S.T. Since Tempore

Сергей Анатольевич Марчук, 2014

Если однажды вам предложат бросить эту осточертевшую жизнь, и прожить другую, новую, полную приключений и авантюр, в молодом, здоровом теле – что вы ответите? Согласитесь ли оставить Близких и друзей – ради второго шанса? Именно этот вопрос странный незнакомец задает нашему герою, дав говорящего кота Маню и сутки на размышление. Всего за сутки герой должен принять решение, которое изменит всю его жизнь. В этой книге мы встретим удивительных персонажей, истории которых позволят нам по-иному взглянуть на эту жизнь: блаженный странник Фил, путешествующий один по свету, Шлитци, звезда цирка уродов, Соня, маленькая девочка, умирающая от рака… Вместе с этими героями вам предстоит побродить по Москве, узнавая необыкновенные истории знакомых мест, раскрывая для себя по-новому привычные вещи. Все ради того, чтобы понять, что же для нас самое главное, что удерживает нас здесь?

ГЛАВА 4, в которой Фил знакомится с двумя Александрами Сергеевичами, и узнаёт кое-что новое о фамильной истории Пушкина.

Фил вынырнул из чрева метрополитена на станции Пушкинская. Общеизвестно, что метро это особая, таинственная часть жизни каждого москвича. Вроде, как своё собственное тело, которое ненавидишь всеми фибрами души во время болезни, но без которого никак не обойтись. Так уж сложилась столичная карма, что сколько бы ни строили в этом славном городе дорог — всё равно мало. Размножение автотранспорта в геометрической прогрессии моментально перечёркивает победные реляции московского руководства и даже махровый автомобилист, фанатично преданный своему четырёх колёсному лупоглазому коню, нет-нет да и опустится в это подземное царство. Да и, шутка ли сказать, первое своё слово малыш часто учит по сакральной надписи в вагоне, первые неосознанные объятия случаются в сумасшедшей толчее вагона, все свежие новости, пульс города, да и страны, ты сможешь услышать от интернациональных попутчиков по сабвею. Здесь возможно абсолютно всё — встреча с другом, которого не видел уже добрую тысячу лет, вынужденный тест-драйв свежевыроненного телефона, по которому пробежит сотня спешащих в неизвестность людей, знакомство с подарком судьбы, который прибила людская толпа прямо в твои объятия. А сколько нового доступного всем органам чувств — это и ароматы всевозможного парфюма, стройными рядами в виде людей-тестеров проходящие мимо, и растопыренные руки хватающиеся за всё, что попадётся при внезапном торможении… А привычная гимнастика для зрительного аппарата в виде мелких надписей разнообразной рекламы, обогащающей твои познания о тех предметах, которые ни в жизнь не привлекли бы к себе своё твоё внимание.

Впрочем, достаточно большое число поклонников дзен ежедневно просто медитативно переносятся из одного конца города в другой, терзаемые лишь одной мыслью: «ну, и зачем мне всё это надо». И, судя по тому, что они появляются в метрополитене на следующий день, видимо, так и не могут найти ответ на этот животрепещущий вопрос…

Итак, Фил вынырнул, словно Иона из чрева Кита, на станции Пушкинская. Довольно давно это был один из самых благолепных уголков старой Москвы. На этом самом месте стоял необычайно стройный, изящный Страстной монастырь, построенный в стародавние года на месте встречи москвичами у ворот Белого города Страстной иконы Божией Матери. Его стены нежно-сиреневого цвета тепло розовели при восходе неторопливо всходящего солнца, постепенно зажигаясь своими маленькими солнышками золотых луковок с крестами, а в пасхальную ночь, большой колокол Страстного монастыря первым откликался на благовест колокольни Ивана Великого, давая тем самым сигнал к началу праздничного звона всех монастырей и церквей Москвы. В начале, тогда ещё Тверского бульвара, лицом к этому монастырю, среди многоруких фонарей возвышалась застывшая фигура Поэта, со слегка задумчиво склонённой головой, рукой, небрежно засунутой за борт сюртука, в элегантном гармонично-складчатом плаще со шляпой в левой руке, отведённой за спину. Одна нога, словно продолжая шаг, будто соскальзывала с пьедестала, создавая впечатление, что ещё мгновение и Александр Сергеевич пойдет дальше, словно торопясь быстрее сесть за стол, чтобы записать только что пришедшую ему в голову мысль…

