© Сергей Бесф, 2020
ISBN 978-5-4498-3591-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава 1 Необычный пациент
6 авг. 2019г. 12 часов дня.
Старый психиатр, переживший свое время и много чего повидавший, с удивлением смотрел на молодого человека с бледным трагическим лицом и большими слезящимися глазами.
Врач беспрестанно приглаживал на себе переросшие разумные пределы седины и повторял одну единственную фразу:
— Ведь этого же не может быть.
Глаза психиатра выражали некое потрясение, которое нельзя было скрыть, спрятать или выдать за что-нибудь другое. Да в этом и не было нужды.
С каждой минутой он убеждался в правильности, однажды вкравшейся в его сознание мысли.
Предчувствие важнейшего открытия, связанного с тайнами человеческой души, не давало ему покоя.
Психиатр волновался и, по его мнению, задавал пациенту совсем не те вопросы, которые следовало задавать.
— Итак, молодой человек, вы утверждаете, что ваше имя не Генрих? — спросил психиатр, теребя узловатыми пальцами красивую новомодную ручку, подаренную ему сослуживцами по случаю очередного старческого юбилея.
— Я же уже сказал, что никакой я не Генрих, — ответил пациент и с такой искренней обидой посмотрел на врача, что у того комок подкатил к горлу.
Психиатр сузил глаза, как будто его напряженный пристальный взгляд мог помочь приблизиться к разгадке тайны.
Врач с трудом отвел глаза от пациента, чтобы в очередной раз он вернуться к истории болезни Генриха Сардания. Основными симптомами в карте больного значились внезапные провалы в памяти и потеря личностной идентификации.
Генрих вдруг отказался от своего имени, перестал узнавать близких ему людей и коллег по работе, полностью утратил профессиональные навыки.
При этом он сохранил осмысленность действий, ответственность за свое поведение, складную, логически выстроенную речь.
— Назовите ваше настоящее имя, если вы полагаете, что вы уже не Генрих, — отложив историю болезни, попросил психиатр.
Несчастное лицо пациента на мгновение исказила досадная антипатичная гримаса, но он сразу взял себя в руки, и ответ прозвучал в приемлемой для нормального восприятия тональности:
— А ведь я никогда не был Генрихом. Никогда… Если я назову вам мое настоящее имя, вы сочтете меня настоящим сумасшедшим.
Психиатр положительно качнул головой, показывая, что он понимает сложное психическое состояние пациента и принимает ход его рассуждений.
— Да, но, — как бы нехотя возразил психиатр, — если вы не скажете свое настоящее имя, тогда я посчитаю вашу психику неправильно функционирующей и назначу вам соответствующее длительное лечение.
— Это ваше лечение мне не поможет, — ответил пациент с такой уверенностью, что психиатр вновь проглотил комок. К тому же у него на подвисочной части щеки болезненно задрожал лицевой нерв. Чтобы скрыть сей нелицеприятный факт врач приставил ладонь к щеке.
Пациент, не обращая внимание на мучения врача, смахнул пот со своего белого веснушчатого лба и пригладил торчащие на голове короткие рыжие волосы.
— Вы же знаете, что я не Генрих. Я же вижу, что вы знаете, — пациент высказался приглушенным заговорческим тоном, как будто он страшно боялся, что его подслушают.
Психиатр опустил голову
— Моего знания мало. Я могу предполагать все, что угодно, в том числе и то, что вы не Генрих. Но это предположение, знаете ли, из области фантастики, — справившись с нервом, ответил врач.
— Вот именно, — подтвердил пациент. Только не очень было понятно, что именно он подтвердил.
— Но, кто же вы тогда?.. Пришелец из космоса?.. Марсианин? Назовите ваше настоящее имя, — попросил психиатр, незначительно повысив голос.
Пациент резко отрицательно покачал головой. Его большие карие глаза налились кровью.
Мешки под глазами раздулись и отдаленно напомнили психиатру, как человеку сведущему, некие таинственные корабли случайно зашедшие в не свою гавань. А когда вовсю заработали желваки, выражение лица пациента сделалось самым решительным.
