Горячий декабрь

Сергей Анатольевич Шаповалов, 2019

Повесть "Горячий декабрь" правдиво показывает череду событий, развернувшихся во время Декабрьского восстания 1825 года. Читателю предлагается глубоко погрузиться в обстановку послевоенного Петербурга. Неожиданная смерть императора Александра. Интриги вокруг престола. Попытка военного переворота. Обложка изготовлена Шаповаловым С.А. Использована картина Вильгельма Августа Голике «Портрет Николая I». Начало XIX века. Новгородский музей-заповедник.

Беседа за чашечкой кофе

В кондитерскую «Вольфа и Беранже» вошёл статный господин лет тридцати. Одет он был на английский манер: дорогой длинный плащ каррик горохового цвета; на голове новый атласный, чёрный боливар; ноги в мягких остроносых ботиночках с маленькими медными пряжками. Впрочем, вид его был обыкновенный для Петербурга. Многие молодые щёголи нынче носили английские плащи и атласные боливары. Стрижка короткая, по последней моде, так же, английской. Небольшие аккуратные черные усики; круглое, тщательно выбритое лицо с полными губами, прямой нос. Взгляд, казалось, безразличный, отвлечённый, но глаза внимательные. В руках, затянутых в коричневые кожаные перчатки, он держал трость с медным круглым набалдашником.

Господин с благоговением втянул носом аромат крепчайшего кофе и свежих, только что выпеченных, булок. Швейцар в зелёном фраке подскочил к нему и услужливо принял шляпу, перчатки и плащ. Пригласил пройти в чайный зал. Оправив песочного цвета сюртук из хорошего английского сукна с двумя рядами блестящих пуговиц, господин прошествовал в просторное помещение с небольшими столиками на четыре персоны, устланными бархатными скатертями болотного, спокойного оттенка. Прилавок у дальней стены был заставлен коробочками с чаем, кофе и конфетами. На отдельном столике лежали свежие журналы и газеты. В столь ранний час в зале сидел лишь один посетитель, уткнувшись в газету. Молодой, элегантный, хорошо одетый. Иногда его рука нащупывала чашечку с чаем и подносила ко рту.

Любезный официант предложил место за столиком у широкого окна, открывавшего вид на Невский проспект. Господин сел. Попросил крепкий кофе и сливок.

— Не желаете к кофе сладости? — поинтересовался официант. — Пирожные, булки с повидлом, пирожки с начинками?

— О, нет! — отказался посетитель. — Я утром не ем.

— Нынче получили крымские груши, — не отставал официант. — Варенье из Киева. Есть крупные пупырчатые финики, виноград и свежий кишмиш, швейцарская сухая дуля…

— А из сыров, что у вас есть? — поинтересовался господин.

— У нас самый лучший «пармезан» по семи рублей за фунт. Швейцарские сыры — девяти сортов, английские — пяти, что предпочитаете?

— Пожалуй, «пармезан», только нарежьте очень тонко.

— Сию минуту, — с готовностью ответил официант, изобразив лучезарную улыбку, но не спешил отходить. — Могу ещё предложить коломенскую медовую пастилу, Кольскую мочёную морошку. Блины есть с астраханской икрой.

— Нет, спасибо, только кофе и сыр. Ах, вот ещё что, — вспомнил посетитель. — Какие у вас свежие газеты?

— Только что «Петербургские ведомости» занесли. «Северная почта» есть.

— А из литературных журналов новых?

— «Невский альманах» не желаете? Есть «Невский зритель» Многие берут: очень прелюбопытнейший журнал.

Молодой человек, что сидел за соседним столиком, положив ногу на ногу, и смотрел газету, оторвался от чтения, сказал тоном знатока:

— Прошу прощения, что вмешиваюсь. Хочу вам порекомендовать «Полярную звезду». Журнал самых прогрессивных взглядов. Интересные авторы: Баратынский, Крылов, Вяземский, Пушкин…

У него было спокойное приятное лицо смуглое и благородное. Губы тонкие, брезгливо поджаты. Глаза большие, тёмные, внимательные. Он производил впечатление воспитанного, образованного человека. Острижен коротко, по английской моде. На вид ему едва исполнилось тридцать. Он выглядел опрятно. Шёлковый белый галстук на шее скрепляла серебряная брошь в виде рыцарского щита с крупным изумрудом в середине. В кармашек сюртука от средней пуговицы провисала крупная золотая цепочка. Из самого кармашка выглядывал краешек золотых часов.

