Белоэмигранты на военной службе в Китае

Сергей Балмасов

Исследование, основанное на архивных разысканиях, представляет участие русских белоэмигрантов в драматических событиях 1920–1945 гг. в Китае, гражданской и японо-китайских войнах. Книга является 67-й по счету в книжной серии, выпускаемой издательством «Центрполиграф» совместно с Российским Дворянским Собранием под названием «Россия забытая и неизвестная». Как и вся серия, она рассчитана на широкий круг читателей, интересующихся отечественной историей, а также на государственных и общественно-политических деятелей, ученых, причастных к формированию новых духовных ценностей возрождающейся России.

Глава 2

Нечаевский отряд

Неудачный опыт Плешкова по созданию в китайских войсках русских отрядов не обескуражил белогвардейцев. В 1924 г. гражданская война в Китае вспыхнула с новой силой. Эскалация конфликта происходит 18 сентября 1924 г., когда «южане», интересы которых тогда выражал У Пэйфу, объявили войну северянам^[54]. Тогда Чжан Цзолин и вспомнил о русских. Создать русский отряд на китайской военной службе он предложил маршалу Чжан Цзучану ^{2}, своему соратнику. И хотя в прошлом они были хунхузами^[55], выбирать русским военным было не из чего. Было здесь и особое обстоятельство: за Русско-японскую войну Чжан Цзучан получил чин ротмистра русской армии, что облегчило переход к нему наших соотечественников. Он неплохо говорил по-русски, так как долго жил в России, 13 лет дружил с Николаем Меркуловым^[56] и даже имел эскадрилью русских самолетов^[57]. По данным журналиста Ильина, «еще в мирное время Чжан Цзучан был мелким подрядчиком у Меркулова. Потом разбогател, купил себе офицерский чин и стал быстро возвышаться»^[58]. Тогда в Китае покупка должностей была нормальным явлением. Во время Гражданской войны в России Меркулов перепродавал снаряды на станции Пограничная Чжан Цзучану, тогда комдиву у Чжан Цзолина. Так они вместе «делали деньги», и это впоследствии отразилось на судьбах русских наемников на китайской службе. Белое командование давало этому китайскому маршалу характеристику «человека с огромной волей и энергией»^[59].

По данным самих русских, они шли в этот отряд и потому, что видели подрывную работу коммунистов и опасались, что с Китаем может произойти то же, что и с Россией, и весь мир может попасть под власть «красной заразы». Они объясняли свое участие в китайской гражданской войне не только желанием заработать денег, но и проявлением «инстинкта самосохранения». Кроме того, было и желание вновь скрестить шашку с противником, которому они проиграли раунд борьбы в России^[60]. Они искренне верили, что, победив ставленников коммунистов в Китае, Чжан Цзолин вместе с ними пойдет на красную Москву. Активным проводником этой идеи был Н. Меркулов. Но неизвестно, что больше руководило им — интересы России или оставленная под Владивостоком на станции Седанка спичечная фабрика^[61].

Среди русских наемников также бытовало мнение, что на китайской земле они будут сражаться против тех китайцев, которые дрались против них во время Гражданской войны в России и теперь прибыли в Китай, чтобы его революционизировать^[62].

Переход русских в армию Чжан Цзолина осложняло отрицательное отношение к этому Японии. Ее настроение удалось переломить лишь к осени 1924 г. Кроме того, руководство Русского общевоинского союза (РОВС) отрицательно относилось к участию русских в китайской гражданской войне и указывало лидерам белоэмиграции на Дальнем Востоке на недопустимость этого, так как не хотело терять силы в чужой борьбе.

Лукомский так выразил отношение европейской белоэмиграции к этой идее помощи китайцам в ожидании того, что они потом будут содействовать свержению коммунистов в России: «Фантастический и дикий проект»^[63].

Он отмечал, что в Китае тогда было много маршалов, почти все они были для Белого дела непригодны по политическим соображениям и из-за их продажности.

Но для желающих стать наемниками не было непреодолимых барьеров. Ситуацию упрощало еще и то, что между лидерами белоэмиграции Дальнего Востока не было единства. Если большинство каппелевцев, в том числе и генерал Вержбицкий, четко следовало указаниям РОВСа, то атаман Семенов и его окружение игнорировали их. РОВСу тяжело было контролировать ситуацию не только из-за географической удаленности Дальнего Востока от европейских центров белоэмиграции, где эта организация была сильна, но и из-за того, что среди каппелевцев не было единства в вопросе об отношении к наемничеству.

В числе тех, кто положительно относился к переходу русских на китайскую военную службу, был один из близких соратников генерал-лейтенанта Каппеля, генерал-майор Константин Петрович Нечаев. В Первую мировую войну он командовал эскадроном. Во время Гражданской войны выдвинулся как командир Волжской кавалерийской бригады Каппелевского корпуса, отличившись при взятии Казани в августе 1918 г. и захвате золотого запаса России. Нечаев резко разошелся после смерти Каппеля с руководством, пришедшим ему на смену. В Чите, после отхода каппелевцев из Сибири в Забайкалье, он не сошелся во взглядах с генералами Лохвицким и Вержбицким и принял «ориентацию атамана Семенова». Кое-кто ошибочно считал, что здесь и были корни будущей вражды Меркулова и Нечаева, которая-де относится еще ко времени Колчака, когда якобы Меркулов служил полковником в армии Верховного Правителя, а Нечаев — в армии Г. М. Семенова^[64]. На деле Меркулов никогда вообще не служил в армии и был гражданским человеком. Нечаев же как раз служил у Колчака комбригом в корпусе Каппеля и к Г. М. Семенову попал уже в 1920 г. В отношении Меркулова существует еще одна ошибка, что он якобы по 1931 г. был «старшим советником Шаньдунской провинции Чжан Цзучана»^[65]. На деле Чжан Цзучан, после своей неудавшейся авантюры в Квантуне, в 1929 г. окончательно сходит с политической арены Китая и теряет все свои прежние достижения, а Меркулов лишается всех былых постов на китайской службе еще раньше.

Каппелевцы не желали подчиняться Г. М. Семенову, которого они не без оснований считали одним из виновников поражения Белого движения. Своими действиями он разжигал партизанское движение в белом тылу, творя зверства по отношению к населению, из-за чего большая часть забайкальских казаков в конце концов даже восстала против него. Он регулярно задерживал и захватывал стратегически важные грузы для Белой армии и ценности для оплаты за них. Г. М. Семенов не послал на фронт против большевиков ни одного казака, когда армия Колчака истекала кровью. Но Нечаев, несмотря на это, принял его сторону. Дело в том, что лидер Белого движения в Сибири Колчак незадолго до своей гибели передал полноту власти забайкальскому атаману, и это стало одной из причин лояльного отношения к нему Нечаева.

На момент ухода белых в эмиграцию Нечаев не был одним из ее вождей, поскольку из-за его отношений с Г. М. Семеновым влияние Константина Петровича на каппелевцев снизилось. Ситуация изменилась с уходом белых в Китай, где они оказались перед угрозой голодной гибели. Сам Нечаев работал простым извозчиком в Харбине. В это время он «политикой не интересовался и в ней не разбирался, но с нетерпением ждал времени, когда можно будет вновь начать борьбу с большевиками»^[66]. По данным журналиста Ильина, «Нечаев и его жена сами работали, ухаживая за своими конями. Его супруга — настоящая жена кавалериста — она проделала весь Сибирский поход на лошади, бранится, как хороший вахмистр, ездит, как гусар»^[67]. Лукомский писал о Нечаеве как о «разгульном и доблестном генерале»^[68].

Поражения в войне против У Пэйфу вынудили Чжан Цзолина ускорить формирование русских частей. Летом 1924 г. китайцы обсуждали кандидатуру начальника Русского отряда, Кудлаенко предложил на эту роль несколько имен и в их числе — Нечаева и Глебова. По всем показателям они считались лучшими белогвардейскими генералами на востоке России^[69]. Для привлечения большего числа русских в наемники требовалось авторитетное имя. Это имя было у того и у другого. По мнению видного русского наемника, полковника Н. Николаева, «назначение Нечаева произошло случайно»^[70], так как Кудлаенко назвал его в числе других «боевых генералов» наобум, а китайцам было из кого выбрать. Глебов был занят делами обустройства шанхайской группы беженцев и заявил о том, что он станет во главе наемных русских войск лишь в случае, если командование этим отрядом будет всецело находиться в его руках. При этом Глебов, не участвуя сам в китайской гражданской войне, сыграл потом очень важную роль в противодействии акциям коммунистов против Нечаевского отряда.

Новый отряд из русских наемников поручили сформировать полковнику В. А. Чехову^[71], а возглавить — генерал-майору К. П. Нечаеву^[72]. Возможно, Чжан Цзолин не хотел снова вверять это дело Плешкову, так как это имя стало для многих белогвардейцев одиозным после неудачи 1923 г. и маньчжурский диктатор опасался, что русские теперь в его отряд не пойдут. Кроме того, Плешков тогда испытывал проблемы со здоровьем, и это ограничивало возможность использования его как начальника отряда. С другой стороны, в Маньчжурии было много генералов, обладающих большим, чем у Плешкова, боевым опытом: он просидел всю Гражданскую войну в Маньчжурии, вдали от боев. Поэтому Нечаев был более предпочтителен.

Константин Петрович в качестве извозчика командира отряда развозил пассажиров по Харбину и неожиданно для себя получил телеграмму от Кудлаенко, с приказом немедленно выезжать в Мукден для командования русским отрядом. Это был достойный выбор, позволивший решить вопросы, которые не были под силу другим генералам. Кудлаенко представил Нечаева маршалу Чжан Цзучану, при войсках которого решили формировать Русскую бригаду, и тот сразу дал Нечаеву чин полковника. Решили сначала сформировать отряд в 400–500 человек пехоты при двух орудиях. Некоторые историки, в том числе А. В. Окороков, ошибочно считают, что русский отряд был создан в ноябре 1924 г., а сам Нечаев был «организатор и командующий Шаньдунской армией»^[73]. На самом деле уже к концу сентября 1924 г. ядро отряда было сформировано, и он был принят под командование Нечаевым. Сам Константин Петрович, хотя и достиг больших высот в армии Чжан Цзучана, никогда выше командира дивизии и Русской группы не поднимался. Командующим Шаньдунской армией был Чжан Цзучан.

Сами китайцы к организации русского отряда относились халатно. Так, за первыми пополнениями для своего отряда Нечаеву пришлось ехать в Харбин на собственные деньги, а затем и за свой счет отправлять их к месту назначения, так как китайцы «забыли» профинансировать эту поездку. Такое начало наводило на грустные мысли, но долго думать не приходилось, и нужно было исправлять ситуацию. Нечаев быстро нашел нужное число людей, так как недостатка в бедствующих русских не было, да и многих привлекала его фигура, но возникла другая проблема — с вооружением. Негативным моментом при формировании русских наемных частей было то, что его поставщики сбывали на китайском рынке «всякую дрянь», без должного количества патронов^[74].

Призыв Нечаева вступать в наемники нашел самый широкий отклик у безработных или работающих на тяжелых работах, в том числе на лесозаготовках, белогвардейцев, так как найти любую, даже самую тяжелую и низкооплачиваемую работу в Китае тогда было почти невозможно. Положение осложнялось тем, что у многих были с собой семьи. Запись в наемники поэтому служила для многих русских единственным выходом из положения. При этом многие, даже младшие офицеры белых армий, делали в китайской армии карьеру. Так, поступивший 2 ноября 1924 г. туда фельдфебелем Карманов за три года стал полковником^[75].

Содействовал записи в наемники и Н. Меркулов, который стал военным советником при Чжан Цзолине еще до создания этого отряда, преуспел в китайских интригах и сколотил крупный капитал, позволивший ему профинансировать создание первых русских фашистских организаций и их органов печати^[76]. Меркулов даже пытался конкурировать с Нечаевым в главенстве над русскими наемниками. Но, хотя он и располагал крупными суммами денег, делать это ему было трудно, поскольку соперник был прославленным генералом, в свое время близким к человеку-легенде Каппелю, а Меркулов всего лишь «гражданским», не имевшим такого авторитета.

Несмотря на то что отряды русских белых на военной службе в Китае в то время отметились практически у всех, даже «красных» маршалов, большинство их все же оказалось под знаменами Чжан Цзучана^[77], заявившего открыто о своем антикоммунизме и привлекшего тем самым лучших русских военных. Параллельно отряду Чжан Цзучана, у Чжан Цзолина также был русский отряд братьев офицеров Меншиковых, достигавший, впрочем, по некоторым данным, 3 тысяч человек^[78].

Реально первые шаги в создании русского отряда сделали полковники русской службы Чехов и Макаренко. В Мукдене, в местности Императорская Могила, сформировали 1-ю роту в 90 штыков поручика Наумова, пулеметную команду из 3 пулеметов ротмистра Делекторского, бомбометную команду из 3 бомбометов ротмистра Букаса^[79] и легкую батарею из 2 легких орудий калибра 75-мм полковника Кострова. В пулеметчики, бомбометчики и артиллеристы набрали много людей из тех, кто первоначально записался в пехоту. Оказалось, что многие из пехотинцев отлично управляются с пулеметами и артиллерией, овладев ими за несколько лет войны в совершенстве. Все эти части были готовы к 23 сентября. Их погрузили в вагоны и направили к городу Шаньхайгуаню. На полпути к нему к имевшимся русским частям присоединилась 2-я пехотная рота.

Формирование отряда облегчалось тем, что Нечаев имел связи не только с каппелевцами, но и другими антисоветскими формированиями на Дальнем Востоке. Поэтому в его отряде присутствовали семеновцы и переехавшие из Западного Китая в Маньчжурию анненковцы, лидерами которых были офицеры Михайлов^[80], Размазин, Карманов, Иларьев, вскоре достигшие заметных высот в Нечаевском отряде. Михайлов, будучи зятем Меркулова, сделал на китайской службе быструю карьеру. Не успел он прийти на службу к Чжан Цзучану «офицером для поручений» в чине майора, как стал полковником и затем генерал-майором. Журналист Ильин писал: «Михайлов ездит с телохранителем, китайским солдатом, вооруженным «маузером» и обвешанным патронами»^[81].

Среди командиров отряда было много казаков. Большую роль здесь играли амурские казаки — начальник конвоя Чжан Цзучана есаул Танаев и один из начальников русской кавалерии есаул Пастухин. Много было здесь и забайкальских казаков. Среди них выделялся генерал И. Ф. Шильников ^{3}, имевший с Чжан Цзолином старые связи и которого маньчжурский диктатор знал как руководителя одной крупной офицерской организации, связанной с белыми партизанскими отрядами в России^[82]. Среди других забайкальцев — генерал-майор китайской службы Куклин, генерал русской службы Маковкин, офицер Трухин и другие. Были и сибирские казаки, среди которых особую роль играл видный офицер Г. П. Люсилин. На видных постах среди русских наемников были офицеры Приморского драгунского полка, в том числе будущие начальники частей Русской группы В. С. Семенов ^{4} и А. А. Тихобразов^[83], П. П. Квятковский и другие^[84].

В наемники подались и люди, не бывшие в Белой армии: «зеленая молодежь», харбинские реалисты и др^[85]. Был и почти негодный элемент — морально разложившиеся солдаты и офицеры, или, как их называли эмигранты, «ночлежники»^[86]. При этом сами они нередко относились к такому своему поступку просто как к поступлению на работу^[87]. Естественно, этот элемент не был ценным приобретением для русского отряда, и приходилось тратить немало сил и времени, чтобы сделать из них боеспособные части.

Поступавшие в китайскую армию подписывали выгодный контракт, по которому после окончания боевых действий можно было остаться в армии на положении уже китайского военнослужащего, а по увольнении выбрать для жительства любое место. В контракте была обозначена особая плата за взятие трофеев: 1) винтовка — 50 долларов; 2) маузер или пулемет — 100 долларов; 3) пушка — до 10 тысяч долларов; 4) батарея — 20 тысяч долларов. За взятие в плен: 1) строевого офицера — 1000 долларов; 2) штабного офицера — 3000 долларов; 3) генерала — 5000 долларов. За взятие укреплений противника или городов участникам боевых действий выдавалось особое вознаграждение. «Заключивший контракт, в свою очередь, обязывался служить в иностранном легионе, принимать участие в военных действиях и БЕСПРЕКОСЛОВНО исполнять все распоряжения и приказания НАЧАЛЬСТВА»^[88].

По данным коммунистов, «в подавляющем большинстве своем — это люди, почти со школьной скамьи попавшие на фронт империалистической или гражданской войны и затем в течение долгих лет беспрерывно воевавшие и не знавшие никакого другого дела и никакой другой обстановки, кроме старой вонючей походной казармы. В этой казарме они опустились и одичали, утратив человеческий облик, превратившись в каких-то профессионалов войны, не умеющих ни ориентироваться, ни существовать в мирной обстановке. Это те кадры, которые может в любой момент завербовать какая угодно военная авантюра. Это те люди, которые готовы по сходной цене продать свою застарелую привычку к походу и к сидению в окопах в любые руки, лишь бы вербующий их авантюрист написал на своем знамени какой-нибудь самый затасканный антисоветский лозунг. Ненависть ко всему большевистскому впитана их организмами годами, и от этого яда они уже никогда не смогут освободиться»^[89].

Такая пестрота русских наемников была отрицательной стороной, так как это не способствовало их сплочению. Нечаев в беседе с Лукомским не скрывал проблем отряда и прямо говорил ему, что «вообще, офицеры и солдаты очень опустились. Есть, конечно, известный процент вполне сохранивших воинский облик и дисциплину, но главная масса — развращена и распущена. Чтобы создать значительную прочную силу, нужно много поработать и расправиться беспощадно с негодным элементом. Солдат подобрать к рукам не будет особенно трудно, с офицерами же гораздо труднее. Даже в моем маленьком отряде мне стоит громадного труда поддерживать строгую дисциплину среди офицеров. Многих пришлось выгнать из отряда»^[90].

По данным самих наемников, даже в самые лучшие времена Нечаевского отряда в его составе никогда не было больше 3 тысяч человек^[91].

Русские офицеры и вахмистры на китайской службе получали служебное оружие, которое они имели право носить и вне службы, — автоматический или полуавтоматический пистолет «маузер» с 40 патронами^[92].

До самого конца существования Русской группы в ее составе были китайцы. Ими разбавляли русских из-за их малочисленности и стремления в то же время создать побольше подразделений, чтобы всем честолюбивым дать командирские места.

Наемники зачислялись на денежное, приварочное и провиантское довольствие. Это относилось и к животным. Они зачислялись на службу и получали фуражное довольствие. Так, например, в феврале 1928 г. согласно акту комиссии «выбракованных коня, кобылицу, мула и осла приказано счислить с фуражного довольствия»^[93]. Таких животных тут же продавали.

Боевые операции

Кампания сентября 1924 г. — марта 1925 г.

После создания отряда русских наемников гражданская война в Китае разгорелась с новой силой. Чжан Цзолин успешно опробовал их боевые качества в китайских условиях. По данным полковника Н. Николаева, китайцы плохо вооружили отряд: выданное оружие часто было негодным, боеприпасов было мало. Несмотря на это, Нечаев повел отряд на «непобедимого» У Пэйфу к Великой Китайской стене: «Слух о движении в числе мукденских армий Русского отряда быстро докатился в преувеличенном виде до противника, и неприятельские войска были охвачены трепетным ужасом»^[94].

Первый бой русские дали 28 сентября 1924 г.^[95] К началу сражения винтовки имел только каждый третий боец. Патронов было по двести на ствол и на каждого бойца — по две ручные гранаты. Больше 130 километров к Шаньхайгуаню русский отряд шел по испорченной и тяжелой дороге. Особенно тяжело было тащить по ней повозки и орудия.

В это время продолжалось формирование других русских рот, которые вскоре присоединились к своим собратьям.

По данным полковника Н. Николаева, «в первом же бою горсть русских разбила многочисленный отряд из армии У Пэйфу и после этого началось победное шествие маленькой Русской бригады»^[96].

По данным участников того боя, «войска У Пэйфу, 9-я дивизия, занимали сильно укрепленные позиции, имея перед ними еще речку^[97] и чисто выкошенное поле. Когда китайские войска Чжан Цзучана ничего не могли с ними сделать и все их попытки двинуться в наступление были сейчас же пресекаемы, в бой двинули русских, которые до этого составляли лишь охрану его штаба. Русский отряд вместе с японской ротой из добровольцев-офицеров в 47 человек, участвовавшей совместно с нашим отрядом во всех боях до Тяньцзина, выступил против врага при поддержке своих пулеметчиков и артиллерии. Не обращая внимания на ураганный огонь своего многочисленного противника, имевшего также артиллерию, он двинулся в наступление и, перейдя речку, частью по мосту, частью вброд, сбил врага, который в беспорядке отступил через горы, преследуемый нашими и китайскими частями. После этого боя Чжан Цзучан нашил Нечаеву генеральские погоны»^[98].

Во время этого боя атакующие русские под бешеным огнем замешкались, но ситуацию и репутацию русского имени спас полковник Костров, лично возглавивший атаку всех 200 человек. Наумов во время боя оказался «несоответствующим своему назначению» и был заменен подполковником Стекловым, тогда капитаном китайской службы. Уже через несколько боев Стеклов собственным героизмом «восстановил» свой настоящий чин, а вскоре стал и подполковником армии Чжан Цзучана. За этот первый бой русские наемники потеряли 10 человек.

Русский отдельный добровольческий отряд при 3-й дивизии мукденских войск имел тогда 310 человек с нестроевыми чинами. Уже 3 октября 1924 г. русские догнали отходящего противника у деревни Цапынь, где тот пытался задержаться на позициях, «но был опять сбит». По данным командования, «2-я рота ходила в атаку, забыв, что у нее было всего 6 винтовок со штыками, но, благодаря общей растерянности противника, тот даже не принял атаки. Заняв деревушку с боя, 1-я рота Стеклова захватила 12 человек пленных и пошла наперерез отступающему противнику, оказав большую поддержку «доблестному 55-му Китайскому полку». Вместе с ним русские захватили свыше полутора тысяч пленных, 6 орудий и несколько пулеметов. Русские при этом потеряли лишь одного раненым»^[99].

После этого у белогвардейцев был вынужденный десятидневный отдых, так как они сильно оторвались от войск Чжан Цзучана. В это время русский отряд стал «14-й бригадой 2-й армии». Питались русские наемники в это время очень своеобразно — свининой без хлеба. Тогда они ожидали подхода новых русских частей — 3-й роты майора Квятковского в 110 человек и Фушуньской роты капитана Мозановского. Эти части сосредоточились 16 октября в Мукдене в полуразрушенном здании на соломе, ожидая отправки на фронт. Среди них был российский генерал Золотарев, кореец по национальности^[100]. Вскоре эти роты отправились на соединение с главным русским отрядом.

Русские 18 октября двинулись на фронт с таким же безоружным китайским пополнением. Неожиданно их конный дозор на полпути к Шаньхай-гуаню наткнулся на части У Пэйфу. Несмотря на то что при русско-китайских войсках был обоз, где находились пулеметы, «при первых выстрелах китайцы в панике ринулись обратно к дороге, поднялся крик и шум. Русские, шедшие в хвосте отряда, оказались впереди. Тогда Золотарев обратился к китайскому генералу с требованием оружия, но тот отказал»^[101], и полковник Попов сказал этому генералу, что для своей защиты они разоружат его конвой. Напуганный генерал выдал русским два разобранных пулемета. Через полчаса они были готовы к бою. Как вспоминали русские, «один пулемет потащили на сопку правее дороги, второй — левее ее, а на самой дороге, между сопками, залегли наши стрелки с винтовками, с большой охотой отданными им китайцами-обозниками. Часть русских, таким образом, оказалась вооруженной, и все повеселели. В это время по сопкам бегали люди противника и изредка постреливали в нашу сторону. Как только с нашей стороны был открыт пулеметный огонь и русские двинулись вперед, противник побежал с сопок, подаваясь вправо, в горы»^[102]. Из опроса пленного выяснилось, что русские наткнулись на войска У Пэйфу, оторвавшиеся от своих при отходе.

После этой неожиданной победы, одержанной почти без оружия, русские двинулись дальше, делая в день, несмотря на удивительную для октября жару, переходы больше 40 километров^[103].

По данным русских, «противник в дальнейшем своем отступлении занял сильно укрепленные им позиции в сопках близ деревни Лу-ту-ми (ши), где 17 и 18 октября произошли крайне ожесточенные бои. В бою 18-го числа 2-я рота, вследствие отхода действующего севернее и левее ее 28-го китайского полка, была окружена противником. Выручать ее ходила 1-я рота. В обход противнику был направлен и 55-й Китайский полк, и в результате он, все та же 9-я дивизия, был сбит с позиций и отступил далеко к Лан-чжоу. В этих боях Русский отряд потерял 27 человек»^[104].

После этого русские захватили стратегически важный город Шаньхай-гуань. Говорили, что Нечаев здесь «повторил известный маневр генерала Ренненкампфа в Русско-японскую войну»^[105]. Произошло это, по данным Н. Николаева, так. «Перейдя с боем Великую Китайскую Стену западнее Шаньхайгуаня, бригада, в составе всего двух рот при пулеметной и бомбометной командах и двух орудиях, зашла в тыл противника на линию железной дороги около города Лан-чжоу, захватив составы, массу пленных, орудия и большие интендантские запасы. Вскоре сюда подошла на пополнение 3-я рота из Харбина. В командование образованным таким образом батальоном вступил генерал-майор русской службы Мельников. Здесь же был создан на скорую руку в течение суток первый русский бронепоезд ротмистра Букас»^[106]. Трофейные орудия, бомбометы и пулеметы были поставлены на платформы, их обложили мешками с песком, и «бронепоезд» был готов. Он был вооружен 1 орудием, 1 бомбометом и 4 пулеметами.

По данным русских, Шаньхайгуань взяли так: «27 и 28-го октября бои велись под Великой Китайской Стеной, где противник занимал горный проход, загородив его засекой, оплетенной колючей проволокой. После двухдневного боя, 28-го числа утром, проход был нами занят и противник в панике бежит, бросая по дороге арбы, груженные продуктами, снарядами, патронами и т. п. В эти два дня по фронту 1-й армии нами было взято в плен более 10 тысяч человек. Преследуя 30 октября противника, русский отряд занял станцию Лан-чжоу, где было захвачено много трофеев, снаряжения, вооружения и амуниции, три платформы с аэропланами, два вагона с серебряной валютой. В плен был взят начальник штаба 9-й дивизии, которому Чжан Цзучан приставил к голове револьвер и заставил передать на станцию Шаньхайгуань, чтобы части противника, стоявшие там, сдались. Взятые нами пленные передавались китайцам, которые по регистрации их освобождали на все 4 стороны. Многие из них поступали служить Чжан Цзучану. За время похода жителей приходилось встречать очень мало. Они при нашем приближении или уезжали в Тяньцзинь, или прятались из-за боязни. Те же, которые оставались в деревнях, были настроены к нам очень доброжелательно»^[107].

Русский бронепоезд был направлен в Шаньхайгуань, где «было много неприятельских эшелонов с войсками и куда было передано из Ланч-жоу требование о сдаче. Когда бронепоезд подошел к станции, то кем-то сзади его были испорчены стрелки, и когда он, маневрируя, подался назад, то задняя платформа соскочила с рельс. Не смущаясь этим, его начальник Букас предложил командирам четырех стоящих на станции эшелонов сдаться. У них началось продолжительное совещание и, в конце концов, они сдались одному импровизированному бронепоезду без всякого участия наших пехотных частей и были доставлены им в Ланч-жоу»^[108].

Так Русская бригада численностью меньше батальона била полностью укомплектованные китайские дивизии. Известие о боевых качествах русских облетело весь Китай, и они стали популярны у всех китайских маршалов.

«Немного отдохнув^[109], бригада двинулась на Тяньцзинь, опрокидывая части У Пэйфу, вселяя бодрость и уверенность в соседние мукденские полки. Перед Рождеством был занят Тяньцзинь, где Нечаев был представлен Чжан Цзолину. Все русские получили денежные награды. Тут же к Чжан Цзучану прибыл Меркулов и был назначен при нем старшим советником»^[110].

По данным участников боя за Тяньцзинь, русские двинулись в эшелонах в его сторону. Впереди их был русский бронепоезд, «который накануне выезжал за три станции вперед и имел перестрелку с противником, потеряв убитым корнета Филиппова. У могилы убитого эшелоны остановились, помолились, хотя священника у нас не было, и двинулись дальше. Не доезжая одной станции до Тяньцзина, с нами произошла заминка. Находившиеся в городе иностранцы воспротивились нашему входу туда, но мы это сделали, и наши эшелоны вошли на станцию Тяньцзин-главный, где стояло много составов с частями противника, которые нам сдались. Здесь же стояли части Фына, которые изменили У Пэйфу и перешли к нам. Консульский корпус заявил протест: на каком основании в китайской армии иностранные части, русские и японские. Генерал Чжан Цзучан ответил им, что «русских войск у него нет, а есть китайские войска русской национальности, японцев же совсем нет». Но японцы, по требованию своего консула, покинули отряд, который запретил им участвовать в китайской гражданской войне под страхом уголовного преследования и лишения японского гражданства»^[111].

Уже в первых боях русские столкнулись с непониманием китайского командования. Как красные, так и белые вспоминают «характерный сюжет из 1924 г. Войска Нечаева занимают фронт. В один прекрасный день части У Пэйфу идут на них в атаку. Почти сразу же Нечаев получает приказ: «Стреляй!» По примеру каппелевцев нечаевцы молчат. Серые шеренги противника медленно продвигаются вперед. Приказ повторяется: «Огонь!» Русские окопы молчат. Штаб в третий раз командует: «Стреляй!!! Скорее!» Молчание. И только когда храбрецы У Пэйфу подходят совсем близко, нечаевцы открывают беглый огонь. Большинство нападавших уложены на месте, остальные обращаются в паническое бегство. Из штаба немедленно появляется конный ординарец: «Шэма ваша не исполняй приказ? Шэма раньше не стреляй?!» Нечаев отвечает: «Да потому, что раньше стрелять не имело смысла. Наша тактика — подпустить противника как можно ближе и расстрелять его почти в упор. Это дает наибольший эффект. Нужна только выдержка, но это — дело тренировки». Штаб отвечает на это: «Ваша ничего не понимай! Твоя не можешь слишком много убивай! Убивай не надо, мало-мало пугай надо!»^[112]

Несколько дней до 11 ноября русские отдыхали. Потом их свели в 1-й батальон и двинули дальше на юг. Дойдя до станции Ченг-Сиен Тяньцзинь-Пукоуской железной дороги, они остановились для укомплектования. С 20 ноября они стали 1-й бригадой 2-й армии. Тут же был сформирован 1-й эскадрон Конного дивизиона и прибыл из Тяньцзиня 2-й эскадрон сибирских казаков полковника Размазина. Из-за отсутствия коней эскадроны были пешие. Дивизион принял полковник Бартеньев, офицер 13-го гусарского Нарвского полка^[113]. Уже 27 ноября у русских был создан Технический батальон, в который вошли пулеметная и бомбометная роты и команда связи.

Сюда же, в Ченг-Сиен, прибыл в самом начале 1925 г. вызванный из Харбина Чжан Цзучаном «полковник Генштаба» М. А. Михайлов, будущий начштаба Русской группы. В начале 1925 г. командование решило начать операции на Нанкин и Шанхай. В Пукоу 16 января 1925 г. в обстановке полной секретности — запрещено было разводить огонь и курить — их погрузили на катера, шаланды и баржи, двинув вниз по течению Желтой реки для выхода в тыл противнику, генералу Чи Бинвену, чтобы обойти город Чикианг. Шли в ночной тьме, без огней вдоль берега, занятого противником, а места высадки никто хорошо не знал. Сведений о силе врага не было, как «не знали глубины у берегов, где бы можно было пристать судам». Из-за этого русский десант всю ночь проплутал. На рассвете 17 января, после трудного пути, в том числе и по каналам, без лоцмана, они увидели идущие по реке плоты с лесом у самого Чикианга и высадились по ним около города не замеченными врагом. Первым высаживался дивизион Бартеньева, «лихо заскочив на берег», по которому охранение сделало несколько выстрелов. Под его прикрытием высадился весь отряд. После этого они атаковали противника, охваченного паникой, отбросив его от берега. Пехота русских пошла на деревеньку впереди, а конники — вдоль берега. За деревенькой был канал шириной 50 метров, перейти который было невозможно, и тогда русские заставили китайскую полицию дать им лодки. Пока пехота занималась этим, Бартеньев преодолел канал вплавь, заняв деревеньку, откуда бежали в панике враги, сбрасывая с себя при этом, по свидетельству десантников, «все, вплоть до туфель»^[114].

Русские пошли к городу по тропинкам через залитые водой рисовые поля. Перешли неглубокий вязкий канал шириной 20 метров и ринулись к железной дороге. В этом бою был убит генерал Мельников. Вместо него Нечаев назначил полковника Стеклова, молодого офицера. По донесению младших офицеров, это случилось так: когда русские пошли в атаку на полотно железной дороги, «во фланг нам был открыт сильный ружейный огонь. Командир батальона Мельников лично вел два взвода к семафору. За валом засели китайцы, которые стреляли, не целясь, больше вверх, так что поражений наших не было. Шагов за 100 до вала эти два взвода, сбросив скатки и передохнув минуту, бросились с Мельниковым в атаку. Противник частью бежал из-за вала, залег в канаве за ним и был взят в плен. Во время атаки был тяжело ранен полковник Гуськов (Гульков). Ранил его сзади умирающий китаец. Ранен был в грудь навылет и поручик Филиппович»^[115]. Русские продвинулись за вал, но залегли «из-за меткого ураганного огня. Выяснилось, что стреляли европейские колониальные войска, принявшие нас за хунхузов и прекратившие бой, когда они разобрали, в чем дело. В это время и был смертельно ранен Мельников^[116]. Тогда же в нашем тылу была слышна орудийная стрельба и временами видны взрывы»^[117]. Это помогал десанту русский бронепоезд «Чан-Чжен» поручика Булычева, подошедший с другого направления.

Не выдержав сильного артиллерийско-ружейного огня, русские роты отошли за вал. Большую часть раненых не успели забрать. «На следующий день они были найдены с отрубленными головами»^[118].

В ночь с 17 на 18 января 1925 г. противник оставил Чикианг. Утром 18 января он был занят русскими. Успехи белогвардейцев сильно взволновали коммунистов. Так, нарком иностранных дел СССР Чичерин 16 января того же года сообщал одному из чекистов, возглавлявшему проведение операций против белоэмиграции, что Нечаевский отряд «белых кондотьеров безнаказанно разгуливает по всему Китаю и, пользуясь своей высокой военной квалификацией, одерживает победы». Далее он указывал на необходимость ликвидации отряда с помощью официального дипломатического давления и на разложение его через каналы ГПУ^[119].

Во время этой кампании, по данным самих китайцев, русские особенно отличились при взятии города Чжэньцзян^[120].

В следующих боях у крепости Каоинь был убит генерал Золотарев, штаб-офицер для поручений отряда и были ранены несколько офицеров. Особенно тяжела для белогвардейцев была потеря старых кадровых офицеров Золотарева и Мельникова^[121].

Уже 20 января русские высадились с десантных судов менее чем в 10 километрах от крепости Кианинг, где были войска противника генерала Чи Бинвена. При этом менее чем в 5 километрах от крепости уже шел бой — это войска генерала Пи, шедшие впереди, выбивали врага из городских предместий. При этом весь день шел сильный дождь. Накануне этого боя майор Штин пишет: «Делал смотр полку. Нечаев сказал, что скоро выступаем на юг. Слава Богу, а то надоело тут стоять. Тоска зеленая, кроме как пить, ничего, кажется, и не остается делать. Утром — занятия, потом — обед, ну, выпьешь. Потом часа два спишь, опять немного в роте занятий, потом — ужин, снова выпьешь, и так все время»^[122].

Видя, что китайские части не могут овладеть крепостью Кианинг, Чжан Цзучан назначил Нечаева командующим фронтом на этом участке. По данным русских, «21-го января вечером слышна была сильная орудийная стрельба, причем подходивший неприятельский пароход освещал нас прожектором»^[123]. К ночи генерал Пи попросил Нечаева помочь его выдохшимся войскам. Тот, не желая рисковать, это делать ночью отказался и повел свои силы в бой ранним утром, подойдя с ними почти к самой крепости. Перед крепостью оставались последние укрепления, заняв которые можно было приступать к операции по овладению пригородами, а потом и центром. «Противник занимал вал, насыпанный в чистом поле. Не прошло и полчаса, как громкое «ура!» заставило противника бежать в пригород перед крепостью. Вскоре враг был выбит и оттуда. Он заперся в крепости, разбив все магазины». Русские спокойно подошли к ней и, отдохнув перед штурмом, заняли пригород и окопы вокруг него.

Нечаев не стал брать крепость в лоб, опасаясь больших потерь, а набрал взвод из самых метких стрелков 3-й роты и отправился с ними к господствующей над городом горе, на которой был монастырь. Туда же затащили взятые в пригороде «малые клиновые орудия». С горы крепость была видна как на ладони. Нечаев приказал стрелкам рассыпаться между камнями на горе и выбить огнем всех врагов, бывших в пределах досягаемости их винтовок. Солдат противника, рассыпанных по всему периметру крепости, особенно хорошо было видно на западной и южной ее стенах. Началась меткая стрельба. Русские снайперы, как в тире, выбивали солдат противника. И вот враги сначала забегали по стенам, а потом и вовсе побежали с них. В ответ из крепости по горе был открыт сильный орудийный огонь, но стрелять снизу вверх неудобно и малопродуктивно, и поэтому нечаевцы со своим командиром не пострадали. Нечаев лежал между ними, стрелками и телефонистами, среди камней и продолжал руководить боем.

В это время нечаевцам стало известно, что накануне этого боя в город Кианинг, не зная о начавшихся здесь событиях, прибыли из Шанхая восемь русских купцов с материей. Их заподозрили в шпионаже и обезглавили. По данным участника штурма Кианинга, «почти вся бригада пылала жаждой мести, и если бы добрались до крепости, то никого бы в живых не оставили, что и было известно противнику»^[124]. Иностранные историки пишут, что отряд Нечаева «сеял, где проходил, ужас. Дрались русские отчаянно, зная, какая участь ждет не имеющих гражданства пленных. Их называли «джентльменами удачи», и немного можно найти других примеров, когда люди столь храбро бились ради столь чуждой им идеи»^[125].

Спасло гарнизон этой крепости Кианинг то, что он после пятидневного боя 29 января все же сдался. Одновременно с ее штурмом 26 января русскими наемниками был с боем взят город Уси, чему очень сильно содействовал своим огнем русский бронепоезд.

Всего за время боев 17 и 25–29 января русские потеряли 62 человека.

В это время в 1925 г. был создан второй русский бронепоезд, вошедший в броневой дивизион полковника-артиллериста Кострова.

По данным документов, «в короткое время своей доблестью Нечаевцы затмили славу даже знаменитой Китайской бригады хунхузов, которой командовал легендарный генерал Чу Ю-Пу, сподвижник Чжан Цзолина»^[126].

В то время, по оценкам Лукомского, численность русских наемников составляла 800 человек^[127] и, несмотря на потери, неуклонно увеличивалась.

