Подозрительные предметы

Святослав Иванов, 2015

Герои книги – рядовые горожане: студенты, офисные работники, домохозяйки, школьники и городские сумасшедшие. Среди них встречаются представители потайных, ирреальных сил: участники тайных орденов, ясновидящие, ангелы, призраки, Василий Блаженный собственной персоной. Герои проходят путь от депрессии и урбанистической фрустрации к преодолению зла и принятию божественного начала в себе и окружающем мире. В оформлении обложки использована картина Аристарха Лентулова, Москва, 1913 год.

X

— Першиков слушает.

— Андрей Николаич, это Шевцов, у нас здесь форс-мажор.

— Что такое?

— Лена погибла.

— Какая Лена?

— Ну Лена Кондратьева. Машина сбила.

— Кошмар какой. Ну, позовите всех, я приехать не смогу. Минута молчания, или что там делается в таких случаях. Ну ты же разберёшься, мать твою за ногу. Бля, ужас какой…

— И не говорите, Андрей Николаич, ужас. Ладно, всё сделаем.

— Отбой.

Мерзко как-то. Что ж за сезон такой выдался: одни смерти. Ещё исчезновение — у Эдика дочка куда-то пропала, Небылицын без вести… И ещё это дрянное ощущение, что тебя вроде бы миновало, и ты этому как бы радуешься.

— У аппарата.

— Андрюш, ты? Машу спасать надо.

— Это кто говорит?

— Да Настя, сестра.

— А, Настя, здравствуй. Мы с Машей разошлись в прошлой жизни, ну что вам от меня надо?

— Андрей, ты уж мог бы помочь. Она совсем плоха стала.

— Она уже пятнадцать лет совсем плоха.

— Слушай, я тебе серьёзно говорю. Она совсем поехала. Ходит по улицам и орёт на людей.

— На меня она орала уже на второй день брака.

— Ты неисправим. Можешь шутить сколько угодно, но ты обязан помочь. Ты прожил с ней столько лет и стольким ей обязан. А она ходит по городу каждый день и вещает. Не ровен час её заберут и будут лечить так, что в ней от человека вообще ничего не останется.

— Может быть, с ней можно просто поговорить? По-человечески с ней давно не разговаривали. И не ставили её на место.

— Андрей, не увиливай! Ей просто некому помочь, кроме тебя!

— А чем я-то могу помочь? Я не психиатр, я бизнесмен. Прошу заметить, совершенно в другой области. Мить, тормозни здесь, ага, ага, вот здесь.

— В том-то и дело, что бизнесмен. Деньги есть.

— Ну какие могут быть деньги, если человек — совсем того? Только квалифицированная медицинская помощь.

— Андрей, я тебе для этого и звоню…

— Настя, я совсем в этом не разбираюсь. Знаешь, как на упаковках лекарств пишут — «Проконсультируйтесь со специалистом». Вот и здесь тот же самый случай — проконсультируйтесь со специалистом, а не с бывшим мужем пациентки.

— Андрей, ну я тебя по-человечески прошу.

— Я так понимаю, у тебя нет под рукой интернета, и ты не знаешь, по какому номеру звонить в таких случаях. Я наведу справки и перезвоню. А пока можешь попробовать 03, вроде бы раньше этот номер помогал.

Родственники моей бывшей жены изводят меня уже лет десять — вроде бы через пару лет после нашего развода у неё поехала крыша, и она стала, как раньше говорили, кликушей. Ну я-то что могу с этим сделать? В костюме ангела спуститься к ней на верёвках и благословить её на выздоровление? Дать миллион, чтобы она поехала подлечиться в Карловы Вары? Или что?

— Здравствуйте, вам курящий или некурящий?

— Некурящий, пожалуйста.

— Ваше пальто.

— Минутчку.

Меня любезно проводят за стол, усаживают, раскрывают передо мной широченное меню, и тут ещё один звонок.

— Алло.

— Андрей Николаевич, это Саймон, по поводу фотографии.

— Да, Саймон, ну мы как и договаривались.

— Я буду минут через сорок.

— Хорошо, я как раз успею поесть, — усмехаюсь в трубку.

Саймон Андерсон — британец-фотограф, хороший малый, как-то с ним случайно познакомились и разговорились, он чудно говорит по-русски и прекрасно снимает. Сейчас я ему нужен для какого-то журнала — я уже и запамятовал, какого, — я им какой-то комментарий давал или что-то такое. Мне приятно увидеться со стариком Саймоном.

Я делаю заказ и отлучаюсь в туалет. Пока справляю нужду, смотрю вниз — пузо закрывает обзор, так что поднимаю глаза прямо перед собой: на стене висит карта Москвы — стилизованная под старину, но по топографии вполне современная. Вдруг вспоминаю про то фиолетово-розовое свечение на горизонте, которое я видел с высоты офиса — было оно где-то на западе, я даже запомнил ориентиры — высотные здания, между которыми этот источник света находится.

