Путешествие в Тмутаракань. Проза

Сергей Берсенев

В книгу члена Союза писателей России, члена Российского союза писателей, заслуженного поэта Московии Сергея Берсенева «Путешествие в Тмутаракань» вошли одноимённая повесть и рассказы, написанные в период 2018—2019 гг.

© Сергей Берсенев, 2019

ISBN 978-5-4496-5864-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1 ГЛАВА

ДЕТСТВО И ЧЕЛОВЕК

Я бываю почти у каждого, но оценивают меня все по-разному. Одним запоминаюсь весёлыми друзьями, озорными проделками, катаниями на велосипедах, купанием в прудах и озёрах. Другие сетуют, что детства у них не было, и скучнее поры они не ведали. Сидели дома под строгим надзором нудных дедушек и бабушек, сдувавших пыль с чад, с первого класса читали учебники и навязанные школой книги о безумных героях, примерных мальчиках и девочках.

Почему-то меня хвалят, когда я награждаю подшефного возможностью разбить футбольным мячом окно на третьем этаже жилого дома, перебежать перед носом мчащегося с бешеной скоростью авто, исподтишка подразнить учителя или на летних каникулах во время отдыха в деревне залезть в чужой огород за клубникой и яблоками. За музеи и библиотеки хвалят редко, и то только отутюженные «отличники».

Взглянув внимательно на ребёнка, я стараюсь подобрать для него развлечения, соответствующие его характеру, интересам и даже внешнему облику, что тоже немаловажно. Представьте, например, замкнутого на десять амбарных замков вундеркинда, шляющегося с компанией по подъездам. Ершистый непоседа, привыкший с двенадцати лет нагло «стрелять» сигареты у пожилых мужиков и прибавлять к ноте «ля» вторую букву алфавита, вряд ли сядет смотреть художественный фильм на нравоучительную тему. К сожалению, я здесь не властно. Я переживаю, сочувствую, но вручаю каждому билет на тот поезд, который повезёт только его и только в заданном направлении.

У Гены Толстикова я складывалось сравнительно удачно. Родился он в захолустном городишке на Урале, куда занесло по распределению после окончания института московскую девушку Лизу Ефремову. Там она, вырвавшись свободной птицей из-под опеки строгих родителей, наскоро выскочила замуж за «плейбоя» местного значения, отбив его в жестоких сварах у ширококостных Прасковий, полногрудых Марфуш и вислозадых Авдотий. Правда, заумная супруга, схлопотав беременность, вскоре надоела любвеобильному жеребцу. Да и характерами они не сошлись, как Адам и Лилит. И Сафрона Толстикова снова потянуло на непривередливых землячек. Естественно, воспитанная, пусть и в нищете, но всё-таки цивилизованной, Елизавета не собиралась служить местной публике мишенью для насмешек и однажды, топнув ножкой, подала на развод. К тому времени Гене исполнилось девять месяцев.

Поначалу Лиза думала, что рождение сына заставит мужа по-новому смотреть на жизнь, но наивная душа сильно обожглась о раскалённую истину. Откуралесив запланированную неделю в честь наследника, Толстиков-старший принялся с ещё большим рвением ублажать женское население городка.

Итак, Геннадий Сафронович в младенческом возрасте, так и не «сфотографировав» на память ни одного уральского пейзажа, отбыл на постоянное место жительства в Москву. От непутёвого родителя ему достались многообещающая фамилия и непредсказуемые кержацкие гены.

Столица встретила малыша приветливо, особенно дедушка. На вокзале он буквально вцепился во внука морщинистыми руками и никому не хотел отдавать. Выпустил лишь дома, когда изрядно проголодавшийся карапуз стал требовать положенного кормления.

Если бы Гена был тогда года на четыре старше, то непременно обратил бы внимание на удивительную схожесть двух зданий: доисторической халупы, в которую его принесли из роддома, и московской кирпичной двухэтажки. Оба строения дышали на ладан. Первое — осталось в прошлом, а вот во втором — Толстикову суждено было прожить до окончания пятого класса английской спецшколы.

События приняли решение откладываться в памяти только через пять лет, но стартовый штрих имел довольно редкий, нестандартный оттенок. До этого времени Гена был исключительно домашним ребёнком и, чтобы бабушка с дедушкой до конца не испортили чадо своей активной любовью, Лиза рискнула пристроить сына в детский сад. Благо, министерство, где она работала, предоставило освободившуюся вакансию. Пару дней закомплексованный ребёнок протерпел, чувствуя себя в незнакомом обществе, словно в песочнице соседнего двора, а на третий «сделал ноги».

Всё бы ничего, да детский сад располагался недалеко от площади Дзержинского (Лубянки). Кончался же маршрут во внутреннем дворе жилого «винегрета», сразу за мостом, разделявшим улицу Горького (ныне Тверскую) и Ленинградский проспект. По пути любознательные глазёнки останавливались на волшебных витринах центрального магазина для юных покупателей, на каменных конях, взлетающих в небо с Большого театра, на сладких приманках булочных, кондитерских и на прочих ранее невиданных объектах. Странно, что пацан намотал солидный километраж и умудрился ни во что не вляпаться: как-то переходил улицы по утвердительным сигналам светофоров, не попался в силки рыскавших в поисках добычи педофилов, не растворился навсегда в снующем людском потоке. А в то время милиция, поднятая по тревоге, исследовала центр Москвы, словно под микроскопом.