К сожалению, некоторые русские пытались продвинуться на китайской службе, не считаясь ни с чем и шагая по трупам своих же русских. Среди них был полковник Макаренко, вскоре ставший генералом. Другие, вроде Чехова, получали такие чины за то, что вовремя присоседились к славе Нечаева. Впоследствии Чехова поставили во главе броневых сил, в составе которых были прославившиеся позже бронепоезда «Пекин», «Шаньдун», «Чендян» и др. Сначала «бронепоездами» были небольшие железнодорожные составы из простых платформ, обложенных мешками с песком вместо броневых плит. За два следующих года число русских бронепоездов дошло до 17 и они вошли сначала в состав особой бригады, а затем дивизии бронепоездов. Но одновременно никогда такого количества бронепоездов у русских не было. Просто на смену разбитым в бою и захваченным противником бронепоездам впоследствии строились новые.

В январе — марте 1925 г. русские одержали целый ряд побед над врагом в районе Нанкина — Шанхая, которые были даже отмечены в информационной сводке Разведывательного управления Красной армии^[128]. По другим данным, «в последних боях под Шанхаем большую роль сыграли русские отряды, служащие в армии маршала Лу-Юнг-Сяна. Русские находятся под командой одного из начальников армии генерала Чан-Цу-Лина. Они приняли китайское подданство. При наступлении русских китайские войска Чи-Тси-Хуана (Ци Сиюаня), несмотря на огромный численный перевес, буквально растаяли и разбежались, так что, например, 600 китайских солдат, защищавших железнодорожную станцию, отступили перед тремя русскими»^[129].

В результате русские разбили противника по течению реки Янцзы уже в январе. По данным источников, по сравнению с прошлым годом, благодаря русским наемникам у Чжан Цзучана, роли китайских командиров поменялись. Ци защищал теперь ту линию, которую оборонял от него генерал Чжан Цзучана Лю (Лу). Лу же вместе с Чжан Цзучаном вели на Ци наступление по тому пути, по которому на них он наступал год назад. По данным коммунистов, «на сей раз войска Лу победили. При этом немалую роль сыграла здесь кучка белогвардейцев, состоявшая в рядах Мукденской армии и наводившая на китайские войска панику»^[130].

Бронедивизион Кострова «в конце января 1925 г. занял Шанхай, высадив там десант. Последний союзник У Пэйфу — генерал Чи-би-вен бежал в Японию. Бронепоезда, закончив свои действия, 3 февраля 1925 г. заняли город У-Си в 250 километрах от Шанхая, где и остановились для приведения себя в порядок и укомплектования». Огромный Шанхай с трехмиллионным населением был взят двумя русскими бронепоездами! Ожидалось столкновение с Сун Чуанфаном, но Чжан Цзучану удалось договориться с ним миром, и столкновение было отсрочено^[131]. Но войскам Чжан Цзучана, в том числе русским, пришлось покинуть занятый ими район.

Об успешности действий русских говорит то, что уже в начале 1925 г. коммунисты не раз выражали протест «по поводу нахождения на китайской территории белогвардейского отряда, известного под именем «1-й Русской смешанной бригады», оперировавшего между Шанхаем и Нанкином»^[132].

Чжан Цзучан тогда всем наемникам предписал принять китайское гражданство, о чем известил коммунистов, «которые назвали это незаконным, а принятие бывших граждан России в китайскую армию — прямым нарушением советско-китайского соглашения»^[133]. По нему русские не должны были допускаться на службу в китайских силовых структурах.

До 15 февраля большая часть русских находилась в районе Кианинга, после чего перешла в Чанчжоу. На фронте было затишье, чем наши наемники воспользовались для переформирования и пополнения, в том числе за счет прибывших из Шанхая казаков генерала Глебова. Были на их основе созданы и военно-административные органы. В этот момент возник среди русских первый серьезный конфликт. Видя легкие победы, молодые офицеры стали уклоняться от рутинной работы по бригаде, без которой невозможно поддержание подразделения на боевом уровне — обучение солдат, каждодневная работа с ними и т. п.^[134] Наряду с этим проявились интриги, направленные на то, чтобы занять лучшее место. Они были во многом направлены против Нечаева. За его спиной стали расти неизвестные ранее Чехов и Макаренко, участвовавшие в формировании первых частей Русского отряда. Очень быстро бесталанный Чехов стал начальником штаба бригады Нечаева и тем не менее интриговал за спиной Константина Петровича^[135]. По данным Н. Николаева, «в этом отношении выгодно отличался доблестный и серьезный командир Конного дивизиона полковник Бартеньев. К этому времени у него был только один конный взвод, остальные, за исключением офицеров, были пешими. Горная батарея не имела орудий. Инженерные силы бригады полковника Макаренко представляли собой лишь одну маленькую команду для связи»^[136]. Поэтому решили набрать еще полторы тысячи русских и командировали для этой цели в Мукден полковника Генштаба Л. Л. Ловцевича.

Тогда же произошла встреча Нечаева с Лукомским. Последний вспоминает: «Однажды днем ко мне пришел неизвестный русский офицер, передавший письмо от Нечаева. Он писал, что с отрядом дошел до Шанхая, и просил разрешения приехать ко мне ночью на свидание, которое я дал. После 11 часов вечера приехал Нечаев на автомобиле. Мы познакомились и беседовали почти до утра. Он рассказал, на каких условиях и как был создан отряд. Нечаев сказал, что они смотрят на свое участие в китайской смуте как на временное явление, чтобы ценой его купить право иметь в Маньчжурии постоянный русский отряд, который потом можно будет увеличить и употребить на борьбу с большевиками. Он рассказал о бедствиях отряда, идущего в авангарде Маньчжурского корпуса, сказав, что главная тяжесть боев лежит на русских. Несколько раз он сталкивался со скрытым наружным влиянием и руководством со стороны японцев. Смеясь, рассказал, что, подходя к Нанкину как-то под вечер, его отряд, численностью тогда около 2500 человек^[137], натолкнулся на невероятно упорное сопротивление китайцев. Начальник его авангарда доносит, что продвинуться дальше не может. Нечаев, ничего не понимая и привыкший к тому, что китайцы сразу отступают, когда выясняют стремление противника «дойти до штыка», решает сам проверить, в чем дело. Он пробирается вперед. Неприятель стреляет метко и спокойно. Нечаев ползет в цепь. Впечатление такое, что противник готовится к контрудару. Огонь — очень сильный. Нечаев ничего не может понять, но видит, что сделать ничего не может. Приказывает отряду, как только стемнеет, отползти в тыл. Ночью в тылу отряд Нечаева занимает приличную позицию. Он решил ему дать день отдыха. Днем Нечаеву докладывают, что его хотят видеть два японских офицера. Он их принимает, угощает, беседует с ними. Японцы рассказывают, что у них тут рядом небольшая концессия и из-за опасения, что китайцы ее разграбят, с военных судов свезли на берег две роты и они заняли у нее позицию и что накануне на них наступали китайцы, но китайский отряд был странным. Они никогда не видели, чтобы китайцы так спокойно наступали под огнем и так стреляли. Сошлись почти до штыкового удара, чего они, японцы, очень боялись, считая, что многочисленные «китайцы» их опрокинут. Положение их, японцев, было очень тяжелым, но, к их счастью, «китайцы» ночью отступили. Нечаев понял, какой «китайский» отряд преградил ему путь, но ничего японцам не сказал. Ничего не сказали ему и японцы, но просили его передать, «кому надо», что лучше на Нанкин не наступать, чтобы японские концессии не пострадали… Поговорили, выпили и разошлись. Нанкин тогда наступлением не брался. Его просто «обтекли», направляясь на Шанхай. Но и там было приказано не оставаться и в бои не ввязываться. Нечаев сказал, что на другой день они отступают на север, к Тяньцзину»^[138].

Таким образом, всего полгода понадобилось горстке белогвардейцев, чтобы в корне изменить положение в Китае, разбить «непобедимого» У Пэйфу и возвысить Чжан Цзолина, сделав его главным кандидатом в правители Китая.

Перемирие (март — октябрь 1925 г.). Операции против хунхузов

В течение апреля — сентября 1925 г. на фронте было перемирие. Май — август того же года 1-я Русская бригада провела в городке Таянфу, по данным самих наемников, «в красивой и здоровой горной местности». Однако русским приходилось стрелять и в этот период. Так, 30 мая, по данным коммунистов, «бывшие царские жандармы и белые контрразведчики приняли активное участие в подавлении всеобщей антиимпериалистической стачки в Шанхае»^[139]. Русские также участвовали в экспедициях против хунхузов. Еще в октябре 1924 г. они в первый раз на китайской службе и довольно успешно участвовали в подобной операции. Теперь же, менее чем в 50 километрах от места расположения русских, в деревне Ванянзонцзы появилась банда хунхузов численностью до 450 человек. Так, 20–28 мая 1-я и 2-я роты Стеклова участвовали вместе с китайским полком в их преследовании. В это время был создан 2-й русский батальон подполковника Гурулева, в который вошла и Юнкерская рота. Уже 23 мая он был также брошен на преследование хунхузов. Они прорывались из окружения в район Таянфу. Несмотря на то что хунхузов настигли и изрядно потрепали, ликвидировать их не удалось во многом из-за того, что почти половина русских конников не имела лошадей и не могла поэтому принять участия в преследовании. В результате бандитам удалось прорваться.

Преследование хунхузов ознаменовалось серьезным происшествием. «Отличились» в этом анненковцы, которые зарекомендовали себя в Китае не лучше хунхузов. Кровавые привычки своего атамана они перенесли из России в Китай. Так, отряд Иларьева, подойдя во время преследования хунхузов к огороженному стеной селению Людянлу, приказал его жителям открыть ворота, но жители отказались, опасаясь, что эти конники сами могут быть хунхузами. В то же время они выдали по требованию Иларьева продукты для отряда. Иларьев этим не удовлетворился и приказал всаднику Прудникову залезть на стену и осмотреть город сверху. Тот залез на стену, но был сброшен шестами вниз. При этом откуда-то прозвучал выстрел. Иларьев рассвирепел, приняв это за атаку врага, и приказал дать залп по стене, где находились мужчины этого селения. После этого анненковцы выломали ворота и открыли огонь, как они позднее выражались, «по хунхузам». Последовала короткая схватка, во время которой выстрелом из дробовика получил слепое ранение взводный Леонидов. После этого разъяренные анненковцы наказали все селение. Как говорилось в поступившей потом на них жалобе, в городке было убито 6 человек, в том числе глубоких стариков и девушек. Не менее 13 человек китайцев было ранено. Анненковцы отобрали у жителей 6 винтовок, разгромили две меняльные лавки и похитили оттуда деньги. Нечаев приказал произвести осмотр их личных вещей, и среди них было обнаружено много женского белья и пр. Никто за подобную выходку не понес ответственности, и командование ограничилось лишь тем, что приказало раздать обратно отобранные у населения вещи, заявив, что анненковцы вели себя сами как хунхузы^[140]. За них заступился Михайлов, так как он отлично знал Иларьева и его подчиненных еще по службе у Анненкова.

В июле 1925 г. русские наемники участвовали в третьей экспедиции против хунхузов. Бандиты настолько расширили масштабы своей деятельности, что для борьбы против них, «беспредельной братвы», не признающей «пахана», Чжан Цзучан бросил 5 бригад и 1 полк, в том числе белогвардейцев. При этом Нечаев был назначен заместителем начальника этой операции генерала Чу 20 июля. Русские вышли на эту операцию почти в полном составе по направлению на Павенкоу в сторону города Людо на северо-восток. Всю ночь с 20 на 21 июля белогвардейцы шли в темноте по плохой каменистой дороге. Им предписывался охват района действия хунхузов и быстрое сдавливание кольца. Для этого их направили к городу Шилай. Уже в пути оказалось, что китайские карты были составлены неверно. По выходе из Шилая русские разделились на три части-колонны. Левой колонной командовал Стеклов, средней — майор Размазин, и правой — подполковник Гурулев. Связь между отрядами в условиях гор поддерживалась отдельными всадниками.

Подойдя 25 июля к городку Шихо, русские обнаружили, что местные жители не хотят их туда пускать. Накануне 5-я китайская бригада войск Чжан Цзучана объела этот городок, ничего не заплатив, и жители были озлоблены на всех военных. Но, видя, что русские не делают им ничего плохого, жители Шихо добровольно дали им фураж и еду. Возможно, что на них повлияло распоряжение генерала Чу, согласно которому «против тех двух-трех городов, поведение которых, по отношению к правительственным войскам было недоброжелательным, рекомендовалось принимать самые крутые меры, вплоть до стрельбы по ним из бомбометов»^[141].

Чтобы отвлечь внимание хунхузов и не допустить их преждевременного бегства, командование стало сначала стягивать в район операции воинские части, одетые в штатское. Утяжеляло операцию то, что пошли сильные дожди, вызвавшие настоящие потопы и разливы мелких ручейков в бурные реки. При переправе через один из них русские утопили четыре ящика с пулеметными лентами, причем едва не утонули два человека.

Тогда операция пошла по незапланированному варианту: хунхузы, поняв, что их пытаются уничтожить, пошли на прорыв еще слабого окружения в районе расположения 5-й китайской бригады, которая не охраняла места возможного прорыва бандитов, как им это поручалось. Русским пришлось преследовать бандитов. Первым настиг противника отряд Стеклова. Согласно его донесению от 26 июля в 19 часов 30 минут, он находился тогда «в деревне Ин-ба в уезде И-суй. В деревне Чи-ба я вел с хунхузами бой два с половиной часа, откуда их выгнал. У меня ранен пулеметчик Раздобреев. Хунхузы побросали всех заложников. Хунхузов было до 400 человек». Уже 29 июля в 11 часов 5 минут от Размазина поступило сообщение: «Встретился с хунхузами. Отходят в горы. Спешите. Находимся в 5—10 верстах от Иш-у-Сана на восток в деревнях Ян-де-зон и То-гу-тэ»^[142].

Отходившие от отряда Стеклова хунхузы напоролись на отряд Размазина, который открыл по ним пулеметно-минометный огонь. Хунхузы, которых в этой банде было не меньше 300 человек, разделились на 6 отрядов и бежали в горы, преследуемые русскими. Ежедневно при преследовании белогвардейцами совершались утомительные рейды, каждый более 60 километров по горному бездорожью. Вскоре группы Размазина и Стеклова загнали хунхузов на гору и вступили с ними в бой. Потерь в это время не было, хотя было много заболевших.

Гурулев долго не мог настичь хунхузов. Одной из причин было то, что у него не было хорошего проводника. Проводник, взятый на эту роль Гурулевым в одной деревне, умышленно водил отряд по глухомани, говоря, что «не может найти быстро дорогу». Гурулев приказал выпороть его, и он сразу вывел русских на нужный путь, но время было уже упущено^[143]. Тогда решено было щедро платить местным жителям за услуги проводников. Это помогло, и они больше не обманывали русских, не только выводя кратчайшими дорогами к тому или иному объекту, но и проводя для них разведку^[144].

Несмотря на все попытки, хунхузам не удавалось оторваться от русских. Так, 30 июля русский дозор донес, что хунхузы обедают километрах в пяти от них. Решено было загнать их в мешок с учетом того, что в случае атаки против них они были бы прижаты к 5-й китайской бригаде. Дозоры хунхузов тоже не спали, и они заблаговременно увидели подходивших русских. Под обстрелом они снялись со стоянки и, не отвечая на него, почти спокойно ушли через порядки злополучной 5-й китайской бригады.

На другой день, 31 июля, часть русских сил соединилась у деревни Пейгазон, где за рекой стоял на сопке штаб 1-го батальона с бомбометами. Подойдя сюда, русские натолкнулись на половину банды, которая здесь обедала. «Хунхузы сразу бросились бежать в горы и, под нашим обстрелом, потеряв 3 убитых и 1 раненого, которых они бросили, отошли за перевал». За ними была отправлена погоня. «Эта утренняя стычка с хунхузами показала, что они вконец измотаны и выбились из сил. После боя они, разделившись на два отряда, ушли в горы». Но и сами русские, их лошади были также сильно вымотаны непрерывным преследованием бандитов. Хунхузы прорвались между двумя русскими отрядами, в панике бросая вещи и сбрасывая с себя одежду для более быстрого бегства^[145].

В это время среди русских началась настоящая эпидемия. За короткий срок заболело более 40 человек. Из них не меньше десяти свалились от «солнечного удара». Сами участники рейда писали: «Некоторые уверены, что виновато не солнце, а чай, который приносят жители из деревни и который был ими якобы отравляем. Во всяком случае, от чего бы это ни произошло, но 10 человек всю ночь метались в бреду, а всего лишь несколько часов до того были совершенно здоровы»^[146]. Среди заболевших был и Стеклов.

Через день, 2 августа, обессилевших хунхузов снова догнали, и с ними был сильный бой в районе Тенлючанаха. В этом бою, в котором хунхузы были почти добиты, погибли поручик Леонов и унтер-офицер Тустановский. О том, что бандиты находятся на пределе истощения сил, говорило то, что они бросили абсолютно все вещи, кроме оружия и денег. Согласно донесению, «в последний бой в одном километре от Ма-де-тьезы хунхузы и русские сталкивались настолько близко, что переговаривались между собой, и хунхузы заявляли, что их сумели привести в настоящее тяжелое положение только русские, «ламезы». В этом бою хунхузы оставили 16 трупов, наши — 2»^[147]. По одной версии, Леонов погиб, когда хунхузы выскочили на русских и обстреляли их, смертельно ранив его в живот, по другой — его убил агент коммунистов Скотак, проникший в отряд. Хунхузы смогли уйти в момент ожесточенного боя из-за того, что неожиданно набежала туча, заслонившая собой луну, из-за чего наступила полная темнота, которой бандиты воспользовались для бегства. Этому содействовала пассивность китайских частей. На всем протяжении операции, которая хоть и не завершилась уничтожением хунхузов в этом районе, но нанесла им сильный удар, русские, незнакомые с местностью, действовали намного лучше китайцев, которые эту местность знали^[148].

Бандиты буквально валились с ног перед догонявшими их русскими, но последовало распоряжение китайцев о возвращении и отходе. Причину этого так и не удалось узнать, но впечатление было такое, что кто-то был очень заинтересован в том, чтобы бандитов совсем не уничтожили. Видя это, русские пытались сначала уничтожить хунхузов, а потом выполнить приказ о возвращении, но немедленно последовало еще одно, а затем и другое повторное приказание о возвращении, и наемникам пришлось уходить, фактически выпустив из зубов добычу. Нет никакого сомнения, что следующего боя полностью измотанные хунхузы бы не выдержали^[149].

Казалось, ничто тогда не предвещало темного будущего Русскому отряду. К сожалению, генерал Нечаев имел одну слабость: злоупотреблял спиртным, и этим пользовались его противники. По данным генерала Бурлина, «отряд переживает кризис, и был возможным его внутренний взрыв, но потрясение закончилось тем, что был раскрыт заговор и были расстреляны 1 офицер и 4 солдата. Отряд Нечаева, в силу ли проводимой изоляции китайским командованием или же нежеланием самого Нечаева, совершенно оторван от русской общественности. Он является простым орудием в руках дальновидного Чжан Цзучана, в то время как он мог бы сыграть огромную роль в деле русского освободительного движения при условии системного воздействия с нашей стороны как на командный состав, так и на солдатские массы. Упомянутый китайский генерал ведет в целях ослабления русского командования хитрую политику его разъединения: не мешает увлекаться спиртным и прочими излишествами, поощряет интриги, организован «шпионаж». Это приводит к нежелательной атмосфере внутри отряда и вызывает уход людей из него при первом удобном случае»^[150].

Кампания октября 1925 г. — апреля 1926 г.

Перемирие неожиданно было прервано в октябре 1925 г. нападением войск Сун Чуанфана на мукденцев. Чжан Цзучан, союзник Чжан Цзолина, выступил 21 октября ему на помощь^[151]. Чтобы подбодрить русских, Чжан Цзучан 22 октября присвоил Нечаеву чин генерал-лейтенанта, а Чехову и Кострову — генерал-майоров^[152].

К тому времени нечаевцев насчитывалось 1200 человек^[153]. Сражаться им пришлось против Сун Чуанфана и старого противника — У Пэйфу, вступивших в союз. Уже 23 октября русский разъезд захватил двух вражеских разведчиков, опросом которых выяснилось, что основные силы врага находятся всего в 13 километрах от них в сильно укрепленном городе Кайфын. Но ожидавшегося сражения здесь не произошло: русских экстренно перебросили под Пукоу, где неприятель теснил силы Чжан Цзучана. Возможно, все это происходило из-за того, что, по данным русского командования, «в частях противника служат русские»^[154].

Первые столкновения в конце октября 1925 г. в районе города Сучжоуфу около станций Фундчи, Фуличи и Нансучоуфу для войск Чжан Цзучана были неудачными. Несмотря на то что в этом районе силы Чжан Цзучана насчитывали 35 тысяч человек, они часто обращались в бегство ничтожными по числу и мощи отрядами противника. По данным русских, стоило противнику совершить обход частей Чжан Цзучана, как они бежали. Нередко тысячи солдат Чжан Цзучана бежали из-за обходов одной или двух сотен «маузеристов» врага, не имеющих даже военной экипировки и одетых во что попало^[155].

Новый обход врага кончился почти беспорядочным бегством северян, из-за чего русские были поставлены в тяжелейшее положение. Эвакуации как таковой не было, так как значительная часть войск Чжан Цзучана решила перейти на сторону У Пэйфу, и белогвардейцы попали в окружение. Русские бронепоезда при своем отходе от Сучжоуфу вынуждены были самостоятельно прорываться по пока еще не перерезанным железнодорожным путям. Возможно, это стало причиной, по которой броневики не стали забирать русских пехотинцев и конников. В результате пешие русские, среди которых были раненые, бегали в отчаянии от одного китайского эшелона к другому, пытаясь уехать в безопасное место. Из нескольких эшелонов китайцы их прогнали, но потом пустили в один состав за 3 доллара с человека. Оказалось только, что эти китайцы переходят к У Пэйфу. Они ограбили русских и готовились сдать их в руки врага. Помогло белогвардейцам то, что многие из китайцев не хотели переходить к У Пэйфу. Они подняли панику, бросали оружие и бежали. Начальства нигде не было, и кругом царил хаос. Воспользовавшись этим, русские пошли пешком. Идти пришлось быстро, так как где-то справа шел бой, и попасться противнику в малом числе и с ранеными никому не хотелось^[156].

В это же время русские наемники понесли большие потери в районе самого города Сюйчжоу в столкновении с войсками Сун Чуанфана^[157].

В ноябре 1925 г. отряд Нечаева, находившийся в 400 километрах к югу от Пекина, едва не был уничтожен из-за предательства части войск Чжан Цзолина, которые были подкуплены У Пэйфу. По данным белой контрразведки, этот заговор произошел при активном участии «иностранцев» и коммунистов, заплативших предателям за это 400 тысяч долларов^[158]. По данным с фронта, 16 ноября 1925 г. взбунтовалась 5-я дивизия армии Чжан Цзолина, которая открыла огонь по тылу русской бригады. Накануне эта бригада все время сдерживала наступление войск У Пэйфу^[159].

Гибели отряда удалось избежать из-за болтливости самих китайцев, благодаря которой последствия заговора удалось минимизировать, но предупредить вовремя всех русских не удалось. Из-за этого 2 ноября на станции Кучен погибло 4 русских бронепоезда со значительной частью их команд^[160]. По другим данным, погибли 3 бронепоезда. Этой цифры придерживается русское командование^[161].

По официальной версии, дело было так: «Бронепоездам Кострова было приказано погрузить на себя китайский полк и двигаться с ним направлением на Пукоу до соприкосновения с противником, после чего этот полк должен был, выгрузившись, занять позицию. Один броневик должен был явиться обратно с донесением, а остальные — остаться на позиции. По сторонам пути следования бронепоездов тянулся лес и в нем — небольшие деревеньки. Прошли 2–3 станции, и у заднего бронепоезда испортился паровоз. Он стал подавать тревожные гудки^[162]. Передние бронепоезда остановились, средний взял пострадавший бронепоезд на буксир, и все двинулись назад, так как два бронепоезда уже для боя не годились. Во время обратного движения на пути следования бронепоездов на линии железной дороги взорвался фугас. Из леса по обеим сторонам дороги появились цепи противника, окружившие бронепоезда и начавшие их обстрел. Китайский полк, не вылезая из бронепоездов, начал отстреливаться от противника, а команды броневиков соскочили с них и заняли вокруг позицию, надеясь отбиться. В этот момент китайский полк, сидевший в бронепоездах, начал стрелять по нашим. Бой шел в течение 6 часов. У наших на винтовках не было штыков, но, в конце концов, не видя возможности отбиться от превосходящего во много раз противника, наши бросились в атаку (всего было до 300 человек), часть, совершенно чудом, под командой майора Делекторского, пробилась к своим. Позже вышел полковник Ганелин. Погибли, в числе других, генерал-майор Костров, полковник Букас и капитан Чернявский»^[163]. По данным генерала Ханжина, кроме этих офицеров и генерала, во время этого боя погибли еще как минимум два русских офицера-артиллериста и 40 нижних чинов^[164]. Он оценивал потери нечаевцев за ноябрь — декабрь 1925 г. как «значительные»^[165].

Полковник Котляров добавил, что погиб еще один бронепоезд, который был направлен Костровым до боя к главным силам Русского отряда с донесением. Машинист не увидел, что мост впереди разобран, и бронепоезд свалился в пропасть. Вся его команда, за исключением одного кочегара, который после этого помешался, погибла.

Рядовые участники тех событий говорили следующее: «Я познобил себе пальцы на ногах и был отправлен в Мукденский госпиталь, где, провалявшись около двух недель, был неожиданно переведен во французский госпиталь, откуда, по прошествии 3–4 дней, был экстренно отправлен в Шанхай. Меня первое время удивляло, что бы это все могло значить? Уже в Шанхае я узнал причину такого перемещения от двоих раненых казаков, привезенных из отряда Нечаева. Станичники были из одной со мной сотни. Оказалось, что китайцы, подкупленные агентами генерала У Пэйфу, хотели совершенно уничтожить нашу бригаду. Нас спасла исключительно наша осторожность. У нас было два оренбургских казака, которые великолепно владеют китайским языком. Им было приказано этого никогда не показывать. Метод такой предосторожности был нами заимствован от самих же китайцев. Оренбуржцам удалось случайно подслушать разговор двух китайских солдат о готовящемся нашем поголовном истреблении, и срок исполнения предательского плана уже почти истек. Немедленно же были приняты меры к предотвращению этой гнусной предательской хитрости. У китайцев, прежде всего, было намерение обезвредить боеспособность наших броневиков^[166]. Была послана на их охрану одна полусотня, но было поздно, китайцы налетели на броневики, команды которых совершенно не ожидали нападения от своих же… Поэтому они не оказали почти никакого сопротивления, и одна команда была предательски целиком уничтожена. Правда, во время рукопашной схватки было перебито до 80 человек китайских солдат. Наших погибло до 50 человек. Прибывшая к броневикам полусотня уже попала к окончившейся расправе… Она вступила в бой, и целый китайский полк бросился в панике в бегство. Обозленные предательством, станичники уничтожили при преследовании до 500 человек, немногим удалось избежать заслуженной участи. Броневики были взяты обратно, но один из них был уже сильно попорчен. Из наших, сибиряков, погибло 11 человек. Чжан Цзолин, узнав об этом, принял все меры предосторожности. Китайским солдатам, оставшимся ему верными, было выдано 25 долларов за это. А всем раненым из нашей бригады было выдано по 500 долларов, всем же участникам полусотни, отбившим броневики у мятежников, было выдано по 250 долларов. Теперь Чжан Цзолин с распростертыми объятиями принимает к себе на службу каждого русского. Он только теперь понял, что, не будь у него нашей кавалерии, давно была бы его песенка спета. Во время боевых операций нам платят по 10 долларов ежедневно. Многие, уже заработав деньжонок, решили искать счастья в более миролюбиво настроенных государствах, я тоже думаю уезжать из китайского гама…»^[167]

По данным офицера Зубца, «Костров, Мейер, Букас — все старые офицеры бронепоездов остались на поле боя. Раненого Кострова его соратники несли долгое время на руках под сильным огнем. Он был ранен сразу в обе ноги. Носильщиков выбивали одного за другим. Пулей, попавшей в голову, был, наконец, добит и сам Костров. Его положили на землю, закрыв лицо курткой. Противник после побоища не оставил в живых на поле битвы ни одного человека. Озлобленные упорным сопротивлением, китайцы по одному перекололи, перестреляли, перерезали всех, кто еще был жив и кто не догадался или не смог сам себе пустить заранее пулю в лоб»^[168].

Некоторые исследователи сегодня допускают, говоря об этом, разные вольности и ошибки. Так, А. В. Окороков пишет «о поднятом на штыки Кострове» во время этого боя. При этом он указывает, что тогда же погибли 4 русских бронепоезда — «Пекин», «Шаньдун», «Тайшань» и «Хонан» — и что 300 русских пленных были обезглавлены в Нанкине^[169]. Забегая вперед, надо сказать, что здесь перепутаны два события, произошедшие с разницей ровно в два года. У Кострова в отряде было 240 человек. Если бы произошло так, как пишет Окороков, то никто бы не вышел живым из окружения, при том что, как известно, большая часть костровцев все же спаслась.

По данным майора Штина, отряд русских, бывший в тылу войск Чжан Цзолина, внезапно оказался окруженным врагами: «…их, врагов, была туча, и они принялись расстреливать нас со всех сторон»^[170]. В результате более 200 русских нижних чинов были убиты или тяжелоранеными оставлены на поле боя противнику. После этого он пишет, мучаясь тем, что, вероятно, волновало многих русских наемников: «Мы деремся, несем потери, наши люди погибают, ради кого и чего?»^[171] Во время боя у Кучена часть русских попала к китайцам в плен. По сообщению французов, пленным русским китайцы отрубали правую руку, а один француз, служивший на франко-бельгийской железной дороге в глубине Китая, в частном письме описывает казнь русских после невероятных издевательств… Зная о том, что русским пленным китайцы рубят головы, один поручик, не желая сдаваться, подорвал себя гранатой^[172].

По данным белогвардейских газет, перед началом операций Чжан Цзолина против Фына для усиления боеспособности китайских войск было решено русскую пехоту распылить, придав небольшие русские ячейки по 15–20 человек китайским частям. Такое распыление оказалось роковым. При начавшихся неудачах Чжан Цзолина взбунтовалась и сдалась в плен целая китайская дивизия. Русские, бывшие при этих частях, были или перебиты, или, попав в плен, изуродованы и казнены. При бунте был взорван броневой поезд, а его командир, доблестный полковник Костров, пользовавшийся громадной популярностью и уважением, был убит^[173]. Еще очень многие русские расстались с жизнью за эту кампанию. Были потери и при боях за Тяньцзинь, который пришлось в декабре 1925 г. сдать Фыну. Поначалу отношения Фына с Чжан Цзолином были хорошими, но к середине 1925 г. они стали ухудшаться, что подогревали коммунисты, и вскоре стали враждебными.

Советская пресса раздула катастрофу группы Кострова как разгром всей Нечаевской бригады. Слухи об этом были подхвачены мировыми средствами массовой информации. Не стали исключением и белоэмигрантские издания, например парижская газета «Возрождение». В ее номерах за 17, 19, 20 ноября и 19 декабря 1925 г. были помещены статьи, в которых авторы говорили о тяжелых потерях нечаевцев. Данные потерь колебались при этом от 300 человек до почти полной гибели всех наемников, «за исключением нескольких десятков тяжело раненных», брошенных якобы на поле боя и подобранных иностранными докторами.

Впоследствии, после гибели группы Кострова в начале 1926 г., русскими инженерно-техническими кадрами были созданы на заводе в Цзяннани 4 новых бронепоезда: «Шаньдун», «Юньчуй», «Хонан» и «Тайшань». На бронепоездах этой серии простые вагоны обшивались броневыми плитами толщиной 7 сантиметров. Каждый из этих бронепоездов состоял из 8 «отделений» — бронированных или небронированных вагонов и открытых платформ, имел 9 разнокалиберных орудий и 24 тяжелых пулемета.

В команду бронепоездов входили машинисты, орудийные и пулеметные расчеты, инженерный отряд и отряд прикрытия. Через полгода, летом 1926 г., были построены еще более мощные бронепоезда «Хубэй» и «Чжили» с «улучшенным составом брони»^[174]. Имевшиеся тогда русские бронепоезда входили в два отряда, первым из которых командовал полковник Попов, вторым — полковник Иевлев^[175].

Во время нападения на группу Кострова в Маньчжурии произошел мятеж генерала Го Сунлина против Чжан Цзолина, который едва не кончился крахом маньчжурского диктатора. Мятеж произошел из-за коммунистов, подкупивших Го Сунлина и других китайских генералов, которые действовали в координации с Фыном и У Пэйфу. По мысли коммунистов, после уничтожения главной силы Чжан Цзолина — русских — силы У Пэйфу и Фына должны были добить оставшиеся войска Чжан Цзучана и прийти на помощь мятежникам в Маньчжурии. Советские служащие КВЖД должны были блокировать железную дорогу и не допустить подхода верных Чжан Цзолину войск к Мукдену, где должен был поднять мятеж против своего отца Чжан Сюэлян и генерал Ян Чжоу. Но, несмотря на то что мятеж Го Сунлина начался для заговорщиков удачно, уничтожить белогвардейцев не удалось, и войска Фына и У Пэйфу ограничились лишь взятием Тяньцзиня и дальше продвинуться не смогли. В упорных боях нечаевцы сорвали планы заговорщиков^[176]. Они и спасли положение всей Северной коалиции. Оставшихся без поддержки извне заговорщиков в Маньчжурии разгромили. Так белогвардейцы в очередной раз оказали решающее воздействие на всю новейшую историю Китая.

К газетным сообщениям, особенно о потерях сторон, в том числе русских наемников, приходится относиться с осторожностью, так как они нередко были ложными. Так, потеря русскими кавалеристами нескольких человек во время одной из апрельских атак 1926 г. под Пекином была выставлена английскими газетчиками как «разгром казачьей бригады»^[177]. Но надо с осторожностью относиться и к официальным данным потерь, о которых заявляло русское командование. Так, оно заявило, что на конец 1925 г. общие потери Русской группы составили всего 107 человек убитыми и ранеными^[178], тогда как только за ноябрь 1925 г. реальные потери намного превысили эту цифру. Делалось это командованием из-за того, что оно не хотело «шокировать потерями эмигрантов», опасаясь ущерба для своей репутации, спекуляции этими цифрами недоброжелателями и снижения потока волонтеров.

Сразу после нападения на отряд Кострова разъяренные вероломством китайцев русские 5 ноября 1925 г. перешли в контрнаступление и весь день вели бой с противником, стоивший им 25 раненых. Сражение продолжилось на другой день. По данным его участников, «все утро 6 ноября не переставала артиллерийская канонада и ружейный огонь». Контрнаступление сорвали дрогнувшие китайские части, из-за чего русские оказались неожиданно «охваченными в подкове». В итоге нашим наемникам пришлось отступить, бросив из-за плохих дорог пушки-«хубейки»^[179].

Отступали белогвардейцы по железной дороге, подгоняемые кавалерией врага, не рисковавшей, однако, подъезжать к ним слишком близко, зная о меткости их стрельбы. Отходить пришлось под обстрелом местных жителей, которые переходили на сторону врага. Это была разрешенная Чжан Цзучаном самоохрана, в итоге ставшая стрелять и по его войскам.

Отступали к Сучжоуфу непрерывно полтора дня, пройдя 180 километров и падая с ног от усталости. Долгое время русские почти ничего не ели. В это же время была потеряна связь с войсками Чжан Цзучана. В Сучжоуфу 8 ноября они увидели, что «в городе царила полная анархия, по улицам велась стрельба и всюду — грабеж. Китайские солдаты отнимали у жителей одежду и переодевались в нее. Полковник Куклин^[180] отправился на станцию в депо достать для отряда составы, но паровозы оказались негодными, машинисты отсутствовали. Тут же на станции стоял брошенный нашими войсками броневик — в бою под Фуличи участвовало два бронепоезда. В час ночи 9 ноября двинулись походным порядком дальше на север. Проходя мимо станции, увидели шедший навстречу броневик, освещавший окрестности сильным прожектором. Чей он был, не знали. Выйдя за город, он двинулся назад и прицепил стоявший на станции пустой состав. С броневика нам крикнули: «Свои, держитесь правой линии!» — и броневик ушел»^[181].

Русский конный полк за 11–15 ноября совершил удачную разведку, за которую получил благодарность от командования. Русская пехота перешла в города Таянфу и Тавенкоу к северу от Сучжоуфу. Здесь 26 ноября произошел бой нашего бронепоезда с артиллерией врага, обстреливавшей наши 105-й и Конный полки. В это время пехота и конница противника перешли в атаку, пытаясь обходом зайти русским во фланг и тыл. Но когда они уже угрожали отрезать русский бронепоезд, помогли китайские части Чжан Цзучана — все тот же 55-й полк, который ликвидировал вражеский прорыв. Однако 27–28 ноября русским снова пришлось отражать вражескую атаку. Русский участник боя писал: «Весь день канонада и разведка с обеих сторон аэропланами. Китайское командование предлагало немедленное наступление, русское же, ввиду выгодности наших позиций, настаивало на их предварительном использовании»^[182].

Конный русский полк участвовал в преследовании противника, разбитого генералом Фаном, но пехота получила приказ об отходе к городу Фынсен. Однако на другой день обстановка изменилась, и 29 ноября она перешла в наступление, отбив у противника деревню Хуань Цаньцань.

При поддержке двух бронепоездов 30 ноября русские перешли в наступление на город Таянфу. Противник был разбит и в беспорядке отошел к самому городу, были взяты пленные, вооружение и знамя. Несмотря на этот успех, русских отвели на исходные позиции из-за задержки китайских войск Чжан Цзучана. Наступление на Таянфу возобновилось 2 декабря. Участник того сражения писал: «Упорный бой шел до вечера. На левом фланге противник был сбит, но на правом — 55-й китайский полк принужден был несколько отойти назад»^[183].

Во время удачной атаки Бартеньева и Куклина, которые повели в бой последние русские резервы — комендантскую полуроту, пеший эскадрон конного полка и нескольких всадников, — была захвачена батарея врага из трех орудий и др. Русские заплатили дорого за этот успех — «был смертельно ранен доблестный полковник Бартеньев». Во главе конного дивизиона был поставлен Куклин. Эти бои стоили русским более 100 человек^[184].

Сражение продолжилось 3 декабря. Оно велось по сопкам вдоль железной дороги. В итоге противник был сбит с двух линий обороны. На другой день враг пытался контратаковать и обойти русские фланги, и бой продолжался с переменным успехом. Бой продолжался и 5 декабря. Противник снова пытался обойти русских, но метким артиллерийским огнем нашей батареи и бронепоездов эти попытки были ликвидированы.

6—7 декабря белогвардейцы пытались возобновить наступление. По всему фронту гремела нескончаемая канонада. Поставленная перед русскими задача была выполнена — врага сбили с флангов, фронт выровнялся и был взят Таянфу. За его взятие русские наемники получили от Чжан Цзучана большую сумму наградных денег. Во время боев были ранены генерал-майор Макаренко и капитан Русин. К 10 декабря русские части после упорного боя заняли Тавенкоу, но во время стычки с противником в этом районе 10 декабря русский конный полк потерял двух человек убитыми и нескольких ранеными.

Всего за время боев 26 ноября — 12 декабря отряд потерял 132 человека убитыми и ранеными, что составляло 30 процентов боевого состава Русской группы.

Но в это время отступившая было Народная армия Фына перешла в контратаку против наступавших на Пекин войск Чжан Цзолина. Тяжесть их удара легла на бронепоезд, команда которого состояла из белых русских. Этот поезд пытался ворваться в Пекин, но, получив большие повреждения, отошел назад. В Пекине иностранцами было замечено много пленных, взятых во время последних боев, среди них и русские из армии Ли Чинлина. Эта бригада все время была в головном отряде наступавших на китайскую столицу войск^[185].

