Голоса

Светлана Шаповалова, 2023

Что мы знаем о тайнах и законах алхимии? А о темном цирке с живыми куклами? Алексей, главный герой, ничего об этом не знал. Жил обычной жизнью и работал психологом. С утра до вечера он слышал голоса по ту сторону телефонной трубки. Совершенно неожиданно в его жизнь врываются мистические события. Он знакомится с артистами бродячего цирка, дающего представления в его городе, встречает свою настоящую любовь. Философствует с распорядителем цирка, который коллекционирует не только уникальных персонажей, уродов, но и мистические артефакты. Удастся ли Алексею разгадать все тайны темного цирка-шапито? Изменить свою жизнь? Это мы узнаем, окунувшись в незабываемые приключения вместе с ним.

Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)

В оформлении использована иллюстрация:

© francescoch / iStock / Getty Images Plus / GettyImages.ru

* * *

Я совершенно не умею быть в моменте. Не понимаю, как это удаётся моему другу. По его словам, он всегда в тренде, в курсе всего нового. Рядом с ним, я ощущаю себя седым старцем, а ведь мы ровесники. Он смотрит всех блогеров, слушает новую музыку. И мало того, умеет как-то быстро все рассортировать. Мусор он тут же отбрасывает, а какое-то ценное зерно быстро усваивает. Молодёжи это удаётся в силу возраста, но они не занимаются сортировкой. Им легче лить в уши ересь о плоской Земле и инопланетянах. А Пашка, просто наш гений. Он мог бы стать кем угодно, мог бы быть большим начальником или даже правителем над нами простолюдинами. Но он выбрал для себя быть кладезем мудрости. Для равновесия у него есть любимая жена. Да, я недолюбливаю этот персонаж в его жизни. Но мы с ним приняли совместное решение, что нашей дружбе хорошо и комфортно, когда мы оба в душе счастливы. А он может быть счастлив, только с этой женщиной-пекинесом. Главное, что ему хорошо. Правда, иногда ерничаю, говорю, что это комплекс неполноценности, связываться с малолетками. Он мне отвечает, что я ему завидую, так как сам не женат. Может быть и так, не могу этого опровергнуть, потому что не собирался жениться прямо завтра. Я напророчил ему пять девственных браков. Он согласился, потому как это честное отношение к любимому человеку. Взамен мне пообещали пять любовниц с прицепом. Я тоже согласился, так как не считаю это чем-то ужасным. На том и порешили. У каждой дружбы есть свои ритуалы.

Лучший друг. Мы всю жизнь вместе, сколько себя помню. Уже давно пережили то время, когда после возникающих недопониманий, следовало молчание, растягивающееся на долгое время. Болезненно копя при этом обиду. Сейчас, мы можем так же не общаться довольно долгое время, у всех свои дела и жизнь. Я много работаю, он лелеет своего «пекинеса» и совершенно счастлив. Мы созваниваемся, иногда встречаемся, чтобы выпить в баре, но не более. Каждый раз клянёмся друг другу, что выберемся на охоту, рыбалку. Даже планируем что-то, но каждый раз все срывается, и никто никуда не едет. При этом никто ничего не выясняет, все и так понятно. Это даже стало доброй традицией.

Как-то, в очередной поход в местный бар, Паша мне долго рассказывал про какого-то блогера. Он буквально обрушил на меня кучу информации про охотничьих лаек. Мы пили отличный коньяк, и я вроде как даже проникся проблемами и бедами совершенно не знакомого мне человека. Пашка увлечённо рассказывал что-то, но я честное слово, не помню сейчас ни одного слова. Каково было моё удивление, когда друг, позвонил за несколько дней до отпуска и заявил, что мы скоро выезжаем в Карелию, на поиски какой-то собаки, потерявшейся там во время охоты. Сперва, мне показалось, что он просто шутит. Но уже все было решено, он подготовил машину, проложил маршрут по карте и договорился с группой поисковиков-охотников, к которой мы примкнем. Последнее было явной попыткой манипуляции, которая не даст мне сдать назад.

Стоит заметить, что я очень люблю природу и сам могу порыбачить у реки, разжечь костерок и получить удовольствие от уединения. Но ехать в дикие топи Карелии, это явно перебор, даже в богатый грибной сезон. Как оказалось, едем не только мы. Паша организовал, поисковый отряд, состоящий из поклонников канала нашего города и его окрестностей, и мужики в серьёз собирались на поиски собаки. Это меня не потрясло, потому что мой друг постоянно заваривал какую-нибудь авантюру. Немало удивило другое: Паша загадочным голосом спросил, как долго у меня продолжается отпуск. Когда же узнал, что почти месяц, остался доволен, и проговорил, что должны успеть. Я опешил. Потому что не планировал на отдыхе в Карелии откармливать собой гигантских комаров. Паша, почувствовав мою панику, тут же успокоил, что мы всего на неделю. Поинтересовался на всякий случай: мало ли мы там застрянем на некоторое время. Это самое некоторое время, мне никак не улыбалось провести в лесу. Я стал усиленно думать, как бы спрыгнуть с этого горящего поезда. Обычно, незадолго до отпуска, Оксана начинает грузить меня ненужной работой, которую она считает очень важной. Поэтому представится возможность извиниться перед другом и спрыгнуть со старта навстречу приключениям.

Я люблю свою работу. Не перегорел с годами, не опошлился, не стал злым. Я занял свою нишу. Вырыл уютную норку, где мне комфортнее, чем дома. Мою профессию нелегко назвать вслух. В новой компании людей обычно или выдумаю что-то банальное, или вообще молчу. Мой единственный друг тоже научился легко выкручиваться из этой ситуации. Всем он говорит, что я шаромыжник. Люди сами предлагают варианты того, кто для них является представителем этого странного слова. Он сразу соглашается с любым вариантом, и все, крайне довольные собой, продолжают разговоры на отвлечённую тему. Я тот, кого не любят люди. Тот, кого сторонятся, словно прокаженного. Я психолог. Не воротила мозгов и чьих-то проблем, о которых снимают смешные фильмы, как о хозяевах вселенной. Я тот, кто умеет манипулировать, врать, и говорить правду — не меняя выражения голоса и лица.

Начиналось все в центре социальной помощи сирым и убогим. Мы раздавали гуманитарную помощь, создавали группы анонимных алкоголиков, молодых мам и прочее, бесконечно прочее, с прорвой бумажной работы. Мы дежурили на анонимном телефоне доверия, на который больше всего звонили шутники и неудачники. И будущее мне грезилось предрешенным. Карьерный рост? Да, я ездил на курсы повышения квалификации, и мои бумажки перекладывали из одной стопки в другую, с короткими пометками. Но большего я не ощутил. Если не считать ночных смен, которые мне добавили, как главному специалисту не обремененному женой и детьми, и дежурств на телефоне в праздники. Трудно объяснить людям, что никогда не появится ни одного, ни другого, если директор, готова привязать меня за ногу к батарее на рабочем месте. Доставляла радость, только одна мысль, что я не школьный психолог, остальное был такой же мрак, без денег и перспектив. Текучка была такая, что не было возможности запоминать новых специалистов. Но как-то незаметно, мы все шагнули в двадцать первый век и моя работа очень даже понадобилась. Оказалось, что мы неплохие продажники. Директриса, нужно отдать ей должное, быстро перевернулась в воздухе, и мы стали оказывать платные услуги. Платный телефон доверия, платные группы, личный психолог. Центр немного поднялся с колен. Вначале мы купили кулер и кофеварку, насколько я помню. Потом стали работать с фармой и пошли совсем другие доходы. Мы стали продавать лекарства, убеждать, прописывать и рекомендовать. Приезжали коучи, рассказывали о продукте, учили, как навязывать его клиентам. Мы вели беседу, слушали, разгружали и рекомендовали все новые и новые продукты. Люди заказывали, мы получали проценты от продаж. Нет, мы не вредили, конечно, просто одно и то же лекарство может быть дороже или дешевле у разных фирм производителей. Я не могу сказать, парень тебе нужен новый антидепрессант, если прежний, этой же фирмы, отлично работал. Просто они поменяли две буквы в названии, отправили его на ненужный круг доследований, и отпустили в люди, правда теперь он стоит на пять тысяч дороже. Ну да бог с ним, ты сейчас его закажешь, и мне упадёт бонус в пятьсот рублей в зарплату, с каждой единицы продажи. Ах да, ещё у нас тут конкурс, кто больше продаст, тому наушники «яблочные» в подарок. Мотивация! Конечно, все не так просто. Оксана разработала идеальную схему, и у нас, даже, есть настоящее психоневрологическое отделение с настоящими врачами психиатрами, при которых мы как менеджеры. Если вдуматься дикая и страшная вещь, но те, кто так думает, здесь не работают. Нас натаскивали как собак, и мы рвали так, что земля под ногами горела. Ты мог заработать сколько угодно, все зависело только от тебя. Давай, быстрее, выше, сильнее. И вроде бы все отлично. Если бы не мои внутренние демоны. Может, я уже слишком стар для этого? Ровесников моих у нас в центре не было, только амбициозная молодёжь, которая за глаза называла меня «Олд». Но это не из-за возраста, просто я работаю в центре дольше всех. Даже Оксана заняла директорское кресло позже. В то время я уже работал здесь штатным психологом. Сейчас Оксана создала целый отдел. Мы сидим, каждый за своим пультом, перед монитором, принимаем звонки. Настоящий колл-центр, работающий круглосуточно. Мы можем параллельно вызвать для человека полицию или скорую, можем посмотреть списки наркологических клиник или реабилитационных центров. Главная задача — помогать, но это не совсем так. Наша главная задача, как можно дольше держать человека «на проводе» и упаковать для него систему препаратов и витаминов, на максимальную сумму. Подсадить на долгосрочное сотрудничество. Оксана выкупила большой особняк за городом и сделала там частную клинику, я бы сказал правильнее психушку для богатых. Там все стилизованно под хороший дом отдыха с прислугой, которая конечно является младшим медперсоналом. Палаты, нельзя даже между собой называть палатами — это комнаты, а контингент — это гости и никак иначе. Как бы я не язвил и не издевался над ней, но, нужно отдать должное, она многое сделала для центра. Как-то незаметно для себя, я стал ездить на машине, а не на автобусе от вокзала. Да и вообще, качество моей жизни сильно улучшилось. Я все ещё часто пользуюсь электричкой, но это скорее для удобства, чем вынужденно. Жить я продолжал в области Москвы, потому что люблю свой тихий город. Люблю запах и прохладу леса, неспешность облаков на летнем янтарном небе, прозрачное солнце цвета жжёного сахара. И конечно то, что тут время течёт без суеты и пыли большого города. Бесконечность моих возможностей, сошлась для меня именно тут, в этом месте.

Может и правда я «Олд», ведь в моей профессии так мало тех, кто стал профессионалом. Я видел десятки ярких факелов из «перегоревших» молодых специалистов. Окрылённое опьянение от первого успеха доводит их почти до оргазма. Работать с клиентами, они не умеют, но не считают это важным. Они не пытаются наработать свою базу и нарастить объёмы, качество. Такие «спецы» работают на потоке, который быстро иссякает. Подсадить клиента на себя, это не просто. И вот, их так ярко вспыхнувший факел, быстро сгорает. Начинается апатия, скука, угрызения совести. Эта безликая тень, ещё некоторое время тлеет, слоняется по офису туда-сюда, от сигареты до чашки кофе, и, наконец, наступает момент, когда человек исчезает из нашего центра навсегда. Мотивация тут уже не поможет. Мне их не жаль. Жалеть, вообще плохой навык. В жалости, есть какая-то инфекция. Человек, единожды подцепивший её, уже вряд ли, когда-то сможет жить иначе. На глаза будто падает пелена, и уже совсем скоро, это перерастает в хроническое состояние — синдром спасителя. О нем говорить можно бесконечно. Жалеющие, есть и у нас. Они решают за клиента, что для него дорого. Хотя, сравнив цены, на аналогичные услуги и продукты в других местах, клиенты сами выбирают именно нас. Ведь если человек передумает и уйдёт, никто не даёт гарантии, что ему «за углом», не продадут этот же препарат только в три раза дороже. Там он спокойно купит и будет счастлив. Жалеющие не верят в продукт, не верят, что помогают людям. Они уверены, что спасают человека от нашей системы, считая клиента глупцом или идиотом. Ими легко пользуются и манипулируют. Планов они не выполняют, заработать не могут и потому рассчитывать на них в работе опасно. Оксана, это чётко понимает и строго следит за всеми новенькими, постоянно нависая над каждым как коршун. Она даёт им много шансов, не один и не два. Она поддерживает, учит, но всему приходит конец. Если Оксана видит, что у человека нет перспектив и цели, то она схлопывает свои крылья заботы и отходит, бросая опекаемого. Все мы люди, и нам не чуждо человеческое, но мне их не жаль. Может я неправильный, а может, во мне просто эта функция затёрта, но я не умею жалеть таких людей. Директор, всегда пытается подсунуть мне натаскивание новичков, которых она считает перспективными. Поначалу, мне это даже льстило. Но со временем, я увидел, что это не имеет смысла. Чаще всего к нам приходят молодые девушки, с безумным желанием работать и жить, отдавать всю себя профессии, я даже немного заряжался от их неиссякаемого огня. Но как только новая сотрудница переставала постоянно косячить и «держаться за юбку», как только уверенно делала собственные шаги, то сразу уходила в декрет. Из которого, как водится, уже не возвращалась никогда. Поначалу, мы с Оксаной списывали на случайность и «это жизнь», потом просто переглядывались молча и иногда иронично улыбались. Это не требовало никаких пояснений. Периодически, «для оздоровления обстановки», директор поливает наши рабочие места святой водой, или обходит углы помещения с церковной свечой, что меня как агностика очень забавляет. А вообще, у каждого свои шаманские ритуалы в работе.

Внутри каждого из нас, есть настоящая драгоценность. Это похоже на кристалл, который мы сами придаём огранке. Все, что мы делаем, оттачивает и полирует какую-то его сторону, создаёт новую грань. Чем больше этих граней, тем ярче звучит человек. Но, самое страшное для этой ювелирной работы, это голоса. Они повсюду. Они всегда знают, как правильно, как вкусно, как нужно. Голоса знают, как нам быть в той или иной ситуации в нашей работе. Голоса знают, что мы должны делать дома, как воспитывать детей. Голоса легко принимают нашу ценность и уникальность и каждый из них, так и хочет внести в ваш личный кристалл — свою грань. Порой мы сами говорим внутри себя чужими голосами и начинаем делать как кто-то. Это страшнее всего. Сложно судить рыбу по тому, как она поёт. Она великолепный пловец, а вот петь не умеет. Вас могут считать идиотом, только за то, что вы плохо повторяете за кем-то. Поэтому повторять то, что хорошо делают другие — это утопия. Познайте свой талант и отшлифуйте эту грань до зеркального, бриллиантового блеска, поверьте, именно так, вы станете просто великолепны. Я сам часто пытаюсь причинять людям им не нужное добро. Это то, с чем я борюсь. Я перестал жалеть людей, делать что-то за них, одалживать им деньги и нуждаться в их мнении. Я больше ничего не показываю, не доказываю. Просто смотрю на их старания в привлечении моего внимания, попытки возмездия, смеюсь над гадостями в мою сторону вместе с ними, и их голоса во мне становятся все тише и тише, а потом исчезают навсегда. Это похоже на тихую грусть, когда из твоей вселенной исчезает маленькая черточка. Я не коллекционирую людей, потому что дружу только по настоящему, уважая себя и свое время. Красивые слова и обороты, сыпятся чаще из тех людей, кому, к сожалению, нечего сказать.

Раньше мне казалось, что только люди с ОКР или прочими подобными расстройствами, способны на странные поступки, но оказалось, что это не так. Все люди скрывают какую-то часть себя и это абсолютная норма. Было бы странно встретить человека, который все держит на поверхности, которого не нужно читать как книгу. Это было бы не интересно. Ведь мы ценим человека не только за его внутренний мир, который можем так никогда и не постичь, мы ценим то, как человек, который становится нам все более и более знаком, постепенно раскрывается как аромат хороших духов. И нас привлекает именно то, как человек это делает, с трепетом завораживающе, подсаживая на общение с собой как на наркотик, или будто чистит лук, сдёргивая шелуху одним движением. От этого зависит многое, даже почти все. Будем ли мы смаковать и ценить, или рассеянно улыбаясь и глядя мимо, стараться отделаться поскорее и как можно быстрее забыть человека. Нужно помнить, если вы не нужны, то проще уходить и не навязываться, так будет лучше для всех. Любите себя, цените и оберегайте, иначе этого не станет делать никто. Мы все хотим казаться не теми, кто мы есть, мы выпячиваем свои лучшие стороны на передний план, прячем как можно глубже свои недостатки. Мы даём аванс, подманиваем этим фокусом интересующегося человека. И, конечно, происходит самое страшное, если человек в этот момент в нас влюбляется. Потому что, счастье в этом розовом раю, будет длиться ровно столько, сколько мы сможем, мучаясь носить эту маску. Часто жертвуя собой и своими интересами. Мы вновь и вновь приносим жертвы на чужой алтарь и искренне считаем, что тот, ради кого, мы несём непосильную ношу страданий, должен это ценить. Должен полюбить нас и, в последствии, тоже многое терпеть. И тут начинается ад. Во-первых, человек вообще понятия не имел, что вы не такой как ему показывали, он искренне верил, что это ваше истинное лицо и полюбил именно его целиком и полностью. Тут ему подсовывают далеко не идеал, в грязных носках и шляпе, от которого вообще хочется бежать, куда глаза глядят, а не то, чтобы терпеть ещё что-то. Первый обижен, что его такого прекрасного и терпеливого, который столько выстрадал, не ценят и не любят. Уверен, что его партнёр эгоист и сволочь, какую ещё поискать, что он наглец и большая ошибка. Второй вообще не понимает, чего от него хотят, потому как из мечты всей жизни, партнёр превратился в невообразимого истеричного козла, с претензиями, суть которых в корне не понятна.

У меня была клиентка, которая долго таскала мужа на семейную терапию. Мы спасали их брак. Он не хотел ходить, но ходил, много жаловался и выставлял себя несчастным обиженным мальчиком. Мамин сын в штанах шестьдесят четвертого размера. Она, женщина средних лет, была готова затащить его хоть в ад, только бы ему доказали, что он не прав. Они спорили обо всем. Он первые десять сеансов, меня стеснялся. Постоянно юморил, нервно смеялся, заискивал, как бы выпрашивая моё негласное одобрение. Когда до него дошло, что моей мужской солидарности ему не видать, то я резко перестал нравиться. В итоге пришли к тому, что он её любит, просто он тиран и по-другому удовольствия от брака не получает. А она, оказалось, разлюбила его в тот момент, когда он назвал её «наглой мордой». С тех пор и наказывала его каждый день. Я был очень рад, что у них не было детей. Потому как этой паре, терапия не была показана вообще. Мне кажется, им скорее нужен был кто-то третий, чтобы он присутствовал на казни, то одного, то другого партнёра. А вот дети были бы обречены и глубоко несчастны. Но, слава богу, ему дети не были нужны вообще, а она просто не раскрылась рядом с ним как женщина и не ощущала потребности материнства.

Я очень люблю себя на своей работе, люблю то чувство, которое она у меня вызывает. Люблю того себя, который я на работе, если можно так выразить свои чувства. На ком ещё я мог бы быть женат, если она и так уже со мной?

Паша с этой поездкой держал меня мёртвой хваткой. Он звонил мне каждый день и уверял, что это нужно сделать, что он так сильно на меня рассчитывает, и я просто уже не имею права его кинуть, потому что меня даже некем заменить. Он так уверенно, так красиво и ровно строил речь, что я почувствовал себя помощником капитана межзвёздного корабля, который летит на Марс. Я даже поверил в то, что без меня никак не обойтись, будто отвечаю за кислород для всего экипажа. И когда до отъезда оставалось всего ничего, меня в коридоре поймала Оксана. Она словно хищник, в своей шуршащей юбке до колена, по запаху вычисляла, по какому именно коридору буду подниматься в кабинет. Я был почти у цели, когда за моей спиной раздался оглушительный окрик директора:

— Алексей, постой.

