Тёмная рать

Сергей Александрович Арьков, 2016

Две противоположности, дети двух разных миров. Выкованный лихими девяностыми браток и вскормленный временами стабильности тихоня. Свести их вместе под силу лишь катаклизму планетарного масштаба. Но иногда даже конец света не так страшен, как выпавший на твою долю спутник. Что окажется проще: выжить среди орд зомби, или вытерпеть друг друга?

Глава 1

На белый свет Цент родился в стране победившего социализма, среди красных знамен и портретов вождей. Старшие рассказывали ему о временах достатка и сытости, о легендарной колбасе по пять копеек и прочих былинных вещах, но в осознанном возрасте он застал государство не в самом лучшем виде. Родина встретила своего нового гражданина дефицитом, километровыми очередями, талонами и витающим в воздухе душком агонии, который все упорно старались не замечать. На фоне острой нехватки продовольствия и все отчетливее проступающих над головой очертаний медного таза, верить в скорое наступление коммунизма было непросто. Больше походило на то, что наступит нечто иное, и час этот не за горами.

Но Цент был юн, циничен, и хотел взять от жизни все. Именно взять. И именно все. Он читал истории о пионерах-героях, что отдали свои жизни Родине, читал о великих ударниках, строителях и покорителях, что положили жизни на алтарь величия страны. Все они отдавали, ничего не получая взамен, так или иначе жертвовали собой ради процветания будущих поколений. Те, что бросались под фашистские танки со связками гранат, верили, что их жертва не будет напрасной. Те, что дни и ночи строили и возводили, гробили себя в шахтах и оставляли здоровье на северах, были убеждены, что закладывают фундамент светлого будущего. И это будущее настанет. Прекрасное, величественное, неизбежное.

Ну, вот оно, собственно, и настало. И это будущее породило Цента, человека новой формации, какие прежде не топтали землю русскую. И этот новый человек остановился, поднял голову, и впервые за тысячу лет оглянулся назад.

То, что он увидел там, потрясло юного Цента до глубины души. От былинной старины и по самую эпоху очередей и талонов протянулась нескончаемая вереница напрасно прожитых жизней. Исстари предки пахали в надежде на лучшее. Каждое следующее поколение отмечалось очередным трудовым подвигом, с которого их потомки не имели никаких дивидендов. Всякий человек, рождаясь на этой земле, словно оказывался в пустыне или на безжизненной планете, будто люди до него тут вообще не водились. Этому человеку тут же вручался инструмент, обычно в комплекте со стимулирующим ударом начальственного сапога в крестец, и звучала команда — паши. Паши, и твои дети и внуки будут жить лучше. Вкалывай, и когда-нибудь твои потомки будут досыта кушать и вволю спать. Трудись, и настанет светлое будущее.

Это говорили отцам. Дедам. Прадедам. Всем пращурам до бесконечного колена.

И ведь верили. Каждый раз верили. И не было конца-края этому безумию. Не было, до рождения Цента.

Цент все понял. Он раскусил эту систему. Светлого будущего не ожидается. Светлое будущее, это морковка на веревочке перед ослиной физиономией. А если так, то нет причин рвать жилы на стройках века, совершать стахановские безумства ценой здоровья, да и кидаться под танки, в целом, незачем. Нужно жить здесь и сейчас, и делать это исключительно для себя и ради себя. Никто не загонит его в шахту, никто не заманит на стройку, ноги его не будет на заводе. Предки все это уже проходили, и вместо светлого будущего получили дулю с маслом, да и ту по талонам. Ко всем чертям грядущие поколения, хоть бы и вовсе они не рождались. Пришла пора пожить для себя и только для себя. Не для князя, не для барина, не для царя, вождя или генсека. Для себя!

Судя по всему, подобная точка зрения как раз к концу двадцатого века вызрела в русском народе. За тысячу лет людям тупо надоело барахтаться в нищете и отстое, время от времени массово погибая в процессе защиты шикарного образа жизни своих эксплуататоров, дабы всякие там Наполеон да Гитлер не мешали им сладко спать и сытно кушать. Возникло желание не ждать милости от тех, от кого ее не дождешься, а взять все самим. И стали брать. Не все, конечно, очень многие так и не смогли освободиться от рабского менталитета, или просто были лохами по жизни. Цент, конечно, к их числу не принадлежал. Он был молод, силен, хотел иметь крутую тачку и каждый вечер отрываться в дорогом кабаке со вчерашними пионерками.

Что помешало ему осуществить свою мечту? Да ничего!

Благословенные девяностые запечатлелись в памяти Цента как огромный мешок позитива, счастья и восторга. Тем больнее было осознавать, что столь прекрасная и замечательная эпоха сменилась тем, чему Цент так и не смог придумать достойного названия — любое из ругательств и даже все их возможные комбинации казались незаслуженно мягкой характеристикой того, что окружало его ныне.

На то, что окружало его ныне, Центу просто не хотелось смотреть. Когда его взяли со стволом и полными карманами кокаина, вокруг была свобода и вседозволенность, здоровая конкурентная борьба живых существ за место под солнцем, в процессе которой всех ущербных особей без колебаний вычеркивали из генофонда нации. А когда Цента выпустили на свободу, он понял, что произошло нечто страшное.

