Что там, за дверью?

Семён Теслер, 2020

Это первая книга человека, который всю жизнь писал для себя, кое-что читал родным и друзьям, но, наконец, решился поделиться с миром сокровенным содержанием своего письменного стола. Она, несомненно, заинтересует любителей малой художественной прозы, так как здесь собраны различные по тематике, жанру и объёму (иногда всего на одну страницу) прозаические произведения, отражающие неординарный философский взгляд писателя на жизнь. Приправленные доброй долей юмора, написанные сочным образным языком, они приведут в ряды поклонников этой книги и её автора даже самых взыскательных читателей.

Вещизмы

(Где мы говорим о вещах и предметах, загодя думая, что у них нет собственного языка)

Календарь

Его повесили. Толстый, гладкий, он был раскрашен в цвета сезонов.

Каждый день с него срывался листок.

И были дни праздной лености, и листки не спешили отрываться и долго парили, как бы решая — вернуться назад или опуститься на землю.

И были дни тяжёлых сомнений, и исчезал цвет с лица дня, и листки глухо шлёпались вниз. Один на другой. Один на другой.

И были дни — огонь и кровь. И напоённые ими листки срывались со звуком гильотинного ножа и врезались в землю.

И были следом дни, когда уже успокоенные листочки порхали в воздухе и в трепетном испуге искали, где приземлиться. Подальше, подальше от бывших соседей.

И были даты, когда дни скрывали ночи. И смущённые листки свёртывались в воздухе, в замешательстве заливаясь краской.

И были дни, и листочки трепетали жемчужными крыльями колибри и поднимались вверх, озаряя всех сполохами красок и надежды.

И был день, и были дни… и слетел листок — последний в году. И оголилась стена времён, освобождая место новым дням… И надеждам, что где-то, спрятанные между листочками, вырвутся на волю приятные неожиданности и осыплют всех радужным дождиком.

И праздновали люди…

2011 г.

Карманы

Собираясь в магазин, по обыкновению сунул руку в карман, проверить захватил ли деньги. Нащупал бумажник, но вот так, сразу вытащить руку назад не удалось. Будто что-то мягко удерживало её внутри. Поперебирал пальцами: ключи, флешка, тряпочка для очков… В другом, сунул руку, — сотовый телефон, записка с нужным адресом, и ещё одна — не забыть сделать то-то или купить. Перечислено: один, два, три… Обрывок шнурка, монетка… Сколько разных предметов! Некоторые помнишь, некоторые как будто только что материализовались, чтобы удивить своим появлением или привлечь внимание к своему назначению. Сколько вас таинственных и безвестных, что всегда с нами, но никогда даже не приходит в голову задуматься о вас?!

Вот, те же карманы. Странно, только подумал и мягкий захват, державший руки, немедленно их отпустил. Вот, карманы, — вернулся к мысли.

Они — укрытие для самых нужных мне предметов. На дне их хранятся продолжения моих мыслей — подсказки моей слабеющей памяти, секреты от чужих глаз. Все предметы исчезают с лица света в их тёмном логове, но в любой момент они возвращают их мне в целости и сохранности. Они никогда не подводят, строго храня в своих недрах точный счёт и баланс вложенного и изъятого. Они не выбалтывают твои тайны, не выворачивают себя наизнанку перед чужим.

Когда надо, они гасят взрывы адреналина, укрощая мои кулаки и не давая им вырваться на волю, чтобы проявить свой буйный нрав. Успокаивают меня, позволяя рукам вполне комфортно свернуться в пару убедительных кукишей, которые по обстановке не всегда тактично демонстрировать. Или служат им убежищем при чересчур эмоциональном разговоре. Греют, наконец.

Обращали внимание, что делает в первую очередь продрогший человек? Верно! Греет руки…

Карманы даже похожи чем-то на человека: с возрастом, прохудившись, они могут потерять счёт либо просто что-то выронить из себя. Но никогда назло или с умыслом. Наоборот, придя в такое состояние, они по-своему предупреждают, начиная с самого малого, например, с самой малой монетки, которую, право же, не грех уплатить за столь важное предупреждение.

В своей глубокой неодушевлённой утробе хранят бережность, нежность и теплоту, заботу и однозначную преданность. Всегда ли они наблюдаются у нас, «гомо сапиенс»?

И вообще, представьте, что в один прекрасный день — Оп! И исчезли карманы!..

Представили? Ну, и…

2011 г.

Обувь

Поднялся по лестнице, открыл ключом дверь и вошёл в прихожую. Всё, я дома.

Небрежно, привычным движением сбросил надоевшие за день ботинки.

Проводил взглядом их полёт и приземление, и вдруг в голову пришла показавшаяся мне занятной мысль.

— Сколько вы прослужили, — подумал. — Исполняя только лишь мои желания, вашего хозяина. Без ропота.

