Агент вождя

Сергей Бортников, 2017

Читатели этой книги снова встретятся с уже полюбившимися им героями: профессором Фролушкиным и его лучшим учеником (а «по совместительству» – оперуполномоченным Главного управления государственной безопасности) Ярославом Плечовым, занимающимися поисками главной реликвии знаменитого княжьего рода Радзивиллов – золотых апостолов, пропавших после Отечественной войны 1812 года. Но за драгоценными скульптурами охотятся и их враги, уже добравшиеся до древнего Несвижского замка…

Глава первая. Минск

Ярослав встретил Фролушкина на Центральном железнодорожном вокзале, недавно гостеприимно распахнувшем все свои двери и ворота после длительной реконструкции.

Плотно прижался к учителю своим, казалось бы, не самым выдающимся (но только с виду!) торсом, и в такой позе несколько минут, ни слова не говоря, они постояли на продуваемом всеми ветрами перроне.

После чего, всё так же молча, Плечов подхватил тяжёлый кожаный чемодан, под завязку набитый личными вещами профессора да гостинцами от Натальи свет Ефимовны (в числе которых главным образом её же домашние снадобья), и под мелким, моросящим, но таким долгожданным дождём, впереди Фёдора Алексеевича вышел на привокзальную площадь, где их поджидал новенький автомобиль-такси необычной и невероятно весёлой жёлто-сине-голубой раскраски (один из трёх, недавно поставленных в Минск прямо с завода) под управлением знакомого водителя по имени Анатолий, ранее уже не раз обслуживавшего Яру в многочисленных поездках по белорусской столице.

Тот издали заметил постоянного клиента и заранее услужливо поднял кверху заднюю — пятую — дверь своей роскошной «тачки».

Плечов высоко занёс поклажу, чтобы опустить её в просторный багажник, и в этот момент на его плечо легла чья-то крепкая рука.

Как выяснилось спустя мгновение — старшего майора Цанавы.

А кто бы ещё позволил себе такое?

— Вы свободны, товарищ таксист! — жёстко рубанул Лаврентий Фомич, обращаясь к опешившему водителю.

Был он в штатском, но речь — отрывистая, чёткая, приказная — не оставляла сомнений в том, что этот человек носит погоны и занимает достаточно высокое положение в обществе.

— Но как же… — неуверенно стал протестовать Анатолий, одновременно надувая густо покрасневшие щёки, однако улыбчивая физиономия Ярослава Ивановича и — особенно — крупная купюра, оказавшаяся в его руке, мгновенно уладили наметившееся недоразумение.

— А вы, товарищи, пройдите со мной, — в своей излюбленной шутливо-ироничной манере продолжал распоряжаться Цанава.

— С огромным удовольствием.

— Да, кстати, оцените и моё новое «корыто»… На прошлой неделе получил. Выходит, ценят в Москве наш нелёгкий труд?

— Шарман! — припомнил некогда любимое изречение, изрядно подзабытое в последнее время, Фёдор Алексеевич, усаживаясь рядом с Ярой на удобное заднее сиденье семиместного советского лимузина ЗИС-101. Кстати, марка машины оказалась точно такой же, как и у ранее поданного таксомотора, но вот её эксклюзивная чёрная окраска свидетельствовала о том, что авто находится в распоряжении «большого человека», скорее всего, — члена правительства.

А это вам не хухры-мухры!

Бодро рванув с места, новорожденное детище славного отечественного автопрома сначала направилось в сторону центра города, но вскоре круто изменило маршрут, свернув на одну из узких второстепенных улиц.

— Куда едем? — заподозрив подвох, нервно поинтересовался Фёдор Алексеевич.

— Как куда? Домой. К Ярославу Ивановичу.

— Сынок, родной, ты наконец-то получил собственную жилплощадь? — наконец догадался профессор.

— Так точно! Хватит мыкаться по чужим квартирам, теперь у нас с Ольгой есть своя. Двухкомнатная.

— А как же я?

— Поживёте пока у нас. Потом посмотрим.

— Как-то некрасиво получается… У меня дома места всё-таки больше. Просторней, уютней, да и к университету наверняка ближе.

— Напрямик отсюда до вашей работы тоже недалеко будет, — успокоил его нарком. — Опять же парк рядом, — он ткнул пальцем в боковое окно, за которым росли несколько длинных рядов молодых тополей и клёнов, разбавленных невысокими хвойными деревцами: то ли ёлочками, то ли сосенками. — Река. Одним словом — есть, где развернуться по полной программе… Или вы того… Прекратили заниматься спортом?

— Нет-нет, что вы? В Москве каждый день бегал. По Садовому Кольцу.

— Сразу за вон той аллейкой — направо, — на всякий случай подсказал Плечов, заметив, что водитель не сбавляет скорости. А пора! Иначе можно не вписаться в крутой поворот…

— Не волнуйся, он знает, — спокойно отреагировал на его опасения Цанава.

ЗИС плавно съехал с шоссе на основательно разбитую грунтовую дорогу, ведущую к одинокой пятиэтажке (подъездные пути всегда были бичом советских новостроек!) и вскоре остановился напротив последнего подъезда.

— Зайдёте, Лаврентий Фомич? — забирая багаж, подмигнул наркому Фролушкин.

— Непременно. Если предложите, конечно, бокал-другой хорошего вина.

— Вина не обещаю. А вот хорошего коньяка — сколько душе угодно!

— Нашего, кавказского?

— Нет. Ихнего. Буржуйского.

— У меня уже слюнки текут…

* * *

Малыш крепко спал, и Ольга, не скрывая удовольствия, присоединилась к расположившимся на кухне мужчинам. Там впритык хватало места только для четырёх (и то не самых крупных) особей, но водитель остался в наркомовской машине, и особых неудобств наши герои не ощутили.