— Спасибо за совет, — поблагодарил искренне господин.

Официант удалился. Вновь прибывший обратился к молодому человеку, читавшему газету:

— Простите, что вас отвлекаю…. Дело в том, что я только что приехал с Британских островов и ещё не ориентируюсь в событиях.

Молодой человек отложил газету. С интересом взглянул на гостя.

— Вы интересуетесь литературой, искусством или театром?

— Всего лишь, как обыватель. Коммерция — мой конёк.

— Присаживайтесь за мой столик. С удовольствием отвечу на все ваши вопросы. Кондратий Рылеев, — представился он. — Управляющий канцелярией Российско-Американской компании.

— Ах, как удачно я вас встретил! — радостно воскликнул гость. — Граф Денгоф, — представился путешественник.

— Известная фамилия. Вы из Курляндии?

— Именно так. Но, честно признаюсь, давненько не был на родине. Я занимаюсь торговлей. Все больше живу в Англии.

— Вот как! — заинтересовался Рылеев. — Мы с вами в чем-то коллеги. И каков род вашей деятельности?

— У меня пай в одной британской компании, которая закупает хлопок в Америке для мануфактур.

— Хорошее дело! Что же вы хотите от России? В наших северных широтах хлопок не растёт.

— Хочу разузнать, как наладить поставку на одну лондонскую мануфактуру канатную пеньку и лен для парусины. Но, вы же понимаете, прежде чем основательно заняться делами, нужно разобраться в политической обстановке: таможенные пошлины, всевозможные разрешения, нужные люди…

— Понимаю вас, — снисходительно кивнул Рылеев. — Постоянно с этим сталкиваюсь. Готов помочь советом, что в моих силах.

В это время официант поставил перед путешественником чашечку кофе, миниатюрный молочник со сливками и тарелочку с тонко нарезанными ломтиками сыра.

— А в Великобритании, я так понимаю, промышленный рост? — поинтересовался Рылеев и попросил официанта ещё чаю.

— Старушка-Англия богатеет, — согласился граф Денгоф. — Наступает век паровых машин. Кругом возникают мануфактуры. Города растут, как на дрожжах. На верфях работа кипит. Со стапелей один за другим сходят корабли. Так, в двух словах не описать…

— Завидую, — грустно кивнул Рылеев. — А в России тишь, да гладь. Пашем землю сохой. Дорог почти не имеем. Баржи по рекам бурлаки таскают. Домны на Урале разваливаются. Но, зато парады чуть ли не каждый день: эскадроны, строевые коробки, бой барабанов, знамёна, пушечные салюты.… Сами скоро все увидите. Кстати, а вот и Трубецкой, — лёгким кивком указал он на вход. — Сергей Петрович, мы вас ждём!

Высокий статный офицер в красногрудом мундире с золотыми эполетами вошёл в кондитерскую. У него было слегка вытянутое строгое лицо с прямым носом. Бакенбарды спускались чуть ли не до подбородка. Он слегка прихрамывал, но шёл твёрдо, уверенно.

Рылеев представил графу Денгоф полковника гвардии, дежурного штаб-офицера четвёртого пехотного полка, князя Сергея Петровича Трубецкова.

Тот не спеша занял место за столиком. Попросил принести кофе и свежие газеты. Граф Денгоф заметил на груди у полковника странный орден: чёрный железный крест, без надписей или узоров.

— Позвольте спросить, за что вы получили эту награду, и что она символизирует? По форме креста — награда прусская. Знаю большинство прусских орденов, но такой вижу впервые.

— Ах, эта, — Трубецкой пригладил указательным пальцем крест. Ответил, казалось безразлично, но в словах его скользила еле скрываемая гордость: — Получен за сражение под Кульмом. Бился в рядах старого, прославленного Семёновского полка. Кровавое было дело. Наполеон напирал сзади, а путь нам пытался перерезать генерал Вандам. Окружение грозило полным разгромом. Но мы выстояли, а храбрый Вандам оказался в нашем плену.

— Так, вы служили в Семёновским полку! — с уважением произнёс граф Денгоф.

— Прошёл всю компанию под знаменем петровским от Бородино до Лейпцига. Вот, под Лейпцигом не повезло: был ранен в ногу.

Официант принёс полковнику кофе и газеты, графу Денгофу подал толстый журнал.