Цент сел в одной стране, а освободился в совершенно другой. Все потуги понять новые реалии не увенчались успехом. Цент попытался найти братву, и разузнать о том, что же такого ужасного произошло с родиной за время его заключения, но к своему немалому шоку выяснил, что братвы больше нет: кого постреляли, кого пересажали. Последний уцелевший из их банды, Федя Борода, отчаянный бандит, гроза лохов и коммерсантов, был обнаружен Центом на новом рабочем месте. Глядя на бывшего кореша, который бесцельно, с тоскливым лицом, топтался в зале супермаркета в синей рубашке охранника, Цент понял, что просидел в тюрьме конец света. Что-то случилось с его страной, что-то страшное и непонятное. Что-то такое, что сделало его, Цента, ненужным и неактуальным.

Потерянный и напуганный Цент поехал к своей бывшей подруге, Анфисе. Познакомились они давно — Анфиса тогда трудилась путаной, а Цент был ее крышей. Постепенно между ними завязались романтические отношения — одно время даже жили вместе. Потом Цента ранили, он дополз до хаты Анфисы, и та, не сдав его милиции, выходила хворого. Благодарный Цент на радостях поклялся сделать своей спасительнице предложение, позже, поостыв, некоторое время кормил подругу завтраками, а там и вовсе бог миловал — дали срок.

Минувшие годы не прибавили Анфисе красоты, зато свою профессию она сменила на более пристойную — работала продавщицей в магазине. Когда Цент появился на ее пороге, Анфиса была сильно удивлена. Еще больше был удивлен какой-то тип, которого Цент обнаружил в ее квартире без каких-либо признаков одежды. С незнакомым субъектом тут же была проведена разъяснительная беседа, плавно перешедшая в развод на бабки. Цент сыграл внезапно вернувшегося из командировки мужа, смекалистая Анфиса подыграла ему, прикинувшись неверной женой, и в итоге им совместными усилиями удалось вытрясти с героя-любовника некоторую сумму. Компенсировав нанесенный семейному счастью ущерб, мужик убежал в одних трусах, а Цент подхватил Анфису на руки, отнес ее на кровать и напомнил той, кто в доме хозяин.

Поскольку идти Центу было некуда, он бросил якорь у боевой подруги. Та не возражала. Она же доступно объяснила ему новый расклад сил на геополитической арене, и Цент, выслушав ее, понял, что зря вышел из тюрьмы. Потому что назвать то, во что превратили страну какие-то негодяи, свободой, не поворачивался ни язык, ни иная часть тела. Все изменилось, и изменилось, похоже, надолго. Больше не было конкретных пацанов — каких перебили, каких пересажали, какие сами притихли. Ныне все их прежние функции исполняла легитимная власть в лице чиновников и стражей правопорядка, которые не собирались терпеть конкурентов из частных ОПГ.

Время свободных художников прошло. Пропали даже коммерсанты, которых Цент в прошлом доил. Их просто передушили, чтобы не путались под ногами. Новая конкретная братва имела неиссякаемый источник бабок — нефтяную трубу, и им неинтересны были какие-то там торгаши или артельщики с их жалкими копейками.

В сложившихся происками темных сил нечеловеческих условиях бытия Центу пришлось переступить через свою гордость и работать. Это было унизительно и противно, ведь прежде, если ему требовались деньги, он их просто отбирал, но иного выхода не было. Анфиска одна не могла их содержать, даже если бы вновь вернулась на панель — с ее нынешней внешностью она заработала бы там меньше, чем в своем магазине. И Цент начал бомбить. Бомбить на своем «мерине», немолодом, но все еще бодром боевом скакуне. Стыдоба! Все равно, что на танке поле вспахивать. От работы таксистом у Цента пошатнулось здоровье. Прежде его и били, и убивали, а он и в ус не дул — всегда был бодр и весел. Теперь же каждое утро чувствовал себя так, будто восстает из гроба. Все болело, суставы крутило, желание жить возникало только с толкача. Цент чувствовал, что виноват в этом вовсе не возраст. Виновата окружающая среда. Это она загоняет его, молодого и полного сил, в могилу. А когда у него однажды не получилось с Анфисой (впервые в жизни!) Цент едва не полез в петлю. Анфиса его, конечно, утешила, и Цент сделал вид, что утешился, но в глубине души он был безутешен. А когда осечки стали происходить с пугающей регулярностью, ему все стало ясно — страну кастрировали, пока он сидел. Теперь взялись и за него.

Было ли Центу при всем этом дело до какой-то там поездки на дачу? Хотел ли он куда-то ехать? Нет! Не хотел! Но Анфиса уже все решила. Она вообще, с недавних пор, стала все решать, и Цент, к своему удивлению, не сопротивлялся ей. Немыслимо! В иные времена так бы воспитал кулаками, что неделю на ноги не встала бы, а теперь вот оно как — власть взяла и командует. Почуяла, что ослаб Цент. И не бьет, и не ругается, и осечки у него бывают….

Центу безумно хотелось уехать куда-нибудь далеко-далеко, в такие края, где еще не навели этот мерзкий порядок, и где он сможет в полной мере реализовать все свои таланты. Но где такое место? Куда податься?

— Дорогой, ты собрался? — прозвучал из спальни голос Анфисы.

Цент в одних трусах сидел за столом на кухне и с угрюмым видом хлебал остывший чай. За окном цвела весна, щебетали птички, вкусный воздух вползал в открытую форточку, зовя на поиски приключений. Центу захотелось послать этот воздух куда подальше. Зачем он издевается? Зачем куда-то зовет? Все, кончились приключения. Только и остается, что тихо и дико скучно доживать жизнь вместе с Анфисой, днем бомбить, а каждую ночь встречать со страхом, как бы опять не случилось осечки.