Недаром же в русском народе говорят: «В тесноте, да не в обиде!»

А вот остальные помещения оказались достаточно вместительными, просторными, метров по двадцать — двадцать пять, и — что немаловажно — раздельными (большая, между прочим, редкость для тех спартанских времён).

— Одна комната — наша, одна — твоя, отец! Выбирай любую, какая больше нравится! — не теряя времени, предложил Ярослав, проводивший для «дорогих гостей» краткосрочную экскурсию по своим апартаментам, в то время как его супруга крошила на кухне винегрет (на «ты» с Фёдором Алексеевичем он по-прежнему переходил лишь в самых исключительных случаях — сейчас, видимо, таковой настал). — И так будет всегда: мой дом — твой дом!

— Спасибо! Ты самый лучший сын на свете… — Фролушкин поставил свой чемодан у спинки широченной железной кровати, стоявшей посреди комнаты, и начал шарить в нём, пытаясь найти обещанный Цанаве напиток. Наконец нащупал узкое горлышко и, спустя мгновение, вытащил на свет красивую фигурную бутылку. Заодно прихватил и попавшийся под руку бумажный пакет с пирогами.

— Готово! — тем временем донеслось из кухни.

Мужчины выстроились в шеренгу и гуськом потянулись на женский зов по свежевыкрашенному коридору.

— Выпьешь с нами, доченька? — решил не тянуть резину Фёдор Алексеевич.

— Нет, что вы? Я ведь ещё кормлю, — зарделась-засмущалась Фигина.

— Второй год парню… Ты что же, до совершеннолетия его сиськой баловать собралась?

— Время покажет… Ну да ладно, пойду к Шурику, вы и без меня управитесь.

На столе уже стояли три тщательно протёртых абсолютно одинаковых стакана из какого-то подарочного сервиза, купленного молодожёнами сразу по прибытии в Минск. Профессор, не медля, наполнил их практически до краёв и предложил «собутыльникам» выпить за свой долгожданный приезд.

Лаврентий Фомич тщательно отрепетированным движением опрокинул посудину и, ещё не допив до конца, восхищённо взвёл вверх большой палец правой руки, демонстрируя своё отношение к дегустируемому напитку, после чего, игнорируя стоящий возле него в огромной миске овощной салат, накинулся на мясные деликатесы, которых Ольга накромсала целый медный поднос.

Славка напротив — лишь слегка пригубил напиток и принялся паковать за обе щёки винегрет, по которому успел основательно соскучиться.

Фёдор Алексеевич, всегда и во всём предпочитавший золотую середину, решил действовать по-иному. Он выплеснул внутрь себя ровно полстакана и теперь степенно, без лишнего, по его же собственному выражению, ажиотажа, начал поглощать разнообразную закуску, отдавая поочерёдно предпочтение то «пальцем напханной колбасе», то палендвице^[3] — и всё это вперемешку с овощами (картошкой, свеклой, фасолью, кислыми огурцами и капустой), входящими в состав популярного русского блюда под французским названием винегрет, а также привезёнными из Москвы домашними пирогами, которые профессор использовал вместо хлеба.

Как вдруг… За стенкой раздался звонкий крик. Недолгий, но требовательный.

— Санька! — улыбнулся счастливый Плечов, ставя на стол недопитый стакан. — Выпейте, товарищи… За его здоровье!

— А ты?

— Я, пожалуй, воздержусь.

— Если так обмывать собственного первенца, — возмущённо пробубнил Цанава, исподтишка наблюдавший за тем, как профессор откупоривает следующую бутылку с броской оригинальной этикеткой, — то он непременно вырастет немощным и хилым… За наследника надо до последней капли!

— Не могу. Давно не тренировался.

— Тот, кто называет себя мужчиной, без предварительной подготовки в любое время дня и ночи обязан дать отпор любому — даже более сильному противнику, выпить грамм сто пятьдесят-двести горячительного напитка, — и удовлетворить самую знойную женщину. Согласен?

— Так точно, товарищ старший майор!

— Что ж, гордись: принимаю тебя в кавказцы.

— Спасибо за доверие…

— За это и выпьем!

— Охотно.

— Только до дна!

В этот момент дверь скрипнула, и на пороге кухни выросла щуплая фигурка Фигиной с крепким белобрысым бутузом на руках, плотно прижимающимся к маминому телу.

— Теперь моя очередь! — не терпящим возражений тоном заявил Лаврентий Фомич, одновременно жестом наказывая профессору очередной раз наполнить тару. — Тост! Ещё в глубокой древности философы всех мастей пытались выяснить, в чем же заключается смысл нашей земной жизни. Причём некоторые из них не без оснований утверждали, что истина в вине. Если выражаться на латыни: «Ин вино веритас!»

— Не забывайте, дражайший Лаврентий Фомич, у этой фразы есть малоизвестное продолжение…

— Да? И какое?

— «А здоровье — в воде!» — уточнил профессор.

— Возможно, — ничуть не стушевался нарком, продолжая и дальше гнуть свою линию. — Кто из нас не любит собраться с друзьями, чтобы поболтать по душам под рюмочку-другую превосходного грузинского вина? Да и все лучшие идеи зарождаются именно в дружеской беседе под воздействием этого чудотворного напитка! Но есть вещи, которые пьянят больше вина. Женщины… Именно они делают нас настоящими мужчинами. За прекрасных дам, за барышень, за советских тружениц и самую достойную из них, твою, Ярослав Иванович, супругу Ольгу Александровну!

— С удовольствием! — откликнулся Ярослав.

— Прекрасно! Или, как любит выражаться товарищ профессор — шарман, что в переводе с французского означает прелестно, великолепно, если мне, конечно, не изменяет память.

