Игры с разумом

Сергей Барботько, 2016

Следователю Дмитрию Ярцеву поручено расследование убийства известного психоаналитика. С виду, довольно простое дело, вот только не складывается картина преступления. В Москве совершено покушение на вирусолога Михаила Рыбакова, который работает над препаратом против нового вируса, появившегося на Дальнем Востоке. Но старается он не только для других. Заражён он сам и его любимая. А всего за три месяца до этих событий сразу после старта разбилась ракета-носитель Протон…

Глава 4

В окно палаты били замёрзшие капли — ещё не снег, но уже и не осенний дождик. Сквозь веки пробивался слабый свет пасмурного неба.

Вот и утро настало. Сколько раз осталось встречать рассвет? Три дня? Семьдесят два часа? Уже даже меньше.

«Это конец? Так глупо и несправедливо! Лучше бы я так и остался в своём странном мире. Так бы и дожил — привычно плыл по течению, и в какое-то мгновение всё бы просто исчезло: мысли, чувства, я сам. Я бы ничего не почувствовал и даже не узнал, что случилось, не знал бы, что ЭТО должно случиться, не считал бы последние часы, минуты, секунды. Интересно, о чём думают преступники перед смертной казнью? Когда знаешь, сколько тебе точно осталось? Ко мне вернулся слух — как это здорово! И я знаю, когда меня разберут на органы. Я чувствую своё тело — это великолепно! И я… Интересно, а анестезию они мне сделают или наркоз таким овощам не положен?»

Капли продолжали монотонно бить по стеклу и подоконнику.

«Теперь уже точно ничего не будет. Ни дома, ни семьи. Жалко родителей — не получится внуков понянчить».

«Бесполезно! Что толку теперь об этом думать? Мучиться, бояться и ждать. Надо эти мысли просто игнорировать».

Дверь в палату открылась, и послышались слегка шаркающие шаги.

Ага, вот и утренняя уборка. Нянечка, как всегда не спеша, зашла в палату, толкая тележку.

«Здравствуйте, баба Катя», — мысленно поздоровался с ней Михаил.

Баба Катя прошлась по палате, наводя везде порядок и чистоту, как будто следуя стандартному ритуалу. Потом подошла к его кровати, постояла в тишине с минуту, видимо, внимательно его рассматривая, и присела на край. Она положила руку ему на лоб. Кожа на пальцах у бабы Кати была жёсткая, местами шершавая. На кончиках пальцев застыл, как в мраморе, её нелёгкий трудовой путь. В нос пахнуло смесью хлорки, чистого белья и каких-то трав.

Просидев так, казалось, вечность, она наконец произнесла:

— Что же ты, сынок, не движешься? Надо показать им. Аль не слышишь ты совсем?

«Слышу, баба Катя, слышу, вот только сделать ничего не могу, как ни пробовал».

— Знаю — слышишь… — с нежностью сказала она.

«Врач бы это ещё узнал».

— Главный ихний доктор приходил, спрашивал всё… Злыдень какой-то. Ежели не будешь двигаться, ничего супротив него не сделаешь, так порушишь всю свою жизнь, а жить тебе ещё долго писано.

Баба Катя положила его руку себе на ладонь.

— Дай знак, что слышишь. Из тебя же хотят сердце вынуть. Сейчас всё зависит от тебя. Только от тебя.

Михаил изо всех сил попытался пошевелить хотя бы пальцем, но тело оставалось глухо к командам. Неожиданно в мыслях оформилась картинка операционной комнаты, заставленной кучей оборудования, окутанный проводами и трубками операционный стол, вокруг которого, склонившись, стояли люди в стерильных костюмах, масках и шапочках. Михаил не видел своего лица, но знал, что на столе лежит именно он. Он физически ощутил, как хирургический инструмент звякнул холодным металлическим звуком. Михаила накрыла волна жара.

Баба Катя провела рукой ему по лбу.

— Вспотел. Молодец, Миша, молодец, — радостно сказала она. — Сейчас я доктора позову.

Она спешно вышла из палаты.

Минут через десять в коридоре раздались шаги, и дверь в палату открылась.

–…просто результат функционирования организма, сколько можно вам повторять, — сказал Григорий Владимирович, заходя в палату. — Мы же искусственно поддерживаем его жизнедеятельность. Мы уже провели все необходимые тесты при поступлении, и они не показали никакой активности мозга.

— Это ж не просто так, это ж он мне ответил, — не сдавалась баба Катя. — Услышал он меня.

Григорий Владимирович подошёл к Михаилу, приоткрыл ему веко, и в глаз, как из прожектора, ударил свет. Расширенный зрачок жадно впитывал лучи, как путник, прильнувший к роднику после дней блуждания в пустыне. Голова нестерпимо заболела.

— Видите — никакой реакции.

Врач отошёл на шаг от Михаила, и в палате наступила тишина.

— Ну хорошо, проведём тесты ещё раз, — сдался наконец Григорий Владимирович. — Теперь я могу идти? Люди всё-таки ждут.

— Доброе дело делаете, — ласково ответила санитарка.

«Спасибо вам, баба Катя!»

Повторные тесты должны показать активность — мозг работает, выделяет энергию. Они не могут этого не заметить. Не могут.

***

Вот и ещё одно утро настало.

В окно светили первые предрассветные лучи. Как было бы здорово на них посмотреть!

Послышались голоса, и в палату вкатили нечто, по звуку напоминающее каталку.

