Иосиф и Сталина

Семён Ходоров

В день смерти Сталина в семье доктора Перельман родились тройняшки. Двоих их них, брата и сестру, назвали по имени и фамилии советского вождя: Иосифом и Сталиной. У каждого из них присутствует свой неповторимый, порой сложный и скорбный, а иногда непритязательный и радостный маршрут собственной биографии. Так сложилось, что она начинается в приволжском городе Казани, а своё 55-летие они празднуют: Иосиф в американском Бостоне, а Сталина в небошльшом израильском городке вблизи Тель-Авива.

Часть 2

Иосиф Маркович

Глава 4

Кругом одни чудеса

Иосиф Перельман не знал, что своим именем обязан бывшему советскому вождю Иосифу Сталину. Родители не то, чтобы хотели скрыть от него это. Причина была более банальной: им было стыдно признаться сыну, что он был назван в честь тирана, культ личности которого развенчал, ещё в 1956 году, тогдашний секретарь ЦК КПСС Никита Хрущёв.

Парадоксально, что всё связанное с именными метаморфозами Иосифа Джугашвили (подлинная фамилия Сталина) преследовало Иосифа Перельмана в его ученическое бытие. Всем известно, что в школьной жизни редко кто не удостаивается клички. Они бывали смешные, обидные или просто никакие. Вот таким никаким прозвищем и обозвали Иосифа, наградив его обидным именем «гуталин». А всё из-за того, что он, в отличие от своих одноклассников, регулярно чистил свою обувь одноименным кремом и, к тому же, почему-то вместо слово «хорошо», употреблял немецкое «гут», созвучное современному «Окей». Однако немногие знали, что такой же кличкой, может быть потому, что был сыном сапожника, был награждён и Иосиф Виссарионович Сталин. Не знал это и Иосиф Перельман. Никто не говорил ему, что была даже воровская песня с крамольным текстом: «В кремлёвском зале музыка играет, благоухает ландыш и жасмин, а за столом Россию пропивает пахан Советов, Иоська Гуталин». Это сегодня известно, что, не будучи наделённый алкогольными пристрастиями, великий вождь, за которого шли на смерть бойцы Красной армии, Россию не пропивал, а планомерно и жестоко уничтожал. Всё это в никоей мере не касалось личности Иосифа Перельмана. Понятно, что он не употреблял спиртных напитков и никого и никогда не расстреливал. Более того, несмотря на иллюзорную общность с именем Сталина, он ненавидел его всеми фибрами своей легко ранимой души. Ведь, если даже ни от руки пресловутого вождя, то уж точно по его воле были расстреляны двое его дедушек.

Между тем, кадры школьной жизни Иосифа мелькали малозначимыми эпизодами, которые были наполнены рутинными уроками. В дополнение к ним, была ещё и вялотекущая пионерская атрибутика, плавно переходящая в шаблонный формат комсомольского бытия. Ни первое, ни второе, несмотря на парадно раздутую символику, ни в коей степени не привлекало Иосифа. Он никогда не причислялся к тем, кого сегодня называют «ботаниками», т.е. к скучным, занудливым и заученным школьникам. Но в тоже время всегда чётко знал, чем ему надлежит заниматься в будущей жизни. Когда 8 «б» класс, в котором он учился, писал сочинение на свободную тему, которую «русичка» расплывчато сформулировала не иначе, как «Моя профессия после окончания школы», он был единственный вразумительно и доказательно обосновавший целесообразность выбора своей специальности. Просто никто из писавших это сочинение, как и подавляющее большинство их сверстников, не задумывались или не хотели думать о том, что их ждёт. Ведь проектирование будущей профессии, прежде всего, предполагает постоянную будничную работу в выбранном направлении уже сегодня. Именно этого и не хватало отрокам, которые не относили себя к тем, кого завтра назовут «ботаниками».

Учительница русской литературы Фаина Борисовна, которую, вопреки её еврейской национальности, называли «русичкой», была поражена эпиграфом, выбранным Иосифом к своему сочинению. Он гласил: «Если вы хотите вести счастливую жизнь, вы должны быть привязаны к цели, а не к вещам». Далее на трёх страницах чернильного текста раскрывалось, что этой целью у Иосифа являлась профессия физика. На замечание Фаины Борисовны, что этот эпиграф является не просто вопиющей бессмыслицей, а просто какой-то немыслимой абракадаброй, Иосиф невозмутимо ответил:

— К сожалению, я не знаю, что такое абракадабра, такого слова мы с вами в русском языке просто не учили.

— Это слово, любезный, — отрубила преподавательница русской словесности, — означает не что иное, как абсурд.

— Не думаю, — смущённо промолвил Иосиф, — что слова гениального физика Альберта Эйнштейна являются какой-то нелепостью.

Пока ошеломлённая Фаина Борисовна торопливо протирала очки и медленно оседала на свой стул, расстроенный Иосиф добавил:

— Прошу прощения, что я по своей рассеянности забыл приписать фамилию основателя современной теоретической физики к своему эпиграфу.

— Ничего страшного, Иосиф, — виновато пробубнила учительница, — хочу только сказать, что за своё сочинение ты получил две оценки: по русскому языку — твёрдая двойка, а вот по русской литературе — железная пятёрка.

Она сконфуженно посмотрела на него и, уже обращаясь ко всему классу, поощряюще вставила:

— Несмотря на массу ошибок в тексте сочинения, Перельман является единственным, кому удалось убедительно доказать, почему он решил выбрать специальность физика.

Снова снисходительно взглянув на Иосифа, Фаина Борисовна продолжила:

— Если ты сумеешь исправить свои грамматические ошибки, я пошлю твоё сочинение на городскую олимпиаду по русской литературе.

— Исправить ошибки я сумею, — уткнувшись в учебник физики промямлил Иосиф, — а в вашей олимпиаде участвовать не буду.

— Это ещё почему, — возмутилась Фаина Борисовна, — это же честь не только для тебя, а и для всей школы.

— Да потому, — огрызнулся Иосиф, — что я не фанат русской литературы, а репутацию школы я постараюсь не осрамить на всесоюзной олимпиаде по физике, куда меня направили как одного из победителей республиканского состязания.

Иосиф не лгал, он и на самом деле насколько терпеть не мог гуманитарные науки, настолько обожал точные. В то время, как кумирами его сверстников были космонавт Юрий Гагарин, вратарь сборной по футболу Лев Яшин, ливерпульский ансамбль «Битлз"и незабываемые фильмы «Бриллиантовая рука» и «Кавказская пленница», его идолами были физики Альберт Эйнштейн, Лев Ландау, Исаак Ньютон и Галилео Галилей. Он сам не понимал, как смогло случиться, что не математика, не химия, а именно физическая наука заняла почти всё жизненное пространство, в котором он находился. Может быть, поэтому он и появился в стенах Московского физико-технического института (МФТИ), где проходила Всесоюзная олимпиада по физике. Может быть, поэтому он и оказался там представителем Татарской автономной республики, предварительно став победителем районных, городских и республиканских олимпиад.

Вся семья в полном составе провожала Иосифа в столицу. Мама Соня и сестричка Сталина пустили даже, далеко не скупые, женские слёзы. Да и было от чего. Это не были слёзы радости, это была печаль расставания. Ведь Иосиф впервые покидал родные пенаты. Все волновались: как ему, 15-летнему юноше, будет там в многоликой и, может быть, не совсем безопасной советской столице, где ему надлежало провести три дня совсем одному.

Иосифа больше волновали не превратности московской круговерти, а модели задач на олимпиаде. Поэтому, большую часть полусуточного путешествия в плацкартном вагоне он не отрывал глаз от книги академика Ландау «Задачи теоретической физики». И это, несмотря на безудержное пение полупьяных солдат, едущих на «дембель» и на нескончаемый плач маленьких детишек, не желающих засыпать под стук вагонных колёс. Когда же он распластался на неудобной боковой верхней полке, в непродолжительном коротком сне ему грезились траектории «квантовых фотомагнитных осцилляций», открытых академиком Кикоиным.

Иосиф ещё не знал, что именно он, Исаак Константинович Кикоин, будет председателем оргкомитета олимпиады и именно он будет пожимать ему руку как одному из победителей этого необычного соревнования талантливых школьников. Казанского любителя физики в немалой степени смутило, что когда делали перекличку участников олимпиады, то большинство фамилий имели, не очень-то и форматные в стране Советов, окончания «ман», «штейн» и «берг». Ещё больше огорошило Иосифа, что в институтских коридорах под многими фотографиями ведущих профессоров были написаны фамилии с подобными концовками.

Увиденное Иосифом историк Максим Гаммал называл интересным и ярким феноменом массового участия евреев в науке. С одной стороны, «это восьмое чудо света» служило ксенофобским высказыванием, что мол именно евреи — самые мудрые и светлоголовые на свете. С другой стороны, по словам того же историка, это говорило о том, что якобы весь современный мир сконструирован евреями и именно это являлось источником антисемитской пропаганды. С, так сказать, третьей стороны, Иосиф не очень-то находился в теме, в которой красной нитью проходила мысль, что сегодня лиц еврейской национальности не спешат принимать в престижные институты страны. Современная советская власть без особых усилий сумела повернуть колесо, при котором его дедушки свободно поступали в любые университеты, в обратном направлении. Однако отголоски отмеченного, которые в той или иной степени обсуждались в семье, доходили и до его ушей. В то же время Иосиф, безудержно увлечённый физикой и математикой, не взял на себя труд заглянуть в Конституцию СССР. Если бы он пролистал 21-ую её главу, то наверняка обратил бы внимание, что там декларировалось равноправие граждан вне зависимости от расовой и национальной принадлежности. Вместе с тем, подрастающий отрок догадывался, что по отношению к советским иудеям процветала политика государственного антисемитизма. Иосиф не знал, что это называется столь высоким слогом, но чувствовал, что в верхних этажах власти к евреям относятся не совсем так, как записано в Конституции. Лишний раз это подтвердил, татарин по национальности, директор школы, когда перед отъездом в Москву мягко, почти по отечески, сказал ему:

— Послушай, Иосиф, тебе через полгода получать паспорт. Советую сменить фамилию Перельман на фамилию матери. Мне кажется, что Иосиф Уманский будет звучать красивее. Да и жить тебе станет намного легче.

Будущий физик догадался, конечно, о скрытом смысле, предлагаемой директором, аранжировки. Ничего не ответив на это, в тот момент он подумал про себя:

— Поменять фамилию означает предать отца, деда, которых я очень люблю и уважаю. Ни при каких обстоятельствах не буду делать этого.

Вряд ли подвергался сомнению тот факт, что с фамилией Перельман в Советском Союзе невозможно было стать не только министром, секретарём обкома партии и председателем горсовета, а и просто директором небольшого завода или научным сотрудником какой-нибудь лаборатории закрытого научно-исследовательского института. Однако, несмотря на эту реальность, через полгода после олимпиады Иосиф, в числе ещё четырёх человек из республики, был приглашён в Москву в физико-математическую школу-интернат, возглавляемую академиком Колмогоровым. Это было неординарное учебное заведение, где не могли помочь ни протекция, ни связи, ни взятки в виде денег или других услуг и ни изворотливость обойти что-либо обозначенное. Во главу угла ставились эрудиция, исключительные способности к точным наукам, нестандартное логическое мышление, склонность к анализу и тяготение к научно-исследовательской работе. Получалось, что Иосиф Перельман соответствовал всем перечисленным качествам.

Детище академика Колмогорова, физико-математическая школа-интернат, было задумана им как творческая школа. Главным здесь считалась стремление привить питомцам навыки самостоятельного научного мышления. В процессе обучения они вооружались всем необходимым для творческого восприятия как будущего университетского курса, так и для быстрого вхождения в самостоятельную научную работу. У обывателя словосочетание «школа-интернат» ассоциировалось как учебное заведение, в котором надлежит питаться и ночевать. По форме оно так и было, а вот содержание было необычным.

Иосифу импонировало, что уроки, в зависимости от модели их проведения, назывались лекциями, лабораторными занятиями или семинарами. Он был в восторге и от того, что занятия проводили доценты, профессора и даже академики, которые не просто снабжали их бездной необходимых знаний, а и учили, как ими распоряжаться на практике. Несмотря на то, что последнюю они по-философски называли критерием истины, упор обучения делался на теоретические аспекты математики и физики. Один из профессоров постоянно твердил им, что учёный может быть и лаборантом, а вот у лаборанта стать учёным-теоретиком нет никаких шансов.