В кухню вошла Анфиса, и осуждающе посмотрела на Цента.

— Ты еще чай не допил! Сейчас Маринка с Владиком подъедут, а мы еще не готовы.

Маринка! Как же дико Цент не переваривал эту болтливую макаку. Если бы ему дали право убить ее самым жестоким образом, а в обмен сократили бы его жизнь на пять лет, он бы ни секунды не колебался. Пять лет за такое счастье — не срок. И что там еще за Владик? Наверняка какой-нибудь лох. Маринка разве нормального мужика найдет? Нормальный на такую не позарится. Вот ведь дожил до чего — приходится ехать на дачу с какими-то дурами и лохами. Хорошо, что братва этого срама не видит — сквозь землю бы провалился.

Это мероприятие, то есть совместную поездку на дачу Владика, Анфиса с Маринкой запланировали давно. Цент с самого начала предпринимал вялые попытки отказаться от участия в этом постыдном деле, даже прикинулся больным, и заявил, что не сможет вести машину с высокой температурой. Температура и впрямь была высока, нагретый над газовой плитой градусник едва не лопнул в руке у симулянта. Но не помогло. Анфиса тут же заявила, что сама поведет машину. После этого Цент сдался. Он знал, как водит подруга. В Анфисе пропадал дар летчицы-героини, из той суицидальной серии, что идут на таран сразу, даже не расстреляв боекомплекта. На памяти Цента она трижды садилась за руль, и все три раза от точки старта до точки ДТП оказывалось не больше сотни метров. Герой лихих девяностых неоднократно пожалел, что в свое время купил подруге права на вождение автомобиля. Анфиса даже пешком ходила плохо, постоянно спотыкаясь на ровном месте или врезаясь лбом в столбы, которые имели наглость оказаться на ее пути. Доверить подруге свой автомобиль означало своими руками отправить его на свалку. В нынешние времена порядка и стабильности заработать на новое средство передвижения он не имел никаких шансов, так что пришлось согласиться на поездку, хоть от одной мысли о ней уже с души воротило.

— Вы там без меня никак не обойдетесь? — с агонизирующей надеждой спросил Цент.

— Нет! — воскликнула Анфиса. — Ты нам нужен.

— Зачем?

— А кто нас защищать станет? — игриво спросила подруга. — Вдруг на нас маньяки нападут… сексуальные.

— А этот… Владик?

— Владика самого защищать надо, — засмеялась Анфиса. — Все, собирайся, не ворчи.

— Так и знал, что этот Владик лох последний, — проворчал Цент, вливая в себя остатки холодного чая. Чувствуя себе бесхребетным подкаблучником, встал из-за стола и покорно поплелся одеваться.

Владик не обманул ожиданий Цента. Едва он вылез из машины, как у конкретного пацана настроение ухудшилось на три порядка. Владик оказался тощим заморышем в очках, и едва взглянув на него, Цент ощутил неодолимый зуд в кулаках. Когда-то он таких очкариков по десять штук на дню пополам ломал, а теперь еще и руку придется жать. Да если бы только Владик знал, с кем доводилось в своей жизни здороваться Центу, он бы от страха помер. С такими людьми доводилось рукопожатиями обмениваться, что не дай бог, во сне приснятся — потом ищи приемлемые для самолюбия оправдания, почему постель сырая. Но стоило Центу перевести взгляд на Маринку, как кулаки зачесались в два раза сильнее. Если бы дед Мороз существовал, Цент бы ему загадал только одно желание — оказаться в темном лесу, без свидетелей, наедине с Маринкой и остро наточенным топором.

Анфиса с Маринкой нежно обнялись и поцеловались в щечки, Цент стоял столбом и тяжелым взглядом разделывал Владика на мясной ряд. Тот чуял взгляд Цента, и потому подходить трусил, топтался у машины.

— Привет, — поздоровалась Маринка с Центом. — Что такой хмурый? Опять осечка?

Двуствольный взгляд Цента переместился на Анфису. Разумеется, та уже все растрепала своей лучшей подруге, а подруга, небось, всему городу. Возникло желание плюнуть на все и вспомнить старые добрые времена — достать из тачки монтировку, и забить всех троих до смерти чисто по беспределу. Желание возникло, еще какое, но Цент не двинулся с места, даже Маринку не обложил. Все проглотил и стал переваривать.

— Владик, иди сюда, я тебя познакомлю, — позвала Маринка.

Владик, застенчиво улыбаясь, подошел как дрессированная собачонка. Цент с отвращением подумал, что он и сам стал дрессированный. А ведь был когда-то диким зверем, бегал на воле.

Состоялась процедура знакомства, в ходе которой Цент так сердечно, от всей души, пожал Владику хилую ладошку, что очкарик взвизгнул и даже слегка присел.

— Маринка сказала, он программист, — сообщила Анфиса, когда они уселись в автомобиль, и Цент направил его следом за машиной Владика. — Зарабатывает хорошо.

— Шлюха твоя Маринка, — проворчал Цент сквозь зубы, и стал шарить по карманам в поисках сигарет. — За бабки под кого угодно ляжет.

— Неправда, — возмутилась Анфиса. — Она уже давно с этим завязала.

— Она с этим да, а это с ней нет. Слушай, куда это они ехать собрались? Очкарик сказал, что сорок километров, или больше. Он на Камчатке дачу купить не мог?

— Там место хорошее, — начала убеждать Анфиса. — Очень красиво. Природа, птички поют. Лес недалеко, озеро.

