Без права на славу

Сергей Беер, 2022

Главный герой – простой русский парень, который выбрал нелёгкий путь – путь верности данной присяге. Судьба как будто всё время испытывает его, преподнося всё новые и новые, и не всегда приятные, сюрпризы. У него всё ладится, всё получается, многие назвали бы его «везучим». Но за всё это ему приходится платить дорогой ценой – потерей Родины и одиночеством. Роман читается на одном дыхании, захватывая читателя с первых до последних страниц увлекательным сюжетом, богатой географией событий, неожиданными поворотами и хитросплетениями человеческих судеб.

© Сергей Беер, 2022

© Общенациональная ассоциация молодых музыкантов, поэтов и прозаиков, 2022

Часть 1. Исправленному верить

Глава 1

На заводской проходной Тимофея поджидала комсорг Гульнара Зарипова. Рядом с ней стоял статный молодой военный, судя по знакам отличия — старший лейтенант. Они весело болтали. Гульнара улыбалась во весь свой широкий рот, светясь от счастья, как будто старший лейтенант пригласил её на свидание. То, что эти двое ждут именно его, Морозов понял сразу, как только его глаза встретились с взглядом комсорга. Улыбка мгновенно слетела с её лица. Зарипова словно надела маску «Железной леди», Маргарет Тэтчер.

— Что ж это вы, Тимофей Алексеевич, от службы в армии уклоняетесь? — начала Гульнара, едва он поздоровался с ней. — Надеетесь на высокое покровительство райкома?

— Это вы сейчас о чём? — не понял Тимофей.

— А о том, молодой человек, что вы не явились в военкомат ни по одной повестке из тех, что вам прислали за последний месяц, — вступил в разговор старший лейтенант. — А их, между прочим, десять штук отправили!

— Ну, понятно, как я могу явиться, если ни одной из них не получил, — спокойно возразил Тимофей.

— Вы прописаны в общежитии?

— Да, но живу на съёмной квартире. И никто из ребят мне повестки не передавал.

— Понятно, — военный протянул Тимофею желтоватый бланк и ручку. — Вот, распишитесь в получении! И завтра в восемь ноль-ноль вы должны прибыть в райвоенкомат с вещами.

— Очередная медкомиссия? — безучастно спросил Тимофей.

— На сей раз — нет, призыв на срочную службу. Так что идите в отдел кадров и увольняйтесь. А завтра как штык явитесь по указанному в повестке адресу иначе мне придётся приехать за вами уже с милицией.

— Ох! — испуганно воскликнула Гульнара. — А нельзя ли как-нибудь отсрочить это дело? Хотя бы на месяц! Он ведь у нас бригадир комсомольско-молодёжной бригады. Нам замену ему найти надо!

— Увы, ничем помочь не могу, — развёл руками старший лейтенант. — Незаменимых людей не бывает, другого найдёте.

— Откуда нам взять другого? У нас без него бригада развалится, райком за такое по головке не погладит! — сердито возразила комсорг.

— Извините, раньше следовало думать. Письма от вас не было? Не было! А что ж вы теперь хотите? Идёт жёсткий недобор. Уклонистов немного, но демографический провал даёт о себе знать. Вот и забираем всех, кого можем.

Вечером Тимофей объявил Вере, что его забирают в армию.

— Как в армию? — всполошилась девушка. — Мы же расписаться хотели…

— Ну, так что ж, как вернусь, так и распишемся, — заверил Тимофей, обнимая Веру и гладя её по голове. — Не я первый, не я последний. Ты мне пиши, и маме моей пиши. В гости к ней приезжай, она рада будет, и сестрёнки тоже.

— О чём ты, Тима?! — освобождаясь из его объятий, воскликнула Вера. — Ведь меня теперь распределят, куда захотят! У меня госы на следующей неделе начинаются. Мы даже не сможем написать друг другу. Ты не знаешь, где будешь, а я и подавно.

В голосе Веры зазвенели слёзы. Тимофей уверенно положил руку ей на плечо.

— Не паникуй раньше времени! Я напишу маме в деревню, и ты ей напишешь. Она нам перешлёт адреса друг друга. Не потеряемся.

— Ой, Тима, страшно мне, — прижав ладони к вискам, простонала Вера. — И чего я, дура, тебя послушалась! Сейчас бы ребёночек от тебя остался, а так…

— Успеется ещё! — перебил её Тимофей. — Вернусь ведь, не сорок первый!

В тот вечер Тимофей впервые в жизни напился. Всё плыло перед глазами, как в тумане, на душе было тоскливо и тревожно. Поутру следующего дня Вера опохмелила его огуречным рассолом. Головная боль затихла, но тяжесть внутри осталась.

В восемь ноль-ноль Морозов вошёл в райвоенкомат. Идя по старому коридору, окрашенному в ядовитый ультрамарин на полтора метра от пола, Тимофей размышлял о том, какие крутые виражи закладывает его судьба.

«Вот уж правду говорят — человек предполагает, КГБ располагает, — невесело усмехаясь, думал он. — Видимо, близится час расплаты! И так слишком долго куратор не беспокоил».

Пройдя коридор, он, как и прочие призывники, оказался в небольшом военкоматовском дворике. К удивлению собравшихся парней, никто не занимался ими почти час. Дежурный офицер с красной повязкой на рукаве выполнял одну-единственную функцию — не позволял призывникам выходить со двора и не пропускал к ним провожающих.

Через час томительного ожидания, угнетающего своей бесцельностью, пришёл парикмахер и, расположившись на зелёной табуретке, принялся стричь под «ноль» всех, кто заблаговременно не сделал этого дома.

Наконец, часов в десять всех пригласили в большой кабинет. Там парням долго рассказывали о «священном долге», правилах поведения во время следования в часть и тому подобных вещах. Тимофей слушал без особого интереса, больше разглядывал соседей. Все они выглядели слегка нелепо — у многих топорщились оголённые уши, странно белели незагорелые головы.

После беседы призывникам велели сдать паспорта и приписные свидетельства. Свидетельство Морозова, засунутое в паспорт, лежало во внутреннем кармане пиджака, так что ему не пришлось долго копошиться. Многие ребята рылись в сумках и рюкзаках, отыскивая свои серые книжечки. Призывники, сдавшие документы, снова выходили во двор.

После того, как все покинули кабинет, ребятам приказали построиться. Шеренги получились неровными, но офицеров это не заботило. Во время построения Морозов встретил своего земляка и школьного друга, Женьку Бойцова. Они встали рядом и обменялись рукопожатием. Тут парней начали вызывать в алфавитном порядке и вручать военные билеты. Получив свой документ, Тимофей принялся его рассматривать. Как ни странно, в билете обнаружилось лишь беглое упоминание о том, что он, Тимофей Морозов, является гражданином СССР. Эта запись значилась на последнем развороте документа.

Разглядывание билета прервал высокий худой капитан лет сорока, слегка припадающий на правую ногу:

— Равняйсь! Смир-р-р-но! — громко крикнул капитан, перекрывая шум толпы. — Отныне, с получением военного билета, вы уже не призывники, а военнослужащие срочной службы со всеми вытекающими последствиями. Вы обязаны беспрекословно выполнять любые приказы воинских начальников, так как с сегодняшнего дня являетесь составной частью советских вооружённых сил.

Новоиспечённых солдат вывели на улицу и стали усаживать в два «лиаза», ожидавших у военкомата. Автобусы должны были доставить призывников на вокзал. Но вдруг армейское начальство вспомнило, что многие не прошли предварительный медосмотр. Большей части ребят пришлось выгрузиться и вынести свой багаж.

Всех заново построили во дворе и объявили, что сейчас призывники пройдут флюорографию. Во двор въехал «газик» с металлической будкой, в котором проводили эту процедуру. Дело продвигалось медленно, и Морозову уже порядком надоело стоять в длиннющей очереди, из которой никого не выпускали.

После флюорографии парней повели внутрь военкомата и стали партиями впускать в кабинет. Там выдавали бумаги и объясняли, куда и в каком порядке идти для прохождения последней призывной комиссии. Пришёл майор и приказал ребятам раздеваться. Затем он проинструктировал голый строй, светящийся трусами и плавками всех цветов радуги, о «порядке прохождения по кабинетам».

Морозов был неприятно удивлён, заметив, что почти все призывники были в плавках. Этим сообразительным ребятам было комфортнее ходить по кабинетам, чем Тимофею в его ситцевых трусах армейского фасона. При первом же взгляде молоденькой медсестры Морозов покраснел до ушей и в душе проклял себя за глупую непредусмотрительность.

Если молодые медсёстры изредка улыбались, то медики солидного возраста держались бесстрастно. Они глядели на призывников, как пастух на стадо. Морозов уже давно потерял в толпе своего однокашника и теперь неторопливо двигался от одного врача к другому в монотонном течении очереди.

Возле кабинета хирурга скопилась большая и шумная толпа. Чтобы скрасить ожидание, кто-то в очередной раз рассказывал старый анекдот, выдаваемый за реальное событие. Рассказчик якобы был свидетелем происшествия.

— Заходит, мужики, один пацан, а ему и говорят: «Снимай трусы». Ну, он снял, значит, а у него член до колена, сантиметров пятьдесят. Врач говорит: «Сколько работаю, такого не видал. Хорошим прибором отец вас наградил». «Да причём здесь отец? — говорит пацан, — это всё мать». «Ну, как же! — спорит врач. — Таким может снабдить только отец, дед или прадед». «Да нет! Просто у меня мать однорукая. Когда она меня младенцем в ванночке купала, за член держала, чтоб не утонул».

Морозов наизусть знал эту историю, но всё равно засмеялся, поддавшись общему настроению. Переходя из кабинета в кабинет, очередь медленно, но верно двигалась к кабинету председателя комиссии.

В последнем помещении председатель комиссии завизировал листок Морозова фразой «годен к строевой службе», и с медосмотром было покончено.

После комиссии Тимофей отыскал в толпе Женьку. Друзья принялись делиться впечатлениями. Неожиданно прозвучала команда: «Строиться!» Вышел всё тот же майор и приказал идти в комнаты «на нары». Евгений и Тимофей с остальными призывниками отправились размещаться.

Комната, куда попали друзья, была просторной — в ширину метров десять, в длину не меньше пяти. Практически всё пространство занимали широкие деревянные нары, окрашенные в светло-коричневый цвет. Ребята влезли на верхний ярус, где им показалось удобнее.

Призывники успели изрядно проголодаться. Расположившись ближе к стене, ребята вытащили из рюкзаков целую гору провизии. За едой они рассматривали соседей и обменивались замечаниями. Через пять минут вся комната дружно работала челюстями.

После обеда часть призывников разделилась на несколько групп. Кто-то вытащил карты, и вскоре в воздухе замелькали короли, семёрки, дамы. Зазвучал незлобивый мат, который всегда сопровождает карточную игру в простой мужской компании.

Сидеть пришлось не слишком долго — вскоре всех снова выгнали из комнаты и построили в коридоре в две шеренги.

— Купцы приехали! — пронеслось по рядам.

Все с любопытством уставились на «купцов» — двух офицеров связи. Один из них достал список и объявил:

— Сейчас я буду читать фамилии. Кого назову, отвечайте «я» и стройтесь у противоположной стены.

— А откуда вы? — послышался чей-то несмелый вопрос.

— Это кто там такой шустрый? — быстро отозвался офицер. — А впрочем… Мы из Благовещенска, связисты.

Офицер достал список и принялся зачитывать фамилии:

— Бойцов! Волчков! Иванов! Коваленко! Морозов!

Так они отобрали двадцать человек. Затем эта группа погрузилась в автобус и отправилась на вокзал.

На улице стоял погожий июньский день. В прозрачном бело-голубом небе медленно проплывали небольшие редкие облака. Солнце уже клонилось к закату, жары почти не ощущалось — дул лёгкий ветерок, ласково шелестевший листьями тополей. Тимофею казалось, что всё происходящее — нечто нереальное. Не может его спокойная размеренная жизнь так круто измениться!

Всё было иначе, чем он себе представлял. Тимофей почему-то думал, что не сможет заснуть в последнюю ночь дома, но спал, как убитый. А Вера, наоборот, глаз не сомкнула, всю ночь мечтала, как они будут жить, когда Тимофей вернётся. День призыва тоже представал в воображении совсем иным. Казалось, он должен быть дождливым, сырым и мрачным.