От этого голоса у меня внутри будто лопнула натянутая струна. Как она это делает, я не представляю, наверное, это талант. Возможно, на курсах директоров, на бесконечных семинарах по гноблению коллектива, учат именно этому.

— Алексей, я хочу поговорить с тобой. Это важно.

Оксана подошла ко мне. Ее глаза были полны тревогой. Сейчас она не включала строгую начальницу, чьи решения просто венец творения, и мы неукоснительно должны исполнять все, что ей внезапно взбрело. Я против монархической системы правления и иногда смею высказать это вслух. Она привыкла к оппозиции в моем лице, иногда выслушивает до конца и не истерит. Но, когда она подходит вот так как сейчас, как правило, это означает, что у неё нет других вариантов и я реально ей нужен. В таких случаях я не упускаю возможности поиздеваться над ней, но она стоически терпит. Бывает мне становится её жаль, и я уступаю. Нет, я не слабак. Просто, когда она гордо удалит свою юбку из моего кабинета и начнёт что-то делать сама, то мне потом придется все исправлять. Это ожидаемо, наверное, но я терпеть не могу в ней и человека и женщину, это меня ужасно раздражает. Предпочитаю в её лице несправедливую власть и соперника, люблю, когда она пытается поймать во мне диверсанта подпольщика. Эта игра длится с тех пор, как она перешагнула порог нашей социальной службы, растоптав своей бессердечной шпилькой, все мои мечты о безмятежном старении в нашем уютном болоте. Она призывно посмотрела на меня, повернулась и пошла в сторону лестницы, где мы тайком курили. Я стоял и смотрел ей в след. Она обернулась, нахмурилась и поманила меня нетерпеливо рукой. На лестнице она закурила, а я никак не мог дождаться, когда же она начнёт. Мне было совершенно непонятно, что именно ей от меня нужно. Если бы она хотела не отпускать меня сейчас в отпуск и перенести его, то сказала бы об этом запросто. А тут стоит и мнётся как девчонка. Если только она не решила повесить на меня какого-то своего пациента. И скорее всего что-то отвратительное, что потребует взаимодействия с полицией. Это все терпеть не могут. Ишь как, почти без перерыва сбивает пепел с сигареты. Почти не курит, стоит дымит просто так. Может преступник? Сто процентов какой-нибудь её любовник, потому и не может сама. От внезапной догадки меня бросило в пот, и Оксана явно это поняла, потому как сразу начала говорить:

— Мой одногруппник обратился за помощью. Я не могу отказать ему, понимаешь? Он большой человек, много раз помогал мне лично и нашему центру. Дело в его старшем брате. Я знаю, ты идёшь в отпуск, но я прошу тебя, возьми его. Если у вас получится контакт, то просто оформим его на тебя. Ты сходишь в отпуск, погреешься на своих Мальдивах, вернёшься и все неспеша закончишь. Там и дело не особо долгое. Просто напишешь ему заключение для следствия и суда. Не более. Чисто твоё заключение.

— Я так и знал, — внутри все будто обвалилось.

— Мне кажется, тебе будет интересно. Там странная история с исчезновением жены пациента.

Ага, очень интересно. Обожаю, когда полоумные маньяки убивают жён и мне нужно это расследовать как Эркюлю Пуаро. Я, недовольно нахмурившись, смотрел в стену. Оксана всячески ухищрялась, чтобы заинтересовать меня согласиться на этот кошмар, когда следователи начнут ходить ко мне как к себе домой. Я терпеть не могу ни полицию, ни детективы, ни преступность в целом и предпочитаю держаться от этого подальше.

— Я положила тебе его папку на стол в кабинете, посмотри, пожалуйста. Полистай записи, там и правда, нет ничего сложного.

— Может, сама все сделаешь? У тебя лучше получится найти общий язык с полицией и родственником, чем у меня. Так будет проще для всех. Я эти детективы терпеть не могу.

Я решил, что сейчас самое время уйти и все будет понятно. Но она остановила меня.

— Да не могу я с ним поговорить. Он отказывается от женщины специалиста. Просто терпеть не может женщин. Я попыталась, пришла. Он сказал, что ему противен даже запах моих волос и их цвет. Ему кажется отвратительным то, как я одеваюсь и моё присутствие рядом.

От неё веяло раздражением. Хотелось закрыть уши руками и уйти, чтобы не быть замешанным в её наигранной истерике. Я скажу ей все, что она хочет, только пусть немедленно прекратит.

— Наверное, он виновен. Потому что во всем, что он говорил нет ничего такого, с чем был бы не согласен. Вменяем.

Потому как она отстранилась от меня, я решил, что ей больно. Но Оксана промолчала. В этот момент, можно было её добить, и она бы снова, как сто раз до этого, скрылась в своём кабинете и долго зализывала раны. Но я помиловал. Наверное, старею.

— Я посмотрю и скажу, когда смогу прийти до отъезда.

— Спасибо, — тихо сказала она.

От её согласия, мне стало ещё более противно.

Его дело и правда, лежало на моем рабочем столе. Обычная папка, ничего примечательного, но у меня было такое ужасное чувство, будто она начинена динамитом, не менее. Как можно дольше растягивая неотвратимый момент нашей встречи и полного погружения в работу, я как опытный пловец, не торопился. Просто стоял на берегу, собирая себя по крупинкам изнутри. Как ловко она взяла меня в оборот. Стоило, конечно, сказать нет. Но я быстро отмёл все деструктивные мысли, чтобы не злиться ещё больше. Эта папка заняла у меня не менее трёх часов. Я без конца делал заметки, готовил форму еженедельного опросника, составлял план. В жизни этого Вениамина, не было ничего особо примечательного. Работал корреспондентом, писал статьи на заказ. Со временем стал работать меньше из-за приступов головной боли. Жил с мамой и младшим братом. Про отца ни слова. Получил ранение головы осколком боеприпаса еще в юношестве, при каких-то невыясненных обстоятельствах. Младший брат, его попечитель, оплачивает весь этот банкет, если можно так сказать. Нужно с ним познакомиться. Жил с девушкой некоторое время. Так и написано «некоторое время». Интересная формулировка. Сколько это, год, два, месяц? Девушка по имени Ирина пропала при невыясненных обстоятельствах. Тело не было обнаружено, следов преступления, крови, борьбы, тоже не нашли. Конечно, если вообще искали. Просто букет околовсяческой информации. О пропаже девушки сообщили какие-то её родственники. Удалось установить только то, что последним, кто её видел и был рядом, это Вениамин. Интересный персонаж этот Веня. Сразу после случившегося попал в клинику с обострением состояния. Интересно, с обострением какого состояния, если ни одного диагноза у него нет. Травма и все. А, вот приписка Оксаны, что на днях пришлют отчёт психиатра, который его наблюдал. Все, как всегда, у неё, через одно место. Отчёт психиатра, тут должен быть первой бумажкой, даже, скажем так, вместо всего этого, тут должен быть именно он. Ещё куча анализов, которые сейчас совершенно не информативны. Ну почему меня так раздражают все действия этой женщины?

Я громко захлопнул папку и посмотрел на кофейный столик в углу кабинета. На нем загадочно помигивала новая кофемашина. Это Оксана постаралась, чтобы я наверняка не соскочил. Блестящая, заряженная, чем нужно, и готовая к любым моим желаниям. М-да, не все действия Оксаны так уж плохи. Ладно, раз взялся. Я довольно потёр руки и налил отличного кофе, так заманчиво и пьяняще пахнущего свежемолотыми зёрнами. Уже вечером, когда собирался уходить, я подумал о том, что разговора с полицией и её настойчивого присутствия, все равно избежать не удастся и потому, лучше первому позвонить им. На развороте папки были прикреплены номера, по которым мне следовало звонить в случае каких-либо вопросов. Мне ответили почти сразу. От голоса с медовым дружелюбием, стало как-то зябко и очень неприятно.

— Здравствуйте, Алексей Николаевич. Очень рад вашему звонку. Ксения Анатольевна сказала, что вы будете вести нашего Вениамина.

— Здравствуйте. Не знаю, как вас по имени, к сожалению.

— Зовите меня Александр. Какие могут быть отчества, мы же в неформальной обстановке, почти по-приятельски, так сказать. Вы что-то хотите сообщить, поделиться мыслями?

— Мыслями о чем? Нет, позвонил для знакомства. Я так понимаю, нам все равно предстоят встречи?

— А все зависит от того, как скоро мы с вами найдём общий язык. Поймите, у нас одна цель, одно дело делаем. Я не враг, не урод какой-то, все решим, я думаю. Мне это дело хуже песка на зубах, вероятно, как и вам. Не затягивайте. От вас ничего особо и не нужно, просто дайте заключение, что он в принципе мог совершить преступление. Что он все помнит, просто прикидывается. Парень наделал дел, а теперь боится отвечать. Дело на неделю. Дадите заключение, мы заберём его, выясним, куда он дел труп.

Все банально. Он решил его упрятать, во что бы то ни стало.

— А если он этого не совершал? Это заключение обеспечит ему пройти все круги ада, просто так?

— Почему? По-вашему, тут головорезы работают? Обижаете, мы тоже люди профессионалы своего дела. Если он ничего не совершал, это мы тоже узнаем. Просто без вашей резолюции, если можно так сказать, полномочия весьма ограничены. Младший брат спрятал его у вас, и адвокат акулой кружит вокруг. Не подойти.

— Это называется независимая экспертиза и оценка состояния. Он имеет на это полное право. Тем более у нас хватает на это компетенций, или у вас есть какие-то сомнения?

— Понимаете, Алексей, вы оказались втянуты в некоторую ситуацию. Ксения Анатольевна и брат Вениамина, состояли в интимных отношениях. Именно поэтому в эту историю она впутала вас. Если бы ребята все решили сами, между собой, они упростили бы нашу работу. Фиктивную бумажку в два счета бы аннулировали. Но она предусмотрительно отказалась от этого дела и попросила вас сделать всю работу. Мне бы не хотелось думать, что ваша директор, оказывает на вас какое-либо давление.

— На счёт этого можете не беспокоиться, Ксения Анатольевна, напротив, создает все условия для продуктивной работы. Или, может, моя компетенция, как специалиста, вызывает у вас какие-то подозрения?

— Нет, вы меня полностью устраиваете. Я думаю, мы с вами найдём общий язык, и проблем не будет.

— Скажите, пожалуйста, у меня совершенно нет информации об этой пропавшей девушке.

— А что вам нужно?

— Что произошло, хотя бы в общих чертах.

— В отношениях были более двух лет. Это со слов младшего брата, потому как он увидел её в его доме, примерно в это время. Насколько давно они вместе, сам Вениамин путается. Со своей семьёй, то ли знакомил не охотно, то ли вообще не знакомил, непонятно. Я думаю, прятал он её от них. По какой причине пока не выяснили. Он называет её своей женой. Всячески отрицает, что она ушла от него. Говорит, что они в ссоре, и она не приходит больше. Проблема в том, что не понятно, жили ли они вместе постоянно, или периодами. Он постоянно или себе противоречит, или молчит. То впадает в какой-то ступор и потом ничего не помнит. Его брат и врач говорят, что такое состояние бывает раз в полгода. Я верю скорее в то, что он становится агрессивным. Видимо, в подобном состоянии расправился с Ириной во время ссоры. Это предполагает и его врач.

— А его врач, не мог бы дать вам подобное заключение без нашего вмешательства?

— Нет. Врач с ним в очень хороших отношениях и твердит, что он на это не способен. Для нас нужен диагноз независимого специалиста, который ранее не общался с ним, не вёл его и может дать заключение в оценке его способностей и прочего, я в этом несилен. Повторяю только то, что в деле. Я знаю только то, что брат Вениамина оказывал материальную поддержку всего психиатрического отделения, в котором наблюдали его брата.

— У вас очень сложная работа.

— Я думаю, мы правильно поняли друг друга?

— Всего доброго, Александр, если что-то понадобится, я вам обязательно позвоню.

Не дожидаясь какого-либо ответа, положил трубку. Позже, когда ехал в электричке, думал, как быстро человек привыкает делать свою работу на автомате и не замечать вокруг чувствующих, живых людей.

Я живу один. У меня нет животных, не могу обрекать на одиночество ещё кого-то. Чтобы избежать холодной темноты при возвращении, поставил лампы тёплого света, и квартира всегда встречает меня уютом. Умный дом, через приложение, уже вскипятил чайник, робот пылесос крутится под ногами, Маруся здоровается и включает музыку. Я прихожу в живой дом. Несчастных нет. Некоторые люди, обижая равнодушием всю семью, не замечают живых людей рядом с собой, считая, что они как игрушки, садятся на полку в ожидании их прихода и не живут своей жизнью. У меня это исключено полностью, мои игрушки всегда на полках, до моего прихода. Я волен делать то, что мне нравится. Могу час мазать хлеб маслом, могу час релаксировать в ванной, и все это без последствий. Я не против семьи и детей, просто не сложилось с одной особой. Но говорить о ней не хочу, я устал от этих отношений. Мое понимание тепла и заботы, закручивается только вокруг собственной персоны. Эгоистично? Но правда. Семья мешает стать кем-то настоящим. Это обременение для мужчины. Подумайте о себе, вам помогла? Не согласны? Это отлично, но вы добились бы намного большего, если бы жили собой и своей профессией. Безусловно, так говорить нельзя. Нужно чтобы у каждого был близкий ему человек. Это нормально, это то, что мы все должны делать, наверное. Личность не может развиваться только в одну сторону и семья — это важная часть нашей жизни. Возможно, я буду к этому готов, но не сейчас. Семья — это самоотречение.

Неумолимо наступал отпуск. Я кропотливо сворачивал все «хвосты» на работе. Готовил кабинет к спячке. Писал заметки для себя в будущем, для того, кто вернётся сюда после отпуска, ничего не соображая. Подробно расписал весь план мероприятий. Отключил все приборы, навёл порядок в ящиках стола, вылил воду из графина, очистил кофемашину, помыл и перевернул чашки. Я сидел в кабинете и настраивался на то, что уже завтра, мне не нужно будет сюда возвращаться. Вспоминал, все ли обещанное сделал. Оставил расписание сессий с Вениамином для Оксаны. Закрыл окно, выключил свет, запер кабинет и ушёл. Бумаги для Оксаны, я оставил прямо на столе, так как она первым делом, убедившись, что меня нет, нарушит чистоту моего кабинета и войдёт под предлогом забрать их лично. Но при этом обязательно посидит в моем кресле, закинет ноги на мой стол, погрызёт мой карандаш, который я по возвращении тут же выброшу. Потом выпьет из моей чашки, вернёт все на место и уберётся оттуда, ровно на пару дней. Потом будет проворачивать свой ритуал пару раз в неделю. Не догадываясь, что я все вижу, там давно стоит камера в отличном состоянии и онлайн трансляцией. Никто из нас, ни она, ни я, никогда не перейдём черту, которую сами провели. Более того, эту игру сдерживаем не только мы, но и работа. Мы играем во что-то, сами не понимая во что, просто так. Скажем прямо, так интереснее.

Так рождаются все романы на работе. Говорящие взгляды, интерес. Удивлённое хлопанье ресницами, проникновенные уверения, что ты умнее и интереснее всех. Кто-то принимает только твои достижения, вы говорите на одном языке. Потом маленькая женская манипуляция, как виртуальное сальто и ты уверен в своем флирте, который на ней так классно срабатывает, и все. Если всего один раз ты представил её своей женщиной — ты пропал. Дальше тобой управляет она. Как же тонко женщины чувствуют это. Их легион. Неиссякаемым потоком сидит в моем кресле, висит на том конце провода в трубке, во время консультаций. Одна и та же история. Все стало до такой степени одинаковым и обыденным, что люди решили, что это норма, что мужчины полигамны, что общество должно это понять и принять. Кто же может принять спокойно то, что вложенная тобой душа в человека обесценивается, если он способен впитать ещё множество других таких душ? Кто может спокойно принять то, что он такими же глазами полными любви и нежности, смотрит на детей от другой женщины? Если человек вменяем, то никак. И это не норма. Но особенной не существует, понимаете? У него для каждой из вас есть место и время. Как у кукольника — есть отдельная коробка для каждой куклы. С каждой из них у него своя игра, свои традиции, атрибуты. Он любит всех. Ему хорошо с каждой куклой в отдельности, они такие разные.

Я хорошо помню своего последнего пациента кукольника. Он так умело управлял нитями, что мог играть с несколькими куклами сразу. Это был настоящий танец. Но поймите, если его призвать к совести, то он очень удивится и обидится. И будет прав. Ведь он кукольник, а они куклы. Ни одна кукла не сделала кукольника человеком. Хищник, может быть только хищником. Он очень заманчив своими сосредоточенными и увлекательными движениями. Он будет кружить тебя в хмельном круге до тех пор, пока ты не станешь послушной марионеткой. Но стоит помнить, что это может стать вашим последним танцем на свободе. И каких действий в таких случаях вы ждёте от нас, психологов? Что такое мы должны им внушить, дать понять? Я видимо должен сказать, видите ли, милок, отныне вы должны вести себя как кузнечик. Все ваши женщины будут счастливы. Он спросит меня, а я? А вы — нет. Потому что условия, при которых человек может быть счастлив, — это быть собой, гореть собой, не вами и вашими идеями о счастье, а собой. Ищите подобное себе. Противоположности притягиваются только у магнитов. В жизни взрослых людей, все сложнее и проще одновременно. Конечно же, если я ему так скажу, то он сразу разрыдается, ударит себя в лоб и скажет, о да, доктор, где же вы были раньше, ведь я не мог даже предположить, что должен жить только своей женой и её идеями, дышать ей одной. Все зависит только от того, где начинается ваша норма. Слово простое и одно, но шкала нормальности у всех разная. Вот и мерить стоит именно по этой шкале, сравнивайте их, а не слова.

Я почти спал, когда позвонили в дверь. Это было настолько редко, что сознание сработало не сразу. Пришлось вставать и идти открывать. На пороге стоял Паша. Я коротко бросил:

— Нет.

— В каком смысле? Я же специально на час раньше приехал. Мы уезжаем, ты, что не готов?

— Не ври. И приехал ты часов на пять раньше, чем думал. А я вообще забыл и думать ехать куда-то с тобой, иначе не встал бы к двери.

— Я тебя не слушаю, просто знай это.

Паша деловито развернул какой-то громадный рюкзак и начал забрасывать в него половину моего шкафа.

— Ничего страшного, я тебе помогаю собрать вещи.

— А ты хорош.

— Я тебя слишком долго знаю.

Я упал в подушку и накрылся с головой.

— Правильно поспи немного, время есть. Сейчас все соберу и двинем.

— Я тебя игнорирую. И твои манипуляции тоже.

— Наконец-то.

Мы ехали по ночным дорогам. Я считал фонари и мерил расстояние между ними. Паша слушал музыку. Мы не разговаривали и как ни удивительно, обоим было комфортно. Мне хватало разговоров на работе, ему дома. Каждый из нас с удовольствием занимался внутренним диалогом и наслаждался тишиной в полной мере. Самое приятное было в том, что с нами не было попутчиков. Это всегда нервирует, потому что нужно будоражить свое воспитание, поддерживать атмосферу приятного общения, слушать шутки, смеяться. Мы же ехали с комфортом и могли расслабиться.

— О чем ты думаешь?

— Жена говорит, этот вопрос разрушает любовь.

— Твоя жена идиотка. Мы об этом знаем. Это нормальный вопрос когнитивной психологии.

— Я думаю, вот мы едем по трассе, это бывший Екатерининский тракт. Представляешь, каково было путешествовать на карете в такую погоду? Интересно, за какое время они добирались от точки до точки? И как бы удивилась царица, оказавшись с нами в машине.

