Последний Хранитель Многомирья. Книга первая. Пока цветёт радостецвет

Светлана Шульга, 2023

Первая книга трилогии о сказочном Многомирье. Этот верхний мир родился звездаллион лет назад. Тогда, когда люди были высокими по росту и по душе. Их эмоции, дела были светлыми, оттого лёгкими и поднимались за облака. Из них сформировалось Многомирье. Оно заполнилось прекрасными и ужасными существами. Одни из самых трудолюбивых существ Многомирья – муфли. Они засевают поля радостецветов, носят шляпки, любят оладушки, но не любят обмана.И было б так дальше, но "… Так легко, к великому сожалению, мой дорогой читатель, ветер жизни уносит не только муфликовые шляпки, но и радость…"

Глава 2. Встречи после белоземья особенно теплы

Папуша и Фрим в ожидании вкусного завтрака уселись за стол, а Хомиш поднялся в спальню, чтобы отыскать мягкие полосатые тапочки. Те, что мамуша связала ему на восемнадцатилетие.

В поисках он всем телом залез под свое деревянняное ложе и нащупал-таки то, что искал. С улицы раздался свист. Задорный, разрезающий прозрачный, уже набирающий тепло и новые запахи воздух.

Хомиш сразу понял — вызывают его, и сразу узнал, что за свистун. Выскочив стремглав из-под кровати, муфель подбежал, отдернул льняную занавеску и отрыл нараспашку круглое окно.

Прямо в него прилетел рыхлый снежок.

— Эгей! — закричал свистун и затанцевал так нелепо, как может танцевать только довольный муфель. — Попал, попал! Прямо в Хомиша попал! Ай да Лифон, ай да меткий стрелок!

Хомиш даже не успел ничего ответить и увернуться, как прямо в его плечо прилетел еще один холодный шарик. Стрелок заливался смехом, а Хомиш наблюдал, как снежки тают и превращаются на полу его спальни в мокрые пятнышки, и ничуть не злился.

— Эгей! — кричал звонко снизу Лифон, сложив ладони у рта, пытаясь раззадорить друга. — А ты чего? Чего не отвечаешь?

— Обожди, сейчас спущусь, — крикнул ему в окно Хомиш и игриво погрозил кулачком.

— Коли схочешь закидать меня, — вскрикнул Лифон, — а и не выйдет, не выйдет! Нет снега больше. Кончилось белоземье. Нет как нет его! Сечешь?!

— Так, да? — Хомиш огляделся, схватил тапок, что нашел под кроватью. — А вот тебе! — И из окна прямиком в шебутного друга полетел мягкий вязаный тапочек.

Увернуться у Лифона не получилось, и он стоял поверженный, наигранно потирая лоб.

— Тьфу ты! Тапками кидаться не считается, — настала очередь возмущаться и ему. — Ну все, все, хватит. Вылазь. Уж три дня как белоземье прошло, а ты спишь. Видал, что у меня есть! — и Лифон что-то вытянул из своей бездонной торбы и выбросил правую лапку вперед. В ней была книга.

Хомиш подался весь из окна и прищурился. Книга в лапках друга показалась ему знакомой. Муфель стремглав пересёк свою комнату, скатился по лестнице сломя голову, проскочил мимо семейства, ожидающего завтрака, открыл резко дверь и оказался рядом с другом.

— А ну-ка покажи, — затеребил он друга за плечи. — Это, верно…

— Ага, — залихватски подхватил Лифон, подмигнул свободным от низко нависающей на лицо челки глазом и прищелкнул языком: — «Сказ о белоземье».

Это была любимая книга Хомиша. Она всегда лежала рядом. Мамуша читала ему перед белоземьем, или если Хомиш просыпался посреди спячки и долго не мог вернуться ко сну.

— Как она у тебя?.. — удивился Хомиш и протянул свои лапы в ожидании, что Лифон отдаст вещь хозяину.

— Сдалась мне эта книга, — Лифон охотно вложил ее в протянутые лапы и продолжил: — Ждал, ждал, а все не просыпаешься. Я и посматривал одним глазком. И прогонял ею страшных бабочек, что летали над твоей головой. Поганые сны были?

— Да, — тень Хомиша, как и он сам, съежилась. Шкурка его на мгновение из ярко-фиолетовой стала бледной и приобрела оттенок волнения. Он вспомнил свои мрачные сновидения и вздрогнул. — Тревожно мне от них, Лифон.

— Да не трусь ты. Все давно уже проснулись. Эгей! Все расцветает. Глянь.

— Все уже проснулись? — уточнил Хомиш, но тень волнения так и стояла за его спиной.

— Ага, — утвердительно кивнул Лифон. — Ты последний. Но это пойдет. Последнее белоземье в спячке, да?..