Иосифа радовало, что преподаватели, в отличие от школьных учителей, не опускались до троекратного разжёвывания простых вещей, в то же время доступно и логично объясняя сложные атрибуты физической науки. Здесь учеников не вызывали к доске, не требовали дневников, не ругали за плохое поведение. Как по большому, так и по малому счёту в этом не было никакой необходимости. Ни у кого не возникало ни малейшей потребности шалить, баловаться, не слушать преподавателя и пропускать уроки. Да и, честно говоря, дурачеством, даже при желании, заниматься было некогда. Учебный день правильнее было назвать словом рабочий. Причём, он по интенсивности не делился на две части (школа и общежитие), а являлся плавным вливанием одной из них в другую. Требования к познанию обучаемого были не просто строгими, а, можно сказать, запредельными. Но именно это и превращало учеников в будущих светил отечественной физики.

Ещё очень нравилось Иосифу, что здесь их не делили на троечников, ударников и отличников. Он понимал, что в этом не было надобности, поскольку все они, примерно на одном качественном уровне, были обогащены текущими знаниями и одинаково страстно стремились к накоплению последующих. Ему было более, чем комфортно быть равным среди равных, имеющих глубинные задатки к накоплению сложных понятий теоретического познания. Иосиф не знал, что академик Колмогоров ставил этот факт одним из необходимых условий образования своей школы. В одном из своих писем домой на вопрос родных, как проходит процесс обучения в интернате, он чтобы «не растекаться мыслью по древу», в ответ привёл стихотворный опус, написанный одним из его одноклассников: «Задают нам очень мало, Что и говорить! Ну, подумаешь, английский, Взять и повторить. Ну, подумаешь, анализ, Надо подучить, Сделать семь задач каких-то, Быстро объяснить. Разобрать конспекты лекций, Выучить и знать, И матпрактикум сложнейший Выполнить и сдать. И по алгебре задачи — Просто чудеса! У меня на них уходит Только три часа. Приготовиться к контрольной, Физику решить, Сдать Зачёт, литературу Малость повторить. Разобрать, закончить, сверить, Прочитать, учить, Написать, перепроверить, Переповторить! Доказать, списать, запомнить, Съесть, перевести, Физикой себя заполнить, И с ума сойти!».

Этот нехитрый, не очень-то и совершенный с точки зрения высокой поэзии, опус вполне совершенно описывает напряжённый рабочий день обитателя московского физмат интерната. В более простой расшифровке он гласил, что учиться было до невозможности тяжело. Тем не менее, эти невозможности открывали Иосифу абсолютно новые возможности познавания мира как в его абстрактно физико-математическом понимании, так и в житейском восприятии. Он помнил одно из высказываний своего кумира Альберта Эйнштейна, что «есть только два способа прожить жизнь, первый — будто чудес не существует, второй — будто кругом одни чудеса». Понятно, что Иосиф выбрал для себя второй. Он не искал для себя диковинок и невидалей: они сами его находили в лабиринте запутанных математических формул и в, постоянно изменяющемся, калейдоскопе сложных физических метаморфоз. Иногда, когда усталость от всего этого буквально валила его с ног, он, тем не менее, продолжал работать, включая то, что современные далай-ламы называют подсознанием. Это, и в самом деле, была чудотворная медитация мозговых извилин, флюиды которых, несмотря на неимоверную усталость, проникали в суть физических явлений.

Глава 5

Первая любовь

Одним из чудес, предрекаемых Альбертом Эйнштейном, была, заставшая Иосифа врасплох, инверсия в обыденной жизни. Дело в том, что он всегда верил, что физической науке надо отдаваться полностью, не размениваясь на мелочи. Однако мелочи в одно, наверное, чудесное мгновение ворвались в жизнь Иосифа в очаровательном формате пола, который именуется противоположным. Его представляла привлекательная девушка Эльвира Баширова. Справедливости ради, эпитет «привлекательная» соответствовал бы реальности в любом случае, так как на их курсе были всего две девушки. Но её подруга Настя Козловская — низкорослая, толстая и близорукая, с линзовыми очками девушка явно не являлась символом девичьей красоты. Поэтому, именно Эльвира была единственной представительницей юной женственности в их интернате. Тем не менее, Иосиф усмотрел в ней только уникальную, не присущую женскому полу, способность решать чрезвычайно сложные теоретические дилеммы. Оказалось, что Эльвира не ограничила себя только паутиной различных физико-математических проблем. Причиной тому явился не кто иной, как сам Иосиф Перельман. Через некоторое время, когда их уже связывали узы взаимной притягательности, она призналась ему, что её покорила в нём острота ума и энциклопедичность его знаний. Но здесь она явно кривила душой, ведь этими качествами обладали, практически, все тридцать пять юношей, обучающиеся в интернате. На самом деле, в дополнение к отмеченному, её привлекла ещё и неотразимая наружность Иосифа. Он, действительно, отличался от своих товарищей высоким ростом и нежными чертами лица. Иосиф, всегда поглощённый в дебри точных наук, не замечал на себе призывных девичьих взглядов, обращённых к его привлекательной внешности со стороны подрастающего девичества. Синева его выразительных глаз, обрамляющих, хоть и длинный, но не лишённый греческого изящества, нос и брюнетная прядь густых волос придавала ему сумасшедший шарм, на который обращали внимание даже взрослые женщины. Но Иосифу была неведома его привлекательность. Но, если бы он и знал, то вероятность того, что он воспользуется этим приближалась к нулю.

Однако, вероятность события не всегда соответствует тому, что должно произойти в действительности. Так произошло и с Иосифом в один из зимних московских вечеров, когда в морозном воздухе кружились крупные снежинки, превращаясь в пушистый белый снег на мостовых и тротуарах. Он, поглощённый в свои научные думы, неторопливой походкой возвращался из библиотеки в общежитие. Математические формулы затмили причудливый иней на деревьях, серебристое покрытие уличных фонарей и лунную дорожку, которая стелилась по парковой аллее. Его совсем не волновала фееричность зимнего вечера и лиризм, царящий в природе. Он лихорадочно размышлял о том, что имел в виду Альберт Эйнштейн, когда пришёл к выводу о пространственном ограничении Вселенной при определённых условиях. По этому поводу Иосиф вспоминал слова великого физика, что «есть только две бесконечные вещи: Вселенная и глупость. Хотя насчёт Вселенной я не уверен». Получалось, что даже в этом остроумном приколе Эйнштейн не был убеждён в бескрайности мироздания.

— Какие же условия ограничения этой бескрайности? — мучал себя Иосиф, рисуя в своём воображении различные космогонические схемы и стараясь придать им вид формул.

Его «вселенскую медитацию» неожиданно прервал стук, упавшего перед ним, предмета. При более внимательном рассмотрении это оказались, лежащие на снегу, три книги. Когда Иосиф нагнулся, чтобы поднять этот, как ему показалось позже, небесный подарок, он увидел, что все они относятся к математической науке. Первая книга называлась «Высшая математика и её приложения к физике», написал её член-корреспондент Академии наук, профессор Яков Борисович Зельдович. Автором второй под заголовком «Метод математической индукции» являлся кандидат физико-математических наук Илья Самуилович Соминский, а третью книгу с названием «Неэлементарные задачи математики в элементарном изложении» сотворили профессора-близнецы Исаак Моисеевич и Акива Моисеевич Яглом. Иосиф сначала обратил внимание, что все, валявшиеся на снегу, книги были созданы советскими иудеями и лишь потом заметил, что они имеют отношение не к физике, а к математике. Он, ещё не успевший после своих мысленных скитаний по галактике спуститься с небес на землю, счёл, лежащие на снегу, учебники каким-то вселенским предвестием в своих теоретических изысканиях. Поднимая их, он всё ещё продолжал думать о, придуманных им, полюсах Вселенной, ограничивающих её бесконечность. Однако в тоже мгновение его мысли буквально перерезал звонкий девичий смех и, донёсшаяся до его слуха, реплика:

— Спасибо, дружок, что спас математическую индукцию от проникновения в неё снежного покрова.

Нежное сопрано принадлежало лежащей на снегу его соученице Эльвире Башировой. Её коричневая шубка рельефно оттеняла белый сугроб, с которого она безуспешно пыталась выбраться.

— Как тебя в этот снежный нанос забросило? — участливо спросил Иосиф.

— Ты бы лучше помог девушке выбраться из него, — засмеялась Эльвира, — а то видишь ли учебники поднял, а меня значит оставляешь ночевать в снегу.

Он тут же озабоченно засуетился и попытался приподнять её за плечи. Однако его руки соскальзывали с промокшей шубы, не позволяя зацепиться им для упора. Тогда Эльвира, беспрерывно смеясь, протянула ему свои, втянутые в красные варежки, кисти рук. Когда же Иосиф с усилием потянул их на себя, она в ту же секунду рывком оторвалась от снега и, оказавшись вплотную к нему, обдала его своим горячим дыханием. Какое-то мгновение они, глаза в глаза, стояли, непроизвольно прижавшись друг к другу. Когда же он, испугавшись такого непредвиденного сближения, хотел оторваться от Эльвиры, она, привстав на цыпочки, повисла у него на шее. Тут же, не давая ему прийти в себя, она сначала несмело поцеловала его в щеку, а потом, расхрабрившись, накрыла его губы таким ошеломляющим безудержным поцелуем, что Иосиф почувствовал его проникновение буквально во все фибры своего тела. Не в силах оттолкнуть Эльвиру от себя, он в то же время не знал и не мог придумать, что ему делать в такой ситуации. Она же неистово продолжала целовать его с такой запальчивостью и страстью, как будто занималась этим всю жизнь.

Только потом Иосиф узнает, что падение Эльвиры в сугроб не было случайным, а, хорошо заранее продуманным, эпизодом с целью сблизиться с ним. Что же касается огнедышащего поцелуя, то это уже не было домашней заготовкой, а являлось подлинной импровизацией, идущей от тайников её, трепещущей в этот момент, души. Потом, когда они узнают друг друга поближе, Эльвира, не без доброго смеха, будет вспоминать, как Иосиф вместо того, чтобы хоть как-то ответить на её нежные притязания, стоял, как столб, засунув руки в карманы, словно ожидая, что последует дальше после поцелуя.

Но дальше ничего сногсшибательного не произошло. Осмелевшая Эльвира взяла его под руку и они, обоюдно делая вид, что не было этой поцелуйной вспышки, медленно брели по направлению к общежитию. На самом деле не только не произошло, а состоялось рождение взаимной любви двух юных и чистых сердец. Иосиф не хотел признаваться себе, что в момент, когда Эльвира целовала его, он не забыл о Вселенной, о которой думал до этого. Просто в этот момент она неожиданно расширила свои горизонты и замерцала по всей своей периферии яркими звёздочками, будоражащими его естество. Иосиф уже забыл, что искал в ней элементы какой-то ограниченности, которые прогнозировал учёный-физик. Теперь у него в мыслях вместо пышной седой шевелюры и умных глаз Альберта Эйнштейна возникало милое симпатичное личико и мягкие обволакивающие губы его однокашницы.

Последующие встречи Эльвиры и Иосифа не носили характер свиданий, когда влюблённый юноша под уличными часами ждёт свою любимую с букетом цветов. Юному физику, по правде говоря, и в голову не пришло бы дарить в заснеженную московскую зиму букет пылающих роз. Да и, по большому счёту, на них не было денег, которых итак едва хватало на жизненные необходимости. Максимум, что он мог выкроить из своего, более, чем скромного бюджета, это сводить Эльвиру в кинотеатр, покупая дешёвые билеты в последнем ряду, в котором, к тому же, можно было и беспрепятственно целоваться. Иногда у них получалось приобрести билеты на галёрку в один из московских театров.

Как-то, гуляя по центру Москвы, какой-то молодой человек, не дождавшись своей возлюбленной, отдал им безвозмездно билеты на концерт, знаменитого тогда, Аркадия Райкина. По окончанию представления в гардеробе какой-то импозантный мужчина, блистая очками в дорогой роговой оправе, почти во всеуслышание проговорил своей спутнице в белоснежной шубе:

— Прекрасное выступление у Аркадия Исааковича. Талантливый артист. Ничего не поделаешь, эта гнилая интеллигенция жидовской национальности умеет и в искусстве устраиваться.

Наверное все, кто толпился в радиусе десяти метров от театральной раздевалки, услышали антисемитскую реплику этого сомнительного интеллектуала. Но никому из них и в голову не пришло встать на защиту, уважаемого многими, актёра. Поэтому, прозвучавший в тишине, тонкий голос Эльвиры вызвал лёгкое замешательство в толпе сценических ценителей. Она, без всякого стеснения и замешательства, буквально выкрикнула:

— Эй ты, очкарик примитивный! Где тебя только учили цивилизованным манерам? Да и вообще, кто запустил такого расиста в храм Мельпомены? Гнилой интеллигент это не народный артист Аркадий Райкин, а ты, собственной персоной, который, похоже, не слышал о равноправии всех наций в СССР.