— Ты тоже странный.

Паша посмеялся и открыл колу.

— Зачем ты это пьёшь?

— Она без сахара.

— И что?

— А то. Вот ты тёмный, как двенадцать часов ночи. В ней нет сахара, она не вредная. Я её жарил на сковороде и ничего не осталось. Чего смотришь?

— Ты давно жаришь на сковороде газировку?

— Иди, знаешь куда? С тобой невозможно общаться в первый день отпуска.

— Ты так говоришь, будто каждый мой отпуск мы проводим вместе.

— Да не дай Бог.

— Ты уверовал? Давно?

— Если ты просто так будешь меня донимать, я не высажу тебя из машины, я пересажу тебя в багажник. А если я тебя высажу, когда все же этого добьёшься, то сразу позвоню ментам, и скажу, что взял тебя в попутчики, а ты меня ограбил. Дам твои приметы. Посидишь, пока я вернусь. Вот думай, где тебе интереснее провести время.

В тот момент я все же решил поехать с ним в Карелию.

Раньше я спокойно относился к природе. Эта любовь и желание единения, видимо, приходит с возрастом. С родителями я жил спокойно в городе. Сейчас не могу. Я бы не хотел жить в Москве. Согласен, это большой, красивый город, но для меня там жизни нет. Для жизни я выбрал Подмосковье. Извилистые дороги, дачи, осенний дымок из труб, которым, кажется, можно согреться, только почувствовав запах. Современные дома в небольших городках. Неспешная жизнь, берёзы, лес, пересвист пригородных электричек, мутное солнце. И такое глубокое небо. Сюда я приезжал к друзьям на дачу, в далёком прошлом, и этот город берез меня выбрал. Каждому своё.

Мы с Пашей, наконец, добрались до стоянки. Я не представляю, как он это сделал, потому что ни в картах, ни в навигаторе, ни в местных дорогах не было никакого порядка. Люди, редко попадавшиеся нам, давали какие-то путаные показания, постоянно произносили странные названия местности на финский, или эстонский лад и показывали руками в разные стороны. Наконец, мы добрались до берега озера, на котором было настоящее собрание охотников. Людей было много, все сидели у общего костра или поодаль занимались своими делами. Я понял, что новичков было мало и на них особо не обращали внимание. Но между собой общались очень охотно. Мы поставили машину, куда указал какой-то человек в камуфляже. Он пожал Паше руку, потом мне и пожелал располагаться как дома.

Места здесь, надо сказать, волшебные. Обычаи и комары тоже. В Подмосковье есть свои очень красивые места. Там и дремучие леса и светлые озера и, кажется, что если пройти куда-то очень далеко, то найдешь такой уголок, где ещё не ступала нога человека. Но этот зыбкий мир живёт только в вашем воображении, это понимаешь тут, в Карелии. Лес вокруг, будто живой единый организм. Я чувствовал его и слышал, как он дышит. Шершавые тёплые, седые камни, будто старики, натянувшие на себя тёплые одеяла изо мха, лениво дремали вокруг. Лес словно охраняет их сны. И эти бурные, волнующие воды кругом. Озера полные жизни, бурные реки с белой пеной. Ветер упруго бьёт в лицо или наоборот полный штиль и белесое полуденное сухое солнце. Все это даже не малая часть, а песчинка в природе многоликой Карелии. И почему только я так долго собирался сюда? И почему я не бежал от всего, именно сюда? Я с самыми серьёзными намерениями поклялся себе, что приеду сюда еще и буду ездить каждый год, а возможно даже чаще. Но где-то внутри, шевельнулся червячок сомнения в самом себе и своих обещаниях. Все, что мы обещаем в душевном порыве, никогда не исполнится. Для того чтобы подобное довести до конца, нужен настоящий философский камень, которого у меня никогда не было. Так поразмыслив, я вздохнул облегчённо и благополучно обо всем забыл, окончательно придушив свою совесть изнутри. Как же неудобно и неуютно быть обязательным человеком. Ведь, в таком случае, я бы выполнял все обещания данные себе. Может, конечно, это бы сделало меня счастливее по итогу, но это так хлопотно, что, пожалуй, нет. Пока я предпочитаю сиюминутное спокойствие, но это, наверное, просто возраст. Время имеет свойство все сглаживать и обтекать как эфир.

Я вышел на берег огромного озера, края которого были зализаны голодными волнами так, что линии между озером и небом не было видно. Этот вид меня заворожил, и я присел, облокотившись у корней сосны. Никогда не встречал такой силы и такого яркого проявления характера в природе. Все здесь было живым. Мне показали небольших, тёмных медведей. Ночью к нашему лагерю подходили волки, совсем близко к палаткам. Они аккуратно трогали наши вещи осторожными носами, вели себя тихо. Громко и резко сорвались собаки, охраняющие мирно спящий лагерь. Подскочили охотники с ружьями, началась стрельба, и волки стали громко выть и нападать на собак проводников. Вот тогда стало особенно жутко, и этот страх проникал холодными почти болезненными мурашками. Мы, одевшись кое-как, выскочили из машины на улицу и пытались понять, что вокруг происходит. Выстрелы, громкий лай, рычание, крики-команды, суета в темноте, сеявшая все больше паники, и оглушительный вой не меньше полусотни волков, взявших нас в кольцо. Кто-то вручил мне ружье и велел стрелять в воздух, ни в коем случае не целясь никуда ниже, дабы не ранить кого-то из товарищей. Я послушно делал это и отошёл подальше, чтобы не мешать остальным. Больше всего меня пугали горе охотники, которые по приезду накатили водки и легли спать. Теперь же эти пьяные люди были вооружены. Стреляли они без разбора в темноту, и я очень переживал, чем все это закончится. Как оказалось, люди не пострадали, но погиб хороший кобель, одного из пьяных охотников. Он сам попал в собаку. В темноте было не разобрать, где звери, где люди. Слава Богу, что все сравнительно благополучно закончилось. Утром мы собрались, чтобы попрощаться с погибшим псом. Понурый и снова пьяный хозяин, похоронил его неподалёку на берегу. Он не считал себя виноватым, и пить меньше на охоте не стал. Это было самое печальное зрелище, которое мне приходилось видеть за последнее время.

Местные не любят москвичей, да как мне кажется, их никто не любит, именно из-за таких персонажей. Я ничего не сказал никому из группы, но мне кажется, что все сразу поняли, что я не одобряю подобного поведения и стали помалкивать при мне, обходясь общими фразами. Вечером мы, вышли из машины и направились к костру, где все собрались чаевничать. То и дело раздавался дружный весёлый смех и матерок, но как только я подошёл, они слегка притихли, изредка поглядывая в мою сторону. В одном кругу с весёлой компанией сидел охотник, молча строгавший из деревяшки какую-то фигурку. На мое присутствие рядом с собой он никак не отреагировал, и я принял это за одобрение. Одет он был как все, но на шее был толстый шнурок с кусочком меха и большой чёрной бусиной. Мне протянули железную кружку с чаем. Я поблагодарил и, обжигаясь, осторожно прихлебнул ароматный напиток. Он был крепким, без сахара, явно заваренным на местных травах. Охотник проследил мой взгляд и усмехнулся:

— Это барсук, сын леса, — указал он на свой талисман.

Я кивнул головой.

— Я не охотник, как они, — указал он кивком головы на компанию, которая, не обращая ни на кого внимания, продолжила веселиться. — Я зверолов, как и ты. Не убиваю зверей.

Протянутую мной руку он пожал как-то неумело. Будто видел это раньше, но не практиковал. Все вдруг замолчали и посмотрели на нас, а один молодой охотник тихо подошёл к зверолову:

— Ахти, посмотри в воду. Знаю, не любишь, но очень надо, понимаешь? Жена у меня беременная. Посмотри, что там, а? Братик, страшно, врачи молчат, ты же знаешь, как два раза было, а? Посмотри в воду?

Я удивлённо рассматривал молодого охотника. Он просил гадать, или мне показалось? Это было так неожиданно, чтобы современные люди верили в подобные вещи. Зверолов молчал, нахмурив брови.

— Не дури, Федор, — окликнул старый охотник молодого парня.

Парень смотрел на зверолова в упор, но тот по-прежнему молчал. Молодой, понуро опустил голову и ушёл в свою палатку.

Все помолчали, и компания снова начала разговаривать, пить чай и рассказывать истории из жизни на охоте. Я наклонился ближе к зверолову и спросил:

— Почему вы мне сказали, что вы зверолов, как и я? Ведь я не зверолов.

— Говорить не хочешь? Понимаю. Но у тебя чистая душа, я её вижу, на ней нет крови. Вот у него, у Федора, отец и дед всю жизнь охотники, за деньги. Нельзя брать в лесу больше, чем может съесть твоя семья за раз. Если промысел или в удовольствие, то Лембой придёт за долей. Леший. Старики верят в это. Не смотри так, будто я с ума сошёл. Это то, чему меня отец учил. Вот и забирали у него сыновей оба раза, третьего Лембой не заберёт. Третий, это высший, совершенный. Нужно назвать его Тойветту — долгожданный. Хороший будет сын. Слышишь, Федор? Не упади только, уши навострил.

В темноте тут же раздался громкий мат и всплеск воды, будто кто-то упал и скатился с берега в реку. Все грохнули от смеха и смотрели как молодой охотник, с совершенно счастливым видом выходит к костру и начинает снимать сапоги:

— Ахти, водяной благословил, благодари, Федька, — смеялись мужики у огня.

— Ага, ага я сейчас, — парень побежал к палатке.

Я сидел заворожённый происходящим. Федор быстро вернулся обратно и поставил у ног зверолова крупный холщовый мешок. Вид у молодого охотника был победоносный и счастливый. Зверолов взял мешок и потрогал пальцем вышивку.

— Мать шила? Готовился.

— Ага.

Зверолов усмехнулся снисходительно и, открыв мешок, засунул руку внутрь.

— Зерно. Ну что ж. Живи богато. Никому не говори, где встретил Ахти. Не то знаешь, воды не напьёшься больше в лесу, за нос схвачу, — зверолов вытащил руку из мешка и осыпал парня зерном. Все вокруг довольно загалдели.

— Только как же я назову его так? Будет Тойветту Федорович что ли? — тихо говорил кому-то огорошенный охотник.

Посмеявшись, все стали дальше травить свои истории:

— Мужики, что расскажу, — выпучил глаза один из охотников.

— А ну, — загоготали все.

— Пошли мы как-то раз с камрадом, на ночную рыбалку. Говорят, что ночью рыба в камыши прячется и ее хорошо подсаком оттуда тягать. Идем мы, значит, вдоль камышей, аккурат по пояс в воде. Все, значит, мальков тягаем. Как вдруг слышим, треск в камышах. Подумали, что щука, опустили тихо подсак в воду и давай по камышам ногами лупить, загонять ее. Слышим, что-то тяжелое ударилось о сеть. Поднимаем, значит, глядь, а добыча-то далеко не рыба. И не разберешь сразу, фонари на берегу бросили. В свете луны смотрим, почудилось, что бобер. Ну а на кой нам бобер? Взяли его за шкирки и подальше, значит, в воду кинули. А это лохматое, отплыло метров с десяток и как давай хохотать, потешаться над нами. Посвистывает, улюлюкает. Я и обмер весь, ни жив, ни мертв, стою. Мой сродник, меня подхватил за грудки и ну на берег. Рюкзаки похватали и побежали до самой машины. Вот вам, братья, истинный крест, никогда не забуду тот смех человечий.

Все одобрительно зашушукали.

— Это ладно, а я вот почему охотником стал? С дедом, с малолетства в лес ходил. Он меня всему и учил. А тут в деревню зимой, повадился медведь. Утащил несколько человек. От милиции толку-то не было, охотников поднимать начали. Дед мой и ходил с мужиками, нас, детишек, не брали на людоеда, конечно. Последнюю жертву, дед мой сам нашел. Зверь порвал, ветками закидал еловыми. Знаете, сами, он такие тайники часто делает, любит мясо подгнившее. Задрал человека, значит, ждет пару дней и приходит обратно, лакомится. Так дед там, в засаде, три дня сидел, ждал его, пока не пристрелил. Только и женка того мужика, что там гнил, тоже ходила. Выла как волчица. Близко не подходила, но и не уходила. Что только дед не делал. А как медведя убил, так и она успокоилась и мужа похоронила. Вот так. А то вам все сказки рассказывать, — рассказал старый охотник и назидательно посмотрел на каждого.

— Ну, не скажи, Кузьмич. Я на охоте всякого насмотрелся. Но один случай хорошо запомнил. Зима была. Поругался я с бабой своей, ну вдрызг просто, сил никаких нет, хоть из хаты беги. Не выдержал и, чтоб ухватом ее не огреть, схватил патронташ, ружье, рюкзак охотничий со всем необходимым. Думаю, поеду на заимку ближнюю. Посижу там, поживу, остыну. Она, не будь дурой, держать не стала. С лошадью возни много, не стал заморачиваться, в машину и на место поехал. Но, не сообразил, что дорога то моя не чищена, да и застрял. Машину оставил и пошел себе пешком. Иду-иду, и вроде как заблудился. Вот первый раз со мной такое, веришь, нет? Не та дорога и все тут. И лес не такой, да и деревья не те. И не посмотреть ни откуда, пригорков нет. Смотрю, дуб стоит огромный, раскидистый. Дай, думаю, посмотрю, где ж я оказался? Больно хорошо стоял, высокий. Ну, полез, смотрю вокруг, понял, что уже деревню соседнюю видать. Сообразил, куда надо идти, и начал слезать с дерева. Смотрю внизу, будто собака что ли идет? Присмотрелся — волк. Сам сижу высоко, руками держусь, ружье скидывать не сподручно. Смотрю на него. А он бежит вроде как мимо, сперва, потом остановился, по сторонам огляделся внимательно. И вдруг встал на задние лапы, спину выгнул, да так и пошел на двух лапах куда-то. Вот как человек, ей Богу! Я перетрухал, конечно, тогда. И никто не верит. Я уж и не рассказываю эту историю, — усатый мужик посмотрел на посмеивающихся охотников и замолчал, понурив голову.

— Куда ж это он на двух лапах то пошел? — хитро прищурился один из охотников, толкая его в бок локтем.

— А я знаю куда, в лабаз! Их Людмила горючку не отпускает тем, кто на четвереньках заползает, — загоготал краснолицый мужик. Все покатились со смеху.

Я повернулся к зверолову:

— Вы водяной? Или это они думают, что вы водяной? — спросил я.

— А какая разница в этом? — усмехнулся водяной.

— Это, в воде, значит, живёте?

— А что? Со мной собрался? Так я приглашаю, пошли.

— Погодин, не дури, иди сюда, — крикнул Пашка от машины.

— Все, хорош. Спать пора, — произнес старик. Потушил бычок от сигареты и пошёл в свой грузовик устраиваться на ночь.

У машины меня ждал недовольный друг:

— Ты зачем связываешься?

— Паш, в каком смысле? Ты слышал, что он сказал? Ты вообще видел, что было?

— Да какая разница, что там было? Просто не хочу, чтобы ты докапывался до людей. Ты не на работе и им тут твоя помощь не нужна. Давай спать.

С относительным комфортом мы разместились на выдвинутых передних сидениях машины. Я залез в спальник. Было обидно.

— Леш, тут совсем другая культура, понимаешь. Они все ближе к природе, тут свои поверья, они их оберегают, и смеяться над этим вряд ли получится.

— А я и не пытался это делать. Мне было просто интересно. Знаешь, я впервые вижу человека, который вот так спокойно говорит: знаете товарищи, а я водяной. И все не то, чтобы верят, они запросто, воспринимают это как должное. Так и надо, понимаешь. Ну, водяной, и хорошо, предскажи погоду.

— Ты работаешь в психушке. У вас нет водяных?

Вот это было вообще глупо. Он прекрасно знает, что ничего подобного у нас не бывает. Но никогда не упускает возможность меня поддеть.

— Нет, это ценный экземпляр. Придётся его с собой в Москву везти, готовь аквариум.

Мы дружно заржали. Конфликт был исчерпан, и мы уснули. Я слышал, как комары бьются об стекло. Смотрел на огромное звёздное небо и думал, что где-то очень высоко летают спутники и для них все, что здесь и сейчас происходит, просто суета, а мы все — одна точка. Будто и нет между моим домом и мной тысячи километров.

Я видел сон. Вокруг меня огромные, бескрайние поля, холмы и взгорки. Я чувствовал горячий ветер на своём лице. И жар его был настолько сильным, что казалось, будто я сижу возле огромной печи. У меня горели губы и глаза. Я осмотрелся и увидел, что вокруг меня были десятки разных церквей. Белых и деревянных, с золотыми и простыми куполами. Отовсюду доносился очень громкий и нестройный звон колоколов. Слышался набат. Я оглядывался и не мог понять, что же случилось. Вдруг, вдалеке смог разобрать, что едет длинный обоз. С цирком. На обозах были клоуны, шуты, акробаты. Жонглёры что-то бросали друг другу. Все приветственно мне махали руками, будто встретили очень старого друга. Почувствовав огромное облегчение, громко закричал им, показывая, что я здесь. И заплакал от счастья. В жизни не плакал никогда, может только в детстве. Я не нытик, не истерик, это вообще для меня не свойственно. Но это был просто сон. Бродячий цирк приближался. Я видел, как он меняется и становится мрачным и чёрным. Из потрепанных шатров выглядывали какие-то уроды и жутко улыбались. Громко и истерично кричала обезьяна. Они все весело махали мне руками. Чем ближе подходил ко мне цирк, тем радостнее мне становилось. Колокольный звон становился все громче и громче, пока не заглушил все вокруг. Я обернулся взглянуть на церкви и увидел, что они все горят. Чёрные столбы дыма поднимались отовсюду. Я резко проснулся, сел и потряс головой. Мне редко снятся сны. Но если снятся, то обязательно, что-то грандиозное или апокалиптическое. Одно время я их записывал, но как-то забылось.

Была ещё ночь, но уже где-то за лесом занимался рассвет. В моё стекло коротко постучали и я вздрогнул от неожиданности. У двери стоял вчерашний водяной и звал меня жестом. Я вышел из машины. В его руках, по-прежнему был нож и какая-то фигурка, которую он усердно обтачивал. Он серьёзно посмотрел на меня и тихо спросил:

— Ты точно не ко мне пришёл? Я в такие совпадения не верю. Если по делу, то просто скажи, что нужно?

— Вы совершенно точно меня с кем-то перепутали.

— Как же я тебя перепутаю, коли я тебя вспомнил. Ты мне только скажи одно, и я уйду, она живая ещё? Или замучили?

От этого разговора, мне стало очень не по себе. Я молча смотрел на него.

— Да, и правда, не знаешь, — мужчина разочарованно смотрел на меня ярко голубыми глазами. После удручённо помотал головой и ушёл на берег озера.

Когда проснулся, Паши не было. Он умывался на улице, из походного рукомойника. Я вышел, опёрся о капот, стараясь проснуться. У лобового стекла стояла деревянная фигурка непонятного животного. Я взял в руки брелок и долго рассматривал. А ведь это его вчера и вытачивал Ахти. Значит, подходил к машине, оставил её, видимо для меня. Я положил её в карман. Самого водяного нигде не было, позже мне сказали, что он отчалил ещё ночью. На вопрос, где он живёт, все пожимали плечами и говорили, что он часто бывает здесь и сидит у ночного костра с охотниками. Рыболовов учит чинить сети. Любит рассматривать новые приборы для рыбалки, эхолоты. Удивляется, смеётся, говорит, что врут. А ещё у него есть особенность: то ли гадает, то ли желает. Что пожелает человеку, то у него и происходит. Многие сюда приезжают, прихватив на всякий случай с собой зерно, для благодарения Ахти. Он мудрый и все знает. Но если специально к нему едут, то даже не появится на стоянке, зря время потратят. Охотники, которые часто тут бывают, новичкам про водяного не говорят, и сидит он с ними у одного костра, как с равными. Многие приметы и поверья тут выдумали сами. Говорят, если плюнет водяной в человека, ему утонуть на роду написано. Но спрашивали у Ахти, он молчит и посмеивается. Говорили, детей ворует, и никто их с собой не берет. Но у него про то не спрашивали, страшно. Больше про водяного мне не рассказали ничего.