С 13 декабря 1925 г. после захвата Таянфу русские боевых действий не вели и только проводили разведку. К Новому году они получили от китайцев щедрые подарки, в том числе и хорошую еду^[186].

К концу 1925 г. положение группы Чжан Цзолина, Северной коалиции, стабилизировалось. Стеклов писал полковнику Тихобразову 13 декабря 1925 г., что «благополучный исход кампании начинает немного проявляться. Одно время положение было очень и очень тяжелое, и крах был очень близок. Теперь, слава Богу, выровнялись и на юге противник отступает. В то же время со стороны Тяньцзина пришлось открыть новый фронт. В общем, вытащили хвост — увязла голова. Настроение же верхов — хорошее и бодрое. Только весьма сложна вся эта китайская неразбериха. Вчерашние враги неожиданно делаются союзниками. В общем, «каша», и теперь мы «починяем китайскую учредилку». Роли меняются. Когда-то и китайцы были в том же амплуа. Совершенно случайно прочитал, что генерал Хрещатицкий был ранен, «починяя учредилку» в Сирии. Когда же, в конце концов, мы займемся собственными делами?»^[187]

Но в это время на горизонте перед русскими грозно замаячил призрак грядущего развала. Положение их осложняется задержками денег. По данным русских офицеров, к началу 1926 г. из-за этого «веру в себя солдат уже потерял»^[188]. Подполковник Карманов так писал в это время своему бывшему сослуживцу о положении своих подопечных: «Я завтра не знаю, кого накормить, фураж есть, а люди будут голодать»^[189].

До 16 января 1926 г. русские находились на отдыхе. К тому времени мятеж Го Сунлина был почти подавлен. В этой авантюре участвовали не менее 600 коммунистов, которые тайком пробрались в Маньчжурию из СССР. Это были военные инструкторы, советники, агитаторы, многие из которых прибыли из Троицкосавского полка^[190].

К Нечаеву 16 января приехали парламентеры врага, в том числе два генерала, которые решили сложить оружие. «Было объявлено 20-го января, что наша группа будет стоять в Вузуне до выяснения обстановки. Началось братание с противником: на их позиции ездил эскадрон Конного полка и был там хорошо принят. Ходили также и одиночные лица. Два наших броневика стояли в это время у самых окопов противника. Все мы по случаю перемирия с У Пэйфу расположились в самом городке. Впереди броневиков путь перед этим был разрушен противником, и 21-го января производилось его исправление»^[191]. С У Пэйфу был заключен мир, и его войска разместились рядом с русскими. Но последние, помня, какую роль сыграл У Пэйфу в гибели группы Кострова, не могли признать таких «союзников» и постоянно вступали с ними в конфликты, которые достигли такой остроты, что в конце января Чжан Цзучан распространил среди русских «приказание командирам разъяснить недопустимость некорректного отношения к офицерам и солдатам армии У Пэйфу, находящимся в расположении группы, с которыми в данное время прекращены военные действия»^[192].

За время отдыха русских в их адрес поступило от населения много благодарственных отзывов об их поведении. Так, 21 января поступило такое письмо от старосты группы деревень Лючалю. В нем говорилось: «Командиру 2-го Русского конного полка и командиру 3-го дивизиона Сараеву: три эскадрона стояли у нас в деревне Сун-шан-чжан ночь и никого не обидели. Все жители, старые и молодые, их не боялись, что сообщаю и своей подписью свидетельствую»^[193]. В другом письме старейшины Лу Лунсяна от 10 февраля говорилось: «65-я дивизия, 2-й конный полк, 3-й дивизион проходил через нашу деревню, ничего не взял и никого не обидел»^[194].

Отдых продолжался всего полтора месяца. В конце января русские снова вступили в бой. Многие из них вели себя блестяще. Примером может служить Карлов, который был принят майором и за проявленные героизм и отвагу меньше чем через месяц стал полковником^[195]. В это время части У Пэйфу обошли группировку хонанцев, поставив ее в тяжелое положение. Но ее разгрому помешал переход на сторону хонанцев генерала Фана с 6 тысячами солдат от Чжан Цзучана. Еще раньше, под Фуличи, он поставил русских в тяжелейшее положение тем, что бежал с позиций, из-за чего они попали в окружение.

Вскоре русских за 12–19 февраля перебросили на Северный фронт против Фына к Линчену. Утром 19 февраля они при поддержке бронепоездов «Шаньдун» и «Хонан» вели бой под станцией Потучен. На левом фланге русская кавалерия ходила в атаку. В результате противник был выбит из окопов и бежал, а русские его преследовали. На другой день под станцией Фенчиакоу русские дали противнику часовой бой, во время которого сбили его с позиций. По свидетельству командования, наемники сражались замечательно. По его данным, «хорошо дрался и пеший эскадрон китайцев под командой майора Лейбы, и смешанная рота»^[196].

На другой день, 21 февраля, выяснилось, что русские так энергично двигались по территории врага, что оказались в его тылу. Тогда они с боем заняли город Чанчжоу. Эта победа была одержана, несмотря даже на то, что «в этот день была страшная буря, ветер с мокрым снегом бил прямо в лицо нашим наступающим частям»^[197]. В итоге русские взяли 200 пленных, 4 орудия, 2 бомбомета и снаряды к ним. Через день, 23 февраля, русские дали противнику новый бой у станции Чинсян. Наемники шли в атаку на врага, занимавшего хорошо оборудованные окопы: «Две роты Стеклова сразу же бросились в атаку, за ними двинулись по железнодорожной линии и китайские части, отвлекая противника»^[198]. Но их китайские напарники действовали слабо. Впрочем, это не помешало русским в очередной раз одержать победу. Бой был недолгим, и неприятель стал отходить к станции Мачан, куда скоро подошли и наши части. Здесь до 26 февраля обе стороны находились на занимаемых ими позициях, ведя лишь артиллерийскую перестрелку.

Со времени выхода русских со станции Линчен ими было пройдено с боями свыше 100 километров. Победы дались им непросто. Особенно сильно пострадали 3-я и Юнкерская роты. Один из русских бронепоездов был сильно поврежден прямым попаданием снаряда и ушел на ремонт. Это сильно ослабило белогвардейцев, так как бронепоездов осталось мало, при том что один из них всегда находился при Чжан Цзучане «на непредвиденный случай». Среди русских было много награжденных за боевые отличия. Так, 19 и 21 февраля сразу 13 солдат из Комендантской полуроты были произведены в следующий чин. При этом особо отличившийся стрелок В. Седов сразу был переведен из рядовых в фельдфебели. Однако такие сведения награжденных скрывают за собой большие потери. За время боев 19–21 и 23 февраля под Чанчжоу и Синсяном только русских пехотинцев и конников было убито не менее 12 человек. Смертельно ранен был полковник Петухов. В числе погибших был командир Юнкерской роты, майор Штин, а также один подпоручик, по двое старших и младших унтер-офицеров. Пропало без вести 6 человек — 1 фельдфебель и 5 стрелков. Ранено и контужено было 119 человек, из которых 28, в том числе 1 корнет, были китайцами. Среди раненых был начштаба 65-й дивизии полковник Карлов, который, однако, остался в строю. Ранены были также практически все русские начальники, в том числе полковники Стеклов и Размазин, а также 9 других офицеров. Ранения получили 5 старших и 6 младших портупей-юнкеров, 1 вахмистр, 14 фельдфебелей, 8 младших и 9 старших унтер-офицеров и 1 ефрейтор. Остальные 35 были рядовыми^[199]. Всего за время февральских боев общие потери русских составили 137 человек, то есть 14 процентов личного состава, а пополнения за это время прибыло лишь 40 человек^[200].

Станция Мачан была взята в конце февраля после непродолжительного, но упорного боя. Историк А. В. Окороков ошибочно считает, что эти события имели место месяцем раньше и что во время их был убит генерал Чехов^[201]. Как известно, Чехов благополучно дожил до января 1928 г. и с позором был изгнан Чжан Цзучаном со службы, речь о чем будет идти впереди. Он ссылается при этом на вранье советского инструктора Примакова и сам делает непростительную ошибку. Примакова можно понять: этим боем руководил он, Ханин и другие коммунисты и свой проигрыш надо было как-то объяснить. Вот он и объяснял в рамках большевистской привычки, что отступить они отступили, но «и сами нанесли врагу большие потери». Примаков писал, что «цепи белых, одетые в китайскую форму, наступали во весь рост, лишь изредка стреляя. В этом молодцеватом наступлении было видно большое неуважение к врагу и привычка быть победителями»^[202].

Русские наемники отличились также при взятии генералом Ли Чинлином в марте 1926 г. Тяньцзиня^[203]. Вслед за этим русские, особенно бригада бронепоездов, отличились при взятии в апреле 1926 г. городов Пекин и Нанькоу, сыграв при этом одну из главных ролей^[204].

К тому времени русские почти вплотную подошли к Тяньцзиню. В начале марта противник пытался отбросить русских от этого стратегически важного центра, столицы провинции Чжили. В эти дни на фронте шла сильная артиллерийская перестрелка. Русских от Тяньцзиня отделял лишь канал, через который 3 марта на их сторону переправилась рота противника, к которой готовились присоединиться другие воинские части врага. Но расширить плацдарм противник не успел, и остатки его роты были быстро отброшены обратно за канал. За доблесть в бою 1 и 3 марта в приказах по армии были отмечены и награждены только офицеров и унтер-офицеров 43 человека. Особенно отличился среди них майор Люсилин.

Русские сами 4 марта перешли в наступление и сбили противника с занимаемого им вала, прикрывавшего Тяньцзинь. Однако оно не было удачным, так как русский отряд особого назначения всего лишь в 30 штыков, охранявший проход с моста через канал на русскую сторону, не выдержал контрудара противника и отступил. Воспользовавшись этим, враг нанес удар во фланг 5-й и 6-й русским ротам. Из-за этого в русском наступлении произошла заминка и последовало отступление. От вражеского флангового пулеметного огня наемники потеряли не меньше 40 человек, причем в суматохе оставили противнику не только своих убитых, но и нескольких раненых. «Убитые и раненые были подобраны противником, который не преминул выказать свое зверство: одного раненого китайцы прикололи, а остальных повесили; убитых же, издеваясь, приставили к деревьям»^[205]. Вполне возможно, что среди этих потерь были и пленные. Было получено такое сообщение 13 марта 1926 г. от английского журналиста газеты Morning Post: «На днях по Тяньцзину провели двоих белых русских, взятых в плен войсками «Народной» армии. Несчастных вели по городу полуголыми. Перед казнью они подвергались пыткам. Командование «Народной» армии заявило, что оно будет казнить всех пленных русских. Такое жестокое отношение к русским не мешает ему пользоваться услугами большевиков…»^[206]

При этом во время боя в воздухе кружил вражеский аэроплан, бросавший на русских бомбы. Вскоре к нему присоединились еще несколько крылатых машин, и положение белогвардейцев еще больше осложнилось. Зенитных пушек и пулеметов у наших не было, и они били по самолетам врага из винтовок. Через некоторое время для стрельбы в воздух установили на специальную платформу 75-мм орудие. И все же китайцев удалось отбросить на исходные рубежи. Ночью русские позиции китайцы освещали прожектором, не давая спокойно спать, а утром 5 марта приступили к бомбардировке авиацией и артиллерией. На другой день, 6 марта, противник пытался атаковать русских, и атаки были настолько сильными, что временами казалось, что наши окопы будут оставлены и придется отходить. В это время русские бронепоезда вели активную перестрелку с артиллерией и бронепоездами неприятеля, однако у них быстро кончились боеприпасы, и к концу того же дня они стреляли очень редко, лишь тогда, когда зарвавшийся враг подходил к стратегически важному мосту вплотную. Во время этого боя был снова ранен Стеклов, а на бронепоезде был убит майор Штейман. Было установлено, что у противника — русские артиллеристы^[207].

Следующие два дня, 7 и 8 марта, на фронте было «затишье», во время которого китайцы продолжали обстреливать и бомбить русских. Враг 9 марта пытался сбить белогвардейцев с позиций, но помогли китайские части Чжан Цзучана, и наступление было отбито. Однако 10 марта «большой колонне противника удалось обойти наше расположение и выйти в наш тыл»^[208]. Для исправления ситуации были отправлены 55-я китайская бригада и два русских бронепоезда, которые вместе с 65-й дивизией разбили врага и только пленными взяли тысячу человек. При этом было захвачено 3500 винтовок и 100 маузеров.

Для усиления огневой мощи русских в связи с ожидавшимся штурмом Тяньцзиня Нечаеву 11 марта были приданы 4 бронепоезда.

Однако враг не дремал и предпринял смелую попытку уничтожения Русского отряда. В ночь на 15 марта между русским отрядом особого назначения и Комендантской полуротой в тыл русским прошла на полтора километра колонна противника. Она приблизилась к стратегически важной железной дороге, где стояли русские бронепоезда, команды которых ничего не подозревали о вражеском прорыве, и заняла деревушку поблизости от нее. Это грозило нечаевцам потерей бронепоездов и полным разгромом. В этой деревушке противник разделился на две части. Одна двинулась к штабу Русской группы, а другая — на юг, к железной дороге, где заложила фугас, чтобы подорвать полотно и отрезать бронепоезда. Русские заметили противника только в этот момент. И хотя противник находился недалеко от штаба, Нечаев не растерялся. Была объявлена тревога и вызваны резервы. С их помощью врага контратаковали, причем впереди белогвардейских цепей шел сам Нечаев с одним стеком в руке. Противник, ожидавший паники у нечаевцев, вместо этого получил отпор. Он попал в полуокружение и стал отходить. В этой колонне было 500 отборных солдат противника, которые заняли одну деревушку и пытались отбиваться, но не выдержали русского удара. Часть из них была убита во время перестрелки, другие потонули в канале, когда пытались бежать к своим. Небольшая их часть заняла там две фанзы, «отстреливалась до последней возможности и, не пожелав сдаться, сгорела в них, так как вся деревенька была подожжена»^[209]. Это могли быть коммунисты из СССР. Они, будучи отрезаны от своих, знали, что в случае пленения пощады им не будет. Китайцы такого упорства никогда не проявляли. При этом днем русскими у деревни Тунхуансян был сбит аэроплан и захвачены двое летчиков.

Другая, меньшая часть колонны отступала от «железки» вдоль канала к северу. Она не заходила в деревеньку, где отбивалась большая часть их отряда. Ее преследовали 6-я и Юнкерская русские роты во главе с Нечаевым, который, видя, что большая часть первой колонны надежно блокирована, бросился ликвидировать отряд, пытавшийся уничтожить бронепоезда. И тут китайцы напоролись на огонь развернувшейся с фронта 1-й Русской роты, у них началась паника, и под губительным русским огнем они бросились в канал, где многие утонули. Из всего отряда в несколько сотен бойцов, прорвавшегося той ночью в тыл русских, спаслось человек пятьдесят^[210]. Бой продолжался весь день. Во время его в начале седьмого вечера, находясь в цепи 6-й роты, во время атаки, в обе ноги был ранен сам Нечаев. Его заменил генерал-майор Малакен. В том бою было убито 8 русских, в том числе 1 офицер и 1 фельдфебель. Ранено было 44 человека, в том числе 4 офицера, 2 младших портупей-юнкера, 7 фельдфебелей, 3 младших и 1 старший унтер-офицер^[211]. Если бы не личная доблесть самого Нечаева, исход боя мог быть совсем иным. Однако за это пришлось заплатить очень дорого: Константин Петрович после этого на целых полгода был прикован к больничной койке^[212].

Вообще, отмечая впоследствии, во время перемирия, начавшегося в мае 1926 г., вторую годовщину создания русской группы войск на китайской службе 28 сентября 1926 г., генерал Чжао отметил, что от небольшого русского отряда, открывшего эпопею русских воинов на китайской земле, из-за потерь осталось совсем немного людей^[213].

За отличия в боях 18 марта были произведены в следующие чины 18 человек. За разгром врага 24 марта и захват трофеев, в том числе двух пулеметов «Виккерс», следующие чины получили еще 23 человека^[214]. За другой победный бой в конце марта было повышено в чине еще 7 человек, в том числе Куклин, который стал генерал-майором^[215].

Деморализованный разгромом 10 и 15 марта, противник сдал Тяньцзинь. После этого с 24 марта русских наемников перебросили на Пекинское направление. Всего за март русские потеряли 256 человек. Таких потерь за месяц боев наши наемники еще не имели. Войдя в Тяньцзинь, нечаевцы выместили свою злость на враждебных Северной коалиции китайцах. По данным советника СССР в Китае В. М. Примакова, который, несомненно, сгущал краски, «белые части китайской армии пользовались дурной славой, совершая массовые уголовные преступления. Свирепые, опустившиеся люди, они имели в Китае плохую репутацию. Обычно им поручали взять какой-нибудь город, который на несколько дней отдавался в их распоряжение. Город они подвергали жестокому разгрому. Захватив Тяньцзин, белогвардейцы отметили свою победу кровавыми расправами. Летом 1925 и в начале 1926 г. они расстреляли демонстрации протеста против расстрела англичанами манифестации 30 мая 1925 г. и разгромили профсоюзы в Шанхае, Мукдене и других городах Китая. Население и китайские солдаты с ненавистью и презрением относились к ним как к наемникам без чести и совести. Только жесткая палочная система поддерживала дисциплину этих «белых хунхузов». В атаки на революционные войска они шли пьяными, заросшими, одетыми в китайскую форму». Такая оценка своих противников традиционна для коммунистов: себя они выставляют этакими праведниками, а своих противников демонизируют, тем более что Примаков и К^о опозорились перед «китайскими товарищами», будучи наголову разбиты горсткой белогвардейцев, которых они, по их хвастливым заверениям перед Фыном, недавно вышвырнули из России.

В начале апреля русские участвовали в наступлении на Пекин, которое велось Северной коалицией без особой активности. В результате нечаевцы продвинулись на небольшое расстояние. Это наступление было очень трудным и стоило нечаевцам больших потерь. По сообщению от 11 апреля 1926 г., «2-я бригада из белых русских в армии Ли Чинлина ведет ожесточенный бой за переправу через реку Хай в 7 километрах к юго-востоку от Фенгтая. До сих пор все попытки пересечь реку русским не удавались ввиду большого упорства частей «Народной» армии. Обе стороны понесли большие потери. К ночи 8 апреля войска Фына были вынуждены отойти на 6 километров от Ванг Суна. Но они упорно продолжают сопротивляться натиску Русской бригады»^[216]. По данным иностранных журналистов, некоторые русские попали к фыновцам в плен. Об этом говорит сообщение 15 апреля 1926 г. американского журналиста газеты Chicago Tribune. В отношении этого сообщения газета «Либерте» выражала сомнения по поводу его достоверности. Однако сообщения об этом упрямо повторялись: «Издевательствам подвергаются русские, взятые в плен «Народной» армией из войск, наступающих на Пекин. По приказу китайского командования, несчастным пленным продевалось кольцо в нос, и водили по городу на веревках, как верблюдов»^[217]. По уточненным данным, число таких пленных определялось в 30 человек. Их привязали к одной палке, глумились над ними, после чего убили.

На фоне этого все сильнее проявлялись тревожные симптомы неблагополучия среди русских, например дезертирство наемников из частей или госпиталей, не выдержавших тяжелых условий службы^[218]. Кроме того, многие увольнялись, и положение было настолько тяжелым в этом отношении, что русские части таяли из-за этого на глазах. В итоге генерал Малакен запретил увольнения. Сделать это теперь было можно только по постановлению врачебных комиссий^[219].

За победы русским приходилось дорого платить. Только за период 6 — 15 апреля в русских пехотных и кавалерийских частях было убито 9 человек, в том числе полковник Клюканов и 2 офицера, а также 1 старший портупей-юнкер, 1 вахмистр и по 1 старшему и младшему унтер-офицеру. Ранено было 60 русских. Из них было 13 офицеров, 14 фельдфебелей, 2 старших и 1 младший портупей-юнкеры, 4 старших и 7 младших унтер-офицеров^[220]. Всего же за этот период потери русских наемников составили 84 человека^[221]. При анализе общих потерь за март — апрель 1926 г. русское командование получило данные, что потери Русской группы составили 42 процента личного состава.

Только в течение 20 и 21 апреля за боевые отличия было произведено в следующий чин 45 русских. Особенно отличился Савранский, ставший майором^[222]. Конный полк русских также действовал успешно, но в отрыве от остальных частей 65-й дивизии, в составе китайских частей генерала Лю.

В конце концов русские наемники наголову разбили армии Фына и его генерала Куо Мийчунга^[223]. При этом, по данным генералов Глебова и Лукомского, в их войсках, особенно во 2-й армии последнего, находились составленные предателями Белого дела Гущиным и Ивановым-Риновым отряды из белогвардейцев, обманутых ими. По их данным, эти отряды вышли на фронт не позднее декабря 1925 г. и находились «под начальством красных курсантов»^[224].

Так или иначе «война была блестяще закончена в апреле 1926 г. победой над войсками Фын Юйсяна и взятием Пекина»^[225], который пал благодаря белогвардейцам.

Эта победа стала возможной во многом и из-за того, что значительная часть сил Фына увязла в столкновении с «красными пиками», или хун-ченхуями, и не могла помочь тем силам, которые сражались на Тяньцзиньском фронте.

Но реально боевые действия прекратились лишь в начале мая 1926 г. Русским пришлось преследовать отходящие разбитые части Фына. Об одном из таких эпизодов свидетельствует пекинский корреспондент «Дейли мейл». Он выехал на русском бронепоезде на фронт к городу Нанькоу, расположенному в 30 километрах к северо-западу от Пекина. Поезд состоял из шести вагонов с локомотивом посередине. Приблизившись к Нанькоускому проходу, где в свое время Народная армия построила много укреплений, поезд стал обстреливать ее расположение, причиняя ей ущерб. Чтобы задержать движение поезда, противник, нагрузив три вагона камнями, пустил их навстречу поезду. Когда этот движущийся барьер, достигший большой скорости, приблизился почти на 300 метров к бронепоезду, сначала он сбросил скорость, а потом помчался дальше. Русский офицер, командир бронепоезда, видя надвигающуюся опасность, приказал дать задний ход. Столкновения все же не удалось избежать, хотя толчок и не был слишком сильным, так как поезд уже отходил. Один его вагон был испорчен, при этом пострадало семь русских. Получил ушибы и английский корреспондент. Отцепив этот вагон, бронепоезд благополучно прибыл в Пекин.

Эта, как и другие атаки бронепоездов без поддержки пехоты и конницы, по данным иностранных корреспондентов, «до сих пор не дали никаких результатов. Это объясняется тем, что ему приходится действовать в гористой местности, которую сравнительно легко защищать»^[226]. Но все-таки войска Фына были разгромлены.

Воевали русские наемники в тяжелых условиях. Об этом свидетельствует тот факт, что мастерская по ремонту орудий и стрелкового оружия была создана лишь в мае этого года, до этого оружие ремонтировали своими силами или воевали с неисправными стволами^[227].

Несмотря на это, русские тогда в основном старались поддерживать хорошее отношение к китайскому населению. Об этом свидетельствует старейшина деревни Тацоцин Чжан Сечин в донесении от 5 марта: «Командир 2-го Конного полка 65-й дивизии с полком стоял 5 дней в деревне. Видя дисциплинированных солдат, население их хвалит и очень жалеет, что не может дать подарков, а потому и сообщает, что они вели себя хорошо»^[228].

Остаток 1926 г. стал временем зенита славы как Русской группы, так и Чжан Цзолина с Чжан Цзучаном. Фын, войска которого были разбиты русскими, исчез с политического горизонта Китая на целый год. Добить его помешали разногласия между союзниками-маршалами и недостаток финансов^[229]. Тем не менее Северная коалиция еще больше упрочила свое влияние в Китае. У Пэйфу окончательно утратил свое былое влияние.

Перемирие (май 1926 г. — февраль 1927 г.). Дело Малакена и Карлова

В начале мая боевые действия на фронте практически прекратились. Журналист Ильин в конце июля пишет: «Сейчас на фронте — затишье. В районе Нанькоуского прохода, дальше в горах, среди густо нагроможденных скал и сопок, занимают позиции армии Чжан Цзолина и У Пэйфу. В резерве — русские. В критические моменты прорывов положение спасают «ломозы». Так было и в последний раз, когда на левом фланге часть войск У Пэйфу, ранее служившая у Фына, снова перешла к нему. Тогда двинулись «ломозы» и положение было восстановлено. В этом месте фронта идет редкая перестрелка, курсирует по железнодорожной линии, идущей на Калган, русский броневик, обстреливая расположение неприятеля. Войска Фына сильно окопались в этом месте, создав линию укрепленных позиций»^[230].

Для русских, большая часть которых была отведена с фронта, перемирие означало не только прекращение потерь, но и снижение жалованья, которое им стали выдавать по ставкам мирного времени^[231].

В это время, в связи с отсутствием Нечаева, находившегося около месяца при смерти, старшие русские офицеры решили поделить власть. «К Нечаеву никого не пускали. Ранение <…> не прошло для него даром. Одна нога поправилась быстро, но другая, в которой была перебита кость, не поправлялась. В здоровом организме дело кончилось бы пустяком, но у Нечаева все пропитано водкой, и поэтому дело затянулось. Появилось омертвение пальцев и кончилось дело тем, что ему отняли ногу до колена, но и то запоздали, так как после операции он был на пороге смерти»^[232]. Но не вражеские пули и снаряды, а действия своих же русских едва не свели Нечаева в могилу. Стоило ему лечь в госпиталь, как его противники решили устранить с командных постов его соратников, что едва не привело к расформированию русских частей в китайской армии. По словам Тихобразова, «известие о «перевороте» в дивизии довело несчастного Нечаева до удара и частичного паралича»^[233].

Еще не был взят Пекин, но, пока русские истекали кровью в неравной и героической борьбе, в Цинанфу, в ставке Чжан Цзучана, произошли события, которые самым пагубным образом отразились на судьбе наемников. В это время его советник, Меркулов, решил стать на место Нечаева, воспользовавшись беспомощным состоянием Константина Петровича^[234]. Меркулов был подобен ничтожному шакалу. Он, когда «лев был в силе», мог только выть на него издали, но, когда тот был при смерти, решил его загрызть. В мирной обстановке интриги между русскими выплеснулись наружу. Возможно, что они разжигались чекистами для уничтожения Русского отряда.

Уже во второй половине 1925 г. русские офицеры отмечали интриги в своей среде. Так, Стеклов в конце декабря того же года с горечью пишет: «И меня старались сделать большевиком. Кто же? Свои офицеры, Нечаев, которому я как никто был предан. Здесь определенно вырисовывается работа «кирилловцев»^[235]. Красные же, учтя момент, использовали их, чтобы разваливать нас. Как мало стойких убежденных людей, когда собственное «я» полностью отсутствует и слабо вырисовывается в винных парах. Вот наша жалкая действительность да плюс к этому большие потери»^[236]. Интересно заметить, что до 90 процентов личных документов одного из главных действующих с весны 1926 г. в этих интригах лиц, Тихобразова, посвящено именно этому печальному явлению^[237]. Он так говорил об интригах в борьбе за власть и должности: «Вопрос стоит очень просто: мы боремся за возможность лучшего существования, кто нам в этом мешает, с тем будем вести борьбу»^[238].

Журналист Ильин во время своего визита в отряд Нечаева пишет: «Михайлов поведал о непримиримых интригах и вражде между ним, Нечаевым и Меркуловым. Нечаева любят солдаты и офицеры, и потому он держится, зато Михайлов и Меркулов его терпеть не могут. Хорват прекрасно отдает себе отчет в интригах, существующих в группе. Меркулова он считает за самого низкого жулика и авантюриста. Как это все ужасно! Дерутся чудесно, храбры, выносливы, кажется, с этой горстью можно весь Китай завоевать, но… интриги и грызня губят все! Хорват рассказывал, что один немец ему говорил, что если бы немцам удалось сформировать у какого-нибудь китайского генерала группу, подобную Нечаевской, то весь Китай был бы в руках Германии и немцев! Боюсь, что это так!»^[239]

Но Нечаев, одержавший на поле боя в Китае победы, коренным образом изменившие его историю, по наблюдению современников, годился лишь для «штыковых» атак, но против интриг Меркулова держался с трудом. Не был Константин Петрович готов к подлым «кабинетным» ударам со стороны своих же… Ильин пишет: «Разговор заходит вокруг Меркулова и Нечаева. Иванова^[240] презрительно именуют «содержанкой». Михайлов говорит, что Нечаев своей глупой смелостью и бравадой совершенно не жалеет людей, кладет сотнями, жертв — масса, когда, наоборот, задача отряда — стоять как бы над китайскими частями, руководить ими и поддерживать в них дисциплину. Возможно, что в этом и есть доля правды»^[241]. Понятно, что это было лишь стремление очернить Нечаева, ведь какая война без жертв, к тому же в Русскую группу шли не только из идейных соображений, но и за деньги. А кто будет их платить, если нет побед, для которых необходимо геройство?

При встрече с Ильиным Меркулов «стал жаловаться на безденежье: «Гроша ломаного нет!» Затем: «Конечно, это между нами — ничего из этой затеи с Русской группой не выйдет! Сволочь все! Сброд! Всем советую — если кто имеет 30 долларов в месяц на какой-нибудь службе, пускай сюда не идет!» Недурно работает для организации Русской группы, во главе которой стоит! Если, спрашивается, подает он такие советы, как глава ее, то как же можно рассчитывать на приток охотников?! Меркулов делает, вернее, устраивает свои дела, богатеет, имеет контору в Мукдене, Тяньцзине, где во главе его сын; арсенал в Циндао, где во главе — второй сын. Наконец, здесь, в Цинанфу, для армии им выстроен завод, делающий сапоги и обмундирование, во главе которого — его друг, инженер Соколовский. Третий сын, самый беспутный, устроен майором и состоит штаб-офицером для поручений при отце, т. е. ничего не делает, получает жалование — и только. Таким образом, Меркулов вернул с барышами вложенные деньги. Наслаждается недурным положением. Упоен властью и тем, что его зовут «превосходительством». И даже своего придворного шута и борзописца, Иванова, имеет, которого может ругать трехэтажным матом и приказывает писать то, что ему, Меркулову, угодно! А Русская группа, как в свое время армия Приморья, не получает по 3 месяца жалования!»^[242]

И стоило Нечаеву уйти лишь на некоторое время из отряда, как его противники перессорились между собой. В мае 1926 г. генерал Малакен и начштаба полковник Карлов отказались подчиниться Меркулову. Дело в том, что боевые офицеры не могли подчиниться человеку, не имевшему к армии никакого отношения и постоянно дискредитировавшему русских перед китайцами. К тому времени, по данным генерала Бурлина, между Нечаевым и его заместителем Малакеном давно была вражда. При этом последнего поддерживали Меркулов и Михайлов. Дело в том, что Михайлов был зятем Меркулова, и многое поэтому здесь объяснялось родственными связями. При этом Малакен несколько раз пытался подвинуть Нечаева и занять его место. Бурлин справедливо считал поэтому, что «в отряде Нечаева не все гладко»^[243].

Но с уходом Нечаева главным врагом Меркулова стал Малакен. Михайлов для дискредитации последнего стал распространять провокационные слухи, что, по данным контрразведки, в конце 1925 г. Малакен планировал по заданию предателя Гущина поднять восстание в Нечаевском отряде, убить самого Константина Петровича и перейти к Фыну^[244].

Вряд ли такие данные стоит рассматривать серьезно, ведь Михайлов и Меркулов в борьбе за власть не гнушались даже такими обвинениями. По делу работы Гущина в отряде Нечаева было проведено расследование, после которого подпольная сеть была ликвидирована, и в случае причастности к ней Малакена он был бы раскрыт.

Меркулова Малакен и Карлов считали виновным в финансовых махинациях с деньгами, предназначенными для уплаты жалованья, о чем и заявили. За отказ подчиниться ему они 21 мая были отстранены от командования и арестованы, причем Карлова китайцы приковали к столбу цепями. По словам полковника Тихобразова, пытавшегося лавировать между враждующими группировками, тогда сторонника Меркулова, «Малакен и начштаба 65-й дивизии Карлов, то ли отупев окончательно от пьянства, то ли находясь под покровительством Нечаева, стали открыто нападать не только на Меркулова и Михайлова, но и на некоторых китайских генералов и даже на самого Тупана Чжан Цзучана. Пока русские ругались между собой, китайцы мало на это обращали внимания, и это даже казалось им выгодным, так как русское единение в их глазах представляло некоторую опасность»^[245].

В то же время письма того же Тихобразова представляют Малакена совсем иным человеком. Согласно им, Малакен активно боролся против пьянства у русских. Исчерпав все методы борьбы с ним, он приказал уничтожить запасы водки в русских частях. Этим самым он задел финансовые интересы адмирала Трухачева, советника Меркулова и командира китайской бригады 65-й дивизии генерала Чжао, которые делали на поставках алкоголя крупные деньги, и уволить его решили во многом из-за этого^[246].

Действия Малакена и Карлова обусловливались не только личной враждой с некоторыми русскими и китайскими начальниками, но и нежеланием иметь под боком часть из китайцев, доказавшую ранее свою ненадежность, а также справедливым стремлением добиться уплаты задержанного жалованья. В этих условиях Малакен расформировал китайскую бригаду генерала Чжао, входившую в 65-ю дивизию. Однако вместо поддержки действий своих же русских, требовавших не только улучшения их положения, но и выполнения обещанного китайцами, Тихобразов, Меркулов и Михайлов потребовали от Чжан Цзучана устранения Карлова и Малакена. Даже по тем документам, которые оставил Тихобразов для своего обеления, это было сделано очень подло, руками китайцев, того же генерала Чжао, который имел на Малакена и Карлова личную обиду^[247]. А сделано это было в первую очередь для того, чтобы устранить опасных конкурентов, пользуясь отсутствием Нечаева, и самим занять их места.

По словам Тихобразова, «Тупан не сразу на это согласился, очень извелся, что у русских все время какие-то дрязги, и чуть не расформировал всех. Вначале он приказал казнить Малакена и Карлова, но его удалось от этого отговорить, сказав, что их только нужно выслать из Шандуна. Их вызвали к нему в штаб, где у них отобрали оружие, а их самих арестовали и связали»^[248]. После этого они были отправлены в тюрьму, где подверглись пыткам. Малакен, не выдержав, был вынужден признать Меркулова главнокомандующим и был освобожден из-под ареста и назначен впоследствии на некоторое время начальником дивизии. Зато дело упрямого Карлова вызвало много шума. Китайцы, зная его авторитет среди нечаевцев, опасались его мести и хотели опального начштаба убить в обстановке секретности^[249]. Однако сами русские отговорили их от этого, опасаясь восстания всей Русской группы, так как среди белогвардейцев был очень высок авторитет Карлова, видного каппелевца, прославившегося своей доблестью еще во время Гражданской войны в России. Опального начштаба были вынуждены освободить и выслать из Шаньдуна. Противники Нечаева воспользовались этим, чтобы сделать «зачистку» от его сторонников, уволив многих из них, в том числе и Куклина^[250], который, однако, впоследствии вернулся. Но ожидаемого эффекта расправа с нечаевцами не принесла. Русские из-за таких эпизодов все больше теряли авторитет в глазах китайцев. Поэтому нередко на их места назначались китайские офицеры и генералы. Так, после дела Карлова — Малакена пост начальника 65-й дивизии занимал до возвращения Нечаева генерал Чжао^[251]. Тихобразов же, подсуетившись, стал при нем начальником штаба.

Видя все это, Чжан Цзолин приказал Чжан Цзучану броневую дивизию русских бронепоездов взять под китайское командование^[252]. На это место «заговорщики» планировали выдвинуть Чехова, но он «в нужный момент, когда шли пертурбации, спасовал перед китайцами и упустил бронепоезда, которыми теперь стал командовать Чжао»^[253].

Чехов остался на второстепенных ролях: он командовал лишь одним из двух броневых дивизионов и был приравнен к почти неизвестному китайскому генералу Лю Шианю^[254]. Впоследствии здесь был образован еще один броневой дивизион, и значение Чехова еще больше упало. Таким образом, ограниченный захват власти в Русской группе кончился не так, как этого хотели Меркулов и К^о.

Несмотря на это, Чжао проводил ограниченные мероприятия, которые были полезны русским, например, в июле 1926 г. он ходатайствовал перед Чжан Цзучаном ввиду удорожания жизни повысить русским оклады^[255]. Видя усиление среди белогвардейцев агитации против службы из-за отсутствия заботы об инвалидах, Чжао решил исправить ситуацию. По его инициативе для пострадавших русских на китайской службе организовали лечение, стали изготавливать протезы, устраивать при частях и заботиться о них^[256].

Но, несмотря на то что Чжао сделал для русских много хорошего, это были во многом попытки как-то сгладить недовольство, которое проявляли к нему русские наемники, и попытка бросить им дополнительную небольшую кость не могла устранить имевшиеся у них негативные моменты, грозившие в боевых условиях нанести боеспособности Русской группы серьезный ущерб.

Возвращение Нечаева

Когда Нечаев оправился от ранения, он сразу поехал в Русскую группу, но ехать ему пришлось не в отдельном вагоне, подобающем его рангу, а в простом поезде. Это говорило о том, что прежнее влияние им было утрачено. Приехав в Цинанфу, он обнаружил, что Чжао не торопится сдавать ему должность, и некоторое время он был «за штатом», так как китайцы «забыли» издать соответствующий приказ об его назначении на прежнее место^[257]. Это было весьма символично и свидетельствовало о потере прежнего влияния за время его нахождения в госпитале. Этому положению Нечаева содействовали и его русские недоброжелатели. Однако Чжан Цзучан, проводя смотр, по признанию Тихобразова, увидел, что противники Нечаева даже не смогли нормально показать ему свои подразделения^[258], чего при Константине Петровиче не было. Это произошло, по описанию Тихобразова, так: «3 октября 1926 г. — смотр — скандальное представление 165-й бригады — дети и старики. Наши, 105-й полк, плохо выправлены. Вообще, впечатление гадкое. И это при том, что пыли было много, и она скрашивала все дефекты. Тупан отказался от ужина»^[259]. Это привело к тому, что Нечаев буквально через день после этого получил прежнюю должность. После этого он сразу стал наводить порядок и назначать на важные посты своих людей, к числу которых принадлежали Стеклов и Смирнов.

Интересно то, что общественности передавали происходившее у нечаевцев в розовом цвете. Например, в парижской эмигрантской газете «Возрождение» об этом писали так: «Дивизия, понесшая значительные потери в боях под Пекином и Нанкоу, теперь пополнена, реорганизована и перевооружена, причем ее артиллерия получила совершенно новые пушки. Маршал Чжан Цзучан в первой половине октября произвел ее частям инспекторский смотр. Все русские части представились в блестящем виде. Был показан полный цикл всех строевых занятий и полевая подготовка войск. Конвойная сотня подполковника Танаева блеснула прекрасной выучкой всадников, отличной выездкой лошадей и лихим сотенным учением. Традиционная казачья джигитовка, рубка и уколы пиками, вызвали всеобщее восхищение. Второй конный полк В. С. Семенова, в составе 6 сотен с пулеметной командой, проделал полковое учение «по сигналам» и «в немую», завершенное стремительной атакой в конном строю. Во время учения маршал несколько раз благодарил полк. Отлично представилась Военно-Инструкторская школа под командой Тарасова, показавшая наступление боевого порядка роты, начиная с дальних дистанций и кончая штыковым ударом. Кроме того, юнкера этой школы продемонстрировали образцовые примеры гимнастики и фехтования. В пехотных частях было обращено особое внимание на маневрирование, применение к местности и метание ручных и ружейных гранат. При этом наибольшее искусство в метании гранат проявили «гренадеры» 105-го пехотного полка. В речи, обращенной к юнкерам, Чжан Цзучан подчеркнул, что с занятием Тяньцзина, Пекина и Калгана борьба с большевиками не кончилась и что он считает своим долгом бороться с ненавистным врагом, где бы он ни появлялся, до полного его уничтожения. Точно так же Чжан Цзучан отметил жертвенное служение «горсти русских храбрецов», продолжающих активную борьбу с большевиками с оружием в руках вместе с его войсками. Наблюдая русские части в бою и в мирной жизни, маршал всегда восхищался величием русского духа, крепостью воинской дисциплины, сознанием долга и корректным отношением их к мирным жителям. Он уверен, что, пройдя через горнило несчастий, русские воины станут еще сильнее и этот «русский дух» в них никогда не погаснет. Обращаясь к русским конным частям, Чжан Цзучан сказал, что они с честью поддержали славные традиции старой русской конницы, которая, по справедливости, считалась лучшей кавалерией в мире. «Большое Вам, русские, спасибо!» — такими словами маршал закончил свое обращение к русским частям. По старому русскому обычаю, все части, бывшие на смотре, получили денежные награды»^[260].

