел к компьютеру, поиграл клавишами, вызвал уже заполненный стандартный формуляр заявления на предоставление постоянного контракта, перечитал его, поставил электронную подпись и, нажав нужную кнопку, отправил в кадровую службу, а копию — гендиректору Женевского отделения ООН И.Е. Павловскому.

Иван Ефремович Павловский, стоя у окна своего безразмерного кабинета, разглядывал огромную скульптуру в виде земного шара, воздвигнутую перед невидимой для посторонних глаз частью здания ООН, некогда задуманной как фасад, но в силу обстоятельств превратившейся со временем в свою противоположность. Высоко вознесшийся псевдофасад был повернут лицом к нисходящему в сторону озера бескрайнему газону-лугу, где время от времени паслись чьи-то забавные овечки. Газон там и сям был усеян скульптурами, подаренными ООН различными странами. Нельзя сказать, чтобы это были шедевры. Земной шар был укреплен над озерцом и был почти не виден из-за разросшихся со временем густых кустов, под которыми ютились и важно прогуливались павлины. Вокруг глобуса полоскались на ветру флаги государств — членов ООН, тоже, как и вся эта лепота, невидимые для случайных прохожих… «Надо бы перенести флаги ближе к выходу, чтобы их видели с площади Наций», — машинально подумал гендиректор. Озаренный революционной мыслью, он подошел к столу, уселся поудобнее и попросил секретаря связать его с главным инженером. Франсуаза воспользовалась моментом, чтобы сообщить боссу о том, что некий Кранцев просил о встрече с ним.

— Да, хорошо, пусть зайдет к концу дня, — сразу согласился босс. Поручив главному инженеру представить развернутое техническое обоснование о переносе флагов на аллею, ведущую к главному входу, Иван Ефремович наклонился к тумбочке стола, щелкнул ключиком и достал маленькую пластмассовую коробочку, до половины заполненную визитными карточками. Играя губами, словно что-то шепча, он принялся сосредоточенно раскладывать карточки на столе.

Людмила Пахомова, Люся, ответственный сотрудник секции обслуживания конференций. Как пробивали ее на этот пост десять лет назад. Хороший, лояльный сотрудник, симпатичная женщина. Дочь генерала, племянница члена Секретариата ЦК КПСС, хотя сейчас это и не важно, но было важно тогда. Ждет повышения, получит его в конце года, случай не трудный…

Александр Березин, Саша, редактор-переводчик в Русской секции, веселый парень, бонвиван, сын покойного Гены Березина, генерала КГБ, замгендиректора ТАСС, с которым когда-то кантовались в Нью-Йорке. Этот хочет повышения и перевода в Нью-Йорк. Тоже не очень трудный случай. Надо только сказать ему, чтобы не портил отношения со своим прямым начальником — заведующим Русской секцией. Иначе вмешательство русского гендиректора ООН на стороне рядового русского сотрудника против русского начальника будет затруднительным… слишком очевидная пристрастность.

Константин Орехов, Костя, завсектором в кадровой службе, доверенное лицо и сторожевой пес моих интересов в кадрах, можно положиться как на себя, ни шага не ступит без указания сверху, ждет повышения, это решаемо, но, наверно, в следующем году, надо только сначала убрать эту пьянчужку голландку, его начальницу…

Алексей Торопов, ну, насчет этого вроде бы договорились…

Всеволод Павлычев, Сева, надежный малый, был мне хорошим помощником в МИДе, близкий друг нынешнего министра, они вместе учились, трудится пока в постпредстве первым секретарем, ждет места в ООН. Этот случай потруднее, так просто по звонку его не сунешь куда попало, надо найти место, на которое Россия может твердо претендовать, чтобы заручиться поддержкой МИДа, а уж потом прозванивать коллегам. Надо будет прозондировать у Сайеда бен Хана, старого друга, его как раз назначили представителем Генсека ООН по Афганистану с офисом в Женеве, симпатичный такой маленький домик на лужайке рядом с новым зданием ООН… И надо осторожно действовать, ох осторожно, а то, не ровен час, найдутся желающие стукнуть Генсеку, что, мол, русский зам своих в ООН протаскивает… по блату, а на кой хрен мне это надо, самому бы досидеть и второй срок получить… Особого давления из Москвы нынче нет, все, кто надо, хотят прорваться в новые структуры власти, в большой бизнес, чтобы при бабках и начальником быть у себя дома… А в МИДе нет дураков кого-то в ООН толкать, такой царский подарок… такие деньги, разве что брата министра, так у него нет брата. Иначе просто головная боль всех пристраивать, да всех и не пристроишь, прошли те времена… нет больше у России веса… как бы Озеров с Госдепом ни братался… хорошо еще, дали мне эту Женеву… Хоть немного кудряво пожить, а то ведь могли вообще русского замгенсека прокатить… так и сидел бы сейчас заместителем министра под Озеровым, этим пацаном, своим бывшим подчиненным, помню, как еще мальчиком в отдел пришел… Cколько еще этих карточек, сколько людей, всем надо, а может Павловский всем сделать или не может — никого не интересует, хоть разорвись, одна головная боль…

В этом месте мысли гендиректора вместо того, чтобы пойти вширь и ввысь, резко вернулись на грешную землю. Он поморщился и сложил карточки обратно в коробочку. Визитки Кранцева среди них не было, но образ возник. Ах да, еще этот Кранцев Артем, как же, помню, работал такой в гуманитарном отделе в МИДе, писал еще какие-то выступления для меня, толковый малый, сейчас первый секретарь в постпредстве, тоже небось решил податься в ООН, вот только никто за ним не стоит, ну да каждому свое, ладно, пусть заходит, потолкуем о том о сем…

Где-то около шести вечера Кранцев появился в приемной гендиректора. Франсуаза всегда тепло его принимала и приветливо улыбнулась вошедшему. Это был один из редких русских, кто хорошо говорил по-французски, никогда не заискивал перед начальством, не делал вид, что заигрывает с ней, в расчете на ее расположение, держался просто и корректно, может быть, немного напряженно, все-таки гендир — большая шишка, да еще глаза выдавали некоторую иронию при созерцании торжественной суеты, обычно царившей в приемной главного лица ООН.

— Можете войти, — пригласила она, — а потом расскажете, как ваши дела.

Кранцев застал гендиректора у карты мира, закрывавшей полстены.

— Да-а, неспокойно в мире, — произнес тот вместо приветствия, как бы приобщая посетителя к глобальной политике. — Проблем все больше, а денег у ООН все меньше.

С этими словами он пригласил Кранцева сесть в глубокое кожаное переговорное кресло и разместился за столом напротив, не переставая приветливо улыбаться.

— С чем пожаловали, молодой человек?

Кранцев, которому было уже давно за сорок, смутился, но начинать с личных просьб было бы не мудро с его стороны, и он сжато, но доходчиво изложил идею детского концерта в ООН. Услышав про спонсора и поняв, что, кроме бесплатного предоставления зала, администрация ООН расходов не понесет, гендиректор улыбнулся еще шире и охотно согласился поддержать начинание и для этого встретиться с Джоном МакТерреллом на ланче в один из ближайших дней.

— Я поручу нашей культурной службе оказывать вам всяческое содействие, — закивал он, тихо радуясь простоте просьбы.

А вот вторая часть кранцевского доклада радости, похоже, у гендира не вызывала, хотя, как опытный дипломат, он постарался этого не показать и отделаться общими местами.

— Что ж, ваше стремление работать в ООН похвально, Артем Васильевич. И хорошо, что постпредство внесло вашу кандидатуру на замену Торопову. Скажу больше: замена достойная, человек вы компетентный, дисциплинированный, трудолюбивый. Организации такие люди нужны. Надеюсь, что и руководство, и управление кадров МИДа высказались в вашу поддержку…

Он наклонился через подлокотник поближе к Кранцеву, как бы для доверительного разговора.

— Скажу вам прямо, ООН переживает трудные времена… нехватка ресурсов… никакого маневра в области набора кадров, все строго контролируется из Нью-Йорка, продвижение каждого кандидата — сущая морока… Но, как вы понимаете, если ваша кандидатура пройдет сито кадровой службы ООН, я окажу ей самую горячую поддержку… уж вы можете на меня положиться в этом случае…

Конечно, Кранцев предпочел бы услышать, что гендиректор окажет поддержку его кандидатуре до прохождения фильтров кадровой службы ООН, но что возьмешь с такого важного человека, спасибо и на этом. Он вежливо поблагодарил и попрощался. У выхода из кабинета гендиректор долго тряс ему руку, приглашая заходить еще, когда понадобится, и подтвердив свою готовность отобедать с Джоном МакТерреллом.

Франсуаза смотрела на него вопросительно-сочувственно, словно ожидая сообщения о победе, но на ее повторный вопрос «Как дела?» Кранцев односложно ответил: «Все в порядке». Так у них принято на Западе, никто не поймет, если начать подробные объяснения. Интуитивно он ощущал, что ему продали тухлые яйца, но убедиться в этом пока не было возможности.

* * *

Из зеркала на Людмилу Пахомову глядела высокая, голая, вполне еще сексуально привлекательная женщина лет сорока. Так она сама себя определила. Правда, бренность увядающего тела, скрываемая на службе узкими юбками, блузками, пушапами, колготками и прочими дамскими ухищрениями, уже была видна при таком откровенном просмотре, да еще при дневном свете. Бедра начали расплываться, грудки провисают, руки в плечах, черт возьми, пухнут, несмотря на диету, животик, некогда гордость его владелицы, тоже начинает выдаваться вперед. В остальном пока все нормально: поджарые ноги, крепкие ягодицы, очаровательный изгиб спины над попочкой, мощный, выпуклый, постриженный по моде лобок, который так притягивает Луизу. В конце концов, она начальница и от нее зависит твое положение, что делать, если ей нравятся женщины. И потом она такая мастерица на ласки, чистая, душистая, изобретательная, сильная, внимательная. Ни один мужчина такого наслаждения не давал тебе за всю твою небогатую личную жизнь. За рождением ребенка, недоношенного, но родного Бореньки, последовал развод, и потом были, конечно, какие-то короткие, необязательные и незапоминающиеся встречи, какая-то неопрятная суета с подпитыми чужими мужиками, отловленными на вечеринках. Но не было того, единственного и исключительного, который только для тебя и только с тобой, долго, основательно, вкусно, виртуозно. Как Луиза. Ну, а потом, карьера в ООН требует усилий, самоотречения, надо зарабатывать деньги на жизнь с Боренькой, который уже подрос и которому нужен присмотр и материнская нежность. Тут уж не до мужиков, да и где их взять, они ищут молодых, бедовых, послушных, озабоченных, распущенных, доступных. Строгая ООН-леди отпугивает. Иностранцы — вялые козлы, наши — трусливые котяры. Разве что Кранцев, ладный, подтянутый, пружинистый, нервический. С ним, наверное, можно обалдеть от сладости. Так он в твою сторону никогда и не смотрит, о своем чем-то думает, нет поиска во взгляде, да и жена с дочкой к нему сейчас приехали на постоянно. Женщина в соку… Красотка… Скорее Березин подошел бы, активный самец, умеет ухаживать, прекрасный любовник. Помнится, с ним тебе было хорошо, да мало. Он парень заводной, ветреный, любит красивую жизнь, положиться на него невозможно, бегает от своей тухлой жены, но с опаской, у той папа все еще с органами не порвал, может и прижать. В общем, типичный б…дун, рассчитывать на него не приходится.

От определения Березина у Люси вдруг ослабли ноги, где-то внутри, в потайном месте разгорелся огонек, взгляд повело. Она прогнала неожиданное и ненужное сейчас желание. Вот еще, пусть лучше все это достанется Луизе, а ты подождешь лучших времен, когда появится свой мужик — ласковый, заботливый, жадный до конкретно твоего начавшего увядать, но еще сочного тела. Надо продолжать ждать и надеяться… Пахомова решительно вытерла тыльной стороной ладони навернувшиеся на глаза слезы.

В раскрытую балконную дверь ворвался прохладный ветерок, и женщина у зеркала зябко поежилась. Все-таки голая, а на дворе начало апреля, хоть солнечно, но жары нет. В доме напротив живут Тороповы, и при желании с их балкона на таком же четвертом этаже, ну, может быть, не глазом, а в подзорную трубу, можно было рассмотреть голую Паховому. Но с Торопова, этого хлыща, станется, тоже боится жены как огня. Хотя мужчина он привлекательный, жилистый, злой. На секунду жаркая волна толкнула ее к балкону, вот выйду какая есть на свой балкон, пусть все смотрят, не уродина. Ей безумно, до спазм в животе захотелось, чтобы кто-то увидел ее сейчас такой, как она есть, в чем мать родила. Надо будет этим летом уехать в отпуск куда-нибудь на острова, к натуристам, отвести душу, мука все время быть одетой и никому не нужной. С этой конструктивной мыслью Люся Пахомова подошла к туалетному столику и допила остававшийся джин с тоником. Чтобы взбодриться, она обычно пила виски или граппу, а чтобы расслабиться — джин или мартини, но при оказии ничего не имела против кальвадоса, рома и других имеющихся в наличии горячительных напитков, кроме вульгарной водки, даже элитного качества. Она меланхолично погремела оставшимся в стакане льдом, одним махом высыпала его в рот вместе с дольками лимона, разгрызла все это и стала медленно одеваться.

С балкона Торопова действительно можно было бы при желании рассмотреть обнаженную Пахомову, но только таких желаний у того никогда не возникало, и подобная идея ему даже и в голову не могла прийти. В его личной видеотеке, если понадобится, было достаточно крутой эротики с отборными разнузданными телками. А в голове хватало других забот. Одна из них, если не главная, — как всякий раз снова и снова пробуждать в себе влечение к обрюзгшей и неряшливой жене, чтобы поддерживать необходимую иллюзию гармоничной семейной жизни. Обнимать эти складки жира на животе и толстые ляжки. Общая неповоротливость тела и постоянная осоловелость в глазах тоже не способствовали воспламенению. Но самое обидное, что, когда вроде бы достигнут результат, о чем обычно свидетельствует некий писк жены, она отворачивается от него с таким безразличием, как будто он в чем-то провинился. А может, догадывается о его чувствах и наказывает. Конечно, для мобилизации нужна недюжинная воля, но чего-чего, а воли Торопову было не занимать с того самого момента, как щуплым аспирантом он твердо решил жениться на прыщавой неаппетитной толстушке — дочери будущего академика, директора научного института, чтобы уехать за границу. В конце концов, секс не главное в жизни. По крайней мере в его, Торопова, жизни есть вещи и поважнее: успех, деньги, благополучие, которые дают не сравнимое ни с каким оргазмом устойчивое чувство кайфа и превосходства над окружающими, всеми этими презренными середнячками, неудачниками, простолюдинами, скромнягами. Он, Торопов, однажды решил, что будет жить в комфорте любой ценой, и уже почти достиг этой цели, дело за малым. Да и цена-то невысока, подумаешь, спать с толстой, потной, занудной Ларой. В конце концов, отвращения к ней пока не наступило, женщина как женщина, не в либидо счастье. Какие-то секунды глупой суеты и быстрый финал. Как у собачек. Худо-бедно, все у них как-то получается, пусть не часто, что недодал муж, жена добирает здоровым сном, грезами, а утром — настоящее счастье: снова видеть свою дорогую мебель, посуду, коллекцию антиквариата, картин, строить планы на приобретение новых интересных и ценных предметов, садиться в классную машину и сгонять нерастраченную энергию на теннисном корте или в бассейне.

Чтобы это счастье стало перманентным, нужен постоянный контракт. И тут уж извольте, пусть Ларочкин папаня подсуетится, доченьку тоже небось хочется видеть в шоколаде, да и сам любит наведываться в Женеву — город мечты, куда даже будучи академиком в советские времена выезжал только на короткие конференции по высокому разрешению ЦК нашей партии. А кто там, Кранцев или Хренов, на пути к заветной цели — неважно, как говорится, «у кого галифе ширше, тот и главней». Пусть попробует Тороповых переиграть, кишка тонка.

* * *

Деловой ланч с гендиректором ООН добряк Джон решил заменить приватным ужином в рафинированном ресторане отеля «Ричмонд», куда он просил Павловского и Кранцева прийти с женами. Жены самого Джона, гречанки Мелины, в Женеве не было. На ее попечении находилась маленькая, но роскошная гостиница на побережье близ Салоников, и она предпочитала проводить время там, а в Женеве бывала наездами, в основном ради шопинга в дорогих бутиках и походов в казино на французской территории, в соседних Дивонне или в Эвиане.

Поначалу Кранцева смущало присутствие гендиректора ООН — никогда в своей жизни он не сидел за дружеским столом со столь высокой персоной. Но Павловский поразил всех простотой и непритязательностью в общении, а его жена Мара оказалась просто душкой — остроумно шутила и балагурила весь вечер, нажимая на напитки. В какой-то момент Кранцеву даже показалось, что с этим душевным человеком его проблема будет однозначно решена, и уж тогда он продемонстрирует свою способность быть благодарным. Света, которая впервые попала в шикарный ресторан в Женеве, сияла от удовольствия и зарделась от выпитого. Джон заказал бургундское, «Поммар» двадцатилетней давности, официанты без конца подливали тончайшее вино в большие бокалы, и Кранцеву казалось, что весь этот уютный зал, изысканные блюда и всех довольных участников ужина он видит в кино.

Больше всех доволен был сам хозяин угощения, явно польщенный знакомством и застольем с гендиректором ООН и четой молодых русских дипломатов. Вопрос о концерте как бы стал не главным, и его детали были согласованы по ходу дела. Главным стала обоюдно горячая симпатия и нерушимая дружба между видным представителем деловых кругов и видным же руководителем европейского отделения ООН, причем явно в пользу последнего. Прощаясь, тезки, Джон и Иван, уже почти братались, договариваясь о следующей встрече. Оказывается, дорогим и тонким вином тоже можно налакаться. То ли от выпитого, то ли от общей дружеской атмосферы вечера Кранцеву хотелось плакать и верить. Какие замечательные люди есть на свете, думал он, с такими ни о чем можно не волноваться. В этот момент ему было, конечно, невдомек, что простота и благодушие гендиректора по отношению к нему, маленькому человеку, означают на самом деле лишь полное безразличие к его личности. Мысли гендиректора парили не столь высоко над грешной землей, но, разумеется, не на высоте Кранцева, он просто был доволен тем, что вкусно поужинал за счет щедрого богача, и рассчитывал на продолжение отношений в обмен на предоставление этому человеку периодического доступа к своей персоне, что тому явно льстило. А между делом отчего бы не устроить и концерт, опять же за счет богатого чудака.

Мара, с ее необузданной энергией, активно включилась в подготовку концерта, что выражалось в основном в ее бурном участии в бесконечных завтраках и ланчах в компании Джона, Кранцева и других участников операции, как, например, Эвелина, жена другого зажиточного судовладельца-грека, прибывшая из Лондона и прожужжавшая всем уши о своих связях с королевской семьей, или леди Шеффер, проживающая на международных сборищах джет-сета свои несметные богатства, оставленные ей в наследство покойным мужем, бароном Шеффером, владыкой ювелирной империи. Группу замыкал лощеный, прилизанный Эдуард, сын Эвелины, подчеркнуто демонстрировавший свое аристократическое аглицкое воспитание, то бишь безупречную вежливость и невозмутимость. В его задачу входило фиксировать все практические договоренности и задачи, касающиеся организации концерта, и следить за их исполнением. Кранцеву же поручалось осуществлять связь с Дворцом Наций и Российским фондом культуры, через Светлану.

Все участники проекта охотно и приподнято являлись на проплачиваемые Джоном пиршества, иначе эти оргсобрания не назовешь, проводившиеся неизменно в отеле «Ричмонд». На робкий вопрос Кранцева, зачем устраивать столь дорогостоящие встречи в «Ричмонде», когда то же самое с успехом можно сделать в ближайшем кафе, Джон с расстановкой разъяснил ему, несмышленому, что в силу своей принадлежности к «определенному» кругу общения он «обязан» появляться регулярно в пятизвездочных местах типа «Ричмонда», иначе его собратья по бомонду решат, что дела у него пошли на спад, он обеднел и выпадает из «их» круга. Но, признаться, больше всего Джон любил проводить время в компании Кранцевых, вернее, Светы, к которой он воспылал особой нежностью, лишенной какой бы то ни было двусмысленности. Простодушная Света с ее правильным славянским лицом, ладной фигурой и чистыми помыслами откровенно нравилась простодушному Джону. Он так и сказал: без всяких задних и передних мыслей. Скорее всего, такое чувство она вызвала у богача, видимо, потому, что с самого начала восприняла его абсолютно вне контекста богатства, как обычного, сердечного и обделенного душевным теплом мужчину. Действительно, родственнички: вторая жена Мелина с ее дочкой и взрослые дети от первого брака, Роберт и Ирини, не баловали старика вниманием, редко посещали его в Женеве, но, судя по всему, усердно тратили заработанные им деньги на достижение разных менее и более дорогостоящих целей, включая регулярную смену автомобилей, игру в казино и отдых на фешенебельных мировых курортах.