— Разве такому красавцу кто-то может изменить? — подыграла разошедшемуся наркому Фигина. — Тем более, какая-то взбалмошная память.

— Правильно мыслите. Эх, хороша всё-таки зараза!.. Правда, немного отдаёт клопами — однако, терпимо… Может, ещё по единой, как смотрите на такое предложение?

— Не возражаю, — вошёл в раж Фролушкин.

— «Хенесси»… Где вы его берёте?

— Раньше я частенько ездил по заграницам и регулярно контактировал с людьми, знающими толк в добротной выпивке.

— Замечательно… И как много у вас такого добра?

— К сожалению, почти ничего не осталось. Одна-две, может, три бутылки из некогда огромной коллекции.

— Злоупотребляете?

— Нет. Изредка наслаждаюсь. Причём делаю это с огромным удовольствием. Совсем не так, как мой любимый ученик — я имею в виду Ярослава Ивановича.

— И правильно! Выпивка ведь не самоцель, а средство для поднятия тонуса. Питьё должно быть в радость, в кайф — как говорит наша сегодняшняя молодёжь!

— Логично.

— Водка для таких целей абсолютно не подходит. Это напиток для тех, кто хочет напиться — и забыться. Потому и потребляют её залпом, кривясь, морщась, занюхивая рукавом.

— Правильно!

— Я вот что задумал… Чтобы пополнить иссякающие запасы, мы вам непременно выпишем внеочередную долгосрочную командировку за рубеж — во Францию, к примеру, уважаемый Фёдор Алексеевич.

— Двумя руками — «за»!

— Завтра же позвоню своему влиятельному другу, кстати, земляку и тёзке…

— Лаврентию Павловичу? — мгновенно догадался Фролушкин.

— А то кому же… Пусть он поможет определить вас на какой-нибудь международный философский конгресс, а?

— Не возражаю. Только не сейчас. Работы много — как-никак на носу новый учебный год. Вот в январе, на зимних каникулах, в самый раз будет.

— Что ж. Договорились. В январе — так в январе. Давайте ещё по рюмашке — на коня, и я поскакал.

Выпили.

Закусили.

— Спасибо, Лаврентий Фомич, что не побрезговали, проведали нашу дружную семейку, — промокнув салфеткой губы, отвесил вежливый поклон Ярослав. — Заходите в любое время дня и ночи, товарищ старший майор, мы с Оленькой всегда будем искренне вам рады.

— Зайду непременно… А сейчас — пора. «Бывайце здаровы, жывице багата». Так, кажется, утверждается в популярной белорусской песне?

— Ну, почти… — снисходительно согласился Плечов, знавший толк в современной советской музыке.

— Что-то я не могу припомнить такого произведения, — сделала недоумённое лицо его благоверная. — Кто его исполняет?

— Лариса Александровская^[4]… Впрочем, недавно эту песню спел твой любимый Утёсов. В переводе Михаила Исаковского…

— А в оригинале, кто автор сих прекрасных слов?

— Белорусский поэт Адам Русак! — с гордым видом сообщил Цанава, и в компании всезнающих философов старавшийся не терять своё лицо.

— А по отчеству? — продолжала допытываться любознательная Ольга.

— Герасимович… Впрочем, рановато ещё его по батюшке величать. Только-только тридцать пять мужику исполнилось.

— А вам сколько лет, если не секрет? — не замедлил поддеть его Плечов. Как это у него не раз уже получалось — в стихотворной форме.

— Нет конечно, — не стал напускать туман нарком. — Какие тут могут быть секреты? Сороковой пошёл.

— Четыре года разницы. Всего-то навсего? А говорите — рановато…

— Тебя забыл спросить, — улыбнулся Цанава.

— Нет, три-четыре десятка лет — это уже не мало, как ни крути, как ни верти, — большая и лучшая половина жизни позади! — не сдавался Ярослав.

— Я погляжу, ты, как Пушкин, уже стихами говорить начал, — пробурчал Лаврентий Второй, как его за глаза называли подчинённые. — Нарком сказал рановато, значит, рановато!

— Уймитесь, детки! Прекратите бессмысленные прения. Вот доживёте до моих седин, тогда и будете дискутировать на столь щепетильную тему! — быстро поставил их обоих на место Фёдор Алексеевич.

Упрямый Яра всё равно раскрыл рот, собираясь «продолжить прения», но его благоверная, не любившая псевдонаучные споры, решила повернуть разговор в совсем другое русло:

— Видишь, родной, как мы с тобой отстали от новаций культурной жизни?

— Нет, не вижу…

— Не ходим ни в театр, ни на концерты, ни в кино. Куда такое годится?

— Так ведь ребёнок у нас, Оленька… Махонький… Потерпи немного.

— Дети ни в коем случае не должны мешать неустанному повышению культурного уровня родителей.

— Совершенно верно! — поспешно принял сторону хозяйки Цанава. — Скоро в Минске состоится очередной отчётный концерт народных исполнителей и творческих коллективов советской Белоруссии, у меня, к счастью, осталось несколько лишних пригласительных билетов. Не побрезгуете?

— Что вы такое говорите, уважаемый Лаврентий Фомич? Всей семьёй непременно посетим это уникальное мероприятие!

— Старика уважить не забудьте! — напомнил о себе Фёдор Алексеевич, вытирая руки небольшим вафельным полотенцем.

— А с Шуриком кто останется? — строго спросила Фигина.

— Понял, всё понял… Вот, значит, ради чего вы меня к себе заманили, — шутливо запричитал профессор. — Нянька бесплатная понадобилась!

— Я дам три пропуска — на всех, а кто кого глядеть будет — вы и сами разберётесь. Пошли, Ярослав Иванович, проведёшь меня к машине…

* * *

Пригласительные оказались во внутреннем кармане наркомовского френча. Так что по большому счёту сходить вниз было вовсе не обязательно.

