Ангел

Сергей Андреев, 2022

Роман-притча о возможности каждого человека обрести личное счастье. Одновременно книга представляет собой своеобразную инструкцию взаимодействия с высшими силами, которые помогут достичь желаемого. Сюжетные повороты романа стремительны, мистика самым естественным образом вписана в канву реальности, а философские вставки, заставляющие читателя слышать собственного ангела-хранителя, не имеют аналогов в мировой литературе. Для читателя открывается возможность заглянуть себе в душу – и увидеть там самое лучшее.

II

Стояло лето 1984 года.

Нева казалась ослепительно-синей на своем самом широком участке — возле Петропавловской крепости, которая горела вознесенным золотым шпилем посреди раскаленного воздуха.

Ленинград с его распластанной архитектурой, бесчисленными каналами и длинными гранитными набережными оказался во власти внезапно наступившей жары — спасти от которой мог только легкий ветерок с залива. Набежав вначале на Исаакиевский собор и покружив вокруг этого тяжелого символа красоты и гармонии, а затем скользнув вдоль Эрмитажа, ветерок этот баловал гуляющую по набережным публику едва ощутимой прохладой у распахнутого пространства реки.

Возле медицинского института, где шли последние экзамены, чуть не случилась драка. Двое студентов лет двадцати вышли на улицу, раздумывая, куда бы направиться. Один, повыше, в белой рубашке и цветастом галстуке, держа в руках папочку, что-то говорил другому — загорелому крепышу с портфелем, когда подвыпивший битюг, проходя мимо, громко выругался в сторону молоденьких первокурсниц. Студентки стояли неподалеку стайкой, болтали и мешали ему пройти. Битюг разразился трехэтажным матом, и девчонки шарахнулись в сторону.

— Ты потише там!.. — крикнул ему тот, что повыше.

Битюг обернулся.

— Кончай, говорю, ругань, — повторил парень, не понижая тона.

У битюга лицо сделалось красным от ярости:

— Ты, фраер, — сказал он и сделал шаг.

Второй из студентов, в клетчатой синей рубашке с коротким рукавом, пониже и поплотнее, поставил свой портфель на землю и спокойно шагнул навстречу. Он даже говорить ничего не стал, только посмотрел. Битюг остановился, сплюнул и пошел прочь, засунув руки в карманы.

Крепыш все так же спокойно поднял свой портфель:

— Такие везде сортир устроить норовят, — сказал он, не повышая голоса. Бицепсы его рельефно выделялись, и сила угадывалась серьезная.

Приятели уже шли по Петроградской стороне. Тот, что повыше, спросил с плохо скрываемым раздражением, обернувшись вслед полупьяному битюгу:

— Вот ты, будущий хирург, ответь: попадет такой тип к тебе на операцию, рука у тебя, так сказать, не дрогнет?

— Дурацкий вопрос, — пожал тот плечами. — Это же разные вещи.

— А я бы, — мечтательно откликнулся высокий, — занес над ним скальпель и спросил кое о чем… Глядишь, на всю оставшуюся жизнь и напугал бы скотину. Они ведь по-другому не понимают.

Сессия у этих двоих только что закончилась, и до осенних занятий оставалось сколько угодно времени, чтобы понять, как много возможностей дарит молодость. Продолжая разговор, приятели пешком пересекли Петроградку, вышли на проспект Добролюбова и оказались возле старого деревянного мостика, ведущего на городской пляж у знаменитой Петропавловки. Перейдя мостик и не доходя до загорающей публики, они присели на лавочку в тени.

Того, что был поплотнее и ниже ростом, звали исконным русским именем — Иван. Стального цвета серьезные глаза и темная короткая стрижечка: выглядел он в свои двадцать вполне уже солидно.

— Не поверишь, Сеня, — сказал он, глядя куда-то в небо, — хоть сейчас вернулся бы к себе в райцентр. Там у нас больница областная, так и тянет туда: хочу оперировать по-серьезному. Но еще год надо учиться… А руки-то дела просят, понимаешь? Дела!