Самой любимой забавой Джона были, как он их называл, «эскапады», когда он сажал Кранцева за руль своего «Бентли», сиротливо стоявшего в гараже, и они втроем вырывались «на свободу из мира богатых» в соседнюю Францию, поесть мяса, жаренного на угольях, в незатейливом ресторанчике на вздыбившейся над Женевой горе Салев, или свежевыловленных из озера карасиков в очаровательном савойском городке Аннеси в тридцати километрах от Женевы, где практически не было риска, что Джона за столь прозаическими занятиями, со столь неродовитыми спутниками увидят напыщенные члены его «круга избранных». Они дурачились со Светой, как дети, толкались, обнимались, учили друг друга нехорошим словам на русском и греческом языках, она заботливо поправляла Джону сбивающийся набок галстук, подавала расческу, когда ветер растрепывал его редкие седые волосы, или зажигалку, когда наставал черед курения, а курил Джон все подряд — от крепких «Голуаз» до редких бразильских сигар. Ей же доверялось, как бы на правах секретаря, отвечать на звонки мобильного телефона — редкой тогда еще игрушки, которую Кранцев видел впервые. Иронично глядя на эти забавы, он безмятежно улыбался и потягивал, как правило, добротное вино, заказанное сначала по просьбе Джона, а потом и по своему выбору. Волноваться было не о чем — он знал свою Свету, ее цельный, неподкупный характер и верность выбору, который они сделали недавно, оставив без движения в Москве свое прошлогоднее заявление о разводе. Хорошо, когда есть деньги, думал он, и когда можно вот так, не задумываясь, тратить их на общение с приятными тебе людьми.

Джон никогда не заговаривал с ним о личных делах. Только однажды спросил, какая у Кранцева годовая зарплата. Тот не привык к такому исчислению — хватило бы до следующей зарплаты. Услышав ответ, миллионер грустно улыбнулся.

— Надо что-то придумывать, мой мальчик, — сказал он. — Дальше так продолжаться не может. Коммунистической России больше нет, а с ней должно исчезнуть и прозябание, по крайней мере, таких образованных профессионалов, как вы со Светланой.

Узнав, что в ООН платят намного больше, он тут же решил:

— Я поговорю с господином Павловским, но сначала надо сделать концерт. А потом будет видно, не ООН, так что-нибудь другое поищем, у меня, например, жаль вот только, что ты не экономист… А что еще умеют делать дипломаты? — он лукаво улыбнулся. — Нет, нет, я уже понял, ты — не кажеби, не те повадки, а все-таки, что делать можешь?

Кранцев вспомнил про Рицци и робко ответил: устанавливать и развивать деловые контакты, вести переговоры, неважно по какому сюжету…

— Ну, уже лучше, — снова улыбнулся Джон, — ну, и сколько это умение стоит, по-твоему?

Пока еще простой советский дипломат, Кранцев никогда не слышал такой постановки вопроса применительно к себе и лишь пожал плечами: кто больше даст!

Две-три недели подготовки концерта пролетели незаметно, и день Д наконец настал. Группа юных российских талантов во главе с импозантной руководительницей программы «Новые имена» Маргаритой Михайловной Крюковой благополучно прибыла из Москвы рейсовым самолетом и была размещена в гостинице постпредства РФ, хотя Джон и был готов оплатить подходящий отельчик в городе. Вечером, к назначенному времени, через открытые северные ворота Дворца Наций к главному залу заседаний ООН потянулась кавалькада шикарных авто, неспешно высаживая у входных ступеней приглашенных ВИП-гостей, один другого именитее. Накануне, старательно, Джон и Павловский лично выверяли и утверждали составленный Кранцевым список почетных гостей. По мнению Джона, самыми почетными, разумеется, выглядели прибывшие из Лондона, «заангажированные» и проплаченные его греческими друзьями, три-четыре пары, «близкие к британской королевской семье». Для гендиректора Дворца Наций важнее было, конечно, присутствие его коллег — руководителей других международных организаций, расположенных в Женеве, а также постпредов ключевых стран при ООН, начиная с постпреда РФ. Все явились почти без исключения и заполнили первые три ряда. Выступление милых юных виртуозов из России вызвало всеобщий восторг избалованной публики, бурные аплодисменты не смолкали после каждого выступления, и поэтому концерт больше походил на важную международную конференцию. А Павловский, когда вышел вначале на сцену с приветственной речью, сиял от удовольствия, ему явно нравилось выглядеть организатором и распорядителем такого яркого и приятного зрелища, проплаченного к тому же единственным спонсором, который скромно приютился рядом с Кранцевым на краю второго ряда, чтобы легче было выходить, если позовут на подиум. Но его не позвали, имя МакТеррелла вообще никак не прозвучало, но привилегированная часть зрителей, человек сто из тысячи, собравшихся в зале, охотно проследовали после концерта в ресторан Дворца Наций на щедрый и богатый торжественный ужин. Джон тоже, в конце концов, был счастлив сидеть за столом между высокими представителями ООН и, как он считал, «посланцами британской короны». Единственное, что наивняк МакТеррелл спросил Кранцева после ужина, было, доволен ли концертом господин Павловский. Да Иван Ефремович и сам долго благодарно тряс руку греку, когда они, как только ушел последний гость, направились в бар принять дижестив. Щедрого и доброго спонсора, похоже, вполне удовлетворило рукопожатие «высокого лица», но когда, прощаясь уже за полночь, он многозначительно подмигнул Кранцеву, повернув взгляд в сторону Павловского, Артем понял, что концертом в ООН душка МакТеррелл занялся не только из любви к талантливым русским детям, а еще из симпатии к молодому русскому дипломату и его прелестной жене.

* * *

Между тем вялотекущая Конференция ООН по бывшей Югославии «плавно несла свои воды», ее участники проводили время в пустопорожних дебатах и производстве бесполезных резолюций. В перерывах по широким коридорам Дворца Наций царственно прохаживались сопредседатели — вельможные госсекретарь США и британский министр иностранных дел собственной персоной. В любом случае Конференция была задумана американцами лишь как легальный способ наконец взять под свой контроль все Балканы, поскольку взрывоопасную обстановку или «очередной бардак», возникшие там одновременно с распадом СССР, страны — лидеры ЕС, в силу непреодолимых разногласий и разницы в интересах, так и не сумели разрулить сами. Детонатором и застрельщиком развала неприсоединившейся Югославии, понятно, выступила Германия в отместку за поражения, нанесенные ей югославами в сражениях Второй мировой войны. А поскольку в те тяжелые и далекие времена усердными помощниками германских фашистов в истреблении сербов, евреев, цыган и коммунистов на югославской земле были хорватские фашисты-усташи под командованием своего фюрера Анте Павелича, их «заслуги» перед Германией не были забыты и Берлин первым быстро признал провозглашение независимости «братской» балканской страной. В ответ новые хорватские власти поспешили первым делом переименовать проспект Дружбы Народов в столице в проспект Федеративной Республики Германии (на хорватском звучит нежно — Савезна Република Немачка). Германия также взяла на себя роль верного и деятельного защитника интересов Хорватии после провозглашения независимости, особенно после того, как после ожесточенных вооруженных столкновений на территории Хорватии была провозглашена, но никем не признана Республика Сербская Краина.

Однако Кранцев тогда еще, по наивности, не вникал в геополитическую подоплеку распада Югославии, исправно выполняя свои обязанности связного между постпредством РФ в Женеве и секретариатом Конференции в лице госпожи Денгерс. У него хватало своих личных дум о будущем трудоустройстве. В качестве связного, однако, он неоднократно присутствовал на переговорах представителей постпредств РФ и США в Женеве, всегда удивляясь и недоумевая, почему российские дипломаты приходили на переговоры со своим мнением (защита братьев-сербов!), а уходили с мнением постпреда США Джеймса Арчера, знаменитого тем, что в молодые годы он, юрист и начинающий дипломат, был в составе делегаций США на Нюрнбергском процессе и Потсдамской конференции. Один из его знакомых российских участников этих переговоров, как бы в шутку, но понизив голос, сообщил, что «такие инструкции они получают лично от министра Озерова». Сугубо про себя Кранцев удивлялся также тому, почему функции связной между постпредством США и югославской Конференцией выполняла сотрудница секретариата, а по совместительству супруга американского постпреда Сьюзи Арчер. Неужели только потому, что была сексапильной каланчой, прущей как танк? Поэтому вряд ли стоило удивляться, что у американцев, как всегда, все было схвачено и заметано.

Немало времени, как и все участники Конференции, Кранцев проводил в кафетерии делегатов Дворца Наций, в пустых разговорах со случайными собеседниками обо всем и ни о чем, переглядываясь с важным видом с проходящими мимо знакомыми. Все это напоминало ему известный анекдот горбачевских времен о том, как члены Политбюро в стоящем поезде, покачиваясь, изображают движение к неизвестной цели. Среди знакомцев в последнее время к нему присаживался с кофе и заговаривал некий Джеральд Бергтон, представлявшийся всем как Джерри. Кранцев беседовал с ним из чистого политеса, не очень помня, какую организацию Джерри представляет — британское посольство, неправительственную организацию или орган прессы. Скорее всего, разведку, уж больно общительный какой-то. Разговоры с ним были ни о чем, но Джерри все чаще нажимал не на темы Конференции, а на вопросы о личном положении Кранцева, его настроении, планах на жизнь. По опыту общения с предполагаемыми сотрудниками спецслужб во Франции Кранцев испытывал интуитивное недоверие к слишком вежливому до вкрадчивости собеседнику и, как обычно в таким случаях, разыгрывал из себя простодушного дурачка.

Конференция конференцией, а родное постпредство Кранцева пока что продолжало жить по прежним, советским канонам, напряженно ожидая, поступит ли зарплата за текущий месяц или нет. Настроение было похоронным, так как никто не знал, что с ним будет в ближайшее время, но на всякий случай все готовились к сокращению кадров и скорому отъезду. Получилось же наоборот: на очередном совещании постпред Каменев объявил, что ввиду нехватки бюджетных средств текущие отпуска на родину отменяются до новых распоряжений Центра. Всем предлагается брать отпуск в Женеве, правда, отпускные, по вышеуказанным причинам, выплачиваться не будут. Слышать это было дико. Еще год назад совзагранработников под любым предлогом выпроваживали в отпуск на родину, в целях предотвращения бегства. Было строго-настрого запрещено проводить отпуск в стране пребывания и вообще за рубежом, как будто сбежать нельзя было в остальное время. И вдруг такая свобода… или наплевательство? Бегите хоть все. По правде говоря, риск был невелик. Куда убежишь, если сбережений, накопленных за время командировки, с трудом хватало на скромную жизнь на родине до следующей командировки, а на Западе едва хватило бы разве что на полгода.

Да и кому они были нужны на Западе, дикие россияне ельцинской поры! Ситуация радикально изменилась. Россия в одночасье стала «свободной» страной на пути к «демократии», и, стало быть, отпали причины для политической эмиграции, а экономическая не пройдет: и без вас хватает нахлебников и побирушек из третьего мира. Обустраивайте сперва свою страну, а потом мы посмотрим, пускать вас или нет в зависимости от счета в банке. Хотя в то время открывать счета в иностранных банках еще запрещалось и строго наказывалось, Кранцев все же собрался с духом, пересчитал купюры, оставленные ему сибиряками, и заглянул в ближайшее отделение ЮБС — Союза швейцарских банков, где ему довольно грубо объяснили, что выходцам из стран Восточной Европы, временно проживающим в Швейцарии, тем более находящимся в официальном качестве и не способным подтвердить происхождение своих денег, ЮБС счета не открывает. Он пожаловался Рицци и через неделю получил карточку своего личного счета, открытого в «Креди Суисс», куда и пристроил чужие деньги. Его распирала гордость от того, что во всяком случае теперь у него был свой счет в настоящем швейцарском банке. Оставалось лишь его чем-то наполнять, непременно чистыми деньгами, твердо решил Артем в память о папе-юристе, никогда не бравшем взяток. А еще подумал, что Швейцария — удивительно чистая страна и живется здесь лучше чистым. Перейти в ООН Артем рассчитывал в октябре-ноябре и считал, что проведенный концерт юных талантов повысил его «рейтинг» в глазах гендира и, следовательно, его шансы на контракт. А пока требовалось лишь исправно выполнять свои функции в постпредстве.

* * *

После концерта вечерние посиделки у Джона и выезды с ним в ближайшие и дальние рестораны участились. Старик искренне радовался приходу молодой русской пары, особенно ее нежной составляющей. В таких поездках Кранцев потихоньку, не без робости, осваивал управление массивным автоматическим «Лексусом», который ему доверял хозяин. Угощения, заказанные в дом из лучших ресторанов и подаваемые ласковой филиппинкой Эльвирой, были изысканными, отборное вино лилось рекой.

Говорили обо всем — о своей жизни, своих взглядах и вкусах, об истории своих стран, о православной вере. Всякий раз в этой части Джон доставал из-под воротника эксклюзивной рубашки со своими инициалами большой православный крест на толстой, как у новых русских, золотой цепочке, целовал его и правильно крестился за упокой своей матушки-гречанки. Говорили на корявом английском. В один из таких вечеров, когда Светлана отсела к телевизору, МакТеррелл наклонился к Кранцеву и, понизив голос, сказал:

— Хочу попросит тебя об услуге, Артем… Смог бы ты съездить в Москву… по моим делам… на разведку… Посмотреть, что и как, почувствовать обстановку на месте… пощупать контакты, если найдешь… Думаю открыть у вас филиал моей фрахтовой или зерновой компании. Начальные поиски могу поручить только человеку, которому доверяю… как тебе… Потом подключу своих партнеров, помощников, адвокатов… Если получится, найдем место и для тебя… Например, моим представителем по связям с российскими властями… Конечно, если захочешь… когда закончится твоя дипломатическая командировка и вы должны будете вернуться в Москву…

Голова у Кранцева не закружилась, но сердце окатило волной теплого, приятного волнения. Надо же. Добрый старик думает о нем. Настоящий друг. Простой ответ родился сам собой.

— Конечно, Джон, с радостью… Правда, пока нам не дают отпуска, но как только прояснится, охотно съезжу… Кое-какие контакты у меня, кажется, есть… Спасибо, что подумал обо мне….

Полные отпуска своим работникам постпредство, действительно, пока еще не давало, но, выслушав жалобные пояснения Кранцева о необходимости поездки для встречи с пожилыми родителями, постпред Каменев, партиец-гуманист, подписал разрешение на поездку за счет командировочного, сроком на неделю. Лететь туда имело смысл в субботу, чтобы воскресенье провести с родителями, а обратно — тоже в субботу, и тогда пять полных дней будет на выполнение дела, порученного ему Джоном. Кранцев пока еще толком не знал, с какого конца начать происки. Джон оплатил авиабилеты и с отцовской улыбкой вручил Артему пухлый конверт с франками на личные и служебные расходы.

На выходе из аэропорта Шереметьево-2 его встретила пестрая, нервная толпа пассажиров, штурмующих такси до Москвы, по договорным ценам. Иностранцев водители явно облапошивали, загибали немыслимые цены в валюте. Одетому в дорожную потертую джинсовую пару Артему на правильном русском языке удалось договориться о божеской цене. Разговорчивый таксист что-то бубнил всю дорогу с кавказским акцентом, но Кранцев только делал вид, что слушает его. На самом же деле, не отрывая глаз от окна, он впитывал проносившиеся мимо виды как бы чужой страны, непохожей на ту, что он покинул три года назад. В первую минуту его поразили неряшливость прилегающих улиц и обилие непонятно откуда взявшихся вывесок магазинов и коммерческих фирм, расположенных вдоль пригородного шоссе. Причем многие вывески выглядели самодельными, были написаны почему-то латинскими буквами или на английском языке. Все это в целом напоминало торговые кварталы Турции, которые Кранцев, тогда еще сотрудник советского посольства в Париже, посетил лет десять назад, направляясь в отпуск с семьей из Марселя в Ялту на круизном теплоходе. Неприятное впечатление сохранилось навсегда. А вот центр родной Москвы практически не изменился, хотя многие дома показались ему обшарпанными. В общем, за полтора года, прошедших после исчезновения Союза и наступления дикого капитализма и некоей «свободы», столица не сильно похорошела. Пересекая Пушкинскую площадь, он, с правой стороны, мельком отметил длинную терпеливую очередь перед первой в Москве закусочной «Макдоналдс», открывшейся пару-тройку лет назад. А напротив, на крыше изящного здания с магазином «Армения», контрастно красовались гигантские буквы SONY.

Родная двушка в элитном Крылатском была на месте и порадовала уютом и призрачным духом жены и дочери, покинувших ее всего год назад с небольшим. Первым делом приезжему надлежало запастись едой, и, выйдя на улицу, Артем буквально в 50 метрах от своего дома, на первом этаже соседнего, обнаружил торговую точку с гордым названием супермаркет, а внутри удивился объему, количеству и разнообразию продуктов питания от невиданных дотоле колбас и бескрайних молочных и сырных рядов. Интересно, откуда все это великолепие взялось и где оно таилось всего три года назад в последние, голодные времена перестройки с ее пустующими продовольственными прилавками? Не менее неожиданным для Кранцева стало и открытие в конце квартала некоего скороспелого торгового центра, когда в его хаотичной глубине он набрел на зачуханную лавку, набитую зарубежной оргтехникой, и тут же, за углом, обменяв франки на рубли, по сносной цене приобрел отныне нужный ему в делах компактный комбайн Sharp с телефоном, встроенным факсом и кассетным магнитофоном. Чудеса, не иначе, подумал он. Манна небесная изобилия всего за два года. Что дальше-то будет?

Утром в воскресенье, с полной сумкой гостинцев, Кранцев пересек на такси всю Москву и на искореженном, гремучем лифте поднялся на 11-й этаж жилой башни в гуще Орехово-Борисово. Горячие родительские объятия, естественно, со слезами встретили его у самых дверей, как будто он вернулся с фронта. Папа Василий Иванович бодрился, но было заметно, как он сдал к своему скорому 90-летию. У мамы кратно прибавилось морщин, но голубые глаза горели прежним животворящим огнем. Стариков было жалко и в то же время утешительно видеть «в строю» и на ногах — живут, не тужат вместе почти полвека, добра не нажили, к старости, разменяв Винницу на Москву, оказались в однушке, кое-как обставленной, но согревают и вдохновляют друг друга могучей, невянущей любовью и трепетной нежностью, как в далеком мае 45-го, когда впервые встретились и решили пожениться. Живут ради детей, тешатся их успехами, болеют их заботами и тревогами, как если бы не было своих, теперь уже возрастных. Но не сдаются, хорохорятся, никогда ни на что не жалуются, по-прежнему обожают петь дуэтом красивые песни, радуются мелочам в своей небогатом, непритязательном, но добром, ласковом и уютном доме. Куда всегда хочется прийти, всегда тянет, как в детстве, особенно когда на душе мрак, муторно, и только мамины руки и мелодичный голос способны прогнать набежавшие страхи и огорчения.

Угощение было традиционным, домашним — винегрет, селедочка, буженина, соленые огурчики и квашеная капуста, а на горячее — знаменитые мамины вареники с картошкой и луком, на постном масле. Под такое не грех в 11 утра выпить с отцом обжигающей домашней настойки, с золотым отливом оттого, что батя настаивал на перегородках грецких орехов. И расспросы, расспросы под неотрывный пронзительный взгляд мамы то с беспокойным прищуром, а то распахнутый от восторга и восхищения сыном. Как будто не уезжал… Уговорили прилечь после обеда. Спал как сурок. Закончили обильным чаепитием, без алкоголя, с хрустящим маминым печеньем из песочного теста и с вареньем из черной смородины. Такого в Европе не делают. Вот и все… Воскресенье пролетело, а с ним и встреча в родительском доме. Расставание опять надолго. И опять они будут жить одни в тревоге за детей и счастливые оттого, что у них ТАКИЕ дети. К счастью, через пару месяцев из длительной загранкомандировки должна вернуться сестра Тамара с двумя внуками. Ее муж Павел оттрубил три года советником по науке и технике в российском посольстве в Анкаре. Значит, в Женеву можно возвращаться с облегчением… Целуя сына на прощание, мама не плакала. Крепкая женщина! Отец тоже держался, пытался шутить. Молоток!