Впрочем, Цанава ещё на лестничной клети отдал билеты своему спутнику и завязал странный, совершенно неожиданный для Плечова, разговор:

— Признавайся, Ярослав Иванович, кто подвозил тебя в «Серебряном призраке»?

— В чём?

— Не делай глупое лицо — оно тебе совершенно не идёт. Отвечай! Быстро! Честно!

Его чёрные глаза не излучали лютой злобы или чрезмерной ненависти, но голос — даже больше, чем обычно — властный, требовательный, зычный, не оставлял сомнений в том, что шуточками на сей раз отделаться не удастся, что, если на самом деле собираешься выйти сухим из воды, следует говорить «правду и только правду».

А делать этого никак нельзя!

Следовательно, придётся снова врать… Причём так, чтобы ложь выглядела, как можно убедительнее.

— Честно говоря, я не могу понять, чего вы хотите от меня добиться, товарищ старший майор? — начал тянуть время Ярослав, лихорадочно пытаясь сформулировать (и обосновать — то есть подкрепить соответствующими аргументами!) хоть какую-то более-менее правдоподобную версию.

— Что за люди подвозили вас в автомобиле иностранного производства?

— Когда?

— Чуть более месяца тому назад?

— Ах, да! Точно. Я приехал на вокзал, чтобы узнать, не изменилось ли расписание движения поездов — Фёдор Алексеевич как раз собирался в отпуск в Москву, а билеты, сами знаете, лучше заказывать заранее…

— Не знаю. У нас с этим никаких проблем нет. Так что обращайся при случае — поможем.

— Да как-то неудобно всякий раз использовать ваше высокое служебное положение.

— Неудобно спать на потолке — одеяло спадает. Что ещё расскажешь?

— Значит, я уже надумал возвращаться обратно, когда меня окликнул водитель этого самого, как вы говорите, «Серебряного призрака»…

— С какой целью?

— Спросил, как проехать на площадь Свободы… Пардон, уточняю, он сказал «пляц Воли»^[5]…

— Поляк?

— Не думаю… Скорее — наш человек. Белорусских, если можно так сказать, кровей. Но, как мне кажется, он давно не был на родине.

— Продолжай!

— Слушаюсь!.. Второй, тот, что сидел сзади, держал в руках подробную карту города, на которой хорошо был виден интересующий их объект.

— То есть они намеревались попасть в правительственный квартал?

— Я бы не ставил вопрос таким образом…

— Почему?

— Как ни странно, наше правительство их совершенно не волновало.

— Интересно, как ты пришёл к такому выводу?

— Так ведь они сами сказали, что приехали из Москвы, чтобы собственными глазами увидеть легендарный костёл иезуитов.

— Это что ещё за хрень?

— Архикафедральный собор Святого Имени Пресвятой Девы Марии…

— У нас даже таковой имеется?

— Да. Причём — в самом центре Минска.

— И зачем он им дался?

— Для изучения и дальнейшего научного описания. С целью включения этого шедевра архитектуры в списки некоего культурного наследия — так, во всяком случае, они объяснили мне свой интерес к нашему собору.

— А… Выходит, эти двое — ваши коллеги-учёные?

— Так точно. Религиоведы.

— Они и вправду на них похожи?

— Как вам сказать…

— Честно!

— Вам должно быть известно, что сегодня потомственных интеллигентов даже в нашей научной среде днём с огнём не найти. Сплошь и рядом — лица исключительно пролетарского происхождения. Или потомственные землепашцы.

— Разве это плохо?

— Хорошо. Только и ошибиться нынче немудрено.

— Ясно. Описать их можешь?

— Да. Тот, что за рулём, — приблизительно одного возраста со мной, — скуластый, с умными проницательными глазами. Второй — постарше и попроще будет… Лоб уже, плечи шире. Вот если б их поменять местами — вышла б картина маслом.

— Поясни.

— Водитель, хоть и моложе выглядит, с виду больше напоминает научного руководителя какого-то ответственного и важного научного проекта… А его товарищ, напротив, — вылитый трудяга с агитационного плаката первых пятилеток.

— Дальше что?

— Дальше? Я напросился в попутчики, мол, мне тоже в ту сторону… Они не возражали.

— Ты ничего не упустил?

— Нет. Да, кстати, я даже запомнил номер машины.

— Диктуй!

— Семьдесят три ноль два…

— А буквы?

— Буквы? Кажись, «АА»…

— Кажись или точно?

— Точно — две «а». Семьдесят три ноль два. На чёрном фоне.

— Такого номера не существует в природе — мы проверили. Как ты объяснишь такой феномен?

— Не знаю, — удивлённо пожал плечами Ярослав. — Я в этом не смыслю…

— Ладно… Считай, что нарком тебе поверил. Если вдруг встретишь случайно кого-нибудь из этих ребят, сразу звони мне в наркомат по прямому телефону.

— Договорились, Лаврентий Фомич.

— Номер помнишь?

— Естественно.

— Сам задержать злоумышленников лучше не пытайся — они могут быть вооружены.

— Понял…

— И на концерт не забудь прийти. С милейшей Ольгой Александровной.

— Спасибо. Постараюсь. Если не заставят остаться с Шуриком.

— А у тебя что, голоса в семье совсем нет?

— Почти.

— Плохо! Мужик должен быть главным в доме. Сказал — как отрезал. Остальные должны взять под козырёк и приступить к немедленному выполнению.

— Ваши б слова да моей Фигиной в уши…

— Кстати, почему она не стала менять фамилию?

— А зачем ей лишняя морока?

— Что ты имеешь в виду?

— Вот защищусь — и отпущу супругу на дальнейшую учебу — повышать, так сказать, квалификацию. А в уже имеющемся дипломе — другие данные. Придётся менять, а это целая проблема.