Этот памятник, остаётся одним из немногих в своём роде, ведь деньги на его изготовление по инициативе выпускников Царскосельского лицея, в котором учился Пушкин, собирала вся страна. В память о друге… Они действительно считали его одним из них, хотя прошло несколько десятков лет и это были уже другие лицеисты… Но он всё-таки оставался их другом, оставаясь таковым и для всех последующих поколений. Деньги собирали двадцать лет, а памятник изготавливали и отливали в столице на Неве ещё пять долгих лет. И памятник получился, причём настолько хорош, что все современники отмечали совпадение черт лица Пушкина. Он встал, там где ему положено было встать, изящным заключительным паззлом, на точно отведённое ему пространством и временем место, среди степенно застывших фонарей и проезжающих экипажей, спешащих простолюдинов и зеленеющих аккуратно-подстриженных крон деревьев, стоящих вдоль дороги, невысоких крепких двухэтажных кирпичных зданий и стоящего напротив золотисто-сиреневого Страстного монастыря, где, конечно же, за него непрестанно молились…

А в 1937 году, через 100 лет после убийства Пушкина, усилиями большевиков, Страстной монастырь перестал существовать. Это произошло буднично-равнодушно, через месяц на месте монастыря зияла дыра, ещё одна незаживающая рана прошлого, безвозвратно уходящего в небытие. Как и всё, связанное с историей в этой стране, изменения были немного жутковаты. Словно памятник Командору, Пушкин развернулся на сто восемьдесят градусов и замер на другой стороне площади, на месте развалин Страстного…

Филя почему-то вспомнил про ту самую страстную икону из разрушенного монастыря… Её Филя лобызал в церкви Воскресения Христова в Сокольниках, теперь её дом там. Он долго сидел перед этой необычной иконой. Светло-зелёный фон иконы словно завораживал, потрясало грустное спокойствие божьей матери, придерживающей прильнувшего к ней младенца Иисуса, и строгие лики двух ангелов по краям иконы с орудиями страстей — крестом, копьём и губкой…

Ноги у Фили немилосердно гудели, а живот периодическим урчанием напоминал о нарушении режима питания и настоятельно требовал вкусной и здоровой пищи. Филя сел на скамейку и достал из рюкзака большую медную кружку с надписью «СОТВОРИТЕ МИЛОСТЫНЮ», любовно протёр надпись полой подрясника и поставил рядышком…

Внезапно рядом с Филей остановился сухонький старичок с тростью. Почему-то слово «интеллигент» в сознании современного общества слилось со словом «бывший», как будто интеллигентность, как болезнь, со временем проходит. Внешний облик образцового интеллигента в умах людей намертво сжился с образом Антона Павловича Чехова. Благообразный, худощавый, в очках, с бородой клинышком и усталостью от этой жизни в глубине глаз, хотя последнее, наверное, как доминантный ген присутствует у всех людей, относимых к этой породе. Подошедший старичок, как ни странно, действительно был чем-то похож на Чехова. Ветхое, не по сезону пальто серого цвета, было кое-где аккуратно заштопано, присутствовали и круглые очки, и реденькая бородёнка, а на голове, вот уж действительно редкость, красовалась шляпа. Когда вы её видели последний раз в городе? Разительным диссонансом выглядела дорогая тёмно-коричневая трость с металлическим набалдашником, возможно, по цвету даже и серебряным…

— Ну, что, Человек Божий, как там на просторах нашей необъятной Родины? — весело спросил старичок, хотя его глаза грустно-участливо посмотрели на потрёпанное одеяние Фила.

— А вы чей? Разве не Божий? — наивно спросил Филя, и, уже убеждённо, продолжил: — Все мы люди Божии.

— И плохие люди? — лукаво спросил старичок.

— И плохие, и хорошие. Да и плохой, хороший, это как посмотреть. Может для себя и своей семьи очень даже и хороший, а для других плохой. Может когда и поступил вроде бы плохо, а глянешь, через десяток лет оказывается и наоборот. Судить только себя можно, а других судить не твоё дело…

— Ба! Да ты философ! — опять улыбнулся старичок, присаживаясь на скамейку рядом с Филом. — Хотя, как тут не будешь философом? Всякий странствующий уже философ. Странствия — лучшее занятие в мире, о котором мечтают все, а позволить могут себе немногие. Когда бродишь — стремительно растёшь, в твоей душе откладываются люди, города, страны, и ты изменяешься вместе с ними. Таких людей узнаешь сразу. Если Господь привёл нас в этот мир, то какое счастье, постараться как можно более познать его! А познавая его, поневоле становишься философом. Сократ, например, считающийся величайшим философом, может быть лучшим из них, не написал ни строчки. Это он был родоначальником философской диалектики, понимаемой как нахождение истины с помощью бесед, то есть постановки определённых вопросов и методического нахождения ответов на них. Он ходил по городам и рынкам, слушал какую-то людскую болтовню… Он умел задавать правильные вопросы и умел самое главное — слушать, внимательно слушать своего собеседника. Сократ учил, что добродетель и есть мудрость, и что знающий доброе, обязательно поступает по-доброму, а поступающий по-злому, или не знает, что такое добро, или творит зло (обычно ради торжества добра). В понимании Сократа не могло быть противоречия между разумом человека и поведением его среди людей… Ну, а всем известный русский Сократ, первый философ Российской империи бродячий философ Григорий Сковорода…

— А это тот, странствующий философ-богослов, который велел на своей могиле написать «Мир ловил меня, но не поймал»… — протянул Филя.