Вечер воскресенья после визита к родителям был свободен, и Кранцев решил, не откладывая, заняться контактами. Около часа ушло на рытье в оставленной в Москве старой записной книжке с адресами из прошлой жизни. Он выписал несколько имен и подключил к сети новенький комбайн с телефоном и факсом — какие-то номера гудели, но не ответили, а другие оказались просто отключены. Откликнулся один, и не напрасно.

С Олегом Бережным они закончили один курс, но разные факультеты. Артем — международных отношений, а Олег — международного права. Дружили с перерывами, несколько раз вместе с курсом, в феврале, ходили в трудные походы на лыжах. Получив дипломы, разбежались в разные стороны, не виделись и не слышались больше десяти лет. Мужественный голос Бережного не скрывал искренней радости.

— Артемий! Привет, чудило! Вот это сюрприз! Я дома случайно, простудился, лежал несколько дней. Завтра уже выхожу на службу. Неужели ты в Москве? Надо увидеться! Прямо завтра же! Сможешь? Отужинаем в хорошем месте, приглашаю! Пиши адрес и подгребай часа в четыре. У меня гибкий график, а кабаки в Москве принимают в любое время… Горю от нетерпения узреть твою морду! Все подробно расскажешь! И я тоже…

Кранцев записал адрес и не совсем понял, но не переспросил, почему встреча состоится возле резиденции Патриарха РПЦ на Даниловском Валу. Место он хорошо помнил, так как в прежние годы не раз бывал на Даниловском рынке и издалека любовался строениями монастыря на другой стороне площади. Но посетить монастырь так никогда и не собрался… Ждать пришлось меньше суток, и на следующий день он ровно в четыре, все еще недоумевая, топтался у входа в Данилов монастырь. Бережный опоздал на пять минут, извинился, бросился тискать товарища и сразу поволок его внутрь монастырского двора, мимо импозантной резиденции Патриарха, к невысокому современному зданию о трех этажах, приговаривая:

— Как я рад, как же я рад тебя видеть, старичина!

Худой, загорелый, в безупречно кроенном, приталенном, сером костюме и голубой рубашке с серебристым галстуком он смотрелся успешным топ-менеджером. Или плейбоем.

— В замечательные времена живем, брат мой, — приподнято заявил Бережный, входя в подъезд современного здания, — любые чудеса возможны. Мне вот диплом юриста-международника не очень пригодился, ни в МИД, ни в ООН я не попал, но успел переквалифицироваться на гражданское и предпринимательское право. Теперь уже три года пашу в нехилой адвокатской конторе, обслуживаем бизнес. Это здание на территории Патриархата — новенький деловой центр, сдает помещения под офисы, есть залы для переговоров и конференций. И наша контора тоже здесь. Сейчас покажу…

Офис, занимающий половину третьего этажа, действительно стоило посмотреть — совершенно западный вид, разбит на ячейки матовыми стеклянными перегородками, в каждой ячейке — от компьютера и разных телефонов до факса и копировальной машины. Отдельно — зал заседаний и кабинет руководителя.

— Нашего руководителя Клауса Шутцера, — продолжал хвалиться Бережный, — нам сам Бог послал… Австриец, классный мужик, светлая голова, ровный в обращении, знает Россию, жил здесь в юности с отцом-дипломатом. Быстро скумекал, что здесь теперь золотая жила. К нам валом валят деловые люди из-за бугра, которые хотят закрепиться в свободной России…

Закончив осмотр офиса, друзья вернулись к лифту, спустились на первый этаж, где Бережный длинным коридором привел Артема к узорчатым дверям, из-за которых аппетитно пахнуло качественной едой.

— Наша трапезная, — сияя, объявил Олег. — Перекусим, чем бог послал…

Зал, оформленный в классическом стиле русского питейного заведения прошлого века, распирало от аромата вкусной и полезной пищи. Сели, заказали, естественно, царскую уху и осетрину по-монастырски, в горшочке. В Европе такого не поешь. Искристая «Старка» отлично вписалась в меню. Бережный неумолчно продолжал излагать свои взгляды на текущий момент и на жизнь вообще.

— Платят нам на счет в деревянных, а в конверте — долларя, которые я откладываю. Уже набралось энное количество, когда можно подумать о перестройке бабушкиной дачки в капитальный дом. И это в двадцати пяти кэмэ от окружной. Деловая жизнь в Москве бурлит, только успевай ловить момент. Я вот думаю, на кой мне рваться за кордон и что мне там делать, если у меня все будет здесь, родное. Свой язык, свои реалии, свои люди, друзья, подруги… Зачем вкладывать в чужой стране, вживаться в чужой, непонятный мир, где тебя наверняка никто не полюбит. А если захочется пройтись по Елисейским полям или прокатиться по Лазурному берегу — отщипну немного зеленых из конверта и нате вам… на пару недель. А потом домой, к осетрине по-монастырски… Вот только женщину моей судьбы никак не найду… Одни свиристелки или стервозы попадаются, летят на бабло, как мухи на мед… А та самая еще ни разу не встретилась… Но какие мои годы…

Слушая артистический баритон товарища, возбужденного своим же рассказом или встречей с другом студенческих лет, Артем вдруг почувствовал, как его сердчишко екнуло. Действительно, на кой черт из кожи вон лезть, чтобы закрепиться и освоиться в чужой стране, даже в такой благополучной, как Швейцария. Русские нигде и никогда на Западе не будут персона грата, даже при деньгах. Да, но Олегу легко говорить, он с самого начала вписался в контекст новой России, а если у других не случилось такой оказии, приходится брать то, что ближе к рукам, и там, где есть. Например, в Женеве. Каждому свое…

Он сжато изложил товарищу свою ситуацию, и тот отреагировал также бодро. Такой характер. Никогда не пасовать перед трудностями. Преодолевать и идти только вперед.

— Это даже клево, что ты в Женеве! — заявил Бережный. — Заключаем устный договор о партнерстве. Позже подпишем письменный. На первых порах я помогу тебе с контактами в Москве. Организую два-три прямо на этой неделе, чтобы ты мог порадовать своего греческого… или как там его… британского друга. Офис поможем вам найти прямо в этом же здании, но надо спешить с арендой, площади уходят быстро. А ты меня свяжешь со своим адвокатом… итальянцем… и вместе будете на меня выводить швейцов, которые хотят обосноваться в Белокаменной… Интерес обоюдный… По рукам?

Кранцев позавидовал деловой хватке сокурсника и с готовностью пожал его протянутую руку. Сам он такого бизнес-ража не испытывал, но сейчас, после полбутылки «Старки», охотно пошел бы за Бережным в огонь и воду, с реющим стягом в руках… Запив ужин двойным кофе (какой ужас, на ночь!), Олег попросил официанта вызвать своему другу такси и, прощаясь, протянул Артему изящную визитную карточку.

— Дай мне утро, чтобы прозвонить кое-кому… Звони мне завтра после обеда или дай мне свой домашний… я сам звякну, когда что-то нарою…

В ясном взоре адвоката не было и следа выпитого. Похоже, его и впрямь воодушевила встреча с родной душой… и с прошлым. «Если это новый тип русского предпринимателя — совсем неплохо», — подумал Кранцев. В такси его укачало, и он чуть было не заснул. Засыпал дома на широкой кровати, столько раз служившей ему со Светой ареной любви. Но сейчас думалось о другом: «Если Олег организует хотя бы пару встреч, считай, поручение Джона я выполнил на все сто».

Бережный позвонил до обеда. Половина вторника и вся среда ушли на разъезды по Москве в такси, на визиты, о которых он договорился. Посланца Женевы везде встречали охотно, всем были нужны выходы на Швейцарию. Джону, а заодно и Франко Рицци можно будет доложить о «надежных и полезных контактах в Москве». Таким образом, четверг и пятница оставались для самого желанного мероприятия — посещения любимой дачи под Дороховом… Скромные шесть соток Кранцеву удалось получить в далеком дачном участке министерства перед самым отъездом в Женеву за год до отмены Союза. Стандартный жилой двухэтажный летний дом, вдобавок к воздвигнутому сразу под видом хозблока уютному флигельку с верандой, достраивала после его отъезда жена Света. Она застряла в Москве на целый год ради поступления в вуз Аннушки и со своей буйной энергией и упорством занималась стройкой, несмотря вызванное сменой эпох обрушение рубля. И за год достроила-таки ровно к отъезду к мужу с дочерью, окончившей первый курс. И вот теперь необжитые дом и флигель покорно и терпеливо ждали появления хозяев.

Чтобы попасть на свою дачу, не имея своей машины, надо было сначала пилить на электричке до забытой богом платформы Театральная, хотя не было ясно, какая тут связь с театром, а потом шлепать по шоссе минут пятнадцать до дачного поселка «Зарницы». Зато как грела мысль о своей даче и томило желание поскорее ее обжить! В электричке было темновато, грязновато и скверно пахло, а солнце за мутным окном казалось искусственным, бутафорским. Вспоминалось, как в далеком детстве, с родителями, приходилось не раз переезжать из города в город в таких же неухоженных вагонах и отчаянно гудящих поездах. Или как студентом, чтобы развеять одиночество и сбить то и дело налетавшую хандру, он частенько садился в электричку и, отъехав километров сто от Москвы, выходил на перрон незнакомого города и, осмотрев достопримечательности, возвращался назад, в общежитие…

* * *

Мальчик, родившийся в Виннице в семье военного юриста, пошел в первый класс на Урале, в Перми, потом сменил еще три школы (в Днепропетровске, Луганске и Владикавказе), потому что с отцом и мамой кочевал по СССР, и закончил среднюю школу в Караганде. Город, всем известный по крылатой фразе: «Где? Где?..», стал для Тёмы Кранцева второй родиной. Спросите почему? А потому, что после бурного выпускного вечера с подбитым глазом до поступления в московский вуз юный романтик два года оттрубил в местном НИИ угля. Сначала как лаборант, обязанный с датчиком опускаться в окружавшие город шахты, чтобы долгими часами в полумраке зябкого штрека замерять вибрацию воздухозаборных насосов для последующего исследования учеными. Потом помощником библиотекаря в библиотеке того же НИИ, где была собрана только научная литература по добыче угля и машиностроению. Ни в вибрации, ни в машиностроении Тёма так и не разобрался. В свободное от работы время руководил городской пионерской комнатой, неплохо освоил владение рапирой в городской сборной по фехтованию, собирал коллекцию марок, учился играть на гитаре и баяне, много читал и хотел быть мушкетером. Следует уточнить, что ни о каких жизненных дорогах он тогда еще не смел и не умел мечтать. И не мог себе даже представить, что его дальнейший путь по жизни будет состоять из случайностей, парадоксов и чудес.

Еще в выпускном классе, после приписки в военкомате, с некрасиво стриженной головой, «мушкетер» откликнулся на призыв военкома и записался на поступление в Ленинградское военное кораблестроительное училище, хотя об устройстве кораблей и их предназначении имел еще меньше представления, чем о вибрации. К его счастью, на отборочном медицинском осмотре вращение на центрифуге оказалось для него фатальным — сильно закружилась голова — и отряд военных инженеров-кораблестроителей недополучил «ценного специалиста». И тут однажды в их мальчишеской компании появился франтоватый и полноватый, но молодой еще человек, поразивший всех не только рассказами о дальних странствиях, но прежде всего своими невиданными галошами, которые, в отличие от традиционных советских, твердых и черно-красных, были серыми и мягкими, так что, сняв, их можно было убрать в мешочек или в карман. Новый товарищ рассказал, что проучился четыре года в Московском институте международных отношений (МИМО), изучал кхмерский и китайский языки, побывал на практике в экзотической Камбодже и недолго в Пекине, но был отчислен, потому что в конце концов не осилил китайский. А в Караганду приехал, чтобы поступить в местный политехнический и жить у дяди. Профессию инженера он теперь считал более надежной и востребованной.

А через короткое время после этого разговора случилось первое чудо, возможное только в незабвенные советские времена. В «Комсомольской правде», которую выписывал примерный комсомолец, опубликовали объявление с приглашением поступать в тот самый загадочный МИМО (тогда еще слова «государственный» в названии вуза не было). Карагандинский смельчак послал свои документы по указанному адресу и вскоре получил подтверждение о допуске к экзаменам. Прибыв в назначенный срок в Москву и остановившись у родной тети, решительный провинциал не осознавал до конца, куда и зачем он поступает. А проводивший с ним предварительное собеседование преподаватель или аспирант скорбно глядел на него и советовал не тратить попусту время, возвращаться в казахстанские края и поступать там. К экзаменам пришельца все же допустили, но вышел он из них пораженцем — пятерка была только по немецкому (в карагандинской школе его преподавали носители). Три четверки не спасли, так как по сочинению была тройка. В итоге получилось мимо МИМО.

Весь следующий год ушел на тщательную подготовку ко второй попытке. Из принципа, так как понятия о профессии дипломата Артем имел весьма расплывчатые, но, как филателист, увлекался географией, языками и тоже мечтал о путешествиях в далекие и желательно экзотические страны, где бывали герои прочитанных им приключенческих книг. Его заявление о поступлении в престижный вуз было снова принято, но это уже не было чудом. Сыграли роль два солидных довеска: справка о двухгодичном трудовом стаже и направление республиканского комитета комсомола. Не подвели и отметки на экзаменах — четыре пятерки и четверка по сочинению. Не обошлось и без маленького чуда. Протиснувшись на прием к председателю экзаменационной комиссии, настырный карагандинец спросил, каковы недостатки его сочинения. Председатель, в прошлом известный литературовед, достал из пачки «труд» приезжего юноши, внимательно пролистал и исправил красным карандашом четверку на пятерку. Возможно, у парня был жалкий вид, а возможно, так распорядилась судьба.

Свершилось и второе советское чудо — посланца казахских степей зачислили в престижный московский вуз. Кроме детей номенклатуры и дипработников, поступать которым было легче, в рядах советской дипломатии соблюдался принцип квот с учетом социального происхождения — для рабочих, солдат, нацкадров, школьников-медалистов и т. п. С пятерками по всем предметам, рекомендацией республиканского комсомола и двумя годами рабочего стажа Артем Кранцев, видимо, прошел по квоте «трудовиков». На собеседовании после экзаменов его спросили, какие языки он хотел бы изучать. Романтик не раздумывая ответил: любимый немецкий, арабский или японский. На сей раз чуда не случилось, но он не очень огорчился, увидев себя в группе креольского и французского. Улыбнулся, вспомнив, что на креольском говорят только в экзотических и тропических странах, ну а французский вообще язык королей, мушкетеров и куртизанок. Последовал окончательный короткий заезд в Караганду, в жаркий казахстанский июль, трогательное слезливое прощание с родителями и волнующее возвращение к началу занятий в Москву, в чистую маленькую квартирку, снятую вместе с приятелями на окраине города, в новостройках.

Креольский как профилирующий оказался выигрышным лотерейным билетом — не сложный для изучения в отличие, например, от корейского или сингальского, на экзаменах обеспечивал сплошные пятерки. Французский вообще давался легко. Это подтягивало отметки и по другим предметам. Пять лет напряженной учебы пролетели незаметно, и очередное чудо произошло — получено распределение в МИД с предварительной стажировкой на тропическом острове в Индийском океане, в республике гордых туземцев, строящих социализм. Одновременно новый сотрудник министерства наделялся правом на прописку в Москве по возвращении. Конечно, назначение было не таким престижным, как если бы в Париж, но для вчерашнего карагандинца стало началом большой, интересной жизни и профессиональной карьеры.

В общем, начинать пришлось не в посольстве в Париже, а маленьким секретарем в маленьком генконсульстве, в никому не нужном маленьком портовом городке на берегу большого океана, что все же выглядело везением.

Страдая без любви, стажер отправил с острова лирическое письмо знакомой студентке младшего курса по имени Светлана, с которой платонически и стеснительно пересекался в институте, не решаясь, как безлошадник, на откровенные признания. Месяцы грустного одиночества в тропиках, среди пожилых и не всегда любезных сослуживцев, подсказали ему верный путь к сердцу избранницы, и несколько дополнительных нежных писем завершили дело. Влюбленные наметили и сыграли красивую свадьбу сразу же по окончании стажировки и зачислении знатока креольского языка в Управление стран Африки в МИДе. Больше всего Артема поразила готовность девушки-мгимовки из благополучной московской семьи отправиться с мужем фактически в любую африканскую дыру, хотя другие выпускники приглашали ее в куда более заманчивые и «жирные» места на глобусе. Значит, сильна была любовь, и игра стоила свеч. Так началось личное счастье Артема Кранцева. В Управлении Африки он проявил старание и быстро продвинулся по службе, но это была уже не случайность и не чудо. Через три года исправной службы в коридорах министерства и регулярных переводов на высшем уровне с креольским языком хотелось забыть об Африке и начать думать о новой командировке, желательно с французским. Особенно тянуло к мушкетерам.

Желание материализовалось с руки знакомого генконсула в Марселе. Очередное чудо, случайность или парадокс? На время летних каникул в вузе бывший руководитель пионерской комнаты в Караганде предпочитал работу вожатым в мидовском пионерлагере под Москвой вместо увлекательного, по рассказам друзей, ударного труда в стройотрядах в далекой Сибири. Сибирью казахстанца было не удивить. Среди подопечных пионеров случайно оказалась Лиза, дочка будущего генконсула в Марселе, тогда еще первого секретаря в совпосольстве в Бурунди. Девочка обожала своего веселого вожатого, и папа этого не забыл. Почти двенадцать лет спустя их встреча в приемной Управления по Африке была искренней и теплой. Простая фраза «Давай ко мне, Артем, у меня есть вакансия» прозвучала магически. Марсель — город Эдмона Дантеса, графа Монте-Кристо. Романтично. Но на собрании партячейки, которая должна была утвердить характеристику на выезд, один коллега, будущий большой начальник, сухо заметил: «Хочешь ехать в Марсель с понижением, подрываешь статус мидовца?» Ответом было: «Ну, если вы меня направите с повышением в Париж, я не откажусь». Посмеялись и характеристику утвердили. Парадокс?

А впереди была долгая интересная жизнь — перевод из Марселя в Париж, учеба в Дипакадемии, переход в отдел прав человека в перестройку и, наконец, командировка в постпредство СССР и РФ при ООН в Женеве. Жизнь вроде бы удалась. А все началось-то с необычных галош…

* * *

От платформы Театральная до кованых ворот поселка «Зарницы» прошел бодрым строевым шагом. Едой отоварился в продуктовом ларьке у входа в поселок — кирпич черного хлеба, полбатона вареной, ветчинно-рубленой колбасы, два больших помидора, пучок зеленого лука на ужин и пакет кефира на утро. Подумал и прихватил еще бутылку водки с зеленой этикеткой, как в былые времена. Запас соли, сахара и растворимого кофе должен был сохраниться на даче… Притихшая дача встретила свежей зеленью кустов и деревцев, посаженных всего три года назад. Сирень, почти отцветшая, все еще излучала головокружительный аромат, а земля уже покрылась первым плотным слоем молодой травки, и по ней приятно было пройтись босиком. Утверждают, что это восстанавливает баланс электричества в организме и успокаивает нервы. Настроение и правда улучшилось, хотя нервишки не давали покоя, посылая, вопреки всему, сигналы негасимого беспокойства — что и как будет дальше? Возвращение в Россию, ко всему родному и знакомому, или продолжение бега в неизвестность в комфортной Швейцарии? Уравнение с двумя неизвестными. Когда стемнело, Кранцев с толстым бутербродом в руке уселся на крыльцо флигеля, поставил рядом стакан с доброй порцией водки и стал вглядываться в звездное июньское небо, как будто рассчитывал там найти ответы на тревожные вопросы… Ночь выдалась прохладной, он никак не мог согреться под тонким байковым одеялом, ворочался, часто просыпался. Водка, наверно паленая, совсем не помогла и даже наградила к утру противной тупой болью в висках. Морщась, кое-как добрел до платформы Театральная, долго ждал электричку и назад ехал разбитый, полусонный в переполненном душном вагоне, зато согрелся. А мелькавшие за окном картины, несмотря ни на что, не отпускали, манили чем-то своим, исконно родным, до боли знакомым и желанным…

На станции Кунцево, в Москве, Артем сошел уже вполне собранным для последнего броска, накупил в вокзальном киоске кучу свежих газет и журналов, поймал такси и, растянувшись дома на диване с чашкой настоящего, а не растворимого кофе, погрузился в чтение, чтобы убить время наступавшего дня. Без всяких планов. Свободная российская пресса, уже со времен перестройки и гласности привыкшая заваливать читателя тоннами крикливой, противоречивой и часто ошеломляющей информации, мало изменилась с наступлением капитализма. Душераздирающие призывы, гневные разоблачения, огульные обвинения и откровенные фальшивки по-прежнему составляли суть большинства репортажей и сообщений, что в целом давало возможность выявить приметы новой жизни в России. Вот примерный список: бессовестное, повальное разграбление и распродажа национальных богатств и мощностей, неандертальская грубость и деляческий цинизм, сродни американскому, в их присвоении (кто-то удачно назвал это прихватизацией), политические убийства, бандитские разборки, вакханалия рвачества, одержимость наживой, триумф алчности, пошлости, невежества, выставление напоказ и смакование жестокости и похабщины по телевидению и в кино. Особенно удручало стремительное падение могущества и престижа страны в глазах забугорных «партнеров»: достаточно было посмотреть, как заокеанский президент панибратски, с улыбочкой, похлопывает по плечу российского «царя». В общем, «свободная» пресса оставляла гнетущее впечатление — сплошная гниль, плесень, труха. Оптимизм внушала только суперактивность россиян по части предпринимательства. Казалось, что всем и сразу захотелось поучаствовать в базарной давке, даже вчерашним честным и тихим обывателям, — авось что-то перепадет…

Начитавшись, Кранцев поехал к родителям, прощаться. Хвалил мамин борщ с пампушками, пожарские котлеты, любимый кисель из клюквы. И, едва сдерживая слезы, поглядывал как бы со стороны на своих старичков, стараясь не потерять бодрую улыбку на лице. Опять остаются одни, наедине друг с другом, со своими неизбежными болячками, крохотными пенсиями, большими заботами и маленькими радостями… Почерпнутые из прессы «знания» он, в виде невообразимой каши в голове, внес в салон самолета, вылетевшего ранним субботним утром в Женеву. «Кашу» постепенно вытеснили имена и адреса, добытые им для начала бизнеса в Москве, а по мере продвижения в небесах к пункту назначения окончательно развеяла мысль, греющая сознание: «Есть чем порадовать старика Джона, его просьба выполнена. Что дальше? Будет видно».