— Чудишь… Жена должна носить фамилию мужа. И на этом точка! Как я погляжу, ты только руками горазд махать, а как твёрдость характера проявить-продемонстрировать надо — так сразу в кусты. Не орёл, как говорят у нас на Кавказе, не мужик, а самый настоящий подкаблучник. Собственную бабу на место поставить не можешь.

— Просто не считаю нужным, товарищ старший майор. У нас в семье — полное равноправие.

— От такого равноправия одни проблемы в обществе…

— Вам не нравится линия, которую проводит партия большевиков? — не удержался от шпильки Ярослав.

— При чём тут наша партия? Поверь мне — красивую женщину можно удержать исключительно силой.

— Других вариантов нет?

— Нет! Любая супруга должна ежечасно, ежесекундно чувствовать за собой крепкую мужскую спину. И руку! Иначе она непременно сбежит к другому. При первом удобном случае.

— А нежностью, любовью, лаской заставить уважать себя нельзя?

— Не знаю… У меня так почему-то не получалось.

* * *

1 сентября 1939 года начался не только новый учебный год, но и… Вторая мировая война. Хотя современники о том вряд ли догадывались: речь шла исключительно о, как сейчас говорят, локальном германо-польском конфликте.

Пока…

Кстати, воинствующие поляки объявили о начале всеобщей мобилизации чуть ли не за полгода (22 марта 1939 года!) до нападения на них фашистов, с которыми «бедная овечка Польша» ещё в 1934 году подписала договор «О дружбе и ненападении».

(Да-да, точно такой же, как и ненавистный СССР, который, между прочим, совершил аналогичный шаг значительно позднее).

Тогда нашим западным соседям удалось поставить под ружьё до полутора миллионов человек. Из них наспех сколотили 39 пехотных и 11 кавалерийских дивизий, 3 горных и 2 мотомеханизированных бригады, на вооружении которых в то время состояло около 700 танков и 800 самолётов.

Не помогло!

Для полной оккупации страны, ранее не в меру бахвалившейся своей военной мощью, Гитлеру хватило и двух недель. Красная армия участия в разгроме Польши практически не принимала — Сталин ввел войска на ее территорию только 17 сентября, когда всё уже было решено.

Предлог для этого избрали самый благовидный: освободить (некоторые теперь берут это слово в кавычки!) белорусов и украинцев, проживающих в Восточной Польше от панского гнёта.

Сделать это предстояло силами всего двух фронтов: Украинского под командованием Семёна Константиновича Тимошенко и Белорусского под командованием Михаила Прокофьевича Ковалёва.

Они включали в себя 1,5 миллиона человек, 6191 танк, 1800 самолётов и 9140 артиллерийских орудий.

Жители белорусских городов и сёл, люто ненавидевшие польскую шляхту, поднимали народные восстания, как только узнавали, что Красная армия перешла западную границу.

Например, в Скиделе^[6] бунтари захватили почту и полицейский участок, самих же правоохранителей просто разоружили и отпустили по домам.

Такая же участь постигла и солдат, находившихся в воинском эшелоне, застывшем неподалёку на железнодорожных путях…

Однако…

Спустя всего пару часов в город ворвались польские «жолнежы»^[7], усиленные ротой гродненских жандармов, и сразу же с усердием принялись за «дело».

Три десятка восставших скидельчан были расстреляны без суда и следствия. Причём перед казнью над ними всячески издевались: вырывали глаза и языки, ломали пальцы рук и ног, били так, что на людях не оставалось живого места…

Более остальных досталось члену подпольного райкома Коммунистической партии Западной Белоруссии товарищу Лазарю Почимку. Ему отсекли уши, выкололи глаза, а на груди и спине вырезали ненавистные звёзды…

Около двух сотен мирных жителей свободолюбивого Скиделя каратели согнали на соборную площадь, положили лицом вниз и стали избивать прикладами, заставляя есть и целовать родную землю. Да ещё и приговаривали при этом:

— То есть наша земля — польска, вам, быдлу, на ней никогда не жить!

Пока одни польские солдаты и жандармы зверски глумилась над белорусами под стенами храма, другие — бросали гранаты, факелы и зажигательные смеси в дома сторонников СССР. А сочувствующих граждан, пытавшихся организовать тушение возникших пожаров, отгоняли выстрелами из всех видов оружия.

В тот день дотла сгорели 19 строений, многие из них — вместе с женщинами и детьми…

Но и это было ещё не всё.

Самое страшное ожидало восставших впереди!

Точнее, могло ждать, если бы ранее намеченный сценарий не сорвался самым чудесным образом.

Итак…

Ближе к вечеру из числа людей, пролежавших весь день на площади, поляки отобрали «наиболее активных граждан» и погнали на расстрел в сторону реки Котры^[8].

Но в этот момент…

Из-за леса показалась первая танкетка с красной звездой на башне. Это на выручку братьям-белорусам спешил летучий отряд красноармейцев во главе с капитаном Чернявским.

Два броневика и два танка из передовой колонны оказались по завязку набитыми оружием, которое сразу же раздали жителям окрестных деревень. С их помощью Скидель быстро очистили от ненавистного врага.

Похожая история случилась и в соседнем Гродно, где поляки за два дня казнили около сотни человек.

Однако ни Фролушкин, ни Плечов ещё ничего не знали об этих печальных событиях.

И даже могущественный Цанава, по всей видимости, не знал о том, что произойдёт в ближайшие дни…

* * *

Семнадцатого сентября Шурик, которого Ольга, руководствуясь своим пока ещё недолгим материнским опытом, справедливо считала «ранней пташкой», почему-то упрямо не хотел просыпаться.