— Ага, Кондратий Фёдорович, — заметил Трубецкой, — смотрю, гостю журнал свой предлагаешь. Вы же знаете, граф, «Северную звезду» Рылеев издаёт. Он известный поэт в Петербурге.

— Ну, полно тебе, Сергей Петрович. Поэт я — так себе. Уж до Баратынского или до Жуковского мне, как до Сибири. А тут ещё молодой Пушкин обскакал. Вот это — талантище, вот это — поэт. Я же, так — рифмуете. Объясни лучше гостю о политическом положении в России: что на нашей кухне повара стряпают и под каким соусом подают. Граф желает в России дело открыть.

— Что ж, вопрос не сложный. — Трубецкой попробовал кофе. Довольно причмокнул губами. — Если кратко: армия огромная, народ нищий, дворянство бедное, а страна богатая. Да, вот такие дела: страна великая — самого Наполеона разгромили. Знамя Российское водрузили над Парижем. Куда в Европе не поедешь, всюду русские могилы. Но крестьянин в лаптях, в дерюге, на худой кобылке пашет, да пустые щи хлебает.

— А чья вина в бедности народа? — удивился граф Денгоф.

— Понимаете, какое дело, — попробовал объяснить Рылеев. — Россия участвовала в континентальной блокаде; потом долгая война, заграничный поход. За все это время внешней торговли, практически, не было. Зерно не продавали, держали в амбарах. А как настал мир, этим зерном все рынки завалили. Хлеб нынче сильно удешевел. На Берлинской бирже цены упали в три раза за несколько лет. Тут же все государства стали защищать свои экономики, воздвигая таможенные барьеры. Континентальная блокада Наполеона теперь кажется ерундой, по сравнению с современными сборами и акцизами. А в России основной продукт для торговли — это хлеб. Вот, и получается: сидим на мешке с добром голодные и ободранные. Да что там…, — он указал на статью в газете. — Здесь все изложено. В семнадцатом году экспорт зерна из России составил сто сорок три миллиона пудов, в двадцатом — тридцать восемь миллионов, а в двадцать четвёртом — двенадцать миллионов пудов! А здесь министр финансов Канкрин пишет: «Внутренне положение промышленности от низости цен на хлеб постепенно делается хуже. Дефицит бюджета вырос в два раза, доходы сократились». Но есть ещё одна беда: армию набрали огромную. Понятно — война шла жестокая. Но армию надо кормить, одевать, снабжать. Распустить нельзя. Куда солдатам податься? За двадцать с лишним лет службы солдат пахать разучился, ремёслам не обучен.… Наш царь поручил графу Аракчееву организовать военные поселения.

— А что это за поселения? — попросил разъяснить граф Денгоф.

— Если кратко: крестьянская община, но с военными порядками. Жизнь казарменная: подъем, отбой под барабан, перекличка, разводы…, ну, и сельскохозяйственные работы. Эдакие солдаты-пахари, — бред полный. Возможно, если бы подойти с умом к этому вопросу, можно было создать подобие казачьих станиц. Но царь доверил дело графу Аракчееву, твердолобому солдафону, который в экономике ничего не смыслит, умеет только во фрунте командовать, да провинившихся сквозь строй прогонять. В общем, толку в этой затеи вышло немного. Не то нынче время — стрелецкие слободки обустраивать.

— А государь?

— Царя Александра слишком занимают вопросы международного характера, — объяснил полковник Трубецкой, потягивая кофе. — Он в России-то бывает редко, все больше на заграничных конгрессах, все о чем-то договаривается с царствующими особами Европы.

— О чем же?

— После французских событий европейские монархии боятся революций. Нынче в Европе неспокойно. В Испании недавно полыхнуло, потом в Бельгии. Италия вот-вот вспыхнет. Свободу потушить нелегко после французского пожара, — сделал вывод Рылеев.

— Кондратий Фёдорович, вы аккуратнее выражайтесь, — пожурил его полковник Трубецкой. — Вы же не на «Русской встрече».