Его товарищ — с пшеничными волосами, худой и высокий, словно вешалка, одетый в модные брюки и белоснежную шелковую рубашку с пестрым галстуком, слушая Ивана, проводил взглядом идущих мимо девушек. Он с трудом удержался, чтобы не вывернуть себе шею, обернувшись им вслед, а потом вздохнул и поделился главной своей проблемой:

— Похоже, я зря в медицину пошел. Не мое это, да только понял поздно… Болезни нужно лечить иначе, чем теперь это делается, да кому все растолкуешь? Генетика — ключ ко всему! Представь: закончим мы институт, выйдем в народ, а через двадцать лет опять с тобой встретимся… Как ты думаешь, Ваня, кем ты к тому времени станешь?

— Имеются вполне определенные мысли, — неторопливо ответил крепыш. Здесь, в тени, веял ветерок с Невы, и после жары городских кварталов было вполне прохладно. Вся их группа, сдав экзамен, должна была собраться через два часа на Васильевском острове и отправиться, по случаю успешного завершения семестра, трескать пиво. Ничего сейчас не представлялось лучшего, чем посидеть вот так, среди деревьев, у Невы, наблюдая, как где-то рядом играют в волейбол и развлекаются на летний манер такие же молодые, красивые и в силу этого беззаботные люди. У которых, понятное дело, впереди не просто вся жизнь, а буквально — вечность.

Семен — высокий красавец, в котором трудно было узнать того лохматого подростка с надтреснутым голосом, что краснел в кабинете у профессора, — сидел теперь, раскинув по деревянной спинке скамьи руки, и любовался своими модными штиблетами.

— Лично у меня — полный туман относительно собственного будущего, — сообщил он.

Над ними обоими в небе, если вглядеться как следует, застыли два их ангела. Как и всегда, безо всяких эмоций они наблюдали за приятелями, пока те разговаривали. Ангелы находились рядом еще тогда, когда эти двое часом раньше сдавали последний экзамен, а до этого, утром, просыпались — каждый у себя в квартире, затем принимали душ, завтракали и ехали в институт.

Ангелы знали и помнили каждый день своих подопечных — с тех самых пор, как души вселились в тела этих молодых людей. Им были известны судьбы всех, с кем пересекались жизненные маршруты и того крепыша, которого звали Иван, и этого высокого, широкоплечего, немного костлявого умницы, любителя девичьих прелестей Семена, прямой контакт с которым, к сожалению, за последние годы был утерян. Ангелы ждали команды — любой команды, чтобы выстроить цепь обстоятельств ради ее исполнения.

Молодые люди разговаривали, сидя на деревянной скамейке, и даже не подозревали о присутствии над собственными головами высших сущностей. Стояло лето, и было жарко.

Семен спросил, продолжая начатую тему:

— Ты всегда, будто танк, напролом прешь, — а не скучно?.. Безо всяких там нюансов: от решения одной задачи — к решению другой…

— По-твоему, лучше в модном костюмчике на танцульках щеголять?

— Дался тебе мой костюмчик, — безо всякой обиды откликнулся приятель. — Ну, люблю я девушкам нравиться, что поделать! Между прочим, я на овощебазе три месяца по вечерам ящики таскал, чтобы на брючки, рубашечку и ботинки заработать. Слаб по дамской части, признаю… Но неужели, Ваня, — он приобнял однокурсника, — ты всю свою золотую жизнь к медицине сведешь? Не верю. По факту наличия у тебя отличительных мужских черт.

Иван чуть улыбнулся, потом сказал:

— Пока за пиво не взялись, давай-ка я тебе объясню, как я в медицину попал.

— Давай, — согласился Семен, краем глаза проводив фактуристую девушку, шествовавшую в отдалении. Даже в такую жару он не упускал возможности доставить себе хотя бы эстетическое удовольствие.