На железнодорожном вокзале призывников сразу же отвели на второй этаж, где находился зал ожидания. Над входом висела довольно странная табличка «зал ожидания для военнослужащих». Можно было подумать, что военнослужащие ожидают иначе, чем гражданские.

«Купцы» со своим «товаром» расположились кружками на вокзальных скамейках. Едва усевшись, призывники вопросительно уставились на офицеров. Лейтенант окинул ребят внимательным взглядом и начал знакомиться с будущими сослуживцами.

— Служить вы будете, скорее всего, по точкам, но после учебки, — объяснил он. — Наша часть располагается в черте города. Она готовит специалистов по обслуживанию средств связи. Моё звание — лейтенант, фамилия — Николаев. Я — командир одного из учебных взводов. А это — младший лейтенант Сапожков, командир второго взвода. В нашей роте готовят радиотелефонистов, телеграфистов, радистов. Немногие из вас попадут в мой взвод. Может, вместе служить придётся.

— А в увольнения часто пускают? — спросил кто-то из парней.

— Увольнение заслужить надо, — усмехнулся Николаев. — До присяги вы вообще будете находиться только на территории части. Ну, а потом, если не будет замечаний по службе, пару раз в месяц сходить можно. Благовещенск — город хороший, большой. Это вам не глушь какая-нибудь, есть где отдохнуть. Повезло вам, ребята. Вы, так сказать, попали в интеллигентные войска. Другие на учениях по грязи ползают, на морозе мёрзнут. А связист установил связь и поддерживает её в машине. Сухо, тепло, да и чисто к тому же!

Лейтенант рассказывал увлечённо, и Тимофей порадовался тому, что попал в связь. Офицер сразу понравился Морозову своей приветливостью и открытостью. Кто-то из призывников решился на вопрос:

— Товарищ лейтенант, можно покурить? И ещё, как у вас с дедовщиной?

— Подожди. Сейчас вы мне военные билеты сдадите, а потом по очереди сходите, — спокойно ответил Николаев. — Дедовщины у нас нет! Набор одномоментный, поэтому все одинаковые. А вот после учебки — это кому как повезёт. Кто из вас хорошо пишет?

Желающих не нашлось. Тогда лейтенант протянул листок бумаги и ручку первому попавшемуся призывнику. Тот начал спрашивать фамилии сотоварищей и записывать. Когда список был составлен, Николаев разрешил пойти на перекур. Ходили по очереди, по три-четыре человека.

Настала очередь Морозова. Тимофей вышел на платформу из здания вокзала. Он интуитивно смотрел на бурлящую толпу, пытаясь отыскать в ней знакомое лицо.

— Тимофей!

У киоска «Союзпечать» стояла Вера.

— Уже сказали, куда вы едете? — с тревогой в голосе спросила она.

— Да, всё очень хорошо. Я попал в Благовещенск, в учебную часть. Буду связистом. Видишь, всё прекрасно…

Он старался говорить бодро, хотя от тоскливого взгляда Веры сердце ныло.

— Хорошо, только далеко. Ну, что поделаешь, — вздохнула Вера. — Ты сразу, как приедешь, напиши письмо матери — что, где и как там у тебя.

— Напишу.

Вера засуетилась, протянула Тимофею пухлый пакет.

— Тим, я тут тебе поесть собрала. Возьми на дорогу.

— Спасибо, но зачем столько? У меня там ещё на месяц еды хватит!

— Дорога дальняя, съешь. Лучше пусть останется, чем голодным будешь сидеть, — строго сказала Вера, всовывая пакет в руку Тимофея. — Когда поезд-то?

— Точно не знаю, вроде бы вечером.

— Смотри, ваш офицер, кажется, всех собирает. Беги!

Тимофей посмотрел в сторону скамеек. Там действительно собралась почти вся их команда, и Николаев что-то нервно объяснял обступившим его призывникам. Хоть и не хотелось Тимофею уходить от любимой, он решил узнать, в чём дело — на всякий случай.

— Товарищ лейтенант, так ведь девушка моя пришла! — громко оправдывался один из парней. — Ну, что нам, не поговорить, что ли? Я больше не буду!

— Смотри у меня, Янке, — строго проговорил Николаев. — Ещё одна такая выходка, и ты вообще больше от меня не отойдёшь! Понял?

— Понял, — глядя себе под ноги, ответил провинившийся призывник.

— А если понял, то посиди на скамейке. Отдохни, остынь от своей встречи.

— Да я вроде не устал.

— Не рассуждай, Янке, а выполняй. Армия — это тебе не там, где думают.

Театрально вздохнув, Янке с унылым видом поплёлся к ближайшей скамейке. Сапожков вновь установил очерёдность, и отлучки продолжились. Очередь Тимофея была ещё не скоро. В ожидании он принялся искать глазами Веру.

…На платформу медленно вполз пассажирский состав, и через пару минут раздалась команда:

— Приготовиться к отъезду!

Едва призывники вышли на платформу, родные и близкие кинулись к ним — прощаться.

— Ну, давай прощаться, муж, — прошептала Вера, обнимая Тимофея. Она улыбалась, но Морозов видел, что девушка с трудом удерживается от слёз.

— Не плачь, не надо, — пробормотал он. — Через два года увидимся!

Да, они увидятся, но намного раньше, чем могли тогда предположить. Только встреча их будет гораздо короче, чем они рассчитывали.

Вера трижды поцеловала Тимофея.

— По вагонам! — крикнул Николаев почти у самого уха Морозова.

Можно было подумать, что он отдаёт приказ целому полку, а не группе из двадцати парней.

Когда поезд отошёл от вокзала на приличное расстояние, призывники начали знакомиться друг с другом. Делать-то всё равно было нечего.

Каждый старался найти себе товарищей, близких по духу. Тимофей не любил шумных компаний. Ещё на вокзале его внимание привлёк паренёк, тихо сидевший поодаль от остальных ребят. Морозов решил познакомиться с ним, чтобы хоть как-то скрасить его одиночество. Подсев к парню, Тимофей негромко заметил:

— Жарковато сегодня. Интересно, когда мы в Благовещенск приедем? Я слышал, что через пять суток.

В ответ — молчание. Тимофей продолжил более настойчиво:

— Слушай, ты из Свердловска?

— Не-а, — глухо ответил парень. — Я из Режа, а в Свердловске учусь.

— А где учишься?

— Техникум связи.

— Меня Тимофеем зовут, а тебя?

— Антоха, фамилия — Бородин. А твоя как?

— Морозов.

— А ты где учишься? — спросил новый знакомый, уже более заинтересованно.

— Нигде. На заводе, бригадиром комплексной бригады был.

— Ни фига себе! — воскликнул Бородин. — Свистишь, небось?

— Я бригаду год назад сам создавал, поэтому и бригадир, — непринуждённо произнёс Тимофей. — Меня никто не назначал, народ сам выбрал. Сказали: «Раз сам затеял это дело, сам и тяни». Вот так-то, брат! Инициатива, она наказуема! Ну, что, будем вместе держаться? Пойдём, с другом тебя познакомлю.

Бойцов тоже успел найти нового приятеля. Того звали Вячеслав Баженов, он был уроженцем Ирбита. Четвёрка парней заняла целое купе. Они уселись за стол.

— Есть предложение отметить наше знакомство компотом, — сказал Баженов, извлекая из своего рюкзака литровую бутыль из-под молока, заткнутую деревянным чопиком.

Знакомство состоялось, и четвёрка решила скрепить его совместным ужином. Все выудили из-под скамеек пакеты и сумки с продуктами. Пережёвывая пищу, Морозов смотрел в окно. Поезд набрал скорость. Пригород давно уже кончился, и за окном потянулся однообразный пейзаж, привычный для уральского глаза. Лес, болотный сухостой, небольшие поля. Ребята ехали в общем вагоне. Поскольку им предстоял долгий путь, проводница принесла бельё.

— Интересно, как там с дедовщиной, — уныло протянул Бородин.

— Если будем держаться друг друга, то никакая дедовщина не страшна, — заверил его Баженов.

— Как мушкетёры! «Один за всех и все за одного»? — пошутил Бойцов.

— Так и есть, — серьёзно поддержал его Баженов.

— Ну, что, Тимоха, научим ребят Родину любить? — весело спросил Женька.

— Научим, а как иначе? — в тон ему отозвался Морозов. — Только лейтенант говорил, что там нет никакой дедовщины.

— Всё равно, слушайте! — воскликнул Женька, подняв палец, как профессор на лекции. — Что бы ни случилось, умеете вы драться или нет, зарубите себе на носу — всегда становимся спина к спине. Либо спиной к стене. А дальше мы с Тимкой любого «деда» завалим. Это нам, как два пальца об асфальт.

— Да ладно! — удивился Бородин.

— Вот тебе и ладно. Приедем — подучим. До нашей физиономии уже три года никто не дотягивается. Главное — стоять, даже если сил нет, всё равно стоять. Не можешь физически, дави противника психически! Глаза в глаза, и взгляд не отводить. Только с Тимохой не советую связываться. От его взгляда даже волки глаза прячут и хвосты поджимают. Поняли?

— Поняли, — растерянно пробормотали Баженов и Бородин.

…К Благовещенску подошли на рассвете. Умытый ночным дождём, город только-только начал просыпаться. Тайга расступилась, и за окном вагона поплыли старые русские избы частного сектора. Стали попадаться едва различимые приметы города — двухэтажные кирпичные дома, асфальтированные улицы.

Но вот поезд сбавил ход, готовясь остановиться. Раздался лязг и грохот тормозящего состава, с тяжёлым шипением замершего на рельсах. Вместе с другими призывниками Тимофей направился к выходу. Теперь состав двигался рывками на небольшой скорости, иногда замирая на несколько долгих минут. Прибыли на первую платформу.

Пройдя через здание вокзала, призывники высыпали на привокзальную площадь, где их уже ждал жёлтый автобус. Через полчаса они подъехали к воротам военной части.

— Вот мы и на месте! Это — наша часть, где вы будете теперь служить, — Николаев указал на железные ворота с красными звёздами в центре каждой створки.

На ближайшем здании Морозов прочёл табличку: «ул. Крупской, 29». Вот и адрес известен! Из КПП вышел солдат в парадной форме и принялся раскрывать ворота. Они двигались туго. Раскрасневшись от напряжения, солдат с трудом развёл створки.

— Шагом марш! — скомандовал Николаев, и вскоре новоприбывшие оказались по другую сторону забора.

Морозов с неподдельным интересом осматривал место, где ему предстояло жить ближайшие полгода. Прямо за КПП стояло современное двухэтажное здание из белого кирпича, напоминающее своими очертаниями кинотеатр. Справа виднелось ещё несколько домов, а в самом конце асфальтированной дороги, по которой шёл строй, тянулась серая лента забора.

Обогнув казарму, призывники увидели необычную картину — небольшие группы солдат, человек по двадцать, похожие на римские легионы, бежали по периметру большого квадрата. Он занимал всё пространство справа от казармы. В центре квадрата находилась большая асфальтированная площадка с белой разметкой, трибуной и длинными газонами по бокам. «Плац», — сообразил Тимофей.

Дорожки вокруг плаца содрогались от топота сапог. Левая дорожка переходила в аллею, окружённую огромными старыми липами с сомкнутыми верхушками. Солдаты, обнажённые до пояса, бежали по кругу. Утро выдалось сырое и холодное, поэтому многие из новичков поёживались, глядя на бегущих. Те вскоре остановились и перешли к занятиям в спортгородке, располагавшемся прямо перед казармой.

Дальше смотреть было некогда, потому что Николаев приказал всем входить в казарму. Но потом он передумал.

— Продукты у вас остались? — спросил офицер.

— Немного!

— Если так, можно доесть. Видите, скамейки на стадионе? Располагайтесь там и доедайте свои припасы. Всё равно ничего оставлять нельзя, а покормят вас только в обед.

Новобранцы дружно отправились к скамейкам. Усевшись плотными кружками, они принялись поглощать остатки провизии. Еды было немного, кое-кто успел всё съесть в пути. С ними щедро делились, голодным никто не остался.