Прозвучало не слишком заманчиво. Всякие там леса Цент не любил, после того как однажды недруги из конкурирующей группировки привязали его к дереву с целью сжечь заживо. Уже и бензином облили, уже и спички достали, но, слава богу, братва подоспела, не дала в обиду. Цента отвязали, несостоявшиеся инквизиторы заняли его место. Смешно так горели, дергались, орали. А запах от них исходил столь заманчивый, что у Цента так слюнки и текли. Что же касалось певчих птичек, то к этим пернатым фашистам Цент давно питал ненависть, как раз с тех пор, как купил свою первую машину. В лихие девяностые отстреливал их прямо с балкона, так что весь двор был завален трупами убиенных ворон и голубей. Теперь же времена были не те, и пернатые могли без опаски гадить на автомобили. Цент, конечно, не смирился, пару раз накрывал им поляну путем рассыпания отравленного зерна, но это не помогало. На место померших от коварного угощения птичек являлись новые, поскольку бабки во дворе исправно прикармливали их семечками и хлебом. В былые времена Цент разобрался бы со старыми кошелками, а ныне приходилось терпеть и страдать.

— Я там была один раз, мне так понравилось… — завела шарманку Анфиса. Цент знал, что если подруга начнет о чем-то вещать, то это может продлиться вечность. Дабы заглушить ее рупор, он включил радио и попал на новости. В новостях, как уже повелось, народонаселение призывали затянуть пояса, сплотиться, стиснуть зубы и потерпеть ради чего-то там. Вместо коммунизма теперь пытались всучить патриотизм, дескать, вот ради него-то и надо потерпеть. Цент поспешно выключил радио, боясь сорваться и кого-нибудь убить. Он как будто вновь вернулся в золотое детство, и ему снова читали сказки о пионерах-героях, теперь, правда, уже не бабушка, а всякие говорящие головы из телевизора. Будто бы и не было лихих девяностых. Будто это был сон, сказочный, волшебный, прекрасный, но лишь сон. Если так, то Цент уже сто раз пожалел, что проснулся.

— Дожил, — угрюмо проронил Цент, озвучивая свои кромешные думы. — Еду к какому-то очкарику на дачу, буду там с ним сидеть, одним воздухом дышать….

Анфиса засмеялась.

— Не надо так про Владика говорить, — попросила она. — И вообще, я хочу, чтобы вы подружились.

Цента передернуло. Одно дело — провести с лохом сутки на природе (позор, конечно, но с этим еще можно как-то жить), другое дело — водить с ним дружбу. Да в былые времена за такое предложение Анфиса лишилась бы половины зубов и волос, возможно, не обошлось бы без переломов конечностей и ребер. А теперь вообще страх потеряла — что хочет, то и говорит, даже не делая попыток отфильтровывать базар.

— Он бы тебе с работой помог, — озвучила свои сокровенные планы Анфиса.

Центу стало невыносимо тошно. Ведь до чего дожил — какой-то лох в очках ему с работой помогает! Вот в светлые времена он помогал с работой разным лохам. Выбивал с них деньги, и разрешал работать, а заодно и жить. Помогал, тем самым, развитию малого бизнеса: сговорчивых и щедрых коммерсантов оставлял на племя, жадных и неуступчивых отвозил в лес и не привозил обратно.

Покрутившись по городу, вскоре выбрались на трассу. Дороги до места назначения Цент не знал, так что приходилось унизительно плестись в хвосте у Владика. А тот, как нарочно, не только соблюдал все правила дорожного движения, но и скорость, негодяй, не превышал.

— За сорок километров, в какие-то дебри… — возмущался Цент, выпуская в окно табачный дым. — Зачем?

— Владик сказал, что там воздух особенный, — пояснила Анфиса, рисующая лицо на морде. Прихорашиваться, вроде бы, повода не было, но подруга все равно старалась. Похоже, не оставляла надежды на то, что подвергнется успешному нападению сексуального маньяка.

— Теперь Владика будем слушать? — спросил Цент, и гневно швырнул окурок наружу. — И так, похоже, Владиков слишком много слушают. Вон что со страной сделали! Смотреть больно, сердце кровью обливается.

А про себя подумал, что таких Владиков давить надо. Всех поголовно. Но начать с этого конкретного Владика, вместе с его любовью к путешествиям и подругой Маринкой. Будь это возможно, Цент без колебаний вверг бы программиста и его невесту в бездну адских мук.

Больше всего на свете Центу хотелось напиться и впасть в состояние веселого буйства, после которого просыпаешься с чугунной головой и разбитыми в кровь кулаками, ничего не помнишь, но интуитивно чувствуешь — ночка удавалась. Но сегодня ему не светит даже понюхать пробку — он ведь за рулем. Как какой-то позорный шофер на побегушках. Личный водитель у бывшей путаны.

От осознания низости своего падения Центу захотелось остановить автомобиль, выйти наружу и бежать в чистое поле, подальше от такой жизни. Вот только на том краю поля была точно такая же жизнь. Она везде была одинаковая.

Анфиса болтала без умолка, Цент, мрачный, угрюмый, с лицом истукана острова Пасхи, смотрел в лобовое стекло, стараясь не слышать подругу. Перед ним игриво вилял зад автомобиля Владика, словно бы напрашиваясь на нежный поцелуй бампером. Несколько раз нога Цента начинала против воли утапливать педаль газа, а в глазах вспыхивал прежний кровожадный блеск, но всякий раз, за миг до контакта, Цент, ненавидя себя за трусость и слабость, вновь восстанавливал прежнюю дистанцию.