Но все это было обыкновенное «очковтирательство», рассчитанное на публику. Как видно из вышеизложенных документов, ситуация была обратна той, что рисовали газетчики. Реально положение было очень серьезно и говорило о том, что при столкновении с более мощными, чем раньше, противниками русские не выдержат. Этому способствовали допущенные в отсутствие Нечаева злоупотребления. По признанию Тихобразова, Нечаев нашел их действия — Михайлова, Меркулова, самого Тихобразова — разваливающими Русский отряд. Главная цель меркуловцев по устранению Нечаева не была достигнута, что во многом было обеспечено, по словам Тихобразова, поддержкой генерала основной массой белогвардейцев^[261].

Вернувшись к командованию, Нечаев, у которого с Чжао сложились напряженные отношения, первым делом отменил многие его приказы^[262]. Уже в октябре Нечаев отметил, что в интендантстве в его отсутствие было много случаев «нецелевого расходования» или воровства денег. За такое Константин Петрович просто увольнял виновных^[263]. Были при этом анекдотичные случаи. Так, Нечаев, уехав после учений 26 октября в Пекин и вернувшись в Цинанфу 31 октября, обнаружил, что за это время исчезло много денег. Было проведено расследование, которое установило, что «начштаба дивизии Тихобразов допустил полный беспорядок в ведении денежной отчетности, неправильное и расточительное расходование денежных сумм и ряд злоупотреблений с ними»^[264]. Было также установлено, что товары для интендантства и лавок, обеспечивающих отряд продуктами и товарами первой необходимости, покупались по завышенной цене у спекулянтов^[265].

Нечаев пощадил Тихобразова и не стал применять к нему тяжелого наказания, ограничившись «строжайшим выговором» с обещанием в случае непринятия с его стороны мер к исправлению ситуации наказать его более сурово. Кроме того, Тихобразов должен был восполнить «неправильно» израсходованные деньги^[266].

Видя свою неспособность «свалить» Нечаева открыто, его противники решили вести борьбу против него тайно. Так, Тихобразов решил в эмигрантских СМИ объявить Нечаеву бойкот, подговорив издателей, чтобы они ничего о нем не печатали: «Это молчание будет хуже критики»^[267].

Вслед за боевыми успехами Чжан Цзолин решил увеличить в своих войсках численность русских и в первую очередь бронепоездов. Теперь их число довели до шести и они стали дивизией: 1-я бригада — «Пекин» и «Тайшань» (начальник — генерал Чехов); 2-я бригада — «Хонан» и «Шантунг»^[268] (начальник — генерал Лю Шиань); 3-я бригада — «Великая Стена» и «Великая река» (начальник — генерал Ян Таю). Несмотря на то что в броневых силах было много китайских начальников, команды самих бронепоездов состояли почти исключительно из русских. Сами русские наемники сообщали, что «каждый бронепоезд состоит из 5 бронированных платформ-вагонов, оборудованных по последнему слову техники. Вооружены бронепоезда дальнобойными орудиями и пулеметами»^[269]. Кроме них имелись бронепоезда с русскими командами в войсках чжилийского маршала Чу Юпу, например превосходившие по мощи остальные броневики Северной коалиции «Чжили» и «Хубэй».

Но положение других частей, пехотных и кавалерийских, было очень тяжелым. Так, 65-я дивизия летом 1926 г. реально существовала лишь на бумаге. Начштаба Русской группы Михайлов провел ее инспекцию и выяснил, что на деле по численности она едва представляла собою полк в 1042 человека, причем 361 из них был китайцем^[270].

За каких-то три месяца она сократилась почти на полторы сотни человек^[271]. Из всей дивизии почти половина должна была быть уволена по ранению, старости, недостойному поведению, уходу в отпуск или собственному желанию^[272]. Фактически за полгода меркуловцы довели Нечаевскую группу до состояния близкого к развалу.

Вооружение дивизии было также неудовлетворительным. Наемники были вооружены не только разнородным оружием, что осложняло их ремонт и снабжение запасными частями и боеприпасами, но и нередко просто неисправными винтовками, пулеметами и орудиями. Михайлов отметил, что «пренебрежение к этому в прошлом стоило многих напрасных жертв и не способствовало успеху действий русских частей, когда недостаток вооружения компенсировался мужеством»^[273]. То, что выявил Михайлов при инспекции дивизии, говорило об отсутствии ее боеспособности. На всю дивизию к 19 октября было 717 винтовок разных стран и систем, причем штыков к ним было в 2–3 раза меньше числа стволов. Михайлов отметил, что «штыки к винтовкам необходимы, так как из прошлого опыта видно, что русские неоднократно ходили в атаку и были случаи рукопашного боя». Из винтовок годными к бою были только 180, а остальные нуждались в капитальном ремонте или были совершенно негодными^[274]. У офицеров дивизии было только 29 пистолетов, причем все они были трофейными. Даже с холодным оружием были серьезные проблемы. Так, дивизии были необходимы новые 323 шашки и 200 пик, а имеющиеся в наличии нуждались в ремонте^[275].

С артиллерией и пулеметами дело было еще хуже. «В настоящее время дивизия имеет 4 горных орудия Круппа. Из них два — совершенно негодных. Остальные в таком состоянии, что командир батареи возбудил ходатайство о более целесообразном применении людей и лошадей этой батареи, так как изношенность орудий и отсутствие к ним снарядов делает эту батарею <…> балластом части. Отдельная батарея до сих пор имеет только одно орудие «Арисака». Бомбометов в дивизии 4, которые нуждаются в замене или ремонте. Совершенно нет тяжелых бомбометов, производящих более сильное моральное и поражающее действие. Снаряды нового образца к ним изготовления гранатной фабрики в Цинанфу необходимо изъять из обращения, так как они дают малое поражение и опасны в обращении, и заменить другими. Нужно дать также дивизии несколько тяжелых бомбометов. Бомбометные и пулеметные вьюки требуют ремонта, а наиболее износившиеся требуют замены новыми»^[276].

Пулеметов на всю дивизию было 16, причем разных систем, из которых 7 было совершенно негодными, а 8 нуждались в капитальном ремонте. Таким образом, в боевом состоянии на всю дивизию был лишь 1 пулемет. Кроме того, «все пулеметы изношены и прицельного огня достичь невозможно. Это сильно ослабляет значение пулеметной стрельбы, деморализует наши части, дает уверенность противнику и вызывает напрасный расход патронов»^[277]. Патронов и запасных частей к оружию здесь тоже было мало. К тому же многие патроны были плохого качества, и при стрельбе ими оружие надолго выходило из строя. По этой причине Михайлов просил закупать только немецкие патроны, от стрельбы которыми не было никаких издержек^[278].

Интендантская часть также находилась в неудовлетворительном состоянии^[279], что в боевых условиях должно было крайне негативно отразиться на боеспособности наемников и вызвать большие потери. Этому способствовали китайцы, сеявшие между русскими рознь, неравномерно распределяя довольствие и осуществляя производство по чину^[280].

Подводя итоги инспекции, Михайлов выступил в роли унтер-офицерской вдовы, которая сама себя и высекла, поскольку отметил, что ими, меркуловцами, «дивизия доведена почти до катастрофического состояния»^[281]. В оправдание Нечаева стоит сказать, что он семь месяцев отсутствовал по ранению и не мог влиять на ситуацию, поэтому вся вина за состояние дивизии ложилась на Михайлова, Меркулова и Тихобразова. Оздоровлению обстановки не способствовало и то, что к зиме 1926/27 г. отношения между Нечаевым и Михайловым стали почти нетерпимыми. Пока Константина Петровича не было в отряде, Михайлов принимал все меры, чтобы очернить его работу и превознести себя. Он писал, что «до приезда Нечаева после ранения здесь работа пошла хорошо. С мая по октябрь изгнано из отряда 56 человек пьяниц и 10 большевиствующих. Из них 4 усажены в китайскую тюрьму каждый лет на 10. Страшно досадно, что не удалось застопорить Поздеева и Маракуева, а после их приезда вся работа остановилась. Каждую минуту приходится быть готовым узнать какую-нибудь мерзость. Внешне у меня отношения с Нечаевым холодные. Одно есть маленькое удовлетворение — «Русская группа» привилось и утвердилось как название нашего отряда в китайских головах. Задержка в выплате жалования в 5 месяцев очень скверно действует на настроение людей и сильно ослабляет нажим для поддержания дисциплины»^[282].

Михайлов пользовался любым удобным случаем, чтобы доставить неприятности Нечаеву и занять его место. Он раздувал скандалы, поднимал споры из-за увольнений Нечаевым тех офицеров, которые этого заслуживали, например интендантов-воров. Начштаба хотел узаконить порядок, при котором командир группы не мог бы уволить русского наемника без извещения Чжан Цзучана^[283]. Нечаев мог решить кадровый вопрос русских без китайцев, и было бы и смешно, и унизительно бегать к Чжан Цзучану и отрывать его от дел по таким пустякам. Все это свидетельствует о том, что Михайлов из-за своих сиюминутных интересов наносил удар по всем белогвардейцам в китайской армии, так как своими действиями он все больше низводил русское руководство до уровня третьесортных офицеров, которые не могли шагу сделать без одобрения китайцев, которые ценой русской крови почивали теперь на лаврах.

Возвращение Нечаева к власти ознаменовало собой новое усиление русских позиций. При нем стало возможным назначение Чехова главой всей броневой дивизии и оттеснение в ней китайцев на вторые роли. К этому добавились трения с китайцами и высших русских офицеров. Генерал Чехов 8 ноября 1926 г. доносил тупану, что «генерал Лю Шиань — человек ненадежный, необразованный, по-русски мало знает, не исполняет приказов свыше и поэтому не подходит на должность командира бронедивизиона. Он уволен [Нечаевым] как совершивший беспорядок на железных дорогах, не соблюдающий воинскую дисциплину, дважды получивший жалование от Чу-до-до и генерала Ван и продававший оружие»^[284].

Увольнение генерала Лю Шианя стало возможным благодаря возвращению к командованию Русской группой Нечаева, который доказал факты махинаций с деньгами в его отсутствие и безобразного руководства без него вверенными ему частями.

Все это были очень тревожные звонки о состоянии Русской группы. Участились случаи увольнения даже офицеров среднего звена. Положение для нечаевцев спасало то, что уходившие из наемников «насовсем и окончательно» офицеры, как это сделал, например, в июле того же года есаул Пастухин, вновь возвращались туда^[285], и это происходило с ним несколько раз. Так, записавшись в отряд Нечаева 12 марта 1926 г., он уволился оттуда уже 30 июля того же года. Многократные увольнения и возвращения, фиксированные в документах, ввели в заблуждение некоторых историков. Так, А. В. Окороков пишет об уходе Пастухина, но не пишет, что он позже возвращался в отряд и окончательно уволился лишь в 1928 г.^[286] Возвращения бывших наемников в строй были связаны с тем, что «на гражданке» они не могли получить тех денег, которые зарабатывали кровью на китайской службе. То же самое происходило и с дезертирами-солдатами. Покрутившись «на воле» и увидев, что никуда не могут устроиться, они возвращались в свои части, зная, что им угрожает за дезертирство в мирное время наказание в три с половиной года тюрьмы^[287].

Если учесть начавшиеся задержки жалованья, невыплаты пособий семьям убитых и раненых и постепенно усиливающееся во многом по этой причине дезертирство^[288], то станет понятным то, что перед командованием остро встал вопрос разрешения этих проблем, от чего зависел успех дальнейших операций и само существование Северной коалиции.

Долговременные задержки денег, по признанию Чжан Цзучана, были вызваны подготовкой к войне с Гоминьданом. Маршал выступил по этому поводу перед русскими, которые начали роптать, и объяснял то, что они начали голодать, «временными трудностями». Однако отсутствие денег было вызвано и махинациями отдельных русских начальников, слухи о чем были донесены Чжан Цзучану, который назначил по этому поводу комиссию для разбирательства^[289].

Китайские маршалы, продолжая между собой войну, просмотрели новую силу, которая вызрела против них на юге. Уже в мае 1925 г., за полгода до этого, в Китае началась национальная революция. Целью ее было восстановление единства и суверенных прав Китая над своей территорией, а в числе главных врагов этого процесса рисовались «маршалы». Уже тогда на юге Китая началась подготовка к решительной борьбе с ними. При содействии СССР партия Гоминьдан во главе с Чан Кайши стала готовиться к решительной схватке с милитаристами, которые серьезно не рассматривали Гоминьдан и считали Чан Кайши новым «маршалом-выскочкой», а потому продолжили грызню между собой вместо того, чтобы всеми силами обрушиться на него. Примером здесь им мог бы послужить У Пэйфу, неоднократно одерживавший победы над Чан Кайши. Пока Чан Кайши накапливал силы, маршалы тем временем тратили их в ожесточенной борьбе между собой. Накануне столкновения с Гоминьданом маршалы, опомнившись, когда уже было поздно, пытались вместе с Северной коалицией создать военный союз против Гоминьдана, куда вошли Сун Чуанфан и У Пэйфу^[290]. Однако если полтора года назад они могли без особого труда покончить с Чан Кайши, то теперь перед ними был мощный противник, борьба против которого обещала быть долгой и кровавой.

«Подготовка к войне» с ним велась довольно странно, если учесть то, что даже в лучших русских боевых частях не было оружия и они были отвратительно экипированы. Китайские войска Северной коалиции, по данным белогвардейцев, выглядели еще хуже: «Китайская армия является вооруженной толпой без подготовленных офицеров. Прогресс выразился лишь в снабжении современным оружием и некоторой внешней выправке. Командный состав назначается по признаку родства, сходств, а не по знаниям»^[291].

В таких условиях оставалось уповать лишь на русскую доблесть. О том, что наемники были готовы снова ее проявить, говорят многочисленные факты — даже в мирное время. Так, в июне 1926 г., во время урагана, когда создалась реальная опасность взрыва боеприпасов русского склада, мастер оружейной мастерской Ореков устранил ее, рискуя жизнью. За это он получил от командования благодарность и 20 долларов в качестве награды^[292].

Как в военное, так и в мирное время многие русские офицеры несли свою службу очень достойно. Так, благодарное китайское население неоднократно выражало свою радость перед русскими начальниками за то, что в их деревнях находятся именно русские, которые не только не обижали население, но и защищали его от хунхузов. В благодарность за это оно подносило русским почетные подарки, например флаги и зонты с дарственными надписями. 18 июля 1926 г. такой зонт «за заботу» получил полковник Сидамонидзе^[293]. В августе 1926 г. «за хорошее отношение и защиту от хунхузов» летом того же года приветственный адрес от 71 деревни был преподнесен русской Инженерной роте^[294].

Готовность же русских к новым сражениям была на довольно низком уровне. Во многом из-за русской беспечности работа в этом отношении почти не велась. Примером этого является служба русских офицеров-инструкторов в 165-й китайской бригаде 65-й дивизии. 24 сентября того же года среди ее чинов были проведены стрельбы. По их результату русская комиссия дала такой отзыв: «Работа инструкторов велась неудовлетворительно, что особенно сказалось при их стрельбе»^[295]. Отчасти такие результаты были следствием почти полного отсутствия оружия в этой бригаде. Через месяц там была проведена еще одна проверка, выявившая, что солдаты не только не умеют стрелять, но даже не знают, как правильно маршировать. Вывод комиссии от 19 октября был неутешительным: к бою данная бригада была негодна^[296].

Перед началом боевых действий против Чан Кайши Тихобразов отмечал, что «штаб Русской группы не решил инструкторского вопроса», но, несмотря на это, неподготовленные части выдвинули на фронт^[297]. Он отмечал, что «инспекции частей, подчиненных штабу, не существует. Части и инструктора живут совершенно самостоятельно друг от друга, не имея общего руководства и наблюдения»^[298]. Это должно было дать печальные результаты в ближайшем будущем.

Кроме того, разведка и осведомление как в китайских войсках Чжан Цзучана, так и в Русской группе в то время носили спорадический характер. Если для разведки было необходимо выделение дополнительных средств, то для информирования частей, месяцами пребывающих в неведении о ходе военных действий, этого не требовалось. Отсутствие информации нередко приводило к возникновению панических слухов и бегству воинских частей с поля битвы. Сводки военных действий излагались из старых газет и не могли удовлетворить потребность частей в информации. Угнетающе и разлагающе действовало на воинов и то, что у них отсутствовала связь с теми городами, откуда были родом пополнения и откуда эти части снабжались^[299].

Видя активизацию Гоминьдана, начальство в ожидании столкновения с ними стало принимать экстренные меры для исправления ситуации. С конца октября в русских частях начались учения, в том числе были опробованы первые ручные гранатометы. Первые стрельбы из них были не совсем удачными — нередко гранатометы разрывало или разрыв гранаты происходил преждевременно. Так, при стрельбе из них 26 октября были убиты двое и ранены шесть человек, в основном унтер-офицеры^[300]. Из-за частых несчастных случаев при стрельбе гранатами было решено набрать в роту по пять китайцев, чтобы не рисковать жизнью русских^[301].

Уже с 1 декабря 1926 г. отдельные русские части стали выдвигаться на фронт, в том числе против хунхузов^[302].

Видя, что русские части являются самыми боеспособными, Чжан Цзучан стремился любым способом добиться их расположения. Так, по его распоряжению на русском кладбище были установлены памятники павшим наемникам в Цинанфу: «На православном кладбище, где похоронены погибшие офицеры, солдаты и казаки, воздвигнут памятник в виде высокой гранитной скалы, увенчанной восьмиконечным крестом. На памятнике высечена надпись на русском, английском и китайском языках: «Светлой памяти русских воинов, погибших в рядах Шаньдунской армии в борьбе с большевиками». Рядом на мусульманском кладбище, в честь погибших воинов-мусульман, построен памятник в виде каменного минарета с золотым полумесяцем наверху. Оба памятника сооружены заботами Штаба Русского отряда, на отпущенные деньги Чжан Цзучаном»^[303].

Вполне возможно, что Чжан Цзучан являлся единственным китайцем, награжденным орденом Святого Георгия Победоносца. Награждение произошло 9 декабря 1926 г. по постановлению общего собрания георгиевских кавалеров. Маршала наградили самой низшей, но почетной солдатской 4-й степенью этого ордена «за его личное мужество и беззаветную храбрость в боях с большевиками и их союзниками. Белый маршал был чрезвычайно растроган и благодарил русских за оказанную ему честь»^[304]. На другой день в своем дворце он наградил русских офицеров орденом Тучного колоса. Кроме того, низшей степенью этого ордена он наградил всех солдат и казаков.

В состоянии, которое было далеко от подготовленного к столкновению с таким могучим противником, каким был Чан Кайши, и застало русских наемников секретное распоряжение Михайлова от 11 декабря 1926 г. о начале подготовки русских к войне против Гоминьдана. Это стало реакцией на полученное штабом Русской группы секретное сношение из штаба Чжан Цзучана от 3 декабря, в котором говорилось, «что предстоит тяжелая и упорная война с красным Кантоном». Михайлов в своем распоряжении сообщал командирам русских частей: «Враг силен, почему должны все, от генерала и до солдата, помнить это и знать, что война не может быть окончена, если противник не будет уничтожен вовсе. Наша победа над большевизмом в Китае несет этой стране мир, государственность и культуру»^[305]. Для подготовки к борьбе с Чан Кайши командование рекомендовало командирам русских частей обратить внимание на определенные моменты. В частности, в секретном распоряжении предписывалось: «1. Обращать внимание на жителей в тылу расположения частей и особенно на рабочих; 2. Бдительно следить, чтобы противник не сделал порчи полотна железной дороги и тем не вызвал крушения воинских эшелонов, идущих на фронт и с фронта. Рекомендуется усилить охрану железной дороги путем найма стражей; 3. Места складов огнеприпасов строго охранять и не допускать к этим местам посторонних людей. Причем если явится подозрение, что кто-либо из посторонних проявляет интерес к охраняемому, то таковых людей задерживать и направлять к начальству; 4. В районе военных действий избегать занятия частями для стоянки городов и других населенных пунктов, жители которых относятся к нам враждебно. Не допускать посещения воинских частей посторонними, особенно рабочими и женщинами. Последние, по сведениям разведки, использованы врагом как агитаторы. Предложить жителям театра военных действий покидать свои поселки, чем может быть предотвращена возможность противнику настроить против нас этих жителей и особенно рабочих и учеников и через них вызвать беспорядки в нашем тылу; 5. Командирам подразделений жить в их расположении или вблизи их квартирования. Постоянно наблюдать за разумным и справедливым отношением начальника к подчиненному и старших к младшим. Строго держать порядок и дисциплину в частях. Разумно и осмотрительно накладывать на провинившихся взыскания. Начальникам быть везде примером для подчиненных, следить за довольствием солдат и за тем, чтобы им выдавалось то, что положено; 6. В боевой обстановке должны быть широко использованы опорные пункты и естественные рубежи, которые должны быть укреплены окопами. На рытье окопов должно быть истрачено времени: на окоп для стрельбы лежа — 2 часа, на окоп для стрельбы с колена — 4 часа и на окоп «стоя» — 8 часов. За 12 часов окоп должен быть сделан с крышей и маскировкой. Необходимо в этом случае пользоваться мешками и другими предметами, которые найдутся на месте; 7. Аэропланами противника управляют красные русские летчики, поэтому надо стремиться скрыть от их взоров свои позиции, стоянки и передвижения. Применять стрельбу по аэропланам из артиллерии и пулеметов. Теперь же усвоить правила стрельбы по аэропланам, где это не пройдено до сих пор; 8. Бережно расходовать боеприпасы. Это вызывается не отсутствием таковых, а тем, что противник — упорен и силен, военные действия могут затянуться и подвоз с тыла их может задержаться разными обстоятельствами. Особенно не рекомендуется производить напрасной стрельбы из пулеметов и бомбометов. Стрелять нужно только тогда, когда цель известна и видна и есть надежда на ее поражение; 9. Не ослаблять боевых рядов напрасным расходом людей на сопровождение в тыл больных и раненых. Это должны выполнять санитары и медицинский персонал. Необходимо назначить начальников тыла военных действий, которым вменяется в обязанность к нарушающим установленные требования применять законы военного времени; 10. Не занимать под постой частей передвижной состав, неукоснительно выполнять требования начальников передвижения войск. Не вмешиваться в сферу действий железнодорожных агентов и гражданских властей на местах. Для погрузки в вагоны и выгрузки из них воинских частей определяется время: для пехоты — 2 часа, для артиллерии и конницы — 4 часа и для грузов (провиант и прочее военное имущество) — 6 часов; 11. Широко производить разведку как местности, где предстоит встреча с противником, так дорог и направлений движения воинских частей. Разведку делать не только войсками, но также прибегать к мирным жителям и даже женщинам. Разведчиков рекомендуется высылать под видом почтальонов и перебежчиков; 12. Продукты, оставленные противником, необходимо употреблять в пищу только тогда, когда их осмотрит врач и признает, что они не отравлены; 13. Выступая в поход, брать с собой только небольшой запас вещей, дабы не загромождать обозы лишним грузом; 14. В команды связи, телеграфистов, телефонистов и ординарцев назначать людей расторопных, обладающих хорошей памятью, слухом и зрением; 15. Если какая-либо воинская часть и понесет большие потери, это еще не обозначает неуспех дела. Нужно не поддаваться панике, не верить слухам и не терять духа. Надо верить в победу над врагом и в благоприятный исход нашего дела. Вера в свои силы и стремление победоносно закончить войну знаменует успех. Эту веру нужно уяснить и привить солдатам; 16. Всякие проступки и преступления, как уголовные, так и нарушающие воинские уставы, должны караться по всей строгости воинских законов применительно к военному времени»^[306]. Специально для русских 30 декабря командованием было сделано объявление, в котором провозглашалась обязательность уважения к мирному населению «южан», живущих за рекой Янцзы. В нем также говорилось: «Строго воспрещено на южной стороне Янцзы вступать в сношения с женщинами, так как они — распущенны, что может привести к плохому концу»^[307].

Русские пытались формировать отряды и для Чу Юпу (Чжан Сучина), пожелавшего получить их себе зимой 1926/27 г. Неудачную попытку создания такого отряда в Тяньцзине предпринял генерал Карнаухов из артели оренбургских казаков, во главе которой он находился. По сведениям генерала Бангерского, «Карнаухов потерял доверие и уважение артели тем, что собрал людей, сдал их на поезд, но сам не поехал. Это окончательно подорвало веру в него, и это объединение распалось»^[308].

По данным французской разведки, вооруженные отряды русских эмигрантов в это время появились на службе у другого маршала, Шань Сутьшана, также настроенного антисоветски. При этом французы не исключали возможности боевого применения этих отрядов против СССР^[309].

Тогда маршалы стали искать других белых вождей, которые могли привлечь оставшихся не задействованными в китайской армии 20 тысяч русских, живущих на Дальнем Востоке. Они обращались с такими предложениями к генералам Глебову и Савельеву. Савельев дал на это положительный ответ, но реально ничего не смог сделать, так как все, кто хотел, уже побывали в наемниках и не желали еще раз пробовать судьбу. В итоге он присоединился с небольшой группой белогвардейцев к Нечаеву. По данным Бурлина, «Глебов, как более разумный, такого ответа не дал»^[310]. Глебов и Бурлин выступали против таких попыток, видя возможность распыления русских наемников по войскам разных маршалов и, как следствие этого, потерю значимости русской силы. Глебова даже просили не участвовать в китайской войне, чтобы еще больше не разобщать и без того скромные силы русских. Сам Глебов вообще отрицательно смотрел на использование русских как «пушечного мяса» на фронте и выступал за то, чтобы русских использовали исключительно как инструкторов^[311].

Число бойцов Русской группы не превышало тогда 2400 человек. Генерал Нечаев еще в начале года хотел довести численность русских до 5 тысяч человек и «русско-китайскую часть» до 8 тысяч человек. Это была бы ударная группа, которой было бы достаточно для прорыва фронта противника в любом месте и нанесения ему чувствительных ударов. Но ввиду того, что Нечаев был ранен, все его начинания как-то зачахли, ибо его заместители не обладали той авторитетностью и тем более боевым счастьем, которые имел он сам^[312].

Кампания февраля — декабря 1927 г.

В феврале русские части были переброшены на юг, где приняли участие в разгроме части сил У Пэйфу. По сообщению средств массовой информации, «авангард армии Сун Чуанфана, вошедшего в Северную коалицию, состоящий, главным образом, из Русского отряда, атаковал войска У Пэйфу после прекращения перемирия между ним и Чжан Цзолином». Некоторые современные историки ошибочно пишут, что У Пэйфу в июне — октябре 1926 г. был разбит Чан Кайши, «после чего сошел с политической арены»^[313]. Это не так. До своей смерти в 1939 г. У Пэйфу продолжал играть в Китае хотя и не прежнюю, но большую роль, и даже в 1928 г. он наносил Чан Кайши крупные поражения. Но тогда отряд Нечаева одержал решительную победу над У Пэйфу в серьезных боях в Хонане. Оттуда сообщали, что «разбитые войска У Пэйфу бегут в горы». Однако есть данные, что разбитые Нечаевым войска раньше откололись от У Пэйфу из-за агитации гоминьдановцев и были ему не подчинены. В результате У Пэйфу заключил с северянами мир и союз против Чан Кайши.

В начале 1927 г. Сун Чуанфан наградил Нечаева «за защиту мирных жителей от хунхузов и за гуманное отношение русских к населению» высшей наградой коалиции — гражданским орденом Тучного колоса 2-й степени^[314].

Это стало возможным после сближения Чжан Цзучана и Сун Чуанфана при усилении Чан Кайши. Вслед за этим, 5 марта, они заключили военный союз с генералами провинций Цзянси и Аньхой. Для руководства предстоящими операциями был создан единый штаб Ангоцзюн^[315], что усложнило снабжение войск. Русские столкнулись с тем, что на юге Китая они получали снабжение через специальные органы по заранее выдвинутым требованиям^[316]. Китайская военная система страдала многими недостатками, и усложнение снабжения приводило к тому, что получить все необходимое было тяжело.

Начало года прошло в подготовке боевых действий против Чан Кайши. В конце февраля русские выдвинулись к Нанкину и Шанхаю, где заняли позиции. В это же время, 8 марта, Чжан Цзучан, несмотря на прежний неудачный опыт, снова решил создать из русских и китайцев гибрид: 7-й особый полк из китайских солдат и русских унтер-офицеров и офицеров^[317].

По его мнению, под русским командованием китайцы должны были приобрести боевые качества белых. Поэтому маршал обязал готовить китайцев по русским уставам «применительно к условиям и быту жизни» и дал русским разрешение на строительство этого полка по их усмотрению^[318].

Эту мысль подсказали Чжан Цзучану русские офицеры, недовольные своим назначением, желающие создать новое подразделение, получить желаемую должность. Из-за этого пришлось отвлечь десятки русских военных специалистов от и без того слабых по составу частей 65-й дивизии.

С первых дней существования нового полка командованию пришлось бороться с тем, что многие офицеры носили не те погоны, какие должны были носить «по своему китайскому чину», а те, которые считали нужным^[319].

Главной ошибкой Чжан Цзучана было то, что он допустил огромную задолженность перед своими войсками, и главным образом перед русскими. Накануне схватки с Чан Кайши, 20 февраля 1927 г., Тихобразов предупреждал его, что в случае сохранения подобной ситуации в будущем русские части в китайской армии перестанут существовать^[320].

Он отметил, что «возможность заимствования из кассы Меркулова в критические моменты приучила китайское интендантство относиться к требованиям штаба Русской группы без серьезности. Существующее положение объясняется отсутствием заботливости начальствующих лиц»^[321].

Он обратил внимание командования на то, что работа штаба Русской группы ведется неудовлетворительно. При этом даже его штаты не были утверждены, без чего работавшие в нем офицеры не могли даже получить жалованье и довольствие. Он отметил, что плохая работа штаба крайне отрицательно сказывается на всех русских^[322].

Но то ли думал Чжан Цзучан, что русским деваться некуда и они будут служить у него на любых условиях, то ли он вообще ни о чем не думал, но положение не улучшалось, а месяц от месяца становилось все хуже.

2-й Особый конный полк и операции против хунхузов и хун-чен-хуев («красные пики»)

Операции против хунхузов стоят на особом месте в списке ратных дел русских. Наемников неоднократно привлекали к операциям по ликвидации так называемых «красных хунхузов»^[323], не подчиняющихся Северной коалиции, грабивших мирное население и разрушавших тылы войск. Часто такие хунхузы действовали по заданию коммунистов, Фына и Чан Кайши. Белогвардейцы не раз участвовали в операциях против хунхузов с самого начала своей службы у Чжан Цзучана. Наиболее заметной экспедицией против бандитов был рейд в октябре 1924 г. и описанная выше операция во время весенне-летнего перемирия 1925 г. в июле и августе. Эти экспедиции нанесли бандитам серьезный удар, но не покончили с этим явлением не только из-за плохой помощи китайских войск, но и из-за нестабильной экономической ситуации. В ноябре 1925 г. — июне 1926 г. против «красных хунхузов» у русских была настоящая война, к которой был подключен 2-й Особый конный полк полковника В. С. Семенова. Это произошло во время очередного перемирия^[324]. Несмотря на возобновление боевых действий в феврале — апреле 1926 г., 2-й конный полк продолжал операции против хунхузов. Семенову не раз подавались тогда благодарственные письма. Так, 3 февраля, находясь в уезде Лэу провинции Шаньдун в местечке Янзо, Семенов получил от старейшины этого района Лан Сиюна благодарность, в которой говорилось: «Дивизион Вашего полка отдыхал в нашем городке два дня, никого не обидели и за все, что покупали, сразу платили деньги, будучи справедливы в отношении цены. В отношении населения они были очень вежливы, видимо, Вы их хорошо обучили, и мы благодарим Вас, о чем и сообщаем»^[325].

Операции против хунхузов были успешными, и полк В. С. Семенова освободил от них целые районы. Китайцы не раз благодарили русских избавителей за то, что они разогнали местную братву. 10 февраля 1926 г. Семенов получил от местных жителей такие послания: «Очень благодарим русские части за освобождение нас от хунхузов. Ваш полк по уничтожению хунхузов стоял в наших деревнях. С жителями Ваши солдаты обращались хорошо, и когда они уходили, то все население их провожало. Старшины деревень Лю-чен-дзо Чжан тин-тин, Лю-тин-чжан, Тя-лен-те, Чи-тин-сян. Подписались представители деревень Ма-ти-чен, Нижний Ма-ти-чен, Ма-зе-тун, Ма-хан вин, Чжан-це-дзо, Тя-це-дзо, Чен-це-цо»^[326].

К весне 1927 г. положение усугубилось тем, что разложившиеся резервные войска зачастую соединялись не только с хунхузами, но и уходили к Фыну и Чан Кайши и вредили населению и тылу Северной коалиции. Чжан Цзучан поручил русским разоружить части «резервов», а в случае необходимости применить против них оружие^[327]. При этом ставил задачу помогать там, где надо, отрядам самообороны — хун-чен-хуям, в случае их лояльности новой власти. Там, где они проявляли враждебность, поддерживали хунхузов и вредили Северной коалиции, — уничтожать их^[328]. Но главной задачей стала ликвидация бандитов. Боевые действия осложнялись тем, что войска Чжан Цзучана испытывали трудности с боеприпасами, по причине чего русским накануне операций начала 1927 г. предписывалось «экономно их расходовать из-за трудности пополнения ими»^[329].

Одной из самых ярких операций против хунхузов стали действия 2-го Особого конного полка генерал-майора В. С. Семенова в феврале — мае 1927 г. Эти операции позволили оздоровить полк, чины которого, находясь в бездействии почти год, начали пьянствовать. Действия В. С. Семенова с 18 февраля носили очень удачный характер. На начало марта он потерял лишь одного легкораненого ротмистра Нагибина, хотя с хунхузами было несколько крупных сражений. К этому времени русские отбили у бандитов более 500 заложников, за которых те требовали у их родственников деньги и захватили много имущества. Полк продолжал операции против хунхузов даже тогда, когда на фронте Чан Кайши в районе Нанкина — Шанхая войскам Северной коалиции было нанесено жестокое поражение. К 26 апреля 1927 г. число потерь русских в боях с хунхузами выросло и составляло 10 убитых, из которых один был офицером. Раненых было 11 человек, в их числе был сам В. С. Семенов. Тихобразов и Михайлов писали ему, чтобы он не лез в пекло, «когда не надо», и «не особенно резвился». Он получил легкое ранение в ногу, которое до конца боя никому не показывал. По оценке штаба Русской группы, «Семенов действовал очень хорошо. Солдаты очень довольны — отобрали у хунхузов много серебра»^[330]. Экспедиция против хунхузов способствовала укреплению авторитета русских в Китае среди мирных жителей и способствовала закреплению тыла за войсками Северной коалиции.

Во время этих экспедиций, особенно летом 1927 г., русские кавалеристы столкнулись с отрядами самообороны — хун-чен-хуями, не желавшими пропускать их через свою территорию и давать фураж и продовольствие. После этих столкновений отношение к «русским» еще больше изменилось. Немецкий агент Кунст писал: «Я часто слышал, как китайцы с большим удивлением отзывались о «ламезах», которые долгое время считались непобедимыми, благодаря специального рода оружию — бронепоездам. Русские пользовались славой, что против них нельзя применить никакого колдовства. Это имело место в последнее лето в провинции Хонан в борьбе против «красных пик». От этих плохо вооруженных крестьянских толп китайские войска часто бежали, так как «красные пики» перед боем колдовали, то есть глотали кусочки бумаги и верили, что благодаря этому они не могут быть поражаемы, пока записка находится в теле. Время показало, что это колдовство от русских пуль не спасает, но китайские солдаты на указания русских, пожимая плечами, говорили: «Это потому, что вы — русские, но у нас это дело другое»^[331].

Битва за Нанкин и Шанхай

Накануне сражения за Шанхай офицер-нечаевец В. Орехов дал интервью: «Ясно, что Шанхай кантонцы возьмут. Здешние шандунские войска ненадежны, командование их — неискреннее и говорят о предательстве. Но если Шанхай падет, это будет ужасно… Китайцы озлоблены против белых, будет резня. Ими руководят большевики. Недавно в сражении под Чу-Шинь-Ляном нами был захвачен в плен батальон южан. Русский отряд всегда избегает всяких расправ, понимая, что то дело, которое он творит, далеко не китайское, а подвиг международного значения. В этом батальоне оказалось три красных командира, двое русских, бывших офицеров-курсантов красной армии, один, Гирлис, наполовину венгр, наполовину чех, коммунист, «политический комиссар». Первые двое с раскаянием перешли к нам, третьего пришлось расстрелять, так как как было доказано, что он — автор кровавых расправ и грабежей по пути следования батальона. Китайских солдат мы распустили по домам. Через день они уже были в шандунских войсках. Людям так импонирует сытая и вольная жизнь солдата, что они, забывая о риске для жизни, идут с кем и за что угодно. Что же Вы думаете? По поводу расстрела Гирлиса советский генконсул в Шанхае заявил протест командующему войсками, поддержанный старейшиной дипломатического корпуса в Китае, английским консулом. Вот уж поистине: глупость или измена? Уже больше недели английские консульство и концессия подвергаются нападениям коммунистических элементов, в городе — брожения и забастовки, комитет коммунистической секции Гоминьдана тайком ночью расклеил плакаты, призывающие к немедленной расправе с иностранцами, особенно англичанами. В некоторых частях города английский солдат не может показаться на улицах, так как все время происходят убийства из-за угла. Конфискован склад коммунистической литературы, присланный из Совдепии. Китайские власти, нарушив экстерриториальность, арестовали в советском генконсульстве опаснейших шпионов и агитаторов-коммунистов. А английский генеральный консул спокойно и бюрократически, воспитанно ставит свой гриф на протесте врагов, которые, в случае падения Шанхая, первым повесят его самого! Вчера говорил с английскими офицерами, они волнуются и боятся. Что могут сделать несколько батальонов с несметными полчищами озверевших желтых людей, к тому же руководимых искусными в делах расправы палачами? Они прекрасно понимают весь ужас положения, трагического и смешного в то же время, так как им запрещены «агрессивные действия против наступающего врага, они могут защищаться, только столкнувшись с китайцами лицом к лицу». Русскими отрядами затыкают все дырки на фронте. Мы играем роль ударных батальонов 1917-го года, деремся, как львы, до потери жизни, так как знаем, какая ужасная смерть там: китайцы обезглавливают русских и головы их носят на пиках, как трофеи. С другой стороны, лучше умереть в бою, чем быть замученным в подвале палачей. Объясните это вашим Милюковым, и пусть они хоть немного поймут психологию людей, которые хотят жить или если даже и умереть, то с пользой для общего дела. Сейчас общее стратегическое положение очень невыгодное для Чжан Цзолина. Однако его армия в смысле боеспособности несравненно лучше и дисциплинированнее кантонской, хуже снабжение и артиллерия»^[332].