* * *

В отличие от сумбурного положения дел на родине отношения со Светой радовали Кранцева своей спокойной гармонией, центром которой служила их драгоценная Анюта. У нее появились первые кавалеры сначала из школы при постпредстве, потом из университета, потешные своей серьезностью русские парнишки, соперничавшие фасоном недорогих джинсов, китайских кроссовок и расписных футболок. Аннушка называла их всех дурашками, но исправно выходила на свидания, протекавшие на виду у всех в клубе при школе и потом в облюбованном молодежью кафе. Это давало Кранцеву и Свете возможность побыть наедине, то есть с нежностью и пользой для здоровья провести несколько часов в объятиях друг друга. Прошлое, разделившее их по разным партнерам, постепенно угасало в сознании, что всякий раз повышало накал взаимного желания. Единственное, что досаждало Кранцеву, так это всяческое отсутствие инициативы со стороны Светланы, которая уготовила себе как бы роль вечной дичи, ожидающей охотника.

Быстро наступило лето — пора пикников. Теплое и стерильное швейцарское лето, практически без комаров, без запахов грозы, мокрой травы. Земля и лес тоже без запаха. Зато вкусно пахли колбаски и австралийская баранина на решетках и углях грилей, усеявших берега озера Леман и окрестные рощи. Всем местам работники российского постпредства предпочитали для этой цели озеро Жу, расположенное в сорока километрах от Женевы на плато близлежащих Юрских гор. Неглубокое озеро прогревалось как раз до температуры, позволяющей остудить, но не простудить горячие души и головы. Всем ясно, что русский пикник, в отличие от европейского барбекю, это прежде всего пьянка, независимо от количества и качества еды. Еды, как правило, бывал перебор, а питья хронически не хватало. Начинали с водки, несмотря на жару, полировали пивом, красным и белым вином, поэтому участники, вызвавшиеся сесть за руль, должны были проявлять чувство разумного самоотречения. После поедания жареного начиналось купание, в прохладную воду входили с истинно русским гиканьем, распугивая местных любителей виндсерфинга. Жены бдительно следили за тем, чтобы их спутник не набрался больше других — назавтра пойдут пересуды, — а главным образом, чтобы не потерял самоконтроль и не стал позволять себе вольностей в отношении других жен. Как правило, все заканчивалось здоровым, коротким сном мужчин в тени приозерных кустов под неусыпным надзором боевых подруг.

Пикники не были исключительной привилегией русских. Прочие инограждане, экспаты, да и местные жители устраивали их не менее регулярно, причем еды было просто достаточно, а выпивки в три раза меньше. Они отличались чинностью, спокойными разговорами о домашней политике, прежде всего финансовой, об общих профессиональных делах или о совершённых путешествиях. К австрийцу Мартину Хесселю в загородный огромный дом на пикник приглашали с детьми, те носились по участку как угорелые, бесились как могли, не вызывая никакой реакции у взрослых, и просто мельтешили в глазах. У голландца Пира Греера, наоборот, дети не допускались и, может быть, поэтому все проходило слишком ритуально и нудно. Ближе всего по характеру к русским посиделкам проходили пикники у красавицы Тины Ристонен, советницы финской миссии, иногда на них присутствовал ее пьяный муж Хейкки, представитель фирмы «Нокия» в Южной Азии, где он, как правило, в основном и обретался. Их взрослые дети учились в университете в Швеции, и поэтому между своими изящная Тина считалась одинокой и сексуально обделенной. Кранцева откровенно восхищала резвость ее голубых чистых, смешливых глаз, полускрытых копной светлых прямых волос, выразительный коралловый рот, не говоря уж о статном, упругом, словно наэлектризованном теле на тонких пружинистых ногах.

В другое время, не будь под боком дорогой сердцу жены Светы, он попытал бы счастья с Тиной, а так ему оставалось лишь любоваться на расстоянии ее открытой, щедрой улыбкой счастливой женщины, которая рада многочисленным гостям. С легкой завистью Кранцев наблюдал, как реагируют на хозяйку мужчины разных национальностей — кто многозначительно улыбался, а кто просто цепенел, как, например, горячие кубинцы. От пристального внимания Кранцева не укрылось и то, как украдкой, нежно и доверительно Тина погладила руку Саше Березину. Тот, несмотря на заморозку найма в ООН, каким-то образом смог перейти из постпредства на приличный пост в Бюро по урегулированию ситуации в Афганистане, как судачили, благодаря связям папы — большой шишки в ФСБ. С момента подписания контракта баловень судьбы беспечно жуировал жизнью, в основном по женской части, так как его супруга предпочитала подолгу оставаться в Москве, опекать великовозрастных детей-студентов и проводить время в теплом окружении коллег по частной компании. На одиночество и грусть Березин никогда не жаловался. Этот жеребец наверняка успел попользоваться северной красотой Тины, с легкой завистью подумал Кранцев. Ему все позволительно, и потому что он сам себе все позволяет и действует, когда другие только мямлят.

Чего не мог знать Кранцев, так это того, что Тина была болью души гуляки Березина. Да, представьте себе, на закате советской эпохи, возведшей адюльтер в партийное нарушение, а связь с иностранкой — в государственное преступление, отважный Березин умудрился влюбиться в свободную финку, благо что муж ее часто не навещал. Конечно, он и раньше погуливал, когда работал в Нью-Йорке, а в Женеве интимные и прочие отношения с сухой, прокуренной женой Мариной совсем разладились, но они договорились сохранять видимость брака ради сына, славного мальчишки-подростка, и ради накопления денег, которые, в случае чего, можно будет потом поделить. Поэтому Березин имел как бы индульгенцию на ухаживание за другими женщинами и, оставшись после краха КПСС вне партийного контроля, умеренно и избирательно пользовался своей относительной свободой. На самом-то деле Березина, как и прочих ооновцев, в первую очередь интересовали деньги, ну а девушки, а девушки потом. Репутация бабника закрепилась за ним скорее в силу его откровенной манеры заигрывать со всеми барышнями, которые и сами были не прочь полюбезничать с красивым, здоровым мужиком. На самом же деле побед у него было гораздо меньше, чем предполагалось, поскольку Березин не разменивался на что попало. Он, как и Кранцев, избегал неблагозвучного слова «трахать» и по-гусарски почитал своим долгом уестествить, освоить, ублажить даму, которая подворачивается под руку, но на практике вел себя более чем осмотрительно. Если так случилось, что он переспал с Пахомовой, то просто из милосердия, мол, мается одинокая миловидная цивилизованная женщина, товарищ по работе, ищет, кому бы отдать нерастраченный жар плоти, истосковавшийся по мужской ласке. Отчего бы не пойти навстречу пожеланиям ударниц труда ООН. Но в его планы отнюдь не входило завязываться с Пахомовой на постоянно, для чего спасительным предлогом являлось как раз наличие законной жены и взрослого ребенка.

Совсем другое связывало его с Тиной. Добившись однажды после бурной вечеринки ее одноразового благорасположения, искушенный Березин понял, что такой женщины у него никогда не было и, возможно, никогда не будет. Бог с ней, что финка, изъяснимся на английском. Тина не возражала иметь могучего Березина в любовниках, но ее пугали проявления подлинной страсти русского, как-никак она финский дипломат, жена финского бизнесмена, на кой черт ей все это надо и т. п. Но Березин тоже зацепил ее на крючок. Помимо умения обладать, он привнес в их связь весь свой поистине юношеский пыл и исконно русскую, немного наивную искренность чувств, которые так подкупают женщин в любви. В общем, Березин крепко запал. И дело было вовсе не в какой-то особой технике, которой владела Тина, каких-то особых позах или звуках, хотя для нее и не существовало каких-то табу. Она отдавалась просто, естественно, с желанием принадлежать мужчине, которого выбрала, о чем она сообщала тем таинственным языком тела, изобилием энергии, едва уловимыми движениями бедер и рук и разными другими необъяснимыми способами, которыми просто-напросто не владели другие женщины, известные Березину.

Чаще всего их объединяла не ночь, как принято считать, а день. Когда работа позволяла свалить часа на два-три под благовидным предлогом, они созванивались, причем предложения поступали с обеих сторон, садились в свои автомобили и мчались в Коппэ, пригород Женевы, где Тина занимала одна роскошную виллу, повернутую лицом к озеру и с лужайкой позади дома, где и проходили товарищеские пикники. Березин всегда выезжал чуть позже Тины, ставил машину на площади в центре города и бочком, незаметно старался пройти к озеру по узенькой и коротюсенькой улице вдоль глухих заборов. Нужная калитка была уже приоткрыта, оставалось лишь пройти метров десять по двору не таясь, так как забор здесь был тоже высокий и глухой, и войти в дом не через парадную дверь, где его ждала Тина, сияющая, соблазнительная, доступная. Времени всегда было в обрез, и они не откладывали то, ради чего встречались. Тина умела показать свое желание, но никогда не была вульгарной, не строила нарочитых томных гримас, в ней было нечто моментально вызывавшее прилив силы и нежности в Березине, которые он немедленно обрушивал на свою податливую, юркую подругу, и, пройдя первый круг, чувствовал в себе силы начинать снова и снова, и так до бесконечности, до полного изнеможения. Потом, вернувшись в свой рабочий кабинет и рассеянно наговаривая в диктофон перевод какого-то тупого ооновского текста, он снова и снова прокручивал в голове изумительный фильм их жаркой встречи. Он не расстанется с Тиной ни за что, он заберет ее у ее мужа, к черту условности с Мариной, придется откупиться, оставить ей квартиру, она только рада будет, кажется, тоже кого-то завела. Но для того, чтобы забрать и удержать Тину, надо много денег, прежде всего на новый дом, на путешествия, на подарки. Надо много денег, и их надо заработать. Вся надежда на Рицци, адвоката, их общего дружка с Кранцевым.

С предприимчивым адвокатом Саша Березин познакомился гораздо раньше, чем Кранцев, но в отличие от оного не проявил никакой щепетильности в вопросе о способах заработка. Его интересовало одно — бабки, бабки, бабки. Схема, которую предложил адвокат, когда получше узнал своего русского друга, была несложной для понимания. Березину открывают новый счет в банке под псевдонимом, куда ему периодически будут переводиться суммы из России или других стран «за оказанные консультативные услуги». Скажем, по налаживанию деловых контактов между партнерами. Или же будут передаваться определенные суммы наличности, которые надо будет класть на свой счет. Затем доверенное лицо банка будет размещать эти суммы, за вычетом комиссионных Березина и от его имени, в других банках, на счетах других клиентов — участников схемы и основных добытчиков. Разумеется, с оплатой услуг адвоката, задачей которого, в случае рутинного контроля, будет объяснять и доказать контролерам, что его клиент заслуживает полного доверия, что часть денег он выигрывает в казино или в карты. В казино у нас тоже есть свой человек, пояснял адвокат, хотя справку вряд ли оттуда потребуют, все-таки мы не в Советском Союзе, слава богу. Конечно, желательно было бы иметь еще одного-двух участников схемы, чтобы перебрасывать деньги друг другу по цепочке, запутывая картину, мало ли какие расчеты могут происходить между частными лицами, давать взаймы, возвращать долг… Так на ум Березину пришел Кранцев, с которым он и посоветовал адвокату познакомиться на ближайшем приеме.

* * *

Франко Рицци не выдался ни ростом, ни видом, ни «лица необщим выраженьем». Казалось, он стеснялся и порой ненавидел себя за свою неказистую внешность, считал себя неуклюжим в свете и невезучим в делах. Эту неуверенность он тщательно скрывал любезными улыбками, непрерывным движением рук, замашками занятого человека и пулеметной манерой разговора. При этом всеми делами в адвокатской конторе «Рицци и братья», расположенной в Лугано, заправлял его старший брат Марио, который не очень верил в способности младшего брата, но опекал его по долгу родственного старшинства и поэтому сначала пристроил его в Женеве в «Алреа» — могучую компанию по торговле недвижимостью. Там Рицци повезло, удалось провернуть несколько выгодных сделок и заработать свои первые гонорары, которые можно было назвать деньгами. Успех придал храбрости молодому, настырному адвокату, и он там же, в «Алреа», попросил руки у помощницы президента фирмы, очаровательной Жюли, а по совместительству дочери еще одного удачливого торговца недвижимостью. Свадьба была пышной, и молодые вскоре переехали в собственный дом под Женевой, а еще через несколько месяцев у них родился славный сынишка Маттео. На этом удача изменила адвокату: мощная, непоколебимая «Алреа» была объявлена банкротом, поскольку задолжала немыслимые суммы банку «Лионский кредит» в Париже в результате так нашумевшего «дела Пецетти», связанного с махинациями при покупке через подставных лиц крупной кинокомпании в Голливуде. «Алреа» ушла с молотка, ее президент Бардзини отправился в тюрьму, и Рицци выпала скромная и хлопотливая роль представлять его интересы во внешнем мире.

Но молодой адвокат не собирался сдаваться, прежде всего из стыда перед Жюли и ее отцом. «Я должен зарабатывать не хуже тестя», — постоянно твердил он себе и однажды решил, что такую возможность ему даст рынок, открывающийся в новой России. Пребывание в «Алреа» дало ему кое-какие выходы и связи, в основном первые русские дельцы обращались по поводу открытия фирм и счетов в швейцарских банках. Это была стандартная одноразовая услуга стоимостью в пять-десять тысяч долларов, то есть даже при многочисленных клиентах больших денег на этом не сделаешь. Главный интерес Рицци состоял в том, чтобы стать управляющим в нескольких русских компаниях, как того требовал швейцарский закон, и тогда уже от имени своих партнеров вести самостоятельно дела, распоряжаться фондами, вкладывать в многообещающие предприятия и играть на бирже. Только так можно сколотить приличный капитал, и адвокат горел желанием побыстрей добиться своей цели. Постепенно круг его русских клиентов расширялся и на полочки становились все новые аккуратные досье с шапками: «Белогортрейдинг», Проминвестбанк, Инкомбанк и др.

Пока все они нуждались только в косметических услугах по созданию, легализации и поддержанию своих структур в Женеве. До настоящего разворота дел было еще далеко. В данный момент свои основные надежды на прорыв неутомимый Рицци связывал с первым своим действительно крупным клиентом, неким Михаилом Сатаровым. Рекомендованный людьми из бывшей «Алреа» молодой бизнесмен лет тридцати пяти прибыл на роскошном двухместном «Феррари» из Парижа, где находился офис его фирмы «Актоль», и сразу взял быка за рога. Ему нужна была одна крупная компания для торговли продовольствием с Россией, другая поменьше для текущих расчетов по мелким сделкам и офшорка для увода прибыли от налогов. На эти цели он для начала распорядился перевести на счет конторы «Рицци и братья» в Женеве ровно один миллион швейцарских франков, что, разумеется, окрылило Франко, начавшего было уже закисать в ожидании «большой рыбы». Желая работать на доверии, Сатаров сообщил о себе адвокату максимум того, что тому полагалось знать. Поселился в Париже пять лет назад, женившись на дочери одного в прошлом известного советского писателя-эмигранта. Сначала занимался сбытом в СССР бытовой электроники: кассетников, музыкальных центров, видеомагнитофонов и т. п. Взял кредит, задолжал банку, прогорел. Кое-как выкрутился с помощью друзей, которые вывели его на продовольственного гиганта, французскую компанию «АгроИнтер».

Ни для кого не было секретом, что возглавляемый громогласным толстяком, миллиардером Дельмасом могучий холдинг является креатурой французской компартии и ее многомиллионные удачные сделки с СССР не что иное, как один из каналов финансирования партии. Через друзей на этот раз в Минвнешторге Сатарову удалось стать катализатором долгосрочного госсоглашения по сахару, а потом по маслу, в результате чего одни лишь его официальные комиссионные составили около 20 миллионов французских франков. В общем, повезло. Открыл свою компанию и вознамерился попробовать себя в других сферах, например, — зачем таиться перед адвокатом, с которым собираешься вести деликатные дела, — в легальной торговле оружием, для чего на днях надо ехать на Кипр, там вроде бы пролегает нужный канал. С женой собрался разводиться. Приобрел большую квартиру на авеню Фридланд в Париже, недалеко от Триумфальной арки. Рад будет показать адвокату свои владения в Париже и надеется, что их совместные дела пойдут в гору. Сатаров просто заворожил Рицци своим размахом, напором, какой-то мистической силой и манерами настоящего плейбоя, которым в душе мечтал вскорости стать сам адвокат. Русский бизнесмен одевался только в самые престижные марки, предпочитая всем другим Эрменджильдо Дзенью и Сальваторе Феррагамо, был безупречно ухожен, элегантен, подтянут и активно интересовался красивыми женщинами, которых, надо полагать, у него было тоже в достатке. Несмотря на все старания, Рицци не удалось собрать никакой дополнительной информации о своем клиенте, отличной от рассказанного им самим, тем более никакого компромата. Как ему сообщили дружеские источники, досье в парижской полиции этого шикарного русского было девственно-чистым. За небольшой срок, прошедший со времени появления в Женеве, Сатаров успел перебросить на счет своих фирм еще пару миллионов, щедро и вовремя расплачивался за адвокатские услуги, отчего Рицци окончательно решил, что, если понадобится, он готов расшибиться для клиента в лепешку.

Чтобы подстраховаться, он как-то пригласил Кранцева в свой претенциозно, но со вкусом обставленный кабинет в Старом городе, угостил отменным кофе и выложил перед ним ксерокопии паспортов нескольких своих клиентов, пояснив свой особый интерес к Сатарову. Когда он наконец вкрадчиво спросил: «Артьом, не смогли бы вы навести справки об этих людях по своим каналам?», Кранцев понял, отчего адвокат воспылал к нему такой симпатией. Как сотрудника дипмиссии, он, видимо, принимал его за гэбэшника. Так, впрочем, считало подавляющее большинство иностранцев: все русские дипломаты — шпионы. Это Кранцев усвоил еще в Париже. С учетом своих собственных интересов к Рицци, он не стал его разочаровывать, а просто продержал ксерокопии у себя в столе пару недель и потом с важным видом вернул их адвокату, сказав односложно и немного загадочно: «По нашей линии ничего крамольного не просматривается», на что Рицци понимающе и благодарно закивал. Еще через несколько дней он сообщил, что «Петронэкс» — фирма их сибирских друзей зарегистрирована в Женеве, а ее отделение — в офшорной зоне, в краю муссонов и пассатов. «Империя» Рицци вроде бы начала обретать внушительные черты.

