Пролегомены эволюции. Меморандум бойцовой рыбки

Сен Сейно Весто

Рыбок вида Хаплохромис отличает то, что их мало заботит общественное мнение. Они замкнуты, любят конфликты и практически по любому аспекту мироустройства уже составили собственное мнение. Это не у всех вызывает энтузиазм, так как хорошо известно еще одно их качество: они всё всегда доводят до логического конца. И поскольку логику их понимает вообще мало кто, судьба эволюции вызывает серьезные опасения. Потому что именно она привлекла внимание одной из бойцовых рыбок.

Дизайнер обложки С. Весто

Иллюстратор С. Весто

© Сен Сейно Весто, 2023

© С. Весто, дизайн обложки, 2023

© С. Весто, иллюстрации, 2023

ISBN 978-5-4483-7589-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Любое использование текста, оформления книги — полностью или частично — возможно исключительно с письменного разрешения Автора. Нарушения преследуются в соответствии с законодательством и международными договорами. For information address: Copyright Office, the US Library of Congress.

© S. Vesto. 2009

© S. Vesto. graphics. 2009

TXu 1-647-222

TXu 1-870-830

TXu 2-100-174

the US Library of Congress

1223

Нет во Вселенной ничего более безвредного, чем здравый смысл. Но будь у эволюции ложка здравого смысла, они бы погибли обе.

— Избранные проекты мира: строительство руин. Руководство для чайников

1

Однажды в далеком-предалеком звездном скоплении жила бойцовая рыбка. Звали ее разными именами и названиями, иностранными, скучными, научными и непонятными, некоторые звали ее даже хаплохромисом многоцветным — за тонкость вкуса и чистоту красок. Но звать так ее решались немногие, а все звали только бойцовой рыбкой, даже кто ее никогда не видел. Просто так было короче. Все было у нее хорошо и все было как у людей и не было только одного: трудностей, которые нужно преодолевать. «Вот, — расстраивалась рыбка, — все люди как люди, что-то там все время преодолевают, какие-нибудь барьеры и неприятности — только у меня все не как у всех». Так сидела она, задумчиво глядя на стайки рыбок и как медленно двигаются по тонкому белому песку дна солнечные блики, и так проходили один день за другим и один год за следующим.

Но вот в какой-то из дней в пределах лазурных территорий актиний и кораллов, прямо над любимой норкой хаплохромиса, медленно изгибаясь и не спеша, прошла большая темная тень, не то акула, не то даже вовсе касатка, — как неторопливый провозвестник вечного возращения и напоминания о том, что где-то есть и другой мир, и он не так уж отсюда далеко.

«Ни хрена себе, — флегматично подумала бойцовая рыбка, задрав голову наблюдая за передвижениями тени у себя над головой. — Я тоже такое хочу. Как к себе домой…»

На самом деле у хаплохромиса тоже имелись в жизни свои проблемы, и они часто становились проблемами окружающих. Дело в том, что, как принято было считать, коралловые рыбки были разноцветными не просто так, а с научным смыслом, чтобы видно было далеко и хорошо — чтобы другие особи своего вида, случайно проплывавшие неподалеку, понимали: вот здесь одна территория, вот там другая. Считалось даже, что территориальные окраски коралловых рыбок вывешивались только для своих: другие представители могли их во внимание не принимать вовсе. Что они и делали. И совершенно напрасно.

Еще говорили, что с точки зрения сосуществования видов те самые представители как бы должны были интересовать рыбку не больше, чем, скажем, камушки на белом песке или пустые ракушки. Но имея о сравнительной этологии лишь достаточно поверхностное и общее представление, бойцовая рыбка ничего об этом законе не знала и делала что хотела. Чем и объяснялись те трудности, которые она создавала другим, осложняя жизнь себе и немногочисленным соседям. В спину ее звали норкой, у которой не все дома. Впрочем, Хаплохромиса это тоже трогало мало.

В общем, окружающий его норку мир положительно был не в его вкусе. Сказать иначе, он ему не нравился, включая вкус того, кто всем этим до него занимался. И тогда он решил поменять все на что-то другое — убрать, как убирают не очень удачный эскиз, и нарисовать все заново, вместе с норкой, лагуной и остальным мирозданием — поменять на что-нибудь, что будет радовать глаз больше. Сколько себя коралловая лагуна помнила, Хаплохромис всегда считал себя экспертом по части вкуса в эстетике, и это для окружающего мира служило постоянным поводом для беспокойства.

