Миразмы о Стразле

Сергей Валерьевич Белокрыльцев, 2018

Стразл несколько лет жил в пещере с медведями-алкоголиками, в Сибири. Вернувшись в человеческое общество, Стразл дезориентирован и не знает, как жить дальше. Ему всё равно где работать, тяги к женщинам у него практически нет, а если и есть, то больше романтическая, чем сексуальная. Больше всего на свете Стразл хочет вернуться к медведям-алкоголикам, но не знает местонахождения их пещеры. Приходиться с грехом пополам жить среди людей. А эти люди очень странные: работают, платят налоги на смерть родственников… Вдобавок Стразл нравится путешествующей инопланетянке. Содержит нецензурную брань.

Венерианский расслабон

Безмятежно питаюсь вечерней едой. Затрелилась и задёргалась моба. С кнопочного разрешения говором наполнилась. Отчаянно шипящей и торопливо шепелявой. Шш-фф-шш-фф-шшш. Ф-ф. Ш-ш. Замыслил: Телефонировала ужратая в соплину радиостанция с антенной, вырванной собутыльниками. Или очень злой ёж, которому медведь оглоблей вышиб 2-3 зубья. Или огромно-великанский паучище-лохмачище вроде Висконсия. Обогатился сотовиком и по номерам трубит, случайно сгенерированным в его чайнике, симулируя одного из нас: “Нашфы кефифы ш шамым нифким пфофефом. Нушен тофко ваш пашпот и фаш мофг. Ффкушшный и шшощщный моффг! И фопа фаша нам нуфна!”. Или… Но звякал не паучище, не бухая радиостанция, не или… а бухой Архив. В трезвости его речевые дефекты едва заметны, если слух не напрягать. В бухоловстве заметны, даже если не напрягать. Звучит, словно родился, долго жил и воспитывался в закрытой общине хронически пьяных французов, частично обезубенных.

Акцент паука-кредитора изобразить письменно тяжковато. Речь узюзившегося Архива изобразить письменно нереально. В бесконечных наплывах-наслоениях шипения и обильной пене шепелявенья различались островки-огрызки внятности: “…фомп фломалфа…”, “…Хофдей пифа пинёс, пиходи… “…пиходи, сука, блядь…”, “…пиздец, блядь!..”, “…ты пидёшь?.. Сука, блядь, алье?!”. Маты Архив произносил на удивление звучным и прекрасным голосом.

— Лады, сука, блядь, иду, — согласился.

В пьяном угаре Архив вполне мог навалять системнику или цинично избить монитор. После звякнуть кому попало и попросить осмотреть сломавшийся комп (“…не фнаю, щё он не флющаефса…”). Кому попало потому, что я шарил в компах поболее Архива. На чуть поболее. Я знал словосочетания “кэш-память” и “тактовая частота”. А он не знал. И мы оба не знали значений этих слов.

Когда-то Архив плотно боксировал нескоко гадов. Не нарушая графика. На Гробывском ежегадном соревновании забил второе местечко. Но вскорости увлёкся молотой розочкой и на депах разосрался с тренером. Начал житуху с чистого листа, завязав со спортом и развязав со спиртом. К молотой то возвращался, то уходил от неё. Дни текли своим чередом.

Архивная пещера находилась на втором этаже двухэтажной деревяшки. К ней вела скрипучая лестница под бескомпромиссным 110-градусным углом. Я преодолел эту архитектурную сложность. Пещерная дверь распахнулась. На гребне громыхающей лавины музона вынесся Архив.

— Музыку убавь! — вдогонку Архиву гневно метнул требование его батя. Музон утихомирился. Гордеем, поди.