— Ах, простите, — виновато усмехнулся Рылеев. — Но посудите сами: чтобы встряхнуть Россию, чтобы дать ей экономический рост, нужны перемены, нужны реформы.… И что же мы видим? Тургенев, Николай Иванович, светлая голова, талантливейший человек. Представляете, он работал с самим Генрихом Штейнером в Пруссии над земельным вопросом. Так вот, Николай Иванович составил подробную записку императору о крепостном праве. Расписал, как можно освободить крестьян и поднять промышленность. Работу делал на основе последних экономических изысканий. И что ж? А, ничего-с. Император ответил, что он имеет несколько подобных планов. Будет время…. Понимаете, господа: будет время! он выберет наиболее приемлемый. Но времени у нас нет. Мы отстаём от цивилизованного мира все дальше и дальше…. Где это видано: на дворе девятнадцатый век, а у нас до сих пор людьми торгуют, как скотом.

В кондитерскую вошли два шумных офицера в военных сюртуках и коротких кавалерийских сапогах. У одного на голове была чёрная повязка, скрывающая лоб. Тот, что с повязкой, носил форму Нижегородского драгунского, его товарищ — в мундире егерского полка. Офицеры весело о чем-то спорили.

— Смотрите-ка, капитан Якубович, — кивнул в сторону офицеров Рылеев. — Сейчас мы узнаем последние армейские новости. А кто это с ним? — обрадовался он. — Неужели полковник Булатов? Александр Михайлович, вот, так встреча!

Рылеев встал и крепко обнялся с полковником.

— Хочу представить вам моего товарища по кадетскому корпусу, полковника Булатова, — сказал он графу Денгофу. — А это, герой Кавказа, — он указал на капитана с чёрной повязкой. — Якубович, Александр Иванович. Каким ветром бравых гуляк потянуло в кондитерскую?

— Всю ночь провели в ресторации купца Егорова, — сказал Якубович, развалившись на низеньком диванчике и, покручивая черные густые усы. — Кутили с офицерами. Надо чашечку кофе выпить, чтобы взбодриться.

— Да, уж эти «Русские вечера», — недовольно покачал головой полковник Булатов, осторожно присаживаясь на стул. — Водка с квашеной капусткой — хороша закуска. Да под речи о свободе русского народа. И так — всю ночь.

— Но согласитесь, весело было! — подтрунивал над ним капитан Якубович. — Что за пламенные речи от вас слышали! Какой напор! Всё — долой! Да здравствует свобода!

— По мне, так эти «Русские вечера» — пустая болтовня. Уж извините, — мрачно парировал полковник Булатов.

— Что говорят ваши друзья из гвардии? У вас есть знакомые офицеры в Семёновском полку? — поинтересовался Рылеев.

— С семёновцами я не знаюсь, — брезгливо выпятил нижнюю губу Якубович. — Новый Семёновский полк, что кухарка, одетая фрейлиной. Я на Кавказе всякого народу повидал. В таких баталиях участвовал — вспоминать жутко. Кто самые бесстрашные? От кого черкесы бегут, как черти от ладана? От бывших семёновцев. А новый Семёновский полк — так, ряженые. Традиций, что с петровских времён идут, не придерживаются, да они их и не знают…

— Кто же у вас был на собрании? — удивился Рылеев.

— Из Измайловского полка, из Московского, из Финляндского пару офицеров….. Но из Семёновского — никого.

— Вы слышали, великий князь Николай Павлович готовит смотр гвардейской дивизии? — поведал полковник Трубецкой.

— Как вы тут живете? — вспылил Якубович. — Вечные смотры, парады, марши.… Нет, как только выпадет снег, — я обратно на Кавказ. Там все понятно: вот ты, а вот твой враг. Убей его, иначе он убьёт тебя. Глаза в глаза. Стиснув зубы. Чуть дрогнешь — и ты пропал…

— Вы против дисциплины? — вздёрнул удивлённо брови полковник Трубецкой.

— Кто, я? Конечно же — нет! — тут же сдал Якубович. — Но должны быть разумные пределы во всем. К чему эта строевая акробатика? Поверьте, черкесы не ходят строем и носок во фрунте не тянут, но воюют как звери.

— И все же, царских особ надо почитать, — назидательно заметил полковник Булатов. — А вы вчера ругали Николая Павловича, на чем свет стоит.

— Я уважаю царскую семью, — стал оправдываться Якубович. — Александр Благословенный, покоритель Парижа, освободитель Германии — поставлен над нами Богом… Согласен! Но, миль пардон, его младшие братья…. Их мне тоже за офицеров считать? Особенно Великий князь Николай.… А почему его я должен уважать? — презрительно хмыкнул он. — Ему ещё тридцати нет. Он пороху не нюхал, а командует боевыми офицерами, которые крови пролили больше, чем он вина за свою жизнь выпил.