Для согласования общей стратегии и обсуждения приоритетных проектов следующая встреча с Сатаровым была назначена через две недели, после перевода обещанного им аванса на счет адвокатской конторы «Рицци и братья». Через неделю Франко попросил Кранцева срочно подъехать в контору и прямо у входа с похоронным видом протянул ему свежий номер журнала «Пари Матч». На обложке красовалась фотография Миши Сатарова в компании какой-то изящной темнокожей девушки, типа модель, на фоне оркестра в каком-то ночном клубе. Опубликованный в рубрике светских новостей репортаж подробно, с фотографиями сообщал о бурной жизни «русского любимца Парижа», скорбя по поводу его «трагической гибели». Гибель заключалась в том, что, подойдя к двери из матового, но не бронированного стекла в своей шикарной квартире на третьем этаже элитного дома на авеню Фридланд, русский бизнесмен получил через стекло четыре пули из пистолета с глушителем и скончался на месте. Задержать убийцу не удалось, ведется расследование…

Никогда еще Кранцев не видел адвоката таким бледным, испуганным и несчастным. Обещанный Сатаровым аванс так и не поступил, поэтому и очередная плата комиссионных Кранцеву отпала сама собой… Но на этом злая фортуна не оставила доброго Франко Рицци в покое. Светлана, жена Кранцева, собравшаяся в начале мая навестить родителей в Москве, заявила, что хотела бы встретиться в столице с Петром и Николаем, ребятами из «Петронэкса», обещавшими ей какую-то работу. Попытка не пытка, смотря что предложат, решили они с мужем. Анюта, уже привыкшая к комфортному укладу в Женеве, без особого желания согласилась сопровождать маму, но и без возражений восприняла объяснение мамы, что «папа очень занят по работе, чтобы серьезно заниматься дочкой». Неделя пролетела быстро, и в следующее воскресенье Кранцев уже встречал семью в аэропорту. Кратко осветив в общем нормальную поездку и вполне терпимое состояние здоровья предков, Света выждала, пока Кранцев пристегнется и включит мотор, чтобы, нетерпеливо дыша, рассказать о визите к бизнесменам. Сначала никак не могла дозвониться, в офисе никто не отвечал, поэтому она, не откладывая, решила ехать напрямик, взяла такси и отправилась по адресу, записанному на бумажке. Таксист привез ее к небольшому скверу в конце Профсоюзной улицы. Пройдя вглубь зеленых насаждений, она увидела два изящных коттеджа и вошла в тот, на котором отсвечивала серебром вывеска «Петронэкс». В окнах обоих строений виднелись головы сотрудников перед компьютерами и сновали какие-то силуэты. За стойкой ее приветствовала элегантная барышня, предложил чай-кофе, куда-то позвонила и сообщила, что гендиректор Петр Ильич на встрече в городе, а Николай Васильевич Чистых в отъезде, в Сибири. Сославшись на помощницу гендиректора, она любезно предложила приехать снова через три дня и назначила время встречи с «самим» на 14:00, сказав, что подтвердит накануне. Буквально на следующий день, ближе к вечеру выходя из супермаркета с покупками, Светлана прихватила наугад свежий выпуск «Экспресс-инфо» из россыпи желтой прессы на прилавке газетного киоска. Развернув его уже за ужином, она с оторопью увидела сообщение о том, что прошедшей ночью гендиректор компании «Петронэкс» Петр Дергунов погиб вместе с водителем от взрыва машины у своего дома, куда возвращался после ресторана. Через пару дней Светлана, не дозвонившись в офис, решила наведаться в «Петронэкс». По прибытии на место у нее сначала широко открылись глаза, а потом и рот. Двух изящных коттеджей как не бывало, на примятой траве остались только квадратные следы от бетонных опор. Цирк дю Солей.

Второй ощутимый удар, нанесенный по радужным планам адвокатской конторы, немного охладил пыл Франко Рицци в отношении деловых русских, но не загасил окончательно его надежд на российское направление. Наступление русского бизнеса на Женеву еще только разворачивалось. А вот Артема Кранцева «бизнесовые игрища» окончательно разочаровали, как по форме, так и по содержанию. «Рулетка какая-то и к тому же опасная для здоровья», — сказал он жене и с еще большим нетерпением стал ждать новостей, так сказать, «на ближнем фронте», своем профессиональном. Случиться там может, конечно, всякое, но хотя бы без риска для жизни.

Да и сам Франко Рицци как-то перестал вспоминать перспективы вероятной работы Кранцева в своей конторе. Сообщение Артема о предложении Олега Бережного о сотрудничестве между двумя адвокатскими конторами он воспринял с деланым энтузиазмом, тепло поблагодарил за контакт, но не спешил им воспользоваться. Сказал, что все пригодится, как только устоятся его дела с другими партнерами. Обжегшись на кипяченом молоке, он стал дуть на воду, осторожничать. Понял, что не все русские каналы — золотая жила. Еще большим разочарованием была реакция Джона МакТеррелла на его доклад о результатах поездки в Москву. В первый день после возвращения из Москвы они с женой удостоились очередного приглашения в великолепный зал ресторана «Ричмонд», чтобы отметить «успех» командировки. Старик светился удовольствием и смаковал детали будущего открытия офиса в Москве, подливая супругам в бокалы сначала марочное шампанское, а потом многолетнее миллезимное бургундское. Странным Кранцеву показалось то, что после этого шикарного ужина судовладелец надолго исчез «с радара» — вопреки обыкновению больше недели не звонил через день Светлане и не отвечал на звонки Артема. А когда позвонил, то не предложил, как всегда, заехать к нему «на чай» и усталым, извиняющимся голосом пробубнил, что его американские партнеры «пока не согласились открывать офис в Москве; слишком туманная там обстановка». Что ж, сказал себе Кранцев, по крайней мере в ближайшее время мне не грозит стать успешным предпринимателем. Придется переквалифицироваться «в управдомы», как незабвенный Остап Бендер. Как ни странно, от этого предчувствия ему полегчало. Если в Москве обстановка кому-то казалась туманной, еще более смутным было его ощущение туманных преимуществ занятия бизнесом. Наверное, это больше подходит Сашке Березину, заключил он.

* * *

Обычным солнечным днем, в конце июня, на стол гендиректора ООН легла папка кадровой службы с проектами очередных назначений. Подписав несколько бумаг, Иван Ефремович остановился на постоянном контракте Алексея Торопова, пожевал губами и отложил авторучку. Что ж, тесть-академик… звонил на прошлой неделе, просил за зятя, покалякали о том о сем. В секретариат министра уже звонили из администрации президента, и постпред должен вот-вот получить указание поддержать данное предложение. Никакой самодеятельности, никакого риска. Все складывается славненько. Иван Ефремович довольно улыбнулся и протянул руку к телефону, чтобы так, на всякий случай, звякнуть своему доверенному лицу Люсе Пахомовой.

— Людмила, как дела? — ласково спросил он и, услышав, что «все в порядке», спросил снова: — Ты Кранцева такого знаешь из постпредства? Как он? Чей человек?

Пахомова была не в духе, завал работы, десятки конференций, все горит. При упоминании Кранцева единственное, что ей сразу пришло на ум, так это его полное безразличие к ее персоне, несмотря на кокетливые улыбки и многозначительные взгляды при всяком удобном случае. Даже не пофлиртует никогда.

— Ничей он, Иван Ефремович, и ниоткуда, так, рядовой мидовец… но слишком много о себе понимает… в общем, бесполезный человек.

Это был ответ, которого ждал гендиректор, и на душе у него полегчало. Сказав «спасибо, Люся, золотко, выручила», он взял авторучку и уверенно подписал контракт Торопова.

* * *

Все это происходило относительно недавно. Не больше года назад, но уже было в прошлом. Кранцев еще раз облетел всю территорию Дворца Наций, обогнул Женевское озеро с его знаменитой струей, влетел обратно в раскрытое окно кабинета, поудобнее расположился в кресле, передернул плечами и устремил свой взор на Виолетту Денгерс, стараясь понять, о чем она говорит. А внимательно слушать отв. секретаря Конференции ООН по Югославии имело полный смысл, ибо говорила она как раз о личной ситуации Кранцева.

— Поверьте, Артьом, я была бы рада взять вас на постоянный контракт, но это не в моих силах. Во-первых, Конференция — мероприятие временное, она закончится, так или иначе, уже через несколько месяцев, а во-вторых, на любое вакантное постоянное место в организации поступают десятки заявлений от кандидатов самых разных стран, все они проходят через систему жесткой селекции по результатам собеседований в отборочных комиссиях, и у русского кандидата шансов меньше всех, если только вас лично не поддерживает президент России или министр иностранных дел. Вы же вроде с ним учились на параллельном курсе.

В этом месте дама саркастически улыбнулась и продолжила:

— Но можно подумать о другом. Еще в позапрошлом году на Конференции, как вы, наверное, знаете, было принято решение начать миротворческую операцию под названием Защитные силы ООН в бывшей Югославии, сокращенно ЮНПРОФОР. Операция началась год назад. Мой бывший муж Дерек, чертов шотландец, а мы с ним расстались друзьями, назначен руководителем Гражданской службы в рамках этого формирования, в помощь военным контингентам разных стран, которые будут контролировать разделительную линию между враждебными сторонами в Хорватии и Боснии и Герцеговине. То есть ЮНПРОФОР существует уже почти год, и если вы следили за развитием событий, то знаете, что в Боснии продолжаются военные действия, а на территории Хорватии провозглашена так называемая и никем не признанная Республика Сербская Краина. Образование это, конечно, химерическое, состоит из четырех анклавов, разбросанных по всей стране и разделенных сотнями километров. Сейчас между центральной властью Хорватии и руководством Краины достигнуто и соблюдается перемирие, но республика долго не проживет, хотя сербы там, при поддержке из Белграда, настроены решительно. Гражданской службе ЮНПРОФОР, которая будет вести переговоры между сторонами и следить за соблюдением перемирия и гуманитарных принципов, требуется немало полевых сотрудников. Это, конечно, не постоянный контракт в ООН, но все же ступенька, чем черт не шутит… Я уже говорила предварительно с Дереком, он будет иметь вас в виду. Когда настанет момент, чтобы подать заявление, я дам вам знать и прослежу.

Здесь Виолетта вздохнула, как бы заранее переживая о расставании с толковым сотрудником и симпатичным, еще не старым мужчиной… Через месяц, получив заявление Кранцева, г-жа Денгерс, как и обещала, передала его прямо в секретариат мужа. Руководитель Гражданской службы ЮНПРОФОР, красавец и выпивоха, ирландец Дерек Кэмпбэлл был на высоком счету в ооновской иерархии и, по слухам, в ближайшем будущем даже рассчитывал включиться в борьбу за пост Генсека ООН на смену Кофи. Своему прямому начальнику и опекуну, зампреду Виктору Валерьевичу Локотову Кранцев незамедлительно сообщил, что ему «предложили» место в полевой программе ООН и он хотел бы принять это приглашение, «если не будет возражений со стороны мидовского руководства». Доброхот Локотов тут же шепотом сообщил, что в МИДе Кранцеву уже, так или иначе, подготовили замену, ибо его длительная командировка подошла к концу, и поэтому переход российского сотрудника в структуру ООН в нынешние трудные времена даже выгоден министерству. С этими словами он поднялся в «закрытое помещение» постпредства и отправил срочную шифровку в МИД в поддержку перехода первого секретаря Кранцева А.В. на полевой пост в ЮНПРОФОР с зачислением его в резерв МИД и сохранением ему российского дипломатического паспорта в течение года. Подопечный нетерпеливо ждал его в кабинете, стараясь унять, как мог, смутные мысли-скакуны. Глядя в окно на такой родной двор постпредства, он старался «думать позитивно». «Дорога в ООН открыта. Пусть “в поле” для начала. А там посмотрим». Начальник вернулся быстро, по-отечески улыбнулся и перешел на «ты»:

— Отпочковаться от МИДа после пятнадцати лет службы дело непростое, Артем. Тебе будет нелегко привыкнуть к новой ситуации, положиться больше будет не на кого, полевая работа — это несемейный контракт, стресс и может затянуться. Нелегко будет и твоей жене здесь одной, с девочкой. Я вот проявил инициативу, извини, что не предупредил, — попросил друзей в кадровой службе ООН подыскать Светлане работенку. Вам позвонят. Нечего без дела сидеть с дипломом МГИМО. Да и лишние деньги вам тоже не помешают в «свободном плавании», в плюс к твоему, на первый взгляд, жирному заработку. Все придется делать и оплачивать самим — снимать квартиру, налаживать быт, покупать машину. Попечения государства больше не будет. Но, думаю, справитесь, не вы первые. В добрый час, ребята…

Выйдя от Локотова, Артем старался подавить в горле слезливый комок нахлынувшего волной смешанного чувства признательности за заботу, осознания грядущих перемен и внезапной тревоги от неизвестности, открывшейся как черная дыра. «Нечего теперь сопли разводить», — строго приказал он себе и, выдохнув, заспешил домой.

Благая, по его мнению, весть, однако, повергла жену Свету в неподдельную печаль.

— Это значит, мы надолго расстанемся, а еще даже не успели здесь обжиться втроем… Но раз ты все решил… Наверное, это правильно в данной ситуации, возвращаться в Москву сейчас было бы рискованно… Там сейчас так трудно с работой… Такая везде неразбериха… А если будем оба работать — окрепнем… и тогда решим, как быть дальше. Девочке еще учиться и учиться… Будет под моим присмотром спокойно ходить в институт, набираться ума-разума, совершенствовать французский…

На глазах у Светланы сверкнули слезы, смесь тревоги и радости, как и у мужа, но она, видимо, тоже приказала себе собраться и не распускать нюни.

— Мы действуем заодно, а значит, прорвемся, — успокоил ее и себя Кранцев. «Жена! — с нежностью подумал он. — Ариадна!» С ней как за каменной стеной… надежный тыл.

Сообщение о том, что Алексей Торопов получил постоянный контракт и на его место в ООН рассчитывать не приходится, Кранцев воспринял почти с безразличием и даже с некоторым презрением. «У номенклатуры свои правила игры, как и в совке было… круговая порука… Разночинцы там не ко двору. Зато мы, играя без правил, рассчитываем только на себя. Может, это и не так плохо». У него теперь были свои заботы — на днях он пройдет медкомиссию и подпишет контракт с ЮНПРОФОР, потом получит направление, авиабилеты, подъемные. Спешить не следует, но и затягивать отъезд не стоит, зарплата пойдет с момента прибытия на место, в Загреб, и регистрации в штаб-квартире Защитных сил. Он уже знал, что заботливый Кэмпбэлл определил его в Хорватию, там более или менее спокойно, перемирие соблюдается, а в Боснии действительно продолжаются военные действия. До отъезда предстоит также пообщаться с мамой, она приезжает на днях, как давно договорились. А еще надо будет срочно найти съемную квартиру для Светы с Анютой на время «полевой службы». Скромную, маленькую квартирку с двумя спальными комнатами и крохотной гостиной они уже загодя присмотрели недалеко от нынешней служебной квартиры. Договорились о сносной цене с жильцом, надменным поляком, которому понадобилось срочно съехать. Потом надо будет подумать о квартире побольше.

Оформление новобранцев производилось в здании Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ), там они до подписания контракта проходили медкомиссию. Изъянов здоровья у Кранцева комиссия не выявила, и после обеда, уже в другом кабинете, он старательно вывел свою корявую подпись на бланке контракта. Ооновская машина работала четко, слаженно, подписание контрактов было поставлено на поток. Рутина. Защитным силам ООН понадобились сотни добровольцев в развалившейся, раздробленной по воле Запада Югославии, еще недавно прекрасной процветающей европейской стране. Это вам не какая-нибудь гнилая, жаркая Африка, хотя и туда за большими заработками желающих хватало. Ощущая в кармане тепло от голубого паспорта ООН, Кранцев, сдерживая довольную улыбку, вышел на парапет ВОЗ под развевающиеся голубые ооновские флаги, и ему показалось, что цвет обычно белых облаков слился с голубым цветом небес.

* * *

Мама! Когда она, озираясь по сторонам, появилась из дверей багажного отделения с потертым чемоданчиком на колесиках, сердце Кранцева тревожно защемило от нежности и к горлу подкатил знакомый ком. Еще бодренькая, но уже заметно постаревшая. Любимая. Неповторимая. Дорогая. В Швейцарию певунья Ольга Александровна приехала впервые за свои 74 года, и, конечно, изумлению ее не было конца от комфорта и чистоты всего увиденного вокруг по дороге из аэропорта. В тесной прихожей они долго обнимались и целовались со Светланой и Анютой, перебивая друг друга вопросами, потому что не виделись тыщу лет. Первым делом мама попросила сына сбегать купить мясного фарша, потому что прямо от дверей затеяла жарить «домашние» котлеты. К вечеру образовался пышный праздничный стол, и мама, по обыкновению легко переходя от слез к радостным улыбкам, поведала о своем невидном житье-бытье в однушке в Орехово-Бананово с ослабевшим, но все еще куражистым, почти девяностолетним Василием Ивановичем в «новой», непонятной им России.

Всю жизнь Тёмы Кранцева, с самого первого вздоха до сегодняшних первых проблесков седины в волосах, освещало и осеняло это красивое, доброе лицо, сначала без морщинок, потом с гусиными лапками вокруг глаз, а теперь с глубокими бороздками на щеках, совсем не умалявшими былую красоту черт. Когда арестовали отца, известного писателя, и он сгинул в каких-то неведомых подвалах «без права переписки», ей было двенадцать лет, и последующие двадцать она жила дочерью «врага народа». Снова робко улыбаться начала через двенадцать лет после ареста и исчезновения писателя, когда бравый и черноволосый военный юрист на исходе войны позвал ее замуж. А когда отца реабилитировали и в дом принесли его пахнущие типографской краской книги, она начала уже не только громко смеяться, но и петь дни напролет и уже никогда не переставала, согревая солнечными лучиками своих голубых глаз жизнь старшенькой Тамары и маленького, шустрого Тёмы. Мальчик рос типичным «маминым сыночком», потому что спокойно не мог прожить без нее ни одного часа и после школы, сопя, корпел над домашними заданиями, напряженно вслушиваясь, когда загремит ключ в двери и появится его добрая фея. Лет до девяти он мучился тонким, девчачьим голоском и его дразнили мальчишки, но в обиду хрупкий мальчик себя не давал, и хотя задирой не был, от драк не уклонялся. Вот и сейчас, уже великовозрастный, таял, глядя, как глаза ЕГО МАМЫ излучают тот самый, прежний таинственный свет безоговорочной любви и всепрощения, который помог ему вырасти здоровым, нормальным и в общем счастливым мужиком.

Неделя с мамой пролетела так быстро, что наговориться и наобниматься всласть всем так и не удалось. Артем, лихо крутя баранку срочно приобретенного подержанного «Гольфа», показал дорогой гостье все живописные места на берегу озера Леман, и больше всего ей понравилось в Монтрё. «Здесь животворная энергетика и легко дышится», — заключила она. Неискушенная в хитросплетениях наступившей на родине «новой жизни», простодушная Ольга Александровна никак не могла взять в толк, как и почему ее гениальный сын и лучший в мире дипломат расстался с таким важным учреждением, как МИД, и она то и дело обращалась к своему Артему с одним и тем же тревожным вопросом: «Что же теперь будет, сынок?» Ответ сына всегда был позитивным и банальным: «Все будет хорошо, мама.

Не волнуйся».

* * *

С голубым паспортом ООН в кармане, командировочным предписанием и полученными приличными подъемными Кранцев, в сопровождении грустных жены и дочки, явился в женевский аэропорт точно за два часа до рейса в Загреб. Сдав в багаж свой новенький чемодан, он пригласил семейство в кафетерий выпить, кто чего пожелает. Но развеять налет грусти не помогло даже сообщение Светланы о том, что как раз сегодня утром ей позвонили из кадров Всемирной организации интеллектуальной собственности (ВОИС) и просили зайти подписать контракт на работу сроком на год в секретариате одного из замдиректоров. По лицу Кранцева поплыло смешанное изображение удивления и скрытого удовольствия — новость все же была приятной. Его контракт в Хорватии был сроком на шесть месяцев. Худо-бедно появятся какие-то деньги на самостоятельную жизнь. Могло бы и этого не быть. Сидели бы сейчас в Москве и ждали у моря погоды, а кроме ненастья, там и ждать нечего — в МИД, под «мудрым» руководством Озерова, могли бы и не взять, а о работе Светланы, женщины, и думать не стоило, несмотря на ее красный мгимовский диплом. Мало ли таких сейчас на Руси…

Анюта, допив свою неизбежную кока-колу, быстро перестала киснуть и наказала папульке держаться, не скучать и скорее возвращаться. Что такое полгода расставания с мужем для мамы она, похоже, пока не понимала. Кранцев и Светлана еще долго, молча держась за руки, мусолили свои чашки с кофе, но момент отъезда все равно настал. Перед уходом в накопитель Кранцев крепко, по-солдатски, обнял жену и дочку, изобразил бодрую голливудскую улыбку, медленно двинулся в общей очереди к пункту контроля ручного багажа и вскоре исчез за прозрачными дверями.