Я показывал фигурку, спрашивал, что это означает, по их мнению. Отворачивались, говорили, что подарков водяной не дарит. Но и выбросить не дали. Я бы все равно оставил его себе как сувенир и не стал бы выбрасывать, но в качестве эксперимента, чтобы посмотреть на их реакцию, проделывал разные фокусы. В конечном итоге Паше это надоело, и мы, наконец, занялись тем, зачем приехали. А искали мы по топям и труднопроходимым тропам пропавшего на охоте кобеля какого-то старого охотника. Занятно было наблюдать поведение людей. Если мы собирались на ужин все вместе, то говорили, что пёс жив, что его подвязали, что нужно обойти ещё раз все поселения. Но, как только наша группа разбивалась на небольшие стайки по нескольку человек, то, с кем бы я ни был, все говорили, что кобель давно погиб и хозяин просто не хочет с этим смириться. Сам хозяин неохотно разворачивал эти действия. Ему очень хотелось, чтобы было меньше шума и все, наконец, разъехались по домам. Как я понял, организация поисков была инициатива волонтеров. Приехали на это мероприятие, даже какие-то итальянцы. Не заметил, кто их привёз, но они вели себя крайне ответственно. Паша не упустил случай, пообщаться с ними и показать, как готовим макароны с тушёнкой на костре. Они с ужасом смотрели на его действия. Остатки макарон, без мяса, Паша посыпал сахаром и полил кетчупом, а потом с удовольствием съел. Итальянцев передернуло от отвращения. Женщина отвернулась и обняла мужа, тот просто с отвращением смотрел на русского варвара. Довольный собой Павел, сел рядом со мной.

— Ты безжалостен к гостям, — сказал я ему.

— Да. Пусть знают, что мы тоже умеем готовить макароны.

— По тебе видно, что ты этому рад.

Паша лёг на траву и умиротворенно задремал.

Я решил проверить свою электронную почту, потому что пару дней не держал в руках телефон. Конечно, он сел. Я поставил его на подзарядку от аккумулятора, и когда включил, понял, что меня реально потеряли. Сообщения о пропущенных звонках посыпались бесконечной чередой. Я решил, что перебирать их нет смысла, так как сейчас все увидят меня в сети и тем, кому очень нужно, сами позвонят. Так и вышло. Оксана перезвонила первой и ещё раз уточнила, что я не сбежал на край света и не выбросил телефон в пропасть. Она немного удивилась, что я в Карелии, но в целом, все было в порядке. Потом мне перезванивали коллеги, по разной мелочи, или просто потому что не смогли смириться с чьим-то безмятежным счастьем и решили напомнить о том, что в отличие от меня, они героически сражаются на службе. Я каждому рассказал, что мне довольно скучно, что едят комары, а погода вообще ужасная. Они почувствовали облегчение и продолжили работать. В списке вызовов, были ещё какие-то незнакомые мне номера, и я решил, что это просто реклама или мошенники «из службы безопасности банка». Эти люди всегда очень трепетно относятся к моим личным сбережениям. Других звонков не было.

На следующий день. Нас будто кто-то сглазил, потому что с самого утра, наша машина въехала в какую-то жижу на дороге, а вот выбраться из неё уже не представлялось никакой возможности. Когда Паша попытался раскачать машину, а я по колени в грязи подсовывал под колеса какие-то палки, машина резво рванула вперёд и через метр застряла ещё хуже, чем было. Мы вызвали помощь из нашего лагеря, но они так долго нас искали, что мы начали думать о предстоящей ночевке в лесу. После двух часов безуспешных попыток, мы решили бросить машину и возвращаться в лагерь. Нам дали место в одной из больших палаток. Я сразу лег, без ужина. Перед глазами стояла темная жижа из-под колес буксирующей машины, преследовало ощущение мокрой одежды, тяжелой от налипшей грязи. Комары, которые так долго не могли меня достать прошлой ночью в машине, возликовали и устроили настоящий пир. Спал крайне плохо, периодами я лежал с закрытыми глазами и пытался утихомирить агрессию, чтобы не заорать как разозлённый медведь.

Жалобно запиликал телефон. Я крайне раздраженный всем вокруг и полным отсутствием комфорта, взял трубку, досчитал до пяти и ответил как можно более спокойным голосом. В тайне надеясь, что это окажутся какие-либо продавцы воздуха или воришки, и дадут повод на ком-то сорваться. На том конце провода, через огромное количество помех, я слышал громкий голос немолодой женщины, которая буквально кричала в трубку:

— Алло, алло, Леша. Алло, Лешка. Лешка, слышишь меня? Это я, баба Фира. Леша, слышишь меня, алло?

— Да, я слышу. Кто это?

— Ну не помнишь, что ли? Деда твоего соседка по улице. Вы звонить к нам ходили. Ну, вспомни, Леша. Это Фира, с Гуляевки.

— Здравствуйте, — опешил я.

Самые страшные звонки — это ночные или предрассветные. Вряд ли кто-то просто соскучился или зовёт на свадьбу за пять тысяч километров от Москвы. Эти звонки у людей проходят морозом по коже. Вероятно, что-то случилось.

— Что-то с дедом? — крикнул я срывающимся голосом.

— Леша, дом ваш сгорел. Дед ваш, на заимку ушёл в тайгу. А тут пришёл, говорит, позвони Лешке, пора. Что делать, Леша? Тут же и дом то ли разбирать надо, али не надо, а участок? Что с дедом делать? Хотя все мы знаем, дед ваш никуда отсюда не поедет. Уж не раз пыталась твоя мать забрать его. Ты, Леш, скажи, чего делать?

— Бабушка Фира, я приеду сам. Ждите меня. Слышите?

— Ничего не пойму, что говорит. Шипит что-то.

Тут я услышал голос моего деда, которого не слышал с детства:

— Да ты просто глухая. Приедет он. Все, я пошёл.

В трубке задышало, заквакало и смолкло. Я сидел в темноте и не понимал, что происходит. Как же так? Дом деда сгорел. Надо звонить маме. А зачем? Мама давно, вместе со старшей сестрой живёт в Германии. Что она сделает оттуда? Если скажу, то вся куча её нервов и переживаний, в виде телефонных звонков, прольются на мою голову. Дед жив. А дом дело наживное. Просто, приеду и куплю ему новый дом и все. Если рядом с ними ничего не продаётся, отстрою новый. Он все равно пока на заимке в тайге живёт. Кто-то же строит там дома? Естественно, живут же как-то люди. Ну, можно нанять бригаду из ближайшего города. Что-то наладить, оплатить и мониторить строительство из Москвы. Сейчас приеду, повидаемся, поддержу его, если ему это вообще нужно. Деда нужно знать. У него характер. Осталось только решить, как я буду туда добираться. Если бы я был в Москве, то тут все предельно ясно. А вот из окружающей глухомани как? Наша машина наглухо застряла, поэтому выехать рано утром точно не получится, да и по отношению к Паше, это будет нечестно. Просто так сорвать его с места, куда он сильно стремился, и уехать с ним в Москву, само по себе как-то нехорошо. Я так с ним поступить не смогу. Попрошу довезти до ближайшего железнодорожного полустанка. Там уж доберусь до какого-нибудь города. Но на авось нельзя. А если поезд идет в тупик или ходит раз в два-три дня? Вот, если есть какая-то автостанция, то будет проще. Нужно поговорить с Пашей и как-то это все разрешить.

Сказать, что Паша был не в восторге от моих новостей, это не сказать ничего. Но все, кто был рядом, все поняли, что нужна помощь и активно включились. Оказалось, что можно добраться до ближайшей ветки железной дороги, всего за сто километров от нас. Это была какая-то более-менее живая деревня. Поезд приходил туда один раз в неделю. Когда именно тот самый день икс, к сожалению, никто не знал. Играть в лотерею было бесполезно, и я начал искать в интернете какое-то более-менее свежее расписание. Узнавать, как называется это направление. На это ушла вся ночь. Под утро понял, что все не так плохо, потому что нужный поезд приходил послезавтра. Получалось, что Паша сможет отвезти к железке, если мы вытащим его машину. Я доберусь до города, откуда смогу найти способ добраться до Москвы. Из Москвы я полечу самолётом, а там уж по обстоятельствам. Мысли в голове, летали как птицы — все ладно складывалось.

Когда мы, наконец, с помощью лебедки вытянули машину из грязи и поехали, Паша показательно молчал. Я и сам понимал, что тут нечего говорить. Да, моей вины не было, но наша поездка снова не удалась. Наверное, где-то в идеальном мире, все по-другому. А вот у нас с ним только так.

— Ты сколько планируешь тут быть? — спросил я.

Друг пожал плечами, неохотно выныривая из глубины себя, чтобы ответить на мои дежурные вопросы. Я вышел из машины, забрал вещи, пожал другу руку, и он сразу уехал. Это, вероятно, максимально быстрое прощание. Без шуток, провожаний и прочего. Не то чтобы меня это обидело, но задело. Я, конечно, ему ещё все выскажу, если не затопчу и не забуду, потому что так не делают.

На полуразрушенном перроне, в ожидании поезда, стояло несколько человек. Это весьма обнадёжило. Потому что остаться тут и узнать, например, что поезд отменили, не хотелось бы. Я подошёл к старушке, которая ела пирожки, сидя на лавочке:

— Скажите, пожалуйста, поезд приедет вовремя?

Она не обратила на меня никакого внимания и продолжала есть и смотреть куда-то перед собой. Я присел напротив неё, наши взгляды встретились.

— Поезд, будет? — спросил я максимально спокойным голосом.

— А-а-а-а-а-ай, о-о-о-ой, а-а-а-а, — громко закричала она. Бросила свои вещи и отскочила от меня на три метра. Ну, это совсем что-то новое.

— Да, шут его знает, — произнес низкорослый мужчина, держащий на собачьем поводке козу.

— А вы давно ждёте?

— У нас расписаний нет.

— Целый день стоите?

— Нет, конечно, что мы с ума сошли? Третий день ждём. Нет, вон тот мужик, наверное, четвёртый. Он не наш, он как ты, путешественник. Бабку не трогай, она глухая.

— В расписании сказано, что раз в неделю ходит.

— То ходит, то не ходит. Потом в другой день приходит. Мы ждём. Потом домой уходим, а на завтра опять приходим ждать.

Это был какой-то сюрреализм. Так не бывает. Но это было правдой. Мужик рассказывал, как они героически ходят каждый день ждать поезд, рассказывал, как такие, как я ночуют прямо тут, а потом за ними приходит медведь. Ощущение нереальности не покидало меня ни на секунду. Потом, наконец, голос разума заржал во всю, и до меня дошло, что мужик просто веселится, а я стою, как идиот, и вникаю в ситуацию.

— Вы издеваетесь?

Мужик посмотрел на меня ещё раз и засмеялся во весь голос:

— Ну, ты бы себя видел. А-ха-ха-ха-ха. Вот умора, а-ха-ха-ха-ха. Да приедет куда денется.

Глухая бабка, повернулась к нам и громко прикрикнула:

— Ну, хватит дурака валять, Митрофан. Вон паровоз идёт.

— Анфиса, ты глухая, али забыла?

— Я тебя сейчас корзиной-то огрею, сам оглохнешь.

— А почему она молчала? — спросил удивлённо я.

— А чего с тобой, дураком, говорить? Тоже мне ещё. Ходят, привязываются.

Не спеша подполз старенький тепловоз, с деревянными еще довоенными вагонами. В вагоне нас было немного. Никаких объявлений, рекламы или простых коробейников. Схемы остановок на стене тоже не было. Я сел у окна в середине вагона, прижался лбом к стеклу и ждал отправления. Ждали мы не просто долго, а очень долго. Час с лишним, за который я успел поспать. Деревянные, ничем не покрытые лавки, были ужасно неудобны. В вагоне становилось жарко и душно. Окна не открывались, было очень жалко мух, которые безуспешно бились в грязные стекла. Им, как и мне, казалось, что свобода так близка. Наконец, поезд тронулся, и началась бесконечная дорога. Людей немного прибавилось, на маленьких станциях, никто не выходил. Некоторые люди сдержанно здоровались друг с другом, и все было тихо и мирно.

Мне, наверное, никогда в жизни так не хотелось домой, как сейчас. Там душ, кровать, привычный комфорт. В данную минуту, это казалось наивысшим проявлением счастья. Сказать, что добирался до Москвы долго и муторно, это не сказать ничего. На каком-то вокзале, я видел, как люди играли в нарды на деньги. Там же видел старика с гуслями и одетым микрофоном. Он пел какую-то странную песню, из которой не было понятно ни одного слова. Очень пьяная и грязная женщина танцевала рядом, чем привлекала ещё больше внимания. Самому исполнителю, казалось, до этого нет никакого дела. Люди, стоящие вокруг не платили ему ничего, только одобрительно улыбались, деньги бросали те, кто просто шёл мимо. Мне кажется, что люди подают скорее из страха перед такой убогой жизнью. Бросают не глядя, словно откупаясь, и быстро идут дальше, чтобы поскорее это забыть. Большинство фондов собирают взносы именно таким образом. Поэтому вам никто и ничего там подробно не объясняет. Просто дай и проходи. Волонтёры ещё верят во что-то, а те, кто стоит выше, уже давно ни во что не верят, там просто есть определённые схемы и все. Все зарабатывают так, как умеют. Ничего личного.

Когда я, наконец, вошёл в квартиру, то хотелось просто целовать стены от счастья. Там было чисто, проветрено. Умный дом приготовил кофе, который я заказал четверть часа назад. Работал пылесос и мне кажется, уже протёр полы. Всю грязную одежду я сбросил прямо в прихожей и твердо решил её сжечь вместе с рюкзаком Паши. А если Паша потащит меня опять на край земли к комарам, то и Пашу тоже можно сжечь. Больше ни одной ногой и никогда. Я ещё долго себя подогревал и внутренне протестовал, пока не осознал, что завтра я еду в Сибирь. Где ждёт меня дед. Где-то глубоко внутри, мне захотелось на работу и снова нырнуть в свою нишу устоявшейся ежедневной рутины. Это ведь то место, где я и правда очень хорош и чувствую себя вполне комфортно. Зачем вообще мне нужен был отпуск? Я продолжал себя корить целый вечер и незаметно для себя уснул.

Во сне, я был в нашем городском парке ночью. В том городе, где я родился и рос. Все казалось таким знакомым, родным. Цвели каштаны, я их ясно видел в свете фонарей. Парк закрывался. Освещенным оставалось только то место, где были аттракционы. Оттуда я услышал, как скрипели карусели, увидел движение колеса обозрения. Медленно пошёл на свет, и внезапно понял, что я совсем один. Карусели стояли старые, ржавые и страшно скрипели, работая непонятно от чего. Скрежетали хлопающие кабинки колеса, шлёпали старые листы железа на ракушках. На эстраде кто-то выступал. Я пошёл в ту сторону и увидел яркую тряпичную куклу в маске на все лицо. Марионеткой никто не управлял, и её странные неправильные движения казались ещё более жуткими. Кукла держала микрофон, смотрела на пустые скамейки и ужасным, подчёркнуто фальшивым голосом, пела песню на английском языке, спотыкаясь о каждое слово. Я обратил внимание на карусели и увидел там неподвижные силуэты, похожие на людей.

— Никто не помешает нам веселиться, друзья! Совсем скоро приедет цирк, станет ещё веселее. Поем все вместе. И-и-и-и-ха-а-а.

Карусели задвигались, заскрежетали и закрутились быстрее. Безмолвные тела начали трястись и падать со своих мест. Я закричал и проснулся весь в поту. Чувствовал себя разбито, но нужно было собираться в дорогу.

Когда я был маленький, то долгая дорога в отпуск мне очень нравилась. Начинались летние каникулы, и я был в сладком предвкушении этой самой дороги, я жаждал новых приключений. Мы ведь каждый год путешествовали на машине всей семьей. Мы с сестрой, мечтали перед сном, как придёт папа и скажет, что завтра мы выезжаем. В пути меня поражало очень многое: просторы, дороги, то петляющие, то ровные, то, как редкие деревья перерастают в лес. Тогда я впервые увидел трактир на дороге. Он назывался «Золотой петушок». На его крыше и, правда, был петушок, собранный из маленьких дощечек. Нам казалось, что он в золотом оперении. Петушок оживал каждый час и громко пел. В трактире подавали борщ и кашу с мясом в горшочках, которые были запечатаны тестом вместо крышки, шипучий квас. Самое удивительное, это конечно то, что за трактиром стояла большая клетка с медведем. Это впервые, когда я увидел его так близко. Подойдя к защитному бортику, в трех метрах от самой клетки, смотрел заворожённо, как большого грозного зверя кормил смотритель. Я всегда считал, что медведей и львов кормят мясом. Но ему принесли яблоки и берёзовый веник. Медведь с удовольствием лакомился, а я боялся дышать от нахлынувших чувств. На большой автостоянке мы тогда остались с ночевкой, и спали, разложив сидения. А я все вспоминал, как медведь качался на большой шине и ел берёзовые веники. Недавно узнал, что трактир тот сгорел лет пятнадцать назад. Я помню, как путешествуя с родителями, впервые увидел горы. Они были величественны и спокойны. Помню, как папа остановился, чтобы мы могли отдохнуть и посмотреть, на красоту этих мест. Мы увидели небольшую речку, спадающую с высоты с белыми брызгами. На берегу лежали огромные гладкие валуны, нагретые солнцем, и мы сели прямо на них. Вокруг никого не было и казалось, что тут не ступала нога человека. Тут папа увидел на одной из глыб женские сережки-гвоздики. Они были позолоченные, с небольшими рубинами. Мы гуляли там до самого вечера, мама на примусе готовила ужин в котелке. Чистый воздух был прозрачен, им невозможно было надышаться.

Казалось бы, родители делают обыденные вещи, но они глубоко врезаются в память их детей. Они потом хранят воспоминания как драгоценность всю жизнь. Когда человек становится родителем, больше нет ничего второстепенного в его жизни. Сама его жизнь, становится ценнее в миллионы раз, потому как для вашего ребёнка, вы и есть вся вселенная. Все ваши поступки имеют значение. Каждую секунду, кто-то ловит каждое ваше движение, чувствует любой оттенок вашего настроения и принимает близко к сердцу. Уважайте своих детей, в любом возрасте. Совсем скоро, вы поменяетесь местами. Чувствуете раздражение на то, что они задают один и тот же вопрос? Или ещё что-то подобное? Скоро вы будете так же раздражать их этим и ещё непониманием чего-либо. Любите их, настолько, насколько это вообще возможно. У меня был очень яркий переходный возраст. Мое взросление далось тяжело в моральном плане. Мне казалось, что меня вообще никто не понимает, любые мои эмоции дома воспринимались спокойно и уважительно. Было время, когда я обесценивал все свои достижения, цели, и себя самого. Тогда мама принесла в мою комнату большую коробку и начала доставать все мои поделки и рисунки со времён детского сада. Но я смотрел не на них, а на глаза мамы. С какой любовью, бережностью и заботой она собирала все это. Она подписывала на них, сколько мне лет и какой был повод. И рассказывала все это мне. Я понял, что всегда, всю свою жизнь был кем-то важным, в меня всегда верили а не терпели, как я думал. Все мои увлечения имели значение, от них никогда не отмахивались. Примерно с трёх лет, насколько я помню, у меня появился интерес к конструктору. У меня появилась их куча, и обновлялись они тоже регулярно. Потом были карточки, которые я собирал, потом какие-то насекомые. И всегда, все мои коллекции имели место быть, не отмахиваясь. Все я видел тут, у мамы. Я спросил, для чего это теперь? Она сказала, что это теперь её коллекции, её драгоценность. У поделок сестры была своя коробка. Наверное, для внуков, она заведёт тоже особенное место.