Войска северян под Шанхаем не выдержали удара гоминьдановцев и побежали. В самом городе, на Северном вокзале, стоял русский бронепоезд «Чан-Чжен» («Великая Стена»), принявший неравный бой, о котором несколько дней взахлеб твердили все мировые информагентства. Его команда составляла 64 человека, а командиром был полковник Я. Н. Котляров. При наступлении кантонцев 20 марта железная дорога Шанхай — Нанкин была прервана. В то же время после полудня в воскресенье 20 марта бронепоезд получил приказ адмирала Пи Шучена, командовавшего шанхайской группировкой, двинуться по направлению к Камину и пробиться в Сучфоу, в направлении Нанкина. С ним пошел китайский бронепоезд «Суннчо». К китайцам для поднятия боевого духа присоединились майор Курепов и машинист Кузнецов. В нескольких верстах от станции путь оказался разобран, а железнодорожная насыпь — срыта, и, пока команда исправляла его, «железный дракон» подвергся обстрелу со стороны кантонской армии. Завязался жаркий бой, во время которого бронепоезду пришлось пробиваться через окружение кантонцев. Один момент положение бронепоезда было настолько критическим, что команда получила приказ попробовать пробраться на иностранную территорию Шанхая и взорвать броневик. Но к этому последнему средству не пришлось прибегнуть, так как бронепоезду удалось пробиться обратно без потерь. Обстреляв противника, разнеся «все на свете», «Великая Стена» пошла назад. Но русскому бронепоезду пришлось идти уже в одиночестве. «Суннчо» сдался кантонцам. В руки озверевшего врага попали Кузнецов с Куреповым, принявшие мученическую смерть.

Утром 21 марта предместье Чапей захватили южане, куда подошли их сторожевые корабли, высадившие там десант, что стало сигналом к выступлению коммунистов по всему Шанхаю. На Северный вокзал, где стояли бронепоезд «Великая Стена», состав адмирала Пи и несколько эшелонов китайских войск, напали рабочие, захватившие полицейские участки и добывшие там оружия. Отряды северян в панике бросились бежать во все стороны. Началась агония власти Пи. По вокзалу растерянно метались его приближенные. В это время в город вливались волнами партизанские отряды. Дебоширили коммунисты. Шла резня и массовый грабеж. Время от времени между шайками, грабящими город, возникали ожесточенные схватки. Из китайской части города на вокзал градом посыпались пули. Сунчуанфановцы растерялись. Часть из них примкнула к грабителям, часть оказывала слабое сопротивление. К 22 часам 21 марта на Северном вокзале имелось всего около 500 китайских солдат и русский бронепоезд. Началась самая дикая анархия.

Положение было серьезным. Для подъема духа северян адмирал Пи приказал начать обстрел охваченного анархией района. Броневик начал огненное извержение из всех орудий и пулеметов. Группы жавшихся к нему сунчуанфановцев подкрепляли обстрел огнем минометов и полевых орудий. Тысячи восставших и сотни домов сметались с лица земли. Через час после начала бомбардировки вокруг станции бушевал огненный океан. Несмотря на большие потери, повстанцы все же продолжали напирать. Наряду с ними и защитники вокзала несли тяжелые потери. В это время повстанцы пытались атаковать броневик при помощи регулярных кантонских частей. Вокзал подвергся массированному обстрелу при помощи подведенной южанами артиллерии, в атаку на него устремились тысячи бойцов. Русские первыми стали отражать нападение, пустив в ход пулеметы и бомбометы. Враг подошел к вагонам так близко, что действовать орудиями было уже невозможно, и тогда в ход пошли ручные гранаты. Нападавшие осыпали пулями со всех сторон, скрываясь на крышах домов, за каменными стенами и т. п. В это время выяснилось, что Пи бросил на произвол судьбы своих подопечных и бежал. Его солдаты и русский бронепоезд были уже отрезаны и отступить не могли.

Чтобы облегчить свое положение, опасаясь того, что артиллеристы противника пристреляются, бронепоезд начал маневрировать взад и вперед по небольшому участку рельс, оставшегося в его распоряжении, усиленно отстреливаясь. Изолированная от своих, среди враждебного города, горсть русских желала подороже продать свою жизнь. Когда выяснилось бегство Пи, на военном совете частью офицеров, учтя безвыходность положения, было предложено выйти из бронепоезда и пробиться к международной концессии, но из-за малочисленности его команды и огромной массы противника сделать это многим не удалось. Бронепоезд больше суток маневрировал у Северного вокзала, ведя перестрелку с увеличивающимися многотысячными силами противника. Двое русских, отбившихся от отряда, были схвачены кантонцами и обезглавлены на виду английских солдат. Команде бронепоезда кантонцы предлагали перейти на их сторону, но русские отказались. По примеру прошлого они знали, что им пощады не будет, и решили сражаться, пока не кончатся патроны, оставив последние из них для себя. Эта часть команды осталась и продолжала бой.

Несмотря на проявленное упорство, захватить броневик кантонцам никак не удавалось. Против него кантонцы сосредоточили большие силы, плотным кольцом окружили его, засыпали снарядами, но он по-прежнему методично вел обстрел приближающихся к нему вражеских цепей, допуская их к себе почти вплотную и расстреливая в упор из пулеметов и минометов. Снаряды броневика наносили страшные потери южанам, так как на нем были морские орудия крупного калибра. Один такой снаряд мог запросто развалить целый дом. Русские минометчики, пристрелявшись, сносили одну за другой крыши домов, на пороге залезали их враги. Броневик все время продвигался, желая нанести наибольший урон противнику. До вечера 23 марта броневик продолжал сражаться.

Кроме страшных потерь со стороны южан, у них не было никакого результата. Охватив вокзал полукольцом, они усилили обстрел и ждали момента, когда у его защитников иссякнут боевые запасы. Но бронепоезд был загружен ими под завязку, и русские не прекращали бомбардировку. Все ведущие газеты мира писали в те дни о героическом бое бронепоезда Котлярова. Корреспондент «Таймс» упоминал еще 23 марта, что русский бронепоезд храбро обороняется в квартале Чапей от непрестанно атакующих его коммунистических шаек. Коммунистическая «Юманите» клеветнически изображала действия белогвардейского бронепоезда: в ней говорилось о грабежах в Шанхае, совершаемых солдатами Сун Чуанфана. Газета добавляла: «Белые русские с бронепоездом присоединились к кровавой оргии. Медленно двигая его взад-вперед между Северным и Северо-Восточным вокзалами, они стреляли из пушек и пулеметов без видимой цели, кроме желания извести снаряды и причинить как можно больше убытков китайскому народу…»^[333]

Постепенно и оставшейся части команды бронепоезда стала очевидной бесполезность дальнейшего удержания вокзала: помощь не приходила, и они остались один на один против армии Чан Кайши и банд коммунистов. Небольшими группами по два-три человека, среди гор мертвых тел, под пулями партизан, между стен огня, пошли русские «под защиту иностранных держав». Однако здесь, у колючей проволоки, дорогу к жизни им преградили британские солдаты. Англичане отказали русским в убежище. Последним оставалось тем же путем возвратиться в свою стальную могилу. Положение становилось критическим. В конце концов Котляров собрал оставшихся людей и, отогнав кантонцев массированной стрельбой, полный решимости, отправился к заставе у прохода.

Была уже ночь, но огонь пожаров освещал дорогу, как днем. Ослабевшие от потерь партизаны ночью не решились возобновить штурм. Оставленный русскими вокзал продолжал оставаться незанятым. У застав сверкнули английские штыки. Англичане медлили с пропуском. Для русских, остающихся в китайском городе, положение становилось отчаянным. Обнаружив бездействие своего главного ободрителя, бронепоезда, сунчуанфановские солдаты стали стекаться к месту ожидания русскими пропуска. Пропустить китайцев в свою концессию англичане отказались категорически. Обозленные и испуганные, они стали тащить русских назад: «…Ваша еще маломало работай. Наша шибко боись… Ваша бери сколько хочешь денег… Без ваших — наша смерть…» Отказ вернуться на боевые позиции страшно озлобил теряющих свою последнюю соломинку солдат. Обнажились мечи, употребляемые китайцами при казни. На русских были направлены сотни винтовок. В этот момент от английского командования, на которое надавили входившие в охрану сеттльмента русские волонтеры, пришло милостивое разрешение «впустить русских». Команда бронепоезда прошла мимо шеренг англичан, уже приготовившихся к бою. Она прошла, недосчитавшись шести человек, которые остались на вокзале. Снова заработали, подбадривая обрадованных сунчуанфановцев, скорострельные пушки. Еще половину суток шел бой. Еще половину суток держала горсточка русских залитую кровью и раскаленным огнем «командную высоту». Наконец вражеская лавина залила последний очаг борьбы. Каким-то чудом двое русских все же сумели спастись. Вместе с остатками сунчуанфановцев они были пропущены с разрешения англичан в сеттльмент, где были интернированы. Четверо русских попали в руки палача, и их умертвили на глазах английской заставы, «сохранявшей при этом полное самообладание»^[334].

В Шанхае находились два броневика Русской группы. Один из них, «Синьцзян» полковника Михайлова, вернулся удачно в Нанкин перед боем.

Оставшаяся группа Сун Чуанфана была почти целиком уничтожена в неравном бою. Вскоре Пи самонадеянно пробрался к Чжан Цзучану. Целую неделю после поражения у Шанхая и затем у Нанкина шаньдунский тупан, по свидетельству русских, находился «в страшно угнетенном состоянии» и его войска, в том числе и белые, были предоставлены сами себе^[335]. Отыгрался он за это поражение на Пи и других мелких фигурах, которых по его приказу казнили. По русским данным, «все это произвело впечатление»^[336].

В разгар Северного похода сил Чан Кайши в Нанкин, которому угрожала опасность с их стороны, были стянуты части Нечаева. К озерам у реки Янцзы, на самое угрожаемое направление, была направлена русская бригада пехоты генерала Макаренко. Это была ударная часть стотысячного заслона войск Северной коалиции.

Войска Гоминьдана успешно провели десантную операцию через озера у Янцзы и ударили по северянам, в центре которых находились два русских полка. К тому времени войска северян были деморализованы невыплатами жалованья, плохим питанием и обращением командования. Китайские части не получали денег 15 месяцев, а русские — полгода. Тихобразов так писал об этом: «Вот Вам и ландскнехты, как думают некоторые. Вряд ли найдутся ландскнехты, служащие без жалования»^[337].

Поэтому при наступлении войск Гоминьдана у Нанкина силы коалиции дрогнули на флангах и побежали почти без нажима врага, бросив нечаевцев. Русскую пехоту поддерживал лишь один бронепоезд. Русские, не зная о бегстве соседей-китайцев, приняли бой в невыгодных условиях, сдавленные холмами и топкими рисовыми полями, против превосходящего по численности и вооружению противника. Как писал А. И. Черепанов, красный военный специалист Гоминьдана, «советник Чана А. Черников специально подготовил заранее для действий против белых 17-ю Кантонскую дивизию. Во встречном бою 24 марта революционные части разбили «беляков», наступавших во хмелю с бутылками в руках»^[338].

Иностранцы, бежавшие из Нанкина, выражали глубокую симпатию русским, оборонявшим Нанкин и прикрывшим их эвакуацию. Генерал Макаренко предвидел неудачный исход боя и заявлял, что пропаганда среди войск северян и симпатии населения к кантонцам стали главными причинами поражения Северной коалиции. В качестве примера он привел случай, когда четыре русских офицера были отравлены в чайном домике, трое из них умерли, и только для одного яд не был смертелен. По словам иностранцев, эвакуированных из Нанкина, русские дрались отлично и только нестойкие, объятые паникой китайские части были причиной поражения северян под Нанкином, как и измена многих командиров^[339].

И если хорошо вооруженные китайские войска северян бежали от плохо вооруженных частей национально-революционной армии, у которых, по признанию Тихобразова, «не было ни артиллерии, ни пулеметов, ни достаточного количества патронов»^[340], то русские столкнулись с более мощным и хорошо вооруженным противником.

Отойти на более удобные для обороны позиции нечаевцам было невозможно, так как в это время деморализованные войска Чжан Цзучана кинулись в узкие улицы старого Нанкина и запрудили собой единственную дорогу. Там их встретили вооруженные маузерами комендантские части города, начав стрелять в паникеров. Охваченные паникой беглецы тогда бросились в разные стороны, во время бегства круша на своем пути не только стекла, но и стены лавок и магазинов. Когда путь расчистился, русские пробились через город к Янцзы, бросив «без выстрела» отрезанный бронепоезд^[341]. Видя панику северян, южане усиленно напирали и угрожали отрезать первых от переправ. Для их задержания были направлены нечаевцы. Ожесточенные бои шли несколько дней. Русские выполнили задачу и отошли на другой берег Янцзы, отразив попытку ее форсирования.

Тем самым, благодаря нечаевцам, поражение было минимизировано. Так, одна русская часть, выдвинутая только на одном направлении против наступающих южан, заставила их сразу без боя отойти на 15 верст. В Русской группе потери, несмотря на упорные бои, значились как небольшие^[342]. Нечаев скрывал их истинные размеры и представил штабу заниженные сведения о 9 убитых и 20 раненых, заявив, что в основном «потери были от беспорядочной стрельбы своих же китайских частей. В это число не вошли потери команд бронепоездов»^[343]. В Харбине, однако, пошли слухи об окружении нечаевцев и об их больших потерях, указывали цифру в 300 раненых русских, привезенных в Тяньцзинь. Несомненно, это было преувеличением.

Отступление северян затруднялось тем, что тогда почти во всех населенных пунктах появились «красные пики», или хун-чен-хуи, отряды самообороны, которые не позволяли ничего брать из своих деревень и сами нападали на отстающие небольшие отряды милитаристов.

В это время войска У Пэйфу также испытывали крах. После сдачи Ханькоу, Нанкина и Шанхая они раскололись на три части: одна перешла к Гоминьдану, другая заняла нейтралитет, третья осталась с северянами^[344].

Говоря о причинах неудач войск северян в марте, русские отмечали не только их плохое финансирование, но и то, что управление армией Гоминьдана оказалось очень хорошим, что было следствием работы в ней советников из СССР. Но главной причиной побед Чан Кайши над его противниками было то, что у него была мощная идеология борьбы против других маршалов. Если в качестве главной своей идеи он выдвигал борьбу против международного империализма и его китайских приспешников, «стремящихся к закабалению Китая», то его противники ограничивались лишь идеей «борьбы против коммунистов». Поэтому войска милитаристов, жестоко страдавшие от невыплат жалованья, стали разлагаться. Журналист Ильин, побывавший у нечаевцев еще летом 1926 г., отмечал, что уже тогда солдаты Чжан Цзучана были «проникнуты революционным духом». Для примера он приводит эпизод, когда Ильин вместе с Михайловым едет в Пекин, где они гуляют в императорском парке. «Ординарец Михайлова, китаец, говорит о парке: «И зачем такое место берегут? Для кого оно нужно? Надо народу отдать! Все надо отдать, тут пахать надо!»^[345] И это китайцы из окружения русских!

В то же время сами наемники отмечали массу упущений в управлении войсками Чжан Цзучана, что особенно ярко проявилось в их неорганизованном отступлении от Нанкина и Шанхая, которое произошло, по их данным, не из-за натиска врага, а из-за неорганизованности управления подразделениями. Так, «перебрасывая армию через многоводную реку, не было обращено внимания на устройство переправы через нее». При этом для переправы ничего не было подготовлено — ни мест посадки, ни плавсредств.

Кроме того, отступление не было прикрыто имевшимися бронепоездами. Неудачи на фронте при отступлении усугублялись тем, что китайские части Чжан Цзучана, даже самые надежные, легко поддавались панике, что на переправе приводило к страшной неразберихе и оставлению противнику трофеев. Поэтому в тылу и на важнейших объектах, например переправах, русское командование предложило Чжан Цзучану оставлять русские части. Ему также предложили идею: создать у него сильный резерв из русских «на непредвиденный случай», который можно было использовать для контрудара на угрожаемом направлении и для прикрытия отступления^[346].

Такой резерв рекомендовалось составить из уже имеющихся русских войск, которые было предложено объединить в кулак и держать в тылу, так как при их малочисленности и растянутости фронта они не могли сыграть решающей роли в сражениях. В виде резервного ядра они могли придать устойчивость тылу и предотвратить распыление китайских частей и потерю многомиллионного имущества, как это было под Нанкином и Шанхаем^[347].

Чжан Цзучан, анализируя причины мартовского поражения, решил исправить ситуацию с выплатами денег. Он решил завести порядок, по которому денежные дела должны вестись только через интендантов, а не через командиров частей, как было раньше. Дополнительно 29 марта он установил денежные выплаты для русских семей. Теперь ежемесячно взрослые члены семьи получали 20, а несовершеннолетние — по 5 долларов. Кроме того, он решил увеличить жалованье солдатам и офицерам, а также усилить их огневую мощь^[348]. Более глобальные изменения он не провел в жизнь или не захотел этого. Поэтому изъяны его армии продолжали жить и должны были в будущем снова проявиться. При этом денежные проблемы в его войсках сохранились.

Вместо их решения Чжан Цзучан решил ужесточить ответственность солдат и офицеров за воинские преступления и 20 мая выпустил «приказ Русской группе № 41», которым на фронте вводилась смертная казнь по 31 пункту. Смертной казни подвергались: «Виновные в отступлении во время наступательного боя, как и уличенные в сношениях с неприятелем, в нарушении приказов». Смерти подлежали и виновные в нанесении вреда военным, мирным жителям, изнасилованиях, грабежах, в частных драках с применением оружия. Казнились дезертиры, бросившие оружие; виновные «в коллективном требовании жалования», в подстрекательстве к сдаче врагу, оставлении врагу трофеев, передаче своим войскам ложных приказов, распространении слухов, провоцировании отступления, «отступлении при убитом начальнике», нарушении порядка отступления, махинациях с провиантом и финансами, оружием и боеприпасами. Смерть грозила и «виновным в провокациях», в том числе и ложной тревоге с целью посеять панику. Каралось смертью нанесение вреда своей инфраструктуре, «пьянство при нападении неприятеля и повлекшее неудачи», укрывательство шпионов и содействие побегу пленных, «самовольный захват трофеев с причинением вреда своим войскам этим», отступление без приказа и оставление в беде начальника и др.^[349]

Негативно отразилось на боеспособности войск Чжан Цзучана, в том числе и русских, падение курса шаньдунского доллара, из-за чего уменьшилась покупательная способность их зарплаты. Результатом стали многочисленные эксцессы при покупках товаров, особенно папирос. Приходившие покупать их наемники видели, что цена, которая еще вчера была приемлемой, сегодня повысилась так, что за прежние деньги купить ничего было нельзя. Они ничего не хотели слушать «о какой-то инфляции» и забирали силой то, что им надо, и били морду как своим маркитантам, так и китайцам, считая, что те хотят на них нажиться. При этом часто пропадало немало ценных товаров, интендантству наносился урон^[350], и впоследствии оно не могло закупить необходимое количество припасов.

Попытки контрнагруппания (апрель — июнь 1927 г.)

Несмотря на тяжелое поражение северян у Нанкина — Шанхая, южане не смогли развить дальнейшее наступление, понеся тяжелые потери. По русским данным, к 5 апреля 1927 г. «обстановка на фронте пока принимает благоприятный оборот. Дела поправляются, двигаемся вперед.

Кантонских частей пока нет на этом берегу, а воюют против нас только местные хупейские формирования, а их пока только 2 бригады»^[351].

Северяне попытались отбить утраченное и двинулись на Нанкин. Русская бригада имела общую с бронепоездами задачу — наступление вдоль линии железной дороги от Пенгпу до Пукоу (200 километров). Шаньдунские части отхлынули к началу контрнаступления до станции Пенпу, но после удачных действий русских, вызванных инициативой Нечаева, двинулись вперед, заняв г. Пукоу напротив Нанкина. Штабс-капитан с бронепоезда «Хубэй» Широкогоров свидетельствует:

«Выехав из Тяньцзина 29 марта, я достиг фронта лишь 6 апреля. В Цинанфу просидел 3 дня из-за отсутствия поездов. Здесь чувствовалась подавленность после поражения под Нанкином, но царила уверенность, что неудача временная. В последний день перед моим отъездом появился слух об обратном взятии Пукоу. Как всегда, «пантофельная почта» опередила событие, так как наступление на этом направлении началось в этот день и о нем еще не могло быть известно «широким массам». Свой облик Цинанфу изменил. Ушли на фронт все русские части. Остались лишь формируемый русский полк и бронепоезд «Хонан», который перестраивается, совершенствуя свою артиллерию. Броневая дивизия по сравнению с прошлым годом неузнаваема. Здесь масса усовершенствований и улучшений в техническом отношении. Выезжаю 2 апреля дальше на юг. На мешках с мукой 3 апреля добрался до Сючоуфу. Попал в очень удачный момент. Грузится русская артиллерия, бригада 65-й дивизии и штаб Нечаева. Говорят, вчера началось большое наступление. После неудач под Нанкином все части сконцентрировались в Сючоуфу и Пенпу, выйдя из соприкосновения с противником, чтобы собраться для нового удара.

5 апреля. В Пенпу стоит русский авиационный отряд, артиллерия и конные части. Вечером вернулся с разведки русский летчик, сбросивший удачно на противника бомбу. Летчики видели у противника по линии железной дороги от Пукоу 6 составов и 2 паровоза. Справа на Пенпу движутся части, обходная колонна противника. Завтра утром наступление. Значит, попаду в самый интересный момент. Поезд 6 апреля сделал, как обычно, 50 миль за 8 часов, так что в Минхуан мы попали вместо 6 часов утра в 11 и, конечно, уже никого не застали. Бой уже начался. На разъезд то и дело приносят носилки с тяжелоранеными, плетутся к перевязочному пункту поодиночке легкораненые. Наконец, попал на бронепоезда. В действии сейчас их здесь три: «Тайшан», «Хубей» и «Шандун». Меня с большим радушием и гостеприимством принимают на «Хубее». Небольшой, компактный, «полосатый, как тигра», по определению солдат, «Хубэй» является одним из лучших по крепости брони и вооружению. Небольшая, хорошо сплоченная русская команда, среди которой немало русских ветеранов, проведших не одну кампанию в китайской армии. Есть начавшие службу еще с 1922 г. Бронепоезда «Хубей» и «Чжили» представляют Чжилийскую провинцию и находятся в подчинении Чу-Туана. Сегодняшний бой закончился удачно. Противник, не выдержав огня бронепоездов, шедших впереди пехотных цепей, отступил. Боевая работа бронепоездов — тяжелая и опасная. Команды их по целым суткам работают над исправлением пути. Противник, желая задержать хотя бы на короткое время наступление, портит путь, где только возможно, не оставляя целым ни одного моста. На днях бронепоезд «Шандун» счастливо избежал фугаса, который взорвался впереди, в метрах 10, по-видимому, от случайного попадания ружейной пули. Имея тихий ход, машинист успел затормозить.

7 апреля. Противник отступает и портит путь, устроив крушение вагонов, груженных пшеницей, в узком проходе между скалами. Целую ночь команды «Шандуня» и «Хубея» работают над очищением пути. Подходит 65-я Нечаевская дивизия. По данным разведки, противник укрепляется на командных высотах. Он решил нам дать бой в 15 милях от Чучоу. Снова русские части должны будут решить это сражение на самом ответственном участке линии железной дороги. У кантонцев здесь 4 орудия, у нас пушек нет, так как из-за непригодности дорог их подвезти нельзя.

8 апреля. Атака началась. В 9 часов утра первые цепи 65-й дивизии столкнулись с противником. Кантонцы занимают хорошо укрепленную позицию, и подступы к ней невыгодны для наступающих русских и шандунцев. По очереди, команды то с «Хубея», то с «Шандуня», работают над исправлением испорченного железнодорожного пути и в то же время ведут артиллерийскую дуэль с батареей противника. Кантонцы упорно держатся и сами неоднократно переходят в контратаки, но каждый раз неудачно. К вечеру, после упорного боя, 65-я дивизия занимает 1-ю укрепленную линию противника, который отошел на 2-ю и снова укрепился. Всю ночь бронепоезда чинят подорванную ферму моста.

9 апреля. На рассвете бой разгорается с новой силой. Бронепоездам удалось продвинуться вперед лишь на полверсты, как они снова натолкнулись на препятствие: кантонцы разобрали небольшой мост. «Хубей» получает задачу подойти и исправить путь. Противник отлично пристрелялся. Снаряды ложатся то вправо, то влево от бронепоездов, рядом с ними. Прицел, значит, взяли правильный и скоро должны попасть в цель. Потом выяснилось, что расстояние было измерено противником с помощью веревки. Примитивно, но остроумно. К мосту нельзя подойти. Кантонцы буквально засыпают ружейным, пулеметным и бомбометным огнем. Когда офицеры собрались в кают-компании за завтраком, на котором был генерал Макаренко, бронепоезд получил солидный «подарок». Снаряд пробил крышу офицерского вагона, но броня смягчила разрыв. Осколком был только легко ранен в голову переводчик-китаец. В 12 часов дня 65-я дивизия выбивает противника из 2-й линии. Он отходит на 3-ю и последнюю линию обороны. Несколькими удачными попаданиями бронепоезда заставляют замолчать неприятельскую батарею.

Ночь на 10 апреля бронепоезда провели в восстановлении большого моста. Пришлось положить более 100 шпал и 18 рельсов. На утро «Шандун» и за ним «Хубей» двинулись на Чучоу, занятый через полтора часа. По занятии города «Хубей» получает задание занять следующий разъезд и, если возможно, продвинуться дальше. В нескольких верстах от Чучоу обнаруживаем отдельные цепи кантонцев по обе стороны дороги, отступающие в южном направлении. Через час разъезд занят. На станции — пусто. Кантонцы уводят с собой всю железнодорожную администрацию. «Хубей» двигается дальше. Впереди — пешая разведка с бронепоезда, которая, пройдя 4 версты, захватывает неприятельского разведчика. Он одет в костюм железнодорожного рабочего. Дает объяснения, что производит какие-то измерения. При обыске у него найден кантонский значок и под верхней одеждой — военное обмундирование. После этого «Хубей» возвращается в Чучоу, выполнив задание.

11 апреля. Утром «Шандун» выходит по направлению к Пукоу и занимает ряд станций. Его сменяет «Хубей», подходивший к Пукоу на 9 верст и обстреливавший артиллерийским огнем станцию Пучен. Встречаю офицера, ходившего в разведку в сторону Уху. По его данным, главные силы противника отходят в этом направлении. Им был захвачен конец обоза противника с ранеными. Силы Сун Чуан Фана концентрируются в Чекианге, и если данная операция будет удачной, то противник, из опасения быть отрезанным, принужден будет оставить Пукоу и Нанкин. После артиллерийского обстрела «Хубей» отводится в тыл для охраны пути. Стоим на небольшом разъезде. Весна уже вступила в свои права. Через сетку розовых цветущих абрикосов блестят, как зеркала, водные пространства рисовых полей. Бесчисленные озера, обрамленные молодой зеленью деревьев, покрыты белыми хлопьями. Это — стаи гусей, которые водятся здесь в громадном количестве. Тишина и мир. Все опасности войны, все тревоги обходов, неожиданной встречи с неприятелем, как будто не существуют. Команда бронепоезда высыпала на воздух после долгого пребывания в душных боевых коробках. Появляется футбольный мяч, который бесцельно гоняют из стороны в сторону опьяненные бодрящим апрельским воздухом и жаждой движения люди. Китаец-машинист ходит с добытым у неприятеля секачем — мечом палача. Он безуспешно предлагает всем свои услуги по отделению ненужной головы от туловища.

12-го апреля вышедший вперед «Шандун» занимает Пукоу. Операция почти закончилась. Противник выбит, и путь очищен до р. Янцзы. «Хубей» получает приказ отойти на станцию Чучоу и нести там охрану пути.

В Пукоу. На 2-й день после занятия Пукоу, в дождливое утро, «Хубей» явился на смену «Шандуня». Впереди — громаднейшее станционное здание, ряды крытых платформ. Все пути забиты пустыми, загаженными, брошенными второпях противником вагонами. Пути сплошь усеяны прокламациями — истоптанными листовками, вымоченными дождем. Столбы, стены вагонов, все, что поддается обклейке, пестрит плакатами и воззваниями. Некоторые из них исполнены художественно, в смысле рисунка и литографического искусства. Весь стиль и манера — советские до мельчайших подробностей. Разве вы видели когда-либо у китайцев ряд восклицательных знаков? А здесь ими заканчивается каждый возглас. Общий стиль — грубый, крикливый, бьющий по самым низменным вожделениям толпы. Вождь кантонского правительства изображен характерно: на красном фоне он — черный. А вот Чжан Цзолин в генеральской форме продает европейцу куски Китая, который изображен в виде изрубленной женщины. Снова Чжан Цзолин и Чжан Цзу Чан в виде собак, стоящих на задних лапах перед Англией. Сун Чуан Фан — заяц, удирающий по красному полю. Да всего не перечесть! С другой стороны — многообещающие картины мирного труда: заводы, фабрики дымят своими трубами, грузятся пароходы, бегут по всем магистралям поезда, одним словом — рай на земле. Даже планетарную идею не забыли — ее изображает гордый всадник, несущийся к солнцу и звездам. Призыв всех к борьбе. Даже женщина изображена европеизированной, в английском военном обмундировании, что подтверждает наличие женских батальонов в кантонской армии. И, наконец, большевицкие символы — пятиконечная звезда, серп и молот. «Творческая» рука Москвы видна всюду. Буквальное, без малейшего отступления, повторение Совдепии в период гражданской войны. И если отбросить общий тон Китая, то не отличишь. У вокзала, в доме железнодорожного служащего, «совдеп», украшенный флагами. Среди них — синий с белой 12-тиконечной звездой и красный с синим квадратом и той же звездой! Рядом на площади — большая деревянная трибуна, обшитая зеленым сукном и такими же, как на совдепе, флажками. Пестро и революционно! Заходим внутрь здания. Самый настоящий совдеп. Вспомнилось старое, забытое. И сердце теснят воспоминания прежних дней… Кровавый 18-й год рождается снова. Наступило время безумных крикливых речей, разжигание черни. Стоит призрак пожарища социальной революции, беспощадной борьбы. Первая комната совдепа предназначена для заседания: в комнатах пол усеян клочками агитационной литературы, ружейными патронами, обрывками военного снаряжения. Стены пестрят плакатами и портретами вождей. Прокламации покрывают пол. В одной из комнат находим более 15 тысяч патронов и целую кипу нарукавных знаков с красной пятиконечной звездой. После обеда отправляемся осматривать берег. Кантонцы, засевшие в Нанкине, беспрерывно обстреливают нашу сторону из ружей и пулеметов. Но безрезультатно. Пули свистят и лишь изредка шлепаются в землю уже на излете. При такой дальности и из-за водного пространства между нами им тяжело пристреляться. На том берегу оживление, собираются толпы, снуют рикши, автомобили. В бинокль ясно различаешь отдельные фигуры. Почти на самом берегу группа из трех советских инструкторов. Английское обмундирование и манера держаться выделяют их из толпы китайцев. Но долго оставаться на самом берегу становится опасно. Они пристрелялись, и пули начинают шлепать рядом с нами. Забираемся в каменную будку. Здесь видны следы поспешного бегства. Разбросаны ненужные вещи, патроны и предметы военного обмундирования. Здесь останавливалась разведка, которая оставила Пукоу с нашим приближением. На столе я нахожу медную с чернью подставку для календаря, на обратной стороне которой нацарапано: «Милому Ловченко от Туси. 7–IX–1926». Нет сомнений, что красный командир второпях забыл свое «вещественное доказательство невещественных отношений». Как мы, так и кантонцы артиллерийского огня не открываем. Этому воспрепятствовали иностранцы, военные корабли которых стоят на Янцзы, по обе стороны от Нанкина.

В течение двух дней нашей стоянки в Пукоу обстановка не изменилась. На 3-й день показалась красная флотилия из 4 вымпелов. Обстрелянная иностранными судами, флотилия остановилась в 4 милях от Пукоу. Еще немного разнообразия внесло в нашу жизнь сообщение о боях в Пампу. Колонна противника, в свое время обнаруженная летчиками, имела целью зайти глубоко в тыл, захватить Пампу и перерезать коммуникационную линию. После двух дней боя она была разбита, и противник бежал.

17-го апреля «Хубей» получает задание отойти в глубокий тыл. В настоящее время ведется усиленный обстрел Нанкина, который горит»^[352].

Во время этих боев 65-я дивизия, по данным начштаба группы Михайлова, «являлась скорее десантом при бронепоездах в силу своей малочисленности. 166-я бригада из русских имела около 300 штыков, а 176-я китайская бригада с русскими инструкторами не насчитывала и 700 штыков. Артиллерия, пулеметы и бомбометы дивизии за этот период не применялись (на бронепоездах есть свои), 2-й конный полк, ее главная сила (400 сабель и 6 пулеметов «Кольт»), был на всю кампанию выделен из ее состава и находился в непосредственном подчинении маршала Чжан Цзу Чана. Нечаев из-за ампутации ноги в эту кампанию не проявлял прежней активности и находится вместе с генералом Чеховым на одном из бронепоездов»^[353].

Вскоре ситуация изменилась в худшую сторону. Чжан Цзучан предпринял неудачную попытку форсировать Янцзы и закрепиться на другом ее берегу. Высадившиеся северяне подверглись мощному контрудару и, неся тяжелые потери, особенно в материальной части, вынуждены были вернуться на свой берег. Русские наемники благополучно отошли, но оставили на другой стороне противнику много трофеев, в том числе часть артиллерии^[354].

По русским данным, в разгроме северян огромную роль играли японцы: «Они усиленно разыгрывают китайскую смуту. Японские советники имеются и у северян, и у южан. Каждое ослушание японского советника приводит к катастрофе. Чжан Цзу Чану они не советовали переходить Янцзы, но он перешел — и в результате — разгром и обратный переход через реку»^[355]. За март — май русские понесли большие потери. Отмечалось, что «Чжан Цзу Чан всегда провожает в последний путь павших на его службе русских. В последнее время ему приходится часто идти за погребальным лафетом»^[356].

Видя большие потери и то, что китайцы на деле не проявляют желания драться против коммунистов, некоторые из русских наемников попытались изменить ситуацию. Так, Михайлов выдвинул перед японцами и китайцами идею, по которой Русская группа должна была стать на условия Чехословацкого корпуса в России, то есть неподчиненности китайской юрисдикции, но должна была получать китайские деньги либо перевестись на японскую службу. Эта идея не была поддержана японцами и другими иностранцами из дипкорпуса в Пекине, которые в свое время дали молчаливое согласие на участие русских в войне против Фына и Гоминьдана, угрожавших их интересам. Дело в том, что они не хотели видеть на китайской арене независимую русскую силу. Как известно, тот, кто платит, тот и заказывает музыку, а в случае с русскими иностранцам переход наемников из одного состояния в «цивилизованное» был неинтересен, да и в случае ухода русских из китайских войск их отношения с ними могли стать враждебными.

Гоминьдановцы продолжили нажим на северян, подтянув новые части. Михайлов 20 мая 1927 г. доносил: «Обстановка неблагоприятная. Палису, вероятно, завтра или послезавтра будет оставлен»^[357]. Через полмесяца положение Северной коалиции стабилизировалось. Тихобразов 4 июня писал: «Положение на фронте у нас нельзя назвать тяжелым, так как боев нет. Выровняли фронт с Сун Чуан Фаном и мукденцами. Наши позиции — на границе Шандуня по линии станции Лин-Чен. Как дальше сложится обстановка, сказать трудно. В Шандун идут японские войска. Такое положение отразилось на долларе. Лаж на серебро доходит до 20 %»^[358]. Высадившиеся под предлогом защиты своего имущества и граждан японцы на время предотвратили захват Шандуна^[359].

Михайлов в мае также просил Тихобразова ускорить формирование 7-го Особого русско-китайского полка. Но это сделать не удалось из-за дезертирства китайцев — не хватало 20 процентов солдат. Например, в мае выяснилось, что из-за дезертирства рота пеших разведчиков исчезла^[360]. На тот момент, на конец мая, в полку было только 120 русских и 344 китайца^[361].

Китайцы часто были противниками «северян», и потому с 28 апреля их стали принимать лишь после проверки на «благонадежность»^[362].

Некоторые китайцы служили в полку отлично. Так, младший унтер-офицер Чжан Сяфу получил благодарность за активную помощь унтер-офицеру того же полка Маньчжурову в предотвращении побега при конвоировании другого китайца^[363]. Но бывали случаи предания суду других китайцев за совершенные преступления^[364].

Оставшиеся солдаты были необученными из-за отсутствия оружия^[365]. Тихобразов еще в начале апреля безрезультатно пытался получить от тупана маузеры и винтовки «Бергман», сетуя на то, что «мы — безоружны»^[366].

Обучение затруднялось и тем, что этот полк отвлекали от несения военной службы и направляли на службу полицейскую, как это было в мае^[367].

Опасаясь того, что из-за малочисленности частей их могут расформировать, русские офицеры скрывали это и держали при себе «мертвые души». Реально солдаты в части были, но во многих случаях они были негодны для боя, больны и т. п.^[368]

Поражения Северной коалиции взволновали всю белоэмиграцию. Тихобразову писали из Европы: «Ваши неудачи нас страшно беспокоят» — и предлагали рецепты для выхода из ситуации, предлагая набрать тысячи наемников из русских и немцев, которые из-за тяжелой экономической ситуации в Германии готовы были ехать в Китай. Предлагалось, исходя из опыта Гражданской войны в России, пользуясь растянутостью фронтов в Китае, организовать кавалерийские рейды по тылам противника. Для решения проблемы с кадрами артиллеристов северян, из-за чего Чан Кайши имел над ними большое преимущество, они предлагали набрать русских артиллеристов-эмигрантов из стран Европы, так как находившиеся в армиях северян немногочисленные инструкторы из Германии и Японии не могли или не хотели научить китайцев артиллерийскому делу^[369].

Неудачи русских на фронте были также из-за того, что часто направляли кавалеристов-офицеров в пехоту и наоборот. Так как другой род войск они знали плохо, то и результат не замедлял сказываться в бою. По оценке русского командования, поручик Бокин, назначенный командовать ротой пеших разведчиков, был отличным офицером, но кавалерии, а не пехоты, которую он почти не знал. В результате в боевых условиях в новом качестве он не мог выполнять ставившиеся ему задачи^[370].

Сразу после поражения северян в марте у русских начался распад, усиленный невыплатами жалованья. Война истощила население, которое уже не могло платить налоги. Армия Чжан Цзучана из-за отсутствия денег стала разбегаться, и ему остались верны лишь русские и немногие китайцы^[371].

К денежным проблемам добавились сомнительные операции с деньгами самого русского командования после ухода Нечаева. Так, в середине июля 1927 г. Тихобразов приказал: «Если получите жалование, то сделайте удержание — не более ²/₃ с холостых и не более ¹/₂ с семейных»^[372].

Поэтому многие русские дезертировали или, не вынеся тяжелой службы при невозможности устроиться в мирной жизни, кончали жизнь самоубийством, как это пытался сделать 28 мая 1927 г. корнет Попов^[373].

Тихобразов боролся против дезертиров административными мерами, но они были неэффективны: «Нет-нет — и уйдет несколько человек»^[374].