«Эта бойцовая рыбка — просто надругательство над здравым смыслом, — убежденно рассказывал один жирный карась одному случайно проплывавшему мимо якорю. — Иногда просто опускаются руки. Кидается на все, что проплывает мимо. Теперь вот ей эволюция поперек дороги встала».

«И что мне теперь прикажете делать? — желчно спрашивал якорь. — Покончить жизнь самоубийством?»

«Я понимаю ваш сарказм, — вдумчиво отвечал карась. — Не вы первый. А потом начинают заламывать руки. Хотите один бесплатный совет? Не надо резких движений. В нем очень сильно развит инстинкт хищника. Я кое-что в этой жизни повидал, поверьте на слово: не надо ненужных движений. Вообще не надо торопить события…»

«Но я не могу тут всю жизнь просидеть у вас на попе, — раздраженно говорил якорь. — И потом. Это что-то неслыханное! Я сколько плаваю — нигде с таким не сталкивался…»

Карась примирительно качал головой, глядя понимающе и с сочувствием.

«Хороший вы мой, поверьте на слово: чем раньше вы примиритесь с неизбежным — тем меньше он вас поимеет. Мы все через это прошли. Доверьтесь мне: я кое-что понимаю в этой жизни. — Опытным путем выведенная зависимость наполняла жизнь новым смыслом. Там, где можно, карась следовал лучшим из своих побуждений. — Самообладание — вот то, что вам сможет помочь. Чем раньше вы остановитесь, тем лучше будете выглядеть». — Наученный жизненным опытом, он не хотел другим повторения своих ошибок.

Якорь чудовищным усилием воли подавил новый прилив раздражения, вместе с тем, явно предпочитая оставаться при своем мнении.

«Мне это не нравится», — честно предупредил он.

Карась не выглядел удивленным.

«Вы не первый, от кого я это слышу. Вы когда нас покидаете?» — поинтересовался он вдруг озабоченным тоном.

Якорь кисло сморщился.

«Как господь призовет…»

Карась глядел, ожидая продолжения.

«А если точнее?»

«А если точнее, то как там наверху что-то кому-то в голову ударит — так сразу…»

«Я-асно… — с сочувствием протянул карась. — Не в курсе, значит. Не знаете».

«А и никто не может понять», — отвечал якорь. Он явно собирался добавить что-то еще, но словно бы в конце концов передумал. Якорь глядел, переживая противоречивые чувства.

Он выглядел заметно расстроенным.

«Сколько я на этом треклятом свете живу, — сообщил он карасю, конфиденциально понизив голос, — не могу уловить до конца логики. Иногда, верите, близок к отчаянию, готов к любым крайностям. Думаешь грешным делом, а может, ее вообще нет? Этой логики, а? Вроде уж и выстроил все и все построил и собрал свидетельства очевидцев — р-раз… и нету». Якорь звонко ударил по ладони тыльной стороной другой руки.

Карась смотрел, сочувственно кивая в такт словам собеседника.

«Ой, ну что же это за жизнь такой, а!..» — с сердцем вскричал якорь.

«Может, вы пойдете куда-нибудь в другое место орать прямо над душой», — раздался откуда-то снизу грубый мужской голос.

Опустив взгляды, карась с якорем рассеянно смотрели на поверхность дна, тронутую одинаковыми песочными гребешками, но ничего не нашли.

«Между нами, — заметил карась, понизив голос. — Существует мнение, что все это… — Он обвел глазами толщи голубой воды, пронизанные размытыми солнечными лучами, где малолетние сарганы уже гонялись за кем-то с раннего утра, — …в скором времени ожидает изменения. Я бы даже сказал, существенные изменения». — Он чуть приподнял брови, многозначительно поджав губы.

Якорь терпеливо слушал.

Карась окинул собеседника изучающим взглядом.

«Полагаю, вы к нам надолго», — сказал он.

«Вряд ли, — отвечал якорь, побледнев. — У нас только кратковременное разрешение на пребывание».

Карась задумчиво покивал. Тема была непопулярна.

«В таком вот ключе», — произнес он.

Якорь без особого интереса глядел по сторонам.