Часа через два из казармы вышел Николаев.

— Сапожков! — позвал он.

— Я.

— Веди людей в ленинскую комнату первой роты.

— Есть. Стройся! В казарму шагом марш!

Недружный строй направился к красному трёхэтажному зданию. Новобранцам предложили выбросить всё «лишнее» из пакетов, сдать ножи, вилки, ложки, а затем построиться. В казарме пакеты, вернее то, что от них осталось, сложили в комнате со странным названием «каптёрка».

…До армии Тимофей много слышал о том, что перед переодеванием новобранцев ведут в баню. Это заведение оказалось совсем не таким, какими были знакомые ему с детства бани на «гражданке». Просто одноэтажный барак с большой раздевалкой при входе и ещё более просторным помещением, разделённым на душевые кабинки. Из бани все вышли уже одетыми в военную форму.

После первого посещения столовой Морозов узнал, что в армии нужно садиться за стол по команде, начинать есть по команде, вставать и выходить тоже по команде.

После обеда всех новобранцев разделили на две группы — по числу рот. Тимофей с друзьями попал во вторую роту и даже в одно отделение, располагавшееся на втором этаже казармы. Первая рота находилась этажом ниже. Дальше их учили простым солдатским навыкам — пришивать подворотнички и заправлять кровати.

День принёс много необычного, но прошёл как-то незаметно. Ровно в десять часов вечера Морозов лежал в койке и, глядя в потолок, отделанный поблёскивающими лаком рейками, размышлял о будущем. Его захватывала перспектива нового образа жизни, новых знакомств. Да и сама армия казалась чем-то удивительным и почётным.

Прислушиваясь к сопению товарищей, скрипу кроватей и негромкому говору сержантов, Тимофей незаметно для себя вспомнил о доме. Вздохнув, подумал: «А может, в отпуск когда-нибудь попаду. Приеду домой сержантом, все обрадуются — значит, хорошо служил, раз отпуск заработал…»

Глаза медленно закрылись, и Морозов погрузился в глубокий, спокойный сон.

Глава 2

Со следующего дня начались занятия. Сержант сразу объявил:

— Теперь вы будете постигать науку секретной связи! Причём не все, а только те, у кого есть специальный допуск.

— Товарищ сержант, можно вопрос задать? — спросил рядовой Лунин.

— Можно сдуру член сломать! — осадил его сержант. — Надо говорить не «можно», а «разрешите». Понял, Лунин?

— Так точно.

— Тогда задавай свой вопрос.

— А как узнать, есть допуск или нет? — с любопытством спросил Лунин. — Это что, в специальном деле написано или как?

— Нет. Всё гораздо проще. На той странице военного билета, где стоит отметка о сдаче паспорта, должна быть ещё одна печать. А ну-ка, откройте свои билеты и проверьте! Нашли?

Курсанты зашелестели страницами билетов и утвердительно закивали.

— Товарищ сержант, разрешите обратиться? — воскликнул ещё один курсант.

— Обращайтесь. Только в следующий раз обязательно представьтесь, Голиков. Например: «Товарищ сержант, разрешите обратиться? Курсант Писькин».

— Товарищ сержант, разрешите обратиться? Курсант Голиков.

— Обращайтесь, я ведь уже сказал.

Тимофей обратил внимание, что сержант говорил с курсантами то на «вы», то на «ты» — смотря по настроению.

— Скажите, а что нужно, чтобы дали допуск? — спросил Голиков.

— Для получения допуска надо не иметь приводов в милицию и судимостей, не должно быть родственников за границей, ну и всё в таком же роде.

— А это в военкомате решают? — продолжал Голиков.

— В военкомате и местном КГБ. Потом здесь ещё особый отдел проверяет.

Каждые сорок пять минут в коридорах учебного центра звенел звонок на перерыв. «Почти как в школе», — иронически усмехнулся Тимофей.

Во время одного из занятий неожиданно вошёл командир роты.

— Выйти в коридор! — громко объявил он.

Когда курсанты выполнили приказ, прозвучала вторая команда:

— Сапоги снять!

Отдав это странное распоряжение, ротный прошёл вдоль шеренги и внимательно осмотрел ноги солдат.

— Обучение, товарищ сержант, надо было начинать с наматывания портянок. Вон, у тебя только двое правильно одеты, а остальные… — тут он завернул такой словесный оборот, что весь строй покраснел от стыда.

— Приступайте немедленно, — приказал ротный и направился в следующий класс.

…Незаметно подошёл вечер. После обычной проверки казарма начала готовиться к «отбою». Сержант давал последние указания перед сном:

— Всем почистить зубы, помыть ноги и спать.

Тимофей почистил зубы, а ноги мыть не стал — слишком устал за первый день службы. После команды «отбой» он сразу же погрузился в сон.

На следующий день, сразу после побудки, курсантов вывели на плац. Летнее утро веяло какой-то удивительной свежестью. После сна в казарме, провонявшей гуталином и потными портянками, воздух на улице казался упоительным, звеняще чистым. Хотелось задержать внутри себя ароматы влажных от росы диких трав. И неважно, что к ним примешивались запахи асфальта и выхлопных газов. Утро показалось Тимофею каким-то родным. Всё напоминало дни, проведённые на далёкой лесной поляне, которую окружали стройные ели…

До завтрака была физическая подготовка. Солдатам приказали бежать по большому кругу, в «коробке» — колонне по четыре. Впереди, задавая тон, двигался сержант.

Его сапоги с силой впечатывались в асфальт. При обычном для мужчины среднем росте сержант весил девяносто килограммов. Несмотря на солидную комплекцию, он не выглядел жирным. Особо рельефных мышц на теле сержанта тоже не было заметно. Смешивая слова с фырканьем, он задавал темп:

— Раз, раз. Раз, два, три. Раз, раз. Раз, два, три.

Пошли на четвёртый круг. Бежать становилось всё труднее. Особенно трудно было двигаться в ногу, держа равнение и в шеренге, и в колонне. Сзади бежал младший сержант Шелест, не отличавшийся мощным телосложением. Он то и дело недовольно покрикивал:

— Птенчики, держать равнение в колонне!

На пятом кругу с дистанции сошёл один солдат. Резко побледнев, он схватился за сердце и перешёл с бега на медленный шаг. Потупив глаза, он плёлся сзади и судорожно хватал ртом воздух.

Тимофей и сам чувствовал, что ему всё труднее бежать под заданный темп. Да и общий порядок построения стал часто нарушаться из-за того, что кто-нибудь в передних шеренгах сбивался с ноги, ударившись пяткой о носок сапога, бегущего позади. И так, по цепочке, весь строй.

Почувствовав слабость, Морозов тоже начал понемногу отставать. В висках стучало, словно по голове били огромным молотком, глаза заливал едкий солёный пот.

Закололо в области селезёнки. Схватившись за это место, Тимофей остановился. В голове послышался глухой шум, глаза заволокло тьмой. Чувствуя, что сейчас упадёт, Морозов пришёл в себя и сумел сохранить равновесие.

После завтрака всё утро прошло в учебном центре за изучением уставов, которыми в изобилии снабдил курсантов Шелест. Примерно в таком режиме проходили все дни. Лишь через месяц солдат вывезли на полигон. Здесь каждый сделал по три выстрела, после чего пришлось два часа чистить стволы автоматов.

Глава 3

Ещё в июле капитан Багарда по приказу командования отправился по гарнизонам, чтобы набрать из новобранцев роту спецназа. Время шло, а подразделение всё никак не укомплектовывалась. Багарда недоумевал — по его подсчётам народу набралось почти на две роты, но это количество постоянно уменьшалось. То один, то другой солдат возвращался обратно в свою часть.

В Благовещенскую учебку связи Багарда прибыл в начале ноября. Он отправился туда от отчаяния, нарушив собственные традиции. Командира части заранее предупредили о его приезде. Естественно, настоящая цель визитёра никоим образом не упоминалась. Поэтому подполковник Самарин решил встретить капитана ГРУ сам, не перепоручая заму.

Когда в кабинет вошёл высокий, крепко сбитый мужчина лет сорока, но с уже седыми висками, Самарин впал в ступор. Его удивило, что Багарда был одет в штатское. Гость правильно истолковал замешательство подполковника и поспешил исправить положение.

— Здравствуйте, и сразу извините за наряд. В поездах я езжу исключительно в штатском, — объяснил Багарда.

Самарин никак не отреагировал на его слова. Тогда капитан извлёк из внутреннего кармана пиджака своё удостоверение и протянул его подполковнику.

— Я не инспектор Генштаба, подполковник! — произнёс он с лёгкой усмешкой. — Выдохните, наконец, Самарин, у меня совсем иная миссия.

Самарин развернул протянутое ему удостоверение. С фотографии на него смотрел тот же Багарда, но лет на пятнадцать моложе человека, стоявшего с ним рядом. Капитан Багарда Валентин Владимирович — это всё, что удалось понять из удостоверения, остальная информация была закодирована.

До сих пор не оправившись от замешательства, Самарин сдавленно проговорил:

— Валька, идиот! Это же я, Димон с соседнего двора! Мы с тобой в одной школе учились. Не зря говорят: «Огромен мир, да тесен».

Багарда отошёл на шаг, прищурился.

— Повернитесь-ка в профиль, товарищ подполковник.

Самарин послушно встал боком.

— Вы уж извините, товарищ подполковник, но очень трудно в старом пузатом бегемоте признать того вихрастого голубоглазого мальчишку, с которым я когда-то дрался во дворе, — всё так же серьёзно проговорил Багарда.

Но тотчас махнул рукой:

— Ладно, хватит дурака валять! Доставай стопки, Димон, отметим встречу.

С этими словами Багарда вынул из фибрового дипломата бутылку «Белого Аиста». Поняв, что его разыграли, Самарин разразился громогласным хохотом.

— А я-то думаю, откуда мне твоя фамилия известна, — извлекая из сейфа бутылку такого же коньяка и пару стопок, говорил подполковник, — оказывается, вот оно как! Уж не ожидал, так не ожидал.

— Гляжу, у нас с тобой одинаковые вкусы, — сказал капитан, принимая из рук подполковника бутылку, — и тоже пять звёздочек.

— А ты чего всё в капитанах ходишь?

Багарда усмехнулся.

— Просто четыре маленьких не так сильно давят на плечо, как одна большая. А уж как от трёх голова болит, даже не представляю! Вот пойду на пенсию годика через три, тогда уж точно никто майора не отнимет.

— Проштрафился? — сочувственным тоном спросил Самарин.

— Было дело. Ну, давай за встречу.

Чокнулись, выпили. Из закуски был лишь невесть откуда взявшийся лимон да тарелка с котлетами, предусмотрительно купленными Валентином Владимировичем в привокзальном ресторане.

Друзья детства так заговорились, что не заметили, как за окном забрезжил рассвет. Вспоминали прежних соседей и однокашников, рассказывали о годах службы, смеялись над старыми анекдотами.

— Слушай, есть у меня один кадр, прямо как специально под тебя заточенный, — оживился подполковник, вспомнив о ком-то уже под утро.

— В каком плане? — с интересом спросил Багарда.

— Парень родом с Урала. Образование среднее, ШРМ^[1] за год закончил, и три года рабочего стажа. Но не в этом дело! Он профессиональный водитель-механик — это раз, имеет разряд по альпинизму — два, пять парашютных прыжков — три. И стреляет, как снайпер. За последние пять лет он первый, кто на полигоне выбил двадцать девять из тридцати.

Глаза Багарды мгновенно загорелись, словно и не было позади бессонной ночи и двух бутылок коньяка.

— Богатырь? — живо спросил он.

— Да какой там! — мотнул головой Самарин. — Полтора метра с кепкой в прыжке. До ста семидесяти не дотягивает, но жилистый. В спортзале сто килограммов поднял, даже не бзднул. Я его сержантом в ВДВ хотел определить. Если не заберёшь — отправлю.

— Добро, поглядим твоё чудо-юдо! — воскликнул капитан. — Но, нутром чую, что-то ты не договариваешь. Парень наверняка с подвохом!

