Кукушка на суку. Акт четвёртый

Сергей Skolorussov, 2020

Что кукушка загадала на последнее «ку-ку»? Скоро всё разрешится. Финальная часть книги.

Эпизод тридцать девятый

Обнажение душ

Отношения с Ви за это время не изменились. Мы с ней продолжали не обращать друг на друга никакого внимания. Первый разговор возник через пять дней после моего путешествия к дому мертвеца. В этот день всё было не так, как всегда.

В последнее время на крючок попадалось слишком мало рыбы. Из-за этого я снова решился пойти на другой конец острова, где клёв был несравненно лучше. Мертвецы мертвецами, но живому человеку кушать хочется всегда. Хотя до заводи, где когда-то была пристань, я так и не дошёл. По пути туда надо было обойти один из мелких заливчиков, где сроду никто не клевал. Ещё на подходе к нему послышался шум. Кто-то нагло и громко плескался. Сначала я подумал про зомби. Но сразу с позором выгнал эту мысль из головы. Затем — про Виолу. Но зачем ей в камышах плескаться? У нас отличный пляж. Да и спала она, когда я уходил. Тогда кто? Вот точно, бьюсь об заклад, этот хитрый и осторожный боров решил побарахтаться на мелководье! Мысль о кабане приятно разлилась по телу. Эх! Жаркого бы сейчас! Или плов! Какой плов? Риса нет. Хорошо, сделаю вертел и на костре его зажарю. Обожрёмся… Я по своей неопытности не принимал во внимание тот очевидный факт, что дикий кабан — это опасный соперник даже для бывалого охотника. Уж больно хотелось мяса. Какой тут страх? Только азарт и ничего больше. Осторожно подкравшись к кромке воды, я выглянул из зарослей камыша. На небольшой отмели из воды торчал спинной гребень здоровенной рыбины. Да не простой какой-то там воблы или сома. Это осётр! А возможно даже белуга! Блин! Такая рыбёха не хуже кабана! Обитатель водных просторов чуть затих, а затем снова стал активно извиваться, выбивая со дна муть и песок. Ого, чуть ли не с меня ростом! Я взял в руки боевое копьё и потихоньку двинулся вперёд. Но рыба меня почуяла и рванула в сторону моря. Здесь было мелко, как в луже. Как говорят: воробью по колено. Я скачками, разбрызгивая воду, ринулся наперерез. Азарт начинающего охотника подвёл меня. Слишком стараясь догнать добычу, я споткнулся и полетел головой вперёд. Извините за каламбур, но такая позорная незадача, как ни странно, обеспечила мне удачу. Чтобы не налететь во время приводнения на острое копьё, я вытянул руки вперёд. Мне повезло, я наделал много брызг, но не поранился, чего не скажешь об осетре. Видимо у него тоже была чёрная полоса жизни. Не лучше нашей. Даже хуже. Острый конец копья воткнулся прямо в рыбий глаз. Будешь тысячу раз пытаться такое повторить — ни за что не получится. Осётр оказался и на самом деле огромным: килограммов тридцать, не меньше. Минут пять я висел на палке, воткнутой в его глаз, пока краснокнижный красавец не затих совсем. Так я стал браконьером. Счастливым браконьером.

С таким богатым уловом ноги сами собой несут рыбака домой. Но сказать, что мои ноги «несли» можно только с большой натяжкой. Сначала я попытался взвалить добычу на плечо. Куда там! Осётр был слишком тяжёлым и скользким. Затем тащил его за жабры по песку и тоже быстро выбился из сил. В конце концов я понял, что только привычная для рыбы среда обитания способна мне помочь. Для этого пришлось копьём сделать дырку в хвосте рыбы, затем просунуть через неё шнурок кроссовки и завязать. Взявшись за этот верёвочный узел, я легко и просто потащил свой улов по прибрежной водичке. На душе было радостно, меня распирала гордость. Байки о такой удаче рыбаки рассказывают в мельчайших подробностях всю последующую жизнь.