Персона в роговых очках не стала дожидаться дальнейшего развития событий. Бросив на произвол судьбы свою вальяжную даму, она, в срочном порядке, ретировалась из помещения театра.

Монолог Эльвиры чуть ли не парализовал сознание Иосифа. Её гневная тирада, которая как по форме, так и по содержанию, являлась отповедью антисемиту, показала его подругу смелым и непримиримым борцом за справедливость. Когда они вышли на улицу и прошли несколько десятков метров, Эльвира заскользила по обледеневшему тротуару и рухнула на, появившийся за вечер, снежный нанос. Иосиф хотел было протянуть ей руку, чтобы вызволить из белого сугроба, но она, гневно отвергая его помощь, сердито проворчала:

— Не надейся, на этот раз я не собираюсь целовать тебя. Не заслужил.

Потрясённый Иосиф так и застыл с протянутой рукой, не зная, что ответить рассерженной девушке. Эльвира же, отряхивая с шубы прилипший снег, раздражённо продолжила:

— Это же, кто из нас еврей, я или ты? Почему ты не вступился за свой народ?

Пристыженный Иосиф стоял, притаптывая ботинком свежевыпавший снежок, не зная, что ответить. Он пристально вглядывался в, покрасневшее от досады, лицо Эльвиры, полагая, что в данном случае молчание это то золото, которое не даст ему поссориться с любимой девушкой. Повздорить всё-таки пришлось, так как она со слезами на глазах запричитала:

— Ну, скажи, пожалуйста, что этому четырёхглазому пижону евреи плохого сделали? Что учебники по математике, по которым я учусь, написали евреи или что физики Эйнштейн и Ландау принадлежат к иудейскому сословию. Или, может быть, меня, татарку по национальности, должно угнетать, что среди моих соотечественников нет великих математиков?

— Эля, милая моя, — решился, наконец, вставить слово Иосиф, — успокойся. Ну что ты налетела на этого очкарика, как будто он выражает мнение всего народа.

— Всего, не всего, — разозлилась Эльвира, — а определённой части, да. Ведь, кроме меня, никто даже не подумал сделать ему замечание.

— Да, не заморачивайся, ты на этой ерунде, — перебил её Иосиф, — наша задача заниматься математикой и физикой, а не влезать в дебри национального вопроса.

— Вот из-за таких молчунов, как ты, — пылала гневом Эльвира, — в нашем государстве и возникают проблемы.

— После этих слов, — засмеялся Иосиф, — тебе, милая, прямая дорога в Совет Национальностей Верховного Совета. Вот там и скажешь, что самая красивая девушка на свете, мусульманка Эльвира Баширова обрушилась с резкой критикой на иудея Иосифа Перельмана.

— Но, несмотря на это, — прервала его подруга, — они продолжают любить друг друга.

С этими словами Эльвира прижалась к Иосифу, продолжая орошать своими слезами его мокрое пальто.

Иосиф никогда не думал, что у любимой физики может появиться соперница в лице, ставшей не менее любимой, соученицы с именем Эльвира. Он в самом парадоксальном сне не представлял, что девушку можно любить не менее, чем науку, но, однако, и не более. Отправляясь из Казани в Москву, юноша думал, что будет прикован исключительно к физике. По правде говоря, он знал и любил только двух представительниц противоположного пола: мамочку Соню и сестричку Сталину. В школе, в противовес своим сверстникам, он никогда не заглядывался на одноклассниц, не дёргал их за косички в раннем возрасте и не фантазировал, что творится под их одеждами в отрочестве. Откровенно говоря, видел свою сестричку нагой, только в колясочном младенчестве. Поэтому, мысленно не прикидывал, да и, по большому счёту, не стремился вообразить себе, как выглядят обнажённые девушки.

Но жизнь, как правило, строится не по надуманным коллизиям. На занятиях по математике и физике Иосиф стал испуганно замечать за собой, что часто перестаёт следить за мыслью лектора и отвлекается от логики построения и вывода математических формул. В это время он отгонял от себя мысли об Эльвире. Но они, отскакивая от, написанных на доске, интегральных выражений, бумерангом возвращались к нему в виде, не очень-то и одетой Эльвиры. Иосиф и не предполагал, что этот полуэротический фантом сегодняшним вечером обратится в реальное созерцание. Так сложилось, что они сидели у неё в комнате, совместно решая очередную головоломную задачу по математике. Пока Эльвира вписывала в тетрадь неровные строчки формул, Иосиф, наметив уже в уме схему решения, незаметно низвергал свой взгляд на, игриво выглядывающие из под халата, её обнажённые ноги. Однако это только казалось, что его взор был скрытный. Это не прошло мимо внимания подруги. Заметив это, она стремительно соскочила со стула и, по сути дела, одним рывком запрыгнула на колени Иосифа. Тот же, не ожидавший такой неистовости от девушки, погружённой, казалось бы, в трансцендентные уравнения, откинулся назад и почти прилёг на кровати, на краешке которой восседал. Когда же Эльвира обвила его шею и приблизила свои губы к его лицу, его тело внезапно охватил какой-то, неведомый ранее, трепещущий спазм и он нечленораздельно пробормотал:

— Эля, милая, ты с ума сошла, что ты делаешь, мы же занимаемся математикой?

— Как ты догадался назвать меня Элей, — прошептала она, не отрывая рук от его шеи, — меня ведь так только мама называет. Это, наверное, исходит у тебя от любви ко мне.

— Я про математику, — опешил Иосиф, — а ты про любовь.

— Ни математика, ни физика твоя в лес не убегут, — засмеялась Эльвира, целуя его поочерёдно в обе щёки.

— А вот ты, красивый мальчик, — продолжила она, — можешь от меня ускользнуть. Но тебе это вряд ли удастся.

Иосиф молчал не зная, что ответить, а Эльвира, прежде, чем приблизить свои уста к его губам, успела мягко проронить:

— С этой минуты, Ося, я твой оберег, я буду тебя оберегать, как от всяких напастей и невзгод, так и от домогательств других девушек.

Иосиф не знал, что её то ли испанское, то ли татарское имя означает как «способная оберегать и защищать». Но в данный момент ему явно было не до выяснения корней происхождения её имени. Да и что мог думать, неискушённый в любовных утехах, нецелованный юноша, когда пылкая девушка пытается, по возможности профессионально, прикоснуться к его губам. Дрожащему от возбуждения Иосифу казалось, что её пылкий поцелуй длился целую вечность. Он не отдавал себе отчёта, что готов был продлить эту вечность до скончания, неизвестно каких, веков. Когда же, задыхающаяся от горячности и воодушевления, Эльвира мягко отстранилась от него, он не придумал ничего лучшего, как не совсем внятно пробубнить:

— Эля, мне кажется, что я люблю тебя!

— Тебе кажется, — расхохоталась Эльвира, — или это на самом деле. А мне представлялось, что будущим физикам никогда ничего не мерещится и они точно знают, решат они проблему или нет, любят они или просто притворяются.

— Эля, милая, — покраснел Иосиф, — мне кажется, что я, действительно очень люблю тебя.

— Так, кажется, — расплылась в улыбке Эльвира, — или действительно. Мне же чудится, мой целомудренный мальчик, что ты совсем не умеешь целоваться. Но, ничего страшного, научимся. Это, как в математике, несходящиеся числовые ряды иногда приближаются к сходящимся.

Иосиф хотел было спросить, откуда у неё такие глубокие познания в «целовальной» науке. Но в этот момент незапертая дверь внезапно отворилась и на пороге показалась соседка по комнате Настя Козловская. Она окинула подозрительным взглядом соскочившую с кровати физико-математическую пару и грозно промолвила:

— Эльвира, душевая свободна, можешь идти мыться.

Мастерица нежных поцелуев, как ошпаренная схватила вафельное полотенце и, поманив пальцем Иосифа за собой, выскочила из комнаты. В коридоре, трижды оглянувшись, она чмокнула его в щеку и, схватив за руку, потащила в конец прохода между комнатами. Когда они добежали до душевой, Эльвира скороговоркой, тоном, не допускающим возражения, прошептала ему на ухо:

— Значит так, Осенька! Так сказать, не в службу, а в нашу нерушимую дружбу. Ты же знаешь, что в этом общежитии живут одни мальчишки, поэтому крючка в душевой сроду не было. Поэтому, пока я буду принимать водные процедуры, покарауль, чтобы никто туда не зашёл.

Иосиф хотел было сказать, что он не очень пригоден для охранных функции и что он для этой цели позовёт Настю. Однако Эльвира тут же схватила его за руку и чуть ли насильно втащила в предбанник. Не ожидая никаких отговорок, она мгновенно заскочила в комнатёнку, где на полутреснувший плиточный пол из поржавевшего душа стекала вода. На какое-то миг дверь душевой приоткрылась, и Эльвира бросила в руки остолбеневшего Иосифа свой халатик, трусики и лифчик со словами:

— Повесь, пожалуйста, на вешалку и стереги, чтоб никто не украл, в том числе и меня.

Лишь на мгновение Иосиф запечатлел в своём сознании контуры обнажённого девичьего тела. Поражённый от увиденного, юноша боялся самому себе признаться, что оно, это мгновение, было не просто чудным, а самым, что ни есть чудесным. В какие-то доли секунды он зафиксировал, скорее даже не глазами, а мозговым подсознанием обворожительную геометрию женской телесности. Он, даже самому себе, боялся признаться, что был готов созерцать этот обнажённый призрак длительное время. У взбудораженного Иосифа появилось вдруг непреодолимое желание рвануть ручку двери на себя и уже никогда её не закрывать.

Даже в обыденной жизни иногда случается, что желаемое в одночасье превращается в действительное. Трудно сказать, что произошло для исполнения этого желаемого на небесах, но вдруг из душевой, как пробка от шампанского, с криком:

— Мамочка, родная, спасите, я, как в Антарктиде, сейчас замёрзну и умру от холода! — выскочила абсолютно нагая Эльвира и повисла на шее Иосифа.

Она упёрлась своими маленькими упругими, чуть заострёнными, грудями в вырез его рубашки и жалобно простонала:

— Что же ты стоишь, как чурбан необтёсанный, согрей девушку!

Оторопевший Иосиф что было сил прижал Эльвиру к себе, её груди от этого сплюснулись ещё сильнее, и она на мгновение перестала дрожать, беспрерывно втягивая его губы в свои. Задыхающийся от затянувшегося поцелуя, он на секунду отстранился от неё, чтобы снять с вешалки халат и накинуть на, снова начавшую вздрагивать от холода, девушку. Когда Иосиф снова повернулся к ней, она уже стояла спиной к нему, скрестив руки на трепещущемся оголённом бюсте, с которого стекали крупные струйки воды. Он увидел две женские лопатки, слегка прикрытые чёрными блестящими волосами, изящный остов нежной спинки, плавно переходящий в привлекательные ягодицы с тонкой, почти воздушной складкой между ними. Эта потрясающая женская попа с притягивающей впадинкой между её округлыми половинками безмерно поразила помутневшее воображение Иосифа. Увиденное ошарашило его настолько, что он забыл набросить на мёрзнувшую Эльвиру халат, вычеркнул из памяти все постулаты Эйнштейна и, закрыв глаза, погрузился в какую-то чудодейственную нирвану. Вывел его из небытия еле слышный голосок подруги, который жалобно проскулил:

— Ося, я понимаю, что я тебе нравлюсь такой больше, чем в своей коричневой шубке. Но именно она мне сейчас не помешает.

Услышав её голос, Иосиф вздрогнул и повернулся к ней. При этом, ему пришлось вздрогнуть ещё раз. Его взгляду снова представился, поражающий любой плод фантазии, полностью голый шарообразный зад Эльвиры. Но на этот раз место, откуда росли её стройные ноги, обернулось к нему другой стороной, и он увидел между ними две складки, обрамлённые тёмным пушком. Подсмотренное заставило душевные силы покинуть Иосифа. Зато возбудились силы физические. Впервые в жизни он почувствовал себя не отроком, а мужчиной. Забыв обо всех правилах приличия, он бросился на мокрый пол и стал целовать обнажённые, ещё не высохшие, ноги. Постепенно, совершенно обезумевший от страсти, Иосиф приподнимал свои поцелуи всё выше, пока они не достигли вожделенного лобка. В первый раз в жизни у него сработало мужское начало и сработало так, что он был готов идти до конца. Не трудно предположить, чем бы это могло обернуться, если бы кто-то не постучал в дверь и голосом Насти не спросил:

— Эльвира всё в порядке? Что-то ты застряла там.