В режиме зюзи Архив сражался с батей почти как белобрысый колдун с утопцами, в стремлении доказать, что второе местечко на Гробывском соревновании получено им вовсе не по роковому стечению обстоятельств. Так и надо. А если ты ваще чемпион глобуса по хаотичному мордобою, смело разбивай всем шнопаки и выворачивай жральники, ведь чемпион глобуса по хаотичному мордобою — не хер котячий. Тачку не так припарковал — тебе замечание, а ты в жбан лапищей опытной ебашь. И иди, как ни в чём не бывало. Ты не просто чемпион глобуса по хаотичному мордобою, ты сильная личность, сожалений не ведаешь и морально не промахиваешься.

Архивную башку терновым венцом усеивали шрамы. По словам Архива, он носил на себе 23 отметины: боевые, бытовые и любовные. Рубильник его выглядел так, словно принимал самое активное участие как минимум в трёх всё решающих межгалактических битвах, всегда смело выступая на самое острие атаки. Смело, с уступом вперёд. Конечно, Архив барагозил не тока с батей, но иногда и с кинг-конгами вместимостью с три его самого сталкивался и мутил с ними бойцовские сближения. Бывало, и одолевал. Батю. Бывало, и кинг-конгов. Крепкие боксёрские гады прошлого всегда помогают любому настоящему. А кинг-конги, бывает, и даром проходят.

— Здоров, чепушила, — дразню по старому знакомству.

— Ефё фаз так нафазафёшь, — пошатываясь, Архив зажигой заискрил сигу, — дам фо ебалу. Я нифому не пофсафляю нафывать меня чефуфылой.

— Эй, чепушила, курево есть? — сипло донеслось из-под ног.

Опухшее с бодунища бабское жало. В пролёт высунулось и снизу глядит выжидающе. Архивная соседка Колобок. Комплекцией и красотой прочно ассоциируется с авиабомбами времён ВОВ. Надыбав курева, Колобок попросила не давить пол-потолок музоном, у ей больная бабка, и её, бабку, надо жалеть. Сама Колобок больную бабку не жалела. И не жалеючи дралась с ней не реже, чем Архив с батей. Може, подобные действа у них иногда синхронно происходили.

Навесёлый вечор. Гуляли с девками недалече от Архивной деревяшки. Наклюканный Архив треплоедствовал, мол, в посёлке обитает с сызмальства, все его здесь знают и уважением окружают. Как нимбом ангельским, как аурой геройской. А на фонарном столбе, с приближением к нему, надпись выделилась, кривая и размашистая: “АРХИВ — ЧМО!”. Архив — мы на оптобазе вкалывали — в понеделье подходит — а то в субботье было — и грит: “Там про другого Архива написали, я узнавал. Там, на другой улице, другой Архив обитает, вот про него и написали, не про меня… а меня уважают. Все.”.

Гордей в кресле обустроился. Одиночество пивом разбавлял. Зелёным. Набрал пятнашку литров венерианской блевоты по акции. По случаю внедрения венерианской продукции на Землю розыгрыш проводился. Двухнеделиного расслабона на Венере.

— Венерического, — примитивно остроумлю, — и ты повёлся на сей развод?

— А какая им выгода обманывать, едва наладив товарный импорт?

— Не знаю, но какая-то есть, раз акции разводные устраивают.

Сижу, починяю системник всовыванием-высовыванием проводов. Внезапно разорался Архив. Гордей крутого закорчил, мол, вмажь. Мне вмажь! Вмажь и не боись! Архив вмазал. Не побоялся. Гордей элегантно припал на коленце. Я до того момента полагал, что так элегантно сдерживать удар можно тока в киноце. Гордей медленно поднялся, изящно опираясь ладонью о стену. Ты ударил, констатирует, а я стою. Боксёр грошовый из тебя, подчёркивает, никудышный, малафьёй измазанный. Архив едва в истерику не впал. Зарычал, надел на лицо маску бешенства и влупил кулаком по… почему-то по стене. А уж потом по Гордею. Тот вновь на колено, по-рыцарски так, по-благородному. Издевательски расхохотался и поднялся. Архив аж завизжал от ярости, слюни ртиной пустил, как псина бешеная, и запрыгал устрашающе на месте. И врезал, влупил, ухайдокал, отвесил, уебал Гордею от всего своего крупного боксёрского сердца. В больной зуб угодил, не иначе. Гордей неожиданно поднял лапу и произнёс, мол, сдаюсь, мол, ты крут. И круче тебя не было воина в наших посёлках доселе. Архив окончательно уверовал в свой драчливый гений и плаксивым от нахлынувших эмоций голосом вскрикивал: “Я боец! Боец я! Я! Боец! Меня все уважают! Все-все-все!”. И бойцовски передёргивая плечами, метался по комнате, как гадюка по террариуму. “И Винни-Пух”, — хотел брякнуть я, но не брякнул.