Вы не можете пойти, куда хотите, — вас направляют.

С вами не считаются: в холод и жару, в слякоть и сушь, по камням, льду, песку…

Вас топчут, вами пинают со злости разные предметы, большей частью твердые и угловатые…

Вас стряхивают с ног, как прилипший банный лист, чтобы влезть в рыхлые, бесформенные, не способные ни на что домашние шлёпанцы (тьфу — слово-то какое)…

Сколько вы прослужили… верой и правдой, несмотря на возраст и состояние. Почему же на вас иногда смотрят, как на врага, и ищут первого попавшегося повода поменять на другие?..

Вот вы лежите: незашнурованные, как бы растерзанные, заброшенные в угол прихожей.

Вам некому пожаловаться, вы из другого мира. Вас не держат на руках, с вами не говорят, вас не нежат, даже не чистят.

Вы ждёте, возможно, какого-то отношения, хотя бы какого-то признания что ли…

Я с удивлением взглянул на свои ботинки. Разверстые, с раскинутыми в стороны шнурками, они без тени сомнения или обиды как бы смотрели на меня:

— Влезай, мы с тобой хоть куда и когда угодно…

Впервые мне как-то стало неловко перед неодушевлённым доселе предметом, его бессловесностью, но одновременно готовностью служить независимо ни от чего. Греть. Защищать. Меня.

Что-то всколыхнулось внутри, я присел перед ними, протянул руку, потрогал один, второй… Задумался: распластанные, с высунутыми языками… Безвестные, исключая, разве, башмак, брошенный в президента или первый ботинок, коснувшийся поверхности Луны. А так — нет даже собственного имени, только: производитель, год выпуска, размер…

— Пожалуй, почищу вас.

Мне даже представилось, как они, уже начищенные до глянца сияют мне своей улыбкой, и солнечный снопик, отразившись от них, стряхивает с меня оцепенение серого дня и освещает цветами радости выполненного обещания.

— Да, так я сейчас и сделаю…

Слабый звонок из комнаты, — телефон.

— Да!

–…

— Оп-ля-ля, я и забыл. Всё, бегу, бегу…

С разбегу влетаю в ботинки, мгновенным движением затягиваю и завязываю шнурки. Обувь — ну, прям, застегнутый под подбородок гренадер, снова полный сил и энергии: — Куда, прикажете, Ваш благородие?..

Притопываю ножками и — за дверь…

* * *

Обувь, конечно, снова не почистил. Значит, — в следующий раз. Обещаю!

2012 г.

Плитка

Раньше она была скалой. Миллионы лет гордо и неприступно взирала сверху вниз на мир у её ног — пустой и безжизненный.

Появился человек. Взорвал часть скалы, раздробил, искромсал, нарезал из неё плитки и бросил себе под ноги.

В новом чужом мире люди топтали эту плитку и смотрели на неё сверху вниз, не видя её. Много, так много лет под их ногами, что ей даже стало казаться, что она начинает как бы понимать человека. Сначала человеческую речь. Правда, не разглядела в ней смысла. Следила за человеческими действиями, но не понимала их результата. Логика человеческой цивилизации казалась ей странной: эта бессмысленная гонка со временем, стремление вверх, ведущее вниз, вперед — к отрыву от себя… В спираль разинувшей пасть неизвестности, выдаваемую за будущее…

Вот так, думала она, вечное и преходящее: пришельцы приходят и черные дыры их несоответствия времени всасывают их. Для последующих перерождений? Возможно…

— А сама она, плитка? Ну, что ж. Гранит не плачет и не седеет.

Она продолжает смотреть на набегающие и исчезающие волны истории. Как поднимаются и опадают, приносят и забирают назад… оставляя её одну.

Бесстрастная плитка наблюдает. Она — свидетель.

И теперь никто уже не смотрит на неё сверху вниз.

* * *

Она вспоминает свою скалу. — Мы с тобой одной породы, — думает она, — ты и я. Ты стала ниже и плечи твои стали более покаты, но время над нами не…

И треснула….не успела закончить: — …не властно!

Стрелки часов передвинулись ещё на одно деление…

2011 г.

Спичка

«Светя другим — сгораю сам».

Ван ТюльпНадпись на могиле Н. Склифосовского

Сведения из Интернета:

— Температура пламени спички 750-850 °C, температура горения дерева примерно 800-1000 °C., а головка спички нагревается почти до 1500 °C.

— В прошлые времена спичка зажигалась при трении о любую твёрдую поверхность, например, подошву обуви. В то время ходил английский анекдот, в котором целая спичка говорит другой, полуобгоревшей: «Видишь, чем кончается твоя скверная привычка чесать затылок!»