Может, он, каким-то особым, данным свыше младенческим чутьём определил, что сегодня воскресенье, у любящих родителей — долгожданный (единственный в неделе!) выходной, и ему следует предоставить им редкую возможность полноценно отдохнуть?

Но ещё в шесть утра по находящейся всего в нескольких сотнях метров от их нового дома автомобильной дороге прогрохотала первая колонна тяжёлой военной техники; за ней вторая, третья…

Чтобы не тревожить жену, Славка тихонько поднялся и пошёл на кухню, окна которой выходили на новое шоссе. Отодвинул шторки и пристально вгляделся вдаль.

Неужели война?

Не зря же её тошнотворный запах висел в воздухе уже несколько лет!

А?

Предчувствия не обманули Ярослава Плечова.

Несколько часов тому назад передовые части Белорусского и Украинского фронтов перешли советско-польскую границу. И сейчас за ними следом в западном направлении спешно устремились вспомогательные и тыловые службы…

Теперь — пара слов об этой, ныне непопулярной войне, которая имела налицо все признаки, как считают многие, заурядной миротворческой операции.

Итак…

Советским войскам категорически запрещалось подвергать авиационной и артиллерийской бомбардировке любые населенные пункты и уничтожать не оказывающего вооружённого сопротивления противника.

До и во время операции личному составу Красной армии неоднократно разъяснялось, что наша армия пришла в Западную Белоруссию и Западную Украину «не как завоеватель, а как освободитель украинских и белорусских братьев».

Кроме того, командиры и политработники были обязаны при каждом удобном случае указывать подчинённым «на необходимость соблюдения должного такта и вежливости по отношению к местному населению». При этом непременно подчеркивать, что их главная задача — «не допустить захвата Германией земель, населённых братскими нам народами».

Кроме этого, особое внимание следовало обращать на необходимость охраны жизни и имущества всех украинских и белорусских граждан, тактичного и лояльного отношения к польскому населению, особенно — к государственным служащим и военным.

Кстати, чуть не забыл: всем беженцам из западных регионов Польши предоставлялось право беспрепятственно перемещения в глубь Страны Советов.

При всём при этом РККА всячески старалась избегать прямого вооруженного соприкосновения с частями польских вооруженных сил.

И на земле, и в воздухе.

Славные красные соколы не могли открывать огонь по вражеским самолетам, если те не вели бомбометание или обстрел наступающих советских войск.

Польские части, не оказывавшие сопротивления и добровольно сложившие оружие, практически сразу же распускались по домам. Интернировались исключительно офицеры.

В то же время частям Красной армии предписывалось «действовать решительно и продвигаться быстро» при соприкосновении с вроде бы как «дружественными», как теперь говорят, чуть ли не «союзными» немецкими войсками, дабы не дать им возможность захватить районы, издревле заселенные этническими украинцами и белорусами.

При попытке же противника (читайте — подразделений вермахта!) завязать встречный бой надлежало, не стесняясь в средствах, оказывать ожесточённый вооружённый отпор.

И отдельные боевые столкновения между двумя армиями, которые сейчас многие хотят поставить на одну доску, обвиняя в одинаково агрессивных планах, действительно случались. Кто бы и что не говорил!

Так, уже в первый день освободительного похода, части 21-го немецкого армейского корпуса восточнее Белостока^[9] подверглись бомбардировке с воздуха советской авиацией и понесли значительные потери убитыми и ранеными.

В свою очередь, вечером 18 сентября у местечка Вишневец^[10], что в 85 километрах от Минска, вражеская бронетехника обстреляла расположение 6-й стрелковой дивизии РККА; при этом погибли четверо красноармейцев.

Всего же потери Белорусского фронта составили 316 человек убитыми и 642 ранеными.

Да… Ещё…

Одна маленькая, но очень важная деталь: местные жители встречали советские войска красными знаменами, плакатами «Да здравствует СССР!», цветами и конечно же неизменным хлебом-солью.

Но сегодня об этом многие уже забыли…

Ну а интересующий нас Несвиж был освобождён в числе первых населённых пунктов в Западной Белоруссии — в 4 часа утра 17 сентября 1939 года.

Уже на следующий день там было введено Временное управление. Его председателем избрали выходца из беднейших белорусских крестьян Николая Ивановича Сиротко.

С этим человеком, точнее, с его фамилией, связана невероятная, чуть ли не анекдотическая история…

В Несвижском замке с 1935 года проживал один из Радзивиллов — Леон. В ночь с 18 на 19 сентября 1939 года его разбудил телефонный звонок.

— Кто? — строго спросил наследник замка.

— Николай Сиротко, — представился незнакомец.

А ведь именно так (только с окончанием «а» в конце фамилии) звали основателя Несвижской династии Радзивиллов! Естественно, Леон подумал, что его разыгрывают — и бросил трубку.

Пришлось звонить ещё раз:

— Я — комиссар Сиротко и хочу встретиться с вами!

Позже Леон очутился в застенках НКВД и в конечном итоге был обменян на группу итальянских коммунистов, в числе которых оказался и всемирно известный Пальмиро Тольятти.

Николая же Ивановича вскоре (в октябре 1939 года) утвердили первым секретарём Несвижского РК КП(б) Белоруссии, а чуть позже — в марте 1940 года — избрали депутатом Верховного Совета БССР.

Но уже в конце 1941 году он пал смертью храбрых, освобождая одну из деревень Тульской области РСФСР в ходе героического контрнаступления советских войск под Москвой…

Народную милицию (Красную гвардию) Несвижского района возглавил товарищ Косичкин. Начальником райотдела внутренних дел стал Сурнин, старшим оперуполномоченным — бывший подпольщик К. П. Кудин (к сожалению, больше ничего об этих, несомненно, достойных людях, автору узнать не удалось). Только что созданные местные управления и крестьянские комитеты сразу взяли на учет всё государственное имущество и без промедления приступили к разделу помещичьей земли…

* * *

Фролушкин рвался, не медля, посетить свою малую родину. Но визит пришлось отложить до следующего воскресенья — работа! Да и концерт, на просмотр которого он вместе с другими членами семьи дал согласие наркому внутренних дел, пропускать вроде бы никак нельзя…

Компанию профессору в тот вечер составляла Ольга, примерявшая новое вечернее платье и теперь выглядевшая самой настоящей русской красавицей.