Утром по приказу Самарина объявили общее построение на плацу. Солдаты выходили повзводно, перестраиваясь в одну шеренгу и, поскольку команды «смирно» не было, относительно свободно. Багарда ходил вдоль шеренги, изредка тыкая пальцем в кого-нибудь. Те, на кого указал капитан, делали шаг вперёд, а он продолжал своё движение. Выбранные солдаты подходили к Багарде, остальных отпускали.

Снова осмотрев этот, уже отобранный строй, капитан задал свой обычный вопрос:

— Есть желающие продолжить свою службу в части спецназа ГРУ?

— Я, — почти хором откликнулась первая пятёрка и сделала шаг вперёд.

Романтика спецназа манила, поэтому и отказов почти не случалось. Но только не в этот раз. Несогласие воспринималось капитаном почти как личное оскорбление. С каждым отказником он разговаривал отдельно один на один. Он никого не убеждал, просто пытался понять мотивы людей. Беседа с капитаном ничем не грозила отказнику. Только в личном деле появлялась надпись: «К службе в частях особого назначения не годен».

Отпустив пятёрку «погулять», капитан пристально разглядывал оставшуюся троицу.

«Вот ведь незадача! — с досадой думал он. — Придётся двигать дальше, в следующую часть. Что ж, послушаем, что нам птенчики почирикают».

С двумя солдатами Багарда разобрался быстро и расстался с ними без сожаления. Они рассуждали просто: «Раз спецназ, значит Афган, и не факт, что домой своим ходом вернёшься».

А вот и третий. Им оказался Евгений Бойцов. Женька глаз от капитана не прятал, смотрел открыто, с вызовом. На ещё не заданный вопрос ответил с жаром:

— Без друга ни в каком спецназе служить не хочу.

— А если прикажут?

Глаза парня потухли. Он явно не ожидал такого поворота. Замешкался и, опустив глаза, ответил:

— Приказы не обсуждаются.

— И кто же твой друг? — поинтересовался Багарда.

— Морозов Тимофей! — оживился парнишка. — Он рядом со мной стоял с правого плеча.

— И это единственная причина твоего нежелания? — недоверчиво спросил капитан.

— Так точно! А так, я очень, очень хочу в спецназ. Это для меня…

— Тогда иди, зови своего друга. Ещё раз посмотрю на него, — перебил его капитан.

Бойцов тотчас развернулся и побежал в роту. Вскоре он вернулся вместе с Морозовым.

«Средний показатель», — подумал Багарда, разглядывая Тимофея.

Перед ним стоял среднего роста восемнадцатилетний парень. Плохо подогнанная форма сидела на нём несколько мешковато, отчего её обладатель казался невероятно худым.

«Средний рост, внешность невыразительная, более того, незапоминающаяся. Просто среднестатистическая единица учёта».

И тут Багарда встрепенулся. «Это же то, что надо! О таком связнике каждый резидент мечтает. Но придётся немало попотеть с этим парнем».

В это время к нему подошёл лейтенант и протянул личное дело, к которому была прикреплена записка. В записке было лишь одно слово: «Сюрприз». Взглянув на личное дело, Багарда прочитал имя — Морозов Тимофей Алексеевич. Сразу вспомнился утренний разговор с подполковником.

— Морозов Алексей Николаевич — не родственник тебе случайно? — спросил Багарда, уже более внимательно разглядывая парня.

— Так точно, — ответил тот. — Очень даже родственник. Это мой отец.

— Вот сюрприз, так сюрприз! Никак не ожидал, что у Алексея Николаевича сын раздолбаем окажется, — усмехнулся капитан.

— С чего это вы взяли? — хмуро глядя из-под насупленных бровей, спросил Морозов.

Капитана нисколько не смутил дерзкий тон парня.

— А куда ты должен был поступать после восьмого класса? В Суворовское? Раз экзамены провалил, значит — раздолбай!

— И вы туда же! — возмущённо ответил Тимофей. — Должен! Ничего я никому не должен. Я туда даже документы не подавал.

— Во как?! — насмешливо спросил Багарда.

— Батю волки загрызли зимой. Ста метров до деревни не дошёл в метель, — опустив глаза, проговорил Морозов. — Я тогда восьмой класс заканчивал. Так что после школы пришлось не в Суворовское идти, а на пилораму учеником.

На несколько секунд воцарилось тяжёлое молчание. Прервал его Багарда, сказавший негромко:

— Извини, погорячился. Расскажешь мне об этом попозже. С Бойцовым давно дружите?

— С первого класса. Восемь лет за одной партой сидели.

— И на что ты, дорогой товарищ Морозов, готов пойти ради друга? — прежним твёрдым тоном спросил капитан.

— А что надо?

В голосе Морозова прозвучали одновременно любопытство и недоверие. «Характер у парня — явно не сахар, — подумал капитан. — Но размазне в спецназе делать нечего».

— Дело в том, Тимофей, что друг твой изъявил желание служить в спецназе, но при условии, что вы будете вместе.

— Нужен я там, — без особого восторга отозвался парень.

— Нужен, Тимофей, нужен. Для него это очень важно, а у меня как раз недобор. Так что, если ты постараешься и друга не подведёшь на полосе, возьму обоих.

По губам Тимофея скользнула мальчишески-дерзкая усмешка.

— Да видали мы вашу полосу!

— Вот я и погляжу, чего вы там видали…

Пара Морозов-Бойцов прошла полосу препятствий с лучшим результатом. В душе капитан Багарда радовался за парней. Ему нравились отчаянные люди, особенно умеющие ставить дружбу превыше всего. Но вслух он только хмыкнул:

— Неплохо…

На следующий день отобранная капитаном группа отправилась к новому месту службы, в Барнаул. Но до отправки капитан успел познакомиться с новым контингентом поближе.

Бойцов сильно волновался, всё ещё не веря в то, что будет служить в спецназе ГРУ. Рассказывая о себе, он постоянно сбивался на рассказ о своём друге, Тимофее Морозове.

— Вы представляете, как ему десятилетка досталась. Он её за год экстерном сдал, когда на заводе работал. Бригаду организовал комсомольско-молодёжную и одновременно в школе учился, а ещё — в ДОСААФ.

— Евгений Викторович, вы о себе рассказывайте, о себе, — прерывал его Багарда. — С вашим другом я сам поговорю. Я вижу, что он для вас большой авторитет. А вот что он за человек?

— Человек? — растерянно переспросил Женька. — Да нормальный человек, только после смерти отца стал жёстким. Сразу как-то повзрослел, замкнулся. Мы с ним с восьмого класса не виделись до прошлого года. Я тогда десятилетку закончил, он меня на завод позвал, в свою бригаду. Он её только-только создавал. Тяжело ему было, никто не верил, что из этой затеи выйдет хоть какой-то толк. Комсорг поддерживала только ради галочки, чтобы в райкоме отчитаться, а сама его жлобом называла.

— Почему так? — вскинул брови Багарда.

— Так Тимоха не разрешал мастеру наши наряды на других переписывать. Из-за этого у нас и зарплата была высокой, и выполнение плана на сто процентов. Он зубастый! Я один раз слышал, как он мастера при парторге отчитывал за очередную подставу и приписку. Тот аж позеленел от злости, а Тимоха его крыл, и так, знаете, интеллигентно, без мата. У меня аж мороз по коже пробежал от услышанного. После этого разговора мастера на другой участок перевели, а Тимофей у нас освобождённым бригадиром стал.

— Чего ж не мастером? — спросил капитан.

Как ни пытался Багарда говорить ровно, без эмоций, его голос выдавал немалую заинтересованность.

— Так образования-то всего ничего, только школа.

…Тимофей вошёл в ленкомнату, где проходило собеседование с капитаном, сразу за Женькой. Багарда молча показал на стоявший у стола стул, мол, присаживайся, а сам продолжал что-то писать. Наконец, отложив ручку, спросил:

— Отец кем работал?

— Участковым-уполномоченным.

— Что ж он без табельного оружия ходил?

— Оружие было при нём. Только вожак стаи столкнул его в овраг, поэтому стрельбы никто в деревне не услышал. Да и вьюга была.

Тимофей замолчал, вспоминая тот злополучный день.

* * *

Метель волком завывала в трубе, насыпая сугробы с подветренной стороны возле стен деревенских изб. За окном давно уже стемнело, дети, так и не дождавшись возвращения отца, заснули. На печи лежал четырнадцатилетний подросток. Вместо одеяла он укрывался старым отцовским тулупом. Слабые запахи табака и отцовского пота, исходившие от овчины, всегда вселяли в него чувство уверенности и спокойствия.

Обе младшие сестры спали в своих железных кроватях, мирно посапывая во сне. Мать, совсем ещё молодая женщина, сидела на кухне за небольшим самодельным столом. Она дремала, положив руки и голову на стол.

Ожидание затянулось. Ужин, предназначенный для главы семейства, давно остыл, несмотря на то что жена заботливо накрыла его полотенцем. Глафире Андреевне снились волки. Она бежала от них что было сил, но они настигали её. Проснулась она от того, что за окном вдруг стало тихо. Метель улеглась и больше не завывала в трубе.

Глафира почувствовала, что шея и спина затекли от сна в неудобной позе. Она расправила плечи и, глянув на настенные ходики, всполошилась. Часы показывали пятый час, а мужа так и не было. В панике Глафира бросилась будить сына.

— Тимоша, Тимоша, вставай, сынок! Пойдём снег пробивать! Глядишь, и отца встретим.

— Он, что же, так и не пришёл?! — удивился Тимофей, слезая с печки.

Ополоснув лицо из рукомойника, он влез в большие валенки и вышел в сенки. Чтобы открыть дверь, пришлось навалиться на неё всем телом. Дверь немного поддалась, и мальчик отодвинул засов. Выход был завален почти доверху.

— Ну вот, и по воду сходили, — усмехнулся он, зачерпнув полное ведро снега.

Около часа ушло у них с матерью на то, чтобы пробить узкую тропинку от крыльца до калитки, и ещё столько же, чтобы расчистить путь до коровника.

К обеду из деревни до большака прошёл трактор, сгребая снег с дороги. Именно тракторист обнаружил трёх застреленных волков и унты с остатками мужских ног. Это было всего в ста метрах от деревни. Но погибшим Алексея Николаевича Морозова признали только весной, когда нашлась голова. Тела так и не нашли. Волки растерзали человека на куски и утащили с собой. Больше они так близко к жилью не подходили — ни в тот год, ни в последующие.

* * *

От горьких воспоминаний Тимофея оторвал спокойный баритон капитана.

— Смотрю я, парень, и не могу понять — почему к твоей бренной персоне такое пристальное внимание со стороны КГБ?

— Это всё литература…

— В каком смысле? — удивился Багарда.

— Донос на меня накатали, что я поэму антигосударственную распространяю. Я тогда только-только на пилораму устроился, из учеников вылез, денег домой нормально, наравне со всеми, стал приносить. И тут вдруг прилетает воронок с обыском. Перевернули весь дом, ничего не нашли. Только тетрадку со стихами взяли и уехали. А через пару дней и самого забрали.

И Тимофей опять погрузился в воспоминания, рассказывая капитану, как было дело.

* * *

В избу вошли трое мужчин. Одеты в штатское, но по выражению лиц было понятно, что эти люди привыкли к военной дисциплине.

Глафира только что приготовила ужин. Тимофей сидел за столом и в ожидании, пока мать подаст тарелку, скатывал хлебные шарики и закидывал их в рот.

— Морозов Тимофей Алексеевич, кто у вас будет? — спросил один из вошедших, видимо, старший.

— Я, — в полном недоумении ответил Тимоха.

— Поэт?

— Да какой там… Так, для себя… — парень в смущении потупил глаза.

— Ну, давай показывай свои рукописи.

Всё ещё не понимая, что происходит, Тимофей встал из-за стола и прошагал в угол большой комнаты, к письменному столу. Вынул из ящика школьную тетрадку в сорок восемь листов и протянул её, особо ни к кому не обращаясь.

— То, что не сопротивлялся, — это хорошо, — невыразительным голосом произнёс старший. — Оформим как добровольную выдачу. Это всё?

— Да.

— А если подумать?

— А чё думать-то? Всё! — ощетинился Тимофей.