Дезертирство стало одной из причин ослабления северян, вторично отступивших из Пукоу. Нечаев так рассказывал о последнем бое в июне, которым он руководил как командир Русской группы: «Стоял тихий звенящий вечер, почти ночь. На горизонте — багровые зарева подожженных снарядами деревень. На темных силуэтах растянувшихся бесконечной линией бронепоездов ежеминутно вспыхивали молнии орудийных выстрелов и почти непрерывно струились огненные языки из пулеметов. Противник не выдержал нашего огня и, когда настало 8 часов вечера, части 105-го и 106-го полков пошли в атаку, начал быстро отходить. Потери наши были незначительны. Путь перед бронепоездами в несколько сот метров был испорчен. После нескольких часов тяжелой работы его расчистили. Разобранное противником полотно было поправлено, и бронепоезда смогли двинуться дальше в направлении на Пенпу»^[375].

Русская группа без Нечаева (июнь — декабрь 1927 г.)

С весны 1927 г. не ослабевали слухи о том, что Нечаев должен уйти в отставку. В июне 1927 г. эти слухи подтвердились. Поражениями у Нанкина — Шанхая воспользовались противники Константина Петровича, чтобы его убрать. Нечаев не стал выносить сор из избы и объяснял свой уход тяжелым ранением в 1926 г., из-за которого он не мог как раньше командовать русским отрядом. Говоря об его уходе, Чжан Цзучан заявил: «Мне жаль генерала Нечаева, и я лучше бы потерял руку, чем его. Я много раз говорил ему, чтобы он не лез под пули, так как это не его дело, но он не слушался, и я этим огорчен. Когда нужно, мы все сумеем умереть, но напрасно этого делать не стоит. Нечаев — это храбрый солдат, но не генерал…»^[376]

Из интервью с Константином Петровичем стало ясно, что он «решил совсем покончить со службой. Чжан Цзучан уговаривал остаться. Жаль было оставлять дело, в которое вложил всю душу, но пришлось уйти. Нервы расшатались, да и обстановка в последнее время создалась такая, при которой с плохими нервами долго не выдержишь. Стар стал, пора на покой. Пусть на мое место идет молодежь»^[377].

Но без русских «подковерных ходов» против него здесь не обошлось. Нечаеву пришлось уволиться под нажимом Меркулова и его окружения на Чжан Цзучана^[378]. Реально причиной его ухода стали интриги: Макаренко, Михайлова, Чехова, Тихобразова, Меркулова и других, желавших занять места Нечаева и его сторонников или нейтрализовать их, чтобы перераспределить на себя деньги, выделяемые Чжан Цзучаном. Дошло до того, что некоторые русские начальники злоупотребляли деньгами, несмотря на то что их части почти голодали, вели шикарную жизнь, покупая дорогую обстановку^[379]. Такое обвинение Тихобразов возлагал на своего былого друга Семенова, правда, лишь в дневнике и без широкой огласки.

В защиту Нечаева надо сказать, что даже его противники отмечали, что, когда он был в чем-то не прав, всегда признавал свои ошибки и приносил даже своим врагам извинения^[380], чего те не делали. В тех случаях, когда даже для его верных соратников не было места в Русской группе, Нечаев, несмотря на то что мог убрать того или иного человека, никогда так не делал, даже если его сторонникам приходилось увольняться^[381].

Это говорит о том, что Константин Петрович был человек высоких моральных принципов, в отличие от своих противников, которые были заурядными людьми, неспособными к руководству Русской группой. Это доказали ближайшие после увольнения Нечаева события, что неудивительно, так как противники Нечаева умели воевать только в кабинетах против своих же. Тихобразов всю Гражданскую войну провел в теплом месте адъютантом генерала Плешкова в Харбине, вдали от пуль и лишений. После этого, уже в эмиграции, он оказался на японской службе в институте, где пребывал до весны 1926 г. Он сидел бы в Харбине и далее, но японцы уволили его с работы. Тихобразов, оставшись без средств к существованию и имея на руках жену с дочерью, обремененный долгами, сделанными из-за его пристрастия к азартным играм, подался в наемники. Пришел он в Русскую группу на все готовое, созданное Нечаевым. Михайлов тоже на фронте почти не показывался, состоя на службе у Анненкова, по сути в разнузданной банде, которая борьбой против большевиков почти не занималась, а грабила местное население и настраивала его против власти адмирала Колчака, отдавшего за Белое дело жизнь. Или Н. Меркулов, наживший свое огромное состояние за время Гражданской войны спекуляцией, разрушавшей белый тыл, и обдиранием своих же русских, когда он стал министром в Приморском правительстве. На этом посту в 1921 г. он отличился успешной войной с дорогими горячительными напитками и безумными тратами денег на увеселения в ресторанах Владивостока, в то время как белые отряды на фронте под Хабаровском жестоко страдали от недостатка теплого обмундирования и валенок. В Китае он продолжил свою политику — ценой постоянных уступок китайцам русских интересов и понижения тем самым авторитета русских наживать свое огромное состояние. Чехов до китайской гражданской войны был никому не известен и стал мелькать в победных сводках армий Чжан Цзучана лишь благодаря Константину Петровичу.

А кто такой Нечаев? Прославленный командир Волжской кавалерийской бригады, боровшийся против большевиков не в кабинетах, а на фронте. Там он находился с весны 1918 г., будучи одним из ближайших соратников легендарного Каппеля, и участвовал во взятии Казани и золотого запаса России в августе 1918 г. Нечаев прошел всю кампанию на Восточном фронте до конца 1920 г. со всеми ее радостями побед и горестями поражений. И он же создал имидж непобедимости Русской группе в Китае своими бессмертными победами над У Пэйфу, Фыном и К^о. Поэтому в сравнении с ним его противники смотрятся какими-то гнусными жалкими карликами, устранившими Константина Петровича подлыми подковерными приемами, чтобы творить в Русской группе финансовые махинации. Но, сваливая Нечаева, тот самый «дуб», из-под которого данные персонажи кормились «желудями», они не могли понять, что смогут недолго пользоваться его плодами и что скоро без Нечаева, его опыта, авторитета, умения найти общий язык с солдатами и офицерами и военного дарования все пойдет прахом.

Интересно узнать то, что думали о Нечаеве рядовые бойцы, солдаты и младшие офицеры Русской группы. Журналист Ильин, незнакомый с Нечаевым, заносит в июле 1926 г. в свой дневник подслушанный им разговор солдат: «Говорят про Нечаева, слышны нотки восхищения его храбростью и заботливостью о солдатах: «Ходит в атаку со стеком и ничего больше не берет! Под самым огнем стоит и хоть бы что! Там такая жара идет, а он — нипочем! А придет в казарму, братцы, да вот хотя бы и к нам в команду, и сейчас же: «Табак, братцы, получали? А чистое белье есть?!» А кто скажет: «Никак нет, Ваше превосходительство, так он и пойдет: растуды твою так, распротак, я им, сволочам, покажу! Нате Вам, братцы, денег, купите себе сигарет, а я доложу, кому надо!!» Что и говорить, в бою он — не дай Бог, не жалеет себя и других. Вышли сначала без винтовок, только у половины они были. Ну, значит, ему и докладывают, а он рассыпал всех в цепь, встал сам во весь рост, пули свистят, а он стеком вперед показывает и говорит: «Вот, брательники, наши винтовки, давайте-ка возьмем их!» А чуть мы дома, так заботится о нас и с солдатом — запросто!» Я вспоминал при этом дальнее прошлое. И все так, в глубине Китая! Русские все те же — любовь к смелому и заботливому офицеру. К Михайлову и Меркулову они так не относятся!

Русский доктор, офицер, служивший в китайском полку, говорил про положение в отряде. Недовольство и озлобление против Меркулова, неполучение по нескольку месяцев жалования, тогда как наверху не только жалование, но и наградные выдаются чуть ли не вперед. Всякий, вновь прибывший, обязан заказывать обмундирование и сапоги только у Меркулова и его представителя Соколовского. Они получаются в рассрочку, и стоимость их удерживается из жалования. Все стоит дорого, и Меркулов ставит цены в полтора раза дороже! Вообще, Меркулов грабит, наживает, массу средств тратит на женщин и даже не полностью отпускает деньги, которые причитаются частям! В общем, и тут интриги, безобразия и развал! А со всем этим, льется русская кровь, взрывают себя гранатами русские поручики! Все с нетерпением ждут Нечаева. Меркулов играет в генерала и требует, чтобы его величали «превосходительством» и выставляли к нему караул. На днях, когда он приехал из Тяньцзина, ему на вокзале был выстроен караул, музыканты, и он, выйдя, обходил и здоровался, а ему отвечали, как генералу! Странно сказать, Нечаева видеть мне не удалось, с ним я не говорил, но у меня совершенно отчетливое впечатление, что все неурядицы получились благодаря не Нечаеву, а Меркулову и Михайлову. Если так будет продолжаться — полный развал неминуем. Меркулов и Михайлов ни в какие бои не ходят, пуль терпеть не могут, набивают карманы, грабя своих же, не выдавая жалования, корчат из себя начальство, требуют почестей и чтобы все было по уставу! Нечаев смотрит просто — его за это и любят. Сам он — храбр, первым показывает пример, требуя храбрости от подчиненных. А остальное — все просто: хочешь — пей, бери деньги, если исправно служишь! Остальное — не важно.

И на самом деле: ведь все пришли сюда наемниками, что им до Китая и его жизни! С них требуют воевать — и они воюют вместе со своим генералом, таким же ландскнехтом и бесшабашным парнем, готовым идти под пули. Каждый знает, что Меркулов работает на себя, знают, что его заводы, арсеналы, конторы существуют благодаря Русской группе, на которой все это держится и с которой Меркулов, как хороший купец-кулак, дерет все втридорога. Все знают, что сын Меркулова, нигде не служивший, ни в каких чинах, ни года, устроен майором и получает 240 долларов в месяц, числится адъютантом, ни в какие бои и стычки не ходит, а деньги свои получает аккуратнейшим образом, тогда как остальные не видят их по нескольку месяцев! Корректный, спокойный и осторожный Тихобразов не может слышать про этих адъютантов и Иванова! Про Нечаева солдаты говорят с обожанием, восхищением, словно он — кумир. Про него уже сложились чуть ли не легенды про его изумительную заботливость и отношение к солдату. Как все-таки разлагающе подействовала на всех революция! Взять хотя бы Русскую группу — сколько героизма, выносливости, терпения и лихости. А с другой стороны — моральное разложение, интриги, грабеж — по существу — общий. Меркулов грабит подчиненных и тех, с кем имеет дело, а подчиненные стараются набрать побольше «фацая», т. е. грабят китайцев»^[382].

Видный деятель антисоветского движения, хорошо знавший нечаевцев, А. А. Пурин, пишет: «Мне передавали офицеры, казаки и солдаты, мои бывшие сослуживцы, подчиненные и соратники по борьбе с коммунистами, что Меркулов все время желал уронить престиж Нечаева, которому приходилось бороться и на фронте, и в тылу с его интригами. Происходило это из желания Меркулова играть роль главной скрипки на Дальнем Востоке. Он повсюду говорит, что все дело в Цинанфу создал он, всячески стараясь влиять на иностранцев и обмануть великого князя Николая Николаевича. Личное его честолюбие еще больше толкало его на это. Лесть его прихвостней и всяких политических проходимцев убеждала Меркулова в правильности взятого им пути. Благодаря сумасшедшим успехам Нечаева, ему не удалось умалить престиж его ни в глазах иностранцев, ни в глазах китайцев и всего Дальнего Востока, но, с другой стороны, это давало ему существовать. Меркулов усиленно убеждал Нечаева, что фашизм — единственная здоровая организация, могущая работать с большевиками, работа которых, по его словам, уже в данный момент дала блестящие результаты. Выступал он и против движения великого князя Николая Николаевича, говоря, что оно скомпрометировано уже тем, что здесь работал Шульгин, «позволивший себя спровоцировать». Генерал относился к таким разговорам скептически, улавливая в тонах разговора Меркулова желание привлечь Нечаева в фашистскую организацию. На вопрос Нечаева «Где же Ваши фашисты и почему они не выручают Вас и не ставят на высоту в глазах китайцев?» он ничего не мог сказать. Чжан Цзучану и другим китайским командирам он втирает очки, что он — вождь и что в Приморье у него 20-тысячное войско, которое пойдет за ним по его приказу, но этому никто из китайцев не верит. Русских он презирает, и его частная жизнь с содержанками, бриллиантами, кутежами и крупными тратами денег уронила его престиж в глазах китайцев и иностранцев. Когда Нечаев из-за своего тяжелого ранения отошел от своей работы, то в течение 7 месяцев боевая слава русских солдат сошла на нет, ибо командирами были назначены меркуловские ставленники, которые оказались не годными ни к бою, ни к строю и дошли вскоре до расформирования и разоружения. Характерно, что Меркулов просил Чжан Цзучана объединить в его руках командование всеми русскими, на что получил отказ. Есть свидетели отказа — китайские генералы. Честолюбию его не было пределов»^[383].

По данным немецкого агента в Китае Кунста, напоследок «Нечаев был Чжан Цзучаном вознагражден двумя домами в Циндао. Последней осенью он разошелся с Чжан Цзучаном из-за долгой задержки жалования войскам и вскоре ушел в отставку»^[384].

Зная это и не желая мириться с уходом Нечаева и с торжеством ничтожеств, вместе с ним ушла большая группа опытных офицеров генерала Савельева. С ними уволилось много казаков. Савельев прослужил в отряде Нечаева меньше трех месяцев и, несмотря на хороший оклад, ушел оттуда.

Последствия ухода Константина Петровича для Русской группы, которую он создал, означали ее скорый и неминуемый крах. В 1926 г. все были свидетелями, что, когда по ранению Нечаев оставил пост командира Русской группы, его противники передрались между собой, а покуда происходило выяснение отношений, боевые части разваливались. Если вспомнить, что меркуловцы довели в 1926 г. русские части до краха в отсутствие Нечаева за каких-то полгода, то, сделав несложное вычисление, можно было предположить, что развал произойдет где-то зимой 1927/28 г.

Последние успехи

Войска Чжан Цзолина еще не раз успешно били врага, пользуясь во многом плодами работы Нечаева. Так, в начале июля 1927 г. они разбили гоминьданцев, заняв город Линчен и нанеся им потери в 5 тысяч человек. Линчен был очищен от врага и занят русскими бронепоездами^[385]. У русских особенно отличился майор Савранский, командир группы кавалеристов, произведенный за это в подполковники^[386]. После этого наступление против южан продолжилось. В июле 1927 г. русские участвовали в успешном походе к Цинтао и Киансу^[387]. В это время русские вместе с японцами также служили Чжан Цзолину на КВЖД, когда там стали активно действовать коммунистические агенты и партизаны^[388].

В конце августа 1927 г. белогвардейцы добились новых побед, снова взяв Сучжоуфу. Участник рейда русских бронепоездов во время разведки от этого города к югу писал:

«Всюду гаолян, куда не посмотришь, направо, налево — бесконечные поля гаоляна. «Ну, пока гаоляна не уберут, настоящей войны не будет!» — говорит капитан, указывая на высокие, больше человеческого роста волнующиеся зеленые заросли по обе стороны железнодорожного пути. Вскоре попадаем в Сучжоуфу. Теперь здесь видны лишь обрывки многочисленных плакатов и воззваний с портретами Сунь Ятсена, Чан Кайши и остатки триумфальной арки, возведенной в честь последних около главных ворот города, напоминающих о недавней власти правительства красного юга. Бронепоезда замедляют ход и останавливаются. Впереди сожженный мост и разобранные пути восстанавливаются командами бронепоездов. Грозно блистая на солнце, русские бронепоезда продолжают разведку.

В этих боях русские взяли много трофеев. Среди них — 8 тяжелых орудий, 12 бомбометов, 5 тысяч винтовок из СССР и много боеприпасов»^[389].

Однако реально тогда после ухода Нечаева Русская группа распадалась. Бурлин доносил 20 августа Лукомскому об ее положении: «Вы переоцениваете значение Русской группы. Получаемые о ней сведения рисуют ее положение очень неважным. Лица, близкие к Меркулову, передавали мне, что группы, как таковой, уже нет, а имеется только 1 батальон русской пехоты, зародыш конного полка и броневики Чехова, всего, может быть, около тысячи человек. Вс. Иванов, редактор меркуловской газеты, состоящий у Меркулова секретарем и ехавший из группы, говорил мне, что во время боев, когда северяне терпели неудачи и понадобилось отвести группу в тыл, то вся она помещалась на двух платформах-вагонах. Михайлов тоже пишет о непорядках в группе. По рассказам Иванова, налицо невыдача жалования до 6–8 месяцев, пьянство, грабежи, рознь начальников между собой, утечка солдат бегством — все это понизило значение группы. Сейчас она двинута из Цинанфу на фронт»^[390].

Нередко кормовые деньги на фронт присылали не серебром, которое принимало население для оплаты, а бумажные, которые оно не признавало из-за сильной инфляции^[391]. По этой причине часто нечаевцы почти голодали. Положение русских, находившихся в тылу, было немногим лучше. Офицеры и их семьи закладывали в ломбарды свои вещи из-за отсутствия денег^[392]. Они надеялись их выкупить, но, пока вещи лежали заложенными, на стоимость их набегали проценты, и за них приходилось отдавать большие деньги.

В первой половине сентября 1927 г. русские добились новых побед. Даже в Европе писали «о доблестной службе русских. Снова отмечают боевую работу бронепоездов «Шандун» и «Хонан». В последних боях глубокий канал у станции Ханжен надолго бы задержал наступающих северян, если бы не прикрытие артиллерийским огнем «Шандуна» и «Хонана», на парусных шлюпках, шандунцы быстро форсировали это серьезное препятствие»^[393]. В конце сентября 1927 г. русские бронепоезда снова отличились в бою у станции Пукоу. На плечах отступающих врагов бронепоезда «Чендян» и «Чен-Чжен» заняли эту станцию. Согласно донесениям их командиров, «ни одного выстрела не было слышно с правого берега Янцзе. Безучастно отнеслись к этому и 4 канонерские лодки южан, стоящие на реке ближе к Нанкину. Сзади них, на небольшом расстоянии, виднелся японский крейсер. На другой день броневик «Чен-Дян» открыл огонь по канонеркам. После первых выстрелов, японский крейсер, видимо, не желая мешать начавшемуся бою, снялся с якоря и ушел вниз по течению, а вслед за ним последовали, не отвечая на выстрелы бронепоезда, и канонерские лодки противника»^[394].

Говоря об успехах северян в те дни, Чжан Сюэлян особенно отметил русских: «Русские воины в рядах китайской армии всегда встречают к себе с моей стороны внимательное отношение. Русские находятся в составе Шаньдунской армии, так что непосредственного отношения к ним я не имею. Но я хочу подчеркнуть, что они всегда были прекрасными солдатами, отличными бойцами, честными и мужественными исполнителями долга. Честь и хвала им, своей кровью запечатлевшим братство по оружию с нашей армией!»^[395]

Это были последние громкие победы русских в Китае. С уходом Нечаева русские начальники, лишенные дарований и умеющие лишь интриговать, оказались не способны руководить наемниками, как это делал Нечаев. Сразу после его ухода в июне Тихобразов с облегчением писал, что «все работают солидарно», но не прошло и двух месяцев, как уже 25 августа 1927 г. он говорит: «Михайлов готовится к генеральному сражению с Меркуловым, т. е. к роковому разговору»^[396]. Успокоения в умах «заговорщиков» не настало и после ухода Нечаева. Его противники продолжили грызню за места, власть и деньги, что крайне негативно влияло на боеспособность наемников и отношение к ним китайцев. Одной из внешних причин этого было то, что Шильников, Михайлов, Тихобразов и многие другие офицеры, сплотившись вокруг них, были недовольны игнорированием Меркулова и К^о попыток утвердить здесь идейную платформу на почве монархизма^[397]. Нечаев ранее также препятствовал действиям монархистов в отряде. Неприязнь по отношению к Меркулову наблюдалось и потому, что он был фашистом^[398].

Между командирами отдельных частей также бывали конфликты и, как следствие, отсутствие столь нужного единства действий. Так, 25 сентября 1927 г. Тихобразов писал, что «относительно совместной работы с Броневой дивизией Михайлов не договорился и, думаю, не договорится»^[399].

Многие офицеры, не желая оставаться в такой обстановке, продолжали уходить^[400]. Пришлось уйти в ноябре 1927 г. и Михайлову, не выдержавшему столкновения со своим тестем Меркуловым^[401]. Еще раньше, в начале 1927 г., стали уходить и солдаты, большинство из которых определялись как «интеллигенты». Видя безденежье, ухудшение день ото дня условий службы, не лучшее отношение части офицеров друг к другу и к ним, понять этого они не могли и просто уходили^[402]. В итоге в ноябре 1927 г. для пополнения частей пришлось использовать китайцев. Например, «в Маршевой сотне русских осталось мало — человек 8—10, остальные — китайцы»^[403].

Наши офицеры страдали и потому, что китайцы не могли дать им пистолеты или револьверы в качестве оружия самообороны^[404]. Часто в этом винили русских офицеров тыловой базы, например Люсилина. Так, еще 2 августа 1927 г. Тихобразов жаловался на то, что он прислал только по 20 патронов на маузер без обойм и патронташей, а полученные от него «подковы сделаны очень небрежно»^[405].

Как и прежде, русские части были малочисленны по своему составу и за громким названием «бригада» реально скрывался батальон. В бригаде Семенова на 14 августа 1927 г. не было и близко к 800 шашкам. Поэтому предполагалось свести ее воедино с пехотной бригадой Сидамонидзе, что и должно было дать 800 человек. По данным Тихобразова, бригада Сидамонидзе всеми была «заброшена и о ней никто не заботится»^[406].

Рядовые русские, которым надоело смотреть на торговлю их кровью Меркуловым, готовы были его убить. Тихобразов пишет: «Вчера ко мне с фронта приехал солдат 105-го полка, просивший передать, что если советник появится близко к фронту, то они его прикончат в удобной обстановке. Из других мест идут такие же сведения»^[407]. Такое отношение к нему было вполне оправданным, так как из-за махинаций Меркулова солдаты голодали. Из-за воровства его и других дельцов Михайлов был вынужден просить Тихобразова кормить солдат «экономнее»^[408].

Скоро кантонцы и части Фына перешли в контрнаступление. Весь октябрь с переменным успехом шли ожесточенные бои с ними. Почти всех русских отправили на фронт. Тихобразов писал 8 октября: «Завтра, 9 октября, 1-й полк Конной бригады выступает в Дай-мин-фу в южный конец Чжили. Дней через 10–15 пойдут и остальные части бригады. Их выход происходит позже потому, что не закончено снабжение частей всем необходимым»^[409].

В то время некоторые русские офицеры продолжали служить инструкторами в чисто китайских частях. Об этом говорит майор Столица, служивший инструктором 114-й кавалерийской бригады, в своем дневнике и рапорте:

«Доношу, что 16 октября бригадой был получен приказ от командующего 4-й армией генерала Фана о выступлении на запад, на восточную ветку Лунхайской железной дороги. Узнав о выступлении, я послал переводчика, капитана Ли-Зо-Чжо к начштаба с просьбой о предоставлении мне лошадей, так как идти пешком я не мог. На это последний ответил, что в конном полку все лошади — собственные, а заводные лошади штаба уже отправлены с квартирьерами вперед, но что все же они мне постараются лошадь достать.

В поход выступили 16-го на рассвете и, пройдя ли^[410] 75, встали на ночевку в деревне Хуан-ден-пу.

17 октября. Сделали переход в 70 ли, причем во время него пришлось переходить вброд 3 реки, одну из них переходили при воде выше пояса, что в октябре не особенно приятно. Ночевали в Уинденпу.

18 октября. Пройдя 70 ли, ночевали в городе Тан-чин.

19 октября. Пройдя 50 ли, ночевали в городе Логоу, весь район которого сожжен хунхузами, а мужское население — перебито. Продуктов здесь нет абсолютно никаких, питаемся гаоляновыми лепешками^[411].

20 октября. Пройдя 55 ли, пришли на Лунхайскую железную дорогу, на станцию и город Пао-чен. Лошадей мне, конечно, не дали, и весь переход от Цинкоу до Паочена пришлось сделать пешком.

21 октября. Дневка в Паочене, воспользовавшись которой пошел с переводчиком к генералу и доложил ему, что так как лошадей мне не дают, пешком больше у меня ходить нет сил, то я сажусь на стоящий на станции бронепоезд «Хубей» и уезжаю в Цинанфу. Генерал стал извиняться и сказал, что здесь мы будем грузиться на поезд для отправки на фронт, а по прибытии он мне сейчас же даст оружие и лошадей, и очень меня просил не покидать бригаду. Я ему поверил и остался, полагая, что хоть я и мотивирую отъезд из бригады невыдачей лошадей, но они могут рассмотреть его как боязнь ехать на фронт. Такое мнение их в отношении меня, единственного «ломозы» в бригаде, было более чем обидно.

Город был совершенно объеден нашими предшественниками, и купить тут было ничего нельзя. Едим лепешки, которые сами делаем из полученной от интенданта муки.

22 октября. После обеда получили приказ срочно грузиться в составы. Мне была предоставлена <…> платформы. В ночь отошли от Паочена. В эшелон входили: штаб бригады, техническая рота, конвой генерала и конный полк. Пехота, как батарея и заводные лошади штаба, остались ждать 2-го эшелона.

23 октября. В 2 часа ночи прибыли в Суд-же-фу, простояли до 6 часов утра и тронулись в путь по Лунхайской ветке на запад с приказанием высадиться на станции Нехуан. Весь день тащились по Лунхайской ветке, несколько раз ломались паровозы.

24 октября. На рассвете прибыли на станцию Липатеи. Не доезжая 2 станций до Нехуана, получили срочный приказ от ехавшего сзади командующего армией выгружаться и идти на юг, так как кантонцы заняли позицию в 18 ли на юг от станции Липатеи. Из вещей можно было взять с собой только самое необходимое, остальное было отправлено в Суд-жефу, сопровождать это я оставил мальчика-мобяна. Срочно выгрузившись и построившись, направились на юг, где без особого труда выгнали кантонцев из деревни Холлу-зеди-уйза, откуда они бежали, унося нескольких раненых. Мы встали здесь на ночевку, выставив сторожевое охранение и выслав конные разъезды по моим указаниям.

25 октября. В час дня мы выступили и, пройдя 35 ли на юго-запад, остановились в деревне Хонан-кихен, откуда за несколько часов до нашего прихода ушел конный арьергард кантонцев. Вторые сутки ничего не ем, так как у нас ничего, кроме гаоляна и кипятка, нет. Этим очень обеспокоился командир конного полка, при котором я состою, и прислал мне две черствые мучные лепешки. Влево, впереди от нас, слышна сильная артиллерийская стрельба — это 2-я армия перешла в активное наступление. Правее нас жмется 4-я армия.

26 октября. Выступили в 8 часов 20 минут утра и, пройдя 5 ли, встали в деревне Тун-ян-зы на линии фронта. Раздобыли трех кур, и я наконец-то наелся. Начштаба по карте знакомил меня с обстановкой, и я размножил для нашей бригады несколько экземпляров карты. В деревне много следов автомобильных шин. По опросу жителей — это четыре кантонские бронемашины и на них не китайцы, а белые. Мы будем здесь ждать нашу пехоту, 2-й эшелон. Опять я без лошадей, но приходится смириться, так как они еще не пришли^[412].

27 октября. С 7 часов утра с юга за 10 ли слышна сильная ружейно-пулеметная стрельба. В бригаде чувствуется беспокойство, все суетятся и бегают. Пользуясь суматохой, я добываю еще пять кур, которых приказываю вестовым сварить «про запас». Часов в 11 с юга наблюдается бегство крестьян из соседних деревень. Посоветовал генералу выслать разъезды в ту сторону. Выслали по два человека в каждую деревню. Один из разъездов прибыл, потеряв одного человека. Он привел только лошадь без всадника. По словам оставшегося в живых, его напарник был убит в голову. Выясняем, что противник находится в 5 ли от нас, как на юге, так и на западе. В обед противник приблизился к нам, заняв ближайшие деревни, и обстреливает нас редким ружейным огнем. Подошла наша пехота. Срочно окапываемся полукругом с юга на запад. Окопчики занимают пешие эскадроны конного полка. Генерал поручает мне артиллерию, две 75-мм горные пушки Шнайдера. Выбрав позицию для стрельбы прямой наводкой на хуторе с юго-западной стороны деревни, начинаю обстрел трех ближайших деревень. Начало было неудачное: первые три гранаты упали в цепь нашего 3-го эскадрона, откуда в панике примчался конный ординарец. Потерь не было. Вскоре противник меня нащупал из трехдюймовки и прогнал. Я переехал с пушками на северо-западную окраину деревни и мог теперь только обстреливать две деревни. Я выпустил по ним 50 снарядов, там меня снова нащупали и прогнали ураганным орудийным огнем. Тогда я, въехав в деревню, веду стрельбу оттуда. Опять меня нащупали, и у самого орудия осколками гранаты был ранен в ногу мой переводчик, капитан Ли-Зо-Чжо. Прислуга от орудий в это время разбежалась, тогда я плеткой пригнал ее снова к орудиям, приказав офицеру батареи продолжать вести редкую стрельбу, а сам стал вытаскивать в тыл раненого переводчика. Снарядов тогда у нас оставалось 10–12 штук. Еле дотащил раненого до штаба, весь перепачкавшись в крови, и положил его там на койку. Ни врача, ни фельдшера, ни перевязочного материала в бригаде не оказалось. Доложил об этом начштаба. Он, как и все штабные, отнесся к этому совершенно равнодушно, сказав, что у меня есть трое вестовых, пусть они его и выносят. Сказал он это, не считаясь с тем, что вестовые еще с обеда отошли с обозом и вещами назад, ли за 10 от нас. Тогда я разыскал крестьянина и священника, нашел палку и веревку и на койке, как на носилках, отправил капитана Ли-Зо-Чжо в обоз. Священник было запротестовал, но, получив от меня несколько ударов плетью, смирился^[413].

Раненого стало трясти от холода, и я дал ему свой суконный френч. Я вернулся в батарею. Она, расстреляв снаряды, отошла внутрь деревни. В этот момент меня вызвали к генералу для совместного с ним обхода передовой линии. Стало совсем темно. Противник обстреливает нас сильным ружейным огнем и изредка из бомбометов. Обойдя позицию, я указал места для секретов и дозоров в вероятных местах прорыва.

После этого я вернулся в штаб, куда приехал командующий 4-й армией Фан, которому я был представлен. По отъезду его я лег спать на одной койке с начштаба, так как он и Фан просили меня, чтобы я никуда не уходил. Часов в 12 ночи с нашей стороны началась отчаянная ружейная стрельба — противник редкой цепью повел наступление. Через час, выйдя на улицу, я увидел, что она запружена ушедшей из окопов нашей пехотой и кавалерией. Вскоре все это в панике хлынуло вон из деревни по направлению на восток. С трудом разыскал батарею и пошел с ней. Отступали до наступления рассвета^[414].

28 октября. Отошли верст за 12 на восток, по пути смешавшись с кантонцами, которых утром переловили и прикончили. Утром кое-как привели себя в порядок, остановили убегающий обоз с тачками. Я наловил крестьян и, передав им носилки с Ли-Зо-Чжо, направил его к станции Яндзи-ган в 35 ли от нас. С ним в панике ушел мой вестовой, от которого еле-еле успел взять свои деньги, частью которых снабдил на дорогу Ли-Зо-Чжо. Часа в 4 решил возвратиться на старую позицию в деревне Ян-гу-ди. Я посоветовал выслать на юг сильные разъезды для освещения местности. Генерал для этого послал целиком конный полк. Когда тот скрылся, мы посадили пехоту в окопы, а я из орудий стал обстреливать впереди лежащую деревню, откуда отвечали редким ружейным и автоматным огнем.

В это время вдруг с юга на нас несется наш конный полк, смяв нас и через наши позиции проскочивший на следующую в тыл деревню. Все в панике бросились за конным полком, который никто не преследовал. Я носился верхом на осле и плетью останавливал бегущих, ругаясь в их адрес по-китайски, и говорил, что нет причины убегать, чем привел в восторг генерала. Кое-как с трудом мы остановили пехоту на полпути^[415].

Стало темнеть. С трудом привели пехоту в порядок, но на старую позицию ее загнать было уже нельзя. Люди не шли, и мы расположились в небольшом хуторе, не доходя, однако, одного ли до старой позиции. Я расположился в маленькой фанзе с генералом, но он и приходящие к нему командиры курили опиум, от чего у меня разболелась голова, и я ушел спать на двор, на солому, поручив кормежку осла хозяину фанзы. Часа в 2 ночи я был разбужен бешеной ружейной стрельбой. От выстрелов было светло, и пули ложились около меня, щелкая в забор сзади. Встав, я увидел, что двор и фанза уже пусты. Тогда я поскорее подседлал осла, использовав как потник брошенное в панике генеральское одеяло, и выскочил на улицу.

Стрельба за это время стихла. Было абсолютно темно. Хутор оказался пустым, и никого, кроме меня с ослом, в нем не было, все убежали. Помня, что при возникновении предыдущих паник бегущие всегда держались направления на восток, я пошел туда. Так как местность была солончаковой степью, поросшей кустарником в рост человека, ни вперед, ни по сторонам ничего не было видно. Пройдя часа два, догнал двух пеших людей 2-го эскадрона, которые мне очень обрадовались, но сказать, где генерал или бригада, не могли, так как сами не знали. Прошло еще часа три. Все вокруг было тихо. Мы сильно устали, и я решил спать до рассвета в брошенной деревне, где застали еще четверых конников 5-й кавалерийской бригады, которая стояла левее нас и тоже драпанула. Разговаривая с ними, я вдруг услышал крик: «Господин майор, господин майор!» Оказывается, в этой же деревне ночевал раненый Ли-Зо-Чжо с моим вестовым. Его до станции не донесли и вернули обратно, так как лобейсины сказали, что станция занята кантонцами. Ли-Зо-Чжо нервничает, плачет, нога у него третий день без перевязки и сильно болит^[416].

29 октября. На рассвете наловил лобейсинов, успокоил Ли-Зо-Чжо и направил его на станцию Нехуан в 25 ли отсюда, так как полагал, что слух о занятии врагом железной дороги ложный. Сам же, в одиночестве, имея одну гранату, направился дальше на восток, куда, по словам лобейсинов, несколько часов назад пронесли бомбометы. Местность была песчаными дюнами, с песком чуть не по колено. Пройдя 4 ли, слышу, меня кто-то окликает. Повернулся и увидел 4 китайцев, бегущих ко мне и требующих, чтобы я остановился. Я был на вершине дюны, а они — внизу. Так как местность была наводнена хун-чен-хуями, то не было сомнения, что это они. Отвязав гранату, я бросил ее в них, а сам спустился с дюны на другую сторону. Хотя граната хун-чен-хуям вреда не принесла, но преследовать меня охоту отбила. На звук разрыва из впереди лежащей ли за две фанзы выскочило человек 15–20 солдат, которые побежали ко мне на выручку. Это оказались наши бомбометчики. Они, увидев меня, очень обрадовались, накормили чумизной лапшой, почти не съедобной, и просили ими командовать, так как ночь они просидели в кустах и не знают, что делать, а со светом пришли на этот хутор. Я приказал пяти солдатам разойтись по окрестным деревням искать бригаду, и часа через два я выяснил, что генерал находится от меня ли за 15 в тылу на восток, где собирается бригада. Придя к генералу, я доложил ему, что привел 4 бомбомета и узнал причину вчерашней паники. Оказалось, что к нашему дозору подошли около 30 кантонских маузеристов. Они верно сказали пропуск часовым и убили дозор, ворвавшись в деревню. Кинувшись прямо к штабу, они обстреляли его, ранив несколько человек и нескольких из генеральского конвоя уведя с собой на юг, чем привели нас в полную панику и расстройство. Все это меня так разозлило, что я сказал генералу, что больше ночью из-за всяких пустяков гулять не желаю в одиночестве и без оружия. Я добавил, что буду находиться при интендантстве, где находились мой писарь и вестовой, которые меня накормили и уложили спать^[417].

30 октября. На рассвете генерал с бригадой потащился опять на запад. Я остался с обозом. Он шел без батальона и эскадрона, в панике проскочивших на железную дорогу, где они были задержаны и обезоружены частями 3-й армии. После обеда меня начала мучить совесть, что я в тылу. Я пошел вперед, куда как раз отправлялись человек 20 отставших. Не доходя 10 ли до штаба, меня встретил конный мобян генерала, который передал мне визитную карточку помощника начштаба Ма. На ней написано, что я очень нужен впереди и генерал очень просит меня прийти и что револьвер сейчас же по приходу моему в штаб мне будет выдан и чтобы я шел скорее. Я пришел в штаб, и генерал сейчас же выдал мне «маузер» и просил обойти позицию и сделать разбивку окопов, что мной и было выполнено. По моему указанию, были еще сделаны засеки на всех дорогах и указаны места для секретов и дозоров. Окопавшись на юго-западной окраине маленькой деревеньки, конный полк встал на ее восточной окраине, выслав разъезд в 5-ю конную бригаду, стоявшую на позициях левее нас. Впереди к западу занимал позицию Фан со своими частями. Генерал нервничает и все время бегает смотреть из-за забора, что делается впереди, и злится на меня, что сплю, несмотря на то, что в 5-й конной бригаде началась сильная стрельба. Он говорит, что ночью спать нельзя. Часов в 11 поднялась сильная ружейно-бомбометная стрельба в деревне, занятой Фаном. Наш штаб потерял голову, и все мечутся. Я назло им продолжаю валяться, делая вид, что сплю. Беспокоить меня они опасаются, так как в таких случаях я начинаю крепко ругаться. Часа в два ночи загорелась деревня, занимаемая Фаном, и немного погодя он стал отступать на нас. Генерал поставил меня с фуганом на дорогу впереди наших окопов, и мы с «маузерами» задерживали отступающих, спрашивая пропуск. В числе отступающих был нами остановлен и сам Фан.

Видя отступление 4-й армии, наша пехота сначала открыла ураганный ружейный огонь, а потом стала бросать окопы и отходить в тыл, потащив с собой и конный полк. Придя в штаб, генерала там я уже не застал, а увидел его в деревне, ведомого под руки мобянами. Я пошел за ними. Отошли на восток и остановились в поле, не доходя 5 ли до нашего обоза. Стало светать.

31 октября. Я стал браниться и стыдить генерала. Он набрался храбрости и возвратился назад. За ним поодиночке и кучками потянулись остальные. Я с фуганом Го набрал человек 50 солдат с двумя бомбометами. Мы затолкали их в окопы, открыв огонь из бомбометов по тлеющей деревне. У противника все время несколько трубачей в разных местах играли «сбор». Этим они сильно нервировали наших солдат, которые открыли по деревне ружейный огонь, на который противник отвечал редкими выстрелами^[418]. Сзади никто не подходил, и наши последние солдаты стали разбегаться. Первыми ушли бомбометы, и в конечном итоге в окопе остался я с майором Го. Стреляя из «маузеров» по деревне и в пролетающих над головой гусей, мы обозначали собой фронт 114-й бригады. Когда из деревни ли за 2 показалось несколько кантонцев, мы решили, что пора уходить и нам. Мы ушли ли за 6 на восток в деревню, где скопилась вся бригада. Я опять стал ругаться, устыдив 2-й эскадрон, из которого человек 20 сказали, что пойдут за мной назад, но это уже не имело смысла. Противник занял брошенную нами деревню и стал обстреливать нас из бомбомета. Наши люди кучками потащились на восток. Помощник начштаба пытался их остановить, но тщетно. В это время за половину ли от нас показалось облако пыли. Это прошла рысью 5-я кавалерийская бригада. Она тоже бросила позицию и уходила на восток. Наши увидели отход 5-й бригады, и никакие силы их сдержать не могли, и все, перемешавшись, табором повалило на восток. В суматохе даже бросили генеральские носилки и одну пушку. Я собрал 9 человек своих бывших солдат и потащился со всеми. Пройдя 40–50 ли, уже в темноте, мы пришли на станцию Нехуан, где предполагали ночевать, но получили сведения о переходе на сторону кантонцев 9-й и 35-й дивизий. Поэтому часов в 11 вечера было назначено выступление на восток, через линию железной дороги. Часов в 12, имея конный полк впереди, мы тронулись в путь. В конном полку выяснилось отсутствие пулеметной команды и батальона пехоты. Они ушли к хунхузам.