Виола, пока мужчина ходил за добычей, занималась привычным для современной женщины делом. Она загорала. Загорала абсолютно голой, лёжа животом на горячем песке. Девушка явно не ожидала, что сегодня я вернусь так рано. Тем не менее, она не попыталась прикрыться или накинуть хоть что-то. Совсем оборзела!

— Я вернулся.

Ви не пошевелилась.

— Ты не слышишь? Я вернулся.

Она вскочила и стала прыгать передо мной:

— Ура, ура! Добытчик вернулся! Ты этого хочешь? Такой реакции? — это такой женский приёмчик, чтобы поиграть на нервах. Но, увидев осетра, она сразу осеклась: — Ух, ты! Это кто?

— Осётр.

— У-у-у! Здорово.

— Здорово-то здорово. Но тебе не мешало бы одеться.

Она присела возле рыбы, осторожно трогая её пальчиком:

— И что ты будешь из него делать?

— Оденься сначала, затем скажу.

— Зачем мне одеваться? Никого же нет?

— А я не человек? Не мужчина?

— Вот чего не знаю — того не знаю. Мне кажется ты амёба, туфелька, инфузория бесполая.

— Только не надо меня оскорблять. Я этого не заслужил.

— А чего ты хотел? Чтобы я в рот тебе заглядывала, ловя каждое слово? Я согласна так делать, если ты докажешь, что ты мужик.

— Чего тут доказывать? Смотри какую добычу в дом принёс.

— В таком случае жри её сам. Ведёшь себя, как баба. Ой, какая баба? Как мужик в юбке. Ты вообще никто. Пустое место.

Она снова развалилась на песке. Я плюнул на её бесстыжий вид и стал готовить рыбу. Осётр оказался самцом. Жаль, была надежда, что в животе у рыбы икра, а не молоки. Голова и хвост пошли на уху, остальная часть рыбного деликатеса отправилась жариться на углях. Вскоре обалденный аромат пропитал всю округу. Ви непрерывно бросала на меня косые голодные взгляды.

Когда осетрина прожарилась, я стал её есть, демонстративно причмокивая и облизывая жирные пальцы:

— Ой, какая вкусняшка. Даже в лучших ресторанах не подают ничего подобного.

Она не выдержала и постаралась испортить мне аппетит своей словесной язвой:

— Ты был в лучших ресторанах?

— Представь себе.

— В Макдональдсе или в KFS? И какой из них тебе больше нравится?

— А! Ничего у тебя не выйдет. Я сытый, потому и добрый. Меня ничем не прошибёшь. А фаст-фуд я не люблю. Поэтому не хожу в твои любимые забегаловки.

— Ну, скажи, скажи куда ты ходишь? Могу представить, что это. А поняла — чебуречная. Или как там у вас в Питере: французская кухня от Шамшира — шаурма.

— Не знаю о чём ты, но осетрина просто объедение.

— У-у-у, — рыкнула она. — Вот ведь, скотина. Ладно, дай кусочек.

— Сначала оденься. Или в твоих ресторанах все голыми ходят? А, понял: твой рестик для голодранцев. Для голожопиков, — я засмеялся, пытаясь зацепить этим девушку. — И называется твой любимый ресторан: «Bare ass» — «Голая задница». Или даже так: «Бар Ass» — «Бар Задница».

— Сейчас получишь.

— Хорошо-хорошо, не буду больше издеваться. Но только в том случае, если ты оденешься.

Она встала и стала демонстративно надевать трусики, грациозно прогибая спинку и вытягивая ножки:

— Так достаточно?

— Нет.

— Сейчас во всём мире на пляжах девушки топлес ходят. Мы же на пляже.

— Но во всём мире топлес в рестораны не пускают. А ты сейчас в ресторане.

— Вот, нудила. Достал святошу из себя строить.

Тем не менее, она оделась.

— Держи, — я протянул Виоле большой кусок.

Осетрину можно употреблять без перца и без соли. В любом случае язык проглотишь. Мы налопались практически до икоты. Жиром были измазаны руки, лицо и одежда.

— Вот чего ты добился? Теперь вся одежда в жире. А так бы искупалась и всё. Теперь эти пятна уже не отстирать.

— Твой гламурный наряд нет никакого смысла отстирывать. Ему давно пора в топку.