Иван ровным голосом начал:

— Родился я в деревушке в средней нашей полосе. Туда хоть электричество и провели, да только со снабжением была полная беда. Жили в основном своим хозяйством, так что хлеб, помню, мать в печке пекла. А в соседней деревне доживал свой век старый-старый, чуть ли не земский еще врач: один на всю округу. Мне было тринадцать лет, когда родителя меня с какой-то хворью к деду на подводе привезли. Хворь он вылечил, а я в его избе увидел книги по медицине: атлас анатомический, помню, огромный, ну и всякое такое. И вот, не поверишь: каждый почти день, после школы, в осень — по грязи, зимой — по снегу, шагал я в соседнюю деревню по лесной дороге и часами сидел у доктора в избе, книжки по медицине читал. Домой он их брать не разрешал, да мне и самому интереснее было у доктора спросить о том о сем, чем самому во всех мудреных терминах разбираться. Так и повелось: садился я за длинный такой деревянный стол в его горнице, открывал книгу, а сам по большей части не читал вовсе — а ждал, когда старик усядется напротив и начнет мне все простыми словами объяснять. Детям обычно сказки рассказывают, а мне лекции по физиологии устраивали. Я как завороженный сидел, щеку подперев: кругом глухомань, лес шумит, а я про зрительные нервы, устройство сетчатки или про слизистую оболочку, рот открыв, слушаю.

Иван говорил неторопливо. Приятель следил за историей, не перебивая, и на некоторое время даже перестал вертеть головой на девушек.

— Потом старик все-таки позволил мне некоторые свои книги по общей медицине домой брать. Я их проглатывал как приключенческие романы и менял на другие. Особенно нравилось, не поверишь, про пищеварительный тракт: я себе весь живот пальцами прощупал, доискиваясь, где кончается кишечник тонкий, а где начинается толстый. Потом обнаружил, что пальцы довольно точно чувствуют каждый орган, и рассказал об этом старику. Тот, помню, хмыкнул и еще кое-что мне пояснил про внутреннее устройство.

— А родители?

Иван пожал плечами:

— Отец у меня с утра до вечера занят был по хозяйству, так что и меня вовсю задействовал. Гляди, — показал он Семену ладони, — сколько лет прошло, а кожа так загрубела, что мозоли, наверное, никогда уже не сойдут.

— Это у тебя от атлетики, — не согласился Семен. — Всё твои гири да гантели: вот и натер.

— Натер, конечно, да на старое легло, — уточнил Иван. — Отец, бывало, крикнет: «Наруби дров!». Я книжку положу, час или полтора колуном помашу и снова за науку. Он мне: «Настрогай реек, забор подновим!» — я опять всё сделаю, лампу зажгу и сяду читать. Отец понаблюдал такое дело с годик и решил, что нужно мне в город ехать, учиться на врача. Тем более, я в поселке всем диагнозы начал ставить и лечение определял, будто по учебнику. Мать к соседям меня отправляла, будто настоящего доктора, я и шел с серьезным видом, аспирин прописывал…

Семен засмеялся.

— Но этим дело не обошлось. Мой земский доктор, видимо, что-то в себе почуял перед смертью, и говорит: давай, научу тебя животных препарировать. А то, говорит, помру и навыки свои не передам. Взяли мы, помню, лягушку (я ее в пруду поймал, дело летнее), он набор хирургический принес и досконально все показал. Я за неделю наловчился так, что половину пруда к нему в избу перетаскал. Не только брюшко, но и позвоночник у лягушек вскрывал, спинномозговые корешки разглядывал.

— А на кошках не пробовал упражняться? — осведомился Семен с улыбкой.

— Отчего же, и на них, родимых, практиковал… А потом захворала одна дворняжка у соседей, дед мне и говорит: определи, говорит, что там у нее случилось, и давай, лечи.

— И что?

— Стал я ей лекарства, растолченные с водой, давать, а она возьми да подохни. Может, от старости, а может, от болезни, теперь не скажешь. Дед завел меня к себе в избу, посмотрел в глаза — а на мне лица нет. «Вот, — говорит, — что значит: ошибка в лечении… Запомни, сынок! В твоих руках чужая жизнь, не имеешь права ею не по-божески распорядиться!..».