Билетов на самолёт не было вообще. Поэтому пришлось ехать на поезде, чем я был не очень доволен. Но у меня была смутная надежда, что билеты появятся на сайте, где-то в пути, и я смогу перескочить на самолёт. Но, не было не то, что билетов, в вагоне не было ни розеток, ни интернета. Работало радио с очень сомнительным качеством звука и на этом блага цивилизации были закончены. Мусорка переполнилась уже в первый день, и по виду проводника я понял, что менять что-либо она не собирается. Я пожалел, что не взял чайные пакетики нормального качества, потому что то, что предлагала проводник, отвратительно пахло каким-то мокрым сеном и пылью. Мой сосед выручил меня и предложил своего хорошо заваренного чая. Бывалый путешественник заваривал его из обычной заварки в термосе. Как сосед, он был просто идеален: постоянно читал бумажную книгу, а вечером, когда неожиданно рано отключили свет, он достал ночник с приятным мягким светом и поставил на стол. Не приставал с разговорами и общались мы чаще без слов, но отлично понимая друг друга. Чем дальше мы убирались от столицы, тем прекраснее были виды за окном. Я уткнулся лбом в толстое стекло и смотрел естественный фильм с замедленной сменой кадров. Ехать предстояло несколько дней, я старался об этом не думать. Небо расчерчивал яркий закат. В вагоне запахло варёными яйцами и котлетами, захотелось есть. Люди садились ужинать. Я не хотел есть лапшу из пакета, которой набрал в большом количестве, и отправился в вагон ресторан.

Вагон ресторан, это особое место в поезде. В очень ограниченном пространстве работают повара в красивой одежде, которые обычно говорят очень красивые названия блюд, рассказывают, что это и из чего, а потом приносят вам обычную полуживую котлету или курицу, которая, видимо, катается с ними уже третий рейс. Цены там тоже очень интересные, потому как листик салата с пластиковым кислым помидором, обычно стоит как хорошая порция салата в ресторане средней руки. Но обо всем этом я узнал позже. А пока повар, приятного вида, с чистыми серыми глазами и суровой бородой наизусть зачитывал мне меню:

— Могу предложить молодой картофель по-деревенски, картофель фри, картофель пай. Из гарниров есть так же макароны по-флотски с грибами, паста с мягким жареным сыром. Из мяса предлагаю шницель, плескавица, кебаб, есть цыплята табака. Все свежайшее и очень хорошего качества, попробуйте.

— А салаты есть?

— Есть овощной, есть тёплый салат с серушками.

— С чем? — я удивлённо и растеряно смотрел на спокойного повара.

— Вы ели когда-либо серушки?

— Не приходилось. Знаете, давайте без салата.

— Это грибы.

— Давайте цыплёнка табака и картофель по-деревенски.

Я сел за столик и стал ждать заказ. Как можно есть грибы и вообще что-либо с названием серушки? Видимо, они серого цвета. Просто меня как-то врасплох застали. Только подумать, предлагают вам серушки, нет спасибо. Оставьте себе свои серушки любого цвета. Примерно через пол часа, мне принесли железный поднос с железной тарелкой и такими же приборами. На большой тарелке, сиротливо прижавшись к семи долькам пережаренного картофеля в огромном количестве масла, лежал сухой окорочок на тонюсенькой косточке. Сперва, мне показалось, что ножка сгорела, потому как на цвет запах и вкус, это было именно так. Я спросил у повара насколько это нормально, потому что я первый раз ел цыплёнка табака и впервые был в вагоне-ресторане. Меня уверили, что все просто отлично, именно это и есть цыплёнок табака. Я отважно попробовал всего понемногу и понял, что «табак» не моё, в принципе. Желудок с ужасом поджался, и я самым волшебным образом перехотел есть.

В ресторане было совсем пусто, только вдалеке у окна сидела какая-то пара. Они, видимо, тоже ужинали. Это был большой мужчина, очень высокого роста и с ним старушка в чёрном кружевном платье и чёрной шляпке с вуалью. Она ему что-то грозно шептала, а он вообще, казалось, её не замечал. Я позавидовал такому отношению к раздражающим факторам. Старушка была, видимо, его матерью, она то замолкала, то снова начинала ему что-то шипеть. Но мужчина сидел совершенно независимо и старушку не видел в упор. Он смотрел в окно, рассматривал вагон и меня, в свои малюсенькие очки на носу. Я очень люблю наблюдать за эмоциями людей. Каждое лицо имеет свою красоту и особенность. Целая жизнь бывает написана на лице.

— Гамлет, не будь болваном, — услышал я гневное шипение.

Сам Гамлет производил приятное впечатление доброго, чистоплотного гиганта, у которого совсем немного лишнего веса, но он ему безумно шёл. На нем был отличный старомодный костюм цвета темного шоколада. Старушка сидела ко мне спиной, и мне захотелось увидеть её лицо. Я надеялся увидеть его, когда она пойдет к выходу после ужина. Но они, видимо, никуда не торопились. Этот скромный ужин есть я не хотел. Картофель остыл давно, может даже вчера, а цыплёнка табака, мне было жаль просто как участника каких-то боевых действий.

— Гамлет, если ты не прекратишь, я начну петь матерные частушки. Хватит жрать.

Здоровяк поглядывал свысока на малюсенькую старушку, закрывающую лицо опущенной вуалью, и спокойно жевал. Ее руки задёргались, явно копошась в сумочке.

— Повар отравитель, подай печенье с безе, болван, — сдавленно крикнула старушка и присвистнула.

К их столику спокойно подошёл улыбчивый парень, который помогал повару на узкой кухне:

— Хотите что-то еще? — спросил он.

Старушка перестала терзать свою сумку и повернулась к нему:

— Благодарю вас юноша. Можно нам ещё одно печенье с безе и воды?

— Конечно. Сейчас все будет.

Парень быстро скрылся на кухне.

— Шевелись болван, — сказала она ему вслед.

Парень не отреагировал, но недовольно поджал губы и нахмурился. Заказ он принёс действительно мгновенно. Старушка рассчиталась, поблагодарила и спрятала печенье в сумочке. Воду она выпила одним глотком и встала, чтобы пройти на выход. Здоровяк поднялся и послушно последовал за ней. Они направились к противоположному от меня выходу, и я очень огорчился, потому как редко встретишь подобных людей. Уже в дверях, она замерла и обернувшись посмотрела на меня. Я растерялся и, подняв руку, помахал ей. На её лице была не совсем прозрачная вуаль, и я смог разглядеть только чёрные как угольки глаза и ярко алые губы. Старушка развернулась и вышла из вагона. Гамлет быстро последовал за ней. Интересная пара.

— Я не слышу хруст безе, самозванец, — крикнул громко кто-то в тамбуре.

Рядом со мной тяжело вздохнул повар. Работать с людьми, очень сложно. Я его хорошо понимаю. Парочка была максимально странная. Официант отправился к столику, чтобы убрать после гостей.

— Она пудреницу забыла, — сказал он громко.

— Может, вспомнит, попробуй догнать, — сказал старший повар.

— Или вспомнит и вернётся? — с надеждой спросил парень.

— Вот уж нет, посмотри, вдруг не ушли далеко?

Я встал со своего места и подошёл к кухне:

— Давайте я схожу и отдам пудреницу?

Повар внимательно посмотрел на меня и спросил:

— Вы знаете эту женщину?

— Нет, я её не знаю, но и на похитителя пудрениц я вряд ли похож. Я найду эту даму и отдам её вещь. Или вы предпочитаете, чтобы она вернулась к вам за печеньем?

Повар скривился так, словно я предложил ему доесть моего цыплёнка. И передал небольшую овальную чёрную коробочку. Я поспешил выйти туда, где скрылись гости ресторана на колёсах. Следующий после ресторана вагон, был купейным. Все двери были закрыты, и я немного растерялся, как буду искать их. На моё счастье из одного купе, почти в самом конце вагона, дверь с грохотом отъехала, и из неё стал выходить огромный Гамлет. Он даже немного пригибался в проходе из-за своей огромности. Тут он увидел меня и, вздрогнув от неожиданности, стал спешно заталкиваться неуклюжими движениями обратно. Когда я понял, что он начал дёргать дверь, чтобы захлопнуть её, то поспешил к нему.

— Постойте. Вы, Гамлет? Подождите минуточку, — крикнул я громко.

Дверь начала дёргаться ещё интенсивнее. Когда я подбежал, то оставалась очень тонкая щель, которая щёлкнула прямо перед моим носом и закрылась.

— Погодите. Гамлет, мне нужно увидеть вашу спутницу.

В купе что-то явно происходило.

— Держи крепче, болван. Не дави на меня, — шипел кто-то.

Я постучал в дверь:

— Вы забыли свою пудреницу.

— А нас нет. «Приходите позже», — сказал кто-то громко.

— Просто заберите свою вещь, и я уйду, — сказал я и постучал снова.

Я чётко слышал, как они шептались и возились. Потом дверь совсем немного отъехала в сторону, и проход загородил невозмутимый Гамлет.

— Пудреница вашей мамы у меня.

Гамлет округлил глаза:

— Моей мамы? — спросил он приглушённым басом.

— Женщина в чёрном, которая была с вами в ресторане, ваша мама? — спросил я.

Гамлет снова потух.

— Нет. Она не моя мама, — сказал он горько.

— Вот болван, — прошептал кто-то за его спиной.

— Прекрати постоянно выражаться, — сказала старушка кому-то строгим голосом.

Гамлет протянул руку и выхватил у меня пудреницу.

— Это моё, — сказал он громко. И захлопнул дверь.

Я отправился к себе в вагон. Это были очень странные и очень интересные люди, которые старались держаться от меня подальше. Интересно только одно, почему меня к ним так тянет? Пейзаж за окном заволокло туманом, и мы никак не могли сквозь него проехать. Только иногда над ним, были видны гребни частого леса. Я пытался поймать интернет, но из этого ничего не вышло. Сети вообще не было. Так было почти постоянно, где бы мы ни ехали, сеть появлялась всего на несколько минут, а потом снова исчезала. За окном все чаще я видел горы. Один раз увидел табун лошадей вдалеке, и это казалось чем-то нереальным. На третий день пути, мне показалось, что я живу в поезде уже целую вечность. Все же человек привыкает ко всему. К концу пути я уже начал считать эту ужасную, неудобную подушку, своей. Меня радовало то, что уже через несколько часов мы приедем, но пугало то, как я буду добираться дальше.

Рядом со старым железнодорожным вокзалом, на который я прибыл, был автовокзал. В нужном направлении ходил всего один автобус, и я удачно успел на него. Но приезжал он только в соседнюю деревню с той, где жил мой дедушка. Я без устали спрашивал у всех, как мне добраться до Гуляевки. Машин оттуда на остановке не было. Одна очень добрая бабушка дала мне яблоко и показала, в какую сторону идти до деревни. Правда, идти нужно было шесть километров. Я прикинул, что, когда доберусь, будет темно, но делать было нечего, и я пошёл пешком. В местном магазине купил буханку хлеба, кваса и воды. Как ни старался, я не нашёл молоко.

— Где же я тебе его возьму? Не возим мы молоко в бутылках. Тут коровы у всех. Кефира тоже нет, не берут. Сметану возим раз в неделю, — сказала мне полная продавщица с короткой стрижкой и огромными накрашенными губами. Когда узнала, что иду в Гуляевку к дедушке, она продала мне ещё спичек и свечей, мол, лишними не будут, бери.

Автобус давно уехал. Я сел на лавочку у остановки и начал есть хлеб с квасом. Хлеб был свежим, квас вкусным и жизнь налаживалась. Телефон приветливо пиликнул что-то на своём и принялся раз в две секунды присылать новые и новые сообщения. Оказалось, что иногда связь все же есть. Этому я очень обрадовался и первым делом позвонил Паше. Узнав, что связи нет, я написал ему сообщение, что у меня все в порядке, спросил, как там его экспедиция. Потом собрал свои вещи, потянулся перед долгой дорогой и пошёл в сторону Гуляевки.

Я регулярно хожу в спортзал и подолгу хожу по дорожке. Правда, бывает это всего раз-два в неделю, но регулярно. Но эти шесть километров дались тяжело. Примерно посередине пути, я увидел у обочины одинокое дерево. На нем висело колесо от телеги, а на колесе было завязано множество верёвочек и разноцветных лент. Видимо, это была какая-то местная достопримечательность. Чуть дальше меня догнала настоящая телега. На ней сидел мужик неопределённого возраста и две женщины. Женщины свободно расположились в телеге на мягких мешках. Мужик остановил лошадь и поздоровался. Когда узнал, что иду в Гуляевку, предложил подъехать с ними. Спросил к кому и весело подтвердил, что знает куда нужно. Я с удовольствием и облегчением забрался на телегу, поздоровался с женщинами, и мы не спеша поехали.

— Ты откуда сам-то? — спросил мужик.

— Я из Москвы. Зовут Алексей.

— Тёзка значит, — мужик довольно усмехнулся в усы.

— Скажите, пожалуйста, а почему на том дереве колесо висит? Это кто-то потерял?

Все рассмеялись и одна из женщин сказала:

— Так это ж Аксинья наша. Ух и вредная баба.

— Аксинья повесила колесо?

— Та не. Это Иван повесил.

— Расскажите?

— Аксинья, это ве́щица наша. Хата её на краю деревни. И правда, очень вредная. Ничего так не сделает. Помню, мы картошку сажали, а она все кругами ходит, ходит. Думаю, и что надо? Кричу, иди сюда, скажи, что надо. Смеётся, не идёт. Тут смотрю, а в огороде шкура козла закопана. Ее работа. Как-то пошли наши парни на вечёрки к девчатам в другую сторону. Темно. Перекинулась Аксинья колесом и катится за ними. Напужала всех, а Иван не испугался. Схватил колесо, снял свой пояс и подвесил его за низкую ветку. Утром глядь, а это Аксинья висит. Так и оставили. Уж как она стонала, как просила снять. А никто не шёл. Поглядели, погалдели, да и по домам пошли. Всем страшно было — кто ве́щицу тронет на издыхании, тому её силы перейдут, а она сразу издохнет. Поди, потом докажи кому.

— А полиция? — спросил я, не веря ни одному слову.

— Пока приехали, там уж колесо висело. Так и уехали, — сказал мужик с бородой.

— А Аксинья обратно не приходила? Просто пропала? — спросил я.

— Нет, я ж говорю, вон она, на дереве висит. Ой, городской, только ты не трогай, а? Дай спокойно пожить.

— Хорошо, я не буду, — пообещал я.

Дальше мы ехали молча, думая каждый о своем, пока не показалась деревня. Во дворах лаяли собаки. Из труб курился уютный дымок. Представилось, как хозяйки хлопочут у печей. Мы проехали ещё немного и лошадь встала. Возничий развернулся и сказал, что мы уже на месте. Я слез с телеги и пошёл к дому бабы Фиры. Где был дом деда, я совершенно не помнил, но, видимо, он был дальше, потому как сгоревших срубов нигде не было видно. Я подошёл к калитке, звонко залаял большой пёс. Занавеска на окошке дрогнула и мне навстречу вышла небольшая бабушка в платке. У неё были почти бесцветные глаза. Я бы никогда не узнал её:

— Лёшка, — звонко крикнула она и бросилась меня обнимать.

От неё пахло хлебом и молоком, детством. Во мне что-то шевельнулось колючками. Я смутно помнил этот родной запах. Конечно, я помню, как бегал к нашей соседке, как она кормила цыплят, как дарила яблоки и угощала морковью. Ее просто окунали в воду, обтирали о фартук, и никто не чистил от кожуры. Мы лихо грызли её, а песок так и скрипел на зубах. Но как же это было вкусно. Я помню, что у неё был огромный ленивый кот, которого она часто ругала и говорила, что он страшный разбойник, опять повадился воровать сметану. Васька был большой, тёплый и совершенно не верилось в то, что он может быть разбойником. Я жалел его, гладил, носил желтки от яиц, которыми меня кормил дед. Я ненавидел крутые яйца, особенно желтки. Кот их с удовольствием на радость мне съедал. Сейчас, конечно, его уже нет, да и бабушку Фиру я почти не помню, но что-то зажало внутри, защемило, почти до слез. Старушка плакала и обнимала меня как родного, и я тоже плакал и в этот момент я чувствовал, как становлюсь Лешкой, мальчишкой с белыми, выгоревшими волосами.

— Лешка, разбойник, куда ж вы все делись? Совсем нас забыли?

Я молчал, потому что сказать мне было нечего, и просто обнимал старушку и гладил по спине. Когда она немного успокоилась, то рассказала, что дед снова ушёл на свою заимку и больше не возвращался. Мы редко ездили к деду в гости. Сам по себе он был сдержанным на эмоции, ко всему относился холоднокровно. Но с ним никогда не было страшно, даже в тайге. Он очень мало рассказывал о себе, в основном о том, что нас окружает и происходит. Он учил меня гладить белье и топить печь. Мы с сестрой, после летних каникул проведенных с дедом, умели варить гречневую кашу и открывать тушёнку. Дед, в тайне от мамы, учил меня стрелять из двустволки. Много и интересно рассказывал о тайге. Сам много читал и мне давал почитать свои книги из подземелья. Подземельем, я называл ход в подвал из его комнаты. Дед откидывал половик и открывал подвал, дёрнув за большое металлическое кольцо. Кольцо было тяжелым, кованым и мне очень нравилось. Оно было сделано в форме золотого змея, кусающего себя за хвост. Вниз меня, конечно, никто не пускал, лишь дед приносил оттуда удивительные вещи. Книги в старинных переплётах, какие-то стеклянные колбы, которые слегка дымились, зеркала причудливой формы и много разных камней, которые находил в тайге. Он писал что-то в больших блокнотах красивым почерком с завитушками. Мама называла его «наш феномен». В ее бытность студенткой, дедушка помогал с уроками. Я помню очередной его приход с тайги, как потом снял с плеча ружье, убрал его в сарай, подсел к расстроенной маме. Взял учебник французского и, строго посмотрев на неё, сказал:

— Опять глаза на мокром месте. Дай посмотрю, чего опять как сирена воешь.

И начал читать бегло по-французски. Помню, как мы все обалдели от его умения. Потом все оставшееся время он говорил с мамой на этом красивом языке и строго прикрикивал, когда она чего-то не понимала. При отъезде, мама вздыхала, мол, какой удивительный человек. Он и, правда, был удивительный. Его дом был срубом, но очень отличался от соседских домов. У дедушки в доме был душ и насос, горячая вода. Огород поливался сам. Ещё я помню, как дед держал баранов, стриг их, сам делал нитки. Потом умная машина вязала нам и ему тёплые свитера. Вязальную и прядильную машину он тоже сделал сам. Жил дедушка скромно, самогона не гнал. Все соседи шли к нему каждый со своими просьбами, и он всегда всем помогал. Учил, как делать какие-то настойки из трав и ягод. Мама говорила, что к старости стал суеверен, раньше был не такой. Все фото, которые у нас были, мне показали, что дед мало поменялся внешне. Мама говорила, что на такой природе люди все долгожители. Тогда мне казалось, что он будет жить вечно. Потом мы перестали ездить сюда. Почему? Да я и сам не помню. Все крутилось, вертелось, потом мы начали ездить на море и стали забывать деда и тайгу. Сначала я поступил, потом сестра. Мама съездила к деду одна, без нас, всего один раз. Затем оказалось, что мы с сестрой как-то чуть не сожгли квартиру и больше нас одних не оставляли. Потом я пошёл работать, а мама и сестра мигрировали в Германию.