Черчу взглядом линии на карте: вот здесь мы, вот тут МГУ, тут Пётр Первый, свет, стало быть, где-то посередине… Чёрт, как раньше я этого не понял — вдалеке светилась не таинственная новостройка на западе города, а хорошо известное мне место — высотные дома на Новом Арбате, где по вечерам включают нарядную подсветку. Не раз я видел это вблизи, но совершенно не обратил на это внимания. А издалека это оказалось чем-то завораживающим и манящим.

У меня был довольно длинный заказ — я люблю обстоятельные трапезы — и когда я возвращаюсь из уборной, на стол уже начали накрывать; но я не приступаю к еде, пока не принесут всё — люблю оттянуть удовольствие.

Что-то такое вытворял мой прадед ещё в царские времена — выжидал, пока ему накроют на стол сразу всё, а потом накидывался на какую-нибудь гору блинов, как заправский удав — заглатывающий сразу всё и потом не нуждающийся в питании долгое время. Я продолжаю его традицию.

Все мои предки были самодостаточными людьми, которые добивались всего сами, несмотря на меняющиеся обстоятельства. Я терпеть не могу всё это нытьё про «страшный сталинский режим», который выжимал из людей все соки — в моей семье люди выжимали соки из себя и из жизни самостоятельно. Что бы у них не отнимали, они сами силой возвращали себе это сторицей — какая-нибудь тесноватая московская квартирка, попавшая под уплотнение, оборачивалась роскошной переделкинской дачей, утопленные фамильные драгоценности вдруг превращались в солидную зарплату, а на пару лет жизни в ссылке отвечали семьюдесятью годами крепкого здоровья. И по нарастающей.

Официант раздражает меня своей медлительностью — причём это не аккуратная неспешность, не обстоятельность и даже не благородство; это лень — а ух как я ненавижу лень! Трудись, рви своё, шевели батонами, бедняга, пока не настало твоё время заслуженно отдыхать.

Открываю газету — ну, не газету в полном смысле слова, а так — безделушку для тех, кто дожидается своего заказа. Там карикатура на ту известную фреску, где Господь и человек соединяют руки — только на карикатуре в руке у творца бутылка вина, которую тот уж было протянул человеку, но передумал и сказал «Отопью ещё». Подпись (почему-то стилизованная под старорусское письмо) гласит: «В этом ожидании Господь держит человека с незапамятных времён. Он показывает ему некоторые предназначенные ему блага, но в последний момент отказывается их ему давать. Человеку не терпится, он хочет отвернуться от Бога, но если он отвернётся, никаких благ он точно не получит, а пока он ждёт и верит, кое-какие шансы сохраняются».

Дурость одна! А ещё газета — «газета врать не будет», как говорили раньше. И все остальные полосы — насквозь бредятина и гонор. Если газеты по-прежнему претендуют на то, чтобы отражать реальность, то сошли с ума либо все кругом, либо, что вероятнее, сами бумагомаратели. Либо, что ещё вероятнее, всеобщее помешательство кому-то выгодно.

Любое событие — даже самое мелкое, обыденное, случайное — всегда кому-нибудь да выгодно. Ну, не бывает иначе — об этом говорит мне весь мой профессиональный и житейский опыт.

И тот, кто сразу задаёт себе вопрос «Кому это выгодно?» и верно на него отвечает — способен в нужный момент сделать правильную ставку. И тогда любой поворот ситуации становится выгоден уже ему.

Бог, судьба, да даже и любимая нашим братом Невидимая рука рынка — не более, чем красивые концепты, созданные для того, чтобы кого-то подбодрить или запугать, а используемые так вообще для того, чтобы просто оправдать свою недальновидность или безответственность.

Штука в том, что в этой игре — в ней, как это сказать… — в ней нет общеизвестных правил, но это не означает, что они не действуют. Очень даже действуют. Как миленькие действуют.

Как миленькие, как миленькие, как миленькие… Странное слово, или нет, как это, словосочетание, да?

Оно отправляет меня куда-то в младшую школу, если не раньше, в совсем дремучее детство. Люди любят вспоминать свои детские годы, а я не могу. Скучно это было — всего-то и слов у меня. А потом вдруг стало весело — это, как я понял, я повзрослел. Судя по многим слышанным мною рассказам, обычно случается обратное. Но я же ведь никогда и не цеплялся за мечту «делать то, что я люблю», я, напротив, прагматично старался полюбить то, что я делаю. И то, чем я являюсь. Поэтому со временем стал не скучнее, а наоборот, интереснее — хотя бы для самого себя.

Интересно посмотреть, как я выгляжу со стороны — нет, не толстяк в дорогом костюме, сидящий за столом, который постепенно заполняется пышными яствами. И даже не директор успешной фирмы, которого сейчас придёт фотографировать известный журнальный фотограф. А просто — человек. Такого ведь не оценишь на глазок, только на зубок: расколешь — смотри не подавись!

Конец ознакомительного фрагмента.