Мне лет-то всего, прикинь, пятнадцать и было. Помню, ревел я тогда с горя, словно мы человека потеряли, а дед и не собирался меня утешать — чтобы крепче запомнилось. Потом посадил напротив и говорит: скоро, дескать, я тоже помру, поэтому обещай мне: когда станешь хорошим врачом или большим начальником, то обязательно вернешься сюда, в нашу деревню, и наладишь здесь хорошую медицинскую службу. А иначе, говорит, я зря тебя всему учил.

Я, со слезами еще на глазах, отвечаю: клянусь! Тогда дед, представь, берет бумагу, ручку, и заставляет меня эту клятву черным по белому написать. А в конце, не поверишь, вместо подписи протыкает мне безымянный палец иголкой для анализа крови, выдавливает каплю — и прикладывает мой палец к бумаге. Я, говорит, этот листок Богу покажу, а если нарушишь клятву, гореть тебе в Геенне огненной!.. И убирает бумагу в свой сундук.

Представь, что все это значило для мальчишки: чистой воды заклятие! Я, во-первых, от страха чуть языка не лишился, а во-вторых, точно понял: назад мне хода точно уже нету…

Это я сейчас, после курса психиатрии, понимаю: доктор тот очень грамотно дал мне установку, и такую мощную мотивацию создал, буквально закодировал меня, что все остальное оказалось переподчинено этой цели. И правильно сделал! Я тогда все дисциплины, которые для института требовались, так вызубрил, что на одни пятерки поступил… из деревни-то приехавши! Над учебниками ночами сидел, боялся, что если не сдам, меня сразу в печку на вилах потащат!

Приятели захохотали, не сдерживаясь.

— Но потом, когда все на свои места встало, — все еще смеясь, продолжил Иван, — меня, поверь, действительно потянуло в родные края. И не просто так, а с той самой целью. Я ведь на хирургии вполне навострячился…

— Да слыхал, — уважительно отозвался Семен. — Даже шефу на операциях ассистируешь.

— Ну, бывает иногда, — заскромничал Иван. — У меня пальцы такими чуткими стали, что я легко нервы шью. Не говори никому: я в Павловский институт хожу, во-он туда, на стрелку Васильевского… — Иван показал рукой через Неву, правее Ростральных колонн. — Там лаборатория есть, где нейроны исследуют. Под микроскопом работаю.

Он искренне радовался, рассказывая обо всем этом, а у Семена лицо становилось все более грустным.

–…Так что через двадцать лет, — закончил Иван, — буду я заведовать районной больницей и при этом делать в Москве уникальные операции. Свое обещание, которое тому деду дал, обязательно выполню: открою в каждом, даже самом маленьком поселочке нашей губернии медпункт, с доктором и медсестрой. А иначе гореть мне в Геенне огненной и очень мучиться по этому поводу.

–…Каждая медсестра обязательно должна иметь параметры: девяносто — шестьдесят — девяносто, — продолжил его мысль Семен.

— Трепач ты, — доброжелательно отозвался Иван. — У меня, между прочим, фамилия Боголюбов, что означает: отношение ко мне там, наверху, самое приязненное. Бог меня любит… Поэтому — все обязательно получится.

— Включая, конечно, и штатных медсестер, — захохотал Семен. — Слушал я тебя, слушал, и, представь, появилась у меня мысль.

— Наконец-то, — съязвил Иван. — Сколько лет все ждали, и вот оно: случилось!.. Какое, друзья мои, сегодня число? Отметим в календаре, ведь событие и впрямь выдающееся: Семену Ильичу Журавлеву, студенту мединститута, в голову пришла мысль!

Семен с серьезным и одновременно комичным видом внимательно оглядел сокурсника:

— Позвольте все-таки довести до вас единственную, но в силу этого очень важную идею… Врачи твоего профиля, готовые отрезать и срастить заново кости, нервы, мышцы или стенки брюшной полости, нужны человечеству словно воздух. Потому что люди не умеют ходить по земле: они все время падают или для развлечения бьют друг друга по лицу и ломают при этом собственные пальцы. Но, выступая в качестве несостоявшегося терапевта, могу сообщить, что вся прочая наша медицина, кроме, я извиняюсь, хирургии, идет по категорически неверному пути, занимаясь не профилактикой болезней, а чем?..