За няньку, как вы, должно быть, уже догадались, остался бедный Плечов.

В принципе он не очень и возражал — общение с первенцем, на лету хватавшим всё новые и новые впечатления своей пока ещё короткой безмятежной жизни и непосредственно, по-детски, но с доставшимся по наследству философским уклоном, осмысливавшим каждую секунду своего счастливого бытия, доставляло молодому отцу всё больше и больше неподдельного удовольствия.

* * *

Отчётный концерт исполнителей и творческих коллективов Белорусской Советской Социалистической Республики, как и ожидалось, удался на славу.

Фигина, с восторгом следила за мастерскими трюками удалых танцоров и с восхищением принимала каждую строчку задушевных белорусских песен.

Время пролетело незаметно.

А когда начали звучать первые аккорды финального произведения, исполняемого огромным сводным хором, незнакомая женщина, сидевшая справа от профессора, неожиданно оставила своё место, освобождая его, как выяснится вскоре, для… Лаврентия Фомича Цанавы, который доселе наслаждался ярчайшим действом в правительственной ложе.

— И как вам зрелище? — тихо поинтересовался нарком, обращаясь к изумлённой Ольге.

— Великолепно!

— А где ваш муж?

— Предпочёл остаться дома.

— За няньку?

— Так точно! Кажется, так полагается отвечать военным людям по Уставу?

— Вас это совершенно не касается, очаровательная Ольга Александровна.

— Спасибо.

— Вы добирались сюда пешком?

— Нет. На такси.

— Разрешите в таком случае предложить вам свои услуги. Покамест — только транспортные. Домой поедем все вместе — в моём служебном автомобиле.

— С удовольствием.

— Профессора с собой берём?

— И не надейтесь, — поспешил подать голос всё видящий и всё слышащий Фёдор Алексеевич. — Избавиться от меня вам не удастся.

— Ну-у… Это мы ещё посмотрим! — улыбнулся старший майор.

— И в дальнейшем, пожалуйста, ведите себя прилично. Иначе сдам Славке, он из вас обоих котлеты сделает, — попытался обратить всё в шутку учёный.

— Слушаюсь! — с серьёзным видом согласился Лаврентий Фомич. — Да, кстати, на ближайших тренировках меня не ждите — выезжаю на освобождённые территории. С инспекцией.

— Эх, как бы я хотел отправиться туда вместе с вами…

— Так в чём же дело?

— Служба, мил человек!

— Так и мы вроде как без дела не сидим…

— Вашего отсутствия никто и не заметит. А у меня — сотни, нет — тысячи студентов. Уеду — кто будет сеять доброе, разумное, вечное?

— Логично, чёрт побери!

— Вот, даст Бог, доживу до выходного — и в Несвиж.

— Вы там родились, если не ошибаюсь?

— Именно, милейший Лаврентий Фомич. Так точно!

— А давайте так… Я постараюсь быстренько уладить свои дела и на выходной присоединиться к вам. Если не будете возражать, конечно.

— Но как вы нас найдёте?

— Это мои проблемы. Заодно костёл Тела Господня^[11] посетим. Говорят, краса — неописуемая.

— Ещё бы!

— По рукам?

— По рукам, товарищ нарком!

* * *

23 сентября 1939 года в Стране Советов, как и положено, был короткий рабочий день. Суббота!

Фролушкин и Плечов читали лекции в разных корпусах университета и никак не надеялись на встречу.

Но она состоялась.

Случайно.

Фёдор Алексеевич выходил на улицу и в дверях едва не столкнулся с главным продолжателем своего дела.

И хотя особого дефицита общения друг с другом наши герои явно не испытывали — всё же с момента возвращения в Минск профессор продолжал жить, как он сам не раз говаривал, — вместе с молодожёнами, — в их уютной «двушке», радости их не было предела.

— Что, батя, наконец-то — свобода?

— Нас встретила с тобой у входа…

— Точно. Я только забегу ненадолго в деканат — и пойдём домой. А завтра утром вместе отправимся в Несвиж! Машина прибудет в семь утра.

— Ты уже договорился?

— Да. С Толиком. Вы его знаете.

— Это он возил тебя на вокзал в тот день, когда я вернулся из Белокаменной?

— Ага.

— Прекрасно. Вот только сейчас я не могу составить тебе компанию — хочу посетить старую квартиру, проветрить помещения, вытереть пыль…

— Может, сделаем это вместе?

— Не стоит, сынок. Ольга уже надорвала руки — то с малым, то с домашним хозяйством; лучше подмени её на часок-другой.

— Слушаюсь, товарищ профессор!

— Долго я не задержусь. Так что готовьте ужин. Кстати, картошка у нас есть?

— Нет. Вчера закончилась.

— Плохо.

— Сам знаю.

— Сделай милость, купи по дороге немного бульбы^[12], уж больно драников^[13] захотелось.

— Будет исполнено, отец!

— Спасибо, родной…

* * *

Плечова разбирало любопытство (очень уж неожиданно Фёдор Алексеевич решил уборкой заняться), но совесть — неизменная спутница каждого истинного интеллигента — не позволяла следить за человеком, которого он безмерно уважал. Да что там уважал — обожал, любил больше отца родного!

Поэтому Ярослав коротко обнял своего учителя и направился в другом, противоположном направлении.

А зря!