— Кстати, Владик с Маринкой собираются летом в Турцию ехать, — сообщила Анфиса.

— Скатертью дорога, — буркнул Цент, не понимая, какая польза лично ему от этой ценной информации.

— А мы куда поедем? — тут же задала вполне закономерный вопрос Анфиса.

В былые времена денег у Цента хватало на любую заграницу, но ни разу не сложилось. То одно, то другое. То дел навалится авральная куча, то его в федеральный розыск объявят. Нынешних смешных заработков, при условии жесткой экономии на харчах и тряпках, могло хватить на туристическую поездку в Турцию, но Цента не тянуло в дальние страны. Он хотел простого русского отдыха — баня, водка, развратные девки. Что такого необычного могла предложить ему Турция?

— А что, если нам вместе с ними рвануть, а? — наконец-то подвела к тому, к чему вела, Анфиса.

Перспектива провести две недели в компании Маринки и Владика повергла Цента в ужас. На Маринку у него была аллергия, и не покидало желание грохнуть дуру, Владика он, можно сказать, не знал, но уже заранее ненавидел.

— Можно и без них, — ворчливо заметил Цент, прекрасно понимая, что Анфиса уже давно все решила, и решила совместно с Маринкой. Эти две курицы, как будто сговорились, всеми силами отравлять ему жизнь. Неужели до сих пор не простили ему те времена, когда он, на правах крыши, отбирал у них заработок, бил и пользовался обеими бесплатно и бессовестно? Цента потрясла подобная злопамятность. Лично он зла не помнил вовсе. Если зло в нем возникало, он старался тут же принять адекватные меры, и выплеснуть его на головы окружающих, а не складировать обиды в закромах души.

Оправдывая худшие опасения, Анфиса стала озвучивать уже хорошо продуманный план их совместного отдыха. Цент, слушая ее, понял, что сегодняшняя поездка за свежим воздухом, это только репетиция грядущего мучения. А в голове его стали вдруг рождаться замечательные мысли. Он, к примеру, подумал, что едут они на дачу не в сезон, и другие люди там будут едва ли. Там кричи — не кричи, никого не услышит. Идеальное место. Даже если все вскроется, и его опять посадят, он выслушает приговор суда с восторгом. Ведь от одной мысли, что Маринка и Владик его стараниями нюхают ромашки с корней, захочется петь и плясать.

Но в глубине души Цент понимал, что ничего такого он не сделает. Вот раньше бы мог. Легко. А теперь не может. Сломала его новая жизнь.

Цент так увлекся размышлениями, что едва не въехал Владику в зад, когда тот начал притормаживать перед поворотом на грунтовку. Отвратительная дорога ныряла прямо в лес, никаких знаков или надписей на обочине не было.

— Если застрянем тут, я твоего Владика об колено поломаю! — строго предупредил подругу Цент.

В этот момент низко склонившаяся над дорогой ветка ударила по лобовому стеклу. Цент взъярился:

— Если хоть одна царапина на машине появится, я твоему Владику оторву все, что плохо растет! Вот же баклан! Воздуха ему захотелось. Могли бы поехать в кабак, как люди, а не жечь бензин, чтобы птичек послушать.

— Да все хорошо, — как попугай, повторяла Анфиса.

— Не успокаивай меня! — взвился Цент. — Не надо! Не все хорошо. Все плохо. Я уже давно это почувствовал. Еще в том году, когда гаишник у меня взятку не взял. Гаишник взятку не взял — представляешь?

— Милый, ну не расстраивайся ты так, — утешала любимого Анфиса. — У них, наверное, проверка была. Потом же все время брали.

— Потом брали, — кивнул Цент. — Но почему тот не взял? Меня это так потрясло. Я три ночи спать не мог…. Блин, да куда этот баклан очковый едет? Где его дача? Сейчас въедем в какое-нибудь болото, застрянем, и произойдет трагедия.

— Какая? — заинтересовалась Анфиса.

— Насильственная смерть двух… и, возможно, более лиц, — обрадовал ее Цент. — Звони очкарику, спроси, далеко ли еще.

— Любимый, ты потерпи….

— Звони! — зверски рявкнул на нее Цент.

Подруга поняла, что спорить бесполезно, вытащила из сумочки мобильник, глянула на экран и тут же поделилась плохими новостями:

— Связи нет.

Цент даже не удивился. У него всегда было так: если везло, то во всем, если не везло, то по полной программе.

— Ненавижу Владика! — процедил он сквозь зубы в бессильной ярости.

Как выяснилось позднее, к дачному массиву имелась и вполне себе годная дорога, но Владик нарочно решил потащиться через дебри, дабы глотнуть чистого лесного воздуха. Цент для себя решил, что очкарик слишком много дышит, и с этим пора кончать. В голове его сам собой начал зреть дьявольский план ликвидации Маринкиного жениха. Этот план был жесток и беспощаден. Центу было мало просто убить Владика, он хотел заставить программиста обильно испить из бездонной чаши страданий. Чертов очкарик олицетворял собой новую эпоху, эпоху порядка, стабильности и безнадеги, которую Цент ненавидел всеми фибрами души и тела. Бывший рэкетир чувствовал, что только жертвоприношение может облегчить его душевные страдания. Поймать Владика, затащить в темный погреб, пытать зверскими пытками, наслаждаясь каждым его болезненным воплем и каждой мольбой о пощаде, а затем убить — разве это не прекрасно?