— Их лечением, — подсказал Иван.

— Верно, — менторским тоном произнес Семен. — И если говорить по сути, путь этот перспектив не имеет. Зато имеет перспективу такая штука, как изучение ДНК человека. Нужно выискать заложенные или возникшие там поломки и устранить их с помощью… снова заранее извиняюсь за выражение… — с помощью направленного воздействия именно на человеческий геном. Это, надеюсь, понятно? Меняем плохие гены на хорошие, и болезнь не развивается. Даже хирурги вполне способны оценить эту замечательную новацию.

Иван помолчал.

— Только не говори, будто ты это все сейчас придумал, — уточнил он.

Семен вздохнул и сменил насмешливый тон на серьезный:

— Конечно, не сейчас! Я, наверное, отчислюсь из института, Ваня… Уйма времени потеряна. Мое место — не в поликлинике, и даже не в хорошей городской больнице. Я это понял точно, а вот как быть, не знаю. Все придется начинать заново, так что, скорее всего, переведусь-ка я в университет, на кафедру генетики. Ты вот про лягушек здесь рассказывал, а я, не поверишь, когда прочитал, что в Англии не только на лягушках, но даже на мышах начали получать копии живого организма из клеток обычной ткани… Из обычных, Ваня, клеток, пойми, а не половых! — так вот, прочитал я об этом, и мне наконец-то стало ясно, где свои мозги применить.

Он на секунду оглянулся: рядом с ними никого не было.

— У меня одно особенное свойство есть, — понизив голос, сообщил он. — Только ты молчи об этом, не трепись… Я умею в голове строить молекулярные цепочки любой длины, ну, то есть моделировать их безо всякого ограничения… ДНК, к примеру, в полном объеме построить могу, а потом каждый фрагмент рассмотреть отдельно, словно под увеличительным стеклом. Вплоть до того, что оптические изомеры, если требуется, на то или другое место прилаживаю, это вроде мозаики… — он говорил уже почти шепотом, но очень четко. — Поэтому синтез белка для меня — вроде игры в конструктор. Любого белка, ты понимаешь? В том числе и такого, который, если тот или другой ген работает с ошибкой, вызывает заболевание. Надо в таком случае ген либо заменить на нормальный, либо блокировать… По большому счету, нужно составить общую генетическую карту для каждого отдельного человека, вроде его паспорта, а потом работать по ней, занимаясь починкой сломанных фрагментов.

— Ангину сможешь вылечить? — пытаясь вникнуть в суть, но с принятым у них оттенком иронии спросил Иван.

Семен отодвинулся с шутливой гримасой:

— Вы, хирурги, — неприятные, прямолинейные люди. Не ангину, а рак, диабет, атеросклероз… Такого типа болезни. Понятно?

— Значит, возвращаясь к теме и подводя итог, — констатировал Иван, — ты себя видишь большим ученым, ну, вроде спасителя человечества: академик Семен Ильич Журавлев, встречайте! Гром аплодисментов, овации. Все встают, слышны возгласы: «Браво!»

–…А следом на сцену выходит главный хирург Советского Союза, почетный мастер кройки и шитья органических тканей, Иван Петрович Боголюбов, — подхватил Семен. — Не мешайте, граждане, разойдитесь в стороны: вот его чудесные, мозолистые руки. Хирург Боголюбов пользуется ими только во время операций. Остальное время руки отдыхают, так что все делают за него медсестры. Естественно, вы понимаете: у каждой из них параметры… — он сделал паузу, и оба будущих героя хором воскликнули:

— Девяносто — шестьдесят — девяносто!..

Они зааплодировали друг другу и захохотали от переизбытка дурацкой энергии и молодости. Две девушки, возвращавшиеся с пляжа, обернулись и, похоже, приняли бравурные крики со скамейки в качестве комплимента на свой счет.

— В запасе у нас еще целый час, — глядя, как девушки не торопясь удаляются, заметил Семен. — У каждой, как я заметил, есть две ноги. И большие голубые глаза.