— Ой! А твоим этим жутким штанам и рванной-прерванной ветровке, где место? О, правильно! А давай всё сожжём и будем жить, как обыкновенные дикари.

Дельные предложения из неё так и прут.

— Даже дикари набедренные повязки носили.

— Ладно, уговорил. И мы будем. Из травы и лопуха сделаем.

Она облизнула пальцы и снова скинула верхнюю одежду, а затем вихляя бёдрами стряхнула трусики:

— Давай! Теперь твой черёд.

— Я и не собирался.

Она подошла вплотную:

— Вот ведь врешь. Врёшь! Хочешь ведь меня. Я по взгляду вижу.

— Сколько раз говорить: я не люблю тебя. Не люблю. Зачем ты опять начинаешь?

Неожиданно она ухватилась за моё причинное место:

— Ого! Правду говорили, что ты герой-любовник. Такой большой!

Я схватил за ладонь девушки и вынужден был приложить силу, чтобы оторвать её от моего… э-э-э, паха.

— Вот ведь какой. Сильный. Учти, врачи говорят: терпеть вредно. Это плохо сказывается на здоровье мужчин.

— Я и не терплю. Меня это не беспокоит.

Почувствовав, что я только обороняюсь, она вновь попробовала перейти в атаку:

— Тебя не мучают эротические сны?

Вопрос, словно из анекдота. Поэтому мой ответ прозвучал, как по писаному:

— Нет, не мучают. Я от них тащусь.

— Ведь здоровый мужик. Зачем ты мучаешь себя и меня? Разве так можно? Идиотизм какой-то.

— Виола, родная, я люблю другую. Ты можешь это понять? Или у тебя сексуальная пелена застилает глаза, уши и мозг?

— Тогда почему он наизготовку? Значит, хочешь.

— Я же не импотент. Это инстинкт. Обычная природная реакция.

— Хорошая реакция. Я бы даже сказала: хорошая эрекция. Сейчас посмотрим, как она заработает по-настоящему, — девушка резким движением постаралась сдёрнуть с меня штаны.

Но я перехватил её руки и отвёл их от себя.

— Сильный. Пользуешься тем, что ты сильный.

— Господи, всё вверх тормашками. Вот если бы я, используя свою силу, насиловал тебя, тогда эти слова звучали бы нормально.

— А то, что я так унижаюсь — это нормально?

На её глазах выступили слёзы. Она сделала шаг в сторону и отвернулась.

— Виола, — я положил руку на её плечо, — мы так хорошо жили. Что случилось? Чего ты так ни с того, ни с сего завелась?

— С чего? С чего завелась? — вспыхнула девушка. — Я здесь свихнусь от одиночества. Представь только мою жизнь. Проснулась и нечем заняться. Только мысли, мысли, мысли — и ничего больше! И так каждый божий день. Ты хоть на рыбалку ходишь, а мне что прикажешь делать?

— Ходи со мной.

— А там я что буду делать? Сидеть и смотреть на тебя? Какая разница, где сходить с ума. Я больше не могу. Меня всё бесит. Я не могу жить. Не могу смотреть на море — так как там не плывут корабли. Не могу смотреть на небо — там нет самолётов. Не могу смотреть на тебя — потому что ты меня не любишь. Я ничего уже не могу.

Мне и самому было тошно. Каждый день одна и та же телевизионная программа. Нет, две. Первая — «Диалоги о рыбалке», вторая — «Научи меня готовить». Она продолжала:

— Всё это можно было бы вытерпеть. Все невзгоды необитаемого острова. Не зря говорят: «С любимым рай и в шалаше».

— Вот.

— Что вот?

— Здесь главное слово не «шалаш». Но кто сказал тебе, что ты меня любишь?

Ви отпрянула, явно разозлившись:

— А то, что я на эти дурацкие съёмки в эту глушь словно декабристка поехала — это не о чём не говорит? Из-за тебя поехала.

Новые слова на старую песню. Она то и дело выдаёт новости про меня. Мало того, что девушка слишком много знает о моей жизни, теперь оказывается, что она из-за меня здесь очутилась. Не-е-ет, это всё дикая природа и скука так действует. И ничего больше.