Просто счастье, что она не открыла дверь. Да и вообще в тот день фортуна была на стороне пары, ещё не выбравшейся из душевой. Если бы комендантша или кто-нибудь другой из начальства засекли бы их вместе в столь колоритном обличье, оба, без суда и следствия, вылетели бы из интерната. Немного растерянная Эльвира и пылающий багровыми пятнами на лице Иосиф, как две птички, выпорхнули из душевой и разбежались по своим комнатам.

На следующий день в обеденный перерыв они встретились в столовой. Как всегда, Эльвира заняла место для Иосифа и поджидала его. Через несколько минут и он с подносом, на котором дымился горячий борщ и красовались «хлебные», как их называли учащиеся, котлеты, подошёл к столу. Не успел её кавалер и поднести ложку ко рту, как она тут же, без всяких предисловий и недомолвок, игриво спросила:

— Ну, как тебе Ося мой вчерашний стриптиз? Понравился?

Её визави, как и следовало ожидать, тут же подавился, пролив себе на брюки фиолетовый свекольник.

— Ой, Осенька, — кокетливо сверкнула она глазами, — извини, что испортила тебе аппетит.

Наэлектризованный её шаловливыми флюидами, Иосиф не нашёл ничего лучшего, как пробормотать:

— Ничего ты не испортила, но обедать что-то действительно расхотелось.

Взглянув на озадаченного юношу, Эльвира, кокетливо улыбаясь, обнадеживающе проворковала:

— Да, не переживай ты так, милый! Через неделю у нас каникулы. У моих родителей дача в Боровецком лесу. Там нам уже никто не помешает, мы с тобой по-настоящему отдохнём, как от математики, так и от физики.

— Где находится этот Боровецкий лес, — заинтересовался Иосиф, отложив ложку от тарелки, — слышится заманчиво.

— Да это на берегу Камы, возле Набережных Челнов, — воодушевилась Эльвира, — в 200 километрах от Казани. Тебе понравится.

После этого разговора в столовой, ночное время у Иосифа превратилось в бесконечный сериал эротических сновидений, героями которых были он и Эльвира. Его мысли витали в дебрях таинственного леса, из которого они с подругой попадают в одну из комнат загородного дома, где всю ночь напролёт занимаются делами, не имеющими даже отдалённого отношения к физике и математике.

Однако реальная жизнь изобилует переменами декораций быстрее, чем в сериалах. Эльвира и Иосиф, действительно, приехали на каникулы в Казань. Но никакого леса, никакой дачи и никакой эротики не суждено было проявиться. И отнюдь не потому, что Эльвира кривила душой, предлагая эти прелести жизни своему возлюбленному. Если следовать хронологии развития дальнейших событий, то они выглядели следующим образом.

Буквально через день после приезда Иосиф пригласил Эльвиру к себе домой. В своих письмах с интерната он писал матери, с которой был больше откровенен, чем с отцом, что у него появилась фантастическая девушка, которую он очень любит. Мама Соня писала сыну в ответ, что ему всего 17 лет, что рано ещё влюбляться, что, одним словом, его посылали в Москву не жениться, а учиться. Она даже вспомнила в письме рассказ отца. Оказывается, один из его сокурсников, влюбившись в работницу ткацкой фабрики, бросил третий курс мединститута, приговаривая при этом:

— Если любовь мешает учёбе, так брось её, проклятую, эту учёбу.

В ответ Иосиф писал, что любовь и учёба это вещи дополняющие, а не взаимоисключающие друг друга. Соне не очень нравились такие высказывания сына, но, когда Эльвира переступила порог её дома, она тут же поняла, что из-за этой очаровательной девушки можно бросить не только учёбу. Отец Иосифа, доктор Марк Перельман, всегда подчёркивал, что своё мнение о женщине он выносит не по её внешнему виду, а только тогда, когда она начинает говорить. Он, конечно, имел в виду не скорость и не количество выскальзывающих слов из её рта, а их качественную составляющую. Но и в этом ракурсе Эльвира была неотразима. Соня заметила, каким радостным блеском очерчивались глаза Марка, когда он разговаривал с подругой сына. Сразу же стало ясно, что с ней есть о чём поговорить и что вышеуказанная составляющая была у неё на должном уровне.

Омрачила званый ужин у семьи Перельман лишь одна фраза, произнесённая Эльвирой. Когда кто-то за столом вспомнил, что сегодня рождество христово, она приподнялось со своего места и тихо, но внятно, произнесла:

— Я прошу прощения, но это ни ваш и ни мой праздник.

Отец Иосифа, хитро прищурив глаза, спросил:

— Почему не наш, понятно. А вот, почему не твой, Эльвирочка?

— Да потому, что мы все живём в дружной семье народов СССР, — потупив глаза в стол, ответила она. — По этой причине, приход в религиозные храмы не приветствуется. Это, во-первых. Во-вторых, я по национальности татарка, хотя в мечеть тоже не хожу, как, полагаю, и вы не посещаете синагогу.

Это высказывание Эльвиры произвело на Марка и Соню эффект бомбы, которая, несомненно, разорвалась, если бы она находилась в их доме. Причём не столько слова «семья народов», «синагога» и «мечеть», сколько её национальность — татарка. Потом родители скажут Иосифу, что в Эльвире им понравилось всё, абсолютно всё, кроме её национальности. Отец, поднимая большой палец вверх, назидательно произнёс:

— Послушай, сынок, Эльвира очень привлекательная девушка и есть за что любить её. Это видно даже невооружённым глазом.

— Нет, это ты послушай, папа, — рассердился Иосиф, — если ты дальше скажешь, что, однако есть и за что не любить её, то эта тирада не для моих ушей.

— Не любить её, — вступила в разговор мать, — можно только потому, что она не нашей веры.

— А я и не знал, мамочка — поддел её Иосиф, — что ты каждый день ходишь в синагогу вымаливать, не совершённые мною, грехи.

— Да и в чём, собственно, состоит мой грех, мамочка? — плаксиво вопросил её сын, — неужели в том, что я искренне, совершенно чисто, полюбил замечательную девушку.

Отец хотел было, что то возразить ему, но Иосиф, приложив свой палец к его губам, с жаром продолжил:

— Жаль, что вы не видели, как Эльвира дала отпор одному антисемиту, который обозвал Райкина словом жид. Досадно, что не слышали, как она налетела на меня, что я промолчал при оскорблении моего, как вы это называете, единоверца. А вы говорите — татарка. Да она, если хотите знать, больше еврейка, чем я — еврей.

На следующий день Иосиф был приглашён на ужин в семью Башировых. Стол ломился от яств татарской кухни. Эльвира с видимым удовольствием накладывала Иосифу в тарелки деликатесы, поясняя при этом, что есть что.

— Вот это отварное мясо с лапшой называется бешбармак, справа от тебя — очень вкусная лепёшка под именем кыстыбый, а слева, обязательно попробуй обалденный пирог — зур-бэлиш.

Но главным деликатесом в застолье был отец Эльвиры, Закир Ренатович Баширов. Если не с первой, то уже со второй минуты знакомства с ним, Иосифу казалось, что они знали друг друга много лет. Он ошибочно полагал, что глава семьи Башировых работает художественным руководителем театра или редактором журнала или газеты. На самом деле Закир Ренатович был профессором, имел учёную степень доктора технических наук и работал заведующим кафедрой мелиорации в сельскохозяйственном институте. Несмотря на учёные регалии, это был контактный, общительный и очень обаятельный мужчина. Похоже, что дочка унаследовала от отца как когнитивные способности, так и искусство ненавязчивого общения.

Ужин удался на славу и, когда Иосиф уже собирался уходить с гостеприимного дома Башировых, Эльвира приблизилась к отцу и, взяв его под руку, попросила:

— Папочка, дорогой, мне нужны ключи от дачи. Я обещала Иосифу, что мы здорово отдохнём там от наших праведных физико-математических трудов.

Закир Ренатович посмотрел на Эльвиру каким-то странным обескураженным взглядом и виноватым голосом промолвил:

— Не хотел тебе говорить, дочка, в присутствии этого приятного молодого человека, но так получилось, что нет у нас дачи, нет у меня работы, нет квартиры, где мы сидим и нет для нас города Казани.

— Что значит, нет, папочка, — забеспокоилась Эльвира, — тебя что в тюрьму посадили с конфискацией имущества или ты так неудачно пошутил.

Она глянула на, незаметно вытирающую слёзы, мать и решительно потребовала рассказать ей, что происходит в доме.

— Тут, доченька, такое дело, — нерешительно вымолвил отец, — что меня переводят на другую работу в город Ташкент на должность ректора института инженеров ирригации и механизации сельского хозяйства.

— Что значит переводят? — сквозь слёзы промолвила Эльвира, — ты что не мог отказаться?

— Значит не мог, доченька. Меня вызвал к себе министр и не попросил, а, по сути дела, приказал. Кроме всего, пойми милая, это огромное продвижение в должности, значительное увеличение зарплаты и повышение статуса. К тому же, нам выдают пятикомнатную квартиру в центре города и машину с персональным водителем.

В какой-то момент Иосиф сообразил, что вряд ли уместным ему будет оставаться при разговоре, касающегося только членов семьи. Он тепло попрощался с растерянными родителями, ободряюще кивнул Эльвире и поспешил ретироваться прочь. Уже на улице она догнала его и скороговоркой произнесла:

— Прости за непредвиденное. Жду тебя завтра в полдень в кафе «Сказка».

Однако, встреча в кафе с чудодейственным названием ничего волшебного не принесла. Иосиф сразу заметил в глазах подруги ещё невысохшие слёзы.

— Что-то случилось, Эля? Надеюсь, ничего непоправимого, — участливо спросил он.

— Ты почти угадал, — прошептала она, доставая носовой платок, — произошло необратимое, то что нельзя повернуть в обратную сторону.

Иосиф, поглаживая её руки, сострадательно смотрел на всхлипывающую подругу, терпеливо ожидая, что она скажет. Он не узнавал в ней задорную, динамичную, всегда воинственно настроенную девушку, какой видел её в обычном повседневье. Эльвира, судорожно проглатывая окончания слов, с трудом выдавливала из себя:

— Пропали дни, а может быть и ночи, которые я мечтала провести с тобой на даче. А ведь я столько думала об этом, мне даже по ночам снилось, как мы с тобой целуемся на берегу Камы.

Из соображений скромности Иосиф счёл нужным не рассказывать Эльвире, что после обещаний их времяпровождения на даче, оно грезилось ему не только ночами, а даже днём, затмевая при этом витиеватые ряды математических формул. Всматриваясь в потухшие глаза друга, огорчённая до крайности, Эльвира продолжила:

— Ты не понимаешь, Осенька, что пропали не только дни и ночи, рухнуло всё, всё полетело ко всем чертям…

— Ничего не понимаю, — отозвался Иосиф, целуя ей руки, — что рухнуло, что полетело и где они эти черти?

Эльвира, не стесняясь людей, заполнивших кафе, взгромоздилась ему на колени и не своим голосом запричитала:

— Отец мой сказал, что через две недели мы должны переехать в Ташкент, что при этом я прекращаю учёбу в интернате, что меня там ждут другие, задуманные им, проекты.

При этих словах Эльвиры у Иосифа внезапно закружилась голова. Впервые, в своей не очень продолжительной жизни, у него что-то скрючилось в области сердца и он вдруг почувствовал острую боль в таких местах, которые врачи не могут определить. Похоже, что это стонали тайники души, известные только неведомым субстанциям на краях Вселенной. Когда вдруг в пространном окне кафе в крупных хлопьях ниспадающего снега исчезли вдруг искрящиеся лучи янтарного солнца, он явственно понял, что старик Эйнштейн не ошибался в утверждении об ограниченности мироздания.

Это космическое запределье сузилось ещё больше, когда поезд медленно отходил от платформы казанского вокзала и заплаканная Эльвира надрывно кричала:

— Ещё встретимся! Я люблю тебя очень, люблю-ю-ю!

Глава 6

Высотка на Воробьёвых горах

Три года учёбы в интернате пролетели, как несколько мгновений. Одним из них, наверное, самым чудным являлось время, проведённое с Эльвирой. Все остальные были связаны с накоплением глубоких знаний по, уже не элементарным, математике и физике. Да и на самом деле в каждом отрицательном явлении всегда надо искать положительные моменты. Разлука с любимой девушкой больно ударила по душевному состоянию Иосифа. Однако, с другой стороны, совсем ненавязчиво заставило его с утроенной энергией вникать в тончайшие нюансы изучаемых наук. Все выпускные экзамены он сдал на отлично, что позволило ему беспрепятственно, минуя витиеватый путь конкурсных вступительных испытаний, поступить на физический факультет столичного университета.