— Не может быть, — пристально вкладываясь вслед девушкам, засомневался Иван. — Не изменило ли вам зрение, коллега? В том смысле, что глаза у обеих именно голубые? Это цвет моей мечты, и я очень, очень боюсь ошибиться.

— Даже синие, — заверил его Семен. — Предлагаю приступить к знакомству. Считаю до трех, и решаем…

— Вперед! — не дожидаясь счета, скомандовал Иван, и оба они, поднявшись, целенаправленно двинулись вслед за прелестницами по деревянному мостику, через который недавно сюда пришли.

Неподалеку имелось кафе-мороженое, и это можно было считать самым подходящим местом, где будущий главный хирург всей страны и академик от генетики могли бы приятно провести ближайшие полчаса со своими новыми подружками.

Их ангелы обменялись между собой короткими сигналами и двинулись в направлении, обозначенном разговором. Один из них — тот, что занимался Иваном Боголюбовым, уже получил установку и точно знал, что делать дальше. Он имел от своего подопечного вполне конкретное поручение: готовить областную клинику для прибытия туда через пару лет молодого врача, а также обустраивать для него соответствующее жилье.

Второй ангел, ведающий судьбой Семена Журавлева, никакого задания не получал. Ни на один вопрос ни разу не прозвучало твердого ответа, а значит, двигаться дальше не имело смысла. Сомнение всегда трактовалось в пользу отказа от действий вообще, поэтому приказом, обязательным к исполнению, служил безальтернативный сигнал, начинавшийся со слов: «Я решил». За последнее время, уже более года, таких сигналов не поступало, разве что случались одноразовые требования по мелочам, — поэтому ангел бездействовал.

Если бы он мог вздыхать, то, конечно, вздохнул бы, но ангелы лишены эмоций. Он видел, как его подопечный взял одну из девушек под руку, и слышал все те глупости, которые тот ей говорил. Он знал прошлое, настоящее и ближайшее будущее этой девушки, поэтому с очевидностью полагал бесперспективность начавшегося знакомства.

Та молодая женщина, которую он посоветовал бы Семену в долгосрочные спутницы, в это время входила в метро на другом конце города. Если бы Семен Журавлев слышал хотя бы часть из того, что нашептывал ему ангел, то, подчиняясь внезапному импульсу, решил бы поехать на метро, после чего оказался в том же вагоне, что и предназначавшаяся для него спутница. Дальше, конечно, выбор оставался за ним, но и здесь должна была сложиться цепочка обстоятельств, приводящая к благополучному исходу. Ангел готов был обеспечить все, что сопутствовало бы успеху, но, чтобы все это начать, Семену требовалось хотя бы на секунду подчиниться наитию и услышать голос, подсказывающий наилучший для него вариант.

Семен этого голоса, конечно, не услышал. Он разговаривал в кафе с девицей, которая, приехав в Ленинград в качестве туристки, должна была сегодня навсегда покинуть этот большой город, не оставив даже следа ни в его, ни в Семена судьбе или памяти. Билет на поезд уже лежал у нее в сумочке, но Семен об этом не знал, разливаясь соловьиными трелями и пытаясь произвести неотразимое впечатление при помощи своих ботинок, рубашки с галстуком и умения трепаться ни о чем. Девчонки смеялись, слушая его байки, Иван хмыкал, но вскоре оказалось, что всем уже пора по своим делам. Жизненные маршруты у этих четверых разошлись — чтобы более не пересечься никогда.

Приятели отправились на Васильевский остров, собираясь как следует надуться пива в кругу таких же, как и сами они, молодых и жизнерадостных созданий. Ангелы, то исчезая на мгновение — чтобы согласовать вопросы, связанные с их подопечными, — то появляясь вновь, следовали над ними, готовые выполнить любую команду, начинающуюся со слов «Я решил».

Команд, как и обычно, не поступало и, если было бы возможно приводить сравнения, то парившие над людьми создания напоминали выведенные из гаража машины с постоянно включенными двигателями.

Стояли белые ночи. Внизу, в городе, шла дружеская вечеринка, а высоко в небе, стоило поднять глаза и как следует вглядеться, все-таки можно было различить что-то необычное.