Иначе бы он стал свидетелем очередной встречи профессора с таинственным священником и, возможно, признал в нём кое-кого из своих старых знакомых, после чего уже тогда стал бы готовиться к неизбежным неприятностям. Недаром ведь люди говорят: «Предупреждён — значит, вооружён». Значит, сможешь вовремя принять все необходимые меры, чтобы изменить ход событий и в конечном итоге избежать трагического исхода…

Но этого не случилось.

И произошло то, что произошло…

* * *

Первые шаги Санька начал делать ещё несколько месяцев тому назад. Теперь он не просто ходил — летал по квартире, пытаясь везде сунуть свой маленький носик.

Из спальни — в кухню, из кухни по коридору — в комнату любимого «деда».

Потом, нагонявшись за день до седьмого пота, пацан беспробудно дрыхнул до следующего утра.

Но в этот раз что-то пошло не так.

Несмотря на моросивший за окном дождь, обычно благоприятствующий крепости сна, малыш всю ночь ворочался с боку на бок, часто всхлипывал и звал любимую мамку.

Часам к шести утра Ярославу это изрядно надоело, и он ушёл на кухню.

А там уже колдовал Фёдор Алексеевич!

— Чай будешь, сынок?

— Не откажусь… Но, может, сначала всё-таки пробежимся? Согласно нашей давней традиции…

— Нет уж. Уволь. У меня — законный выходной! Положено. Один раз в неделю.

— От спорта только тогда есть польза, когда занятия ежедневны, систематичны…

— Да знаю я, знаю… Только скакать по лужам мне, старому хрычу, противопоказано. Не дай бог, схвачу какую-нибудь заразу и слягу. В такой ответственный момент, когда «планов громадьё»…

— Ну-ка, ну-ка, о чём вы?

— Ты в окно глянь — дождь всю ночь лил.

— Я не о погоде… Я о планах.

— Тогда пододвигайся ближе… Сахарку брось. Побольше. И мне, и себе… Спасибо, сынок. А теперь — слушай… Да постарайся запомнить.

— Я весь — внимание!

— Моя прапрапрабабушка служила у одного из Радзивиллов. Надеюсь, кто они такие, тебе объяснять не надо?

— Обижаете…

— Никак нет, дорогой мой, никак нет — даже не пытаюсь.

— Спасибо. Можете продолжать, уважаемый Фёдор Алексеевич.

— С тех пор из поколения в поколения в нашем роду передаётся миф о несметных княжьих богатствах, которые бабка вроде бы как видела собственными глазами. Честно говоря, поначалу я в это не очень верил… Пока не вырос и не ознакомился с донесением Николая Репнина — российского посла в Речи Посполитой, которое он однажды направил царице Екатерине Второй… Цитирую:

«После блестящего обеда на 300 особ король спустился в подземелье замка и увидел золотые слитки, уложенные до самого потолка. Золота было на сотни пудов, множество золотых украшений да двенадцать апостолов из этого металла и серебра, усыпанных драгоценными камнями»…

— Однако у вас и память!

— Не жалуюсь… С тех пор я заразился идеей разыскать клад и передать его нашему народу. Одобряете такое решение, товарищ аспирант?

— Естественно. Мы ведь уже говорили однажды на эту тему. Но… Как говорится, есть одно «но»: сначала надо найти этих апостолов.

— Вот! Вот! Большинство исследователей уверены в том, что сокровища находятся в огромном тоннеле, который в XVII веке соединял два замка Радзивиллов — Несвижский и Мирский^[14]… Между ними что-то около тридцати километров…

— Немало!

— Там их, конечно, искали многие авантюристы: и в 1812-м, и в 1815-м, и гораздо позже… Однако, насколько мне известно, успех не сопутствовал никому из них.

— Но ведь отсутствие результатов не означает, что мы должны поставить под сомнение сам факт существования золотых апостолов?

— Нет конечно. Слишком многие исторические персонажи видели реликвию и в деталях описали её в своих воспоминаниях.

— Погодите… Выходит, у вас есть вполне обоснованная уверенность, что клад так и находится на прежнем месте?

— Похоже на то. И думаю, мне удалось вычислить, где именно…

— Дайте мне лопату. Немедленно! — встрепенулся Ярослав.

— Погоди. Мы ведь ещё до Несвижа не добрались.

Примечания

3

Палендвица — сыровяленая свинина. Блюдо, чрезвычайно популярное в Польше, Белоруссии и Западной Украине.

4

Лариса Помпеевна Александровская (1902–1980) — белорусская советская оперная певица, народная артистка СССР (1940).

5

Пляц Воли переименовали в площадь Свободы задолго до описанных событий — ещё в 1934 году.

6

Сейчас Скидель — город-спутник Гродно.

7

Жолнеж — солдат (польск.).

8

Котра — небольшая река, протекающая по территории Литвы и Гродненской области Белоруссии; правый приток Немана.

9

Теперь — город на северо-востоке Польши, административный центр Подляского воеводства.

10

Тогда — деревня, а сейчас — агрогородок на автодороге Минск — Несвиж.

11

Правильное название: фарный костёл Наисвятейшего Божьего Тела, но некоторые люди (особенно православного вероисповедания) иногда говорят: «Костёл Тела Господня». Особой ошибки в этом нет… Так что не обессудьте, уважаемые коллеги — ревнители уникальной белорусской истории. А что значит «фарный» — объясню позже, когда для этого представится удобный случай. — С.Б.

12

Бульба — картошка (бел.). Даже как-то неудобно сегодня растолковывать такие, ставшие общеизвестными, понятия. — С.Б.

13

Драники — картофельные блинчики, очень популярные в Белоруссии.

14

Мирский замок — памятник средневековой архитектуры. Находится на территории посёлка Мир Кореличского района Гродненской области.