Это было достижением не только научным, а и, в некоторой степени, социальным. Ведь, если бы он сдавал вступительные экзамены на общих основаниях, то факт его провала на них совсем не исключался из-за записи в пятой графе советского паспорта. Порукой тому было много еврейских фамилий, находившихся в списке, получивших неудовлетворительные оценки. Конечно, некорректно было бы думать, что все эти фамилии были внесены в этот список безосновательно. Однако, с большой долей вероятности, можно было предположить, что совсем немаленькая часть из них находилась там незаслуженно. На устных экзаменах к ним придирались, задавались, так называемые, «вопросы на засыпку», ответы на которые требовали долгих рассуждений и сложных расчётов. На некоторые из них было просто невозможно ответить, другие просто не имели правильного ответа. По всему получалось, что эти вопросы были нужны не для того, чтобы проверить знания студентов, а для отсеивания «неугодных», к которым понятно, по непонятной причине, относились евреи.

Академик Сахаров отмечал, что одну из предлагавшихся еврейским абитуриентам задач он сам решил с трудом в результате часовой работы в условиях тишины и покоя у себя дома, а у абитуриента было всего 20 минут во время экзамена при недоброжелательном экзаменаторе. При этом академик использовал свой значительный опыт в решении сложных математических проблем, а также большой запас, совсем не школьных, знаний.

Академик Игорь Шафаревич, говоря о таких приёмных экзаменах, писал, что на них, по сути дела, происходила борьба, война с подростками еврейской национальности, почти детьми. Им задавали бессмысленные или двусмысленные вопросы, сбивающие с толку. Трудно было не заметить, что поступающих для экзаменов делят на две группы, находящихся в разных аудиториях, причём из одной выходили со сплошными двойками, а из другой — с четвёрками и пятёрками. Понятно, что в первой находились абитуриенты-евреи.

Подтверждением этого является обширное исследование, выполненное отцом одного из абитуриентов. В нём изучались результаты поступления на мехмат выпускников нескольких московских школ с углублённым изучением физики и математики, которые традиционно давали МГУ заметную часть лучших студентов. Здесь они также распределялись на две группы. Первая из указанных групп состояла из поступающих, среди родителей, дедов и бабушек которых нет ни одного еврея. Вторая группа составлялась из выпускников еврейской национальности этих же школ. Приёмным экзаменам на мехмат подверглось 64 выпускника указанных школ: 49 поступающих из них составили первую группу, 15 — вторую. В списках принятых оказался 41 человек из первой группы и двое из второй. Причём принятая абитуриентка второй группы оказалась дочерью профессора мехмата, второй принятый абитуриент этой группы был сыном известного физика-теоретика. Похожая картина наблюдалась в Московском инженерно-физическом институте (МИФИ), где первая группа составила 54 человека, из которых принято 36, вторая группа — 29, из которых поступили только трое. А в Московском физико-техническом институте (МФТИ) — первая группа насчитывала 53 человека, из которых студентами стали 39, а вторая группа — 32 абитуриента дала четверых принятых.

Вряд ли такая статистика порадовала бы Иосифа. Ведь, несмотря на то, что он обладал прочными знаниями, вполне мог оказаться во второй группе среди «проваленных» непорядочными экзаменаторами. Нетрудно догадаться, что, если на его отце висело клеймо — сын «врага народа», то единственное, чем он провинился перед тем самым народом, что был сыном еврея.

Однако эти числовые данные не были известны Иосифу и он не находился среди абитуриентов, принимающих участие в конкурсе. Как бы там ни было, но выпускник физико-математического интерната Иосиф Перельман стал студентом физического факультета, как ему тогда казалось, самого лучшего университета в мире. Обрадованные родители, Марк и Соня, не верили своим глазам, когда сын предъявил им, ещё пахнувший типографской краской, студенческий билет Московского государственного университета.

Счастью Иосифа не было предела. С этим чувством он и переступил порог знаменитого учебного заведения. В первый же день учёбы он так спешил на первую лекцию, что на этом самом пороге главного корпуса сбил с ног пожилого седого мужчину. Когда Иосиф, с тысячами извинениями, приподнял его с пола, тот, отряхивая свой костюм от пыли, с виноватой улыбкой спросил:

— И куда вы так мчитесь, что академиков на ходу опрокидываете?

Растерянный Иосиф едва слышно пробормотал в ответ:

— Извините, товарищ академик, у меня первая лекция по математике в этом университете, мне никак нельзя опаздывать.

— Похоже, что мы с вами вместе опаздываем, — улыбнулся академик, — как раз я и читаю вам эту лекцию.

— Так что давайте знакомиться, — непринуждённо продолжил он, протягивая руку, — я ректор университета академик Петровский, а вы.

— А я, первокурсник Иосиф Перельман, — дрожащим голосом произнёс недавний абитуриент.

Когда он назвал свою, не очень форматную для этого храма науки, фамилию, ему подумалось, что вряд ли она произведёт на ректора неизгладимое впечатление. Он поймал на себе удивлённый взгляд академика, в котором, якобы, читалось:

— И как это, парень, я пропустил тебя в свои владения? Неувязочка какая-то приключилась.

Впрочем, Иосиф был никудышным читателем чужих мыслей. Да и откуда было ему знать, что когда в 1951 году вопрос о назначении Петровского рассматривался на заседании Политбюро ЦК КПСС, выяснилось, что он был беспартийный. Тогда Сталин спросил у членов Политбюро:

— Ну, а человек-то он наш?

Маленков ответил, что Петровский, несомненно, наш, советский человек. После чего Петровского утвердили на должность ректора. При этом Сталин обнадёжил всех, сказав:

— Всё равно он будет в нашей партии.

Но надежда Сталина не подтвердилась. Академик Петровский так и не подал заявление о вступлении в партию, несмотря на то, что более двадцати лет на посту ректора руководил МГУ. Не секрет, что партийная организация университета терпеть не могла академика Петровского, проводившего линию, противоположную той, на которую она опиралась. Это касалось также и политике проведения конкурсных экзаменов, вообще, и отношению к приёму в университет представителей еврейской национальности, в частности. Трудно сказать, как ректор, в этом отношении, проводил свои взгляды в жизнь. Однако академик Яков Григорьевич Синай, профессор МГУ, а потом профессор Принстонского университета вспоминал, что вступительный экзамен по математике при поступлении в Московский университет он не сдал по причинам, причастным к его анкете. Тогда ученики его деда, которые тогда работали в университете, пошли к ректору Петровскому. История умалчивает, как прошла процедура исправления результатов вступительного экзамена, но будущий академик, еврейский мальчик Яша, стал полноправным студентом МГУ.

Известный физик Юрий Черняк вспоминал, что история его жизни в МГУ тоже была связана с пятым пунктом советского паспорта. Началось с того, что, несмотря на отлично сданные экзамены, он не был зачислен на учёбу. С 1956 по 1967 год было короткое «окно», когда появилась небольшая квота по приёму евреев на вечернее отделение. Так Юрий стал студентом физического факультета. При этом у него появилась мысль окончить университет за три года. Будучи студентом первого курса, он на одни пятёрки сдал экзамены по математике и теоретической физики за пять семестров, только по истории КПСС была тройка. По настоянию ректора Петровского Юрия перевели на дневное отделение. Но радоваться было рано, декан факультета, большой антисемит, устроил ему ловушку: благодаря его козням, студент Черняк сдавал часть экзаменов после сессии. За это его исключили с нелепой формулировкой «академическая неуспеваемость». С дрожью в ногах он переступил порог кабинета ректора Петровского, которому рассказал о произошедшем. Посмотрев зачётку Юрия, академик рассвирепел и, схватив телефонную трубку, позвонил декану и тут же выпалил:

— Если бы у меня был такой студент, я бы каждое утро за ним посылал машину, а потом отвозил обратно. Я считал бы за честь иметь его на факультете, а вы его отчисляете за неуспеваемость.

Сомнительно, что тоже самое Политбюро ЦК, которое утвердило Петровского ректором, одобрило бы его за эти поступки.

В начале лекции академик Петровский, обращаясь к первокурсникам физического факультета, сказал:

— Вы никогда и нигде не встретите столько талантливых людей на одном квадратном метре площади, как в МГУ.

Академик был абсолютно прав. Это касалось, может быть не совсем в равной степени, как преподавателей, так и студентов.

— Чем МГУ отличается от других вузов? — как бы сам себя спросил ректор.

— Только коллективом, — ответил он уже студентам. — Ведь язык науки один и тот же во всём мире, а вот диалекты разные. Ведь университет — это, прежде всего, люди в данный момент времени. У нас же собрались такие люди, которые понимают свою задачу. Мы обучаем студентов по своим собственным стандартам и стандарты эти очень высокие.

Только потом Иосиф поймёт, что перед студентами ставились вовсе непростые задачи. Вместе с тем, давались большие возможности, в соответствии с которыми каждый мог реализовать себя в выбранной области физической науки. Однако поначалу необходимо было срочно войти в этот непростой и тернистый, но в тоже время захватывающий ритм студенческой жизни. Несмотря на то, что Иосиф прошёл горнило интерната, нелегко было окунуться в научное многообразие изучаемых предметов. Его просто поглотил настоящий калейдоскоп теоретических лекции и практических семинаров, нескончаемая круговерть различных коллоквиумов и лабораторных занятий, сложные курсовые проекты и рефераты по различной тематике. Хотелось успеть проработать все установки наставников, разобраться в хитросплетениях задаваемых задач и поучаствовать в исследованиях, предлагаемых преподавателями. Самым увлекательным в дальнейшем обучении для Иосифа, пожалуй, была возможность поработать, так сказать, на переднем крае науки и приложить свои наработки в процессе экспериментального подтверждения новых теоретических идей и гипотез. От всего этого кружилась голова, иногда подгибались ноги и слегка дрожали руки, но это было высшим мерилом счастья, которое он получал в университете.

Когда между парами занятий выдавалось свободное окно, Иосиф бродил по запутанным коридорам высотного здания университета. В этом хаотичном перемещении по практически необозримой топологии главного корпуса, он находил какой-то, никому непонятный, блаженный восторг. Да и, по правде говоря, было, чем восхищаться. Так называемая сталинская высотка на Воробьёвых горах была всего на год старше Иосифа. В те годы это было самое высокое здание в Европе. Ни птицы, ни люди ничего подобного в Москве никогда не видели. Иосиф не знал, что если бы он сумел обойти все многокилометровые коридоры этого здания, то увидел бы по его сторонам 50 тысяч помещений, которые достигали на 32 этаже высоту 180 метров. Многие профессора университета утверждали, что, возможно, благодаря этому уникальному зданию, страна заняла лидирующие позиции в науке и в образовании.

Несколько меньший, а точнее, никакой восторг не вызывало у Иосифа общежитие. Когда он впервые переступил его казённый порог, уже при входе ему бросилось в глаза нечто похожее на афишу. Она совсем не являла собой анонс какого-то будущего мероприятия, скорее это была некая таблица запретов, в которой рефреном шла строка «не должен». Это был, по сути дела, нелепый припев к грустной песне, посреди которой были угрожающие слова: студент не должен являться в общежитие позднее 22.00, не должен появляться в нетрезвом виде, не должен курить в комнате и в коридоре, не должен приводить к себе в комнату девушек (парней) и т. д. и т. п.

В комнате с Иосифом жили ещё два парня. Один из них, Володя Великанов из древнего города Мурома, когда впервые вошёл в каптёрку (так он по армейскому сленгу назвал их жилое помещение), вместо приветствия приклеил на задней стороне двери свой анонс, который он назвал заповедями для проживающих. Эти предписания, заимствованные им, по его признанию, со стен общежития космонавтов, гласили следующее.

1. Биоритмы у всех разные. «Жаворонки» в 6 утра уже на ногах, «голуби» просыпаются в 8 часов, а «совы» могут спать до обеда. Поэтому старайтесь не шуметь ночью и рано утром.

2. Опасайся уродливости бытия. Встал с постели — прибери вокруг себя. Поел, попил — вымой посуду.

3. Постучи в дверь, в том числе и в свою, неизвестно, чем в данный момент занимается твой сосед.

4. Лучше заниматься образованием или наукой не в комнате, а в библиотеке.

5. Будь открытым и коммуникабельным.

6. Будь толерантным, ведь общежитие это весь мир в миниатюре.

7. Готовить — дешевле по деньгам и для здоровья. Это лучше, чем есть всякую дрянь в общепите.