Муфли давно не виделись. Шутка ли, белоземье в Многомирье длится целых три месяца, как и в мире людей. Три долгих и холодных месяца. Зато остальное время — это время цветолетья. И оба муфля наперебой бросились строить планы. Они спорили, загадывали, не зная еще о том, как много испытаний им предстоит пройти. Они забыли о черных бабочках сна, тех, что не давали Хомишу покоя всю холодную пору. А нужно знать, мой дорогой читатель, что бабочки снов никогда не прилетают просто так. А если бабочки были как у Хомиша — черно-красные, так держи ухо востро.

— Хо-о-о-омиш, — вдруг разбил очередной план двух закадычных друзей голос мамуши Фло, — сколько ждать? Все семейство за столом! Оладушки стынут. Шибче завтракать.

— Мамуша, а Лифон с нами? Можно? — спросил Хомиш, но мамуша строго посмотрела на незваного гостя. Тот потупил глаза.

— Лифон некоторое время назад уже попотчевался на кухне у меня. После я его застала совсем не там, куда уходят гости после вкусного угощения. Так ли, Лифон? Была огорчена тем, что он соврал. Доброму муфлю соврать не можно будет. Поэтому, Хомиш, не сегодня, — строго объявила мамуша Фло, после приготовилась уходить, но развернулась и добавила: — Сегодня пусть Лифон подумает, как нужно себя вести в тех жилищах, где для тебя открывают двери и сердца.

— Пойду я, Хомиш, — просипел муфель, хлопнул Хомиша по плечу и, отбросив чёлку, присвистывая, пошел от жилища Габинсов к забору. Сиганул через него и, встроившись в компанию пробегающего молодняка, исчез. Хомиш проводил друга взглядом и зашел в дом вслед за мамушей.

Аромат стоял на кухне мягкой завесой, такой сладостно-густой, что возьми лапкой да потрогай, да пальцы облизни, и почуствуешь вкус карамельного оладушка. И ладно б только это. Аромат гладил, ласкал и говорил сахарные умильные словечки. И рассказывал, как славно, что ты проснулся, как тебя ждали, и что у тебя впереди самое чудное время.

Это был аромат цветолетья. Той поры, которую обожает каждый муфель во всем Многомирье.

— Я тут чего вам наготовила. Давайте шибче кушать, гляньте, что за пухлощеки, — мамуша торжественно водрузила на стол овальное блюдо с самыми вкусными во всем Многомирье пушистыми блинчиками-оладушками. — Все белоземье придумывала, чем бы вас удивить да побаловать. А ну, попробуйте-ка, Габинсы, угадаете, с чем нынче оладушки от мамуши Фло?

Семейство только и ждало этих слов. Восемь лап потянулись и расхватали утреннее угощение. Фло, Фио, Хомиш и Фрим урчали и уплетали оладушки, снимая языком сахарную пудру. Раскусывали что-то мягкое, но волокнистое, прищуривались и прислушивались к вкусу.

— Ну, кто отгадает? Кто? — поинтересовалась Фло и, торжествуя, обвела всех глазами.

— Што-то шыльно шкусное, — утер усы и попытался похвалить женушку папуша Фио с набитым ртом.

— Лепестки любоцвета! Ты добавила лепестки любоцвета! — воскликнул Хомиш и лихо закинул в рот новую порцию. Фрим молча наблюдал за суетой и тщательно пережевывал каждый пухляш.

— Хомиш, умный младший сынуша мой. Так и есть, с лепестками любоцвета.

— Вмиг понял, — отвечал довольный Хомиш. — Только у любоцвета такие яркие розовые лепестки, чуть кисловатые и вот с этими прожилками. Вкусно, лапы отъешь, с лепестками любоцвета, мамуша.

Семейство молчаливо согласилось с мнением самого младшего Габинса.

Дело было не в лепестках любоцвета. Все, что пекла и делала мамуша Фло, мгновенно приобретало какой-то особый вкус. Вкус спокойствия и нежного, мягкого, чистого счастья. От этой ее редкостной способности или просто от того, что она вмещала в себя все тепло и любовь Многомирья, мамуша Фло уже давно признана была всеми деревнями как самая знатная травница, кормилица и изготовительница волшебных чаев. А ведь и первое, и второе, и третье подразумевает, что носитель этих званий чрезвычайно добр, мудр, справедлив и полон любви.

Фрим наконец тщательно прожевал, поднял вверх указательный палец и произнес:

— Тридцать три раза. Все, я прожевал все тридцать три раза и готов тоже с вами говорить.

Фрим, в отличие от Хомиша, не спал уже несколько белоземий, и ему не терпелось поделиться массой новостей, пока рты всех остальных были заняты. Он начал посвящать жующих в новое изобретение, которое он только что сделал прямо здесь, разрабатывая схему на муке, но мамуша Фло, как я уже выше упомянул, мой дорогой читатель, славилась не только как лучшая хозяюшка, но и как мудрая муфлишка.