* * *

Ничем необычным международный аэропорт им. Франьо Туджмана в Загребе Кранцева не поразил. Простое бетонное здание. Три года назад этот самый Франьо вслед за Словенией и провозгласил независимость Хорватии, стал ее первым президентом и не погнушался начать войну с сербами. Готовясь к поездке, Кранцев по разговорнику освоил чтение латинских букв хорватского языка и несколько самых необходимых в обиходе фраз. Поэтому смог прочитать забавное название аэропорта — Зрачна Лука. Зрак — воздух, Лука — порт по-хорватски. Чуть позже ему объяснят, что в своем рвении во всем оторваться от православной Сербии и всего сербского католическая, но тоже славянская Хорватия начала с языка, призвав своих лингвистов вводить в современный хорватский язык больше старинных, «истинно славянских» слов. Так, например, кроме упомянутого аэропорта, вертолет (helicopter) стал у них «зракомлат» — молотильщик воздуха. Но самым удивительным, конечно, было не это.

Выйдя из багажного отделения, как говорится, «в город» и ища глазами указатель пути к остановке такси, Кранцев даже не поразился, а оцепенел от вида подтянутого, загорелого мужчины с лицом, знакомым до боли в скулах. Боли от улыбки и радости. Чего-чего, а увидеть здесь своего закадычного другана Германа Седина, или просто Геру, Артем никак не ожидал, тем более что друг бросился как раз ему навстречу, чтобы заключить в жаркие объятия. В понимании Кранцева Седин должен был преспокойно сидеть в своем кабинете на 24-м этаже небоскреба ООН на берегах Гудзона в Нью-Йорке, где осел уже лет десять назад и со времени их последней встречи (кстати, в Париже они тогда здорово надрались!) редко подавал о себе весточки. Похоже, его жизнь за океаном устаканилась… Не скрывая полного изумления, он задал стандартный в таких ситуациях вопрос:

— Ты чё здесь делаешь, Герасим?

И услышал простой ответ:

— Работаю. Начальником, между прочим. Вот увидел твое имя в списке миротворцев-новобранцев. Приехал встретить и подсобить. Ты против?

Друзья снова крепко обнялись. По дороге из аэропорта Седин сообщил другу, что уже полтора года руководит офисом ЮНПРОФОР в Белграде. До этого два года провел в операции по поддержанию мира в Намибии, там руководил отрядом полицейских.

— Командировки «в поле» помогают удвоить семейный бюджет. Пост в штаб-квартире за мной сохраняется, полевая служба считается почетной и высоко оплачивается за риск, неудобства и проч. При этом семью с собой брать не разрешают, опасно… А значит, можно и от жены чуток отдохнуть… — Седин лукаво улыбнулся.

Штаб-квартира Защитных сил ООН в Хорватии разместилась в большом потрепанном административном Г-образном здании на окраине Загреба и вместе с хозяйственными строениями — гаражи, склады, столовая, магазин — занимала добрый гектар, если не больше, обнесенный забором и увенчанный с двух сторон шлагбаумом. По огромному двору туда-сюда с озабоченными лицами сновали десятки людей обоих полов. Седин привел друга к узорчатой двери на втором этаже с табличкой «Г-н Теодор Керенджа, нач. полевой администрации».

— Славный малый этот эфиоп Теодор. Но зело важный. Ты уж к нему со всем почтением. И все будет хоккей. Мы с ним давно знакомы по Нью-Йорку. Я о тебе замолвил словечко, он меня уважает. Все-таки Белград особая точка. Там варится вся политика…

Эфиоп Теодор с серебристыми кудрями и выразительными, но далекими от Пушкина чертами лица и впрямь оказался добродушным и крепким на вид мужиком лет пятидесяти. Он был в курсе, что Кранцева лично встречает такой важный чин, как г-н Седин из Белграда, и, приняв от него командировочное предписание и для вида заглянув в голубой паспорт, что-то сверил и пометил на компьютере, после чего с расстановкой сообщил на понятном английском:

— Сегодня вы отдыхайте от перелета. Ваш друг поселил вас в своих апартаментах, гостиница сегодня вам не понадобится. А завтра ровно в девять я вас жду для дальнейшего инструктажа.

На прощание он несколько церемонно поклонился, как японец. «Видимо, подражает Такеши Уеде, специальному представителю Генсека ООН в бывшей Югославии», — решил Кранцев и весело выскочил в коридор к Седину.

— Ну веди, Сусанин, показывай, чем богата хорватская земля…

Для начала Гера отвез друга в просторную служебную квартиру для командированных и разместил его в отдельной комнате, рядом со своей. Когда Кранцев вышел из душа в Герином халате, на низком столике на веранде уже красовалась бутылка односолодового «Гленгойна», вазочка со льдом, бутылка газировки, аппетитные ломтики хлеба и тонко нарезанная, пахнущая копченым ветчина вместо традиционных орешков.

— Ну, давай, брат, — за приезд и новую жизнь. Рад за тебя. Молодец, что решился. Не пожалеешь…

Друзья щедро наполнили бокалы, чокнулись и залпом, по-русски, их осушили без всякого льда и газировки. «Пусть америкосы разбавляют», — прокомментировал Гера, большой знаток и любитель шотландского вискаря еще с московских времен, когда вдруг в перестройку в Смоленском гастрономе откуда ни возьмись появился в продаже по смешной цене всего в 12 рублей знаменитый и незабвенный скотч «Чивас Ригал», или «Рыгал», как шутили ценители, покупая желанный напиток целыми коробками по шесть бутылок.

— Ешь ветчинку, Тёма. Вкусная, знаменитая хорватская. — Седин ткнул пальцем в тарелку с ветчиной, ловко поддел кусочек и отправил в рот. — А главное — слушай меня внимательно и мотай на ус, — менторским тоном добавил он.

— Служить в ООН — это тебе не девок щупать. Прежде всего забудь свою прямоту и правдоискательство. Правды здесь нет и не ищи. Есть высшие интересы наиболее сильных игроков. Всем заправляют америкосы. Коль они и весь Запад решили расчленить Югославию, так тому и быть. Против лома нет приема. Тем более что наш Дрюня Озерцов с ними заодно. А царю Борису это до лампы. Так хочет его друг Билл. Ты здесь никто, просто винтик. Не вздумай лезть в политику и выказывать братские чувств к сербам. Краина твоя долго не продержится. Вопрос нескольких месяцев. Твою задачу здесь вижу в том, чтобы вести себя тихо, скромно, послушно. Получать неслабую зарплату и откладывать на черный день. Место для полевой службы здесь не самое плохое, уже не стреляют. Определили тебя в Восточный сектор, который на карте на севере Хорватии. Штаб-квартира в деревушке Эрдут, на берегу Дуная, на той стороне сразу Югославия с ее «непобедимой» армией. А с хорватской стороны — некогда великолепный город Вуковар, ныне похожий на Сталинград. Потешились там народы-братья. Сектор контролируют российский и бельгийский батальоны. С военными я не знаком, сам наладишь контакты, а вот начальником Гражданской службы там у них мой хороший знакомец Филипп Гондер, венгерский еврей из Нью-Йорка. Мужик честный, но трусоватый. Приехал «в поле» тоже в основном ради бабок, у него большая семья в Америке. Старайся с ним не спорить. Короче, сиди тихо и лови кайф. Мог бы и в Южный сектор загреметь, в так называемую «столицу» Краины, заштатный городишко Книн, страшная дыра. Или в Северный сектор, который почему-то ниже Западного и Восточного, совсем рядом с Загребом, даже снаряды могут долететь из Краины. Но туда начальство наше все время наезжает, переговоры, то да се, обстановка нервная, все на виду. Не ровен час и под горячую руку попасть. А от твоего Восточного Эрдута до Загреба добрых четыреста кэмэ, то есть на отшибе, спокуха, если не дергаться…

Кранцев внимательно и почтительно слушал монолог опытного бойца, не решаясь отхлебнуть щедро долитого ему виски. Гера — проныра и умница. Слушать его всегда имело смысл.

Но после второй порции Седин встал и скомандовал:

— Подъем! Ты думал, я тебя только вискарем и советами буду потчевать. Нас ждут шедевры хорватской кухни. Очень даже недурные.

Друзья вышли на улицу, и Гера широким жестом распахнул дверцу своего внедорожника девственно-белого цвета с огромными черными буквами UN на обоих бортах.

— У тебя тоже такая будет… Работаем ради мира! «Радимо за мир!» по-сербски. Это тебе не хухры-мухры. Ответственная, блин, миротворческая миссия…

Обжора и бонвиван Гера явно решил произвести впечатление на друга и сразу ошеломить его разносолами и вкусностями хорватской кухни. Для этого, через полчаса езды, он въехал на какой-то холм, покрытый буковыми деревьями, лихо затормозил на поляне и почти за руку провел друга через тяжелые резные ворота в живописное подворье, потом внутрь уютного зала, наполненного аппетитными запахами, пересек зал, и уже через минуту друзья, в сопровождении метрдотеля, расположились на широкой, безлюдной в эту пору террасе, смотрящей в буковую рощу. Они еще не успели оглядеться, как большой, крепкий деревянный стол стал наполняться местными яствами, пугавшими объемом, но вызывавшими мощный прилив слюны. Глотая слюну, Кранцев, словно в тумане, ловил не очень понятные названия, произносимые Сединым, видать поднаторевшим в хорватской кухне, — пршют (копченый далматинский окорок), кулен (свиная колбаса с паприкой), бурек (слоеный пирог с мясом и сыром), манистра (тушеные овощи). Для закуски, да и для объедения этого было вполне достаточно, так что малоежка Артем даже испугался. А поскольку официанты сразу, для начала, откупорили две бутылки красного сухого «Дингача», избалованный Францией Кранцев, отметив отменный вкус терпкого вина, без паузы махнул два бокала подряд. Выждал минуту и добавил еще один. Зал и буковая роща, кинематографически озаряемая низким, закатным солнцем, тут же поплыли, и Кранцев, по обыкновению, воспарил над застольем, сделал круг над террасой, полюбовался заходящим солнцем, а когда снова приземлился прямо за стол, то понял, что надо и он сможет держать гастрономический удар, хотя и удивился, сколько закусок, запиваемых вином, еще до главных блюд может уместиться в его животе.

После закусок Гера предложил ударить по мясу, но уже объевшийся Артем робко попросил рыбки, и друзья сошлись на том, что надо бы заказать хорватскую уху с белорыбицей — знаменитый паприкаш. Естественно, уху запивать вином было бы неуместно, поэтому оба решили, что пора перейти на градус выше, и сошлись на 45-градусной выдержанной сливовице. В ожидании ухи франкофил Кранцев напомнил Гере о французской традиции «нормандской дыры», то есть принятия крепкого алкоголя между блюдами пиршества для освобождения места в желудке и улучшения пищеварения. После первой рюмки, похоже, место в желудке освободилось, и на истошный зов Седина «Голубчик!» официант явился с бутылкой сливовицы, поставил ее на стол и уважительно удалился — «русские ребята гуляют». Ожидание паприкаша затянулось, и пришлось освежить рюмки сливовицы еще пару-тройку раз. И только тогда Кранцев ощутил, что на его бренное тело благо спустилось, а вот беспокойная душа пошла вразнос и от обилия блага, как бывало в далекой юности, вместо радости, совсем наоборот, прониклась необъяснимой и смутной тревогой, как будто оно было предвестником беды.

* * *

Да, в далеком теперь уже детстве Тёма был пугливым мальчиком и страшно боялся, когда родители по вечерам уходили в гости или в театр. Его начинал бить такой необъяснимый страх, что он бросал маленькую сестру Тамарочку, выбегал из дому и носился по темным улицам, едва сдерживая слезы, а то и рыдая и надеясь встретить родителей живыми и невредимыми. Унять страх ему долго не удавалось и в юности, до самой женитьбы, непонятные страхи навещали его, как ни странно, в самые благополучные и спокойные моменты его маленькой жизни. В своей слабости он никому не признавался, ни маме, ни врачам. Терпел и со временем научился преодолевать тревогу усилием воли. Просто однажды убедил себя не бояться «замахиваться на все более сложные цели — школа, элитный институт, престижная работа, — но довольствоваться тем, что удается достичь, не завидуя более успешным игрокам». Он научился этому в областной сборной по фехтованию, еще в Казахстане, потому что превосходно владел техникой рапиры, но был слаб в общей физической подготовке. Его соперники знали об этом и нередко предлагали изматывающие, затяжные бои. Когда он побеждал, пьющий тренер Сивцев не скупился на похвалы, а когда проигрывал — крыл матом, и Тёма уговорил себя радоваться твердому второму месту по области, а однажды и по республике. Позднее за эту позицию, уже на службе, кое-кто называл его «неамбициозным», но заблуждался. Важнее всего для Кранцева было добиваться результатов, соответствующих запасу его жизненных сил и не требующих надрыва.

Поэтому у тревоги, неожиданно навестившей его в столь важный момент бытия и приятный час щедрого застолья, было свое объяснение — впервые в жизни он, Артем Кранцев, одиночный бегун на дальние дистанции, остался один на один с новой, еще неведомой ситуацией, без какой-либо опоры на прежний опыт, без корпоративной и семейной поддержки и пока не знал, чем кончится вся эта авантюра. Чтобы вернуться в реальность, он грубо прогнал наваждение и весь обратился в слух. Наблюдательный Гера сделал вид, что не заметил минутного замешательства товарища, предложил новый тост «За нашу победу!» и продолжил рассказ о том, как он два года назад в поте лица трудился в миротворческой операции ООН в Намибии и руководил там отрядом полицейских. Рассказ перемежался вставками о его далеких от советской морали контактах с лицами противоположного пола под жарким солнцем Африки. Но видя, что тема «блуда» Кранцева сегодня на зажигает, предложил завершить пир новой порцией сливовицы, после чего вставать из-за стола и брести к машине друзьям пришлось, поддерживая друг друга. «Доедем ли?» — в голове Кранцева мелькнула единственная трезвая мысль, но за рулем Геру словно подменили, включился инстинкт самосохранения, и через полчаса они благополучно входили в свой отель.

В номере неутомимый Седин предложил заполировать выпитое остатками виски, и Кранцев, присев на кровать, покорно кивнул. Ему было не по себе, желанное умиротворение и уверенность в себе не наступали, хотелось напиться, забыться, но не получалось. Так было всегда. Он и по жизни не очень-то любил мужские компании, где суть общения состояла в том, чтобы курить, материться, пить на брудершафт, слушать о половых подвигах друг друга и в конце концов нажраться до одури, до полного разрыва связи с окружающим миром. Алкоголь не брал его по-настоящему, разве что от перебора рвало. Но другу Гере он отказать не мог и скрепя сердце старался проглотить виски как раз в тот момент, когда в дверь постучали и на пороге возникла расплывчатая фигура полненькой женщины среднего возраста. Лицо Седина озарилось приветливой улыбкой.

— Вставай, Темный, — игриво повелел он, — ну-ка нижайше приветствуй даму. Мой друг и соратник Ольга Викторовна Уткина собственной персоной. Ведущий спец по Балканам на родине и во всем мире. Могучий интеллект и сокрушающий патриотизм. А нынче коллега, потому как советница от России в аппарате этого японского чудака Уеды, нашего общего начальника всей югославской операции. Есть там еще и американская мымра для равновесия, полная идиотка. Считает, что тоже разбирается в Балканах…

Седин суетливо собрал с кресла разбросанные рубашки и широким жестом пригласил гостью сесть.

— Прости, Герасим, что ворвалась, если помешала, — из вежливости сказала женщина, убирая с ироничной улыбкой русую прядь со лба и присаживаясь, — просто хотела уточнить наши общие позиции на завтрашнем совещании с Уедой.

Гера согласно кивнул, со стуком поставил перед дамой пустой бокал и плеснул туда виски. Она не стала отнекиваться для вида, залпом выпила до дна и захрустела предложенной соленой соломкой. Кранцеву очень приглянулось полное отсутствие жеманства в пришедшей, и, внимательно разглядывая ее милое русское лицо, умные серые глаза и изящные изгибы чуть полноватого тела зрелой женщины, он даже немного протрезвел, а главное, почувствовал, что тревога в душе отступила. Он уже было собрался вступить в разговор, но Ольга опередила его.

— А вас, мил человек, каким ветром занесло в эти края? Приехали за мир бороться?

— Вообще-то я мидовский, — робко ответил Кранцев. — Решил попытать счастья в полевой операции, фрилансером…

— Может, это и правильно, и интереснее, чем строго выполнять инструкции начальства, но особых иллюзий не питайте, здесь та еще бюрократия и иерархия… — Она протянула пустой бокал Седину, и тот поспешно плеснул туда еще немного янтарной жидкости. — А главное — помните, что развал Западом Югославии, крепкого, нормального европейского государства, — прямое следствие распада Союза. Не могут они никак смириться с существованием огромной и непослушной России. Но на этом все не закончится — пророссийскую Сербию будут продолжать крушить, как бы в назидание русским. Вот, мол, что хотелось бы с вами сделать, не будь у вас ядерных сил. Накажем сербов для примера и с большим намеком — за дружбу с Россией, санкциями обложим, все грехи на них повесим, передадим в Международный трибунал и всех осудим, президента свергнем и угробим, Косово отберем, чтоб неповадно было на Россию оглядываться. Больно независимыми стали. А со временем, глядишь, и до России доберемся…

Ольга насупилась, и на ее добром лице заиграли желваки. Вмешался Гера:

— Ладно, Ольгуня, кончай свои проповеди, не пугай ребенка на ночь глядя, ему бай-бай пора — у него завтра первый день в Защитных силах… А совещаться лучше пойдем к тебе, Тёме надо выспаться, не будем мешать…

С этими словами он галантно прихватил даму за локоть и уже на выходе повернулся к Кранцеву, вытаращил глаза и озорно подмигнул.

В свой номер Седин вернулся под утро, к завтраку и растолкал приятеля со словами из песни:

— Вставайте, граф, рассвет уже полощется… Вас ждет битва за мир, хватит дрыхнуть…

Спросонок Артем не понял, о чем речь и какая битва, но живо вскочил, не чувствуя никаких последствий вчерашних излишеств. После бритья прилив бодрости усилился и от вчерашнего налета тревоги не осталось и следа. Друзья на скорую руку проглотили по чашке растворимого кофе с тостами и вышли на улицу под нежное июньское солнце. Во дворе компаунда Седин высадил Кранцева, обнял и быстро попрощался, торопясь на совещание.

— Не благодари, не благодари… Помни мои заветы… Особо не высовывайся… правдоискательством не занимайся… если хочешь удержаться в седле… делай как все… Поручили — исполни. И бабки не забывай откладывать, пригодятся… Освоишься в своем Восточном секторе — приеду с инспекцией или тебя в Белград вызову… Ну, в общем, удачи тебе! Бывай!

Нежное сердце Кранцева в очередной раз екнуло, он еще с минуту смотрел вслед уходящему другу и медленно побрел в направлении административного корпуса. На железных стульях перед дверью главного администратора уже сидел в ожидании приема белобрысый крепыш, примерного того же возраста, лет за сорок, на вид спортсмен или военный. Приветливо улыбнувшись, он представился по-английски:

— Хай, я Дэннис Дэй, из Канады, жду распределения, хочу в Боснию, там настоящее дело. А ты?

Узнав, что напарник из России и тоже прибыл за назначением, канадец как будто ожидал появления Кранцева, чтобы немедленно и слишком быстро перейти к изложению своего плана:

— Если ты не против, я как раз ищу напарника, хочу просить господина Керенджу разрешить нам ознакомительную поездку по всем четырем секторам в Хорватии, так сказать, для изучения миротворческого опыта на местах… Как тебе моя идея? — и не дождавшись столь же быстрого ответа, стал что-то дополнительно объяснять, и франкофон Кранцев, немного оглушенный его напором, с ужасом осознал, что не понимает и половины монолога, произнесенного на английском, который он учил на дополнительных курсах, в коридорах министерства, но никогда в жизни по-настоящему не практиковал. В этот момент дверь кабинета администратора приоткрылась, миловидная секретарша пальчиком поманила Дэя внутрь, и растерянному Кранцеву ничего другого не оставалось, как бросить ему вслед по-французски:

— Я согласен!

Через десять минут Дэннис вынырнул из-за двери, сияя как медный грош, и, бросив входящему Кранцеву: «Жду тебя во дворе», выскочил на улицу.

Теодор Керенджа принял входящего, сохраняя приличествующую администратору строгость, но глаза его весело поблескивали. Выяснилось, что в конце 70-х эфиоп окончил Университет Патриса Лумумбы в Москве, сносно говорил по-русски и питал к России самые теплые чувства, памятуя о Пушкине. Он раскрыл папку и сразу подтвердил Кранцеву, что тот распределяется в Гражданскую службу Восточного сектора ЮНПРОФОР, штаб которого расположен в поселке Эрдут на севере Хорватии. Там же неподалеку, в зоне аэропорта Клиса базируется и российский батальон, отвечающий, вместе с бельгийским батальоном за мир и порядок в данном секторе. Кранцев будет единственным там русским служащим Гражданской службы, и ему надлежит всячески помогать руководителю службы американцу Филиппу Гондеру в налаживании тесного сотрудничества с сербской и хорватской сторонами в целях дальнейшего закрепления условий перемирия и для этого же поддерживать рабочие контакты с командованием российского и бельгийского батальонов. По мере бесконечной тирады Кранцев дивился и гадал, где эфиоп мог нахвататься навыков столь виртуозной бюрократической речи.