— Да, да, тот самый, который был близок с фаворитом Императрицы Елизаветы, графом Алексеем Григорьевичем Разумовским, также происходившим из казаков, тот самый, который путешествовал вместе с Владимиром Калиграфом, вёзшим в Москву труды Эразма Роттердамского и Готфрида Вильгельма Лейбница, да и к тому же, который приходится двоюродным прадедом другому русскому философу Владимиру Сергеевичу Соловьёву…

— А я слышал рассказ, как Григорий во время одного из своих многих странствий, то ли в Польше, то ли в Австрии, проходил как-то мимо сельской церкви во время обедни. Двери в церковь были открыты, ну и он зашел в храм. Церковь была практически пустая, а священник стоял с чашей в руках, ожидая причастников, но никто так и не подошел. «Неужели можно Жертву Божию отвергнуть?» — сказал Григорий. И, как говорят, «со дерзновением приступил к Причастию», прямо как был: пыльный, немытый, с дороги… Приходской священник спросил подошедшего к чаше Григория:"Понимаешь ли, что делаешь, готов ли?"Тот ответил:"Понимаю и готов!"И священник приобщил его к чаше, признавая его правоту, что сердце его было чисто…

— Да! Это Сковорода! — старичок улыбнулся, — В этом весь он!..

Внезапно он спохватился и полез в карман пальто, достал оттуда мятую купюру, тщательно разгладил её на коленке и торжественно вручил Филу.

— Как сейчас говорят — сначала деньги, потом все остальные разговоры. — Как-никак чужое время трачу.

— Да у меня этого времени вагон и маленькая тележка, и всё своё собственное. — ответил Фил, — Ну, и деньги необязательно. Я бесплатно разговариваю, особенно с хорошим человеком. Пенсия-то небось небольшая?

— Ну, так по-латински"pensio" — это пособие. Вот государство и пособляет, чтобы от голоду не померли, ну, а дальше уж помоги себе сам. С биологической точки зрения всё просто безупречно. Дольше всех живут особи, содержащиеся впроголодь. Так что… Ну, а тебе эти деньги, думаю, всё же нужней…

— Мне-то?.. — Фил задумался. — Так кто скажет, что кому нужней… Вот только, скажу я вам, разучились нынче милостыню подавать.

— Как это?.. — удивился старичок.

— Да так… Смотрите вот… — Филя пожевал губами. — Идёт кто по улице и видит нищего. Видит издалека. И никто сразу за кошельком не тянется. Нет такого условного рефлекса… В уме сразу включается калькулятор — сколько минимум можно дать, а лучше уж и без этого обойтись. Часто заранее достают, чтобы ты не видел, сколько в кошельке. И, самое главное, никто никогда не смотрит на того, кому подаёт, а уж в руку положить, прикоснуться к нищему и убогому — это вообще! Не дай Бог! Подадут три копеечки, а ощущение, что последнее с себя снял. Идёт дальше прямой и гордый, словно осчастливил весь мир. А ведь по сути, я — твоя Господняя проверка на вшивость тебя грешного. И, может быть, тебе это в десять, в двадцать раз больше надо, чем мне. Тебе надо милость сделать, поделиться своим достатком, Господом данным, а ты выбираешь, какой нищий тебе больше нравится, как в магазине. С тебя ведь спросится за то, подал нуждающемуся или нет, а уж с него — как он этим распорядился… Да и в Священном Писании написано… — Фил достал свою потрёпанную Библию с заветной тетрадкой с выписками. — Вот: «Просящему у тебя дай» (Мф. 5:42). «Из имения твоего подавай милостыню, и да не жалеет глаз твой, когда будешь творить милостыню. Ни от какого нищего не отвращай лица твоего, тогда и от тебя не отвратится лице Божие. Когда у тебя будет много, твори из того милостыню, и когда у тебя будет мало, не бойся творить милостыню и понемногу; ты запасешь себе богатое сокровище на день нужды, ибо милостыня избавляет от смерти и не попускает сойти во тьму. Милостыня есть богатый дар для всех, кто творит ее пред Всевышним» (Тов. 4:7 — 11). «Не отказывай в благодеянии нуждающемуся, когда рука твоя в силе сделать его» (Притч. 3:27). «Кто сеет скупо, тот скупо и пожнет; а кто сеет щедро, тот щедро и пожнет. Каждый уделяй по расположению сердца, не с огорчением и не с принуждением; ибо доброхотно дающего любит Бог» (2 Кор. 9:6,7). «Не отказывай в пропитании нищему и не утомляй ожиданием очей нуждающихся; не опечаль души алчущей и не огорчай человека в его скудости не смущай сердца уже огорченного и не откладывай подавать нуждающемуся; не отказывай угнетенному, умоляющему о помощи, и не отвращай лица твоего от нищего» (Сир.4:1—4).