Дед остался где-то далеко, в нашем детстве. Порос былинами, подёрнулся дымкой времени, стал почти легендой. Я каждый раз, вспоминая о нем, думал, надо бы навестить старика, и все не ехал. Он не писал нам писем, не поздравлял с праздниками, и мы почему-то тоже этого не делали. Номера телефона у него не было, да и самого телефона тоже. Это всегда все упрощает, нет — и звонить не нужно, наверное, так. Каждый раз мы пытались себя оправдать, а все было банально просто — он стал лишним в нашей повседневной жизни. Забвение. Это страшно, потому что сначала человек выпадает из твоего круга общения, потом ты перестаёшь его чувствовать и ощущать в нем нужду, потом все реже и реже вспоминаешь, и вот его образ возникает в вашей памяти раз в полгода, а потом человек незаметно исчезает и очень часто из жизни. Мы начинаем делать какие-то слабые попытки что-то вернуть, словно хватая за хвост упущенное время, начинаем выдергивать что-то из своих воспоминаний, плакать, но это уже не имеет никакого значения, потому что человека больше нет. Мы прощаемся с ним и создаем мемориал в своём сердце, часто обращая к нему свои мысли, горести, разочарования в поисках поддержки. Но человека больше нет и ему это все не нужно. Именно поэтому нам говорят, цените стариков, пока они ещё живы, ведь вы им так нужны. Совершенно все мы делаем только ради себя. Не тешьте себя иллюзиями, не обманывайтесь. Все то, что вы ознаменовали высшей целью, тоже только ради себя. Для других — все лень, все потом, все терпит.

Бабушка Фира накормила меня вкусной яичницей с салом, шанежками со сметаной и я, разомлев от сытного ужина, почти спал. Она постелила мне перину, в которой я совершенно счастливый уснул до утра. В доме пахло хлебом, и чем-то неуловимо свежим, почти мятным. Когда-то мама говорила, что именно так пахнет русская печь. Фира хлопотала вокруг меня так, как будто я её любимый и долгожданный внук, внезапно приехавший погостить. У неё не было своих внуков, да и детей тоже не было. Она была женой нашего родственника со стороны деда. Но он погиб. Фира так и не вышла больше замуж, и мы с сестрой заменили ей родных внуков. Я в детстве не знал этого, думал, что она просто наша хорошая соседка. Это все, позже, когда я уже вырос, рассказала между делом мама. К деду Фира ходила редко и только по делу. Распивать чаи по праздникам вообще не ходили просто от того, что он не очень-то любил шумные компании с посиделками. Телевизоров тут не было ни у кого, но дед собрал радио. Поэтому к нему стали ходить люди, послушать, что в столице говорят. Он некоторое время терпел это паломничество, а потом разобрал его или сломал, я точно не знаю. Мама ругала его за это, но дед молчал, поджав губы. Он вообще-то так реагировал практически всегда и на все. Почему он нас принимал? Я не знаю. Наверное, потому что моя мама была женой его сына, с которой он не был знаком долгое время. Мать говорила, что ей пришел запрос на поиск моего отца. Она отозвалась на него и завязалась переписка. И только после этого мы поехали в Сибирь первый раз.

В нашей семье не принято говорить про отношения, так сложилось. Я помню, что, когда мы приехали впервые, двор нам открыл дедушка и долго смотрел на маму и на нас с сестрой. С папой, мы к нему не ездили никогда. В детстве это было не важно. Только сейчас иногда задумываюсь, что и как было. Мама отвечает, конечно, на мои вопросы, но крайне неохотно. Иногда, чтобы узнать о человеке, нужно послушать, что о нем говорят там, где он живёт. Но и с этим у нас были проблемы. Про дедушку говорили разное. Когда я ходил с рыбаками, они говорили, что я внук каторжника, бабы на сенокосе, говорили, что он доктор, потому как принял роды у какой-то женщины, мучившейся двое суток. Одна из них сделала страшное лицо и громко зашептала:

— Да, Вольга, что дочка попа, помнишь? Тяжёлая ходила, да конь её лягнул. Рожала два дня. Думали помрёт, так мучилась. Так, позвали его, он пришёл, и резал её, говорят. Из живота сам достал ребёнка. Васька бойкий парень теперь, видела? Ну вот, он. Зашил её, она сама говорила. Да, что ты? Да, я разве врала тебе хоть раз? Да, вот тебе крест, так и было.

Дед сказал глупых разговоров больше не слушать. Говорили, что он плотник и учёный. Охотники говорили, что он простой охотник, как и они, хоть и стреляет плохо, не бьёт зверя. На мои расспросы, кто же он, дед говорил, что обычный человек, а научила всему только жизнь. Иногда я смотрел на него и думал, что мой дедушка очень хороший. Когда я впервые услышал в школе о цивилизации Майя, что они сделали календарь, по которому Земле скоро наступит конец, то он рассмеялся и сказал мне, что сие невозможно. Так как любые тела в космосе, ходят миллионы лет и их столкновение невозможно.

— Все, что могло столкнуться, уже давно так и сделало, не волнуйся, пожалуйста, Алексей. Живи спокойно, конца света не будет. Люди всегда его ждут. Только не понимают, что если они продолжат делать все то, что творят сейчас, то конец света наступит обязательно, но только для людей.

Дед очень много рассказывал про планеты, про космос.

— Наша планета — это наш дом. Придет время она обязательно очистит себя от людей, перевернёт полюса. Смена происходит крайне редко, ты этого не увидишь, не переживай.

— А что же дальше будет, дедушка?

— Мы снова заразим её собой. И новая цивилизация начнёт все заново.

— Дедушка, а это как в библии?

— В какой?

— В нашей.

— Это зависит от того, Алексей в кого ты поверишь. В Будду, Яхве, Христа. Запомни, ты не должен никому из них ничего. Слушай самого себя.

— А как себя слушать, дед?

— Ну, смотри, вот так сел. Положи руки перед собой, ладони вверх. Так. Закрой глаза. Ты не подсматривай, закрыл?

— Ну.

— Вот тебе и ну. И чувствуй свои руки, ладони. Почувствуешь тёплые шары в руках и гоняй их по себе. Твоё тело само все подскажет. Ну, что чувствуешь?

— Есть хочу.

Дед рассмеялся, подхватил меня на руки, и мы пошли обедать.

Проснулся я рано. Бабушка Фира старалась не шуметь, но я привык жить один и потому спал очень чутко. Бабушка сказала, что корову она уже отправила, и будет теперь заниматься только мной. Она накормила меня завтраком и повела к сгоревшему дому. От дома и, правда, мало что осталось. Забор, напротив, был целым, в углу большого двора, стоял так же нетронутый сарай.

— Говорили ему, говорили. Да все без толку. Ну, кто ж делает баню в доме? Под одной крышей? А он все одно, ему говорят, а он молчит. Будто и не ему это вовсе талдычат. Хоть кол на голове теши.

— А пожарные приезжали?

— Нет, конечно. Откуда тут пожарные? Приезжали милиционеры, спустя неделю. И то только потому, что соседи позвали. Он сам даже не появился. Ну, а что они сделают? Постояли, потоптались, да и уехали обратно.

— А врачи у вас тут есть? А если случится чего, тоже не приедут?

— Так, есть у нас медпункт. Там Заиры муж работает. Правда, лекарств у него почти нет, как он говорит. Но знаешь, я там была, у него пузырьков этих видимо-невидимо, все есть. Может, не умеет просто он ими лечить, я уж и не знаю. А если что приключается, так скорая приезжает, только если не весной и не осенью. По распутице у нас не проедешь, застревают по пути. А если зимой, так и вовсе не доедешь, все заметает. Вот летом, так, пожалуйста, болей. Приедут. Дня за два. Лето-то у нас, правда, короткое, когда болеть то? Вот и не болеем, некогда. Почтальон к нам приезжает часто. Пенсионеров много. А так, только сено для скотины наберёшь, да соломы. А когда и купишь, что поделать, немощь. Ты, Лёшка, подсоби-ка сарай отпереть.

Я дёрнул дверь сарая, и она со скрипом открылась. Там как попало были накиданы вещи, утварь.

— Наш Андрей увидал, что занимается что-то, а когда опомнились, дом уж горел. Кинулись люди, а оно жаром пышет уже. Смотрят, стоит твой дед, глядит на пламя, ничего не делает. Мужики кинулись, кто что смог, добро спасать ваше. Так дед наорал на них, чтоб не трогали ничего. Кто чего успел, похватали и складывают в кучу, а дед все не унимается. Говорит, что огонь сам решает, что взять. Ну, надышался дыма видать, не понимает. Может, шарахнуло его чем-то, когда выбирался, кто теперь разберёт. Дом ещё не догорел, он уж на заимку ушёл. Там и жил. Видели его в лесу. Да в деревне соседской видели, за солью, да за спичками, поди, ходил до лабаза.

— А мне то, как вышло, что позвонили?

— Так пришёл он сам, один раз. Говорит, позвони Лешке, знаю, что телефон у тебя есть. А у меня и правда есть, все знают. Сотовый. Мне подарили. Так мама твоя и подарила. Она тогда одна приезжала и говорит: «Возьмите, тётя Фира. Мало ли что, хоть скорую вызовите». Выучила меня, я не глупая, быстро разобралась. Там номер её был, я еще в тетрадку свою его записала. Она мне и твой номер оставила, говорит, может пригодится. Я сперва, ей хотела звонить, а дед говорит, нет, звони, Фира, Лешке. Я все равно попробовала, как он ушёл обратно на заимку. Только номер ее не отвечает. Она и ему номер твой оставила, он мне его наизусть назвал, когда звонили. Сам говорить не стал, просто сидел и ждал. Слух-то у него, знаешь, получше моего.

Я начал разбирать вещи с пожара. Чувствовал себя при этом как-то неуютно. Решил сегодня же отправится на заимку к деду и поговорить с ним, что будем делать дальше? Может, забрать его отсюда? Он, конечно, не поедет, я не поехал бы. Представляю, как ему тяжело. Дом у дедушки был особенный. Каждая деталь, каждая мелочь была продумана до мелочей. Он всем дарил уют и тепло. Под крышей было сухо в самый сильный дождь. Я так любил лежать там, на сухом колючем сене, вдыхать его пряно-медовый с горечью аромат и дремать. Сейчас я смотрю вокруг, и мне кажется, что все, и улица и дома и люди, все стало меньше. И только тайга, так и осталась зелёным, бесконечным океаном. Дед заваривал чай со смородиновым листом, открывал варенье из чёрной рябины. Оно было немного терпким и застревало на языке, но я проталкивал его ароматным чаем и был вполне счастлив.

Тут было так много разного хлама, что хотелось просто все выбросить. Это походило на мою работу. Приходит человек, он глубоко несчастен и просит тебя выбросить за него мусор из головы. Но ты не мусорщик и не прислуга, ты — координатор его действий. Видели, как рисует или строит график компьютер? Тут так же. Правильное построение мыслей, правильная схема, зависит от работы с психоаналитиком. В процессе работы вами будут изменены и перепрошиты ваши личные настройки. Деструктивное мышление меняем, учимся анализировать, а не выдумывать исход и последствия. Такими небольшими шагами меняем жизнь к лучшему. В моей работе не бывает лишних навыков. Проблемы у людей разные, механизмы работы тоже. Просто, казалось бы, что сложного, ведь двадцать первый век на дворе, все онлайн, консультируй и поддерживай. Вот только зачастую, люди эти экстренные консультации считают более действенными, чем саму сессию. Они не понимают, что это, если сравнить грубо, как консультация по телефону с аварийкой. Ладно, ты заткнёшь дырку в трубе пальцем, а потом изолентой, но насколько вас обоих хватит? Не течёт? Отлично, но это временная мера. Потом бомбанет так, что ничего не поможет. Эта заминка даёт тебе совсем немного времени, до нормального ремонта. Не пропускай сессии, если решил что-то изменить в себе на самом деле. Но у нас, все как с приёмом антибиотика, помогло на третий день и все, можно не пить. У меня на приеме была девушка, с очень нестабильной мамой. Папа с ними не жил и не приезжал. Мама с маленькой дочкой переехали жить в другой район. Мама много работала, а дочка была одна. Материнской заботы, естественно, она не получала. Но на выходные её все же отвозили к бабушке. Где, в привычной обстановке, она получала необходимое внимание. А что делала бабушка? Правильно, кормила до упада. Подносила еду к компьютеру. Девочка выросла и пришла ко мне с весом больше ста килограмм. Да, пищевые привычки мы, конечно, меняли. И конечно отменяли диеты. И долго и упорно работали. Учились останавливать компульсии. Естественно, когда приезжала бабушка, то все возвращала на старые рельсы. Когда бабушка все же была побеждена, а моя клиентка освободила себя от оков, наши консультации стали проходить все реже и реже. Сейчас мы встречаемся всего пару раз в год.

Любому человеку нужно человеческое отношение. Вы считаете, олимпийских чемпионов вырастил мужик со свирепым взглядом, преисполненный вселенской мудрости и с битой в руках? Такие, скорее, чемпионов и губили. А вот воспитать у них дух, чтобы человек мог взлететь ввысь, вот это высший пилотаж. Вот настоящая работа. Вы думаете, людям нужна ваша подтянутая задница или ваши банки? Нет. Они, конечно, на это клюнут, один раз, два раза и все. Знаете, почему сейчас очень многие выбирают для себя боевые искусства? Потому что там задействована вся жизнь человека в комплексе. Его внутренний дух так же подлежит тренировкам и воспитанию. Выбирая себе тренера, запомните, это очень важно, у него должно быть спортивное образование. Тренер — это не чемпион чемпионов, закончивший курсы. Узнавайте все о человеке прежде, чем доверить ему себя, ребёнка, семью. Я лично знаю целую группу людей, которые вообще к спорту не имели никакого отношения, но вдруг стали тренерами. Одна, когда окончила строительное училище, красила вагоны на заводе. Как вдруг становится «тренером». «Забывая» при этом, что тренерские курсы действительны при наличии диплома о высшем спортивном образовании. Безразличие к таким деталям при приеме на работу страшно.

Я, не спеша перебирал старый хлам, спасенный на пожаре, и каждый раз останавливался, рассмотреть что-то подробнее. Вот, например, очень старая керосиновая лампа, вот книга с обложкой из кожи в ажурном кованом переплёте. В небольшом деревянном ящике, обитом изнутри каким-то зелёным сукном, аккуратно стояли аудио кассеты. Большинство было без рубашки, но каждая была переложена тонкой папиросной бумагой. На другой полке лежал небольшой аудиоплеер на батарейках. Помню, у меня был подобный, но этот отличался некоторыми неожиданными наворотами. У этого был динамик на верхней крышке, а наличие красной кнопки записи голоса говорило о возможности работать как диктофон. В моё время это было ну очень круто. Наушников для него нигде не было. Я решил прослушать то, что было на кассете и просто взял первую попавшуюся и включил. Ничего не произошло. Проверив карман для батареек, я понял, что он попросту пуст. Батарейки я нашёл совсем в другом ящике, при том их было довольно много и все в новых упаковках. Я закрыл ящик с кассетами и прихватив с собой плейер, пошёл к бабушке Фире. По дороге я встречал соседей, которые считали своим долгом остановиться и завести неспешный разговор. Все знали деда, и говорили все в стиле — «наследник приехал». Я дружески улыбался, и мне долго рассказывали кто кому родня, и какой мой дед замечательный человек. Потом непременно добавляли, что он что-то делал не так, а потом миловали улыбкой и спрашивали, когда я уеду и заберу ли старика с собой. Потому как если да, то как же они бедные без него теперь жить-то будут. Вместо пятиминутной дороги неспешным шагом, я добирался до двора бабушки Фиры час. Когда бабушка спросила, кем же я стал, я сказал, что психологом. Она немало удивилась:

— А кто ж это?

— Это, бабушка, доктор такой, который помогает разобраться человеку в своих проблемах, чувствах.

— Доктор? Лёшка, так ты доктором стал. Как хорошо. Большой человек в городе значит.

— Ну, я бы так не сказал.

— Ох, ты, Леша, всегда был молодец. Так ты и лекарства людям даёшь?

— Когда нужно даю. Говорю, что нужно.

— Ох, надо же.

Видимо поэтому со мной все были так любезны. Очевидно бабушка, упростив все до самого главного, сообщила всей деревне, что я врач. Какой? А это не важно. О таких мелочах можно не сообщать и не задумываться. Мне она очень нравилась, старики как дети и любить их нужно так же, безусловной любовью. Дома, я плотно пообедал, потом расстелил на столе какую-то старую газету, и принялся возиться со своими трофеями. Многие кассеты были подписаны. Высоцкий. Какая-то классика типа оперы, подписана прямо на итальянском языке, что меня немало удивило. Запись была обычная, как видимо и все прочие. Я крутил в руках плейер и понял, что там есть кнопка, которая замедляет и ускоряет запись. Я попробовал ускорить, это было довольно комично. Представляю, что думали об этом раньше, видимо считалось, что это портит плёнку. Это из разряда тех мифов, когда мы подключали приставку к телевизору и отец ругал, что это портит кинескоп. Я нажал кнопку и замедлил запись, потянулась длинная пауза между ужасно растянутыми словами песни. И тут я услышал очень быструю и тихую речь. Я не поверил своим ушам, перемотал и замедлил на максимум. Из динамика вполне внятно кто-то сказал:

— Догони меня, догони. Если сможешь болван.

Я перемотал немного и услышал, как кто-то продолжил:

— Внимание, господа, сейчас вы увидите потрясающее, феноменальное выступление нашего цирка-шапито. Я привёз для вас клоунов, жонглёров, силачей и акробатов. Я покажу вам удивительных артистов в закрытых комнатах. Там вас будет ждать наш Оракул, вы увидите настоящую русалку, ох и намучались мы выискивать ее в озерах Оленьего острова. И ещё мно-о-о-го чудес. Каждый найдёт по своему вкусу. О, господа, да у нас тут марионетки дерутся, вы только посмотрите, как это потешно. За ваши монеты, я дам одному из них вилку, а второму нож.

Запись оборвалась. Потом кто-то зло сказал:

— Отдай ему маску, идиот, мы не сможем спать пока она не на нем. Да не так. Дай я сам. Он тебе кожу с лица снимет, болван, отдай, говорю.

Голоса стихли. Я поставил обычный режим, перемотал и услышал бодрое пение Высоцкого. Никаких посторонних звуков. Немного посидел в ступоре и перемотал плёнку ещё раз. Вся запись повторилась снова. Ужасающие, растянутые слова и звуки основной записи, между которыми совершенно нормальная речь непонятных персонажей. Я принялся изучать всю кассету. Подобная запись была ещё в одном месте.

— Матильда, прекрати меня душить, — кричал кто-то противным голосом.

Почти все голоса, были словно мультяшные, ускоренные. Может, это спектакль? Кто-то записывал или разыгрывал его? А, может, это были старые записи, а потом кассету использовали повторно и записали Высоцкого? Вот на это похоже больше всего. Я наугад выбрал кассету и вставил в плейер. На ней были записи эстрады девяностых. Я бегло прослушал всю сторону и переключил в замедленный режим. Ждать, пока кассета в таком режиме прокрутится, довольно нудно и долго. В комнату вошла бабушка Фира:

— А я думаю, кто ж тут кота за хвост тянет, кому плохо? А это ты сидишь, играешься. Что там у тебя, хоть покажи.

Я показал бабушке плейер и кассеты. Она сказала, что слушать медленно это неправильно и не красиво. Какие-либо голоса она отвергла сразу.

— Уши заболят, Лёшка.

Меня всегда забавляло, как люди не принимают то, чего не понимают. Они отвергали и крутили такие пятаки, что было любо-дорого смотреть. Бабушка притащила большой самовар и сказала, чтоб я все убирал, потому что сейчас будем пить чай, а там глядишь, придут гости. Некогда ей со мной глупостями заниматься. Это была очень интересная реакция. Я спокойно все убрал. И решил, что сейчас самое время идти к деду на заимку. Все же приехал-то к нему, а мы ещё не виделись. Я взял рюкзак и, узнав о моих намерениях, бабушка принялась напихивать его блинами и свежим хлебом. Мне кажется, она была не очень довольна, что я ухожу, но говорить ничего не стала. Возможно, сегодня к ней должны прийти какие-то уважаемые ею люди, смотреть на внука-врача. По крайней мере, именно этого я боялся и всячески избегал подобных мероприятий.