Сняв рубашку, чем-то обильно намазали оголившуюся грудь. Холодный прибор легко проскользил по коже, потом ещё и ещё раз. Бритва? Да, бреют грудь. Видимо, так надо для тестов. И это правильно — пусть хоть все волосы с тела сбреют, если это улучшит результаты.

Хотя как-то странно: зачем тест на груди? Чтобы проверить сердце? Но пульс и так прощупывается. Голову проверять надо, не сердце…

«Подожди, а что там этот специалист про моё сердце спрашивал? Нет, не может быть! Что, уже? Как же так?»

Не сильно церемонясь, его перенесли на каталку, переключили системы жизнеобеспечения и вывезли из палаты.

Лёгкие толчки от каждой неровности на пути, проносящиеся мимо голоса, смешавшиеся запахи лекарств, хлорки и людей, тонких ароматов изысканных духов и выхлопных газов — и снова резкая волна уже цветочных духов. Перед глазами мелькал свет, льющийся с проплывающих над головой ламп.

— Что же вы делаете? Куда вы его? — раздался голос бабы Кати. — Он же живой! Он…

— Он просто живой труп, — перебил её голос врача, ведающего донорами, — не мешайте, женщина.

— Подождите, — раздался издалека голос лечащего врача, — мы же планировали подождать ещё сорок восемь часов, чтобы провести дополнительные тесты. Может, у него всё-таки вегетативное состояние.

— Григорий Владимирович, у меня три пациента готовы для трансплантации, один в критическом состоянии сейчас в операционной. Токсикологическое исследование не показало следов интоксикации, поэтому нет оснований продолжать наблюдения.

— Всё равно остаётся шанс…

— ЭЭГ вы уже делали, правильно?

— Да, при поступлении, — Григорий Владимирович приблизился к каталке, — зарегистрировали изоэлектрическую линию, но…

— И на основании результатов тестов консилиум установил диагноз. У меня есть заключение реаниматолога, утверждённое заведующим реанимационным отделением, где черным по белому написано, что оснований для продолжения наблюдения нет. С родителями я тоже провёл беседу, и они дали письменное согласие. Думаю, что всё ясно.

В голосе незнакомца звучало нетерпение. Повисла пауза. Потом он продолжил:

— Хорошо, я вас, как лечащего врача, понимаю… Последние тесты, чтобы у всех совесть была чиста.

Он поднял Михаилу веко и посветил фонариком, потом чем-то дотронулся до роговицы глаза.

— Зрачок не реагирует, корнеальный рефлекс отсутствует, — сказал он.

Взяв голову двумя руками и оттянув веко пальцем, он повернул её несколько раз в сторону.

— Окулоцефалический рефлекс отсутствует. Что и требовалось доказать. Я думаю, дальше тестировать нет смысла. Или вы хотите продолжить терять время и поставить под вопрос жизни, которые ещё можно спасти?

— Хорошо, я подпишу бумаги.

— Вот и отлично.

— Но он всё чувствует! — вмешалась в разговор баба Катя.

— Вы, собственно, кто?

— Катерина Ивановна я, санитарка.

— Не переживайте, Екатерина Иванова, я вам обещаю, что он ничего не почувствует, — сказал трансплантолог.

Кто-то из команды, стоящей у каталки, громко хмыкнул и что-то прошептал напарнику.

Каталка продолжила движение.

Лифт, длинный коридор. Остановились.

Похоже, приехали: своей стерильностью и сложностью запахов комната сильно отличалась от коридора. Приборы и оборудование монотонно гудели, некоторые попискивали звуками разной тональности, словно разговаривая на своём особенном языке.

Операционная.

Его перенесли на холодную поверхность стола, накрыли другой материей.

— Всем приготовиться. Пациенты готовы?

В глаза ударил поток света.

Михаилу присоединили несколько датчиков, и звук одного из приборов подхватил ритм его сердца.

— Давление, пульс в норме.

— Пациент готов, — прозвучало в другой стороне операционной.

Укол иглы в руку, звон инструментов.

— Приготовиться к отключению. Скальпель.

Раздалось несколько щелчков, мотор одного из приборов замедлился, к какофонии звуков добавился писк. Поток кислорода иссяк, лёгкие заныли от боли.

Прежде чем поплыло сознание, он почувствовал, как еле заметно по груди заскользил метал. Совсем не больно.

Нечем дышать.

Волна адреналина как цунами ударила в мозг, отдавшись сильной болью в голове, и вызвала цепную реакцию, которая и закончила серию физиологических изменений.

По телу волной прокатились судороги. Глубоко вдохнув, Михаил зашёлся в приступе кашля.

Он открыл глаза, мощный поток света ворвался прямо в мозг. Михаил снова зажмурился.

Руки плохо слушались. Он потащил из горла дыхательную трубку, перевернулся на операционном столе и вместе с хирургическими инструментами с грохотом рухнул на пол. Голова и всё тело разрывались от боли.

Раздался пронзительный девичий крик. Кто-то схватил его за руку, придавил ноги к полу и скомандовал:

— Анестезию, срочно!

Отбиваясь, Михаил неуклюже поднялся на колени. В глазах калейдоскопом мелькали нечёткие картинки. Разноцветные пятна складывались в причудливые, ничего не значащие формы.

Не понимая, что он видит перед собой, он встал на ноги и сделал несколько шагов. Споткнувшись, он упал, снова поднялся, оттолкнул врача, и пошёл, качаясь из стороны в сторону и волоча за собой свисающие со всех сторон трубки и капельницы.

Михаил со всего маха врезался в стену и упал. В глазах потемнело.