Я со штабом стоял близ переезда, когда с запада на восток, с тусклыми фарами, медленно проходил бронепоезд. Генерал сказал мне: «Садись в него, это русские!» Я побежал к броневику, крича: «Стой, русские, маманди!», но он, не останавливаясь, прошел дальше. Впоследствии на «Хубее» я выяснил, что это был кантонский броневик и хорошо, что он не остановился. После этого мы шли всю ночь, отойдя от железной дороги на северо-восток за 10 ли, имея наблюдение на юг. По ее линии, в районе деревни и станции Ян-дзы-ган была слышна сильная ружейно-пулеметная стрельба, изредка слышны разрывы и выстрелы тяжелых орудий. Это действует наш броневик. Направление держим на Каоченг. Шли всю ночь быстрым шагом, не имея ни одного привала. Опять не ел целый день.

1 ноября. Без отдыха идем весь день. Я чуть не падаю от усталости, в глазах вертятся круги, ноги распухли и страшно болят. От моих носков остались одни верхушки, и я завернул ноги в два носовых платка, но они очень тонкие и мало помогают. Об еде не приходится и думать, так как у каждой деревни стоит отряд хун-чен-хуев и нам приходится их обходить. К вечеру случайно захватили три подводы с кантонскими пампушками, которые сопровождали трое офицеров. Они оторвались от своих, выскочили вперед и нарвались на нас. Офицеров арестовали, лошадей забрал конный полк, мне не дали, а пампушки мы съели. Разведка доносит, что кантонцы находятся в 4 ли от нас. Их разъезды появляются с запада, и начинается паника. Конный полк рысью уходит вперед. Я идти не могу из-за распухших ног, а тем более быстро… Подумываю о пуле из генеральского «маузера» в рот…^[419]

На наше счастье, на перекоски между нами и ими выскочила 20-я дивизия. Кантонцы занялись ею. Оттуда слышится сильная стрельба, и мы уходим. Не доходя 8 ли до Чао-Сиена, узнаем, что его гарнизон выкинул кантонский флаг. Резко меняем направление и под прямым углом уходим на север, на Тинтао. Идем без отдыха вторую ночь. Не доходя 12 ли до Тинтао, останавливаемся на рассвете. Эти 12 ли я иду со следующей скоростью: вышел в 11 часов и пришел в Тинтао в 5 часов вечера.

2 ноября. К вечеру в город приехал генерал. Я остановился в генеральском конвое, где мои старые солдаты проявили ко мне самую трогательную заботу, притащив мне лепешек и ослиного мяса. Вымыл ноги ханой для дезинфекции и чувствую, что дальше не могу идти ни одного шага.

3 ноября. Узнаю, что нашлись мои писарь, вестовой и тачка: было предположение, что их захватили красные, так как они вышли на станцию Ян-дзи-ган. Теперь чувствую себя лучше, так как они привели с собой моего осла. Половину вещей они, однако, потеряли, так как фактически бежали от противника. Я купил в городе носки и полотенце. Генерал приказал мне дать осла и под вещи. К вечеру выстроились и тронулись, держа направление на Цинин. Ночевали в деревне Уй-шан-ди.

4 ноября. Прошли 50 ли и ночевали в деревне Хо-уй-дзи. Спать пришлось под открытым небом, под воротами. Меня продуло и сильно знобит. Об еде который день не приходится думать, так как район совершенно разорен, питаются зеленым горохом. Для себя — варят, ослы едят сырым. Мой желудок этой пищи не принимает, и все выходит обратно.

5 ноября. Выступили утром. Тачку я бросил, перегрузил вещи на маленького осла. Прошли 60 ли и ночевали в деревне Сюй-сан.

6 ноября. Вышли на рассвете, сменив направление на Тан-чоу, пройдя 61 ли, и остановились в деревне Се-ме-ди. Чувствую себя отвратительно — ослабел от голода, а ко всему этому еще и простудился. Пищи никакой нет.

7 ноября. Выступили на рассвете. Я ушел вперед. Пришли в город Тан-чоу, где искали нашего начштаба, но не нашли и пошли за 4 ли на вокзал смотреть броневики. Там застали «Хубей», на котором узнали о гибели наших броневиков^[420]. Там меня накормили ужином, и часов в 7 вечера я отправился разыскивать бригаду. Сказали, что она стоит, не доходя города ли за 15 на север. По пути к нам присоединился командир пехотного полка 3-й армии с мобянами. Он сообщил, что южнее нас на Тан-чоу, не доходя до города 30 ли к северо-западу, в деревне Лю-жан-зай, он видел более 40 трупов русских с отрубленными головами. Это работа хун-чен-хуев^[421].

Пройдя полпути, командир полка свернул к себе в деревню, а мы пошли дальше на север. Нам казалось странным, что по хуторам нет солдат. Дойдя до большой деревни, мы были остановлены 4 штатскими китайцами, которые стали расспрашивать писаря, кто мы и не «ломоза» ли я. Я в это время стоял в тени от луны под деревом, достав «маузер» и наведя его на них. Они что-то крикнули, и сразу прибежало еще человек 15, но писарь поручился, что я — не «ломоза», да и «маузер» не располагал их приближаться ко мне, чтобы это проверить. Пятясь назад, мы вышли из деревни и пошли на восток. Бригаду ночью найти не смогли, и после долгих препирательств нас пустила переночевать артиллерийская бригада 5-й армии.

8 ноября. На рассвете мы нашли свою бригаду, она выходила на север. Я доложил начштаба Ма, что больше не могу идти от переутомления, ослы также отказываются. Он посоветовал мне съездить в Тан-чоу и купить лекарства. Пройдя с бригадой еще ли 20, я от утомления не мог идти и лег часа на три в деревне. Бригада ушла дальше ли на 30 на север для отдыха. Чувствуя, что дальше я не могу сделать ни одного перехода, решил вернуться в город и лечь в госпиталь. Часов в 7 вечера я пришел туда. Лекарств не нашел и решил ехать тогда в Суд-же-фу, сел в порожняк и 9 ноября на рассвете прибыл туда. Ослов бросил, так как они все равно больше работать не могли. В Суд-же-фу госпиталя были забиты ранеными, и европейцу там лежать было невозможно. Я сел в порожняк и приехал в Ян-дже-фу.

10 ноября. Сутки не было поезда, и только 11-го числа я попал на базу Сун-чуан-фановских войск и с ней ночью 12 ноября прибыл в Цинанфу.

13 ноября я явился в Шандунский военный госпиталь, где было признано, что я действительно переутомился и истощен от недоедания. Все мои вещи, а также поручика Гаврилюка, переводчиков, полковника Лемана, отправленные в Су-дже-фу, были украдены дезертиром-солдатом конного полка, и мы все остались без вещей. Так как генерал обещания своего о выдаче мне лошади не сдержал, считаю, что, уехав из бригады, морально я прав»^[422].

Это свидетельство характерно для работы всех русских инструкторов, в том числе и начштаба Хунхузской дивизии полковника Иевлева.

Катастрофа бронепоездов у Сучжоуфу

В ноябре 1927 г. у станции Сучжоуфу фыновцами были захвачены 4 русских бронепоезда. Произошло это так. Подполковник Николаев писал, что в конце октября русские выполняли боевую задачу у станции Ламфанг на Лунхайской железной дороге. Общая численность русских при этом составляла 900 человек, из них 240 человек было на бронепоездах, остальные составляли пехотную бригаду. Каждый бронепоезд имел по 60 человек команды, 4 орудия, 6–7 бомбометов и 10–11 пулеметов. В пехотной бригаде было 600 штыков, остальные были прислугой 2 горных орудий, 8 пулеметов и 4 бомбомета. Объединенными силами командовал генерал-майор Чехов, начальник броневой дивизии, а пехотой — генерал-майор Сидамонидзе. Тот и другой были капитанами русской службы.

В конце октября бои Русской группы, в которых участвовали броневики и пехота, шли на Кайфынском направлении. Русские продвигались вперед. Около часу дня 31 октября в бою с артиллерией врага был пробит тендер паровоза бронепоезда «Хонан», а под вечер был подбит паровоз бронепоезда «Пекин»^[423]. По данным Пурина, это произошло так: «Впереди шел самый крепкий броневик «Пекин». Снаряды полевых пушек противника не пробивали его брони. Со стороны неприятеля тоже шел броневик, по которому «Пекин» выпустил 127 снарядов, в результате чего вражеский бронепоезд был подбит и с помощью нового паровоза был оттащен назад. Когда «Пекин» продвигался вперед, он наткнулся на две кинжальные батареи, которые подвергли его сильному обстрелу. Артиллерия его не смогла сбить батареи, и паровоз «Пекина» был подбит. За ним пришел другой броневик, который оттянул «Пекин», а на его место вышел бронепоезд «Шандун», который вел бой с батареями и пехотой противника. Почти одновременно на задней станции в 3 часа дня в 5 верстах от станции наш броневик «Хонан» был атакован двумя ротами противника, которые вышли в тыл нашим броневикам. Отстреливаясь, «Шандун» сменил «Пекин» на этой станции и с 8 часов вечера до 1 часу ночи вел бой с пехотой противника, который был до того дерзок, что забирался под вагоны нашего бронепоезда. Бронепоезд «Тайшан» тем временем ушел дальше назад. Еще дальше от него находился броневик «Хонан». В это время пехота противника, пользуясь наступлением темноты, когда стрелки не могли вести точный огонь, пыталась захватить обездвиженный бронепоезд «Пекин». Его команда отчаянно отбивалась и подавала тревожные гудки, похожие на рев раненого зверя. К нему направили броневик «Тайшан», который разогнал противника и к часу ночи притащил на буксире «Пекин» к месту сосредоточения всех русских сил. К тому времени, по словам Николаева, обстановка на фронте настолько осложнилась, что бронепоездам приказали отходить к позициям русской пехоты. По словам Пурина, Чехов прибыл на эту станцию с пехотой и бронепоездом «Шандун» около 12 часов ночи с 31 октября на 1 ноября. Подойдя к расположению пехоты, получили приказ посадить ее на бронепоезда. Все указывало на то, что противник уже проник в тыл. Чехов знал это и должен был принять решение об отходе, но не сделал этого, потеряв 12 часов, и только утром он двинулся в свой тыл.

Поэтому все семь поездов двинулись к востоку одной, почти непрерывной колонной. Начиная с 9 часов утра они все время вели бой с угрожающими с обеих сторон частями противника. На всем пути следования встречались мелкие группы противника в виде отдельных рот и батальонов, которые разгонялись артиллерийским и пулеметным огнем. Таким образом прошли три разъезда без всяких потерь с нашей стороны»^[424].

К 11 часам поезда начали подходить к мосту западнее разъезда Лиухо (Люхэ). Отсюда до позиций союзного маршала Чу Юпу оставалось 12 километров. Шедшие впереди бронепоезд «Чжили» и вспомогательный бронепоезд подполковника Сакулинского, оторвавшись от остальных, успели благополучно миновать этот мост и разъезд. Остальная колонна подходила к мосту так: бронепоезд «Хонан», имея у себя на буксире подбитый «Пекин», затем «Тайшан», «Шандун» и последним — китайский санитарный поезд. Когда «Хонан» был недалеко от моста, оказалось, что дорогу преградил противник, разобравший путь на расстоянии целого километра и взорвавший небольшой мостик перед главным мостом.

«Хонан» остановился, и не успела выскочить его команда для осмотра пути, как по ним сразу с трех сторон был открыт артиллерийский, пулеметный и ружейный огонь, который велся слева, из двух деревень, с фронта, из-за окопов у мостов и справа из окопов на поле, из поставленных за ними батарей. Противник находился не более чем в 400 метрах от бронепоездов, но решительности в наступлении не проявлял, отгоняемый от полотна дороги огнем бронепоездов. Видя это, 105-й полк выгрузился с бронепоездов на северную сторону дороги и стал наступать на противника, преградившего путь по железной дороге. Артиллерийский огонь враг сосредоточил главным образом на «Хонане», который стал энергично отвечать, но вскоре от нескольких прямых попаданий бронепоезд окутался клубами дыма и пара. Его паровоз был подбит, и «Хонан» лишился возможности маневрировать. Остальные бронепоезда в панике открыли огонь во все стороны. Под его прикрытием с задних бронепоездов начали соскакивать пехотинцы 106-го полка. Во многом поэтому атака 105-го полка, никем не руководимого и вышедшего в наступление неполными силами, не имела успеха. Видя панику команд бронепоездов и 106-го полка, 105-й полк бросился в северном направлении. Рассыпавшись цепью, русские бросились в незанятый противником промежуток между двумя деревнями севернее и левее железной дороги. По данным Пурина, «спасался каждый, как мог и кто мог. Командование растерялось, и никто никаких приказаний не получал»^[425].

Все бомбометы и большая часть пулеметов были оставлены на бронепоездах. Встреченные со всех сторон огнем, люди 109-й Русской бригады устремились в сторону наименьшего сопротивления, на север, в этот промежуток, куда им вместе с командами бронепоездов и удалось прорваться. При этом почти все имущество, как казенное, так и личное, чинов 109-й бригады и команд бронепоездов было брошено. «Солдаты-китайцы 109-й бригады почти все рассеялись во время боя и при дальнейшем поспешном отступлении к Цинину, куда через полмесяца и прибыли русские с погибших бронепоездов во главе с Чеховым»^[426]. Во время бегства от моста русские оказались в окружении под ураганным огнем противника, из которого они вышли с большими потерями. После этого разрозненные части команд бронепоездов и пехоты пробежали 12 километров на север, кое-как собрались и стали пробиваться к своим, ежедневно делая по 40 километров. Прибыв в Цинин, Чехов послал Чжан Цзучану телеграмму с просьбой дать эшелон для отправки русских в Цинанфу, на что ответа не последовало. Тогда Чехов проявил запоздалое боевое рвение против союзного поезда, самовольно захватив эшелон. В Цинанфу Чехов отправился в штаб Чжан Цзучана с докладом. Однако тот его не принял, сказав, что сможет разговаривать с ним только на фронте.

Были данные, что позорное бегство русских с поля боя имело место, несмотря на слабость сил врага, преградившего дорогу русским бронепоездам и пехоте, и близость своих частей. Пурин свидетельствует: «Как доказательство, что противник по железной дороге не был силен, является факт, что майор Алексеев с 40 артиллеристами стал отходить по железной дороге через мост и, пробившись, присоединился к главным китайским силам»^[427].

Надо отметить, что Нечаев попадал и в более тяжелые ситуации, например под Тяньцзинем в марте 1926 г. Тогда противник зашел в тыл русским частям и отрезал бронепоезда. Однако Нечаев, лично возглавив контратаку, отбросил противника, предотвратил катастрофу и сам разбил наголову неприятеля, и это лишь один из многих эпизодов его боевой биографии. Таким образом, вина за случившееся целиком ложится на Чехова как главного командира и Сидамонидзе. Они не смогли удержать команды бронепоездов и пехоту от паники, не командовали пехотой при контратаке 105-го полка и сами впали в панику, отдав приказ о бегстве. А накануне они медлили с отходом своих частей, особенно Чехов, в чьем подчинении были бронепоезда. Кроме того, они стянули в один район все бронепоезда без достаточно сильного пехотного прикрытия, вместо того чтобы распределить их по железнодорожной линии в условиях стремительного отхода войск Северной коалиции. В итоге потеряли четыре новых бронепоезда со всем вооружением, в два раза усилившие броневые силы Фына, и всю материальную часть 109-й пехотной бригады. А главное — общие потери ранеными, убитыми и пленными достигли 300 человек, из которых около сотни приходится на убитых, так как тяжелораненых во время боя и паники вынести не удалось. Они, чтобы не достаться кровожадному противнику, стрелялись сами, или их добивали фыновцы. Особенно позорным было то, что из оставшихся людей 200 человек пришли без оружия, бросив его в панике^[428].

Причина такого разгрома не только в бесталанности Чехова и Сидамонидзе, но и в отсутствии у русских единого командования. По оценке немецких экспертов, «успехи 1924—26 гг. связаны с тем, что командование русскими было сосредоточено в одних руках. Бронепоезда приносили существенную пользу русскому отряду, так как дополняли огневой силой наступление пехоты. Но как только бронепоездам давали самостоятельное поручение или их направляли для совместных действий с китайской пехотой, они терпели неудачу. Бронепоезда являлись очень ограниченным вспомогательным родом оружия, которому китайцы наивно придавали чрезвычайно большое значение»^[429].

Чтобы компенсировать потери, Чжан Цзучан снял с должности своего военного советника Макаренко и направил в Цинанфу для руководства строительством двух бронепоездов, так как он уже имел в этом опыт^[430]. Когда они были готовы, он поставил во главе их Макаренко.

После катастрофы уцелевшие части прибыли в Цинанфу, но через неделю и их снова вызвали на фронт.

Русские продолжали покидать разваливающуюся группу. В ноябре 1927 г. из Циндао от Пурина пришло сообщение: «В последнее время здесь было много бывших русских чинов армии Чжан Цзучана. Почти все они обращались к старшим русской колонии и к иностранным резидентам с просьбами о предоставлении им какой-нибудь работы либо средств на проезд в Шанхай или Харбин, куда они направляются в поисках службы. Ныне они имеют чрезвычайно жалкий вид: оборванные, больные, голодные и разочарованные во всем. Усматривается из разговоров с ними и из частных писем из Цинанфу, что неудачные бои в начале ноября на Лунхайской железной дороге сильно поколебали значение группы в глазах китайцев и нужны героические усилия, чтобы восстановить положение русского имени, бывшего при Нечаеве. Все в один голос заявляют: нет веры и доверия к начальникам, а раз это так, то надо признать, что начатая Нечаевым работа разваливается и ждать ничего хорошего впереди нельзя. Нельзя возлагать больших надежд на остающуюся Русскую группу, которая осталась почти без солдат. Они вспоминали, что когда во главе группы был Нечаев, начальник с железной волей, то она была многочисленной, так как генерал прилагал все усилия к тому, чтобы все вовремя получали жалование, и заботился о солдатах. Теперь же этого нет. Прошло 10 месяцев со времени ухода Нечаева, и за этот период никто не получал жалования. Бывшее кадровое офицерство частью пало в боях, частью ушло, частью служит рядовыми, но зато, по меткому выражению полковника Лаврова, вчерашние повара стали ныне полковниками и генералами и кричат, что они делают русское национальное дело. Это — грубая ложь. Они губят здесь русское дело и русское начинание. Среди солдат группы царит жестокое озлобление к начальствующим, особенно к Меркулову, играющему в фашизм и сорящему деньгами. Озлобление дошло до того, что в офицерское собрание 105-го полка неизвестно кем была брошена бомба, но об этом замалчивается. В Цинанфу подано до 300 заявлений об увольнении. Если удовлетворить их, то группа останется без солдат. Ходатайства, конечно, остаются неудовлетворенными. Офицерство и солдаты группы возмущенно рассказывают, что наряду с безумными тратами денег можно встретить полную нищету. Одни пользуются лимузинами, пьянствуют, в изобилии льется шампанское, а рядом солдаты не имеют даже кипятка и раненые с трудом, кое-как, плетутся в госпиталь, не имея денег на рикшу. Контрасты — слишком резкие, вызывающие всякого рода разговоры и недовольства»^[431].

Действия конной бригады В. С. Семенова

(октябрь — декабрь 1927 г.)

Из бригады генерал-майора Семенова писали, что она «на фронте в районе Кайфына. У нее было несколько удачных дел. Наши получили много благодарностей и денежные награды. Бригада пока действует отдельными полками»^[432]. Распыление Чжан Цзучаном русских по всему фронту лишало возможности использовать их успехи, так как китайцы-соседи обычно не поддерживали «ламез», а их удачные атаки, стоившие им немалой крови, обыкновенно оставались бесплодными. В донесениях бригады Семенова есть свидетельства: «В последних боях 26–27 ноября Сводный полк Конной бригады атаковал в конном строю конницу противника, тоже полк. У нас в этой атаке убиты подполковник (войсковой старшина) Чупров^[433], майор Нагибин, ротмистр Медвикус и поручики Киц и Урманцев. Ранены поручики Андреев и Черепанов. Еще раньше ранены майор Касаткин и поручик Якимов. Сколько потеряли солдат, пока неизвестно, но потери большие. Из числа раненых 6 солдат находятся в госпитале в Цинанфу. Много убито лошадей. Потеряна связь с другим конным полком бригады полковника Манжетного»^[434]. Тот же источник вскоре сообщил: «Полк отыскался — он здорово потрепался и понес потери, но на фронте в данное время дела идут как будто хорошо»^[435].

Тихобразов доносил: «Половина бригады во главе с Семеновым — все время в боях. Был 27-го ноября конный бой с конницей Фына. Наш полк уничтожил полк противника, но и сам понес жестокие потери — 6 офицеров убитыми, включая сотника князя Урманова, а также убито 26 всадников и 28 лошадей. Были потери и до этого. При нашей численности такая убыль нас всех скоро сведет на нет. Бои идут пока с переменным успехом»^[436].

Семенов после боя 27 ноября обратился к Чжан Цзучану: «Русские войска в Вашей армии три с половиной года несут службу и ни разу не уклонились от исполнения долга». В то же время он сообщил, что их положение близко к катастрофе из-за задолженности по жалованью на девять, а по кормовым деньгам — на пять месяцев. Семенов не мог даже взять кредит на бригаду: «Вопрос с довольствием такой, что скоро нечем будет их кормить»^[437]. При этом его бригада продолжала воевать. Через два дня, 30 ноября, было получено новое донесение: «У нас идут жестокие бои с красными. Русские части понесли большие потери»^[438]. Из офицеров был убит еще ротмистр Чирков^[439].

Через несколько дней противнику удалось переломить ход событий в свою пользу, и 5 декабря с фронта русские доносили, что «военными успехами похвастаться нельзя»^[440]. Несмотря на это, 11 декабря 1927 г. русские офицеры отмечали, что «у Тупана будто бы опять сдвиг в сторону симпатий к русским. Это после переживаний в Сучжоуфу»^[441]. Это неудивительно, так как русские главным образом и держали тогда фронт. Но свои «симпатии» маршал не подтвердил материально, и русские говорили: «Несмотря на нашу жертвенность, мы материально еле-еле перебиваемся»^[442].

Нечаевцы были тогда в подавленном состоянии и из-за того, что их долго не сменяли на фронте. Семенов писал у Императорского канала 17 декабря 1927 г. Меркулову: «1) В настоящее время идет перегруппировка сил. Я получил приказ идти в Цинин. Сводный полк полковника Сараева присоединяется ко мне. Бригада с 8 октября — на фронте и все время в боях. Люди и лошади очень утомились, снаряжение и обмундирование — порвалось. Поэтому я прошу через Вас Тупана разрешить дать бригаде отдых на две или три недели в Цинане. Поправившись, мы принесем больше пользы, тем более что бригада производит перегруппировку и последние дни серьезных боев не было. В противном случае мы еще больше измотаемся и к серьезным боям будем ослаблены. 2) С разрешения Тупана, в деревнях имеются хун-чен-хуи, поэтому мы нигде не можем достать довольствия. Денег они не берут и ничего не дают, а брать силой запрещено Тупаном. В случае этого обязательно будут вооруженные столкновения. Я прошу, чтобы Тупан назначил в бригаду своего представителя, который бы вел переговоры с хун-чен-хуями и доставал нам от них довольствие. Никаких ведь интендантских складов не имеется, и все довольствие приходится добывать от населения»^[443].

Семенов не сгущал краски. Хун-чен-хуи соглашались дать что-либо лишь за серебро, самую надежную валюту тогда в Китае. В день на русский полк приходилось тратить 60 долларов серебром, которых у них не было^[444].

Из-за отсутствия фуража у русских начали умирать от голода мулы. Сами люди стали страдать из-за нехватки продовольствия и патронов.

Несмотря на это, дисциплина у русских была по-прежнему на высоком уровне, все распоряжения Чжан Цзучана выполнялись безоговорочно^[445].

Исполнительность наряду с отсутствием солидарности между русскими начальниками мешала наемникам выступить едино, чтобы попытаться улучшить свое положение^[446]. 30 ноября 1927 г. Тихобразов заметил: «Наше общее обнищание заставило всех обратиться к Тупану с требованием изменить условия существования русских в лучшую сторону. Везем это челобитье и посмотрим, что будет. Если все останется по-старому — придется брать котомку на плечи и искать заработка»^[447]. Поехали к Чжан Цзучану Меркулов и Чехов^[448]. В результате поездки Чехов настроился на увольнение.

Тихобразов пишет 5 декабря, что он пытается найти для себя хоть какое-то место для устройства с меньшим, чем у китайцев, но регулярно выплачиваемым пособием, на которое можно было жить^[449].

Генерал-майор Михайлов неожиданно ушел из Русской группы в ноябре, даже не найдя себе нового занятия, и тем самым бросил важную для всех русских наемников работу, поставив их в тяжелое положение^[450]. Однако в скором будущем Михайлов смог достойно устроиться на новой полицейской службе.

Все это говорило о том, что русские части находятся на грани краха.

Кампания января — сентября 1928 г. Расформирование отряда

Начало нового года для русских принесло много неожиданностей, отрицательно повлиявших на их службу. С фронта писали 4 января: «У нас — пора всевозможных переформирований и неожиданностей. Здесь полное затишье и противник не проявляет активности. В связи с решительными действиями Чан Кайши против коммунистов у нас говорят, что участие русских в борьбе с ним теряет смысл. Я полагаю, что В. С. Семенов должен что-то предпринять, иначе пропадет идейность борьбы»^[451].

Затишье на фронте было связано с тем, что по негласному правилу на Новый год все враждующие стороны прекращали воевать и отдыхали^[452]. С Чан Кайши дело было сложнее. В конце 1927 г. он потопил в крови вспыхнувшее против него восстание коммунистов на юге Китая, в том числе в Кантоне, истребив не меньше 5 тысяч человек. Это означало кризис идеологии русских наемников, согласно которой, сражаясь против Чан Кайши, они борются против коммунистов. Понимая это, Чжан Цзучан перебросил русских с фронта Гоминьдана против Фына. Русские офицеры писали: «Что касается дальнейшего нашего участия в борьбе Китая с большевиками, а не в междоусобице, то об этом уже ведутся разговоры. Ведь мы в этом заинтересованы не меньше Харбина»^[453]. Михайлов и Шильников писали 20 января об этом: «Да, после изгнания и расправы с большевиками на юге Китая положение сильно изменилось. Нам с разных сторон задают вопросы: «Что же делает Русская группа, неужели она будет стрелять в солдат Чан Кайши? Неужели генерал Шильников будет и сейчас отправлять пополнение против Чан Кайши, уничтожающего большевиков?» Есть и такие, которые говорят, что теперь Русская группа должна перейти к Чан Кайши. Приходится оправдываться, что этим вопросом сейчас занимаемся и что борьба русских идет против поддерживаемого большевиками Фына»^[454].

В то время даже начштаба Конной бригады Тихобразов интересовался возможностью перехода к другому маршалу, намекая на Чан Кайши^[455]. Он и другие офицеры в январе обсуждали вопрос о переходе к южанам. Однако некоторые, в том числе и Шильников, были против, несмотря на крайне тяжелое положение, так как он был опутан долгами из-за неполучения денег. На другую работу он устроиться не мог из-за того, что имя его, главного вербовщика и поставщика «русского пушечного мяса», стало таким одиозным, что никто не хотел ему что-то поручить^[456].

Лидеры белоэмиграции считали, что после разгрома коммунистов Чан Кайши русские у Чжан Цзучана стали простыми наемниками и полагали, что им надо оставить эту службу и прибыть в Маньчжурию для борьбы против коммунистов, пытавшихся установить власть над севером Китая^[457].

Это подогревало брожение у русских, вызванное не только событиями на китайском юге, но и невыплатами денег и плохой кормежкой. Из-за отсутствия денег белогвардейцы дезертировали десятками и сотнями. Резко снизилась боеспособность частей, теперь они уже не проявляли былого рвения и упорства, чем они отличались при Нечаеве. Недоброжелатели русских перед Чжан Цзучаном выставили это так, что те не хотят воевать, так как разложены большевиками и опасны для северян. В итоге часть русских была в начале января разоружена в Цинанфу и расформирована, а некоторые русские начальники, Чехов в том числе, 21 января попали под арест. Чехов был арестован по доносу, что он и Михайлов за время службы смогли нажиться путем разных махинаций^[458]. Этот эпизод крайне отрицательно сказался на дальнейшем существовании Русской группы. По данным немецкого агента в Китае Кунста, «Чехов не пользовался авторитетом, не имел военной удачи и не смог удержать в своих руках дивизии, которая стала расползаться. Так, например, кавалерийский полк выделился из 65-й дивизии и образовал кавалерийскую бригаду»^[459].

Об этом 20 января русские начальники сообщали так: «По совету китайцев, специально настроенных некоторыми русскими прохвостами в больших чинах, Тупан неожиданно разоружил нашу 109-ю бригаду. Эта бригада, штаб группы и 7-й Особый полк — расформированы. Госпиталь передан в китайское ведение. Комендатуры упразднены. Остается у нас лишь дивизион бронепоездов, Конвойная сотня, отряд летчиков и Конная бригада. Военное училище не определило свою судьбу, так как его временно передали китайскому учебному отряду. Были арестованы полковники Сидамонидзе и Тарасов 2-й, но их сразу же освободили. В Харбин отправлены жандармы — арестовывать подполковника Пичугина, коменданта броневой дивизии»^[460].

Расформирование произошло 10 января 1928 г. По данным самих наемников, «в серьезных боях 7-й полк не участвовал и на фронте был недели две. Полк экзамена не выдержал, и командование ходатайствовало об его возвращении в Цинанфу ввиду того, что на фронте из 700 штыков в течение одной недели разбежались 300. Состояние полка в боевом отношении Чжан Цзучан знал. Хозяйственная неразбериха, как то: хищение, плохое питание, подставные лица для получения жалования и т. п. — все это стало известно китайскому командованию. Когда на смотре перед расформированием части Чжан Цзучан задавал вопросы — получал ли он такие-то деньги такого-то числа, командир полка полковник Квятковский отвечал, что получал Михайлов. Когда на вопрос «Эти 5 тысяч ты получал?» он ответил «Так точно», Чжан Цзучан спросил, куда он их дел, тот ответил: «Купил лошадей». — «Сколько?» — «Пять». — «Сколько стоило?» — «600 долларов». — «Остальные деньги где?» В ответ детский лепет и «на мелкие расходы».

Расформирование 109-й бригады имело более существенную подоплеку. Ею командовал генерал Сидамонидзе, бывший в Гражданскую войну командиром полка в Уфимской дивизии. Бригада состояла из 105-го и 106-го пехотных полков. Первый полк был с самого начала Нечаевского отряда. Таким образом, этот полк был фундаментом всей Русской группы. В боевом отношении полк был блестящим и имел много славных боевых страниц. Он был богат и в хозяйственном отношении. Другой полк, которым ранее командовал полковник Сидамонидзе, был сформирован полтора года назад. Никаких особых боевых заслуг он не имел, был ранее в Особом отряде генерала Чехова, который себя никакими лихими действиями не проявил. Сидамонидзе был ставленником Меркулова, Михайлова и Чехова.

При вхождении 106-го полка в 65-ю дивизию полк этот был слабым как в боевом, так и в хозяйственном отношении. Это подтверждалось тем, что в боях под Нанкином в январе — марте 1927 г., в апреле и мае в боях под Сахочи, Пученом, Пукоу этот полк был намного слабее 105-го полка, о чем Нечаеву неоднократно докладывал Макаренко и на что не раз жаловался 105-й полк. Сидамонидзе не всегда докладывал правду об его состоянии. Мнение Нечаева о Сидамонидзе было таким: «Может быть, лично он — храбрый офицер, но совершенно нераспорядительный в бою и человек без всякого гражданского мужества, всегда сваливающий какую-нибудь неудачу на соседа, только не на себя». Мнение это оказалось правильным, так как в упорных боях у города и станции Сучефу в конце декабря 1927 г. Чжан Цзучан три дня не мог найти бригаду Сидамонидзе, которая должна была быть в непосредственной близости. Это дало повод Чжан Цзучану назвать генерала Сидамонидзе и его бригаду «бегущими».

Первым, кто уговаривал Чехова при катастрофе на Лунхайской ветке у станции Люхэ бросить бронепоезда и бежать, был Сидамонидзе. Вторично его пассивное поведение у Сучефу дало Чжан Цзучану уверенность в полной непригодности Сидамонидзе в роли самостоятельного начальника, как не обладающего оперативной смелостью и утратившего личную храбрость. Будучи в тяжелом положении у станции Сучефу, капитан Ютин, бывший раньше личным ординарцем Нечаева, находившийся при штабе бригады, должен был применить матерную брань, чтобы вывести Сидамонидзе из состояния прострации, иначе вся бригада попала бы в плен. Был ночной налет противника, напавшего на расположение бригады и захватившего в плен 20 русских. Неизвестно, было ли охранение и проверялось ли оно кем-нибудь. Солдаты, видя таких славных начальников, при первом появлении противника и без всякого давления с его стороны стали просто отходить. Причина Чжан Цзучану была неизвестна, но он все сваливал на начальников, и если жалованье и всякое другое денежное довольствие не выдавалось, то, по его мнению, что «русские не хотят воевать». В прежние годы, когда русские воевали под командой Нечаева, жалованье выплачивалось ежемесячно, как и другие виды денежного довольствия, а после боев всегда выдавались наградные. В те времена у солдат всегда были 200–300 долларов на человека, был «фацай», то есть побочный доход. Поэтому при наступлении на города противника люди наступали как львы. С приходом Сидамонидзе хозяйственное состояние 106-го полка, а потом и 109-й бригады стало ужасным. Довольствием людей начальство не интересовалось, горячая пища выдавалась теперь лишь раз в день, заботы о нижних чинах не стало никакой. Сидамонидзе приезжал в бригаду только раз в неделю. Денежное довольствие перестало существовать: командование бригады об этом даже не хлопотало, так как не хотело лишний раз показываться на глаза маршалу, опасаясь, что тот будет его ругать за «славные боевые действия».

В начале января 1928 г. бригада прибыла в Цинанфу, где расположилась в казармах. Печей — нет, одеял — нет, ботинок и сапог — нет. Печки раньше были — для каждой части зимой 1927 г. было куплено и выдано достаточное количество печей. Все это было расхищено и распродано. На барахолке стали открыто продаваться маузеры по 10 долларов за штуку. В последнее время бригада входила в подчинение броневой дивизии Чехова. После катастрофы на Лунхайской дороге, где бригада потеряла свои полевые орудия, все пулеметы и обозы, Чехов был отстранен от должности и уволен со службы. Уезжая из Цинанфу в Тяньцзинь, он выдал некоторым лицам из броневой дивизии авансы в виде жалованья за восемь месяцев по январь 1928 г., а солдаты и младшие офицеры так и не получили деньги за десять месяцев. Генерал Чехов, его начштаба полковник Попов, интендант подполковник Пичугин были вызваны в Цинанфу для того, чтобы разобраться в хозяйстве, так как заменивший Чехова генерал-майор Мрачковский получил чрезвычайно много претензий на деятельность предыдущего комдива.

Чжан Цзучан оценил положение 109-й бригады и 7-го полка в Цинанфу, учел их полную боевую негодность, перепроизводство офицеров — из-за леса майоров не видно солдат, хозяйственные хищения и прочее расценил как повод к их расформированию. Кроме этого, со стороны некоторых старших начальников были угрозы Чжан Цзучану, что пахло бунтом. Поэтому Чжан Цзучан оставил на службе лишь здоровые части. Из расформированных частей и желающих дальше служить были составлены новые боевые единицы и пополнены старые. Несмотря на это, отношение Чжан Цзучана к русским самое благожелательное, но ведение дела Меркуловым, генералами Чеховым, Михайловым и Сидамонидзе его не удовлетворило. Поэтому у него не было другого выхода, как расформировать эти части и убрать негодных лиц. Меркулов остался советником заместителем Чжан Цзучана по русским делам и принял в свое ведение 2-й арсенал. Его влияние и доверие к нему сходят на нет. Солдаты и офицеры его ненавидят. Расчет уволенных солдат и офицеров делается казначеем Чжан Цзучана, а правильность бумаг и службы будут удостоверяться бывшим штабом группы. Это показывает, что дубань не доверяет Меркулову и денежный расчет будет производить сам. Авангардная группа Нечаева на июль 1926 г. состояла из 105-го пехотного полка и ряда других частей. Это были две артиллерийские батареи по два орудия каждая, полевая и горная — 60 человек. Кроме этого, был конный полк из 335 человек, два бронепоезда с командами в 180 человек и юнкерская (комендантская) рота в 60 штыков. Штаб составлял 7 человек; команда ординарцев — 25 человек. Всего 1445 человек. Полк состоял из двух батальонов в 660 человек, технического батальона (пулеметная команда и минометная рота) — 120 человек. Чины — 1 генерал, 4 полковника, 8 подполковников, 15 майоров, остальные — по должностям и комплектованию. На содержание группы тратилось в месяц 40 тысяч мексиканских долларов: жалованье — 25 тысяч, на довольствие, фураж и хозяйственные потребности — 15 тысяч. Теперь же по спискам всего 2600 человек, из них бойцов — 1200. Содержание их в месяц стоит 170 тысяч мексиканских долларов. По чинам имеются: генералов — 7, полковников — 20, подполковников — 57, майоров — 160. В общем — 600 офицеров на 2600 человек, или 1 офицер на 6 солдат. Реально же, в боевом отношении на одного офицера приходился один нижний чин. Чжан Цзучан снова желает привлечь к возглавлению группы Нечаева. Это лишь вопрос времени.

К концу января инструкторский русский офицерский отряд или Юнкерское училище также был расформирован^[461]. По данным наших офицеров от 24 января, «положение у нас все ухудшается. Школа расформировывается, так как она отказалась идти ротой в учебный полк. Пока ее забыли, и она продолжает, в общей суматохе, свое существование по инерции, но это долго не продлится»^[462].

В то время отношение русских к Меркулову стало просто нетерпимым. Он, будучи человеком невоенным, решил прибрать руководство частями себе. В итоге Тихобразов и другие офицеры подали рапорта об увольнении^[463]. Они приняты не были, так как уход этих офицеров означал конец Русской группы и Меркулов остался на прежнем месте советника.

После неудачи у Сучжоуфу в армии Северной коалиции началось повальное дезертирство, которое не остановили самые крутые меры. Даже части генерала Чу Юпу, считавшиеся самыми надежными, стали переходить к противнику. Донесения об этом с тех пор стали обычными. Так, в начале марта 1928 г. корнет Ребров, посланный с разъездом в деревню Вансиндя между Шанхаем и Цинанфу, доложил, что ее жители перешли на сторону противника и открыли по его людям огонь. Кроме того, разъезд задержал часть войск Сун Чуанфана, когда они переходили к южанам^[464].

Положение усугублялось тем, что в боях и от эпидемий конная бригада потеряла много лошадей и впервые после осени 1924 г. у наемников в январе 1928 г. появились «пешие кавалерийские части»^[465].