Выполнение предписаний, вывешенных при входе, было для Иосифа совсем не обременительно, поскольку он в жизни не выкурил ни одной сигареты, вкус спиртных напитков был ему малоизвестен, а мысль заводить чужих девушек в комнату ему даже в голову не приходила. Зато заповедям Володи Великанова он пользовался неукоснительно. С ними, и в самом деле, жить было легче. К тому же, несмотря, что Володя из Мурома своим могучим телосложением был похож на богатыря Илью Муромца, он отличался невиданным добродушием и покладистым нравом. Третьим соседом оказался не очень разговорчивый, но очень серьёзный Толик Титаренко из украинского города Львов. Так сложилось, что именно эта троица получит красные дипломы с отличием по окончанию университета. Вполне возможно, что в немалой степени этому способствовало и выполнение ими всех заповедей совместного проживания. Но, разумеется, в намного большей степени это произошло потому, что Толик прикрепил к каждой их двух, свободных от окна и входной двери, стенок две красивые картонки. На одной из них было написано: «Ввиду краткости нашей жизни мы не можем позволить себе роскошь заниматься вопросами, не обещающими новых результатов», на другой: «Из ничего — ничего и проистекает». Обе цитаты принадлежали любимцу Анатолия, величайшему физику нашей эпохи Льву Ландау. Поскольку кумиром Иосифа был Альберт Эйнштейн, то Владимиру не оставалось ничего другого, как считать своими идолами и того, и другого. Вполне уместно предположить, что именно они и стимулировали эту троицу стать настоящими физиками и сформировали из них блестящих учёных в будущем.

Володя Великанов, кроме физики, очень любил футбол, причём не столько играть, сколько ходить на стадион. Вместе с тем, деньги на посещение стадиона, чтобы посмотреть игру любимой команды «Спартак», были далеко не всегда. Поэтому, ему часто приходилось слушать трансляцию матчей голосами, любимого футбольными фанатами, диктора Вадима Синявского. Придя как-то с футбольной биржи, Володя, решив повеселить друзей, рассказал им анекдот: возвращались как-то известный диктор радио Юрий Левитан и спортивный комментатор Вадим Синявский после работы домой и разговорились о том, что их относят к числу самых известных в стране людей.

— Давай проверим, — предложил Синявский.

Они зашли во двор, где ребята гоняли футбольный мяч. На вопрос:

— Ребята, угадайте, кто мы такие? — последовал однозначный ответ, — Жиды!

Вместо ожидаемого смеха, Толик за спиной Иосифа покрутил пальцем у виска, показывая другой рукой на соседа. Володя ещё не успел сообразить, что к чему, как Иосиф, резко повернувшись к нему, громогласно, чуть ли не по слогам, отчеканил:

— Тебе не кажется, не совсем уважаемый приятель, что за такие анекдоты морду бьют.

Пока абориген Мурома соображал, как его тщедушный сосед по каптёрке собирается хлестать его по физиономии, Иосиф, размахивая руками, прокричал:

— В таком случае, если тебя на лекции спросят, кто такие, Эйнштейн и Ландау, предлагаю тебе тоже раскатисто, чтоб все слышали, заявить:

— Жиды!

У Владимира на глазах выступили слёзы, он приблизился почти вплотную к Иосифу и чуть слышно промолвил:

— Прошу тебя, бей, бей, как можно сильнее! Заслужил! Только помни, сорвалось с языка. Не хотел обидеть ни тебя, ни тем более великих физиков, в которых, поверь, я души не чаю.

Вечером, несмотря на запрет, он притащил купленную на последние деньги четвертушку водки и водрузил её на стол вместе с несколькими солёными огурцами, чёрным хлебом и кусочками сала. Перехватив недоумённый взгляд сожителей, он не очень внятно пробормотал:

— Так получилось, что я нарушил толерантность, которая обозначена в заповедях, лично мною вывешенных на двери. Прошу меня простить, клянусь, что больше такое не повторится.

— А причём здесь водка, — мрачно спросил Толик.

— Просто я хотел бы, — плаксиво промямлил Володя, — чтобы мы, в знак моей клятвы, выпили за наше русско-украинско-еврейское содружество не только во время учёбы, а и крепили его в течение всей жизни.

Приятели, будучи не в силах отклонить столь торжественный тост, закашлявшись, пригубили водочный напиток. Почти полная четвертушка ещё долго лежала в шкафу, пока не была использована на компрессы в медицинских целях.

Что же касается Володи Великанова, то буквально через несколько месяцев он полностью реабилитировал себя перед Иосифом, когда отработанным боксёрским ударом сбил с ног старшекурсника. На заседании комсомольского бюро факультета Владимиру хотели вынести строгий выговор. Однако, когда он гневно проронил секретарю бюро:

— А ты бы не сделал тоже самое, когда студент, получивший двойку на экзамене, обозвал профессора Шварцмана «жидом пархатым».

Поскольку рассмотрение персонального дела комсомольца Владимира Великанова получило широкую огласку на факультете, то оно автоматически перешло на осуждение студента, оскорбившего профессора. Принцип пролетарского интернационализма в данном случае был соблюдён. Похоже, что принцип был взят Володей на всеобъемлющее вооружение и в дальнейшем. Порукой тому являлся факт его скоротечной женитьбы на студентке столичного медицинского института Ирине Абрамовне Гофман. Злые языки утверждали, что это было связано с московской пропиской будущей супруги. Однако, кто-кто, а Иосиф абсолютно точно знал, что основой их брака было небывалое, ярко вспыхнувшее чувство, нерастраченной до этого, взаимной любви.

Глава 7

От сессии до сессии

В один из дней Иосиф в качестве донора безвозмездно сдавал кровь, в результате чего получил освобождение от занятий. Не так часто выдавалось у него время для ничего неделания. Да, по правде говоря, и слова он такого не знал. Библиотека, в которой он хотел ознакомиться с новой периодикой по физике, оказалась на санитарном дне. Пришлось вспомнить, что в московском институте геодезии и картографии учится его казанский одноклассник, которого Иосиф и решил навестить. Благо общежитие находилось недалеко от Курского вокзала, возле которого он в данный момент находился.

Войдя в комнату, где жил Камиль, Иосиф сразу почувствовал затхлый запах сигаретного дыма и спиртного. За столом вместе с его приятелем сидели ещё один парень, который наливал в давно немытые стаканы что-то из бутылки, на этикетке которой было написано «Солнцедар». Иосиф и не ведал, что содержимым этой ёмкости являлось низкосортное креплёное вино, которое окрестили правильным названием «бормотуха». Видимо, после его распития потребитель излагал свои мысли не очень членораздельно.

Увидев на пороге Иосифа, Камиль бросился к нему и, крепко обняв его за плечи, радостно завопил:

— Вот и кореш мой объявился, как раз во время, третьим будешь.

Несмотря на свою отдалённость от выпивающего братства, Иосифу, конечно, было известно, что при развитом социализме было принято выпивать «на троих». Традиция упиралась своими корнями в стоимость бутылки водки, которая стоила два рубля восемьдесят семь копеек. Вместе с закуской, плавленым сырком «Дружба» по цене 13 копеек, получалось ровно 3 рубля. То есть, чтобы выпить водки и закусить, выходило точно по рублю с потребительского носа. А рубль обычно жена выдавала мужу каждый день на обед. Вот и соображали страждущие на троих.

Иосиф, разумеется, не горел желанием быть третьим, четвёртым или даже пятым. Но выпивающий народ считал «отказника» либо больным, либо крайне неуважающим своих собутыльников. Поскольку и это не было секретом для Иосифа, он посчитал нужным оправдаться:

— Ребята, извините, мне сегодня нельзя, я сегодня сдал поллитра крови.

Собутыльник Камиля, протягивая ему стакан, радостно провозгласил:

— Пей, дорогой, не стесняйся, от этого напитка твоя кровь будет только здоровее.

Камиль, зная непьющий нрав своего одноклассника, сбивчиво прогнусавил:

— Да, отстань ты от него. Не видишь, что моему другу сегодня нельзя.

Неизвестно, чем бы закончилась эта перепалка, если бы в комнату не ввалился какой-то блондин с яркой девушкой, явно восточного происхождения. Он тут же залпом осушил, предназначенный для Иосифа стакан, и, подмигнув ему, что-то прошептал Камилю на ухо. Тот тут же подхватил своего однокашника под руку и вывел из комнаты. За ними поспешно ретировался из комнаты и собутыльник.

— Что случилось, Камиль? — недоумённо спросил Иосиф, — пожар, землетрясение или потоп.

— Можно и так сказать, — рассмеялся Камиль, — просто Валентин должен срочно переспать с Гульнарой. Мы об этом заранее договаривались.

Сказать, что Иосиф был в шоке от слов одноклассника, успев про себя вспомнить слова римского оратора Цицерона «О времена! О нравы!», означало сказать ничего. Обернувшись на стук закрываемой двери, он увидел на ней, незамеченную ранее, выписанную красной гуашью, надпись «Прежде, чем зайти сюда, подумай, нужен ли ты здесь!», чуть ниже, уже зелёным цветом, красовалась ещё одна текстовка «Рефракция — продажная девка империализма!». Если первая реляция просто вызывала недоумение, то вторая порождала вопросы. Иосиф знал, например, что рефракция есть не что иное, как преломление световых лучей. Но какое отношение это оптическое явление имело к проституткам и социальному строю, было выше его знаний как в физике, так и в социологии.

Пока он раздумывал о гносеологических корнях прочитанного, Камиль дёрнул его за локоть и буквально втолкнул его в дверь, противоположную от «рефракционной». Прежде, чем переступить порог ещё одной комнаты геодезического общежития, Иосиф успел краем глаза заметить при её входе ещё один вывешенный шедевр, который скромно гласил: «Чего хочет женщина, того хочет Бог, — но только Бог и знает, чего она хочет! Поэтому, есть женщина — есть проблема, нет женщины — тоже проблема». Когда же, Камиль втолкнул его вовнутрь со словами:

— Девочки! Знакомьтесь, это мой друг Ося, мы вместе с ним учились в школе, — одна из них, привлекательная брюнетка, оторвавшись, от рамочного зеркальца, стоявшего на столе, заворожено выпалила:

— Ой, какой красавчик! Там у вас в Казани все мальчики такие привлекательные. А я думала, что все татары на Чингисхана похожи.

Иосиф хотел было сказать, что Чингисхан вовсе не татарин, а монгол, а также раскрыть, кто он на самом деле по национальности. Но Камиль, предвидя этот опрометчивый шаг, сквозь смех решительно фыркнул:

— Какая разница, Рита? Татары, монголы или татаро-монголы. Абсолютно неважно. Важно только то, что Ося учится в МГУ на физическом факультете.

— Ничего себе студентик, — вступила в разговор рыжеволосая Анечка, — ты и в самом деле соизволил спуститься к нам с ваших богемных Воробьёвых гор.

Третья «проблема», в обличии миловидной толстушки Даши, тут же саркастически, поинтересовалась:

— А может талантливый физик решит нам задачки по инструментальной оптике наших приборов, которые нам, как раз завтра, необходимо вклинить в проект.

— Нет проблем, — тут же откликнулся Иосиф, — всё будет сделано в лучшем виде.

— Проблема в твоём глубоком заблуждении, — язвительно проронила Рита, — сомневаюсь, что даже в течении часа ты сможешь решить такие специфические задачи.

Не прошло и пяти минут, как Иосиф придвинул Рите несколько листочков с решением около десятка задач, выписанных с объяснениями разборчивым почерком.

Рита, выдыхая в приоткрытую форточку сладковатый дымок от сигареты «Ява», мечтательно заключила:

— Ты посмотри, какой умный, а я думала просто милашка-мальчик, на Ален Делона схожий. Спасибо тебе!

— Одним спасибо не отделаешься, — возник вдруг из небытия, задремавший Камиль, — положен Осе поцелуй от красивой девушки.

Рита тут же подбежала к Иосифу и наградила его таким всепроникающим засосом, которого он даже от Эльвиры не удостаивался. Он ещё не успел отдышаться от этой, такой неожиданной и в тоже время приятной, акции проблемной геодезистки, как она, не отпуская своих рук с его плеч, томно прошептала ему на ухо:

— Если хочешь большего, прелестник, оставайся на ночь у нас в общежитии. Обещаю, что найду место для всеобщего расслабления.

С одной стороны, Иосиф не понимал, как чужому человеку можно оставаться в месте, где он не живёт. С другой, юный физик пытался себе внушить, что под расслаблением он и Рита понимают не одно и тоже. Но присутствовала здесь ещё и третья сторона. У апологета теоретической физики вдруг взыграло то, что называют мужским началом. Причиной тому являлась не только жгучая красотка Рита Полякова из сибирского града под названием Омск. Весь сыр-бор касательно женского аспекта вклинился в мозговые извилины Иосифа из-за информации, пересказанной не только студентами, а и преподавателями физического факультета МГУ.