— Следует не забывать также, — Керенджа многозначительно поднял вверх указательный палец и понизил голос, — что именно в этой части страны, в городе Вуковаре, в 1991 году начались военные действия между сербами и хорватами, обрушившие всю Югославию…

С этими словами администратор привстал и вручил Кранцеву конверт с разнарядками на получение всего необходимого для выполнения его высокой миротворческой миссии на месте приписки — служебного автомобиля, униформы Гражданской службы, персонального компьютера, голубой каски и голубого защитного бронежилета. Пожелав ему на английском удачи в труде на благо мира, Теодор с улыбкой добавил по-русски «Ни пуха» и долго тряс вспотевшую руку новобранца. И только когда тот уже подошел к двери, спохватился и добавил:

— Ах да, конечно, я разрешил вам с мистером Дэем совершить ознакомительную поездку по четырем секторам… Это полезная идея. У него все бумаги для оформления… А еще я попросил бы вас об одолжении, господин Дэй в курсе…

Канадец ждал Кранцева во дворе компаунда, сгорая от нетерпения.

— Хитрец Керенджа дал нам «первое ответственное задание», — с улыбкой сообщил он. — Перенести его ковер из временного кабинета в вагончике в новый кабинет, в здании. Нам особое доверие. Двое белых трудятся на африканца. Это прогресс. Но зато нам дали разрешение на ознакомительную поездку. Все в мире связано. Принесем ковер и пойдем оформляться, получим машину и суточные, — затараторил он по-английски, но Кранцев попросил его перейти на французский.

— Может, сходим для начала перекусить, у меня в животе пусто с утра, — предложил он, и напарник охотно согласился.

Ударивший в нос запах в пищеблоке компаунда ничем не отличался от почти забытого духа родных московских столовок студенческих времен, а бургеры с жареной картошкой, которые они выбрали, — от русских котлет. Все это вместе автоматически вызвало прилив слюны. Не хватало только соленого огурчика. А вот запивать пришлось, за неимением кваса, приторной, но бодрящей кока-колой, как это делали 80 % обедающих вокруг, за исключением тех, кто пил просто воду или безалкогольное пиво.

Подкрепившись, напарники пошли искать ковер и весело тащили тяжелый рулон через весь двор в новый кабинет администратора. Потом так же весело отправились в гараж, где в ответ на предъявленную бумажку им вручили белый джип с неизменными UN на бортах, а в кассе — толстый конверт с хорватскими кунами на дорожные расходы. Аппарат ООН работал исправно и щедро тратил выделенные бюджетом деньги. Канадец сказал, что припаркует машину возле своего отеля. Он предложил встретиться там же вечером для согласования плана действий и выдвинуться в поход завтра с утра пораньше, потому как до Южного сектора и дальше, до самого Адриатического моря, предстоит пересечь почти всю Хорватию.

— Рулить будем по очереди, — уточнил он, определенно взяв на себя командование операцией. Но Кранцев и не возражал, так как сразу уловил военную закалку канадца.

Следующим пунктом программы был продуктовый магазин компаунда, похожий на все супермаркеты с преобладанием американских товаров. Через полчаса Кранцев вышел на улицу с блоком из шести пол-литровых бутылок питьевой воды «Вальверт» и пластиковым пакетом, вместившим три пачки галет, батон сухой итальянской колбасы, банку растворимого кофе, пачку сахара, соль, банку меда и бутылку бурбона «Джек Дэниелс», рекомендованную канадцем для поднятия духа. До этого Кранцев только один раз пробовал американское виски из кукурузы и считал его редкой гадостью.

Для получения своей служебной машины пришлось с покупками опять плестись в гараж. Там толстый, потный дядька, похожий на мексиканца из спагетти-вестерна, посадил его за руль какой-то развалюхи, дабы проверить водительские навыки новобранца. Кранцев, уже четверть века сидевший за рулем и объехавший пол-Европы, вдруг растерялся, так как ручное переключение скоростей гремело и заедало под ироничное хмыканье наставника. Объехав с горем пополам компаунд и затормозив у гаража, Кранцев увидел, что проверяльщик выводит для него «под уздцы» большой белый «Ниссан Пэтрол» с кабиной на пять пассажиров и заветными буквами UN на бортах. Но когда вся машина вышла на свет, губы его разочарованно сжались, так как «Ниссан» оказался грузовичком с кузовом среднего размера. На грузовиках Артем еще никогда не ездил, но отказаться от даровой служебной машины было немыслимо. «Буду подвозить патроны», — ехидно подумал он про себя и пожал руку гаражисту.

После предъявления на cкладе, пахнущем сыростью, новехонького пластикового удостоверения личности, свисавшего с шеи на железной цепочке, ему под расписку были выданы пакет с униформой Гражданской службы, красивого серо-бежевого цвета с черными погончиками с буквами СА (Civil Affairs), другой пакет с голубым бронежилетом и голубая каска нужного размера, без пакета. Со всем этим скарбом в одной руке он вышел на яркий свет, поднял с пола другой рукой пакет с покупками и, как во сне, двинулся к своему грузовичку, чтобы разместить поклажу. Оставалось только получить компьютер, и «боец» Защитных сил ООН будет полностью экипирован для ударного «труда ради мира» в бывшей Югославии.

Однако, автоматически следуя пунктам дневной программы сборов и даже улыбаясь всем встречным, Кранцев не переставал чувствовать себя несчастным, потерянным, оторванным от пуповины и как будто зависшим в пустоте над пропастью. Снедаемый новым приступом тревоги, он никак не мог взять в толк, что делает и как ему найти себя в новом, незнакомом и абсолютно чуждом ему мире международной суеты, среди непонятных людей из самых разных стран, совершенно безразличных ему и столь же индифферентных к нему самому. Его откровенно пугала перспектива стать просто винтиком, если не песчинкой в огромной машине неизвестно кем управляемой миротворческой операции, раствориться в интернациональной среде таких же винтиков или песчинок и, значит, оказаться в полном одиночестве, которого он страшился всю свою жизнь. Нестерпимо захотелось услышать голос родного человека — мамы, жены, дочери, — но на звонок по служебному телефону надо было идти просить разрешения в администрацию (первые мобильные телефоны у всех смертных появятся только через два-три года). Тем не менее ведомое разумом тело, как всегда, совершало необходимые действия, толкало вперед и не давало сойти с нужной колеи… Сев за руль грузовичка и осмотрев на заднем сиденье свой богатый багаж, пугливый козерог Тёма Кранцев, после десяти вдохов-выдохов по-йоговски, все же спустился на землю и медленно двинулся в свой отель. Назойливые тревожные мысли понемногу улетучились, хотя из головы никак не хотел исчезать жалобный вопрос, брошенный мамой при недавнем расставании в Женеве: «Как теперь все будет, сынок?»

Заседание мини-штаба с Дэном Дэем проходило в холле его отеля и немного затянулось, хотя собственно план поездки был по-военному четко составлен напарником и положен на бумагу. Никогда не служившему в армии Кранцеву детали плана были абсолютно безразличны, Хорватию он все равно не знал и на все согласно кивал, хотя и догадывался, что интерес канадца к логистике независимой и никем не признанной Сербской Краины не праздный и не так уж прост. Потягивая из большой кружки темное и не очень вкусное пиво «Гиннесс», предложенное Дэем, Кранцев больше молчал, разыгрывал из себя диковатого русского незнайку и односложно отвечал на как бы безобидные расспросы о работе, семье и жизни на родине. Опыта общения на эти темы с западниками во Франции у него было предостаточно, и он, насколько мог искренне и немного пафосно, отвечал на наводящие вопросы так, чтобы собеседник остался доволен ответами, — родился в провинции, в скромной семье служащих, крещен, но был и членом КПСС, работал дипломатом, потом перестройка, гласность, захотелось свободы, но без осложнения отношений с властями, теперь вот фрилансер, хочется способствовать примирению враждующих сторон, но не прочь и заработать деньжат для семьи. В ходе толковища, однако, не удержался и, как бы демонстрируя русское чувство юмора и проверяя канадское, вставил, что данными о расположении ядерных сил и номерами военных частей в России не располагает. Канадец для вида хихикнул, но проглотил шутку не моргнув глазом. Долго засиживаться не стали — ведь завтра спозаранку в путь, и не близкий.

Утром к отелю Дэя Кранцев явился пешком ровно к семи, но отъезд спозаранку не получился — пока канадец сбривал бороду, оставив пшеничные усы, пока грузили его вещи в джип, пока плотно завтракали — выехали около девяти. За руль сел Дэй, а поскольку никаких навигаторов в машине тогда не было, Кранцев вызвался быть штурманом по бумажной карте.

Решили начать с самой дальней точки — штаб-квартиры Южного сектора ЮНПРОФОР в «столице» Сербской Краины Книне, а потом подниматься вверх через полевое бюро Защитных сил в Задаре, затем в Топуско, где была расположена штаб-квартира Северного сектора, и закончить рейд в штаб-квартире Восточного сектора в Эрдуте. То есть проехать предстояло пол-Хорватии по дорогам далеким от немецких.

В Книн, пыльный городишко, изнывающий под палящим солнцем, прибыли к обеду. Там их встретил замначальника Гражданской службы, угрюмый чернокожий человек, представившийся гражданином Ганы. Глядя на него, Кранцев невольно вспомнил любимую байку своих театральных друзей о том, как начинающий артист так разволновался, что вместо нужной фразы «Прибыл гонец из Пизы!» произнес: «Прибыл пипец из Ганы!» Тем не менее сослуживец неохотно и уныло, но внятно доложил обстановку в секторе и ответил на все заковыристые вопросы канадца о рекогносцировке и снабжении Защитных сил в секторе.

Еще через час они были в Задаре, ошеломленные разительным контрастом увиденного с впечатлениями о Книне. Полевая точка ЮНПРОФОР размещалась в изящной вилле, так близко расположенной к берегу Адриатического моря, что на широкую террасу дома долетали морские брызги. Австралийка Хизер Дорман, хозяйка виллы, она же начальница и единственная международная сотрудница этого офиса, не считая местной переводчицы, оказалась пышнотелой, рыжеволосой дамой бальзаковского возраста и вышла к ним с распростертыми объятьями, босиком, в слегка распахнутом шелковом халате и с дымящейся сигарой в руке, всем видом показывая, как она рада гостям, о которых ее, разумеется, предупредили из Загреба. При виде такого обилия женской красоты глаза канадца алчно вспыхнули, и он бросил выразительный взгляд на Кранцева, ответившего ему понимающей улыбкой. Не теряя времени на официальные представления, хозяйка морей пригласила гостей к столу, заранее накрытому на террасе с неизменными хорватскими закусками, вином и черешнями. Но, усадив мужчин лицом к морю, она жестом фокусника подняла со стоящей рядом сервировочной тележки бутылку с заветной янтарной жидкостью, щедро разлила по бокалам, поставила рядом вазочку со льдом, запотевшую бутылку газировки, орешки и, подняв свой бокал, торжественно произнесла:

— Односолодовое! Предлагаю за встречу и общее дело, гайз (в смысле — ребята)!

В состоявшейся за выпивкой безалаберной беседе стало понятно, что, опытный боец полевых операций, Хизер хорошо разбиралась во вкусах мужчин любой национальности. В то же время прояснились и ее собственные вкусы в отношении мужчин: сверкая очами, она сказала, что предпочитает крепких, решительных и без комплексов. Видимо, как она сама. Услышав это, канадец приосанился и оживился. Похоже, у него возникли какие-то намерения и шансы на сегодняшний вечер, и он уже не отрывал взгляда от мясистых, чувственных губ хозяйки, трещавшей без умолку и время от времени выдыхавшей на него дым сигары.

Горячей австралийке, конечно, было невдомек, что женщины «без комплексов» всю жизнь приводили в ужас брезгливого эстета Кранцева, который в своей бедной до самой женитьбы половой жизни шарахался от напористых барышень, как черт от ладана, при одной мысли о том, что готовая сразу ему отдаться знакомая вчера могла переспать с кем-то еще и тогда жди беды… Он вообще не был сторонником того, что писатель Юрий Поляков называл «безвозмездная гормональная помощь», терпеть не мог американское понятие sex, прочно вошедшее в русскую любовную лексику и практику наряду с дурацким, корявым, но неизбежным термином «трахаться». От фразы «у них был секс» его просто коробило, настолько это не вписывалось в его неторопливую стратегию сближения с противоположным полом: любопытство-симпатия-волнение-трепет-доверие-нежность и так далее. Короче, ему нравились скромные, кроткие, робкие, стыдливые, но, конечно, красивые девушки. И, конечно, не фригидные. Да и было их в далекие школьные и студенческие годы всего две, ушедших от него к крепким и решительным парням без комплексов. Даже свою благоверную жену Свету нерешительный Артем бережно и не очень умело лишил девственности только на третий день после свадьбы.

Разговор за столом в Задаре затянулся, поговорили, конечно, и о миротворческой операции, но когда Хизер с Дэном стали дружно осуждать «сербов за их нехорошее поведение» и сулить им всяческие «справедливые» наказания, Кранцеву ничего другого не оставалось, как поникнуть и притвориться пьяным. Ну не спорить же и не драться с идиотами в первые же дни «полевой службы по поддержанию мира». «Не надо высовываться, — вспомнил он завет друга Германа Седина. — Копи деньги, пригодятся»… Закат на море был ошеломительно красив, и уже в конце беседы, когда небо потемнело, Хизер решительно встала, спустилась по ступенькам к самой кромке притихшей воды и, решительно сбросив халат, осталась в черном бикини, эффектно подчеркивающем ее пышные формы. Так же решительно бросившись в воду, она одарила восхищенных зрителей еще более решительным кролем, а вернувшись на берег, натянула халат прямо на мокрое тело. К этому моменту Кранцева реально сморило, веки слипались, и он вышел из-за стола, пожелав всем спокойной ночи под разочарованный взгляд хозяйки. Видимо, она была другого мнения о русских.

В своей комнате на первом этаже Артем плашмя бросился на кровать, но третья ночь на хорватской земле успокоения ему не подарила. Тревога не желала отступать, давила грудь, скреблась в животе. Несмотря на усталость, сонливость и выпитое, он долго не мог уснуть, вслушиваясь в шумы, смешки и возню на втором этаже, куда удалились Дэн с Хизер. А когда Морфей все же одолел, в кинофильме снов опять замелькали черные птицы, искаженные страхом женские лица, пузырящиеся болотные топи и прочая жуть. Несмотря на это, утром он проснулся на удивление бодрым и спокойным. Долго брился, нежился под теплыми струями душа, а когда вышел на террасу, его встретило и согрело яркое солнце, повисшее над мирным, ласковым морем. Как будто и не было тревожных снов. И не было войны…

Короткий стук, и в дверь просунулась растрепанная голова Хизер.

— Как спалось, ковбой? Уже на ногах и готов к подвигам? Не знаешь, куда девать нерастраченные силы?

Она обвела взглядом обнаженный торс Кранцева, изобразила на лице шаловливую гримаску и хихикнула, как маленькая девочка.

— Завтрак через десять минут. Твой напарник почему-то спешит со мной расстаться. Очень деловой мэн…

Дверь тихонько прикрылась, и Кранцев, застегнув рубашку на все пуговицы, вышел к уже накрытому на террасе столу с бутербродами, вдыхая ободряющий запах кофе.

За завтраком действительно не засиделись. Прощаясь, Хизер обняла незадачливого русского так же крепко, как и канадца, сказав:

— Надеюсь, не в последний раз видимся. Всегда добро пожаловать. Мы в одной лодке…

За оживленной беседой обратный путь до Северного сектора неожиданно показался короче, хотя на него ушли все те же три часа. После романтической остановки в Задаре доверие между напарниками окрепло. Явно недоспавший Дэн тем не менее охотно рассказывал, что дослужился до капитана в сухопутных войсках Канады, в основном при штабах, женат, трое детей, нужно много денег, чтобы содержать семью, дом, платить налоги, помогать родителям. Вот и решил податься в миротворческую операцию за заработком, не считая профессионального интереса и любви к приключениям. В его вопросах, между делом задаваемых Кранцеву, его профессиональный интерес в общем проглядывался, но ничего ценного русский миротворец ему сообщить не мог — в армии не служил, приключений не ищет. Он все ждал, когда канадец начнет предлагать ему «сотрудничество», и уже был готов отшутиться, но, к счастью, предложение так и не прозвучало, и Артем, в свою очередь, с облегчением рассказывал все как есть о своих близких, о переменах и трудностях в жизни России после любимой Западом перестройки. Но, разумеется, помалкивал о своем отношении к Западу, старающемуся правдами и неправдами подчинить Россию.

Не вдаваясь в подробности своей, по все видимости, бурной ночи в Задаре и не отрывая крепких рук от руля и глаз от дороги, Дэй, путая английские и французские слова, достаточно уважительно, сочувственно и даже нежно отозвался о Хизер. Красивая, яркая женщина (по-русски можно было бы сказать «классная баба»), З8 лет, первый муж бросил, второй погиб в автокатастрофе, сыну 16 лет, учится в Лондоне, она уже 10 лет служит в миротворческих операциях ООН, была в Намибии (наверняка общалась с Герой, подумал Кранцев), не скрывает своего интереса к мужчинам, ходят слухи, что была любовницей нескольких высших чинов ЮНПРОФОР, в частности командира российского или бельгийского батальона в Восточном секторе. Но, скорее всего, это злые языки, болтают завистницы.

— В штаб-квартире мне уже говорили об австралийской диве, но ни одного плохого слова о ней я не слышал, — заключил Дэй, въезжая в Топуско и оглядываясь по сторонам в поисках указателя к штабу Защитных сил.

Штаб разместился в неказистом старом здании сельского типа с просторным двором, пригодным для парковки пары десятков машин. Сейчас двор был пуст. Дэй припарковался прямо у задней двери, и путешественники, кряхтя, вылезли из машины, разминая затекшие ноги. На шум из здания вышел молодой человек, он на английском с непонятным акцентом представился дежурным и сообщил, что руководство штаба с сотрудниками час назад выехали в соседний поселок под названием Глина на переговоры с министром внутренних дел Сербской Краины господином Пеши-чем. Такое событие пропустить было никак нельзя, и уже через минуту Дэн и Артем мчались по мокрому шоссе, ведущему в Глину. Стрелка на выезде из Топуско показывала 12 км до Глины, и осторожный Кранцев попросил напарника сильно не гнать — «там и без нас обойдутся». Было бы глупо слететь в канаву со скользкой от грязи узкой проселочной дороги.

Место важных переговоров в Глине легко узнавалось по скоплению машин вокруг здания поселкового совета. Найдя место для парковки, миротворцы осторожно протиснулись в дверь зала, заполненного людьми. Здравко Пешич, министр, оказался не очень молодым мужчиной с усталым лицом и общим видом интеллигентного человека, обремененного проблемами. От ООН переговоры с ним вел начальник Гражданской службы ЮНПРОФОР аргентинец Серхио Ардентес, улыбчивый, писаный красавец и умница. В кулуарах поговаривали о его больших амбициях и возможном скором назначении на пост Верховного комиссара ООН по делам беженцев. Впрочем, переговоры уже заканчивались, звучали заключительные, протокольные, ничего не значащие фразы. Но когда после переговоров всех пригласили в соседний зал на небольшой аперитив и Дэн поспешил подскочить к Ардентесу, Кранцев, наоборот, подошел к Пешичу и заговорил с ним по-русски. Министр открыто и тепло улыбнулся — он явно был рад пообщаться с русским, так как знал наверняка, что от западников ничего хорошего Сербской Краине ждать не следует. Он явно с удовольствием принял к сведению сообщение Кранцева о назначении в Восточный сектор и сказал, что тесно контактирует с командованием российского батальона, но там явно не хватает «русского глаза» в Гражданской службе. С этим словами он протянул Артему свою визитную карточку и, наклонившись к его уху, пообещал, что они обязательно должны будут встретиться, когда Кранцев приступит к своим обязанностям.

— Разговор с вашим американским шефом там у меня не очень получается, — добавил министр и попрощался.

Помелькав на всякий случай перед глазами ооновских чиновников, Дэй потянул Кранцева за рукав:

— Надо гнать, до Восточного сектора больше трехсот километров. Низом, через Славонски Брод, не советуют, там неспокойно, слишком близко боснийские сербы. Придется ехать через Загреб и Осиек, а это хоть и небольшой, но крюк.