— Ты хоть помнишь, как на заимку идти?

— Ну, в общих чертах. Вдоль реки большую часть времени, а там не помню.

— Да все верно. Спустишься к реке и иди по бережку. Потом дорога в гору пойдёт, ты от реки по ней и иди. Потом опять так же вниз. Потом река начнёт огибать перелесок, и ты с ней. А там, как большие камни увидишь, поднимайся от реки вверх и по камням иди в тайгу. Так тебя камни и приведут. Тут недалеко.

Звучало это, прямо сказать, не очень близко, больше того, очень даже далеко. На провожатых я не надеялся, и поэтому пришлось идти одному. Все тут было знакомым, и дорога складывала себя сама. Я держался примерных ориентиров бабушки Фиры и старался отвлекать себя от мыслей, которые так и норовили меня напугать. С тайгой не шутят. Сюда и искать-то не приедут, только если МЧС прилетит. Покружит для вида и все. Спросят у местных, искали ли своими силами, все скажут да, покачают головами, вернутся охотники ни с чем и все, до свидания, дорогой москвич. Может, принесут мой кроссовок. Один. Левый. Скажут, вот мой Байкал, что нашёл. Там ещё, наверное, был медведь или волк и все расскажут про следы и все. Помню, как заблудился тут какой-то грибник. Я переживал, как же он в темноту там один. Дед сказал, тайга решит, кто выйдет, кто нет. Мама потом мне сказала, что он пошутил, и все мужики деревни ходили его искать с собаками и привели домой. Я не знал, кому верить, потом дед рассмеялся, и я немного успокоился. Но до сих пор мне не по себе, когда я вспоминаю это. Кстати, за грибами я хожу. Мама всегда просила дедушку не пугать детей. Но, если вечером пристанешь к нему с расспросами обо всем на свете, он всегда нас немного припугивал своими историями о ведьмаках, о русалке с когтями на японском море, о том, что под землёй на ядерном полигоне, в бункере, есть антенна шар, которая вращается в воздухе. О том, что единороги не мирные и не дружелюбные, а очень агрессивные неприятные звери, мало похожие на лошадок из мультиков и книжек. Он говорил, что нужно убирать все на свои места, иначе можно разозлить домового, а он не шутит. Мы слушали все эти невероятные истории и лежали тихонько, зажмурив глаза от страха и быстро засыпали. Он, конечно, был нелюдим, но никому не отказывал в помощи и очень жалел местного парня с короткой ногой. Парня звали Вовка, и все говорили, что таким кривым он уродился сразу. Никто с ним особо не общался, но дед всегда очень горячо его приветствовал и подолгу стоял, разговаривал, если мы встречали его на улице. За это мать этого парня всегда уважительно его приветствовала и передавала горячие пироги. Наш дед не отказывался, но немного хмурился. Потому что любое сближение людей с собой не приветствовал и просто так болтать не любил. Но, что у него было внутри на самом деле, мы не могли знать. Я оцениваю его только по своим взглядам и воспоминаниям.

Воспоминания великая вещь. Они могут, как отравлять человека, так и воскрешать в нем утраченную человечность. Мы их приглаживаем, как только возможно. С годами, что-то теряется в них, что-то приобретается, набирается других оттенков, которых не было. Все зависит от нашего настоящего взгляда на вещи, от момента. В юношестве мы все воспринимаем иначе, кто-то, наверное, скучает по этому времени. Только не я. Я действительно доволен тем, как я живу, что я чувствую и тем, что я имею. Не скучаю по школе и друзьям, не скучаю по молодым родителям, устающим на работе до обмороков. Я не скучаю по первой любви, но мне очень приятно вспоминать тот наш первый поцелуй у подъезда и мотыльков, и небо, и июль. То, как тряслись твои колени и дрожали руки, и я долго носил тот кулон, который ты мне подарила. Но я не хочу обратно. И я никогда ни о чем не жалел, я не знаю почему. Просто, наверное, есть такие люди. Мы не стыдимся, не жалеем, не боимся чего-то обычного или житейского. Я никогда не гнался за возрастом, за прошедшим и не стеснялся своих лет. И я не из тех, кто со временем, станет прятать лысину или седину, килограммы или вероисповедание. Я себя принял таким, как есть.

Я шёл вдоль берега реки и рассуждал обо всем на свете. Меня окружала невероятная красота. Бирюзовая и обжигающе ледяная, бурная река, бьющаяся о камни. Морщинистые горы, цветущие травы и невероятный воздух, которым и правда, очень трудно надышаться. Я все шёл и шёл, солнце ужасно напекло затылок. Видимо моя шея стала пунцового цвета, потому что мне было больно к ней даже прикасаться. От реки веяло прохладой, я подошёл к самой воде и наклонился, чтобы попить. Когда я поднял голову, то увидел довольно крупного медведя на противоположном берегу, который стоял у воды, смотрел на меня и жадно тянул носом воздух. Я оцепенел. Что делать дальше? Не спеша встал во весь рост. Медведь поднялся на задние лапы и глухо заворчал. Мы так постояли с минуту. Потом медведь ухнул, опустился на четыре лапы, подошёл к воде и начал спокойно пить. Я попятился и некоторое время, пока мне было его видно, отступал. Медведь иногда отрывался от воды и смотрел в мою сторону. Потом я потерял его из виду, решил идти быстрее. Через некоторое время я увидел большие валуны, которые были словно вкопаны в землю, вели куда-то вглубь леса и терялись за деревьями. Я доверчиво пошёл вслед по этим большим белым камням. Но, когда тайга сомкнулась за мной и огромные деревья грозно нависли над головой, мне стало слегка не по себе. Я постарался отвлечься на какие-то суетливые трусливые мысли, углубился в них и незаметно дошёл до места. Передо мной стояла небольшая избушка, на одну треть вросшая в землю, со мхом на крыше и совсем маленькими окошками.

Я громко постучал в грубую тяжёлую дверь большим и ржавым металлическим кольцом, служившим ручкой, но никто не отозвался. Внимательно осмотрев дверь, я понял, что её закрыли снаружи. Сняв с петли самодельный засов, потянул на себя дверь, она послушно подалась. Внутри было довольно темно из-за маленьких окошек и прохладно. Я вошёл внутрь. Ждать деда мне пришлось очень долго. Успел поспать. Когда же совсем стемнело, я зажёг свечу и стал думать, что нужно поставить чайник. Тут вошёл мой дед. Он замер на пороге, посмотрел на меня и ничего не сказав, устало снял с плеча старое ружье, отряхнул руки и подал мне сухую крепкую ладонь.

— Здравствуй, Алексей, — тихо сказал он.

Я пожал его руку и обнял его. Он похлопал меня по спине и заулыбался в пышные седые усы.

— Хорошо поднялся. Молодец мать, воспитала.

Мы приготовили чай в большом самоваре. Как и в детстве, дед не допустил меня сыпать крупную чёрную заварку. Сдвинув брови, он сказал, что я ещё мал и все сделал сам. Седой, маленький старичок, которого я увидел сегодня, с каждым словом превращался в моего огромного, крепкого деда с большими тёплыми руками. А я рядом с ним все больше походил на ребёнка, который набирается его опыта. Его душа пахла свежезаваренными травами, тайгой и летом. И я клевал носом прямо за столом, дожёвывая крупно нарезанный хлеб, густо намазанный медом. Я проваливался в сон, пропуская слова, неуклюже кивал и был совершенно счастлив. Дед укрыл меня тёплой рогожкой и это последнее, что я помню из того вечера.

На следующий день я подбирал удачное время для разговора, о его сгоревшем доме. Дед хмурился и молчал, при любых моих попытках об этом заговорить. Я не мог понять, почему это происходит. Может, он так переживает из-за того, что не пришло время? Может, он надеется, что уедет со мной в Москву? Я снова предпринял попытку поговорить о переезде.

— Дед.

— Чего тебе?

— Может, ну его все это? Заимку, лес, деревню. Поехали со мной? У меня хорошая квартира в Подмосковье. Там тоже есть лес. Соберем твои вещи, которые захочешь. Будем жить вместе.

— Нужен я тебе там? — усмехнулся старик в усы.

— Конечно, нужен. Я взрослый человек и все продумал. Поехали, дед.

— А женишься и что тогда? Жене твоей я там нужен буду? Ночная кукушка всегда перекукует, Леша, это нормально. И будешь ты мучиться хлеще, чем сейчас. Сейчас ты просто уедешь и будешь меня вспоминать. А если придётся, потом меня куда-то устраивать, мучиться будешь больше и дольше. Будешь переживать, тайно ненавидеть жену и уговаривать себя, что все со мной хорошо. Что мне там, где я есть, хорошо. А червячок внутри будет точить, что лучше бы не дёргал деда с места, где он привык. Нет, Леша. Я знаю, где моё место, где твоё. Я тут останусь, а ты поезжай. И не бери с собой дурных мыслей, оставь все как есть, так оно будет лучше.

Мы оба молчали. Любые мои доводы сейчас не выиграли бы ничего. И о том, что я жениться не собираюсь и скорее всего этого не случится никогда, и то, что никогда я его не сдам ни в какой пансионат для престарелых. В его глазах это все будет меркнуть, ведь для него я просто ребёнок. Но даже в молчании с дедом было легко, он не нагнетал, а облегчал. С ним всегда было просто в таких разговорах.

— Ну, давай отстроим тебе дом, вместо сгоревшего? Разреши мне помочь тебе?

— Не хочу я больше в деревне жить. Сгорел и хорошо, устал я от него совсем. Бросить жалко было, а тут такой случай. Ты не бойся, я поживу ещё. Мне тут легче. Ты мне хочешь помочь? Что ж я согласен. Помоги мне сжечь оставшиеся вещи, которые эти дураки из огня спасали. Мне это все ни к чему, тебе тоже. Что мне нужно там было, я уже взял, остальное хлам. Раздавать никому не стану. Что огонь начал брать, нужно отдать до конца. Считай, причуда у меня такая. Поможешь?

— Да, конечно. Давай сделаем, если ты так хочешь.

Ещё несколько дней мы не трогались с места, я помогал деду во всем, к чему он меня привлекал. Слушал его истории. Терпеливо ждал. Мое время позволяло, и я не торопился жить, деду это состояние было привычно. Все что он делал, не терпело торопливости. Так было всегда. Мы рубили дрова, ходили в тайгу, где он собирал травы. Я опасался, а он говорил:

— Тут нет ничего опасного, сам смотри. Вот зверь, — сказал дед, когда к нам вышел большой красивый волк.

Я скинул с плеча ружье, но дед меня осек:

— Звери все понимают. Говорят, они с нами по-разному. И характеры у всех разные. Кому-то помощь нужна, тот приходит просить. Кому-то просто любопытно. Вот как этому, ишь, красуется. Смотрит не на нас, а мимо будто. Показывается, мол, смотри какой я царь.

— И что делать?

— А ничего не делать.

Дед вышел на шаг вперёд меня, громко свистнул и гаркнул на волка по-звериному.

Волк сделал шаг назад, понюхал землю и посмотрел на деда.

— Тебе чего надо? — спросил дед волка, сдвинув брови.

Волк затряс головой, отмахиваясь от насекомых.

— Ничего? Иди своей дорогой. Пшёл, говорю. Слышишь меня, нет?

Волк, облизнувшись и отвернувшись боком, тихо ушёл. Для меня это было жутковато и странно, у нас были ружья, но дед даже плечом не шевельнул. Я, уже взрослый мужчина, следовал за ним повсюду как маленький ребенок. Он всегда подчинял себе людей, но теперь, как я увидел и зверей тоже. Дед посмотрел внимательно на меня, усмехнулся одними глазами:

— Что, Лёшка? Струхнул? Да ты не робей. Вот, я помню, приезжали к нам охотники. Водил их наш местный провожатым, по реке, далеко. Сошли они вниз на лодках. Там пешком почти день. В ту сторону у нас никто не ходит, но деньги всем нужны.

— А почему никто не ходит?

— Ты не перебивай и узнаешь побольше, — строго сказал дед.

— Не буду больше, прости меня.

— Там, в той стороне, медведь людоед был когда-то. Потом местные охотники говорили, что раз сам людоед, то и приплод такой же будет. Перестали туда ходить. Люди пропадали. А эти молодые, горячие, отчаянные, им надо. Сторговали, значит проводника, дорого взял, считай в пять раз. День на лодке, день ногами по тайге. Идут. Нашему что? Он привычный, не в первый раз. Только сказал им, что на ружья свои не надейтесь, а слушайте меня, что говорю, то и делайте. Те посмеиваются, ты, мол, веди, разберемся. Там место есть, капище святое, нельзя шуметь, пугать можно, но стрелять нельзя. Проводник их предупредил, вести себя тихо, иначе беды не оберемся. Те опять, смешком на него. Но идут тихо. А тот, что последним шел, говорит, как будто дернул его кто за руку. А тайга кривая кругом, над головой смыкается, потемки. Испугался он и пальнул. Проводник за голову схватился и говорит, бежим ребята, ничего не спрашивайте. И припустил. Они и брать-то его не очень хотели, старый совсем, только на себе тащить, а тут не успевают ногами перебирать. Да и сами не отстают, как будто бы страх в спину толкает, жутко. Проводник кричит, не оборачиваться, и скорее пятками перебирать. Хорошо, что он наш, знает, где там заимка старая стоит на высоких ногах. Добежали еле-еле, дед им опомниться не дал, затянул в нее силком, ни живых, ни мертвых. Чем было привалили вход, оконца заткнули. Показывает им сидеть тихо. Они в свои ружья вцепились, сидят, трясутся. Тут и пришло, что их гнало. На крышу прыг, и бегает как ребенок малый. Дверь скребет, по земле вокруг топает, свистит. Потом вроде ушел. Только наш сказал, сидеть до самого утра тихо. Так и просидели. На утро обратно пошли, наохотились.

Дед замолчал.

— Дед, ну и истории у тебя, конечно.

— А чего мои истории? Не веришь? — глаза его лукаво прищурились.

Конечно, нет. Но обижать деда, не в моих правилах.

— Да, страшно просто.

Дед довольно крякнул и мотнул головой. Он сидел рядом со мной, такой уязвимый и такой непобедимый одновременно. Я никак не мог этого внутри себя уложить. С одной стороны, он простой человек из глуши, верит в травы, в приметы, с другой стороны, он переполнен знаниями похлеще энциклопедий. Он говорит и читает на разных языках. Разбирается в астрономии и фармацевтике. Говорит с животными, которые его будто слушаются и ничего не боится, не смотря на свое немощное с виду тело. Он проходит пешком многие километры и будто не устает совсем. Как я раньше не замечал всего этого в нем? Как-то, проснувшись ночью и не обнаружив деда на месте, я встревожился, но нашел его на крыше. Он сидел и пальцем водил по небу от одной звезды к другой, шептал что-то и гладил бороду. Потом шуганул меня спать и долго что-то черкал в своих записях маленьким обломком карандаша. Тут не был мой родной дом или край, но на дедовых отварах и этом воздухе, я стал увереннее, спокойнее и как-то по-настоящему отдыхал.

А однажды я нашел в его рюкзаке, совершенно случайно, старую связку каких-то веточек, бережно обтесанных и связанных кожаным шнурком с изображением рун. Удивившись, там же я увидел истертые карты таро, со странными картинками. Когда спросил у деда, тот недовольно отмахнулся и не стал мне ничего пояснять. Я решил, что, видимо, дед считал себя кем-то наподобие местных шаманов. Когда я высказал невзначай ему это предположение, он поднял меня на смех и еще долго потешался. Как будто я маленький ребенок. Мне даже стало немного обидно, но особого вида я старался не подавать. Вообще, он много читал, книги были конца восьмидесятых годов и все по физике, астрономии, философии. Иногда сквозь сон я слышал, как он смеется над какой-то из них. Нравилась ему и химия. Но всерьез он ее не воспринимал, потому как его ночные смешки, чаще всего вызывала именно она. С каждым днем я все больше хотел забрать его с собой, понимал, что совсем скоро уеду и не известно, когда еще встретимся. Душа просила сладкой лжи как никогда. И я готов был клясться ему и себе самому, что непременно приеду в следующий отпуск, даже если Оксана поставит его на январь. Я представлял, как привезу деду новые научные журналы на всех языках, которые только смогу достать. Как он будет удивляться, что так много удалось людям со времен старых изданий. Привезу ему современный телескоп, раз ему все это так нравится. Как мы хорошо станем проводить время вместе. Возможно, все это с ним сделала старость, возможно, в молодости он был современным человеком, который совершенствовал себя во всем, что его интересовало. Он мог бы быть замечательным ученым, который непременно бы многого добился. Может, в его жизни случилось нечто такое, что он просто ушел от мира и спрятался тут. А с приходом старости, он адаптировал себя под местные привычки. С причудами, с суевериями и прочим. По сути, о его жизни в моем возрасте я ничего совсем не знаю, и он сам ничего не говорит. Когда я пытался его спрашивать, он только бурчал что-то нечленораздельное и уходил или старался быстро перевести разговор. Моей целью не было что-то из него доставать, чинить и ставить обратно, я принимал все так, как он подавал, и мы были довольны друг другом. Пусть все идет своим чередом, но вечерами, мне было немного не по себе от мысли, что скоро придётся возвращаться в свою одинокую квартирку в таком далеком городе. Дед разгадывал мои сны, которые спрашивал каждое утро, когда подавал мне воду для умывания. Я слушал его предсказания и довольно улыбался. Потому что будущее складывалось как нельзя лучше. Я скоро найду свое предназначение, и все пойдет как надо, потому что сейчас я занимаюсь совсем не тем. Я улыбался и думал, что даже деду не по душе то, чем я зарабатываю на хлеб. А потом пришел тот день, когда дед разбудил меня рано и сказал, что пора идти и избавляться от старого хлама. И мы пошли.

Как он мог на это смотреть? Он стоял с такой спокойной серьезностью и бесстрастно смотрел на то, как огонь забирал все то, что он наживал годами. Какие-то скрученные в рулоны плакаты, ящики, книги. Все это листал огонь, ничего не оставляя после себя. С чем-то он провозился долго, что-то исчезало мгновенно. Я наблюдал за всем и чувствовал неприятную тревогу, хотя там не было ничего моего. А дед, был спокоен. Хотя возможно, это только казалось. В какой-то момент он оглянулся на меня. Его глаза были растеряны и беспомощны, но всего на секунду, и тут же он улыбнулся мне и подмигнул лукавыми глазами. Мне стало легче. Его седые волосы и бороду трепал ветер, раздувающий огонь. Я подбрасывал вещи одни за другими, чтобы хоть как-то контролировать пламя. Мы сидели там еще очень долго, и много говорили обо всем на свете. Когда я снова осторожно спросил, как он себя чувствует, он вздохнул легко и свободно:

— Я делаю это уже не в первый раз. Но привыкнуть к такому нельзя, Леша.

— У тебя уже сгорал дом?

— Изменения всегда ведут к новому началу. Это может быть все, что ты ценишь в своей жизни, дом или люди. Любые потери, ничем не хуже дома. Что дом? Единственное, что сохранится в душе от него, это воспоминания. Но сейчас ворочается нехорошее чувство, словно собаку продал. Потерял друга. Это скоро пройдет. Одна неделя, потом другая, год. Остается что-то хорошее навсегда, а все плохое уходит. Но у каждого своя мера, это нужно помнить.

— Что ты имеешь в виду?