Голосом, полным показной вежливости, грю ему заткнуться. Архив с воплем: “А ты откуда здесь?!” тут же напал на меня. Во мне 187 росту и 100 весу. В Архиве 174 росту и 65 весу. Соотношения неравны. И с боксёрским прошлым неравны. Обозлённый, я опрокинул Архива на половицы и в его хлебало обрушил кулак. Вскользь. Рассёк костяшками шкуру меж подбородком и горлом. Напористо и свежо хлынула кровь. Архив оскалился и противно сморщился.

Блядь! Я не ожидал такого кровопускания. Гоношу, айда в больницу, чё валяешься?! Гордей поддержал. И попёрся в приходскую в уличное наряжаться. Я за ним. Обуваюсь, взираю. На меня, окропляя кровью всё подряд, недорезанной свиньёй несётся драчливый гений. Переживаю второе нападение Архива.

Гордей с двумя баклахами венерианского спустился на улицу. Мы следом поцапали. Выходим, а его уж нет, как и пивца, им забранного. Переживаю третье нападение Архива. Заваливаемся в больничку. Пока правщик мяса и костей штопал, Архив развлекал его сказом о сломанной ноге, что у него теперь 24 шрама и что он занял второе местечко среди боксёров по всему Гробыву. Сказывая, беспрестанно махал неугомонными своими ручонками и мотал беспокойной своей дыней. И, сидя на хирургическом столе, ножонками своими кривинькими, исшрамлёными болтал. Правщик, извлечённый из себя, в ярости махнул иглой с ниткой, едва не разодрав зашитый наполовину шрам. И послал болтливого Архива на хуй. Гений бокса умолк как радио, брошенное в воду, и замер. Правщик мяса и костей доштопал в благословенной тишине и славном покое.

Попёрлись обратно. Архив самодовольно поглаживал 24-ый шрам, а я задавался вопросом, куда съебался Гордей? Чужое. Венерианское. Пойло. Две полторашки. Всего лишь. А всё равно жалко. И тут перед нашими ликами возникло оранжевое пятно с чёрной рваной обводкой и расширилось настока, что два барана проскочат. С третьим на спинах. Из портала выперся Гордей. В солнцезащитных очках с ярко-жёлтой оправой и круглыми выпуклыми стёклами, синими, как топаз. В лапене фужер в строгих геометрических узорах золотистого глиттера. А в фужере сиреневый коктейль, красный зонтик и долька некого дерьма.

— Чё, Стразл, прав кто? — ухмыляется, очки задрав на лбину. Крышку пивную показывает, с рисунком победным. — Мне две недели расслабона на Венере выпало! Первому из всех землян! Разрешили прихватить немного знакомых морд, чтоб веселее было. Рвём Венеру, парни?

— На работу завтра, — грю. И дивлюсь. Бывает, такое сболтнёшь, самому потом стыдно.

— А кто сказал, что завтра на работу? — захохотал Гордей и отпил из фужера.

В портале заманчиво переливалось что-то мутно-искристое, что-то манящее своим внеземным содержанием.

— А чё, бля, фука, пофли! — крикнул пьяный Архив. — За новыми шфамами!

Разбежался и сиганул в портал, профессионально, как в закрытое окно, ручилами копилку прикрыв и бочилой развернувшись.

Мы бросились за ним и тоже попрыгали в портал. Не зря всё, не напрасно.