Он уже понял, что трое незнакомцев явились не просто так. Кто-то донёс, настучал. Значит, среди односельчан есть настолько подлые люди?

— Приступайте, — коротко приказал старший, одновременно доставая из внутреннего кармана пиджака какой-то документ. — Вот постановление на обыск.

Он протянул бумагу Глафире Андреевне. Она взяла постановление, быстро пробежала его глазами и всплеснула руками от ужаса.

— Господи, да чего же вы такое ищете?

— Крамолу и антисоветчину! Против строя твой сынок замахнулся.

Глафира опустилась на тяжёлый самодельный табурет и тихо заплакала.

Двое молодых мужчин, одинаковых, будто близнецы, принялись методично осматривать всю избу. Они открыли комод и выбросили на пол бельё, вытащили все пожитки из старого, ещё бабушкиного сундука, даже в печку залезли. Однако обыск ничего не дал.

— Ладно, то, что ты отдал, я заберу на экспертизу. Если обнаружат что-то антисоветское, вернусь снова… — не то пообещал, не то пригрозил старший.

Глафира Андреевна растерянно смотрела на сына. Тот сердито и упрямо глядел в пол.

Громко топая, мужчины вышли на улицу и вскоре уехали. Через два дня, снова вечером и в том же составе, они вернулись.

— Собирайся, поедешь с нами, — хмуро бросил старший.

— Дайте, я его хоть накормлю перед дорогой, — взмолилась мать.

— Корми, — разрешил старший и вышел на крыльцо курить.

Но двое «близнецов», что проводили обыск, остались.

Тимофей поел картошки с молоком и уже направился было к двери, но мать его придержала.

— Тима, вот тебе еды на два дня. Хлеб, картошка, яйца да лук с огурцами. Жаль, воды не во что налить, — со слезами проговорила мать, всовывая в руку сына старую полотняную сумку.

— Да вы не переживайте, мамаша, вода в камере есть! — успокаивающим тоном сказал один из оперативников. — Вернётся скоро ваш стихоплёт. Пожурят немного, да и пнут под зад. Восемьдесят первый год на дворе, не тридцать седьмой…

Дорога до города занимала три с половиной часа. Всё это время ехали молча. Мысли Тимофея словно сковало льдом. Он не понимал, что с ним происходит, чего ждать от этого ареста. Слышал, конечно, от старших, что в сталинские времена людей забирали вот так, без суда, а потом отправляли в страшные северные лагеря. Но говорилось об этом всегда полушёпотом, с опаской. Давно уж не было Сталина, но страх продолжал жить в людях.

Но вот машина прошла через ворота во внутренний дворик, и Тимофея провели в трёхэтажное здание областного КГБ. Дальше был тёмный коридор и большая комната на первом этаже. Там Морозова оставили до утра. Снаружи на окнах были решётки с витиеватым рисунком, изнутри висели вертикальные жалюзи. В комнате стояли три больших письменных стола и десяток стульев.

На душе у Тимофея стало так тоскливо, что слёзы наворачивались на глаза. Спать сидя на стуле было неудобно, а на столе — жёстко. Так и промаялся Тимофей до утра, гоняя в голове одну и ту же надоедливую мысль.

«Понятно, что кто-то настрочил донос, но кто? Учительница по истории, которой я показывал свои стихи, — вряд ли. Лучший друг Женька и подавно. А больше вроде никому в руки и не давал. Хотя была ещё Татьяна, но это уж совсем немыслимо! Я же ей посвящал все свои стихи с тринадцати лет. Из-за неё и писать-то их начал».

Да, именно в седьмом классе, влюбившись в девушку старше себя на пять лет, он написал свои первые вирши. Но ведь кто-то всё-таки донёс на него. Кто?!

Солнце встало рано, из приоткрытой форточки потянуло утренней свежестью, пробирая молодое тело холодком. Чтобы согреться, Тимофей сначала поприседал, потом тридцать раз отжался от пола. Обтерев ладони о штаны, открыл сумку, которую дала мать, и принялся за завтрак. С улицы донеслась песнь зырянки, видимо, гнездо у пичуги было неподалёку.

Постепенно комната наполнилась городским шумом. Сначала прошла поливальная машина, за ней прошуршал метлой дворник, застучали женские каблучки. Вот мужской разговор, обрывки которого вошли в комнату. Машины поехали вдоль улицы, рокот двигателей смешивался с воркованьем голубей и чириканьем стайки воробьёв. Ещё немного, и все звуки городского оркестра слились в какофонию уличного шума, в котором уже нельзя было разобрать отдельных звуков.

Внезапно дверь в комнату отворилась. Вошёл капитан с васильковыми петлицами и портупеей поверх офицерского кителя.

— Здравствуйте, — сказал Тимофей.

Капитан не ответил. Скрипя портупеей, он прошёл к одному из столов, сел. Положил перед собой лист писчей бумаги, достал ручку и, не глядя на Тимофея, глухо, но отрывисто-грозно спросил:

— Фамилия, имя, отчество?

— Вам и так известно, капитан, — без страха ответил Тимофей. — Вчера, когда забирали, уточняли, кого брали. Давайте по существу.

Капитан удивлённо вскинул голову и уставился на юношу. И вдруг рявкнул:

— Встать!

— Чего вдруг-то? — опешил Тимофей. — Я же правду говорю. Все мои анкетные данные у вас есть, так чего зря время тратить.

Лицо капитана побагровело. Бросив ручку, он выкрикнул:

— Здесь я командую!

— Ну и командуй, я присяги не принимал.

Голос Тимофея едва заметно дрожал, но говорил он с напускным спокойствием. Это несколько охладило пыл капитана.

— Морозов Тимофей Алексеевич, так? — сквозь зубы спросил он.

— Так.

— Год, число и месяц рождения.

Похоже, капитан писал по памяти, потомучто, не останавливаясь, продолжил:

— Место рождения, образование восемь классов, рабочий. Где работаешь?

— На колхозной лесопилке, — так же спокойно отозвался Морозов.

— Кем?

— Заточник-наладчик, пилорамщик — второй номер.

— Это как? — поинтересовался капитан.

— Это значит, занимаюсь заточкой всего инструмента и при необходимости работаю на приёме распила. Горбыль сам с бревна не сходит, его руками снимать приходится.

Капитан перестал писать и посмотрел прямо в лицо Тимофею.

— Стишками давно балуешься?

— С тринадцати лет.

— А кто тебя эти слова надоумил написать? Поди, чьи-то разговоры подслушал, да и записал. Ачьи именно?

— Какие такие слова? Конкретно, пожалуйста. Может быть, вы имеете в виду: «Буря мглою небо кроет». Так эти не мои, — с иронией произнёс Тимофей.

— Веселишься? Хотел бы я посмотреть, как ты, сучонок, на этапе веселиться будешь!

Тимофей побледнел, сердце затрепетало от страха, а пальцы непроизвольно сжались в кулаки.

–… А рабочий раз в неделю видит только два яйца, когда в бане моется… — вдруг процитировал капитан. — Это что, не твоё? Между прочим, ты сам тетрадку-то выдал. Так как, признаваться будем?

— Признаю, моё. А разве это неправда? — вызывающе спросил Тимофей.

— Неправда! — хлопнув ладонью по столу, выкрикнул капитан.

— Да ладно! Небось, не на митинге. Ты в сельпо-то давно заходил? Что там найдёшь на пустых полках, кроме тараканов? А не задумывался — как старухе матери-героине на пенсию в тридцать пять рублей прожить? Это притом, что все дети в войну полегли — кто на передовой, кто в тылу от болезней и голода.

— Неправда, таких пенсий не бывает, — упрямо возразил капитан.

— Ну, конечно, не бывает, коли под фуражкой тридцать два сантиметра брони да мозоль от головного убора.

Капитан медленно поднялся во весь рост.

— Да я тебе, щенок, сейчас все зубы повыбиваю! — закипая изнутри гневом, угрожающе проговорил он.

— Да, правда, штука колючая, не каждому дано её переварить, а уж осмыслить тем более, — насмешливо ответил юноша. — Родину любить на словах все горазды. А ты попробуй на деле её полюбить, да так, чтобы из носа не капало.

Капитан сделал пару шагов к Тимофею, но в этот момент дверь в комнату распахнулась. На пороге стоял среднего роста коренастый мужчина лет сорока. Он был одет в штатское, но при его появлении капитан замер по стойке смирно.

— Здравствуйте, — поздоровался вошедший, ни к кому особо не обращаясь.

— Здравия желаю, — отозвался капитан.

— Здрасте, — сказал Тимофей.

— Где вы спали, молодой человек? — спросил вошедший.

— Здесь.

— Та-а-ак, — бросив беглый взгляд на капитана, протянул мужчина. — Кормили?

— Что мать собрала, то и поел.

— Ну а в туалет-то хоть выводили?

— Нет. А хочется — жуть, — покачал головой Тимофей.

Человек в штатском повернулся к капитану.

— Капитан, я отстраняю вас от ведения этого дела. Взыскание получите позже, у меня на совещании.

— Есть, — мрачно отозвался капитан.

— А сейчас проводите задержанного в туалет, хотя нет, лучше передайте его конвоиру.

— Вперёд, — скомандовал капитан, мотнув головой Тимофею.

Обратно его привели в ту же комнату. На столе уже стояли две фарфоровые кружки, чайник с кипятком, заварочный чайник и сахар.

— Пей чай, и поговорим, — спокойно предложил начальник в штатском.

— О чём? — спросил Тимофей, усаживаясь к столу.

— Обо всём. О житье-бытье, о тебе и о том, как тебе жить дальше…

— И как же мне жить дальше? — придвигая к себе чашку, спросил юноша.

— Это ты уже сам решать будешь. А пока, давай-ка, расскажи мне о своём отце с матерью.

За разговором Тимофей не заметил, как вечер наступил. Они всё говорили, говорили. Обед пропустили, но поужинали и опять беседовали. «Штатский» отлично умел задавать вопросы и вызвать доверие, а ещё лучше — слушать и делать выводы.

Утром следующего дня Тимофея отправили в одиночную камеру. Свет велено было не включать. Парню дали выспаться, а вечером к нему пришёл всё тот же человек в штатском. Протянул ему бумагу и ручку.

— Вот, прочти и подпиши.

Тимофей взял лист бумаги и хотел было, не читая, расписаться в указанном месте, но штатский его остановил.

— Никогда ничего не подписывай, пока не прочтёшь. А вдруг это твой смертный приговор!

Тимофей прочитал.

— Это что же получается? Вы меня отпускаете!

— Не совсем… Мы тебя направляем в школу ДОСААФ, жить будешь в общежитии. На работу тоже определим, но попозже.

— Вы меня вербуете? — недоверчиво воскликнул Морозов. — Стукача из меня сделать хотите?

— Фу, как вульгарно! Ну, если тебе так больше нравится, то да — вербую, но не в стукачи. Этих тварей и без тебя хватает. Сам на себе испытал. Нам нужны смелые, умные люди с чистым сердцем. Это у тебя есть, а всему остальному мы научим и наивность твою пообтешем. И то, что Родину ты любишь так, что ради неё на всё готов, тоже хорошо.

— А если я не соглашусь?

— Воля твоя. Но тогда тебя ждёт долгое лечение в психиатрической клинике со всеми вытекающими последствиями.

— Какими?

— Довольно нерадужными, уж поверь мне.

Тимофей помолчал немного. Лицо его собеседника было непроницаемым. Не поймёшь, что он думает на самом деле.

— Ну, а вам-то это зачем? — спросил парень.

— Ты напомнил мне меня самого в семнадцать лет. Биографии у нас с тобой сходные. Когда-то и я был наивным максималистом-идеалистом. Поэтому хочу вытащить тебя из дерьма, в которое ты вляпался. И последний совет — никогда никому не доверяй и себя не раскрывай. Ну, что решил? Пойдёшь учиться или в клинику поедешь?

— Учиться, учиться и ещё раз учиться — как завещал великий Ленин, — ответил Тимофей, подписывая бумагу.

— Ну, так-то лучше. С этого дня вы зачислены в штат, рядовой Морозов, и переходите на казарменное положение.

— А что матери сказать?