–М-да! Критик ты серьёзный… Подготовленный… — улыбнулся старичок. — Ну, да я тебе в ответ свою историю расскажу… В городе Париже, во время немецкой оккупации жил один русский, сын эмигрантов из России. Время было голодное и, чтобы хоть как-то сводить концы с концами, он преподавал в русской гимназии. Однажды он шёл на работу со своими учениками и увидел впереди себя другого преподавателя, который работал с ним. Его в гимназии никто особенно не любил, он был нелюдим, замкнут, строг с учениками и неразговорчив с преподавателями. И вот на обочине сидел грязный нищий, перед которым лежала шапка. Люди проходили мимо него, не обращая ни малейшего внимания, шапка почти всегда лежала пустая, а как-то раз один зазевавшийся человек даже наступил на неё. Если кто-то и бросал туда мелкую монету, то он всё равно не видел этого человека, для него существовала только грязная, старая шапка. И вот этот преподаватель, которого все считали педантом, замкнутым сухарём, остановился перед этим нищим, снял с головы свою шапку и что-то сказал ему. Он не подал нищему ни копейки, но тот вдруг вскочил и обнял его. Когда этот русский с детьми дошли до гимназии, любопытные дети окружили этого преподавателя и начали расспрашивать, кто этот нищий, не родственник ли или близкий знакомый он ему и почему он перед ним снял шапку. Он объяснил им, что так как у него нет денег на проезд, он вынужден ходить пешком с другого конца города. И что, проходя мимо этого нищего, он понял, что не может просто пройти мимо, не заметив его, что он должен сказать что-нибудь этому человеку, что он уважает его, как равного, как такого же человека, но сейчас у него просто нет денег, чтобы хоть как-то помочь ему. И нищий понял это. Мне кажется, никогда за всю жизнь никто так не обогатил его, как тот преподаватель. Дал почувствовать себя таким же человеком, о котором он уже и позабыл, просиживая сутками на обочине дороги, обочине жизни…

Они оба помолчали…

— Да… — сказал Филя. — Сложная это тема… Вот и Александр Сергеевич, думаю, согласен. У него, кстати, как и у вас шляпа. Вон за спиною держит…

— Нас и зовут одинаково, — улыбнулся старичок. — Александр Сергеевич! — Он наклонил голову. — Прошу любить и жаловать!

— Фил! — представился Филя. — А ведь, как он голубей-то ненавидеть должен, — не к месту вдруг сказал он. — Вот в стихах, в поэзии, это небось, его любимый образ. А как застыл в веках, забронзовел, так те уж и рады на голову срать… И где же, я спрашиваю, тогда справедливость?!

— А вы знаете, Фил, этот образ Пушкина очень похож на самого поэта, знатная скульптура. Ведь Опекушин, автор памятника, как его тогда величали «классный художник первой степени», был такой титул, использовал в работе над ним всем известный портрет Кипренского и посмертную маску Александра Сергеевича, снятую формовщиком-литейщиком Полиевктом Балиным под руководством скульптора Гальберга, считавшегося «скульптором мечтательной красоты, спокойствия и объективности, первым ваятелем России». Кстати, второй памятник Пушкину Опекушин установил в Кишинёве ровно через год.

Моя бабушка рассказывала удивительную историю, связанную с этим памятником. После революции мама жила в Москве, рядом с Тверской площадью. Здесь она и познакомилась с необычной женщиной. Бабушка, ее звали Пелагея, часто приходила к памятнику Пушкину посидеть, почитать книги. Как она рассказывала, было удивительно спокойно рядом с ним готовиться в институт, наверное, он охранял ее покой своим незримым присутствием. И вот однажды она обратила внимание, что, часто приходя к памятнику, она видит худощавую, но всё ещё статную высокую старушку, всегда одетую в чёрную вуаль и такого же цвета старое, но аккуратное кашемировое пальто. Она молча сидела на лавочке возле памятника практически в любую погоду. В руках у неё всегда был или зелёная веточка, или несколько скромных цветов. Посидев, какое-то время, иногда час или два, она подходила к памятнику, клала цветы к подножию, молча прикасалась к мраморному постаменту и уходила. Однажды они познакомились. Это произошло случайно. Старушка выронила цветок и Пелагея, стоявшая рядом, бросилась его поднимать…

Конец ознакомительного фрагмента.