— Любимый, перестань злиться, — упрашивала Анфиса, после того как Цент узнал о другой дороге и выразил желание обагрить руки кровью.

— Не могу, — признался ей Цент. — Пытаюсь, но не могу. Слушай, а у очкарика на даче погреб есть? А паяльник?

Как выяснилось, Цент здесь уже бывал прежде, правда, давно, в прошлой жизни. Не сразу вспомнил, что немудрено, ведь на эти дачи они с корешем привезли жадного коммерсанта глубокой ночью. Настроились на долгую и трудную пытку, но стоило начать, как клиент тут же пошел на сотрудничество, рассказал, где деньги, пообещал искупить свою жадность финансово и впредь платить без задержек. Ему поверили, ведь нужно верить людям. Правда, пообещали в случае повторного утаивания доходов от крыши замучить жадину до смерти, а его жену и дочь искупать в бочке с серной кислотой.

Загородное имение программиста было куплено недавно, но Владик, а точнее нанятые им мужики, произвели небольшой апгрейд избушки. Старый деревянный забор снесли, заменив его металлическим, перекрыли крышу, воткнули новые окна, покрасили стены в ярко-желтый цвет. На одной из стен чья-то растущая из известного места рука коряво нарисовала масляной краской нечто, похожее на подсолнух. Цент решил, что творчество принадлежит кисти Владика, и уже хотел грянуть язвительной критикой, но оказалось, что художницей выступила Маринка. Пришлось усилить градус язвительности.

— Красиво, да? — выспрашивала макака. — Это я сама нарисовала.

— На подсолнух похоже, — кивнул Цент. — Было время на них насмотреться, пока ждала клиентов на обочине.

Маринка люто глянула на Цента, и тот в один миг все понял — Владик ни ухом, ни рылом, чем занималась его невеста в недавнем прошлом. О, это был шанс! Это было даже круче, чем замучить очкарика в застенках и утопить Маринку в нужнике. Цент понял, что не упустит данную богом возможность загубить личную жизнь ненавистной макаке и ввергнуть очкарика в пучину моральных страданий. Владик должен узнать правду. Но не сейчас. Следует выждать, выбрать самый благоприятный для этого момент, так чтобы градус страданий несостоявшейся супружеской пары был наивысшим.

Первым делом, после приезда на место, Владик похвастался своим загородным хозяйством. Цент бродил вслед за остальными, стараясь не слышать голоса ведущего экскурсию программиста, и только когда Владик сказал что-то о погребе, проснулось неподдельное любопытство.

— Погреб есть? — оживился Цент. — Глубокий?

— Его еще нет, — ответил Владик. — Я его только планирую….

— Жаль, — огорчился Цент, и вновь потерял интерес к происходящему.

Владик таскал гостей по участку примерно час, рассказывая всякую ерунду и обязательно сообщая, какую сумму он потратил на то или иное преобразование. Цент хоть и старался отрешиться от мирской суеты, все же, против воли, слышал все это краем уха. Слышал, и ярость закипал в его груди. Очкарика он сразу раскусил — тот, таким образом, пытался показать свою финансовую крутость. Дескать, смотрите, как я хорошо зарабатываю, могу такие деньги всадить в дачу, которую посещаю пять раз в году. А вы, дескать, не можете. Вы, дескать, лохи, а я крутой. За это Цент попытался возненавидеть очкарика еще сильнее, но не смог, потому что сильнее было уже невозможно. Зато навалилось какое-то отвращение к самому себе. Раньше вообще ведь ничего не боялся, делал что хотел, чхать хотел и на конкурентов и на милицию, а теперь не может даже подойти и отвернуть голову выделывающемуся прыщавому сопляку. А хочется. Невыносимо хочется. Но что-то держит. Неужели темные силы переделали не только страну, но и его самого? Неужели он превратился в лоха? Ведь это лох все терпит и проглатывает, крутой перец поступает иначе.

— Любимый, что ты такой хмурый? — полезла с расспросами Анфиса.

Цент, дабы сожительница отвязалась, попытался изобразить на лице улыбку, полную позитива и жизнерадостности. В итоге на свет был рожден столь кошмарный оскал, что Анфиса невольно попятилась, а Владик, замолчав на полуслове, побледнел и приготовился быть съеденным.

— Все хорошо, — ответил Цент, не переставая скалиться. — Просто задумался.

— О чем?

— О жизни.

Осмотрев участок, переместились в домик, и там тоже была проведена подробнейшая экскурсия. Центу повезло незаметно ускользнуть, он вышел на крыльцо, сел на ступеньку и закурил, наслаждаясь долгожданной тишиной. Дачный массив тонул в безмолвии, только издалека доносился приглушенный шум автотрассы. Сезон посадок начнется со дня на день, вот тогда-то все здесь наполниться шумом голосов и отстойной музыки, а над каждой грядкой будет торчать минимум по одному комплекту ягодиц.

Цент не любил труд на земле, поскольку чувствовал, что это не его. Трудиться на земле и не только полагается всяким лохам, а он рожден, чтобы приходить на готовое и брать, что понравилось, а все попытки оспорить данное священное право вбивать рискнувшим обратно в глотку вместе с зубами. Но он был готов поступиться принципами, и помочь Владику выкопать погреб. Глубокий такой погреб, с толстым бетонным перекрытием, чтобы наружу не долетел ни один крик боли и ужаса. А потом….