Речь шла о величайшем физике Ландау. Поговаривали, что когда он шёл гулять по дачному посёлку, он внимательно осматривал всех, встречавшихся ему, женщин, внимательно обозревая, прежде всего, фигуру каждой из них. Ведь совсем не даром на одном из философских семинаров другой физик-теоретик, академик Яков Зельдович сказал:

— Формы должны быть такими, чтобы их хотелось взять на содержание.

Что же касается, Ландау, то, ни одна женщина не уходила от него недовольной. Получалось, что его, и на самом деле, боготворили дамы всех возрастов и вероисповеданий. При этом, Лев Ландау заводил множество адюльтеров, оставаясь при этом продолжать жить со своей женой. О его сексуальных похождениях ходили легенды. В принципе, всё это было из области «хотите верьте, хотите нет». Только через 40 лет после смерти учёного на экраны кинотеатров России выйдет фильм «Мой муж — гений», в котором его создатели полностью подтвердят вышеотмеченное.

В этом ракурсе у Иосифа стали появляться шальные мысли о том, что, может быть можно, известное выражение трактовать и в несколько иной форме, т.е. «Что позволено Юпитеру, то позволено и быку». Здесь подразумевалось, что он выступает в роли быка, которому следует учиться у кумира не только постигать квантовую физику, а и не чуждаться притяжения к красивым женщинам. Только вчера ночью, ворочаясь от бессонницы, Иосиф раздумывал об этом. Уснул он только под утро, причём приснилась ему какая-то обольстительная, без одежд, очаровашка, с которой он лежит на багряно-жёлтой листве среди осеннего леса. А уже сегодня, возникшая из ниоткуда, изящная и привлекательная Рита Полякова предлагает ему нечто из области приснившегося.

Пока Иосиф прикидывал «Что делать» и «Кто виноват», Рита, не давая ему опомниться, схватила его за руку и, вытолкнув в коридор, громким шёпотом взволнованно прошептала:

— Послушай, мальчик мой нецелованный, тут проживает не элита из МГУ, а пролетарское студенчество.

— Ты имеешь в виду, — перебил её Иосиф, читая очередную вывеску на одной из дверей, — что здесь находится, беспокойный и горячий народ геодезистов-полевиков.

— Именно так, мой Ален Делон, — подтвердила Рита, — да и ночь у нас, под стать им, будет такой же беспокойной и горячей.

От этих слов у Иосифа похолодело под сердцем. Он судорожно оглянулся вокруг себя, будто его вели на эшафот, но ничего подозрительного не заметил. Перед ним тянулся всё тот же полутёмный коридор, слегка подсвечиваемый рядом тусклых лампочек на прокопчённом потолке. Камиль куда-то незаметно исчез в этом перегоне, а Рита, прижимаясь к нему, продолжала ворковать что-то, не долетающее до слуха озабоченного Иосифа. Он услышал только обрывок её последней тирады:

— Осенька, милый, притормози, ты куда так разогнался. Станция Березай, приехали.

Прибауточной станцией Березай оказалась комната под чёртовым номером 13. Не успела Рита приоткрыть эту дверь, как оттуда раздался хор нетрезвых голосов, поющих «ночь мы прогуляли, день мы проболтали, а потом не знаем ни бум-бум, так выпьем за гуляющих, за ничего не знающих, так выпьем за проспавших, за сессию не сдавших, так выпьем за сдающих наобум».

— Ничего себе, текстовка, — поразился про себя Иосиф, — у нас таких песен не поют.

Не успел он переварить услышанные слова, как, увидев на пороге Риту, один из парней преподнёс ей эмалированную кружку с вином, а весёлый гитарист, сменив тональность, скороговоркой пропел: «Так наливай студент студентке, студентки тоже пьют вино, непьющие студентки — редки, они все вымерли давно». Рита, на ходу поправляя аккомпаниатора, тут же уточнила:

— Не вымерли. Они все замужем давно.

Она подскочила к одному из ребят, сидевших за столом, и, чмокнув его, совсем не так, как Иосифа, в щеку, радостно прощебетала:

— С днём рождения, Славик! Что бы ты дожил до предстоящей сессии и сдал её. Вот тебе мой скромный подарок.

При этих словах она вытащила из бумажного пакета, который держала в руках, бутылку водки «Столичная».

— Ничего, себе скромный, — радостно проблеял именинник, — стоит целых три рубля и ещё семь копеек в придачу. Ты что, мать, повышенную стипендию получила?

— Да у меня в этом семестре вообще нет стипендии, — без сожаления брякнула Рита, — просто у меня папочка заколачивает неплохие деньги, работая водителем на международных перевозках в Совтрансавто.

— Уважаю твоего папочку, — торжественно провозгласил Славик, разливая водку в, неизвестно откуда взявшиеся, шаровидные банки, применяющиеся при простуде.

Протягивая этот лечебный сосудик и Иосифу, в его не очень трезвых извилинах что-то просветлело и он тут же прохрипел:

— А ты кто такой, откуда будешь?

Иосиф, не переставая думать, что же произойдёт сегодняшней ночью, невпопад ответил:

— Я из Казани.

— Значит, сиротой казанской будешь, — понизив голос, скаламбурил Славик.

— Прекращай свой допрос, именинник, — перебила его Рита, — это Иосиф, ни мало, ни много студент-физик из МГУ, мой новый бойфренд.

Иосиф впервые слышал новое для него словосочетание, однако, несмотря на скудный лексикон английского языка, сумел соединить существительные «мальчик» и «друг» в одно. Когда удалось понять, что Рита презентует новоявленного дружка как своего возлюбленного, создалось впечатление, что его как бы в звании повысили, вроде, как ефрейтора произвели в генералы. Но до генеральских погон, в смысле исполнения эротических фантазий Иосифа, было ещё рано. В этот момент он так проникся амурным миражом, что на полном автомате, не осознавая своих действий, выпил водку из банки, предназначенной для прикладывания на спину. Зато, буквально, через несколько минут он уже в полной степени осмыслил, что совершил не совсем пристойное действие, хоть и сделал это первый раз в жизни. Сразу же запершило в горле, сильно закружилась голова, а в ногах появилось ощущение, что кости там заменили ватой. Рита, взглянув на чуть порозовевшего бойфренда, оценила его изменившееся состояние с высоты своей привлекающей женственности. Она усадила Иосифа на стул, не забыв при этом взгромоздиться ему на колени, приблизила свои зовущие губы к его устам на близкое, но в тоже время на недосягаемое расстояние и нежно пропела:

— Если хочешь поцеловать красивую девочку, то непременно выпей ещё одну рюмочку.

Пьянеющему от мизерной дозы алкоголя Иосифу, очень хотелось поцеловать Риту. В той же степени ему совсем не хотелось принять ещё одну баночную дозу хмельного зелья. Но оказалось, что за всё в этой жизни надо платить. Свалившаяся с неба, подружка категорически отказывалась наградить его горячим поцелуем, совершение которого завладело мыслями Иосифа. Не отдавая себе отчёта, что будет дальше, он залпом, как настоящий алкаш, осушил, протянутую Ритой баночку. Ну а дальше его окутало что-то похожее на, неощущаемую ранее, эйфорию. Сквозь туман до него долетали простые гитарные аккорды и слова студенческого шлягера, что мол живут студенты весело от сессии до сессии, а сессия всего два раза в год. Несмотря на хмельное марево, всё больше заползающее в его голову, Иосифу казалось, что он продолжает мыслить диалектически. Он, придерживая одной рукой Риту за талию, другой схватился за гитарный гриф, который упирался ему в плечо, путанно пролепетал:

— Я не понимаю, как можно жить весело от сессии до сессии. До сессии надо тяжело работать, чтобы постигнуть…

— Что постигнуть, отличник, ты наш, — засмеялся гитарист, отстраняя от него гриф, на котором он медленно перебирал струны.

— Постигнуть то, — чуть ли не по слогам вторил Иосиф, — что ты должен проверить во время сессии.

— Все слышали? — ухмыльнулся Славик, — казанский сирота открыл нам Америку. Он, что не знает, что мы аккуратно готовимся к экзамену: старательно пишем шпаргалки и тщательно заготавливаем «бомбы». Ну а девушки на прекрасной части своих ножек, скрываемых длинной юбкой, пишут формулы.

От обилия полученной и неведомой информации Иосиф стал даже постепенно трезветь. Он медленно повторял про себя:

— Надо же, на ногах пишут формулы. Даже Ландау до этого не додумался.

Он медленно переваривал, сказанное Славиком, пока в его, воспалённом от водки, мозгу снова не прорезалось услышанное слово «бомба». Он тут же стеснительно протянул:

— А что за такие боевые снаряды вы используете на экзаменах?

— Ты не знаешь, красавчик мой, что такое, бомба, — искренне промурлыкала Рита, прижимаясь к нему своими округлыми грудями.

От этого прикосновения у Иосифа снова закружилась голова и он уже не слышал, как кто-то из геодезистов объяснял ему:

— Понятие «бомба», дорогой товарищ, физик, представляет собой не что иное, как готовые ответы на таких же листах, как выдают на экзамене. Весь фокус заключается в том, что надлежит незаметно найти нужный лист в, специально вшитом, накладном кармане пиджака и выложить его на стол.

Когда Рита, отодвинула свой притягивающий бюст от груди Иосифа, до его слуха долетела только заключительная фраза специалиста по сдаче экзамена:

— Таким образом, задача студента, сдающего экзамен, это списать ответ на вопрос, а цель преподавателя — поймать его за этим благородным занятием.

Когда Рита соскользнула с коленей Иосифа, чтобы заполнить баночки очередной дозой «Столичной», мысли его на какое-то мгновение вернулись в привычное русло и он, нервно передёрнув плечами, заключил:

— Вы уж простите меня пьяного. Я такой же студент, как и вы. Но категорически не приемлю того, что происходит у вас.

В это время Рита, женским чутьём осознав, что подопечный отвлекается от намеченного ею курса, резко прервала эту речь, пытаясь влить в него очередную порцию спиртного. Но взбудораженного Иосифа уже невозможно было остановить. Размахивая невпопад руками и, срываясь на фальцет, он взволнованно толковал своим полупьяным оппонентам:

— Я вообще не понимаю, что у вас тут происходит, в комнатах далеко не парфюмерные запахи, под ногами горы мусора. Средства общения — вино и водка, какие-то мистические то ли бомбы, то ли фугасы и совсем непонятная жизнь, которую вы называете от «сессии до сессии». А на учёбу, которая является причиной вашего присутствия здесь, вам вообще наплевать.

Словно подтверждая правоту Иосифа, гитарист продолжал петь «что за предрассудки, есть три раза в сутки и ложиться в тёплую кровать! Мы ж без предрассудков, едим один раз в сутки, а на остальное наплевать!».

Рефрен этой песни, подыгрываемый незатейливыми аккордами шестиструнки, раздражал, обычно немногословного, Иосифа до такой степени, что он возмущённо продолжил:

— Приглашаю вас всех на экскурсию в моё общежитие. Посмотрите, как физики живут, как науку штурмуют и как живут не от сессии до сессии, а от Демокрита до Ньютона, от Аристотеля до Эйнштейна и от Архимеда до Ландау.

Неизвестно сколько времени Иосиф продолжал бы свой воспитательный монолог, если бы Рита не положила его руки на свои пухлые красивые коленки. Этим завлекающим действием она снова привела своего физика в, готового на подвиги, мужчину. Он тут же забыл про Резерфорда, Герца и Ломоносова, отваживаясь поцеловать при этом свою спутницу в пылающую щеку. Многоопытная Маргарита, воспользовавшись моментом, сумела влить в него ещё одну порцию 40-градусного напитка. Буквально через пять минут её подопечный, забыв обо всех знаменитых физиках и не очень знакомых лириках, уже достиг нужной кондиции.

Не дожидаясь, когда Иосиф снова придёт в состояние дискуссировать с её приятелями, Рита, пропев им итальянское «аривидерчи рома» и, подхватив своего дружка под руку, с быстротой молнии ретировалась из комнаты. С трудом преодолев 30-метровую коридорную дистанцию, нетрезвая пара буквально вломилась в комнату, где жила студентка Полякова.

— Ну вот и пьянь тропическая заявилась, — послышался девичий голос со спального места напротив кровати, на которую водрузились Рита и Иосиф.

— Открой окно, — приказал тот же голосок, — а то спиртным несёт, дышать невозможно.

Иосиф хотел было привстать и подойти к окну, но Рита схватила его за ремень брюк и убаюкивающе попросила:

— Да не слушай ты эту рыжую лисичку, от неё только что парень ушёл с точно таким же запашком из уст, которые она жадно целовала.