Так и поступили. На сей раз обычно разговорчивый канадец был немногословен почти все четыре часа дороги. Устал или думал о чем-то своем? Кранцев не стал ломать голову, так как подходящего сюжета для разговора тоже не находил. После Загреба они притормозили на шоссе в полосе отчуждения, справили малую нужду, пожевали крекеры и запили их минералкой.

Кранцев предложил Дэю сменить его за рулем, но тот сказал, что он ОК, и сел за руль. Машину канадец действительно водил классно, сказывалась военная сноровка.

К Эрдуту подъезжали, когда уже начинало темнеть, но найти штаб-квартиру в этом небольшом поселке труда не составило — самое высокое в округе трехэтажное административное здание смотрелось чересчур громоздким посередине бывшего пустыря или выгона, заставленного вагончиками, в которых, собственно, и размещались полевые рабочие «кабинеты» сотрудников Гражданской службы. Для порядка въезд на территорию компаунда перегораживал шлагбаум, поднятый дежурным солдатом по предъявлении бейджиков. У входа в здание штаба их встретил высокий, не худой, а скорее изможденный, пожилой мужчина, стоявший в полутьме с зажженной сигаретой в руке. Увидев двух гостей, он шагнул им навстречу, протягивая руку для пожатия:

— Мартин Скредверт (фамилию потом пришлось уточнять, сразу не запомнить)… Старший советник по гражданским делам. Я вас жду. Нам звонили из Топуско о вашем приезде. Но вы, вижу, долго добирались. Мы уже начали беспокоиться. Проблемы на трассе?

— Нет, просто далеко оказалось, — ответил Дэй. — И не гнали специально, соблюдали дозволенную скорость. Чем порадуете?

— Гостиницу в поселке для ночлега вам зарезервировали. А сейчас приглашаю перекусить с дороги, тут неподалеку. Я довезу…

Через десять минут все трое оказались в слабо освещенном заведении, которое с виду можно было назвать скорее харчевней «Трех пескарей», чем рестораном. Свет из маленьких окон приземистого здания слабо пробивался сквозь опускающийся душный и теплый туман, до того насыщенный влагой, что лица покрылись липким потом, потекшим по щекам и из подмышек по всему телу. На пот дружно ринулись полчища злобных и жадных до крови комаров, и путники поспешили укрыться внутри здания, где, наоборот, их встретили тишина, уют и шарм чистого деревенского дома. Не говоря уже о дразнящих запахах жареного лука и мяса.

— Влага идет с Дуная, он всего в паре сотен метров, — пояснил Скредверт. — Здесь вообще места топкие, поэтому засилье комаров, но на борьбу с ними у властей средств нет, иногда опыление производится на средства ЮНПРОФОР в порядке гуманитарной помощи, а то загрызут бестии. А освещение слабое, потому что электричество в Краину подают по очереди и очень скупо из Сербии и Хорватии и здесь его принято экономить. Генераторы работают на солярке, а ее тоже не просто добыть — республика под санкциями. Не хватает многих товаров первой необходимости. Былое продовольственное изобилие кончилось, перебои с сахаром, растительным маслом. Питание в семьях и ресторанах опирается в основном на натуральное и домашнее хозяйство — куры, свинина, баранина, овощи и фрукты — люди все производят сами. С говядиной уже сложнее, но молоко есть.

Кранцева так и подмывало сразу спросить, почему санкции объявили только против сербов в Краине, если войну начали хорваты, но «с небес» прозвучал упреждающий голос Геры Седина, и Артем воздержался «от провокации» и предпочел, по своему обыкновению, воспарить над грешной землей, чтобы сделать, пока не выпил, пару кругов над поселком, взглянуть сверху на Дунай, но округа так быстро погружалась в кромешную темноту, что полет пришлось отставить.

Не дожидаясь заказа, официанты уже ставили на стол приборы и миски с мелко нарезанным луком, салатом из сладкого перца и помидоров и солености. Скредверт обвел стол рукой.

— Предлагается сербское простое местное меню — на закуску овощной салат и чевапчичи в беконе, такие жареные колбаски из рубленого мяса, просто объедение, а на потом барашек, жаренный на гриле, или, как здесь называют, на роштиле. Скажу честно — отличная, настоящая биоеда. Не пожалеете. И вкуснейший хлеб домашней выпечки. А запивать будем сливовицей. Мужской напиток и одновременно дезинфекция. Я отвечаю…

Начали со сливовицы, за ней потянулся разговор.

— Да, фамилия у меня сложная, — начал Скредверт, — предки из Скандинавии, но родился и вырос я в Миннесоте, на севере Штатов. Там бывают большие холода и водятся медведи, как в России… — Он косо взглянул на Кранцева и улыбнулся. — Потом изучал бизнес и управление в университете, в Канзасе, поближе к родному дому. Получил диплом, пытался начать бизнес, открыл закусочную на хайвее, но дело не пошло, нужно было больше вкладывать, а средств не хватало. Искал работу, шоферил, уехал в Австралию, но там тоже ничего не нашел, с трудом наскреб денег на обратный путь. Возвращался трудно через Индонезию, Бирму, Папуа, Шри-Ланку, зато повидал мир. В конце концов добрался до острова Гуам, и там повезло — взяли на работу в хозчасть, на военную базу. Отслужил сержантом два года, службу зачли, заработал деньжат и даже сэкономил на транспорте домой. Вернулся в Штаты на военном самолете с группой отпускников. Снова искал работу, пока не наткнулся на объявление о наборе в операции ООН по поддержанию мира. Начал с Намибии, потом была Ангола, потом Камбоджа, засосало, привык к полевой жизни, вижу в ней свою прелесть — разнообразно, интересно, хорошо платят. Семьей не обзавелся, правда, одна старая любовь студенческой поры сообщала, что у нее от меня сын. Ему сейчас лет двадцать, поди. Все не соберусь повидаться. Мне скоро шестьдесят, надо бы наведаться в Небраску…

В этом месте Кранцев не удержался и встрял:

— А в Намибии, случайно, вы не были знакомы с Хизер Дор-ман? Мы недавно с ней встречались в Задаре. Интересный персонаж. Впечатляет…

Скредверт ответил односложно, многозначительно и саркастично:

— Кто же на знает Хизер… Стойкий боец миротворческих фронтов. Одинокая душа, как и я, пересекались мы и в Намибии, и в Камбодже… но тесной дружбы не сложилось. Разве можно дружить с женщинами? С ними можно только спать или заключать браки. Кстати, всех нас знает лично Такеши Уеда, он возглавлял операцию в Камбодже. Мы как одна семья, хоть и не очень крепкая, каждый сам за себя или сам по себе.

К подаче барашка едоки уже изрядно насытились чевапчичами, обильно посыпанными резаным луком. Но не отказываться же от вкуснятины. Пришлось удвоить порции спиртного, и Кранцев почувствовал, что поплыл, как раз когда Мартин Скредверт перешел к рассказу о Восточном секторе. Если сам Артем убаюкивающий голос американца слушал вполуха, то не мог не заметить, что канадец, наоборот, весь превратился в слух и часто перебивал рассказчика прицельными вопросами, особенно про Русский батальон — кто, что, где, сколько, как? Похоже, американца даже смутила такая любознательность в присутствии россиянина, и он больше отшучивался, мол, русские ребята — загадочные души, но горазды выпить и пошуметь «ради мира на земле» и т. п. Но кое-что в рассказе Мартина было не лишним и для Кранцева.

— Командир Русского батальона Николай Переслягин — крутой мэн, настоящий вояка, — между двумя кусочками барашка неторопливо повествовал Скредверт, запивая каждый кусочек глотком сливовицы, — всем говорит, что министр обороны России — его личный друг. В штабе батальона много молодых офицеров, все как на подбор красавцы и ходят по струнке. Серьезные ребята, особо с гражданскими не общаются. Но по любым вопросам гуманитарной помощи или логистики с русскими военными, как и с бельгийскими, у Гражданской службы полный контакт и взаимодействие. Ну а в свободное время русские штабисты проводят больше времени в Русском батальоне на аэродроме в Клисе, говорят, у них там спортзал, кафе-бар, кино, музыка и, кажется, танцпол, но иностранцам туда вход закрыт, даже сербам…

На минуту задумавшись, он добавил:

— Разве что только местных девушек пускают… не друг с другом же солдатам танцевать…

В этом месте Артема совсем разморило от еды и питья — быт российских военных его не очень взволновал. Но в запасе у Мартина была еще масса полезных сведений, и дремоту удалось прогнать.

— Эрдут — небольшой поселок, всего около 800 жителей, — тихо и неторопливо, как Шехерезада, вещал Скредверт, — но стратегически важный. Он расположен на перепутье между Вуковаром на берегу Дуная, где были ожесточенные бои и красавец-город обе стороны изрядно порушили, и Осиеком — крупным городом в Славонии со стороны Хорватии. От Эрдута до Сербии на другом берегу Дуная километров 25 через мост. Не очень далеко, километрах в 50 на север, в состав Республики Сербская Краина вошла и другая область — Баранья. Там сейчас в поселке Бели-Манастир расквартирован бельгийский батальон, который контролирует ситуацию в регионе. Местонахождение штаба Защитных сил ООН в Эрдуте важно еще и потому, — Скредверт откашлялся и понизил голос, — что поселок является опорным пунктом так называемой Сербской добровольческой гвардии, по своей сути паравоенного формирования, созданного еще в 1990 году для защиты сербских интересов при распаде СФРЮ лидером группировки футбольных фанатов Неманей Рагничем по прозвищу Чувар, стражник. После «битвы за Вуковар» в конце 1991 года тогдашнее правительство Сербской Краины передало им казармы в Эрдуте, оставленные при выводе частей Югославской народной армии, и там разместилась штаб-квартира гвардии и тренировочная база личной охраны Чувара, так называемых «Барсов». То есть здесь у ООН прямой контакт с сербскими, скажем так, радикалами. Рагнич согласился на размещение Защитных сил ООН при условии присутствия российского батальона, и отношения миротворцев с ним вполне нормальные, деловые. Время от времени по решению краинских властей, сидящих в Вуковаре, люди Чувара выполняют функции милиции и устанавливают блокаду вокруг штаб-квартиры ЮНПРОФОР в Эрдуте. Но о быстрой отмене с ними всегда можно договориться со ссылкой на гуманитарные нормы и права международного персонала, «который трудится здесь в интересах мира»…

Ужин явно затягивался. Несмотря на полезную информацию, Артема снова стало клонить ко сну, и он обрадовался, когда Мартин предложил проводить их с Дэном в гостиницу, расположенную, по его словам, в пяти минутах ходьбы.

— А потом я поеду к себе, — сказал американец, — снимаю домишко в десяти километрах отсюда, в селе Богоево, за Дунаем, на сербской стороне. Там как-то спокойнее…

К этому моменту все трое уже обращались друг к другу по именам. Обняв на прощание Мартина со словами благодарности, Дэн первым вошел в гостиницу, но Скредверт придержал Кранцева за рукав.

— Задержу буквально на минуту, — сказал он. — До компаунда тоже ходьбы минут десять, завтра дойдете пешком. Утром в девять жду тебя в своем вагончике, дежурный покажет, продолжим разговор. И еще. Могу добавить, как русскому, что больших перспектив у сербов Краины нет. Хорваты делают вид, что хотят договориться с ними. О чем тут можно договориться при таком накале вековой ненависти. Запад на стороне хорватов, все-таки католики. Сейчас всю операцию берут под контроль мои соотечественники, у США окрепли свои интересы в этой части Европы, вырисовывается интересный расклад — потеснить Россию. Дело сербов, возможно, правое, но безнадежное. Штаты и весь западный мир против них… А я всегда стараюсь быть на стороне правды… Желаю спокойной ночи…

С этими словами он сжал Артему плечо и растворился в темноте.

От неожиданного откровения американца Кранцев несколько опешил. В Женеве, в ооновской среде, он привык к протокольной, подчеркнуто сладкоречивой манере общения с западниками, похожей на соревнование в вежливости. И вдруг такое. Как это надо было понимать? На секунду его снова пронзила острая тревога от сознания того, во что он ввязался. Это была уже не игра в бирюльки, надо было четко определяться, на чьей ты стороне, но вслух об этом заявлять не обязательно.

На следующее утро они с Дэном ровно в 9:00 уже входили в вагончик Скредверта, сидевшего перед компьютером. Мартин помахал им рукой и сообщил, что помощник командира Русбата майор Брусов ждет их в штабе, в главном административном здании. Кранцев сказал канадцу, чтобы тот шел в штаб и начинал беседу, а он его догонит через пять минут. Когда Дэй исчез, Артем присел на стул перед Скредвертом и вопросительно посмотрел на него. Американец оторвался от компьютера и с улыбкой спросил, доверительно обращаясь к гостю, надо полагать, на «ты», в английском не разберешь:

— Заволновался после моих вчерашних слов? Видишь ли, Артьом (ни один иностранец еще не смог произнести его имя с твердым «ё», как на русском), я полжизни провел в миротворческих полевых операциях. С кем только не встречался и по твоей манере, выражению твоего лица и глаз, по нашему разговору понял, что ты не из разведки, в отличие от твоего канадского друга. То, что я озвучил вчера, предназначалось только тебе и не подлежит оглашению, пока не выйдет книга, которую я сейчас заканчиваю. Я просто решил поделиться с тобой некоторыми уже созревшими мыслями, вошедшими в книгу. До этого я много читал о Балканах, о Югославии и понимаю, кто здесь прав, а кто виноват. Сербы — это большой, добрый, мужественный, терпеливый народ, они веками обживали эти места и хотели жить в мире и дружбе с другими народами, населявшими Балканы. Апогеем этого желания стала благополучная Социалистическая Федеративная Республика Югославия, сколоченная мудрым хорватом Тито. Но он никак не мог предвидеть, что после его смерти наверх, как прыщи, выйдут запрятанные внутрь темные чувства хорватов и мусульман, более малочисленных, завистливых и менее сильных и потому всегда обреченных на второстепенную роль, как, например, Украина в отношениях с Россией.

Мартин взял паузу, чтобы отхлебнуть кока-колы из бутылки, стоявшей на столе, изобразил рукой неопределенный жест и наклонился поближе к Артему, чтобы продолжить:

— Могу еще кое-что добавить строго для тебя… В силу просто геополитического положения у хорватов, если взять их в отдельности, равноправного, деятельного, культурного народа, по духу и образу жизни всегда стоявшего ближе к Западу, с веками развилось не только чувство собственного превосходства по отношению к «отсталым», по их убеждению, православным сербам, но и комплекс неполноценности в оценке своей судьбы, а с ним копившиеся веками недовольство, неприязнь и, наконец, стойкая ненависть к «братьям-славянам», рядом с которыми они, «голубокровные» хорваты, хоть и такие же славяне, «вынуждены» делить жизненное пространство. А ненависть, как известно, неизбежно ведет к насилию. Первую возможность излить это дрянное чувство хорватские националисты получили с приходом к власти собственных фашистов-усташей во время германского вторжения. Под руководством своего фюрера Анте Павелича они, как говорится, «отвели душу», устроив настоящую бойню сербам и заодно евреям и цыганам. Вторая оказия «посчитаться» с ненавистными «братьями» возникла в начале 1990-х с развалом Югославии и провозглашением независимости бывшими союзными республиками. Тогда же, по примеру хорватов, на сербов выплеснулась и аналогичная стародавняя неприязнь со стороны мусульман-боснийцев. И пошло, и поехало, вот тебе и полноценная война, которую мы с трудом пригасили. Да, конечно, бравые вояки сербы не остались в долгу, и их националисты-четники тоже кое-где перегнули палку. Но для меня ясно одно: ненависть и насилие со стороны хорватов — первичны, начало всех бед, а сербский ответ — вторичен. Это очевидно для всех непредвзятых. Ну и на чью сторону, скажите на милость, должен был встать западный мир — на сторону православной, сильной Сербии, союзницы и обожательницы России, или на сторону католической, дружественной, маленькой Хорватии, разделяющей западные ценности? Разумеется, на этот вопрос ты, Артьом, никогда не получишь ответа ни от одного официального представителя единого Запада. И, стало быть, у Сербской Краины нет никакого будущего, как его нет и у нынешней коммунистической и прорусской Сербии. Со временем их добьют, хотя бы ради примера, чтобы было неповадно рассчитывать на поддержку и помощь со стороны России. Ставки сделаны, новых больше нет…

Дэя и майора Брусова потерявшийся в раздумьях Кранцев догнал, когда они уже прощались. Канадец был явно удовлетворен беседой и весь будто светился. Уже на улице он сказал, что начальника Гражданской службы Филиппа Гондера нет в офисе, и предложил не ехать в расположение бельгийского батальона, а вернуться в Загреб, через Западный сектор, чтобы поскорее приступить к своим прямым обязанностям. Кранцев с радостью в душе принял это «разумное» предложение, но виду не показал.

Западный сектор ЮНПРОФОР был самым маленьким по численности миротворцев и, соответственно, разместился в древнем, но крохотном и зеленом городке Дарувар, с натяжкой не больше10 тысяч жителей, расположенном на такой же маленькой речке Топлице и ничем не примечательном, кроме минеральных источников, известных еще с римских времен. Пилить до него, не превышая положенной скорости, по обычному шоссе пришлось около трех часов. Штаб сектора располагался тоже в небольшом старинном здании, окруженном ухоженным садом с яблонями и другими фруктовыми деревьями. «Курорт, красота!» — подумал Кранцев. Встречать их никто не вышел, а полусонный дежурный в форме непонятной национальности, обнаруженный внутри здания, спохватившись, отрапортовал, что командированных ждали вчера. На звук вышел еще один миротворец, видимо, постарше чином, который сообщил, что никого из трех сотрудников Гражданской службы нет на месте и потому брифинга не будет. Однако он все же пригласил коллег к себе в кабинет, предложил кофе, усадил перед собой и коротко проинформировал о секторе и о том, чем они тут занимаются. «Дурью маются или бьют баклуши», — снова не без зависти подумал Кранцев. Дэй очень грамотно сообщил, что вчера их в дороге задержали непредвиденные обстоятельства, а сегодня они спешат вернуться в Загреб, чтобы получить назначение и начать миротворческую службу. Штабист из Дарувара все понял и не стал их задерживать.

До Загреба, миновав три или четыре КПП — сербских, хорватских и ооновских, — добрались сравнительно быстро и разбежались по отелям, единодушно признавшись друг другу в усталости. Кранцев представил, как Дэй срочно кропает отчет «куда надо» об увиденном и услышанном, и сдержанно улыбнулся: «Все-таки занудная у них работенка — надо все время что-то выведывать, высматривать, выспрашивать, докладывать, прикидываться… Я бы не смог… Просто так они общаться не могут, всегда опережает “деловой” интерес… Но сам Дэн вообще-то славный парень… Спасибо ему за поездку». С этими мыслями он принял душ, рано забрался в постель, послушал по телику какую-то красивую хорватскую песню, щелкнул пультом и быстро заснул, позабыв про ужин.

На следующий день все прошло быстро — короткий визит к Теодору Керендже и его «благословение» на отъезд в сектор «Восток», потом такой же короткий разговор у дверей администратора с Дэем, сияющим от назначения в Боснию, в самое пекло, в Горажде, где, по словам канадца, «происходят серьезные события». «Каждому свое», — сочувственно подумал Кранцев.

— Если надумаешь изменить жизнь, — сказал ему Дэн, по-славянски обняв на прощание, — свяжись со мной, это не трудно. Буду рад…

На том и расстались.

Жизнь свою Артем менять пока не собирался, хотелось сперва ее хотя бы как-то вписать в новые обстоятельства и выйти, «не потеряв оперение». Собираться ему особо не пришлось, все вещи загодя, до пробега по Хорватии, были сложены в грузовичок «Ниссан». Оставалось только перекусить на дорогу в столовке. Пересекая двор в сторону пищеблока, Артем увидел на другом конце показавшееся знакомым лицо человека, облаченного в белый комбинезон. «Похож на Джеральда Бергтона из ооновских коридоров», — подумал он, но мучить себя догадками не стал, потому что спешил. Наскоро проглотив кусок пережаренной курицы с арабской кашей кускус и запив необычное блюдо соком манго, он запрыгнул в кабину грузовичка и осторожно вырулил со двора на «свободу» и через четыре часа с небольшим аккуратной езды по знакомому и пустому шоссе уже въезжал под шлагбаум штаб-квартиры в Эрдуте. Как ни странно, никакая тревога его на сей раз не посещала, видимо, ее перекрывало волнение непредсказуемости, или он просто собрался, как всегда поступал в ответственный момент.