— Вы настаиваете, вы хотите знать… Так вот, знайте… Мое настоящее имя — Алина. Я — женщина. Можете так и записать — Алина Николаевна Тугалина, уроженка города Москвы. Я не замужем… Вот… Родители у меня служащие. Мать — филолог. Отец — адвокат. Только я давно с ними не живу, — пациент дрожал от нервного напряжения и при каждой фразе чуть вздрагивал.
Психиатр, услышав столь поразительный и парадоксальный по своей сути ответ, внешне нисколько не изменился. Подтвердились его худшие опасения, но завеса тайны, к его удовлетворению, приоткрылась.
— Значит, вы — женщина? — после короткой паузы спросил врач, подтверждая своим тоном, что он по-прежнему верит пациенту.
Пациент вскочил с кушетки, поднялся во весь свой высокий рост.
— Разве вы не удивлены? И вы мне верите? — глаза пациента засверкали, заискрились, как молнии, на фоне темного загорелого лица.
— Вы присядьте, молодой человек. Не стоит так уж волноваться. Я прошу вас объяснить мне, почему вы, имея полноценное мужское тело, считаете себя женщиной, — старческий, блеклый голос психиатра звучал спокойно, приветливо и призывал к откровению.
Пациент присел на кушетку.
— Если бы это можно было объяснить, — ответил пациент, закрыв лицо своими большими жилистыми руками.
— А вы попытайтесь объяснить, — голос старика превратился в шепот, — я вижу, что вы не так уж и больны… Так, расскажите, сбросьте с себя этот груз.
— Это невозможно объяснить, доктор, потому что… потому что так не бывает, — пациент оторвал руки от лица, и психиатр увидел, что он плачет.
— Рассказывайте, — потребовал психиатр, — в жизни бывает всякое. Я давно живу и знаю, — старик открыл чистую страницу в истории болезни Генриха, взял ручку и приготовился записывать.
По лицу пациента потекли сочные слезные ручьи. Его глаза, еще недавно пылаеющие, застыли в мягком меланхолическим выражении. На фоне небритого лица, эти глаза казались неправильной нелепой аномалией.
Волны конструктивной энергии интенсивно пульсировали в голове психиатра. Врач нутром почувствовал, что он семимильными шагами приближается к разгадке тайны. Вечно ускользающая и всегда маячившая на горизонте истина, вдруг обнаружила способность открываться. Он думал о том, что приближается его час, может быть, единственный в исходящей жизни шанс. Успех, пусть и на закате жизни, все равно маячил, кружил перед ним, привлекал памятными плитами и улицами, названными в его честь.
Пациент перестал плакать, вытер слезы кулаком и доверчиво улыбнулся, глядя в понимающие глаза врача.
— Это тело не мое, — прошептал пациент до предела подняв брови. Одновременно он с легким пренебрежением прошелся рукой по своей широкой мужской груди, закрытой на все пуговицы алой рубахой, — вы можете себе представить?.. Это тело не мое! Это — не я… Когда я увидела эти руки и ноги… Мы учились с Генрихом в школе, в одном классе и…
У психиатра не ко времени похолодели руки, и сильнейшим образом задрожала нижняя губа, предрекая тяжелый мышечный спазм.
Лицо врача, и без того бледное, приняло синюшный оттенок, как у свежеиспеченного мертвеца. Старая болезнь грозила опасным обострением.
Смерть в одушевленном представлении кружила, вертелась где-то рядом. И ее естественное к себе влечение надо было отодвинуть, отогнать, отсрочить, перевести на более позднее время.
У психиатра оставлись в этой жизни неоконченные дела и он всерьез расчитывал на их завершение. Он считал себя ответственным вытащить на поверхность, обнародовать важные сведения, которые привели бы к разительным изменениям в существующем порочном социуме.
Врач выдвинул верхний ящик стола, вынул упаковку сильнодействующих таблеток и принял сразу двойную дозу. Губа быстро отошла. В голове положительно зашумело, а сознание сделалось предельно ясным.