— Значит, не любила, не любила, даже лаялась со мной — а теперь оказывается, что ты из-за меня в экспедицию попёрлась. Это ты сейчас подгоняешь желаемое под действительное. Захотелось тебе развлечься, вот и выдумываешь невесть что.

— Какой же ты всё-таки…

— Какой есть. Предположим, что это правда. Ты потащилась сюда из-за меня, так как была влюблена изначально. Почему тогда в лагере ко мне не приставала?

— Потому.

— Ну почему, почему?

— Во-первых унижение. Думаешь то, что я сейчас взяла на себя инициативу — это для меня норма? Стыдно. Во-вторых, ты сразу ещё в Шереметьеве повёл себя по-свински. Поэтому в лагере я тебя не любила. У меня есть гордость, чтоб ты знал, — всё сказанное она выплёскивала сквозь слёзы.

— Не любила, не любила — а сейчас раз, и полюбила. Ты и сейчас меня не любишь.

— Много ты знаешь.

— Это не любовь, это какой-то флюгер: то на север, то на юг. Захотела — полюбила, захотела — разлюбила.

— Ты говоришь так, как будто видишь меня насквозь. Но ты не знаешь ничего обо мне. И не хочешь знать. Ты не можешь понять, что я чувствую.

— Ой, девчонка, ты, девчонка. Подросток просто, тинэйджерка. Вбила себе в голову, что любишь, а теперь принимаешь это за истину.

— А если не вбила? Если так оно и есть?

— Вот откуда это всё? Говоришь, что любишь, но обзываешь меня самыми последними словами. Утверждаешь, что любишь, а сама ведёшь себя вызывающе, как последняя стерва.

Она неожиданно разозлилась:

— Урод. Пошёл вон!

— Можешь обзывать меня как хочешь и дальше. Мне по барабану. У нас не может быть отношений. Ты понимаешь, что для меня это предательство? Понимаешь или нет? Хотя кому я это говорю! Я люблю другую и меня интрижки не интересуют. Когда-нибудь ты полюбишь по-настоящему и поймёшь, о чём я сейчас тебе говорю. Полюбишь — поймёшь!

— Ты дурак? Или прикидываешься? Ты даже допустить не можешь, что я тебя люблю?

— Когда это ты меня успела полюбить?

— Я не знаю! Мне кажется ещё в прошлой жизни. Хотя нет, не так. Я тебя всегда любила.

— Опять юлишь. Это обычная женская хитрость. Для тебя это просто каприз. Ты привыкла в своей жизни, что все потакают твоим капризам. Но я не игрушка. Меня нельзя сломать, починить и снова играться.

— Нет! — она буквально заорала вперемежку со взрыдом. — Получается, что ты можешь полюбить, а больше на всём белом свете никто не может? Я страдаю, понимаешь? Я не могу без тебя?

— Ты сама говорила, что всё это устроила только назло своему бывшему. Назло! Теперь получается, что ты назло ему втюрилась. Но я считаю, что нельзя полюбить назло, вопреки или по специальному заданию. Ты просто себя уговариваешь, что это так. Но на самом деле ты не любишь. Тебе просто кажется, что это любовь. В лучшем случае — это влечение.

— По-твоему выходит, что есть критерии, по которым можно понять любовь это или нет?

— Да. Главный критерий истинной любви — это ты сам. Когда полюбишь, даже вопросы об этом не возникнут в твоей голове. Ты просто улетишь, пропадёшь, растаешь. Ты просто будешь любить человека и ежедневно, ежечасно, ежесекундно думать только о нём.

— Я о тебе только и думаю.

— Пусть так. Но проблема в том, что я думаю о другой. Как я могу ласкать тебя, а думать о другой? Это извращение. А я не хочу потом себя ненавидеть и считать извращенцем, вспоминая твои объятия.

— Офигеть! Лемешев, или я настолько не в твоём вкусе, или ты просто гнусный урод.

— Я человек, достойный в данном случае уважения. Вновь скажу: полюбишь — поймёшь. Или ты не хочешь, чтобы тебя кто-нибудь так любил? Любил по-настоящему. Любил, отказываясь от сексуальной красавицы, с которой оказался наедине на необитаемом острове?

