Осенний жираф

Семен Ханин

Присмотритесь к падающим каплям: разве вы не видите в них мою любовь – мою гордую птицу, которая танцует в обнимку с дождем?Разве ваше сердце не вторит моему, требуя дальше и дальше продолжать этот танец небес?

Оглавление

Осенний жираф

Мы, не узнанные друг другом,

Задевая друг друга, идем…

Е. Евтушенко

Мягкая желтая листва устилала жирафу путь дорожками парка. Человеческие мама и папа усыновили его еще маленьким жирафенком и дали потешное имя Генрих. У мамы и папы была еще дочка Настя — смешная смышленая девочка с большими грустными глазами и рыжей копной волос, за которую сам месяц октябрь мог влюбиться в нее с первого взгляда.

Жираф тоже был рыжий, и повязанный заботливой маминой рукой оранжевый шарф, чтобы маленький Генрих не простудил непомерно высокое горло, еще больше добавлял в его окрас всевозможные желтые оттенки. Казалось, сам месяц октябрь гуляет с Настей в городском парке, окруженный спешно разукрашенной в осень листвой.

Гуляя, Настя любила разговаривать, рассказывать Генриху все свои мысли, переживания, чаяния и надежды. Жираф же все больше молчал, так как все жирафы в целом не слишком разговорчивы, и, перебирая ушами, иногда тихонько отвечал своей названой сестричке, нашептывая ей прямо в ухо. От шепота жирафа в ухе становилось тепло и немножечко щекотно, но Настя очень любила неторопливые прогулки и беседы с Генрихом, так как четырехлапый братик понимал ее, как никто другой. Разве только мама могла составить Генриху конкуренцию. Плюс он не был таким шалопаем, как мальчишки Настиного возраста.

Жирафы взрослеют раньше людей в среднем раза в три, и наш Генрих постепенно стал для Насти еще и старшим братом, который позаботится о своей сестре, когда родители заняты или устали. И Генрих старался изо всех сил, расстилая постель и аккуратно укладывая туда свою шею и голову, чтобы Насте было не страшно спать ночью, обнимая жирафа за шею. А на прогулке он мог легко рассмешить Настю, забрасывая белкам грибы прямо на вершины деревьев, причем особенно удачный бросок они отмечали громкими криками «Гол!» и беличьими аплодисментами.

Но жизнь текла своим чередом, и сегодня Насте хотелось поговорить. Как иногда хочется просто поговорить! Кто и зачем так устроил человека? Но при всей простоте этого желания оно зачастую весьма трудновыполнимо, ведь говорить хочется с тем, кто поймет тебя и никогда не обидит, никогда не использует услышанное, чтобы высмеять. Пробовали ли вы найти такого собеседника? Жизненный опыт людей постарше говорит об обратном — о том, как друзья превращаются в злейших врагов, родные предают и отворачиваются, и ты раз за разом жалеешь, что был откровенен с кем-то, стыдишься, как хвативший лишку спиртного на корпоративе и станцевавший на столе, понимающий наутро, что теперь до пенсии все коллеги будут подсмеиваться над этим танцем, которому сами рукоплескали еще вчера. И вот детские представления о дружбе и любви сменяются на товарищество и комфорт, и если вы расстаетесь с кем-то, отсутствие в прошлом задушевных бесед делает такую потерю легче и безболезненнее, лишний раз убеждая в пользе молчания или бесед ни о чем. И мы превращаемся в молчунов или говорим о ненужных вещах, заворачиваясь и прячась за этими разговорами, как за слоями брони.

Иногда можно даже поразиться, насколько мы научились молчать. Мы молчим о самом важном, о том, что больше всего беспокоит, доставляет постоянный дискомфорт, или о том, чего хотим больше всего на свете. Мы боимся стать заложниками высказанного, ведь мысли — как код от сейфа, который нельзя сменить или перепрограммировать после выпуска с завода. Дай в порыве дружбы или любви код единожды — и ты на всю жизнь заложник чьей-то порядочности. Кто захочет такого?

Или другая беда — когда твои мысли, не причесанные и приглаженные, а те, что идут изнутри, раскрывая тебя настоящего, могут задеть, обидеть собеседника, так привыкшего к твоему молчанию или пустым разговорам, раскрыть тебя совсем не так, ломая в один миг вымышленный и надуманный образ.

Господь с небес, наверное, поражается тому, как мы используем его дар говорить, пряча его, как нечто постыдное и отвратительное. Те же, кто зарабатывают на жизнь психиатрией, или священнослужители, старающиеся делать примерно то же самое, хорошо знают, как решается большая часть проблем. Даже в браке люди спят в одной постели, но стесняются начистоту высказать свои мысли, просто поговорить. Вот и идут к доктору или священнику по очереди, и он, как коммуникатор, выслушивает супругов, налаживая между ними простое общение. «Господи, чего ж он так долго молчал?» — восклицаем мы порой, услышав от доктора сокровенные желания близкого нам человека. Молчал, потому что так спокойнее, привычнее и безопаснее, потому что жизнь научила его молчать там, где говорить жизненно важно. Такой вот парадокс.

Но Настя была еще маленькой девочкой, а Генрих — жирафом, и Настя на прогулках часами могла рассказывать свои истории и обсуждать взрослые проблемы, наговариваясь впрок.