— Разговоры после еды, все после еды! Разговаривать нужно на сытый животик, и тогда даже плохие новости покажутся не такими уж и дурными. Фрим, кушай еще оладушков. Хочешь, дам тебе с медом луноцветов?

— Нет, я, пожалуй, откажусь, — помахал отрицательно Фрим головой в думательной шапочке.

— Может, тебе, малуня? — заботливо поинтересовалась мамуша у младшего.

Папуша Фио широко улыбнулся блестящими от масла и меда усами, но промолчал. Фрим громко засмеялся и, довольный своим старшинством и тем, что его не назвали этим словцом, засунул очередной пухляш с золотистым зажаристым бочком в рот.

— Мамуша, все лучше не называть меня так, надо мной до упаду вот они смеются, — проговорил в ответ улыбающемуся папуше и смеющемуся Фриму Хомиш.

— Буду говорить, как заблагорассудится, — спохватилась Фло. — Давай я всех так буду называть.

Никто не попытался поправить мамушу. Все — да и Хомиш — знали, что она по-прежнему будет называть малуней только его, но не потому, что двух других Габинсов не любит. Просто Хомиш был младшим и робким. Скорее даже не робким, а трусливым.

Тарелка с выпечкой опустела. Сытая семья сербала чай и делилась планами и новостями. Их разговор тек плавно, как стекает мед с горячего оладушка.

— Ой-ля-ля! Как жи ж хорошо, что сегодня на поля не надо. Хорошо! Люблю отдыхные дни, — откинулся на стуле и порадовался папуша Фио, поглаживая себя по животу.

— Я вот хотел еще с вечера поинтересоваться, а что с соседями такое случилось? — спросил Фрим, припивая чай.

— Всю семейку мамуши Оливы покусали пчелоптицы, — негромко, словно она могла обидеть покусанных и опухших соседей, пояснила мамуша Фло.

— Отчего так? — искренне удивился Хомиш. Его глаза стали размером с чайные блюдца, что стояли перед каждым членом семейства Габинсов. — Пчелоптицы покусали муфлей? — И снова тревожный жар обжег его сердце. — Не бывало такого.

— Испокон веков не бывало, — добавил папуша Фио, прикрякнул и покачал головой. — Вся деревня жужжала, как рой. Ладно б только семейку соседей, так половину деревни покусали злыдни, — папуша Фио снова покачал головой и отвлекся на печку. — Пойду по дровишки. Тепло пока не встало. Надо б подтопить.

Мамуша Фло подхватила рассказ и продолжила уже погромче:

— Да, в этот раз все пчелоптицы дедуши Пасечника проснулись раньше положенного. Кто их разберет, что стряслось. Не бывало такого. Злые, голодные. Ох-ох-ох, и гудеж же они устроили. Голова шла кругом. Пасечник кричал, бегал. А куда ему бегать-то? Древнее его и нет никого на все деревни вокруг. Пришлось наварить на всех успокоительного чая, так это хорошо, что еще запасы трав остались. Вот шуму-то было. Всей деревней нашей на выручку Пасечнику побросались, давай пчелоптиц вылавливать. А их сонмы. Еле переловили. Ну, зато меда будет больше обычного.

В круглом отверстии с пририсованными крылышками во входной двери вдруг зашебуршало, и из него в жилище влетел пушистый комок.

— Кто тут ест мед, а Афи не зовет? Там, где Афи, там и мед, а там, где мед, там и Афи! Медик, медик, где мой медик?

— Афи! — вскочил Хомиш навстречу и раскрыл свои лапы для объятий.

— Кьююю, — заверещал комок, — душечка мой Хомиш проснулся! Афи та-а-а-а-ак скучала… Ну наконец-то, Хомиш! Кьююю! — Комок провернулся вокруг себя несколько раз, расточая переливающуюся пыль, и завел пискливым голоском уже что-то бессвязное:

— Кьююю, кьююю,

Радость совью.

Кьююю, кьююю,

Радость соберу!

— Афи, ну не трещи, не трещи! Не время трещать и песни распевать, — замахала лапками мамуша.

— Афи не трещит, — поджала норна хоботок и снова издала звук норной радости: — Кьююю! Афи радуется. А когда Афи радуется, Афи всегда поет.

Это была норна. Точнее сказать, одна из самых болтливых норн. Хотя разве бывают норны не болтливые? Вопрос риторический и не требующий ответа. Поэтому пусть он парит в воздухе, как и Афи.

Норны, мой дорогой читатель, как и пчелоптицы, бывают дикие и домашние. Афи была не просто домашней норной. Афи была личной норной Хомиша. По ее крошечному мнению, это немного возвышало ее над другими крохами, но настолько немного, чтобы ни в коем случае не задело достоинства ни одной другой норны.