— О ней не беспокойся. Ей сообщат всё, что нужно, деньгами можешь помогать. За тобой остаётся денежное довольствие в размере твоей среднемесячной зарплаты. Но это после, а пока устраивайся на новом месте.

Морозов вышел в ночь. Его тут же посадили в уазик и отвезли на окраину города, где поселили в одном из студенческих общежитий.

Тем временем к Глафире Андреевне заехал новый местный участковый, Кондрат Иванович. Долго переминаясь на крыльце, старый ветеран не знал, как приступить к делу помягче, всё не решался начать. Но сколько не тяни, а говорить всё равно придётся. Он ухнулся в разговор, словно в прорубь головой.

— Ты, Глафира, лишнего по деревне не болтай. Кто про парня кляузу состряпал, нам с тобой всё равно не узнать. Только забрала его не милиция. Смекаешь? Вот то-то и оно. Характеристику на него я свёз, по запросу, хорошую. Может, всё ещё и обойдётся. К председателю лучше не суйся, не помощник он тебе в этом деле. Ну, ты крепись, Глаша, крепись. Авось, пронесёт нечистая.

Три дня Морозова не находила себе места. Всё думы думала — как да что, и ничего хорошего ей на ум не приходило. Вечерами шла к свекрови и вместе с ней вставала пред образами, истово молилась за здоровье своего сыночка.

Вечером третьего дня пришла телеграмма от Тимофея.

«Послали учиться, живу в общежитии, сам хорошо. Денег пришлю, как получу. Тимоха».

Мать читала и перечитывала телеграмму, не зная, радоваться или плакать. Одно было понятно, что домой сын уже не вернётся. А приедет на побывку или нет, он и сам не знает. Глафира решила ничего никому не говорить. Деньги, действительно, стали приходить регулярно, банковским переводом на её сберкнижку. Письма Тимофей писал редко, даже очень редко. Обратным адресом значилось некое ВЧ с номером. Это больше всего пугало бедную женщину.

* * *

— Значит, поэма всё-таки была? — спросил капитан Багарда.

— Может, была, а может, и нет. Давно это было — в прошлой жизни.

— А как же твоя Татьяна?

— Замуж вышла. Олег Никифоров из армии вернулся, они свадьбу через месяц и сыграли. Я не приезжал. Она запретила.

Багарда внимательно посмотрел на Тимофея. Лицо парня было абсолютно спокойным. Видно, давно прошла у него обида на Татьяну. Или умеет хорошо скрывать чувства.

— Однако я не пойму — если ты уже на службе числился, как же тебя военкомат прошляпил?

— Это решение полковника Зорина. Меня нужно было как-то технично вывести из игры. Вот он и вывел.

— А поподробнее?

— Товарищ капитан, я не имею права выдавать какую-либо информацию относительно операции, в которой принимал участие.

— В деле значится, что ты владеешь разговорным фарси. Откуда?

— Нужно было втереться в доверие к жителям средней Азии. Пришлось учить. Через наш город шёл наркотрафик — это всё, что я могу вам сказать. Именно поэтому меня устроили на завод, именно поэтому помогли создать бригаду. Кстати, Бойцов тоже причастен к этому делу, но втёмную. Он ничего обо мне не знает.

— Как в лесу ориентируешься? — быстро спросил Багарда, меняя тему.

— Так у меня дед лесник, я с малых лет с ним по лесу шастал. Да и деревня, считай, посреди тайги стоит — до города двести вёрст, до соседней деревни сотка.

— Это хорошо. В городе недолго вам сидеть придётся. Нужно дежурную точку в тайге освоить, так что твои знания весьма пригодятся.

Глава 4

Учебка оказалась далеко за городом. Крытый «Урал» въехал в Барнаул через окраины, притом поздней ночью. Поэтому Тимофей и Женька города не увидели. Вновь прибывшие были определены в роту которую готовили по специальной программе выживания в экстремальных условиях.

Для начала усиленно взялись за физическую подготовку рукопашный бой и стрельбу. Парни учились стрелять из всего, что стреляет, вплоть до танков. Иногда они оставались на полигоне сутками. Жили в палатках, спали в спальных мешках, еду готовили на костре. В этом было что-то от приключенческих книг и фильмов. Но думать о романтике было некогда — к вечеру одолевала такая усталость, что все засыпали мёртвым сном, едва забравшись в мешки.

* * *

Присягу принимали первого сентября. До и после торжественного события курсанты много шутили по этому поводу. Конечно, внутренне все слегка нервничали и пытались за шутками скрыть волнение.

Наконец, день присяги настал. В душе у Тимофея всё смешалось — он запомнил только яркое солнце, множество лиц вокруг и охватившее его чувство непонятной тревоги.

— Курсант Морозов! — громко выкрикнул взводный.

— Я! — выдохнул Тимофей, и волнение его усилилось.

«Вот оно, начинается!» — подумал он, чувствуя странный холодок под ложечкой.

— Для принятия военной присяги — выйти из строя!

— Есть!

С неожиданной для себя чёткостью Тимофей вышел из строя на пять шагов, повернулся кругом и доложил:

— Курсант Морозов к принятию военной присяги готов!

Взводный подал Тимофею красивую красную папку-развёртку, на которой было вытиснено золотыми буквами: «Военная присяга», и едва слышно шепнул:

— Читай.

Придерживая правой рукой автомат, Морозов взял в левую текст и принялся громко читать:

— Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооружённых Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников.

Тимофей услышал, как защёлкали затворы фотоаппаратов. Читая текст, он сильно волновался, что не ускользнуло от внимания окружающих. Краем глаза Морозов заметил, как женщина, стоявшая к столу ближе всех, что-то сказала своему сыну-школьнику, и оба они весело заулыбались.

Голос Тимофея иногда срывался, пробивались некрасивые высокие нотки. Ему это было неприятно, но избавиться от волнения он не мог. Если бы кто-нибудь заглянул сейчас в душу Морозов, то увидел бы страшную бурю чувств. Она спутывала мысли, ужасая своей подавляющей мощью.

Казалось бы, чего проще — вышел, прочитал, расписался, поцеловал знамя и вернулся в строй. Никаких проблем! Даже текст учили наизусть напрасно — вот он, в папке перед глазами. Но для Тимофея присяга оказалась едва ли не главным событием в жизни. Он с ужасом чувствовал, как в самых отдалённых уголках его души возникает подленький страх. А вдруг он не сможет сдержать эту клятву? Вдруг когда-нибудь окажется не храбрым и не бдительным?

«Беспрекословно выполнять» совершенно не вписывалось в общее миропонимание Морозова. Произнося эти слова, он чувствовал, что лжёт. Обманывает, прежде всего, самого себя. Разумеется, Тимофей понимал, что дисциплина и выполнение приказов — вопрос жизни и смерти для любой армии. Поэтому он страдал ещё сильнее, чувствуя себя инфантильным эгоистом, испорченным до мозга костей.

— Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине и Советскому правительству, — торжественно и вместе с тем нервно читал Морозов. — Я всегда готов по приказу Советского правительства выступить на защиту моей Родины — Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Вооружённых Сил, я клянусь защищать её мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.

Перед последней фразой он невольно сделал крошечную паузу.

— Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся, — похоронным голосом закончил Тимофей.

— Распишись, — шепнул старший лейтенант.

Тимофей подошёл к столу и поставил свою обычную подпись напротив своей фамилии и фразы «Военную присягу принял 1 сентября 1983 года». Затем встал в строй.

Тимофея одолевало двоякое чувство. С одной стороны, он был рад, что всё уже позади, с другой — его не покидало ощущение, что он подписал закладную, в которой продал самого себя в рабство. Разум уверял, что присяга необходима, её приносили даже офицеры царской армии. Но душа брала верх, восставая против слов, которые не желала принимать. Разум беспрерывно обвинял её в испорченности и трусости.

Дальше было что-то вроде мини-парада. Все курсанты и офицеры старались пройти как можно красивее, эффектнее. Никто не хотел опозориться перед глазами стольких людей и, в первую очередь, своих родителей, любимых женщин и друзей. Изматывающие строевые тренировки сделали своё дело. Тимофей чувствовал, что теперь ему гораздо легче маршировать, чем в начале службы. Он шагал в ногу с товарищами, правильно и чётко. Если бы не волнение, можно было бы идти просто ради удовольствия.

Прижимая к груди автомат и печатая строевой шаг по асфальту, Тимофей чувствовал своим правым локтем руку Славки Баженова, а левым — Женьки Бойцова. Музыка духового оркестра проникала в самую душу. Было так здорово чувствовать себя частичкой этого великолепного строя! «Всё же чувство локтя и в самом деле сближает, это не враньё!» — подумал Тимофей.

Он улыбнулся и подхватил песню. Её бодрый ритм вселял в душу радость, ощущение душевного полёта. Тимофей невольно подумал о Вере — наверняка она здесь, смотрит на него. И они обязательно встретятся после парада.

Оркестр сделал паузу, чтобы спела свою песню третья рота, идущая сзади. Не доходя до трибуны, старший лейтенант громко скомандовал:

— Взвод, смирно! Равнение направо!

Вновь грянул марш, и курсанты, дружно повернув головы направо и перейдя на образцовый строевой шаг, лихо прошагали перед трибуной.

— Вольно!

Тимофей едва слышал голос взводного сквозь оглушительный марш оркестра. Он скользил взглядом по толпе, но Веры нигде не заметил.

Пройдя плац, батальон без остановки двинулся дальше. Возле казармы колонна распалась на три роты, которые вскоре разделились на взводы. Тимофей думал, что сейчас его отпустят, но курсантов повели в казарму сдавать оружие.

После обеда началось распределение увольнительных. Морозов никуда не торопился. Он уже понял, что к нему никто не приехал, а значит, и увольнительную можно уступить тому, кому она нужнее.

В тот вечер Тимофей ложился спать уже совершенно другим человеком. Словно был перейдён некий рубеж, навсегда отрезавший его от прежней жизни. Он заснул с чувством тревоги за будущее, не осознавая ещё до конца, что всё теперь будет иначе. Все действия и желания придётся подчинять военной дисциплине.

* * *

В канун праздника Великой Октябрьской Революции устроили марш-бросок по снежной тайге. Кросс бежали на широких охотничьих лыжах. К концу трассы Тимофей совершенно выбился из сил. Славка Баженов, всё время державшийся сзади, подбадривал:

— Держись, Малыш, держись. Скоро к огневому рубежу подойдём, там отдышишься.

Но, добравшись до этого пункта, Морозов внезапно понял, что пот, застилающий глаза, никак не даёт ему прицелиться. И дело было не только в этом. Всё тело ныло от усталости. Мышцы дрожали от перенапряжения после спарринга, который курсантам устроили за два километра до огневого рубежа. Но всё равно надо было стрелять.

Впервые в жизни Тимофей стрелял навскидку и поразил почти все мишени. До конца трассы оставалась ещё пара километров, но уже не было сил продолжать изнурительный бег. Тимофей едва переставлял ноги. Баженов забрал у него рюкзак, а Женька автомат.

— Давай, Малыш, поднажми. Немного осталось, — уговаривал Баженов.

Морозов не понимал, почему Славка вдруг стал звать его Малышом, подбадривая, словно младшего брата. Тимофей стиснул зубы от нахлынувшей обиды и всё-таки добежал до финиша. Там его подхватили другие товарищи, из тех, кто не принимал в этот день участия в марафоне. Бледного и задыхающегося Тимофея передали медику.

— Да-а, Морозов, с дыхалкой-то у тебя проблема! — проворчал тот. — Бросай курить, слышишь? Не то пристрелю, как собаку, на боевом марше. Там некогда будет с тобой возиться. Понял?

— Понял, — с трудом выдавил из себя Морозов. — Только я не курю.

— В детстве часто простужался?

— Один раз было двустороннее воспаление лёгких. Так это когда, ещё в пятом классе! Я тогда под лёд на реке провалился. Сам провалился, сам и вылез.

— Похоже, без последствий это не прошло. Вон когда оно тебя нагнало!

Медик ещё раз чем-то брызнул Тимофею в горло, и дышать стало намного легче.

— Просто темп был не мой, — оправдывался Тимофей. — Если б не так быстро начали, я бы сам нормально пришёл. Пусть чуть позже, но пришёл бы.