— Значит, вы утверждаете, что ваше тело, якобы, вовсе не ваше. Вы говорите, что оно принадлежит человеку противоположного пола, с которым вы когда-то учились в школе. Я вас правильно понял? — спросил психиатр, сопровождая свой вопрос таким заинтересованным, таким проникновенным взглядом, что пациент от неожиданности дернул плечом.
— Да, — робким тоном подтвердил пациент, содрогаясь от внезапной мысли, что этот странный врач — не простой доктор, а какой-то таинственный демон судьбы.
Психиатр швырнул ручку на стол. Он вытер платком, взмокший от напряжения лоб, поправил большой бесформенный узел на своем красном старомодном галстуке и спросил:
— А, где же тогда, дорогая моя Алина Николаевна, позвольте мне вас так теперь называть, где в настоящий момент пребывает ваше женское тело? Где вы его оставили? Почему оно сейчас не с вами?
Пациент не успел ответить, поскольку дверь кабинета без стука отворилась и туда вошла невысокая эффектная женщина лет немногим выше средних.
В руке она держала небольшую папку, из той группы файлов, в которой в клинике велись истории заболеваний пациентов.
На высокой груди женщины блестел прикрепленный к белому халату бэдж: «главврач Зоя Ивановна Симакова».
Главврач положила папку на угол стола психиатра и бойким начальствующим тоном приказала:
— Посмотрите завтра, Оганез Михайлович. В этой папке еще один не совсем нетипичный случай.
Повернувшись к пациенту, она посмотрела на него с пристрастным профессиональным интересом.
— Ну, что он… признает себя? — спросила главврач, обращаясь к психиатру.
— Нет. Пока не признает, — ответил психиатр, — пациент продолжает утверждать, что он не Генрих Сардания… Но, не все так однозначно, Зоя Ивановна. Случай, я полагаю, неординарный.
— Я не сомневалась в сложности постановки диагноза, поэтому и передала этого пациента вам… Парень, в общем-то, нормальный. Рассуждает здраво. Реакции у него адекватные, глаза светлые, ясные. Ранее он к нам не попадал, — сочувственно покачав головой, сказала главврач и вышла из кабинета.
Психиатр позеленел от злости. Нить открытой доверительной беседы с пациентом была упущена.
— Вот что, Алина Николаевна… — психиатр взял себя в руки и быстро успокоился, — попробуйте рассказать мне все, что с вами произошло с самого начала и, пожалуйста, во всех подробностях. Каждая мелочь, каждая незначительная деталь вашего рассказа может иметь важное принципиальное значение. Я имею ввиду не только цепь событий, произошедших с вами, но и ваше субъективное отношение к ним, — психиатр вытянул указательный палец, заостряя внимание пациента на своих последующих словах, — попытайтесь передать мне ваше настроение, глубинные переживания, фантазии, какими бы неудобными или стыдливыми они бы ни были.
Пациент с угрюмым выражением лица прилег на кушетку. Его дыхание и без того тяжелое, сделалось прерывистым, как у ребенка после перенесенных обид.
— Я устала доктор. Я так больше не могу. На меня столько навалилось всего. Мне так тяжело. Доктор, миленький, помогите мне. Верните мне мое женское тело. Сделайте что-нибудь.
— Я помогу вам, обязательно помогу, — обнадеживающим тоном ответил психиатр, — вы только расскажите все, что с вами произошло, а остальное доверьте мне.
— Если только вы поймете, если поймете, — пробубнил пациент таким возбужденным, таким трогательным тоном, что у врача повлажнели глаза.
Рассказ пациента психиатр воспринял спокойно. Он внимательно слушал, не перебивал, не задавал встречных вопросов. Иногда старый врач качал головой, ужасаясь той страшной патологической метаморфозе, которая произошла с его пациентом.
В то же самое время в мыслительном процессе психиатра воспроизводилось совсем другое «кино», в котором утверждалась его собственная, значимая роль в этом непростом деле.
Фантастические способности врача требовали реализации и практического применения.
Несмотря на свой преклонный возраст он продолжал верить, что придет такой момент, когда все узнают… все, наконец, узнают.