— Хочу. Но в данном случае ты всё равно не прав.

— В чём я не прав?

— Ты отталкиваешь меня, а твоя Жанночка ложится каждую ночь в кровать с другим. Ты ей верен, как последний обалдуй, а она плевала на тебя. Разве это любовь?

Так. Меня это уже достало. Опять она про Жанну. Про Жанну. Я буквально вцепился в Виолу:

— Говори, давай!

— Чего?

— Кто тебе рассказал про Жанну?

— Поцелуй, тогда скажу!

— А если я тебя ударю?

— Если ударишь, то никогда не услышишь ответа на свой вопрос.

Женщины, женщины! Чтобы вас понять, надо стать женщиной. Мужчинам понять вашу суть, вашу логику — не дано природой.

— Хорошо, чёрт с тобой! Не буду допытываться. Мне от твоей информации ни холодно, ни жарко. Ты успокоилась?

— Допустим. И что?

— Я хочу рассказать тебе одну жизненную историю, чтобы провести параллель с твоим поведением. Давай присядем. Дать тебе водички?

— Дай, — смиренно кивнула Ви.

Я принёс в баклажке воды и дал ей напиться.

— Извини, но ты можешь одеться?

— Тебя заклинило? Не хочешь — не смотри. Я что, солнце заслоняю?

Я улыбнулся:

— Нет, но есть опасность, что ты снова на меня набросишься.

— Больно надо унижаться. Ну вот почему ко мне липнут одни уроды, — не дождавшись моего ответа, она примирительно сказала: — Ладно, рассказывай свою притчу.

Она оделась. Так-то лучше.

Хотя это никакая не притча, но мне хотелось высказаться:

— Как говорил мой отец: «Все кошки делятся на два класса: вездесущие и калоссальные». Одни везде писают, а другие ещё и какают. Но в нашей семье как-кто появилась киска Ириска, которая была душессальной. Не в «душу», а в «душе». Как только забывали закрыть душевую кабинку, она сразу туда. Раз-два и готово: и то, и другое. Как только не отучали! Брызгали всякими привлекающими и отталкивающими жидкостями, били, гладили, тыкали носом. Ничего не помогало. Лотков накупили — в каждом углу по лотку, а то и по два. Ходи в лоток, не хочу. И песочек пробовали, и наполнители разные. И бумажки, и тряпочки стелили. Ни в какую. Хочу в кабинку — и всё! Закроешь ванную комнату — сядет возле двери и будет орать до последнего. Если перетерпишь её нытьё — нагадит рядом с лотком, но не в него. Не мытьём, так катаньем. Ещё вернее: не саньём, так каканьем, но Ириска добилась своего.

— К чему ты мне это рассказываешь? — пожала плечами Ви.

— Ириска — девочка. Вас, женщин, объединяет вечное желание — стоять на своём. Вот хочется вам и ради этого вы готовы на всё: даже рисковать своим здоровьем. Только: вынь да положь. Сдохну, но добьюсь своего. Но ради чего всё это? Ради чего? На все мои доводы тебе откровенно плевать. И ты называешь всё это любовью? Ты упёрлась. Тебе хочется добиться своего. Но в конечном итоге, тебе очень хочется, чтобы я низко пал и изменил сам себе.

— Как это — «сам себе»?

— Так. Не притворяйся дурой. Ты поняла о чём я. Это не любовь! У тебя бзик, каприз, эгоизм. Тебе проще. Тебе некого и нечего терять. Так, почему бы не потрахаться? Хорошо же! А мне есть! Есть что терять. И в результате получится, что я сам себя изнутри дёгтем вымажу и буду до самых последних дней костить последними словами и ненавидеть. Да — ненавидеть. Но я этого не хочу. Не нужна мне интрижка. Да! — я уже орал во весь голос. — Ничего святого говорите нет? Есть только похоть и вседозволенность? Вот хрен вам!

Я сделал неприличный жест, ударив кулаком по локтевому суставу второй руки, и удалился.

После этого жаркого разговора мы опять разбежались в разные стороны и старались друг друга в упор не видеть.