— Прошу заметить, что Николай Павлович вина вообще не пьёт. А любовь к немецкому порядку он унаследовал от деда Петра Гольштейн-Готторпского и от отца Павла Петровича. Уж те обожали прусскую шагистику, — заметил Рылеев.

— Вы слышали про историю с капитаном Норовым? — вспомнил Якубович и повеселел. — Как-то на смотре Николай Павлович был весьма недоволен частью, которой командовал Норов. Нагрубил ему и, говорят, специально проехал мимо на коне, забрызгав грязью. Капитан тут же подал в отставку. А за ним ещё пять офицеров принесли рапорта о переводе в армию. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы сея история не дошла до сведения императора. Александр велел Николаю попросить извинения.

— И что? Великий князь извинился? — удивился полковник Булатов.

— А куда ему было деться, коль сам царь требует. Но извинился он в своей грубой манере, что, мол, он действовал в интересах укрепления дисциплины. Дескать, сам Наполеон иногда ругал своих маршалов. На что капитан Норов дерзновенно ответил, что он понимает его, но самому ему до маршалов Франции так же далеко, как Николаю до Наполеона.

— А что можете сказать о Константине Павловиче, цесаревиче? — поинтересовался Рылеев. — Он старше Николая и войну прошёл.

— Положа руку на сердце, если бы не царское происхождение, был бы он захудалым помещиком, — жёстко ответил полковник Трубецкой. — По службе ни черта бы он не добился. Слишком глупый, слишком тщеславный и слишком трусливый. Константин командовал гвардией в начале войны, но сильно повздорил с главнокомандующим Барклаем-де-Толли. Стал плести интриги; вечно вмешивался в манёвры; не выполнял распоряжения штаба…. Александр снял его с должности от греха — подальше. Ничем он себя в боях не проявил. Ему эскадрон страшно доверить, не то, что — гвардию. Склочный, несдержанный, своенравный.

— Но, погодите, — не согласился Рылеев. — Он же с Суворовым прошёл всю Итальянскую компанию. Штурмовал Сен-Готард, переходил через Росшток…

— Нянчился с ним Суворов, как с дитятеткой малым, — усмехнулся Якубович. — Мне о том генерал Милорадович рассказывал. Александр Васильевич, Царство ему небесное, все боялся, что великого князя ранят или, не дай бог, в плен возьмут. Представляете конфуз? Тогда в обмен на пленного Константина, французы могли у России требовать все, что угодно. Вот, его через Альпы чуть ли не на руках солдаты и перенесли.

— А сейчас где Константин? — поинтересовался граф Денгоф.

— В Варшаве, поставлен командующим Польской армией, — сообщил Трубецкой. — Нелегко ему приходится. Поляки ненавидят Россию и все русское. Наполеон обещал шляхте возродить Речь Посполитую. Как вспомнишь двенадцатый год, — поляки вечно в бой рвались, вечно в первых рядах. Уж сколько их порубили под Вязьмой, уж сколько на переправе через Березину картечью посшибали, им все одно — в бой! Поляки верили Наполеону и сражались с каким-то звериным остервенением. Но, все — напрасно. Варшава вновь русская, униженная, спущенная до герцогства. А тут ещё великий князь черт знает что устраивает. Недавно, говорят, Константин приказал разгромить редакцию газеты, которая нелестно отозвалась о какой-то певичке. Беда в том, что цесаревич обожает эту певичку.

— Самый младший Михаил нынче командует первой гвардейской бригадой, — далее рассказал полковник Трубецкой. — Но, как, командует? Нянька у него хорошая — генерал Паскевич. Человек волевой. Все Паскевича знают, как отважного офицера. Солдаты его любят, да и старшие чины уважают. Вот, Иван Фёдорович, как может, сглаживает конфликты между неопытными великими князьями и бывалыми офицерами. Но, несмотря на это, что Николая, что Михаила в офицерских кругах за своих не считают. Незавидное у них положение, я вам скажу: происхождение царское, а уважения — никакого.

— Представляете, — усмехнулся Рылеев. — Константин станет царём после Александра.

— Упаси нас Боже от этой напасти! — в ужасе воскликнул полковник Якубович и перекрестился трижды.

— Да, уж! Надеюсь, что этого не произойдёт в ближайшие годы, — мрачно высказался Трубецкой. — Не хватало нам ещё сумасброда на троне. Уж Константин похлеще папаши будет.