«Почему люди такие злые? — спросила она Генриха однажды. — Злой волшебник их делает такими жестокими или ухудшающаяся экология?» Настя часто смотрела с Генрихом телевизор и хорошо разбиралась в экологических проблемах и глобальном потеплении. «Вот те злые дяди, у которых поднялась рука снести трактором папин с мамой ларек». Мама проплакала тогда всю ночь, спрашивая у папы, как они теперь будут кормить семью. Папа молчал и утешал маму тем, что как-то протянут, что он найдет себе хорошую работу. Но от папиных слов становилось еще грустнее, и хотелось плакать даже Насте, слышавшей через стенку мамин плач и разговор родителей.

Тогда Генрих плотнее прижал шею к Насте и рассказал ей сказку об Осени и ее любимом сыне Октябре, который, естественно, в сказке Генриха был самым красивым жирафом с непомерно длинной шеей. Сказка заканчивалась тем, что Октябрь уходил вслед за мамой, как утенок за мамой-уткой, но обещал маленькой девочке вернуться, когда повзрослеет, и быть с ней рядом всегда, а не только в октябре. Но финал сказки Настя уже не слышала — она мирно спала, крепко обнимая шею жирафа.

Сегодня Генрих отделаться сказкой не мог и наклонил голову близко к уху девочки: «Понимаешь, они больны, просто больны. Они больны этой болезнью взрослых — молчанием. Они ожесточились на весь мир, будучи непонятыми сами и не понимая других. Им кажется, что мир злой, и чтобы выжить, им тоже надо быть злыми». «Но если они больны, — спросила Настя, — почему их никто не лечит? Почему никто не поговорит с ними и не расскажет правду, не откроет им глаза? Они бы могли узнать о нас, о тебе и обо мне, как мы любим друг друга, как помогаем белкам в лесу, и они бы разломали свой трактор на куски».

Генрих тяжело вздохнул, как это умеют делать только жирафы за счет непомерно высокой шеи, и с нежностью посмотрел на Настю: «Видишь ли, девочка, эти дяди, как твои мама и папа, тоже кормят свои семьи. Просто они выбрали такую работу — мучить и ломать, потому что думали, что так устроен мир, где все молчат. А теперь они боятся поломать трактор, ведь тогда им нечем будет кормить свои семьи. И поставить свой ларек они тоже боятся, ведь тогда их бывшие друзья и коллеги могут прийти с трактором и сломать его».

«Значит, страх рождается молчанием? Вот в чем причина всех бед?!» — воскликнула Настя. «Да», — сказал жираф, и они побрели дальше, уходя за петляющей дорожкой. «Тогда я никогда не буду молчать! — сказала Настя. — Нет, мы никогда не будем молчать! Мы пойдем с тобой к людям и будем разговаривать с ними. Они смогут получше узнать нас, а значит, и себя, и никто ничего больше не будет бояться и ломать».

Генрих слушал Настю и думал о том, как странно сложилась его жизнь. Он, полужираф-получеловек, волею судеб оказался здесь, в парке, с девочкой Настей. Одни люди убили его настоящих жирафьих родителей, другие усыновили его и воспитывают как родное дитя. Одни люди молчат и разрушают все вокруг, а маленькая девочка хочет вылечить разговорами весь мир и сделать людей добрыми. Правда, она всего лишь маленькая девочка, а родительский ларек снесли взрослые тети и дяди. Но Настины родители хоть и молчат друг с другом, как все взрослые люди, они ведь не стали такими же? «Станут или могут стать, — подумал Генрих про себя. — Найдут сейчас работу в другом городе и отдадут меня в зоопарк, так как не смогут перевезти с собой. Или предложат им работу в фирме типа „Благоустрій“, и станут они тоже что-то ломать на прокорм себе и нам с Настей».

«Но чем идти в клетку в зоопарк, лучше умереть от голода», — подумал еще Генрих. Ничего такого он Насте, конечно, не сказал, ведь она была маленькой и доброй девочкой, которая еще не потеряла дар разговаривать. Он ловко подбросил найденный гриб на верхушку ближайшего дерева. Белки запрыгали от счастья, забегали по стволу дерева, распушив свои знаменитые хвосты, а Настя бегала вокруг и громко кричала: «Гол!»

А потом они вернулись домой, и долго булькали чаем, так как мама с папой устроили большой праздник чаепития с самоваром и баранками. Родители были веселы и много смеялись, как не делали уже давно. Наутро папа и мама оставили записку и, не попрощавшись, уехали на заработки в соседнюю страну. Они писали, что будут присылать много денег, а за Настей с Генрихом пока будет смотреть бабушка. Они же сами постараются почаще приезжать и радовать детей подарками.

А затем поздней осенней ночью мама и папа, уставшие, ехали за рулем… Генриха отдали в зоопарк, где он веселил детей, пока не умер от старости, а Настя выросла и стала прокурором. Она добилась больших высот в своей профессиональной карьере и пересажала все руководство «Благоустрою», оставив уже их семьи без кормильцев.

Она, как все взрослые, научилась молчать, вышла замуж и родила сына, настояв на его имени Генрих. И как только ее сын научился ходить, она отвела его в парк и стала вместе с ним бросать припасенные грибы белкам на деревья, а когда гриб попадал по назначению, они, взявшись за руки, бегали вокруг ствола и кричали: «Гол!» На ночь Настя любила рассказывать сыну сказку об Октябре, что был жирафом и сыном Осени, и умел разговаривать.

А ночью, во сне, к ней приходил ее жираф Генрих с повязанным на шее оранжевым шарфом, и они долго гуляли дорожками парка. Настя хотела ему что-то сказать, оправдаться, но ни слова не срывалось с ее губ. Тогда она крепко обнимала жирафа за шею и стояла так с ним все время, пока сон не уходил, уступая место утренней заре.

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я