Когда он предстал в одиннадцать часов вечера перед взволнованными родными, в матушкиной руке был наготове кожаный дедов ремень. На очереди улыбался зубастым страхом тёмный угол в прихожей. За Гену заступился дед, который баловал его, насколько позволяла фантазия. Везде таскал за собой: и на стадион «Динамо», чтобы приучить к безумному миру футбола (даже показал живого Яшина), и на ипподром, где в шутку советовался, на какую лошадь поставить деньги, и во дворец спорта «Крылья Советов», чтобы «наслаждаться» захватывающими боксёрскими поединками. Читать Толстиков научился не по сказкам, а по беговым программкам да по газете «Советский спорт». В его лексиконе не было фразы «мама мыла раму». Зато он выучил наизусть фамилии игроков и наездников.

А ещё в день рождения любимого внука дед откуда-то притащил красивого, пушистого кота. Недолго думая, нежного зверя нарекли Борькой. Кошара на удивление окружающих схватывал всё на лету, даже в туалете садился прямо на унитаз. Общение с Борькой активно формировало фундамент Генкиной души. Радость, нежность, привязанность накладывались в ней пласт за пластом, пока в бочку «мёда» не навалили три бочки» «дёгтя»

Так как квартира Толстиковых находилась на первом этаже, в окна были вставлены продольные прутья из прочного металла. Проветривая днём помещение, обитатели его не опасались залётных воров или шкодливых мальчишек.

Борька ненавидел улицу. Однажды дед попробовал вынести его на прогулку, но бедное животное запаниковало и, вырвавшись из рук, пулей рвануло назад. Зато летом, чинно усевшись на подоконнике, кот млел на солнышке с рассвета до сумерек, отходя лишь по надобности да к миске с рыбой.

Надо сказать, что отдаленное от центра расположение дома притягивало под окна описываемой квартиры разные неприятные события: то алкаши натужно сливали излишки жидкости, то они же завывали русские народные песни, вставляя при этом матерные прибаутки, то прямо к стене так ставили гроб с покойником, что Генка несколько раз натыкался на лицо, гипнотизировавшее жутким меловым оттенком. Потом, перед сном пережитый кошмар загонял парня под одеяло и долго не давал уснуть.

Вернёмся к коту, который в один из жарких июльских дней, занял своё почётное место. В течение продолжительного времени на Борьку обращал внимание дед. Старый слишком часто подходил погладить кота, и бабушка пеняла его за праздность. Но вдруг обнаружилось, что котяра исчез. Учитывая его патологическую нелюбовь к открытому пространству, искали внутри квартиры: заглядывали под шкафы, отодвигали диван; без осмотра не остался ни один квадратный миллиметр. Тщетно! Погоревали, погоревали и смирились. Генка неожиданно проявил качество, противоположное доброте. Он недоумевал: почему в такие трагические для него дни голуби, которых он всегда кормил по велению бабули, ворковали, радовались жизни, а не проявляли к нему должного сочувствия. Когда вокруг накрошенного хлеба собралось большое количество голодных птиц, вдруг какая-то непонятная, тайная сила вложила в его руку тяжёлый камень и с размаху швырнула в ничего не подозревавших символов мира. Испуганная стая резко взлетела в небо. Остался лежать только один, смертельно раненный… Пришибленный голубь бился в конвульсиях, издавая слабые, последние в жизни звуки.

— Что же я наделал? — спросил себя Толстиков, выпущенный дьяволом из плена. В отдалённом (чтобы никто не заметил) углу двора, он выкопал соответствующую размерам крылатого существа могилку и со слезами на глазах похоронил невеличку. Отныне Генка знал, что чувствует человек, совершив убийство. Даже то, которое видит один только Бог.

Борька «значился в списке пропавших без вести» уже неделю, и надежды на его возвращение таяли в геометрической прогрессии. Но если бы не пропажа кота, дед не обратил бы внимания на расцарапанные лица двух десятилетних цыганят, проживавших в соседнем доме. Столь откровенные улики наводили на определённые размышления. После допроса с пристрастием, на который согласился их отец, они, поиграв в молчанку для приличия, сознались в своем проступке. Цыганят строго наказали; их семейство даже предлагало взамен принести нового кота. Однако дед и особенно сам Генка были категорически не согласны: уж больно к Борьке прикипели душой.

Они сначала хотели объявить эту дату красным днем календаря. А как же иначе? Но блудный член семьи, зачисленный в покойники, спустя три месяца замяукал под дверью квартиры. Радовались настолько бурно, что не заметили на теле любимца признаков заразной болезни, именуемой стригущим лишаем. Поэтому внезапное открытие ввергло всех в состояние, близкое к потере пульса. Жалость жалостью, но выходов было два: либо усыплять, либо отпускать обратно на волю. Естественно, выбрали второе.