Видя неспособность Чжан Цзучана решить проблемы, нечаевцы сами пытались их устранить. Тихобразов, например, инициировал переговоры с администрацией уездов для решения вопроса с продовольствием. Иногда они кончались удачно и им удавалось получать продукты на занятые в высших инстанциях деньги^[466].

Зимой остро встал вопрос о размещении войск на постой, чем было очень недовольно население, и Чжан Цзучан запретил без разрешения своим войскам, в том числе и русским, занимать квартиры самовольно^[467].

При всех тяготах службы продолжались изнурительные бои против Фына и Чан Кайши. Многие русские в это тяжелое для них время проявляли героизм. Так, за проявленное во время новогодних праздников мужество в боях подпоручик Меньков, разжалованный в 1926 г. за потерю казенных денег из поручиков в солдаты, снова стал поручиком^[468].

В начале января в ряде крепостей, где русские стояли гарнизонами, наемники попали в окружение, как это было с 53 русскими в Таминфу. Русским конникам, чтобы избежать плена, пришлось наступать на уже занятые врагом пункты, например город Кочен. Во время движения под откос свалилась машина с русским командным составом, но, по счастливой случайности, никто серьезно не пострадал. Однако это задержало движение отряда^[469]. К общим бедам добавилось то, что из-за предательства китайцев и собственного пьянства в крепостях Шануцун и Вынкуйфу под городом Цаочжоу в январе — феврале 1928 г. в плен попала большая часть 2-го конного полка, в чем во многом был виноват его командир полковник Манжетный. В первой крепости в плен попали 105 русских наемников, в том числе 13 офицеров. Среди них был есаул, на должности которого находился подполковник Духовской, и 3 майора; 26 вахмистров, в том числе Иван Лобанов, отличившийся год назад в избиении рикш, 20 старших унтер-офицеров, 16 младших унтер-офицеров и 30 всадников. Кроме того, в плен вместе с ними попали 22 китайца, в том числе 1 младший унтер-офицер, а также 144 лошади и 8 мулов^[470].

В крепости Вынкуйфу (Вейкуйфу) 15 января 1928 г. был убит майор Стрелков, после чего 1 февраля в плен попали 37 русских солдат и офицеров и 1 китаец с 32 лошадями и 2 мулами^[471]. По другим данным, в плен в этой крепости попали 53 русских^[472].

В начале февраля того же года оттуда прибыл китаец, бежавший при сдаче крепости противнику. Оказалось, что захваченных русских отправили в глубь Китая, все они живы, но были ранены хорунжий Зыков, 2 вахмистра и 3 солдата^[473].

По данным коммунистов, при взятии Фыном Цаочжоу в плен попали 300 русских, а при продвижении к городу Тайань, по данным китайцев, монгольская кавалерия Фына к северу от него окружила и уничтожила белогвардейский кавалерийский отряд Шаньдунской армии^[474].

По китайским правилам попавшие в плен продолжали получать деньги, их снимали лишь с приварочного и провиантского довольствия^[475]. Жалованье при этом высылали семьям пленных. Но деньги выдавались, только если было точно известно, что пленный не сдался добровольно^[476].

Посланный в конную бригаду в Фансиен офицер Трухин доносил 19 февраля Тихобразову об ее кризисе. Он писал: «Люди морально сильно потрепаны печальной историей со 2-м полком и разоружением пехоты в Цинанфу и непрерывным, более чем 2-месячным мотанием в условиях походно-бивачной жизни в зимнем холоде и при голодном пайке, особенно в Ен-чжоу-фу. Когда пошли из Дун-чана, то солдаты в разговоре выражали неудовольствие, говоря: «Куда опять погнали, заведут так же, как и 2-й полк» и т. д. В общем, войско наше «потеряло сердце». Большинство офицеров и солдат переутомились службой и разочаровались в ней. Слышал от солдат, что «это дело нужно только для начальства, ему до нас мало дела»^[477]. Офицеры были растеряны произошедшими событиями и деморализованы. Трухин доносил, что в частях — беспорядок, офицеры не знают, кто из солдат находится в тылу на базе в Цинанфу, а кто находится в их распоряжении^[478].

Ко всем негативным явлениям добавлялось то, что многие китайцы не желали служить под начальством русских и выражали им неповиновение^[479]. Это стало не последней причиной, по которой наемники стремились освободиться от китайцев в своих рядах. Русские резонно не доверяли китайцам, которые часто переходили к противнику. Так, в марте 1928 г. Савранский донес, что китайские солдаты вступают в разговоры с солдатами врага, что им было категорически воспрещено^[480]. Это было первым шагом к измене, и, естественно, данный факт не добавлял доверия русских к китайцам.

Хотя многие отмечали положительные изменения, произошедшие у русских с их реформированием и очищением от китайцев к концу 1927 г.^[481], но это была запоздалая мера, она не могла радикально улучшить их положение.

К весне 1928 г. Шаньдунская армия испытывала крах. На судьбе русских это отразилось непосредственно. Они больше года не видели денег, и среди них все больше росло недовольство^[482]. Нередко на целый полк в месяц выделяли лишь 700 долларов, хотя только на льготное довольствие ежедневно приходилось тратить 60 долларов. Китайцы задолжали одному русскому полку 10 тысяч долларов, из которых на конец января было погашено только 3300^[483]. Ситуация с деньгами стала неуправляемой.

Это объяснялось тем, что финансовая часть у китайцев находилась в зачаточном состоянии и порядок выдачи денег почти отсутствовал. Когда деньги все же поступали, оказывалось, что на них «заприходованных приказом приходных документов нет»^[484]. К весне 1928 г. задолженность перед русскими привела к катастрофе. Из полков доносили, что не только нет денег, но и «вконец износилась обувь»^[485]. В. С. Семенов доносил в штаб тупана: «Прошу прислать сапог. Многие ходят босыми»^[486]. Не хватало не только обуви, но даже сахара, чая, почтовых конвертов, уздечек для лошадей и подков для мулов^[487]. Тогда Семенов просил Чжан Цзучана выдавать деньги хотя бы частично, но серебром или индексировать потери от инфляции.

Дело в том, что, несмотря на редкость выплат, русским стали выдавать бумажные шаньдунские доллары, которые за время войны потеряли прежнюю стоимость, и получалось, что они получают в три или три с половиной раза меньше денег. Семенов докладывал: «Семьи наши голодают, нет даже кормовых денег», и он просил выдавать хотя бы раз в месяц что-то, иначе им грозит голодная смерть, так как даже фронтовым частям стали выдавать очень мало продуктов. По словам Семенова, «мы желаем продолжать службу, никто не отказывается от исполнения долга, но для этого необходимо русские части поставить в условия, в которых они могли бы существовать»^[488]. Некоторые русские командиры проявляли и в таких условиях чудеса смекалки и находчивости. Например, подполковник Карманов даже в таких условиях умудрялся хорошо кормить свой дивизион^[489].

Но без денег чуда быть не могло, и 21 марта было подано коллективное прошение солдат-конников на увольнение. Офицеры отказались его удовлетворить и применили в отношении «бунтовщиков» кнут и пряник. Они, с одной стороны, успокоили солдат тем, что офицеры сами обратятся к Чжан Цзучану, так как все заинтересованы в выдаче денег. Кроме того, солдат укоряли в том, что такими действиями они вредят интересам всей Русской группы, создавая о ней в глазах китайцев неблагоприятное впечатление. При этом они говорили, что все пожелания солдат должны проходить через офицеров. С другой стороны, офицеры обещали при повторении инцидента строго наказать солдат. Ограничились тем, что разжаловали некоторых вахмистров^[490]. Однако у офицеров положение было не лучше. Еще летом 1927 г. один из них писал: «Как должен жить я с семьей, не получая 8-й месяц жалования, когда всецело поглощен работой? Я давно уже потерял лицо и не сдерживаю слова. Я серьезно подумываю уйти. Дальше так жить не могу, не могу допустить, чтобы кредитор, зеленщики, прачки и другие пришли к нам и начали бить меня и мою жену»^[491]. Другой офицер писал об этом так: «Вообще, скверно. Как бы не стали убегать в конном строю»^[492]. Положение было такое, что Семенов писал: «Поеду к командующему фронтом с ультиматумом: или деньги — или мы будем грабить население»^[493].

Неудивительно, что среди нечаевцев в то время отмечались случаи умопомешательства. Так, в марте 1928 г. на базу Русской группы в китайской армии для такого лечения был отправлен вахмистр Федурин^[494].

Угрозы и успокаивания солдат лишь приглушали недовольство и вызывали дезертирство, «пьянство с горя» и неисполнение служебных обязанностей. Прибывший в конце марта 1928 г. к наемникам Чжан Цзучан с неудовольствием отметил у них «грязные дворы и казармы»^[495].

К тому времени Русская группа находилась в состоянии развала. Отчаявшиеся наемники уходили сотнями. Им сразу не могли выплатить всех денег, и они долго не могли уволиться. По данным от 20 января 1928 г., русские командиры писали, что «жалование уволенным дадут не за все время, а за ¹/₇ и ¹/₆, так как всего дают уволенным 100 тысяч долларов»^[496].

И все же некоторые смогли получить 30 процентов своего жалованья серебром, но у многих полученных за такую опасную, кровавую и трудную работу денег хватило только на билет от Цинанфу до Харбина^[497].

Такая ситуация часто наблюдалась из-за воровства русских и особенно китайских начальников. В то же время, по данным немецкого агента в Китае Кунста, некоторые увольнявшиеся солдаты получали по 700 золотых марок, очень хорошую сумму даже по меркам Европы. Но большинство солдат уже на другой день потеряли свои деньги «в диком пьянстве и игорных притонах, были обкрадены своими товарищами или китайскими солдатами в темных улицах. Другие были обворованы рикшами, которые везли их в лагерь в 5 верстах от города: пьяные солдаты засыпали в колясках рикш, откуда их выбрасывали в ближайшие канавы и освобождали от тяжелого серебряного мешка. Как не вспомнить о старой немецкой ландскнехтской поговорке «Молодой — солдат, старый — нищий» или о знаменитом испанском выражении «солдат удачи»: «Он проиграл солнце, пока оно взошло».

Меркулов при расчете с уволенными офицерами заявил: «Вы обманули солдат, а потому получите 30 % жалования». Эти 30 % были скоро выплачены части офицеров, после чего наступил промежуток в 4–5 недель ввиду того, что Чжан Цзучан проиграл 700 тысяч долларов США. Только в начале апреля начались выплаты денег, и то маленьким группам».

Это был лишь предлог для наживы. По данным Кунста, тогда на «2800 человек отряда солдат было 2200, офицеров — 600. Маршал Чжан Цзу Чан был крайне удивлен, узнав, что около 300 офицеров находится в тыловых учреждениях, как то: в Юнкерском училище — 25 офицеров, в так называемом штабе группы — 30 офицеров, в комендантском управлении — 18 офицеров, в комендантских управлениях других городов, в госпитале, конвое и так далее — остальные. Так, перепроизводство офицеров, главным образом штаб-офицеров в тылу, о котором он не знал, возмутило его. Поэтому он желал заплатить всем, в том числе и офицерам, но не тыловым. Старшим группы в то время был Н. Д. Меркулов, который, казалось бы, должен был защищать интересы русских. К нему они обращались, но он отвечал: «Я Вами не командовал, а потому этот вопрос меня не касается». — «Командовать не командовали, но собирались!» — отвечали офицеры. Фактически с декабря 1927 г. по 6 января 1928 г. до расформирования, которое произошло через полтора месяца, все были подчинены Меркулову, так что офицеры были правы, но ввиду полного развала никто никому не подчинялся»^[498].

Те лица, которых не могли уволить и рассчитали не полностью, разлагающе действовали на остающихся в строю, и поэтому было приказано удалить из расположения частей всех, не числящихся в них по спискам^[499]. Они направлялись в тыл, где болтались без дела на базе отряда. До получения расчета они продолжали числиться в наемниках^[500].

Обман при расчете вызвал массовое дезертирство солдат, бежавших без уплаты жалованья. Боясь остаться вообще без солдат, офицеры уговаривали их остаться. Китайцы даже выплатили увольняющимся солдатам все деньги серебром, надеясь, что они изменят свое решение. Но ни за какие коврижки не раз обманутые солдаты служить не хотели, что вызвало большое недовольство Чжан Цзучана.

Китайцы стимулировали уход русских и тем, что «сократили штаты» разваливавшейся Русской группы — перевели офицеров на более низкие оклады и понизили в чине. Но многие смирились и с этой пощечиной. Так, подполковник Францелев согласился стать майором и получать пониженный оклад, но с условием, что погоны будет носить подполковника. Чтобы оставить в отряде достойных офицеров, шли на махинацию, давая им два оклада. Так, подполковник Храмов, переведенный в майоры, в ведомостях проходил как «Храмов I» и «Храмов II», то есть в списки был внесен лишний человек^[501].

В русских частях оставалось несколько сотен человек вместо прежних тысяч. Всех конников свели в 1-й Отдельный охранный отряд. О том, сколько людей там было, свидетельствует число бывших при нем лошадей и мулов — 289 и 10 соответственно. В отдельной конно-горной батарее было 20 лошадей и 8 мулов^[502]. Оставалось несколько сотен человек в броневых и авиационных частях. Командование пыталось всеми силами прекратить отток наемников. Так, например, было заявлено о том, что увольняющимся не будет выплачиваться надбавок за службу и индексации по зарплате^[503]. Как таковой, в прежнем значении Русской группы не существовало. Но, по данным Кунста, «Чжан Цзу Чан не обескуражен потерей Русской группы, так как заказал себе прекрасный гроб, с которым поехал на фронт с намерением «или разбить южан, или умереть»^[504].

Положение осложнялось тем, что русские из-за отсутствия грузовых машин были лишены возможности даже подвозить на фронт самое необходимое — патроны, сапоги и подковы^[505]. Многие пытались перевестись на бронепоезда. Там задержки в деньгах были намного меньше, чем в других русских частях, и до конца зимы 1928 г. жалованье у них было на порядок выше. Объясняется это тем, что там финансовая часть часть была поставлена лучше и командиры меньше воровали, или, скорее всего, Чжан Цзучан больше всего из своих войск почитал бронепоезда. А. А. Тихобразов считал, что в этом виноваты не только китайцы, но и В. С. Семенов, который якобы злоупотреблял деньгами. Последний в ответ на это написал ему: «Наши завидуют броневикам, что они получают деньги, а мы — нет. Объяви, что я разрешаю всем, кто хочет, переводиться туда, и я буду выгонять всех, кто будет на эту тему чесать язык»^[506]

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

54

ГА РФ. Ф. 5829. Оп. 1. Д. 11. Л. 106.

55

Крузенштерн-Петерец Ю. Воспоминания // Россияне в Азии. Торонто, 1999. № 6. С. 266.

56

Меркулов Николай Дионисьевич (10.12.1869, Благовещенск — 1945, Циндао) — окончил благовещенскую классическую гимназию и речное училище. Капитан парохода «Муравьев-Амурский». С 1903 г. — купец 1-й гильдии. Владелец пароходства на Амуре и спичечной фабрики под Владивостоком. Член Владивостокского биржевого комитета и Приморской торгово-промышленной палаты. Член Приамурского Временного правительства. В Китае вел активную политическую деятельность. Старший советник Чжан Цзучана (1924–1928 гг.). Спонсор Русской фашистской партии.

57

ГА РФ. Ф. 5826. Оп. 1. Д. 10 (2). Л. 18; Там же. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 33. Л. 2.

58

ГА РФ. Ф. 6599. Оп. 1. Д. 8. Л. 259.

59

ГА РФ. Ф. 5826. Оп. 1. Д. 135. Л. 188.

60

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 1.

61

Крузенштерн-Петерец Ю. Воспоминания // Россияне в Азии. Торонто, 1999. № 6. С. 271.

62

Возрождение. 1927. 17 мая.

63

Там же.

64

Окороков А. Русские добровольцы. Неизвестные войны XIX–XX вв. М., 2004. С. 184.

65

Там же. С. 229.

66

ГА РФ. Ф. 5829. Оп. 1. Д. 11. Л. 67.

67

ГА РФ. Ф. 6599. Оп. 1. Д. 8. Л. 259.

68

ГА РФ. Ф. 5829. Оп. 1. Д. 11. Л. 147.

69

ГА РФ. Ф. 5829. Оп. 1. Д. 11. Л. 76 об.

70

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 33. Л. 2.

71

Подполковник русской армии, в эмиграции — совладелец автогаража.

72

ГА РФ. Ф. 5829. Оп. 1. Д. 11. Л. 147.

73

Окороков А. Русские добровольцы. Неизвестные войны XIX–XX вв. М., 2004. С. 178, 229.

74

ГА РФ. Ф. 5829. Оп. 1. Д. 11. Л. 65.

75

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 28. Л. 9, 9 об.

76

Политическая история русской эмиграции (1920–1940 гг.): Документы и материалы. С. 304.

77

ГА РФ. Ф. 5961. Оп. 1. Д. 15. Л. 33.

78

ГА РФ. Ф. 5826. Оп. 1. Д. 135. Л. 277.

79

Убит 27 ноября 1925 г.

80

Михайлов Михаил Афанасьевич (1885—?) — в 1910 г. окончил Одесское пехотное юнкерское училище, служил в 7-й Сибирской стрелковой дивизии. Участник Первой мировой войны, кавалер ордена Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом. После участия в гражданских войнах в России и Китае служил в Главном полицейском управлении Тяньцзиня.

81

ГА РФ. Ф. 6599. Оп. 1. Д. 8. Л. 260; Там же. Д. 9. Л. 280.

82

Смирнов С. Русские эмигранты в китайской армии (1920–1928 гг.) // Белая армия. Белое дело. 2003. № 13. С. 86.

83

Адъютант генерала Плешкова в 1918–1919 гг. в Харбине, преподавал в русско-японском институте там же.

84

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 28; Там же. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 1.

85

ГА РФ. Ф. 5878. Оп. 1. Д. 102. Л. 2.

86

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 16. Л. 27.

87

Петров В. Участие русских в китайской междоусобице // Русская жизнь. 1981. 8 декабря. Т. LIX. № 9729. С. 7.

88

Дневник И. И. Штина // ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 555.

89

Полевой Е. По ту сторону китайской границы. М.; Л., 1930. С. 7.

90

ГА РФ. Ф. 5829. Оп. 1. Д. 11. Л. 67.

91

ГА РФ. Ф. 5826. Оп. 1. Д. 144.

92

ГА РФ. Ф. 7046. Оп. 1. Д. 3. Л. 2 об.

93

ГА РФ. Ф. 7046. Оп. 1. Д. 1. Л. 10 об.

94

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 33. Л. 2.

95

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 197.

96

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 33. Л. 2.

97

Это была река Теминхэ.

98

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 3, 4.

99

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 4.

100

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 6.

101

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 7.

102

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 7.

103

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 8.

104

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 5.

105

Балакшин П. Финал в Китае. Сан-Франциско, 1958. Т. 1. С. 266.

106

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 33. Л. 2.

107

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 5.

108

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 9.

109

Отдых составил два дня.

110

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 33. Л. 3.

111

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 9.

112

Полевой Е. По ту сторону китайской границы. М.; Л., 1930; Белоусов С. Дважды перевербованный // Проблемы Дальнего Востока. 1992. № 1–3. С. 137.

113

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 33. Л. 3.

114

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 10, 11.

115

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 11.

116

По другим данным, Мельников во время последующего за атакой отхода был «забыт» на поле боя и попал в плен, где ему отрубили голову.

117

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 12.

118

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 12.

119

АВП РФ. Ф. 0100. Оп. 9. П. 114. Д. 1. Л. 99.

120

Гонимые бурей. Русские эмигранты в Китае (1917–1945); Ли Сингэн и другие // Фэнчюй фупин. Эго цяоминь цзай Чжунго (1917–1945). Пекин, 1997. С. 164.

121

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 33. Л. 3.

122

Гонимые бурей. С. 164.

123

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 12.

124

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 13.

125

Стефан Д. Русские фашисты. Трагедия и фарс в эмиграции (1924–1945). М., 1992. С. 55.

126

Там же.

127

ГА РФ. Ф. 5829. Оп. 1. Д. 11. Л. 66.

128

РГ ВА. Ф. 460. Оп. 1. Д. 129. Л. 22.

129

ГА РФ. Ф. 5853. Оп. 1. Д. 19. Л. 587.

130

Современный Китай. Б. м. Б. г. С. 23.

131

Там же.

132

Внешняя политика СССР: Сборник документов. М., 1945. Т. 3. С. 10.

133

Там же. С. 11.

134

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 33. Л. 4.

135

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 33. Л. 2.

136

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 33. Л. 4.

137

Нечаев сознательно завышал численность своего отряда, чтобы показать его большую значимость в глазах Лукомского. На тот момент его силы вряд ли превышали тысячу человек.

138

ГА РФ. Ф. 5829. Оп. 1. Д. 11. Л. 150–154.

139

Сонин В. Крах белоэмиграции в Китае. Владивосток, 1987. С. 57.

140

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 17, 18.

141

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 19–24.

142

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 26.

143

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 29, 30.

144

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 39.

145

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 35.

146

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 31.

147

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 37.

148

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 38.

149

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 36.

150

ГА РФ. Ф. 5826. Оп. 1. Д. 135. Л. 188.

151

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 33. Л. 5.

152

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 40.

153

ГА РФ. Ф. 5826. Оп. 1. Д. 138. Л. 297.

154

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 40.

155

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 26. Л. 1.

156

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 26. Л. 2.

157

Смирнов С. Русские эмигранты в китайской армии (1920–1928 гг.) // Белая армия. Белое дело. 2003. № 13. С. 90.

158

ГА РФ. Ф. 5826. Оп. 1. Д. 137. Л. 139.

159

Возрождение. 1925. 17 ноября.

160

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 33. Л. 5; Там же. Д. 32. Л. 40.

161

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 40.

162

Паровоз был испорчен специально, а гудки стали сигналом для противника к началу операции по захвату бронепоездов и уничтожению русских.

163

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 40, 41.

164

Слово. 1925. 1 декабря.

165

ГА РФ. Ф. 5826. Оп. 1. Д. 135. Л. 269.

166

То есть бронепоездов.

167

Письмо сибирского казака сослуживцу в Европу // Личный архив Балмасова С. С.

168

Серебренников И. Великий отход. Рассеяние по Азии белых русских армий. С. 257.

169

Окороков А. В. Русские добровольцы. Неизвестные войны XIX–XX вв. М., 2004. С. 186.

170

Кочубей О., Печерица В. Исход и возвращение. Русская эмиграция в Китае в 1920—1940-е гг. Владивосток, 1998. С. 20.

171

Там же.

172

ГА РФ. Ф. 6599. Оп. 1. Д. 9. Л. 298.

173

Возрождение. 1926. 13 января.

174

Гонимые бурей. Русские эмигранты в Китае (1917–1945). Ли Сингэн и др. // Фэнчюй фупин. Эго цяоминь цзай Чжунго (1917–1945). Пекин, 1997. С. 165, 166.

175

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 10. Л. 12.

176

ГА РФ. Ф. 5963. Оп. 1. Д. 24. Л. 5.

177

Возрождение. 1926. 16 апреля.

178

ГА РФ. Ф. 5826. Оп. 1. Д. 137. Л. 124.

179

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 42.

180

Забайкальский казачий офицер. В конце 1922 г. возглавлял контрразведку штаба белоповстанческого Забайкальского фронта.

181

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 43.

182

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 45.

183

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 46.

184

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 46.

185

Возрождение. 1926. 4 января.

186

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 47.

187

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 1. Л. 1.

188

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 1. Л. 3 об.

189

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 1. Л. 4.

190

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 48.

191

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 49.

192

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 3 об.

193

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 24. Л. 46.

194

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 24. Л. 48.

195

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 5.

196

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 50, 51.

197

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 51.

198

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 52.

199

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 10–12.

200

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 52.

201

Окороков А. Русские добровольцы. Неизвестные войны XIX–XX вв. М., 2004. С. 229.

202

Примаков. Записки волонтера. Гражданская война в Китае. М., 1967. С. 171.

203

Возрождение. 1926. 23 марта.

204

Там же. 23 ноября.

205

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 54.

206

Возрождение. 1926. 14 марта.

207

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 56.

208

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 56.

209

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 58.

210

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 57.

211

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 24.

212

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 18.

213

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 199.

214

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 14, 15, 23, 27.

215

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 32.

216

Возрождение. Париж, 1926. 11 апреля.

217

Там же. 16 апреля; Там же. 17 апреля.

218

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 15.

219

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 49.

220

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 39, 40.

221

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 32. Л. 59.

222

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 36, 37.

223

ГА РФ. Ф. 5826. Оп. 1. Д. 137. Л. 53.

224

ГА РФ. Ф. 5826. Оп. 1. Д. 137. Л. 116.

225

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 33. Л. 5.

226

Возрождение. Париж, 1926. 27 апреля.

227

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 52.

228

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 24. Л. 50.

229

ГА РФ. Ф. 5826. Оп. 1. Д. 140. Л. 370.

230

ГА РФ. Ф. 6599. Оп. 1. Д. 9. Л. 297.

231

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 50.

232

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 10. Л. 6.

233

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 10. Л. 6.

234

Волокшин П. Финал в Китае. Сан-Франциско, 1958. Т. 1. С. 268, 269.

235

Эмигранты-монархисты, выступавшие в поддержку на роль императора России великого князя Кирилла.

236

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 1. Л. 2.

237

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 10. Л. 13.

238

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 12. Л. 44.

239

ГА РФ. Ф. 6599. Оп. 1. Д. 9. Л. 284.

240

Известный эмигрант-журналист, нанятый Меркуловым для обеления его деятельности в печати.

241

ГА РФ. Ф. 6599. Оп. 1. Д. 9. Л. 297.

242

ГА РФ. Ф. 6599. Оп. 1. Д. 9. Л. 293.

243

ГА РФ. Ф. 5826. Оп. 1. Д. 138. Л. 6.

244

ГА РФ. Ф. 5826. Оп. 1. Д. 138. Л. 251.

245

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1.Д. 10. Л. 3.

246

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 12. Л. 2.

247

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 10. Л. 3 об.

248

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 10. Л. 3 об.

249

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 10. Л. 4 об., 5.

250

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 10.

251

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 10. Л. 4.

252

Возрождение. 1926. 23 ноября.

253

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 10. Л. 7.

254

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 125 об.

255

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 130.

256

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 138.

257

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 12. Л. 15.

258

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 12. Л. 40.

259

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 10. Л. 5; Там же. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 11. Л. 29.

260

Возрождение. Париж, 1926. 13 ноября.

261

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 10. Л. 13.

262

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 12. Л. 14.

263

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 228.

264

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 256.

265

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 263.

266

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 257.

267

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 12. Л. 45.

268

Особенно удачно и самоотверженно действовали в боях под Нанькоу команды именно этих бронепоездов.

269

Возрождение. 1926. 23 ноября.

270

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 16. Л. 41 об.

271

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 67.

272

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 16. Л. 39.

273

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 16. Л. 39 об., 40.

274

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 16. Л. 40; Там же. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 234.

275

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 16. Л. 40.

276

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 16. Л. 40.

277

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 16. Л. 40.

278

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 16. Л. 40.

279

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 16. Л. 42.

280

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 16. Л. 42.

281

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 16. Л. 42.

282

ГА РФ. Ф. 5826. Оп. 1. Д. 140. Л. 89.

283

ГА РФ. Ф. 5826. Оп. 1. Д. 16. Л. 43.

284

ГА РФ. Ф. 5826. Оп. 1. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 23. Л. 1.

285

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 128.

286

Окороков А. Русские добровольцы. Неизвестные войны XIX–XX вв. М., 2004. С. 377.

287

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1.Д. 3. Л. 140.

288

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 16. Л. 41.

289

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 300.

290

Смирнов С. Русские эмигранты в китайской армии (1920–1928 гг.) // Белая армия. Белое дело. 2003. № 13. С. 90.

291

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 10. Л. 22.

292

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 124.

293

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 137.

294

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 168.

295

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 193.

296

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 234.

297

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 29. Л. 3.

298

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 29. Л. 4.

299

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 29. Л. 4.

300

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 252.

301

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 302.

302

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 314.

303

Возрождение. Париж, 1926. 6 декабря.

304

Там же. 1927. 18 января.

305

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 5. Л. 1.

306

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 5. Л. 1, 2.

307

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 320.

308

ГА РФ. Ф. 5826. Оп. 1. Д. 143. Л. 229.

309

РГ ВА. Ф. 198. Оп. 2. Д. 27348. Л. 247.

310

РГ ВА. Ф. 198. Оп. 2. Д. 140. Л. 41.

311

ГА РФ. Ф. 5826. Оп. 1. Д. 140. Л. 41.

312

ГА РФ. Ф. 5871. Оп. 1. Д. 179. Л. 1–6.

313

Окороков А. Русские добровольцы. Неизвестные войны XIX–XX вв. М., 2004. С. 228.

314

Возрождение. 1927. 13 февраля.

315

ГА РФ. Ф. 7047. Оп. 1. Д. 1. Л. 16.

316

ГА РФ. Ф. 7047. Оп. 1. Д. 1. Л. 17.

317

ГА РФ. Ф. 7047. Оп. 1. Д. 1. Л. 2.

318

ГА РФ. Ф. 7047. Оп. 1. Д. 1. Л. 13.

319

ГА РФ. Ф. 7047. Оп. 1. Д. 1. Л. 15.

320

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 29. Л. 1.

321

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 29. Л. 6.

322

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 29. Л. 7.

323

Название получили по названию их союза — «Красного общества».

324

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 28. Л. 1.

325

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 24. Л. 60.

326

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 24. Л. 52, 56.

327

ГА РФ. Ф. 7047. Оп. 1. Д. 1. Л. 119.

328

ГА РФ. Ф. 7047. Оп. 1. Д. 1. Л. 122.

329

ГА РФ. Ф. 7047. Оп. 1. Д. 1. Л. 119.

330

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 12. Л. 56, 58, 59, 74, 75, 94.

331

ГА РФ. Ф. 5871. Оп. 1. Д. 179. Л. 1–6.

332

Возрождение. Париж, 1927. 1 апреля.

333

Там же. 24 марта.

334

Там же. 21 апреля.

335

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 16. Л. 1.

336

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 12. Л. 67, 69.

337

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 10. Л. 23.

338

Черепанов А. Северный поход Национально-революционной армии Китая: Записки военного советника. М., 1968. С. 255.

339

Шанхайская заря. Шанхай. 1927. 1 апреля.

340

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 7.

341

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 12. Л. 69.

342

Русское слово. Харбин, 1927. 23 марта.

343

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 12. Л. 67.

344

ГА РФ. Ф. 5829. Оп. 1. Д. 11. Л. 125.

345

ГА РФ. Ф. 6599. Оп. 1. Д. 9. Л. 278.

346

ГА РФ. Ф. 7047. Оп. 1. Д. 2. Л. 1.

347

ГА РФ. Ф. 7047. Оп. 1. Д. 2. Л. 1.

348

ГА РФ. Ф. 7047. Оп. 1. Д. 1. Л. 70.

349

ГА РФ. Ф. 7047. Оп. 1. Д. 1. Л. 151.

350

ГА РФ. Ф. 7047. Оп. 1. Д. 1. Л. 134.

351

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 16. Л. 1; Там же. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 12. Л. 70.

352

Дневник Широкогорова // Личный архив Балмасова С. С.

353

ГА РФ. Ф. 5826. Оп. 1. Д. 142. Л. 132, 133.

354

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1.Д. 10. Л. 18.

355

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 10. Л. 22.

356

Возрождение. Париж, 1927. 17 мая.

357

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 16. Л. 11.

358

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 7.

359

Каретина Г. Чжан Цзолинь и политическая борьба в Китае в 1920-е гг. ХХ века. С. 120.

360

ГА РФ. Ф. 7047. Оп. 1. Д. 1. Л. 127.

361

ГА РФ. Ф. 7047. Оп. 1. Д. 1. Л. 140–146.

362

ГА РФ. Ф. 7047. Оп. 1. Д. 1. Л. 80.

363

ГА РФ. Ф. 7047. Оп. 1. Д. 1. Л. 174.

364

ГА РФ. Ф. 7047. Оп. 1. Д. 1. Л. 129.

365

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 12. Л. 99.

366

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 12. Л. 68.

367

ГА РФ. Ф. 7047. Оп. 1. Д. 1. Л. 103.

368

ГА РФ. Ф. 7047. Оп. 1. Д. 1. Л. 88.

369

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 16. Л. 13.

370

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 7. Л. 8.

371

Балакшин П. Финал в Китае. Сан-Франциско, 1958. Т. 1. С. 270.

372

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 23 об.

373

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 5.

374

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 7.

375

Возрождение. Париж, 1927. 23 августа.

376

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 10. Л. 5 об.

377

Возрождение. Париж, 1927. 13 августа.

378

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 14.

379

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 16. Л. 33.

380

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 12. Л. 50.

381

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 12. Л. 56.

382

ГА РФ. Ф. 6599. Оп. 1. Д. 9. Л. 300, 302, 303.

383

ГА РФ. Ф. 5826. Оп. 1. Д. 147. Л. 115.

384

ГА РФ. Ф. 5871. Оп. 1. Д. 179. Л. 1–6.

385

Возрождение. Париж, 1927. 5 июля.

386

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 16. Л. 31.

387

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 24.

388

Каретина Г. Китайский милитаризм и иностранная интервенция на Дальнем Востоке (1917–1931 гг.) // Российская эмиграция на Дальнем Востоке. Владивосток. С. 67.

389

Возрождение. Париж, 1927. 1 сентября.

390

ГА РФ. Ф. 5826. Оп. 1. Д. 142. Л. 29.30.

391

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 35.

392

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 50, 51.

393

Возрождение. Париж, 1927. 11 сентября.

394

Там же. 26 сентября.

395

Там же.

396

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 42.

397

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 10. Л. 17 об.; Там же. Д. 22. Л. 46.

398

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 56.

399

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 45.

400

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 16. Л. 32.

401

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 58.

402

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 29. Л. 2.

403

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 59.

404

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 25.

405

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 28.

406

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 36.

407

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 16. Л. 3.

408

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 16. Л. 6.

409

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 48.

410

Ли — приблизительно 450 метров.

411

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 30. Л. 1.

412

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 30. Л. 2.

413

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 30. Л. 3.

414

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 30. Л. 4.

415

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 30. Л. 4.

416

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 30. Л. 5.

417

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 30. Л. 6.

418

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 30. Л. 7.

419

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 30. Л. 8.

420

Подробности см. ниже.

421

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 30. Л. 9.

422

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 30. Л. 10.

423

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 26. Л. 7.

424

ГА РФ. Ф. 5826. Оп. 1. Д. 147. Л. 118, 119.

425

ГА РФ. Ф. 5826. Оп. 1. Д. 147. Л. 119.

426

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 26. Л. 7, 8.

427

ГА РФ. Ф. 5826. Оп. 1. Д. 147. Л. 119.

428

ГА РФ. Ф. 5826. Оп. 1. Д. 147. Л. 119, 120.

429

ГА РФ. Ф. 5871. Оп. 1. Д. 179. Л. 1–6.

430

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 71.

431

ГА РФ. Ф. 5826. Оп. 1. Д. 147. Л. 117.

432

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 61.

433

Амурского казачьего войска.

434

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 65.

435

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 79.

436

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 68.

437

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 18. Л. 1, 2.

438

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 67.

439

ГА РФ. Ф. 7045. Оп. 1. Д. 3. Л. 8.

440

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 71.

441

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 76.

442

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 78.

443

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 7. Л. 24.

444

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 7. Л. 27.

445

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 7. Л. 28.

446

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 61.

447

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 68.

448

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 76.

449

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 71.

450

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 85.

451

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 81, 82.

452

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 85.

453

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 85.

454

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 95.

455

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 84.

456

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 95.

457

ГА РФ. Ф. 5826. Оп. 1. Д. 138 об. Л. 93.

458

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 88.

459

ГА РФ. Ф. 5871. Оп. 1. Д. 179. Л. 1–6.

460

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 85.

461

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 89.

462

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 91.

463

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 94.

464

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 16. Л. 23.

465

ГА РФ. Ф. 7045. Оп. 1. Д. 3. Л. 5.

466

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 7. Л. 30.

467

ГА РФ. Ф. 7045. Оп. 1. Д. 3. Л. 6.

468

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 3. Л. 4.

469

ГА РФ. Ф. 7045. Оп. 1. Д. 8. Л. 3.

470

ГА РФ. Ф. 7046. Оп. 1. Д. 1. Л. 28–32.

471

ГА РФ. Ф. 7046. Оп. 1. Д. 1. Л. 48 об., 51.

472

ГА РФ. Ф. 7045. Оп. 1. Д. 8. Л. 6.

473

ГА РФ. Ф. 7045. Оп. 1. Д. 8. Л. 5.

474

Материалы по китайскому вопросу. М., 1928. № 11, 12. С. 284; Смирнов С. Русские эмигранты в китайской армии (1920–1928 гг.) // Белая армия. Белое дело. 2003. № 13. С. 95.

475

ГА РФ. Ф. 7046. Оп. 1. Д. 1. Л. 5.

476

ГА РФ. Ф. 7045. Оп. 1. Д. 8. Л. 6.

477

ГА РФ. Ф. 7045. Оп. 1. Д. 7. Л. 6.

478

ГА РФ. Ф. 7045. Оп. 1. Д. 7. Л. 8.

479

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 7. Л. 6.

480

ГА РФ. Ф. 7046. Оп. 1. Д. 2. Л. 1.

481

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1.Д. 7. Л. 23.

482

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 2. Д. 7. Л. 9.

483

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 2. Д. 7. Л. 6, 7.

484

ГА РФ. Ф. 7046. Оп. 1. Д. 1. Л. 49.

485

ГА РФ. Ф. 7046. Оп. 1. Д. 16. Л. 33.

486

ГА РФ. Ф. 7046. Оп. 1. Д. 2. Л. 1.

487

ГА РФ. Ф. 7045. Оп. 1. Д. 8. Л. 3, 5, 7.

488

ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 25. Л. 2.

489

ГА РФ. Ф. 7046. Оп. 1. Д. 1. Л. 6.

490

ГА РФ. Ф. 7046. Оп. 1. Д. 1. Л. 56.

491

ГА РФ. Ф. 7046. Оп. 1. Д. 16. Л. 27.

492

ГА РФ. Ф. 7045. Оп. 1. Д. 7. Л. 1–4.

493

ГА РФ. Ф. 7045. Оп. 1. Д. 8. Л. 7.

494

ГА РФ. Ф. 7046. Оп. 1. Д. 2. Л. 1.

495

ГА РФ. Ф. 7046. Оп. 1. Д. 1. Л. 57.

496

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 85.

497

ГА РФ. Ф. 7044. Оп. 1. Д. 22. Л. 89.

498

ГА РФ. Ф. 5871. Оп. 1. Д. 179. Л. 1–6.

499

ГА РФ. Ф. 7046. Оп. 1. Д. 1. Л. 53.

500

ГА РФ. Ф. 7046. Оп. 1. Д. 1. Л. 33.

501

ГА РФ. Ф. 7045. Оп. 1. Д. 9. Л. 4.

502

506ГА РФ. Ф. 7046. Оп. 1. Д. 1. Л. 37, 47.

503

ГА РФ. Ф. 7046. Оп. 1. Д. 1. Л. 53.

504

ГА РФ. Ф. 5871. Оп. 1. Д. 179. Л. 1–6.

505

ГА РФ. Ф. 7045. Оп. 1. Д. 9.

506

ГА РФ. Ф. 7045. Оп. 1. Д. 8. Л. 9.