За экскурсией последовали шашлыки. Ими занимался Цент, не желая доверять столь ответственное дело всяким дилетантам. Анфиса даже яичницу не умела приготовить по-людски, Маринка в этом плане недалеко ушла от подруги. Владик пытался навязаться в помощники к Центу, притом не по своей воле, а понукаемый невестой, но был изгнан куда подальше взглядом, полным ярости и гнева. Программист удалился помогать бабам, едва сдержав вздох облегчения. Цента он боялся до икоты, один вид этого свирепого человека внушал ему ужас. К тому же он постоянно ловил на себе крайне недобрый взгляд этого уголовника, отчего по спине начинали бегать мурашки. Идею свести их вместе, рожденную Маринкой и Анфисой, Владик не одобрял точно так же, как и Цент. Об этом свирепом человеке он знал мало, Маринка, щадя ранимого жениха, о многом умолчала, но и того, что она рассказала, Владику хватило. Один тот факт, что несколько лет жизни Цент провел в тюрьме, уже заставлял бояться его до икоты. А ведь невеста еще туманно намекнула, что в девяностые Цент вел весьма активный образ жизни. Для Владика лихие девяностые были кошмаром и ужасом, когда по всей стране бродили некие монстры, известные как братки. Он не хотел верить, что Цент один из них, но интуиция подсказывала, что это так. От такого субъекта хотелось держаться подальше, но Владик, будучи бесхребетным, не смог отказаться от совместной поездки на дачу. Да и Маринка очень настаивала. Ей хотелось похвастаться перед знакомыми своим женихом. Ну, не столько самим женихом, конечно, сколько его финансовым благополучием.

От раздумий Владика отвлек некий зловещий звук. Обернувшись, он увидел Цента. Тот точил один нож о другой, и при этом неотрывно смотрел на программиста таким взглядом, что у того прихватило живот. Извинившись, Владик почел за благо спрятаться от гостя в туалете.

Пока хозяин загородного имения отсиживался в уборной, Анфиса и Маринка отправились собрать цветочков, что росли по ту сторону дома. Цент остался один, и впервые за этот день спокойно вздохнул. Общество недостойных людей утомило его, необходимость общения с лохами отрицательно сказывалась на самооценке и жизненном тонусе. К тому же две лучшие подруги, общаясь промеж собой, несли такую дикую ересь, что невольный слушатель Цент все сильнее хотел броситься грудью на шампур, и хотя бы таким вот способом прекратить свои муки. Теперь же, оставшись в тишине и покое, Цент отдышался, огляделся по сторонам, и, убедившись, что никто за ним не наблюдает, решил сделать себе приятный сюрприз. В последнее время в его жизни было так мало радости и света, что он просто не мог упустить шанс хоть немного поднять себе настроение.

Первая порция шашлыка была готова. Цент разделил ее на четыре равные части, три отставил в сторону, а одну, предназначенную для своего нового друга Владика, решил пикантным образом приправить. К счастью, под рукой имелась подходящая пряность, а именно острый перец. Цент осторожно продегустировал оный, дабы убедиться, что тот достаточно остер, и едва не отдал богу душу. Это был какой-то термоядерный сорт перца, и бывшего рэкетира спасло лишь то, что под рукой оказалась бутылка с минералкой. Потушив пылающий рот, Цент, гаденько улыбаясь, щедро приправил перцем порцию Владика. Затем подумал, и сыпанул еще немного, как говаривали в светлые времена свободы и вседозволенности — сделал контрольный выстрел. После чего шалун принял самый невинный вид и стал с нетерпением поджидать друзей и подруг, дабы угостить их плодами своего кулинарного гения.

Бабы вернулись с цветами, и одновременно с ними явился Владик. Цент, нетипично вежливый и обходительный, тут же предложил им отведать шашлыка, клятвенно заверив, что вложил в него не только весь свой кулинарный талант и всю свою душу, но и кое-что помимо этого. Сам пристроился в сторонке и принялся за свою порцию, одним глазом косясь на программиста.

Не ждавший подвоха Владик успел отправить в рот целых два куска, когда глаза его вдруг сильно расширились, и из них двумя водопадами хлынули слезы. Видя, что жертва близка к тому, чтобы выплюнуть пикантное угощение, Цент принял меры. Он не мог допустить, чтобы Владик не насладился всеми оттенками вкуса. Зря, что ли, старался?

— Вот это я понимаю шашлык! — громко нахвалил он сам себя. — Кто от такого шашлыка нос станет воротить, того только убить и закопать. Это просто преступление, верно?

— Да, очень вкусно, — вынуждена была признать Маринка.

— Любимый, ты у меня такой талантливый, — расщедрилась на комплимент Анфиска. — Тебе нужно было работать поваром.

Начав за здравие, подруга традиционно кончила за упокой. Предложила ему, Центу, работать. Да еще и поваром, то есть слугой. Дважды с грязью смешала. Цент пожалел, что не насыпал перца и в ее порцию, после чего обратил внимание на Владика. Тот весь покраснел, глаза программиста лезли из орбит, но боязнь оскорбить Цента не позволяла ему выплюнуть угощение с сюрпризом.

— Мои шашлыки и воры в законе, и губернаторы ели, и нахваливали, — с нажимом произнес Цент, как бы пытаясь намекнуть Владику, что тому пора проглотить кушанье. — Был, правда, один случай возмутительный, ну да что о нем вспоминать? Того типа, который мой шашлык выплюнул и обругал, давно уже схоронили в безымянной могиле, потому что родственники его так и не смогли опознать.