* * *

Тощенькое, сухое тельце, относительно большая голова, несуществующие ноги. В тесноте и неуюте невольного прибежища лежит она вместе с десятком-другим, втиснутых голова к-голове таких же безмолвных аскетов. Знает ли она сама, что и когда оправдает всю долгую неизвестность ожидания, враз превратив её в торжественный и трагический факел исчезающе краткого бытия. Миг, когда вспыхнув на считанные секунды, она отдаст жизнь. Пронзительное мгновение, в дыму и пламени уносящее вверх её несгоревшую душу. Искру света, отвоеванную у крепа тьмы и теплый импульс обнявшим её ладоням. Собственным «ничто» она вдохнёт лучик надежды, передаст свою эстафету ещё бóльшему теплу и свету: зажжёт камин, костёр, факел или свечу. Покажет направление, выход.

Вспышка её — убежище от мира теней, дверь между пугающей тьмой и рассветом, что за пологом ночи.

Такие вот мысли появились, пока я держал в руках с трудом найденный коробок спичек. Я искал его, потому что чуть ранее на город обрушился шквальный ветер, повалил в нашем районе несколько деревьев, а они, в свою очередь, повредили какой-то электрический щит или что там ещё.

Короче, пока искал коробок и в голове крутились чугунного литья фразы, свет вспыхнул, погас и снова загорелся спокойно и ровно, унося прочь мелочное раздражение и тревогу.

— Да будет свет! — успокоенный сказал я сам себе и открыл ящик, чтобы положить спички на место. Но вместо этого повернулся с коробком к электрическому свету, встряхнул, отмечая сдержанный сухой перестук: — Мы здесь, здесь, — открыл его, посмотрел на тесный многоярусный строй телец, уложенных в деревянное же ограждение, и подумал:

— Невзрачные и заброшенные… Были ли вы когда-нибудь символом эпохи? Осветили ли своим появлением путь истории, нет ли, — но всё равно вы её часть. Неотъемлемая, долгие-долгие годы, может — века! И часто были не менее важны, чем скорая помощь, вода или пища.

Ещё остались многие из тех, кто не забыл, к примеру, тревожный шёпот войны: «Соль и спички, соль и спички!».

И теперь, вы вошли в нафаршированное электроникой сегодня, неся с собой, как в прошедшие времена, то же старое-старое предназначение, которое вы всегда исполняли стоически просто и безотказно. И исполняете, когда приходит время, без всякой задней мысли. Жертвуя собой.

Придётся ли кому воспользоваться вами ещё раз? Как сейчас, когда нужда в вас сиюмоментно отпала. Понимаете грустный смысл: вы вообще-то не нужны, но если вдруг…

Если вдруг!.. И тогда, запутанный лабиринтом событий, человек снова вытаскивает вас на свет божий. Чтобы выбраться из очередного тупика.

Сколько вас таких нужных и исчезающих в тени времени и коробках уходящей памяти вещей?!.. Горящих для других…

Так что, может, правильно начать петь вам осанну, одеянные в бесконечную жертвенность, спички?!

Вот, не поздно ли?..

2015 г.

Гвоздь

Прямой, тонкий, стройный, блестящий. Твёрд взглядом и обликом. Несгибаем в своей исполнительности — преград для него не было и нет. В общем — стальной! И бескомпромиссный!

А сверх того — пробивной, притом, необыкновенно. Пробивал, не раздумывая, всё, на что был нацелен!

Бывало и шутил:

— Если уж входить в дело, то по самую шляпку!

За его плутоватой двусмысленностью зачастую нельзя было разобрать, произносит ли он «дело» или «тело».

Итак, удар, и — «дело» сделано! Так было всегда и всегда будет, уверовал он.

Пока, ведомый своей судьбой, не упёрся как-то в бетон. Удар — и.… загнулся.

С заломленной шляпкой, гвоздь не успел даже понять, что произошло. Не потому ли только, что под той самой шляпкой не оказалось места для размышлений? А, может, потому, что слишком часто получал по голове?

Или просто, набитый до макушки всего лишь тугим, немыслящим металлом, он оказался стоек до первой лишь преграды, до первого по-настоящему серьёзного удара жизни. Оказался недостаточно закалённым и переоценил свои возможности.

— Так что? — скажете: — Думать надо было… А теперь поздно?..

Поздно, да. Только, что приставать единственно к нему. Гвоздь, в конце концов, не сам по себе такой, это его сделали таким. Да ещё били. По голове!

Теперь, вот, что с ним, бедным, делать — что?..

— Да ничего. Жизнь-то ему поломали…

— Поломали? Зависит, как посмотреть на ситуацию. Ведь будь у гвоздя под шляпкой собственные мозги, он оценил бы свои возможности, да ещё подумал бы, отдавать ли другим право пользоваться своей жизнью. Ни у кого ведь нет её больше одной.

Конец ознакомительного фрагмента.