Дед отвёз Борьку в район стадиона «Динамо», но тому непостижимым образом удалось запомнить обратную дорогу. Велико же было удивление Генки, когда он снова обнаружил безнадёжно больного друга лежащим на подоконнике. Тогда местом ссылки выбрали Серебряный Бор. Оттуда бедняга уже не вернулся. Прожил кот по данному адресу два года. К этому времени Толстиков закончил обучение в первом классе и подружился с Андреем Спиваковым и Таней Мироновой. Они не только являлись его одноклассниками, но ещё и жили по соседству. Кроме того, ребята боролись за право ухаживать за этой представительницей прекрасной половины человечества. Гена находился здесь в более выгодном положении, потому что родители девочки, работники ипподрома, дружили с его дедушкой и, уходя на работу, которая протекала в основном в вечерние часы, отправляли дочку к ним. Дети вместе играли, делали уроки, занимались всякими глупостями, даже пытались целоваться, подражая взрослым.

В школу Толстиков попал непростую. Ни в каком другом заведении среднего уровня, базирующемся во Фрунзенском районе, не преподавали английский язык со второго класса (по крайней мере сам он об этом не слышал). Дети ещё по-русски толком не могли ни писать, ни разговаривать, а их заставляли перед зеркальцем тренироваться в иностранном произношении. У одних это получалось сносно, другие же, в том числе и Геннадий, мычали, словно коровы, блеяли козами и хрюкали, точно свиньи. Единицы и двойки посыпались в дневник Толстикова, как из рога изобилия. Один раз за диктант учительница ему вообще безжалостно влепила ноль, потому что в каждом слове он сделал по несколько ошибок. Подобная «прыть» в учёбе не могла не повлиять на итоговые оценки, и, в конце концов, классный руководитель проявила принципиальность, лишив отстающего летних каникул. Конечно, в августе с горем пополам он исправил «неуды», но расписанное светлыми красками знакомство с Деревней, отложенное на целый год, настроение испортило.

Когда всё же историческая поездка состоялась, Генка узнал, что такое: купаться в чистом, прозрачном озере, дышать настоящим, свежим воздухом, бегать босиком по росистой траве и пить сводящую скулы родниковую воду. А ещё в его жизни появились новые лица.

Во-первых, пра-пра-бабушка, к которой они с дедушкой приехали в гости. Она была похожа на ведьму из страшного сна, и Толстиков боялся даже одного её вида. Зато соседский Мишка со своей родной сестрой Наташей были зачислены им в штат друзей без каких-либо проверок. Ему хватило всего полдня, чтобы увидеть разницу между заносчивыми московскими ребятами и непосредственными, временами наивными «аборигенами Берендеева царства». Не успел он опомниться, как непоседливый Мишка познакомил «столичного пацана» с братьями — близнецами Клочковыми — Толиком и Семёном и с девчонками — Галей Немоляевой и Тоней Черноусовой.

В феврале того года Генке стукнуло девять лет, и он, конечно, ничегошеньки не знал о взаимоотношении полов, но тягу к милым созданиям чувствовал.

Окунувшись с головой в деревенскую круговерть, он совершенно забыл о городском шуме и с весёлой гурьбой местных сорванцов совершал «набеги» на колхозный сад, употребляя при этом до боли в животе неспелые и немытые яблоки; ловил карасей самодельной удочкой, дотемна «разбойником» скрывался в зарослях живописного парка от «казаков». Генка перерождался душой и, если бы не обременительная необходимость жить там, где положено, среди холодных и мёртвых зданий, то никто бы не смог его вернуть в город, который в одночасье стал ненавистным.

Кроме того, однажды Мишка вовлёк своего друга в проделки, свойственные неординарным детям с богатым воображением. В один день, едва наступили сумерки, он потащил Толстикова на кладбище, где, по его сведениям, в это время покойники должны были покидать могилы и, не выходя за территорию, воровать у живых свежий воздух.

Слушая фантастические россказни соседа, Гена втихомолку посмеивался. Ведь в Москве один раз ему довелось столкнуться с нечистой силы. Дело в том, что большинство старинных домов имели чёрные ходы.

Ранней весной средь бела дня из такого обиталища колдовства и магии выскочил чёрт. Да — самый что ни на есть настоящий, страшный чёрт, с хвостом, копытами и рогами и погнался за Толстиковым, которого привело к заколдованной двери нездоровое любопытство. Тогда парню повезло: удалось ноги унести. Но запомнил он этот кошмар на всю оставшуюся жизнь.

…Удобно устроившись на лавочке рядом с последним пристанищем графа Мрачинского, ребята с нетерпением и страхом ждали появлений зомби. Минул час, другой… Они уже хотели поставить на идее крест, как вдруг увидели два человеческих очертания, медленно проплывавших над землёй.

— Я, кажется, того…., — только и смог вымолвить Мишка. Генка открыл рот, чтобы сказать фразу, но слова застряли в горле.

Приведения приблизились и, вглядевшись в их прозрачно-синие лица, Толстиков узнал Галку Немоляеву и местную красавицу Иру Паршину, которая существовала отдельно от основной компании, хотя была им ровесницей и ходила с вечно задранным кверху носом.