«Все-таки кое-что меняется, — сказал жирный карась, проследив за его взглядом. — Жизнь не стоит на месте».

«У вас стало больше места», — ответил якорь деликатно.

«Больше места, больше жизни, — поддержал карась. — Теперь вот бойцовая рыбка решила эволюционный процесс остановить. Видите ли, он ей не нравится. Оскорбляет рост эстетического чувства».

«Что сделать?» — недоверчиво склонил одно ухо якорь.

«Ужасно, правда? — ответил карась. — У нас тоже все в шоке. Уж на что был коралловый абу-дефдуф — не к обеду будет сказано… П-тьффу, прости господи… Злобный аспид — так он, верите, и его съел! Ничего святого у него нету…»

Жирный карась невесело усмехнулся.

— Был даже один случай… У нас не жизнь — анекдот. Тут до сих пор не все решаются вспоминать вслух. Идет, значит, по своим делам барракуда. Ну, знаете, как она идет, и какие у нее дела — тоже все знают. Идет, в общем, идет — бам! На горизонте видит что-то, что до нее никто еще не успел съесть. Видит: лежит на дне тень, а у тени рыбка. Сидит, никого не трогает — думает. Смотрит куда-то наверх, смотрит куда-то вниз — и одна, как смысл жизни. Никого на парсек вокруг до самых шельфов, кроме какой-то случайной касатки на вольных хлебах. Ни одной живой души, можете представить? Что-то неслыханное. У барракуды, конечно, челюсть вниз — глаза наверх. Ну, дура дурой, человек действия, сразу — непосредственно к сути дела. Давайте вначале съедим. Значит, сидит прямо по курсу объект приложения сил и желудка и ничего вокруг не замечает. И о чем думает — непонятно. Ни тебе мало-мальски серьезного укрытия рядом, ни тебе крыши, я не знаю… В общем, затаенный взор к небесам и глубинам философии и бытия. Барракуда, понятно, тут же со всех стапелей и сразу за стол. Ну, все наслышаны, какой у нее по утрам аппетит, да ниспошлет ей небо чем-нибудь подавиться, прости господи… Так вот. А когда барракуду, это самое, по-настоящему прижмет, так у нее теряется последнее чувство меры. Нет невозможного и нет непреодолимых расстояний — идет без тормозов, не оборачиваясь на последствия. Летит, значит, и вдруг видит, что рыбка, оказывается, там не простая, а, как вдруг выясняется, бойцовая. Можете представить ее чувства? И остановиться уже нельзя — не те скорости, да и не предусмотрены у барракуды тормоза на такие случаи жизни. Что делать? И встать нельзя, и вешалкой уже не прикинуться, и даже извинений не принести — знаете ведь, как у нее: челюсть до земли и все намерения наружу, и глаза что задница, ну что ты будешь делать… Безвыходный случай. Ни туда — ни сюда. И тогда барракуда, даром что болван, что делает: со всех ног и с теми же самыми разинутыми намерениями проносится мимо и на сумасшедшей скорости въезжает в самца касатки, который, как специально, как раз проходил общим фоном, мирно завтракая. Всё цивилизованно, неторопливо, никого не трогая… Это раз увидеть — больше ничего не надо. Стоит один — напротив стоит другой. Один смотрит — и другой смотрит. Касат этот даже жевать перестал, у барракуды аппетит тоже уже прошел. Теперь касатик что предпринимает: медленно так, с недоумением приподнимает брови и говорит: «Не понял».

Не понял он, понимаешь? И объяснить некому. А народ ведь тут у нас сам знаешь какой. Запах неприятностей чувствует на год вперед, особенно чужих. Вокруг уже масса желающих: все уже удобно устраиваются, кто счастливо облизывается, кто собирает деньги. И ведь что во всей истории самое интересное — поведение бойцовой рыбки. Хаплохромис, герой с того света, постоял так, посидел, посмотрел через плечо — и, ни слова не говоря, не обернувшись, снимается и отбывает в неизвестном направлении. Шумно стало. Могу поклясться: не иначе как опять пялиться наверх, мыслить и созерцать. Сосуд самообладания. В таком вот виде. За него тут, понимаешь, кровь проливают…

Карась помолчал, задумчиво пожевав губами.

— Вот так и живем, — заключил он.