— А представь, Морозов, реальные боевые действия! — возразил медик. — Все убежали, а ты ни шатко, ни валко через час явился на позицию. А там уже нет никого, все дальше ушли! Или из-за того, что твоего ствола не хватило, все твои товарищи в бою полегли, один ты живой остался. Как потом с этим жить-то будешь? Комиссую к чёртовой бабушке, в стройбат пойдёшь дослуживать.

Едва Тимофей вернулся во взвод, как объявили построение. Пятеро получили поощрение в виде увольнительной в город. Одним из них стал Морозов.

После вручения всем курсантам шевронов генштаба новичкам из учебки связи объявили о присвоении звания сержанта. А троих друзей, Бойцова, Баженова и Морозова, повысили до старших сержантов и сразу же назначили заместителями командиров взводов. Морозову достался третий взвод старшего лейтенанта Анисимова.

Командир взвода Анисимов был высоким, под метр девяносто, стройным брюнетом. Он всего полгода как окончил высшее военное училище, но уже был женат. К рядовым он относился строго, но справедливо. Внешне старший лейтенант походил на русского гусара начала девятнадцатого века. Рыжие щегольские усики он всё время пытался закрутить кверху, но это у него плохо получалось. Из-за этих усов бойцы прозвали своего командира Тараканом.

Увы, но заслуженное увольнение на выходные пропало. В пятницу роту подняли по тревоге.

Ещё летом глубоко в тайгу закинули с вертолёта пару взводов спецназа для устройства тренировочной базы. И теперь пришла радиограмма: «Требуется срочная эвакуация, один двухсотый, трое раненых. Всем составом выдвинулись к леснику».

Для эвакуации нужно было подготовить вертолётную площадку. Командование решило сбросить десантом второй и третий взвод как можно ближе к заимке лесника Самарина. Они должны были срочно обустроить посадочную площадку для вертолёта.

Никифор Фомич, местный лесничий, получил радиограмму с просьбой встретить военных. Он тут же выехал на своей единственной тягловой силе, кобыле Маньке, в луговину, чтобы развести ориентировочный костёр.

До луговины он добрался быстро, всего за час, а вот собрать костёр для ориентира оказалось делом непростым. Мешали сильные порывы ветра и глубокий снег. Пришлось разжигать огонь у самой кромки леса. Лапник больше дымил, чем горел, но в нужный момент всё-таки ярко вспыхнул, призывно мигнув в темноте.

Ми-26 завис в полутора метрах от земли, недалеко от костра. Сначала сбросили ящики с оборудованием, а уж после в снег спрыгнули люди. Добираться до костра было немыслимо тяжело — мало того, что бойцы проваливались по пояс, так ещё и груз пришлось вытаскивать. Последний ящик погрузили на сани лесника, когда уже совсем рассвело.

Когда солнце неожиданно ярким малиновым шаром выкатилось из-за облаков, Тимофей замер на месте. Всё вокруг окрасилось в фантастические оттенки — рубиновый, золотой, нежно-розовый. Любуясь картиной великого художника по имени Природа, Тимофей думал: «Сколько раз я встречал рассвет, а такой красоты не замечал. Вот она, вот она, Родина, ради которой не страшно и умереть! Надо только сохранить это чувство глубоко внутри, в самых потайных уголках памяти».

Никифор посмотрел на гору ящиков, нагруженную на сани, и покачал головой.

— Сами-то где думаете расположиться? — спросил он.

— Да прямо здесь палатки поставим, чтобы далеко не отходить, — ответил Анисимов.

— Это не дело! — проворчал лесник. — Метель начнётся, беды не оберёшься! Надо бы в тайгу зайти, хоть и недалече, а всё ж лучше, чем в поле. И припасы все на сани сложили. А питаться святым духом будете, что ли? Ты мне человеков сколько-нибудь дай подсобить. Груду эту разложить надо. Одному-то несподручно.

— Морозов! — окликнул старший лейтенант. — Ты поступаешь в распоряжение товарища Самарина. Возьми с собой пару бойцов. Связь держим по рации, она там есть. Двухсотого куда-нибудь определи, чтоб звери не поели. Задание понял?

— Так точно!

— Исполняй!

— Есть! Бородин, Лунин со мной, — крикнул Тимофей. — Бахром, ты остаёшься за старшего.

— Н-но, милая! — скомандовал Никифор, слегка дёрнув вожжи.

Никто заранее не позаботился о лыжах, поэтому идти до заимки лесника пришлось долго. Манька не торопилась, словно понимая, что кроме неё груз тащить некому а значит, силы надо поберечь. Внезапно лошадь запрядала ушами, кося глазами по сторонам. Она чувствовала опасность, но ещё не знала, где она. Никифор шёл слева от кобылы, справа двигался Морозов. Бородин и Лунин шли сзади по санному следу. Молодой волк выскочил наискось, справа от Морозова.

— Держи лошадь, дед! — крикнул Тимофей, сделав два шага в сторону волка. — Как думаешь, нападёт или мимо пробежит?

Хищник стоял под елью, опустив голову к земле. Он не шевелился, словно собираясь с мыслями. Только жёлтые глаза сверкали в густой тени под еловыми лапами. Манька захрапела и попятилась назад.

Выглянув из-под морды кобылы, Никифор снял ружьё с плеча и скомандовал:

— А ну-ка присядь, паря! Я его шугану.

— Переполох в лагере устроишь! Там и без того работы хватает. Не, мы с ним сейчас без стрельбы потягаемся, — быстро проговорил Тимофей. — Я слышал от офицеров, что они на волках взгляд тренируют. Надо проявить убедительную силу воли, чтобы зверь глаза опустил.

— Ну-ну, давай, — недоверчиво пробормотал старик. — Только нож на всякий случай достань, для большей убедительности. А то вдруг ты его глазами не убедишь.

Никифор не опускал ружьё, хотя прекрасно понимал — пока парень находится на линии огня, стрелять нельзя. Тимофей сделал ещё с десяток шагов по направлению к зверю, и тут их глаза встретились. Волк оскалил зубы и издал утробный рык. Человек остановился, но глаз не отвёл. Прошла минута, другая, и волк почуял, что враг приблизился.

Холодный стальной взгляд человека требовал повиновения. Голод толкал волка вперёд, но он не двигался с места. Холодный взгляд смерти сковал его мышцы. Тимофей сократил дистанцию ещё на три метра. Теперь между ними оставалось метров десять. Зверь ни за что не хотел уступать. Он слегка присел для прыжка, ещё больше оскалив клыки.

Волк зарычал громче. Но человек был не менее упрям. Хотя зубов он не скалил, из глаз его сочился смертельный холод. Холод, от которого хвост зверя постепенно начал проседать, медленно закручиваясь под брюхо. Ещё пять минут безмолвного поединка, и хвост совсем скрылся под брюхо. Волк лёг на бок, прижав уши и спрятав клыки. Теперь он не рычал, а скулил, признавая тем самым силу и власть человека над собой.

Тимофей резко вскинул руку, будто что-то кидая в сторону, крикнул:

— Хэй!

Зверь словно этого и ждал, подскочил вверх, как на пружинах, кинулся в сторону, большими прыжками уходя в чащу леса.

Тимофей вернулся к повозке. От него шёл пар. Никогда в жизни Морозов так не потел даже в бане, как за эти двадцать минут безмолвного поединка. Покачивая головой, Никифор опустил ружьё. Антон с Александром были в полном восторге.

— Вот это да! Прямо колдовство!

— Нет, это волчий гипноз!

Тимофей только усмехался. Спорить или объяснять что-то не хотелось. Поединок с волком словно вытянул из него все силы. Но морозный воздух и свежий запах еловой хвои быстро восстанавливали сбившееся дыхание и сняли нервное напряжение.

Остальной путь прошёл без приключений. На заимке бойцы первым делом разгрузили сани, разложив ящики в амбаре по маркировке.

В просторной избе лесника пахло деревом. За печкой стояла никелированная кровать с панцирной сеткой, у окна — грубо сколоченный стол с парой массивных табуретов. Поперёк окна висела простая, без вышивки занавеска белого холста. На подоконнике дремал беспородный чёрно-белый кот.

— Вот мои хоромы, — сказал Никифор. — Кому в избе жарко, может спать в амбаре или на чердаке в сене.

— А как насчёт бани? — спросил Антон.

— А я, как медведь, до весны не моюсь, — усмехнулся старик. — Шучу, конечно! Баня старая, потому летняя. Надо бы поправить, да стар уже, один не справлюсь.

— А с инструментом как? — поинтересовался Тимофей.

— Струмента полно, даже циркулярка есть. Но горючки в обрез, до весны её не привезут.

— Морозов с Бойцовым могут баню срубить, да и мы с ребятами поможем. За неделю поставим, — неожиданно выдал Лунин.

— Ишь, какой скорый! Ладно, будем баню ставить, но с моим доглядом. А ты, знать, деревенский? — обернулся Самарин к Тимофею.

— Ага, и Женька тоже, — ответил тот. — Мы с ним земляки, с одной деревни. Он до армии подмастерьем ходил у нашего плотника, подай-принеси, пошёл на хрен, унеси.

— Не боишься? — прищурился Никифор. — Работа непростая!

— Как мой отец говорил: «Глаза боятся, руки делают»!

— И подсказки не чураешься?

— Чего не знаю — завсегда спрошу. За спрос денег не берут, коли спрос не ко времени, так по шее дадут. Два-три венца скопировать, много ли ума надо?

Старик помотал головой.

— Да нет, парень, придётся новую ставить. Раньше-то я один был, а много ли одному надо? А нынче народу много, придётся поболе ставить.

— Новую! Так это ж лес валить надо, а я не умею, — растерянно произнёс Тимофей.

— Валить не придётся, уже свалено, а вот вывезти хлопотно. Но вы справитесь! — уверенно проговорил Никифор. — Прошлый год я, как чуял, санитарную рубку провёл. Покажу, где брать. Манька волоком притащит. Сначала только снегоступы сплетём, опосля пойдём.

— Разве на циркулярке доску напилим? — усомнился Тимофей.

— А то! Кругляк к верхушке возьмём, и будет доска, — заверил Никифор.

Он поднял дверцу, закрывающую вход в подпол, и, не говоря ни слова, полез вниз. Минут через пять лесничий вернулся с бутылкой самогона.

— О, гуляем, братцы! — повеселел Сашка, который никак не мог отойти от встречи с волком.

— Да мы ещё зелёные, пороху не нюхали! — смутился Антон.

— Вот я вас зелёным змием и испытаю, — хихикнул старик. — Тимоха, поди в сени! Там в верхнем углу закатка стоит, кабан копчёный. Неси её сюды! Ты командовать поставлен, вот и командуй, но только правильно, не то расстреляем тебя как предателя. Как говорил мудрый полководец Чапаев — командир во время боя должен быть позади строя. Но поскольку ты у нас мастеровой, то будешь впереди планеты всей!

Вскоре Тимофей вернулся с трёхлитровой банкой копчёного сала. Бойцы весело переглянулись, но вслух восторга не выразили — в избу вошёл старший лейтенант Анисимов. При виде копчёного сала у него аж глаза заблестели.

— Мне тоже наливай, Никифор Фомич, — быстро сказал он, — а этим молокососам ещё не положено!

— Ишь ты, какой строгий! — возразил старик. — У себя командовать будешь, а здесь закон — тайга, медведь — хозяин. А своей избе покуда я распоряжаюсь. Ты, давай, не шуми! Сначала было что? Аз — всему начало, стало быть, сначала магарыч, а опосля — дело.

Лесничий говорил уверенно и вместе с тем добродушно. Слушая его, Анисимов невольно заулыбался. Никифор тем временем доставал из настенного шкафчика стаканы, тарелки и чёрный хлеб, завёрнутый в полотенце.

— Опосля, как баню поставим, так снова магарыч, иначе сгорит окаянная, стоять не будет. У нас завсегда так работника проверяли — ежели пить не умеет, так и к работе не способен. Ты вот послушай, старлей, через что мы сегодня живы остались!

И лесник рассказал, как они волка встретили, и что из этого вышло, а заодно и про баньку ввернул.