Мыслительный аппарат Иосифа работал в направлении, что он должен делать с Ритой, чтобы достичь того, чего физик Ландау добивался от своих любовниц. Несмотря на это, в проблесках своих не очень трезвых умозаключений он уразумел, что эротическая атрибутика в этой комнате является константой. Рита, словно догадываясь, что происходит у него в голове, ласково прощебетала:

— Осенька! Забудь про всё. На Аньку не обращай внимания, она нам не помешает. Всё идёт по плану.

Но Иосиф не привык к реализации таких, немыслимых по его мнению, проектов. Он молча стоял перед, уже оставшейся в коротеньких сиреневых трусиках и такого же цвета бюстгальтере, Ритой. Она, как русалка с распущенными волосами, стремительно спрыгнула с кровати и, присев перед ним, стала расстёгивать ему ремень и снимать брюки. Иосиф, будто в каком-то гипнотическом дурмане, не двигался с места, заворожено вглядываясь в пухлые и упругие бугорки её груди, выбивающиеся из лифчика. Когда он остался в своих, чёрного цвета, трусах, которые почему-то называли семейными, Рита то ли критически, то ли смешливо глянула на, как она считала, готового к употреблению, Иосифа и легонько подтолкнула его к цветастому матрасу, мятая простынь из под которого валялась на полу.

Но студент славного МГУ не был готов к подобному употреблению. Внезапно, совсем не к месту развивающейся матрасной эротики с Ритой, в нетрезвом воображении Иосифа возникла Эльвира. Только обнажённая черноволосая красавица была не в помоечной комнате в общаге и не на видавшем парные голые тела пожухлом матрасе. Она просто ненавязчиво выставляла своё, до сумасшествия очаровательное неприкрытое, естество на фоне, залитой солнечным светом, берёзовой рощи. Иосиф, как во сне, всматривался в эти прекрасные очертания, а Эльвира, интригующе улыбаясь, своим маленьким пальчиком манила его к себе.

В это время Рита, уже абсолютно голая, безответно прижималась к размякшему, по сути дела, парализованному Иосифу. Он же, как ей показалось, не хотел предпринимать никаких активных действий, чтобы овладеть добровольно отдающейся ему сибирячкой. Даже тогда, когда Рита, как бы невзначай, коснулась своей нежной рукой его детородного органа, она не почувствовала, чтобы хотя бы одна мышца его тела напряглась или дрогнула в преддверии наступающего наслаждения. Она резко отстранилась от Иосифа и разочарованно вскрикнула:

— Не думала, что в столичном университете обитают молодые импотенты.

Рыжая Анечка, которая со своей постели наблюдала за этим полуэротическим водевилем, не удержалась и, покатываясь со смеха, тихо, но так, чтобы все слышали, пролепетала:

— Так тебе и надо, подруга. Не будешь в следующий раз кого попало в своя мятую постель завлекать.

…Несмотря на некоторое отклонение от нормы, испытанное при мимолётной встрече с Ритой, жизнь студента физического факультета МГУ Иосифа Перельмана продолжалась. Все экзамены в зимнюю сессию он сдал на отлично и получил даже повышенную стипендию, что отнюдь не было помехой для его скромного бюджета. Серьёзная учебная нагрузка несколько отодвинула его воспоминания о не совсем удачном дне, проведённом в общежитии геодезического института. Однако по ночам его мучали тягостные мысли об этом злополучном времени. Получалось, что де-юре он имел счастье вживую обозревать двух очаровательных обнажённых женщин: Эльвиру и Риту. А де факто он всё равно оставался девственником, так и не познавших их. К тому же его крепко удручало, что он потерпел фиаско с последней из них как мужчина.

Однако Иосиф был обладателем аналитического склада ума. При детальном разборе своих эротических полётов он пришёл к достаточно разумному выводу, что вряд ли несостоявшаяся эрекция при связи с Ритой давало ей право назвать его импотентом. Иосиф вполне обоснованно полагал, что причиной бездействия его эректильной составляющей являлись два фактора. В какой-то степени повлиял алкоголь, который он никогда не употреблял. Но не это было основным. Главенствующим являлось полное отсутствие чувства любви к Рите. Имело место только сексуальная тяга и физиологическое неравнодушие противоположных полов друг другу. Затаёнными извилинами Иосиф отдавал себе отчёт, что есть мужчины, которых называют самцами, кобелями или, на испанский манер, брутальными мачо, для которых слегка приподнятый подол женской юбки действует, как красная тряпка на быка. В то же время он хорошо понимал, что его естество устроено по-другому. Ведь иметь интимную связь с женщиной без проявления ярких чувств к ней, равносильно разовому сексу с проституткой, описанному в романах Мопассана и Золя. В конечном итоге Иосиф заключил личный контракт с самим собой. Это соглашение предполагало, что потеря его мужской девственности будет связана только с безмерным чувством сильной и страстной любви к той девушке, без которой его дальнейшее существование будет просто невозможно.

Из этого персонального компромисса непроизвольно вытекало, что на уважаемого Льва Ландау он будет стараться походить только как на гениального учёного и талантливого исследователя физических явлений. Но знаменитый физик не станет предметом его поклонений в области покорения женских сердец. Осталось всё продуманное проверить на практике, которая лишь одна является критерием истины.

Глава 8

Третий семестр

Истина не заставила себя долго ждать. Связано это было, как ни странно, с количеством семестров. Для многомиллионного студенчества всей страны в учебном году их было всего два. Однако при коммунистическом строительстве светлого будущего, летнее двухмесячное безделье молодых людей считалось непозволительной роскошью. Поэтому, был придуман третий семестр, который был назван трудовым. Предполагалась, что студенты будут трудиться на ударных комсомольских стройках, намеченных очередным съездом партии. Фактически получалось, что они будут брошены в помощь заключённым, которые трудились там и, вероятно, без их помощи, социализм достроить не могли.

У Иосифа были совсем другие планы на каникулярное время. Первую его часть он хотел посвятить написанию реферата на тему «Квантовые симметрии фундаментальных физических моделей». А вторую — давно запланированной поездке с отцом на базу отдыха под романтическим названием «Рыбалочка». Там намечался масштабный отдых от трудов праведных в полном соответствии с названием этого пансионата на живописном берегу Волги.

Однако, рыбалочке не суждено было состояться из-за объявления в главном корпусе МГУ. Рядом с анонсами о предстоящих защитах диссертаций сотрудников университета висел красочный плакат, в котором был нарисован огромный башенный кран на фоне строительных лесов. Прямо на стреле крана большими буквами было выписано, что студенты первого и второго курсов приглашаются в строительный отряд на ударную стройку, расположенную в Сибири. Иосиф, по простоте душевной, понимал, что слово «приглашаются» означало, что в стройотряд записываются только желающие. Но в нижней части объявления, уже более мелкими буквами, было написано, что долг каждого студента записаться в стройотряд. В скобках указывалось, что к отказникам» будут применены дисциплинарные меры воздействия. Такой метод парткома и комитета комсомола студенты называли добровольно-принудительным. Чего здесь было больше, собственной воли студента или выкручивания рук парткомом, решать было некому.

В действительности, многие студенты горели необузданным желанием поехать на стройку, но отнюдь не для того, чтобы по В. Маяковскому «строить и месть в сплошной лихорадке буден». Часть из них хотела посмотреть невиданные ранее сибирскую тайгу, массивы синеющих гор и перекаты таёжных рек, забывая при этом, что страсти романтического разглядывания местных пейзажей хватает не более, чем на два-три дня. Позже, уже находясь там, они услышат отрывок из стихотворения одного из побывавших там: «Стройотряд — это жизнь без бантиков, это роба, пропахшая потом, иностранное слово — романтика, здесь по-русски звучит — работа». Сокровенной же целью подавляющего числа, записавшихся в строители, было то, что авторы сатирических фельетонов называли «погоней за длинным рублём». На самом деле, никакой погони не было, была тяжёлая работа, за которую платили очень неплохие, по студенческим понятиям, деньги. Ведь студент получал мизерную стипендию, равную 40 рублям в месяц. В стройотряде же было вполне возможно за два месяца заработать около тысячи рублей. Несложный расчёт показывал, что это ровно в два раза превышало годовую выплату стипендии.

Третий семестр начался на перроне Ярославского вокзала. Несколько сотен студентов должны были заполнить почти весь состав, отправляющийся в далёкое Забайкалье. До Читы предстояло проехать более шести тысяч километров, пересекая при этом с запада на восток большую часть страны. На душе у Иосифа было тревожно. Ещё бы, по сути дела, он впервые отправлялся в такое далёкое путешествие. Полусуточный железнодорожный перегон Казань — Москва в расчёт не принимался по малости времени его прохождения.

Духовой оркестр, золотые искорки труб которого призывно блестели на солнце, заиграл, волнующий сердце, марш «Прощание славянки». Этот чуть ли не национальный гимн символизировал, как правило, проводы на войну или на военную службу. На этот раз провожали не на воинские подвиги, а на мирный труд на строительных объектах пятилетки. Солист оркестра проникновенно выводил: «наступает минута прощания, ты глядишь мне тревожно в глаза, и ловлю я родное дыхание, а вдали уже дышит гроза». Иосифу, правда, никто в глаза не вглядывался, да и вместо, предвещаемой в песне, грозы ярко светило нежаркое московское солнце. Однако вместе с непонятным душевным томлением его внезапно окутало чувство радости и ликования от всего происходящего на перроне.

Настроение повысилось ещё на несколько квантов, когда в тяжеловесную дверь купе, где он разместился со своими друзьями по комнате, кто-то несмело постучал. После грозного возгласа Володи Великанова:

— Войдите, если не шутите, — в их поездное жилище со словами:

— Надеюсь я не очень помешаю вашему мужскому коллективу, — даже не вошла, а просто грациозно заплыла, изумительно сложенная, привлекательная блондинка.

Иосифу показалось, что в их слабоосвещённую железнодорожную кибитку внезапно ворвалась светящаяся огненная стихия, сокрушающая своим жаром всё на своём пути. Боковым зрением он успел заметить, как оторопели его друзья Володя и Толик, которые стыдливо отводили свои взгляды в поездное окно.

Между тем неожиданная попутчица хорошо поставленным голосом проворковала:

— Меня зовут Надя Солнцева. Прошу любить, но не жаловать!

— Почему же нет? — чуть заикаясь от волнения спросил Толик, — разве запрещено обожать таких девушек, как вы?

— Жаловать здесь, без сомнения, буду только я, — безапелляционно перебила она Толика.

— По какому такому праву? — возмутился, пришедший в себя, Володя.

— Вот именно, что по праву, — весело рассмеялась Надя, — поскольку я уже перешла на третий курс юридического факультета.

— Но это не даёт вам, — разозлился Володя, — никаких привилегий разговаривать с нами в такой тональности.

— Извините, мальчики, — смилостивилась Надя, — давайте жить дружно, ведь нам почти неделю тащиться на этом трамвайчике через всю Русь.

— Вот это другое дело, — согласился Толик, — будем если и не любить, то жаловать друг друга.

— Ребята, вы уж меня простите, — откликнулась Надя, — вы увидите, что, на самом деле, я хорошая девочка.

— Это мы ещё проверим, — оживился Володя, слегка прикоснувшись рукой к тонкой талии Нади.

Она тут же сбросила его могучую ладонь с места, которое считала неприступным, и миролюбиво, но отчеканивая каждый слог, проговорила:

— Всё, мальчики, «финита ля комедия, я ещё раз подчёркиваю, что задатки будущего прокурора во мне всё-таки есть. Есть смесь женской мудрости, хитрости, навык быть сдержанно-терпеливой и умение защитить себя в любой ситуации. Относительно последнего, я думаю вам понятно, что имеется в виду.

После такого грозного речитатива Толик быстро взобрался на верхнюю полку, вооружившись монографией «Физика плазмы». Владимир сосредоточенно, с каким-то небывалым вниманием, заряжал плёнку в свой драгоценный фотоаппарат «Зенит». Только, до сих пор хранивший молчание в не таком уж и важном споре, Иосиф сосредоточенно наблюдал за, мелькающими в вагонном окне, московскими пригородами. Он не очень понимал, что происходило с ним в эти минуты. Ему показалось, что эта будущая судья, прокурорша или адвокатесса, словно порыв торнадо, ворвавшегося к ним в купе, просверлила у него в мозгу какое-то отверстие, не дающее ему включить свой мыслительный аппарат. В данный момент умственные аксессуары Иосифа работали даже с большей нагрузкой, чем всегда. Он просто боялся самому себе признаться, что эта, похоже по всем статьям, незаурядная блондинка без всякого разрешения бесцеремонно вторглась во все возможные уголки его подсознания. Иосиф ещё не знал, что это вторжение лирики в отличие от физиков и называют любовью с первого взгляда. Его бренные мысли вновь перебил тоненький голосок Нади:

Конец ознакомительного фрагмента.