После прозвучавших воспоминаний Владик проглотил шашлык. Горло словно обожгло огнем, ощущение было такое, что отправил в желудок не мясо, а пригоршню битого стекла. Хотелось кричать от боли, заглушить ее водой, но Цент не спускал с него глаз. И когда жертва кулинарного терроризма потянулась к минералке, бывший рэкетир был тут как тут.

— Владик, ты чего так плохо ешь? — спросил Цент. — Неужели тебе мой шашлык не нравится?

— Что ты! Очень вкусно, — прохрипел страдалец.

— Ну, так ешь еще. Для повара лучший комплимент, это чистая тарелка.

Владик опустил взгляд в свое блюдо, и едва не лишился чувств. Порция была чудовищно велика. А тут еще невеста подлила масла в агонию, и проворковала:

— Милый, кушай хорошо. Ты такой худенький, тебе нужно лучше питаться.

— Согласен, — поддержал ее Цент. — Ну-ка давай, покажи, что ты мужик. Мужик все съест и добавки попросит.

Тяжело дался Владику этот шашлык, и много раз успел он пожалеть, что согласился на эту совместную поездку. Каждый следующий кусок шел хуже предыдущего, рот и горло горели огнем, желудок скручивало спазмами боли. Он еще пару раз пытался добраться до воды, но Цент всякий раз пресекал эти попытки. И лишь когда тарелка страдальца опустела, бывший рэкетир потерял к происходящему интерес, встал из-за стола и пошел куда-то по своим делам. Владик тут же схватил бутылку с минералкой и одним махом осушил ее. Физические страдания ему приглушить ужалось, но душа продолжала болеть. Все, что хотел несчастный программист, это как можно скорее расстаться с кошмарным человеком из лихих девяностых. И никогда больше с ним не встречаться.

Трапеза стала последним светлым пятном этого дня. Цент надеялся, что невинная шалость зарядит его позитивом, которого хватит до завтра, но он жестоко просчитался. Адские муки только начинались. После шашлыков они переместились в дом, где завязалось бесконечное чаепитие с бесконечными разговорами. Бабы трещали как два пулемета, Владик, осмелев, тоже гнал какую-то пургу. Центу вскоре стало так тошно, будто это он наелся шашлыков с острым перцем. Пару раз он предпринимал попытки уйти, но Анфиса не пускала его. Более того, его активно пытались втянуть в разговор, и искренне удивлялись, почему он отмалчивается и все больше мрачнеет.

— Любимый, что такое? — допытывалась подруга, по тупости своей не понимая, что если у человека погано на душе, то его следует оставить в покое, а не доставать глупыми вопросами.

— Голова болит, — соврал Цент, чтобы отвязались.

— Может быть, тебе таблетку какую-нибудь дать?

— Да. Цианистый калий есть?

— У меня только анальгин.

Цент взял таблетку, но пить ее не стал.

Человеку, рожденному уже после лихих девяностых, либо же до, но благополучно просидевших данную прекрасную эпоху в крепко запертой уборной, было бы крайне трудно понять те муки, каковые испытывал Цент в процессе общения с двумя экс-проститутками и одним программистом. Дело было не в том, что Цент имел что-то против проституток или программистов. И те и другие вполне, по его мнению, имели право жить на белом свете и тихо заниматься своими делами. Вот только делать это им полагалось подальше от конкретных пацанов. Эпоха девяностых сформировала в мозгу Цента что-то вроде кастовой системы, вот только люди в ней подразделялись не на жрецов, воинов и прочих разных, а на авторитетов, нереально крутых, реально крутых и далее в таком же духе, вплоть до лохов позорных, лохов опущенных и лохов голимых. Себя Цент скромно причислял к категории реально крутых перцев, каковое звание позволяло ему невозбранно восседать в компании авторитетов, нереально крутых и просто крутых. Опускаться ниже крутых, к слегка крутым, уже было чревато. Подобное поведение отрицательно сказывалось на самооценке и уважении со стороны авторитетов. И уж конечно, реально крутой перец ни при каких обстоятельствах не должен был марать себя компанией лохов позорных. То был позор, несмываемый и великий. Для крутого воссесть в компании лохов было равносильно тому, чтобы самому наречься лохом. Вот почему Цента так корежило в навязанной ему компании. Он оказался среди лохов, оказался на равных с ними, а это могло означать только одно — он и сам, похоже, уже далеко не конкретный пацан. Лоха надлежало разводить на бабки и ставить на счетчик, а не гонять с ним чаи и не вести милые беседы о всякой ерунде.

Цент ненавидел Анфису, за то, что она довела его до такого срама. Ненавидел Маринку, за то, что та жила на белом свете. Ненавидел Владика, просто потому, что не мог не ненавидеть этого очкарика. И еще он ненавидел себя, потому что сидел и покорно хлебал чай, как бесхребетная амеба, а должен был встать, взять палку, и показать лохам, кто хозяин в этом мире. Анфисе по башке! Маринке по башке! Владику восемь раз по башке, портом за шкирку его, и к нотариусу, дарственную писать. У очкарика машина, квартира, дача…. Урожайный лох! Вот как следовало поступить, и как он поступал в свое время. Но, увы, не теперь. Сломленный, беззубый, бывший некогда злым волком, а ныне превратившийся в старого облезлого кобеля, Цент теперь мог терзать лохов только в своих эротических фантазиях.

И от этого на душе становилось так погано, как будто с гаишником за руку поздоровался.