— Ты мне этих робят на недельку оставь, они мне хлысты с тайги перетягают. Баньку поставим — всем польза будет.

— У нас на базе своя уже должна стоять, — неуверенно ответил Анисимов.

— Да видел я вашу вшивопарку, грех один! — усмехнулся старик. — А не дашь, я по радио на тебя настучу, что вы лес в заповедке без спросу валите.

— Да ты что? — опешил Анисимов.

— А вот, поди, проверь…

Видя, что лесничий лукаво посмеивается, Анисимов тоже рассмеялся.

— А ты случайно не еврей, Никифор Фомич?

— Нет — это военная хитрость, а вот тактика, — старик поставил перед Анисимовым гранёный стакан, до краев наполненный самогоном, подвинул тарелку с копчёным салом. — Выпей, мил человек, оно пользительно очень, на кедровых орешках.

Никифор аж причмокнул, разливая самогон по стопкам для солдат, не забыл и про себя.

— За встречу, служивые, — подняв стакан, весело сказал он. — Коли деда уважите, дед вас тоже уважит! Будет вам и мёд, и сало, и лосятина, и рыбка. Грибы, ягоды сами соберёте. Только чтоб тихо — зверя не пугайте, никого не стреляйте. У тайги всё надо брать с умом, иначе накажет. Она это умеет!

Уже после обеда на заимку вышли предыдущие два взвода. Люди были угрюмы и измотаны, хотя весь путь проделали на лыжах, а не пешком, как группа Морозова.

Никифор уже знал про труп на тренировочной базе, поэтому сразу велел Тимофею спустить гроб с чердака дома. Домовину, как он назвал гроб, лесничий готовил для себя. Когда Морозов удивлённо спросил: «Зачем?», — старик ответил коротко:

— Так, на всякий случай, один ведь живу. Я её всякий раз в дом спускаю, когда сильно болею. Люди придут, а я уж готовый — выноси, закапывай.

— Не понимаю, — с искренним недоумением сказал Тимофей. — Зачем при жизни лишний раз звать смерть?

— Э-э, сынок, — покачал головой Никифор. — К смерти надо относиться уважительно, тогда и она тебя уважит. Ну, а к людям нужно с любовью. Правда, эта мудрость с годами постигается. Этот парнишка, которого вы двухсотым зовёте, на смерть наплевал. Да и людей не особо любил — вот деревом его и задавило.

На следующий день состоялась эвакуация первого десанта. Оставшиеся люди отправились на лыжах на новую базу. Нужно было достраивать начатое. Взяв по сорок килограммов провизии, Морозов с товарищами тоже присоединились к своим. Они дошли до базы самостоятельно, благо, два взвода оставили хорошо протоптанную лыжню. Но вскоре вернулись, чтобы ставить баню Никифору. Уговор есть уговор, и Анисимов не стал его нарушать. Он отрядил ребят в помощь старику. Тем более, что армейская баня оказалась обыкновенной палаткой.

Баню рубил Женька Бойцов, остальные лишь помогали. За две недели сруб был готов. Уже прощаясь, Никифор подарил Тимофею самодельный клинок, взяв с него чисто символическую плату.

— Вот держи, сынок, по всему видать — он может тебе шибко пригодиться. По душе ты мне пришёлся! Обстоятельный, все мелочи предусмотреть норовишь. Баньку поставили, теперь в гости милости просим. Всем табором приходите! Так командиру и передай.

— Так ведь не достроили ещё, — удивился Тимофей.

— К лету выстоится! Печку перенесу, а там и крышу поставим. Недолго уж осталось.

* * *

…В конце января дежурный лесоохраны неожиданно поймал сигнал «SOS» на волне местного фельдшера. По бестолковым координатам он понял, что человек в панике и нужна срочная помощь. Кое-как успокоив передающего, он добился описания точного местоположения. Зная, что рядом расположилась группа военных, радист связался с ними. Он доложил Анисимову, что местный фельдшер просит помощи у охотников. Нужно срочно отвезти лесника в клинику для операции.

Старший лейтенант принял решение и быстро поднял третий взвод по тревоге.

— Морозов, ты был у лесничего в самом начале?

— Так точно.

— Дорогу помнишь?

— Так точно.

— Бери своё второе отделение, и дуйте к нему на заимку. Местному фельдшеру помощь нужна. Фомич заболел. А я с остальными пойду на луговину, где мы высаживались. Надо площадку готовить для вертолёта.

Встав на лыжи, часов за шесть отделение Тимофея отмахало сорок километров по снежной целине, стараясь обходить овраги. Пятеро бойцов вошли в дом бесшумно. Молодая девушка-врач сидела в ногах постели Самарина и, едва сдерживая слёзы, причитала:

— Никифор Фомич, миленький, потерпи ещё немного. Они уже идут на лыжах.

— Нешто, потерплю. Ты только не плачь, дочка, — бодрился Никифор, сдерживаясь, чтобы не заматериться.

Он прекрасно понимал, что молодой неопытный врач, да ещё в панике, мало чем поможет. Главное, дождаться парней, они хоть до вертолёта дотащат.

— Всем сушиться и пока отдыхать, — приказал Тимофей, сбрасывая с себя бушлат, насквозь промокший от пота. — Фомич, ты живой?

В тёплой избе резко запахло мужским потом.

— Живой, Тимоша, живой покедова, — прокряхтел старик. — Умаялись, бедные, баньку бы вам…

Тимофей встретился глазами с врачом и узнал Светлану. У них одновременно вырвался возглас удивления:

— Ты?!

Быстро справившись со смущением, Тимофей спросил:

— Как он?

— Острый перитонит, — ответила девушка. — Нужна операция.

— До базы донесём?

— Далеко?

— Километров сорок.

— Нет, рискованно, — уверенно ответила Светлана. — Больше суток мается, и это только при мне. А сколько до моего прихода терпел, не знаю. А вертолёт? Никифор Фомич про вертолёт что-то говорил.

— Вертолёт тоже дело не скорое. Пока запрос, пока согласуют, пока приготовят к полёту. Столько времени уйдёт… Правда, наши уже пошли готовить площадку. Значит, будешь оперировать на месте.

— Но я никогда этого не делала самостоятельно! — дрогнувшим голосом произнесла Светлана.

— Всё когда-то случается впервые. Не дрейфь, я тебе помогу! — решительно сказал Тимофей. — Если надо, ребята за спиной постоят, чтобы ты в обморок не упала.

— Крови я не боюсь, — возразила девушка. — Но резать-то нечем, скальпеля нет.

— Подберём что-нибудь подходящее. Никифор, где у тебя ножи?

— Так на кухне у печи, два тесака лежат, — морщась от боли, ответил старик.

Тимофей пошёл на кухню. Вскоре оттуда раздался присвист.

— С такими тесаками только на медведя ходить! Поменьше-то нет?

— Так не держу за ненадобностью.

Морозов вернулся к постели больного.

— Судя по всему, у тебя весь инструмент под свою руку сделан.

— Ну да, а как иначе? — пожал плечами Никифор.

— А топор где?

— Один у печки, колун во дворе, и в сенках малый топорик возле притвора воткнут.

— Вот он нам, пожалуй, и сгодится, — задумчиво проговорил Тимофей.

— Ты что, топором? — изумилась Светлана.

— А больше нечем. Нашими ножами не с руки будет.

Он ушёл в сени, а вернувшись топориком, удовлетворённо сказал:

— Прямо по руке лёг. Значит, этим я тебя, Никифор, и буду резать.

— Ты что, сдурел? — возмутилась Светлана.

— Готовь всё, что нужно, а я пока инструмент наточу. Ребята, помогите девушке.

Примостившись на лавке у окна, он принялся точить топор. Лезвие нужно было довести до остроты бритвы, поэтому Тимофей работал часа два подряд. Отточив лезвие до зеркального блеска, Тимофей объявил:

— Ну, всё готово, можем приступать.

— Тимоха, подь сюды! — позвал Никифор Фомич. — А ты, девонька, не серчай, мы тут меж собой малость побалакаем.

Светлана отошла в дальний угол. Руки у неё слегка тряслись от волнения.

Прямо над столом ребята соорудили из всех имеющихся в доме ламп одну большую люстру. Огромный самодельный стол застелили простынёй. Ещё две положили рядом. С улицы внесли закипевший самовар.

— Светлана Владимировна, дизеля хватит часов на двенадцать, — доложил Иван. — Но, если что, мы дольём. Солярка есть. Никифор, по всему видать, мужик запасливый.

Он говорил бойко, с улыбкой, стараясь произвести впечатление на девушку.

— А ты столько лет один поживи в тайге, тоже запасливым станешь, — воскликнул кто-то из ребят.

— Тимоха, ты, ежели что, — слабым голосом заговорил Никифор, — туточки, под ёлочкой, над рекой меня положи. Домовина-то готовая на чердаке стоит.

— Нее, Никифор, даже не думай, — строго ответил Тимофей. — Я тебя спасать пришёл, а ты помирать собрался. Ты нашу поговорку знаешь: «Если пациент хочет жить — медицина бессильна». Наркоза у нас, конечно, нет. Так что придётся стакан спирта внутрь принять, для анестезии. И палку в зубы, чтобы нас не покусал. Отходную читать рано, читай лучше «Отче Наш». К столу привяжем, чуток порежем, потом заштопаем. И будешь опять как новенький!

— А подарочек-то мой как? — чуть приободрившись, спросил старик.

— Им будем отрезать всё ненужное. Он у тебя особенный — войдёт в брюхо, как в масло. Ручка немного не по руке, всё никак не привыкну. Боюсь, не удержу в нужном месте…

— Переточить немного надо.

— Вот выздоровеешь и переточишь. Ну, всё, поговорили, давай на стол. Парни, тащите его!

Бойцы перенесли лесника вместе с кроватью, где аккуратно переложили его на стол. Тимофей подошёл к Светлане и, приобняв за плечи, подбодрил:

— Не дрейфь, другого выхода всё равно нет. Если эта хрень в нём лопнет, он долго не протянет. А будешь истерить, я тебе по физиономии съезжу…

— Вот так встреча получилась, — невесело усмехнулась Светлана.

— Пока не получилась. Давай сначала Никифора с того света вытащим, а после уж и встретимся. Мужики, анестезию Никифору набулькайте! И без закуски. Пойдём руки мыть. За столом командуешь ты, я — просто твои руки. Объясняй, как глубоко и сколько нужно резать, в общем, всё что надо.

— Тебя что, Вера учила? — удивлённо спросила Светлана.

— Нет, я просто любопытный очень, книжки её читал.

Они вернулись к столу в масках, с поднятыми вверх руками в резиновых перчатках.

— Ну Никифор, с Богом! Стискивай зубы.

От волнения Светлана Владимировна не могла говорить, горло перехватил спазм. Она указала пальцем, где нужно резать, а потом, тоже на пальцах, — насколько глубоким должен быть надрез. Тимофей сделал всё в точности, как ему указали. Увидев, как уверенно действует её напарник, Светлана тут же успокоилась. Дрожь в руках и спазм в горле исчезли.

Теперь Светлана и Тимофей переговаривались вполголоса. Врач действовала спокойно и чётко. Морозов быстро подавал необходимые инструменты. Никифор держался молодцом — не издавал ни звука, только тяжело и шумно втягивал воздух ртом, насколько позволяла зажатая в зубах палка.

— Держись, отец. Скоро закончим, — приговаривал Тимофей.

Зашив разрез, Светлана внезапно почувствовала, что её сильно тошнит. Предметы расплывались перед глазами, голова кружилась. Девушка упала бы на пол, если бы Иван вовремя не подхватил её. Оттащив Светлану в угол, к широкому сундуку, он позвал ребят, сидящих за печкой. С помощью нашатыря девушку быстро привели в чувство.

Никифора бережно перенесли на кровать. Ему пришлось разжимать зубы ножом, чтобы извлечь намертво закушенную палку. Размяв затёкшие скулы, Никифор от избытка чувств покрыл всех отборным матом и потребовал ещё спирта.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

ШРМ — школа рабочей молодёжи, во времена СССР в нихдоучивали всех желающих получить полное среднее образование. Обычный срок обучения в них составлял три года.