— Я говорю о том, что счастье для мальчишки, то ад для старика. У каждого своя мера добра и зла. Когда общаешься с людьми, помни это. Если всех мерять по себе, то готовься за это отвечать. Потому что это не добро. Ты есть ты. Другой человек — это другой человек. Вы живете в разных вибрациях и интерпретируете все по-разному. Делая добро кому-то, можешь навредить себе. Да, человек будет счастлив. А ты? Нас учат очень вредным вещам, которые подходят не всякому. Нам говорят, что, глядя на то, как наши любимые люди счастливы, мы сами становимся счастливыми. Это не всегда так.

Дед замолчал и посмотрел вдаль. А я думал о том, какой он интересный человек и я совершенно не понимал, как же жил без него раньше. Когда все закончилось, старик еще долго ходил вокруг и проверял, не осталось ли чего. Во время пожара выгорел дотла его подвал со всем содержимым. Дед все проверял лично, я никак не мог его уговорить, что все проверю сам. Моя проверка его не устраивала. Глубоко за полночь мы, наконец, ушли. Только тогда я осознал, что очень устал и хочу есть. Дед посмотрел на меня и повел ночевать к бабушке Фире. Она, зная от соседей, чем мы занимаемся, только нас и ждала.

— Привел все-таки. Ну, ты даешь, мучаешь парня до ночи. Смотри ночь полночь, а ты все не унимаешься, — ворчала она на моего дедушку.

— Да, мой, корми, хлопочи, в общем, — по-доброму отмахнулся он от нее.

Но долго отдыхать нам не пришлось. Только мы успели поесть, как в окошко постучали, и в дверь вошел молодой парень. Он виновато и сумбурно что-то объяснял бабушке Фире, и она впустила его к нам. Парень вошел, поздоровался. Осторожно и несмело начал объяснять деду, что ему нужно:

— Там это, отец послал за вами. Говорит, обоих позови. Очень надо. Там это, охотники притащили раненого хозяина, прямо до деревни. Мужики как увидали, что живой, за головы схватились, отец добил его. Теперь, говорит, отговорить надо.

Дед сурово сдвинул брови и молчал. Парень переминался на пороге и поглядывал на деда, боясь что-то говорить дальше, но уйти не мог. Я его понимаю, тут мой дед, а там — отец, тоже по голове не погладит. Мне стало очень интересно, что случилось. Потому что из его речи я не понял ничего.

— Что отец еще сказал? — спросил дед.

— Говорит, иди обоих зови и старшего, и меньшого, они тут огонь жгли, у Фиры ищи. Говорит, скажи, что крови дадим и жира, больно внук у него хилый.

— А сам он что? Почему сам не пришел, ребенка прислал?

Подростку было очень страшно перед дедом, но после его слов он расправил плечи, чтобы казаться старше и воинственнее:

— Он с мужиками свежует, голову варит.

Дед промолчал. Задумался и махнул рукой:

— Иди. Скажи, придём скоро.

Парень тут же убежал. Дед встал и принялся молча собираться. Я, конечно, понимал, что раз ждут нас двоих, то идти придётся. Но внутри неприятно ворочалось чувство, что делать этого совсем не хочу.

— Что сидишь, смотришь? Пошли, раз позвали.

— Может, я тут побуду?

— Пойдем, говорю. Все тебе нужно объяснять. Думаешь мне охота? Сел, сидит. Приглашения ждет.

Дед еще долго ворчал себе под нос пока мы шли до места. Во дворе был каменный таган, на котором стоял большой чугунный чан. В нем, видимо, и варили чью-то голову, потому что рядом стояла старая женщина и помешивала варево. Недалеко галдели мужики на разные лады. Но при виде нас притихли, и крупный коренастый старик пошел нам навстречу:

— О, пришли. Только вас и ждем.

Тут же во дворе, было сооружение, которое мне чем-то напоминало летнюю беседку. Ее тускло освещала старая подвесная лампа, висевшая над большим каменным столом. Свет был теплый, уютный. На столе расставляли посуду с едой молодые девушки. Они не глазели по сторонам и вели себя крайне тихо, спрятав голову в плечи. Для меня все это было странно, потому что днем подобные девушки вели себя намного раскрепощенней. Рядом со столом, на больших острых деревянных распорках, была натянута шкура огромного медведя.

— Так, они медведя убили что ли? — тихо спросил я деда, с интересом трогающего шерсть.

Он поменялся в лице и строго на меня шикнул:

— Цыц. Не зови то, чего не знаешь. Даже имя не произноси.

— Почему? — искренне удивился я.

— Потому что придёт, догонит и накажет. Он — хозяин тайги. Нельзя обижать неуважением. Вот этот, смотри какой большой. Настоящий царь царей. Хороший охотник такого зверя принести может. Только нельзя охотникам очень многих вещей. Потому как охота — это про умение, выживание, еду, традиции, устои предков рода мужчины. Не развлечение и добыча ради славы. Нельзя охотнику зверя мучить. Нельзя хвастать перед охотой своим умением, нельзя к жене приходить, нельзя брать много и продавать добытое тоже нельзя. Вот эти охотники сделали большую ошибку. Они не убили, а ранили его и долго сюда везли. Теперь он их запомнил и станет мстить. Это традиции, в которые верят все эти люди. Как религия, понимаешь? Чем больше народа в это верит, тем реальнее происходят вещи, о которых я тебе говорю.

— А для чего мы здесь?

— Будем медведя отговаривать.

— От чего? — удивился я.

— От мести. Ты смотри, как все делают, помалкивай и делай то же самое. Не кривись, не смейся, просто наблюдай и делай без пререканий.

Дед внушительно посмотрел на меня, я смиренно потряс головой, обещая все выполнить. Вся эта атмосфера, мне казалась дикой и странной, но слишком завораживающей. Тут за столом, были только мужчины, женщины подавали по кругу, обжигающе-горячие миски из дерева, с дымящимся мясом. Мне стало комфортно, я расслабился и внимательно смотрел на все вокруг. Посреди стола поставили большой чан с бульоном, в который дед опустил огромный деревянный ковш. До этого момента, все мужчины приглушенно бубнили что-то один другому, но тут все стихли. Дед зачерпнул немного, поднес к губам, отпил и, выплеснув остатки за спину, громко сказал:

— Эх, ты думаешь, кто тебя убил? Это не мы, это вороны. Вон там над твоей тропой летели, беги скорее, а то старый ворон улетит, не догонишь.

Дед передал черпак, старику, который нас встречал. Тот проделал тоже самое, и громко крикнул:

— Это не мы тебя убили, это другие люди, они охотники, как и мы. Там был один косой, другой кривой, вон они убегают. Торопись, догоняй, а то уйдут.

Следом половник с бульоном брали по кругу все мужчины и каждый уверял на свой лад, медведя, что убили его не они. Я обратил внимание, что каждый старался придумать что-то особенное не одинаковое. И как в этот момент, все одобрительно улыбались. Мне передали ковш, и я так же как все отхлебнув и пролив остатки, громко сказал:

— Слышишь меня, лохматый, не трогали мы тебя. Это сделали какие-то цыгане. В цирк хотели тебя утащить, да не вышло, ты большой смелый воин. Один был в большой лохматой шапке. Беги, догоняй поскорей, еще успеешь.

Все одобрительно покивали головами и заулыбались. Потом мы ели жесткое мясо с ароматными травами и неспешно вели беседу почти до самого рассвета. Дед ел мало, но аккуратно и проворно. Но, так он ел всегда. Я спрашивал, почему так, ведь есть порцию размером с куриное яйцо, а потом весь день активно двигаться весьма тяжело. Дед отвечал, что старикам нужно есть мало, ходить много, чтобы не отправится к предкам раньше срока. Когда мы вдвоем возвращались к бабушке Фире, он спросил:

— А почему ты сказал про цыган?

— А, шут их знает, не люблю я их.

Мы сели у дома на лавке, и дед смотрел на падающие предрассветные звезды, что-то беззвучно шептал. Я не хотел один идти в дом и ложиться без него, дрема предательски накатывала все сильнее. Дед удивленно посмотрел на меня, будто только заметил, что я все еще тут, усмехнулся, накрыл меня своим раскидистым балахоном, таким теплым и уютным, что я совсем повесил нос:

— Что сидишь, не идешь спать? Старика не пересидишь, никогда.

Потом, когда засыпал в доме, подумал о том, что вот прошел еще один день моего ускользающего отпуска и о том, что все же буду ездить сюда раз в год точно.

На следующий день, в деревню пришла из леса чья-то собака. Она была явно истощена и легко шла к людям. Небольшой песик, явно дворянской наружности, с длинным белым телом, короткими лапками и рыжей головой с маленькими ушками. Порода была, явно не охотничья. Все мужики, встречающие его, посмеивались, гладили и звали за собой. Пес с удовольствием принимал ласки, но ни с кем не шел, видимо в ожидании хозяина. Его покормили, дали воды. Наевшись и отлежавшись в тени, он слонялся от одного двора к другому. Дед посмотрел на него и сказал, что зря над ним потешаются, нельзя судить по внешности. Пес почувствовал, что дед уважает в нем личность и стал таскаться за нами. Старик пса не отгонял, я было подумал, что он возьмет его себе, но дед сказал, что пес с ним пока не придёт хозяин. А он точно придёт, таких друзей не бросают. Когда прошел еще день, старик засобирался на заимку, меня с собой брать не хотел:

— Тебе пора возвращаться домой, — тихо сказал он. И у меня защемило в груди от этих важных слов. Ведь мне и правда, было пора.

— Дед, может я отзвонюсь на работу, и останусь еще ненадолго?

— Нет, нельзя. Поезжай, Алексей. Пора.

Он собрался уйти прямо сейчас, а это означало, что вот оно и есть время прощания. Я обнял деда и сказал, что скоро приеду. Он похлопал меня по спине:

— Не торчи тут со мной. Езжай домой. К сожалению, все приходит к концу. И помни, я тебя вижу и слышу.

Я был подавлен и растерян, а он так мгновенно растаял, что мне первые два часа казалось, что меня маленького потеряли родители среди чужих людей. Он ушел, я остался. Тем, кто остается всегда тяжелей.

Уже в дороге постоянно вспоминал это ужасное чувство, накатившее из далекого детства. Оставлял деда с тяжелым сердцем. Я плохо помнил, как сверял расписания, как уже в дороге заказывал билеты. Как собирал вещи, уезжая от плачущей бабушки Фиры. Я забрал и кассеты, просто на память. Когда я сел в поезд, мне хотелось просто уснуть и все начинать забывать. Поезд тронулся, пошел по тайге, и тут я увидел деда, он с тревогой смотрел на пролетающие вагоны. Я был в шоке, ведь мы не могли добраться сюда, почти одновременно. Это было слишком далеко. Рядом с ним стоял белый пес. Поезд быстро уносил меня вдаль. Тяжелая тревога, вновь неприятно шевельнулась внутри, но я стойко держал себя в руках, чтобы не сойти на ближайшей станции.

Всю дорогу хотелось молчать. Не помню ничего особенного, утешительного или примечательного. Мне много раз звонил Паша. Я не брал трубку. Так же я поступал и с остальными звонками. Потом все же решил перезвонить, когда буду готов. Тем более, что пока и сам не до конца разобрался в своих чувствах и ощущениях. С каждым километром, приближающим меня к дому, я становился старше. Из беззаботного мальчишки, который хочет вернуться туда, где провел отличное лето, я вновь становился взрослым человеком. В общем, когда я вышел на перрон своего города, был уже в порядке. Дома натуральным образом мучился от безделья. Все стало неудобным, глупым, бессмысленным. Чай был не вкусным, похожим на веник. Все раздражало. Сон мне тоже не помог, точнее сказать, я так и не смог уснуть. Было решено ехать на работу.

Оксана была очень рада моему возвращению. Я прочитал все свои записки, вздохнул и развернул папку с делом Вени, которого Оксана заботливо мне подсунула накануне моего отъезда. Сессии, составленные мной ранее, привели мысли в относительный порядок, и я принял решение о встрече с самим Вениамином.

В комнату вошел худощавый, высокий мужчина неопределенного возраста, с суетливыми глазами и непослушными отросшими кудрями. Он был растерян.

— Меня зовут Веня, — тихо сказал он.

— Меня Алексей, — ответил я и пригласил его присесть на диван, напротив.

Он не спеша прошел к дивану, осторожно присел и обеспокоено посмотрел на меня.

— Мы будем встречаться с вами и просто беседовать. Если что-то покажется вам неуместным или какие-то мои вопросы покажутся вам слишком личными, я прошу сказать мне об этом. Мы сразу сменим темп беседы, ровно до того момента, пока вам не станет полностью комфортно.

Веня кивнул и смотрел только в пол. Я не торопил его. Потом он вдруг серьезно посмотрел на меня и напрягся:

— Раньше меня лечил другой врач. Правда, это было в другом месте. Я приезжал сам, и мы тоже разговаривали. Он выписывал мне таблетки разные. Скажите, теперь вы тоже будете меня лечить?

— Мы будем проводить сессии, но я не врач, я психолог.

— А мне нужен психолог?

— Ну, пока вы тут у нас отдыхаете, а я здесь работаю, почему бы не воспользоваться такой возможностью?

Веня замолчал, я терпеливо ждал. Мне кажется, что в наше время мы слишком давим друг на друга. Требуем скорых решений и немедленных ответов, невероятно раздражаемся, если не отвечают на наши сообщения и они висят в прочитанных, то же самое с телефонными звонками. Но почему? Почему все так импульсивно? Почему не даем время на размышления и обдумывания, ведь так ответы будут наиболее наполнены смыслом? Все больше и больше в нашу жизнь входит скорость восприятия информации, и ее обработка. Но простите, это не общение, это полуфабрикат. Фастфуд современности теперь не только пластиковые булки, это теперь и общение людей. От этого страшно. Я не призываю вернуться к надушенным письмам, с локоном любимого человека, но приятнее получать обдуманное готовое сообщение, чем набор сумбурных букв, не так ли? Мы быстро дружим, быстро женимся, быстро заводим врагов. Это все так же быстро, как и глупости, которые мы совершаем, имеет последствия, которые оставляют огромные зияющие озоновые дыры в душе. И каждый из нас их латает по-своему, чаще тем, чем сам переполнен.

— Как мы будем работать с вами? — спросил он тихо.

— Я думаю, мы будем говорить каждый раз о том, что вас волнует. Также у нас будет обязательная часть. Вы будете записывать кое-что для меня в те дни, когда вас что-то станет беспокоить. Вы опишете, что именно произошло, и что вы чувствуете. Мы будем это обсуждать. А также, каждый раз, вы будете заполнять для меня небольшую анкету вашего состояния и настроения. Это поможет нам обоим в дальнейшем смотреть на динамику. Давайте строить планы по мере поступления, — я улыбнулся. Мне отчего-то нравился этот парень.

— Я не знаю пока, что говорить. Давайте попробуем.

— Расскажите о себе все то, что считаете нужным или важным. Я вас не оцениваю, я принимаю таким как есть. Постарайтесь максимально расслабиться, насколько это возможно.

— Я вот сейчас задумался, знаете, я совершенно не помню, сколько точно мне лет. Я раньше считал от возраста брата. А теперь, совсем из головы вылетело, сколько же ему? У меня бывают такие периоды, как бы точнее сказать, замкнутости. В такие дни, мне больно разговаривать с людьми, и я стараюсь спать. Голова болит.

Вениамин обнял взлохмаченную голову ладонями и пригладил волосы, которые не думали его слушаться и тут же вернулись на свои беспорядочные места.

— В дни замкнутости вам не изменяет память? Вы готовите, едите? Помните все события дня?

— М-м-м. Не могу сказать, я не помню точно. Но не так давно это повторялось, я до сих пор вырываюсь из этого сна. Не знаю, как объяснить. У меня душа внутри как бы замирает, и я почти ничего не чувствую и очень плохо помню. Но могу точно сказать, что иногда расстраивается зрение, и я плохо вижу. Иногда болит голова так, что я слышу звук в ушах, будто гул, на одной ноте, это очень неприятно.

— Вам кто-то помогает в это время? Брат? Еще кто-нибудь?

— Раньше да. Но сейчас я умею справляться с приступом. Главное, добраться до какой-нибудь кровати или дивана. Я укрываюсь с головой и лежу. Проходит всегда по-разному. Бывает день, бывает несколько часов. А бывает и несколько дней.

— Ваш врач вам выписывал какие-то препараты? Вам помогало?

— Да, есть таблетки. Одни нужно пить каждый день, другие во время приступа. Еще есть третьи. Но, я не помню, что он про них говорил. Я все расскажу, когда мне станет легче. Сейчас не помню.

— Скажите, вы принимали таблетки, которые нужно пить каждый день?

Веня потер ладони и стал тихонько раскачиваться:

— Не всегда.

— Вы забывали про них?

— Я принимал их сначала. Но от них, я не такой. Точнее, я не чувствую себя нормальным.

— Вы об этом говорили своему врачу?

— Я говорил. Но он сказал, что нужно постараться как следует и все получится.

— Это интересно.

— Да. Я тоже так подумал и больше ни на что не жаловался.

— Хорошо. И таблетки вы больше не принимали вообще?

— Да.

— Вы говорили кому-либо из своей семьи, что не принимаете их?

— Я не уверен, что вообще говорил про них, как их нужно принимать.

— Скажите, пожалуйста, с кем вы живете?

— С женой. А мой брат не говорил вам об этом?

— Давайте сконцентрируемся на том, что говорите мне именно вы. Для нас с вами, это намного важнее, чем слова кого-либо другого.

— Хорошо. Я живу с женой.

После этих слов, по его лицу словно пролетела тень, и он заметно замкнулся.

— С вами все в порядке?

Вениамин начал раскачиваться сильнее и отрицательно покачал головой.

Я попросил персонал проводить его в комнату, дать успокоительное и уложить спать. Больше, в тот день говорить было не о чем. Вряд ли мне удастся соблюдать протокол, но, надеюсь, мы придём в итоге хоть к чему-то. Времени оставалось еще много, и улизнуть в кабинет вряд ли удастся. Потому, я решил добровольно пойти в кол центр и отработать смену. Домой совершенно не хотелось, а бумаги я успею заполнить еще сто раз. В помещении было как всегда очень шумно. Все жужжали, галдели, пили кофе. Кофейный автомат был раскален так же, как и компьютеры, за которыми сидела смена в полном составе. Я посмотрел на таблички с отсчетом времени разговоров и понял, что сегодня пятнадцатью минутами не обходится. Старший менеджер был краснее, чем галстук на его шее. Он нервничал, и бегал от стола к столу, указывая на часы. Сотрудники старались не обращать на него внимания. По-моему им, как и мне, больше всего на свете хотелось его пнуть. Совсем недавно нам ввели новое правило, что разговор должен быть не более пятнадцати минут. Но так не бывает. Ты не можешь сказать, сколько по времени будет идти беседа. Все проходит быстро только в том случае, если молодежь решила порезвиться и начинает вас троллить. Мы всегда знаем, что это розыгрыш, но по инструкции просто положить трубку нельзя. Приходится выслушивать тонну идиотских шуточек, проглотить и ждать, когда им надоест и они сами бросят трубку. Еще бывает, что кто-то просто ошибся, но остался на линии из интереса. Но, если звонит человек, которому реально нужна помощь, какие тут могут быть пятнадцать минут? Что можно успеть за это время? Все невероятно взбунтовались. Было много шума, но приказ пришел откуда-то свыше, и бунт сам собой сошел на нет. Я нашел свою чашку в таком страшном состоянии, что ее никто не брал кроме меня. На это и был расчет, когда покупал чашку с таким принтом. Конечно, я мог каждый раз притаскивать свою или пить из общих. Но это было не так интересно, как отвоевать у армии психологов свой остров спокойствия и недосягаемости. Получил из автомата свой горячий кофе. Взял какой-то сэндвич в подозрительной упаковке и пошел искать свой стол. Каждое рабочее место представляло полу-кабинку, которая отгораживала тебя от всех. В то же время, если слегка приподняться, я видел каждого в этом зале. Для быстроты общения это было более-менее удобно. Но все же с трепетом вспоминаю времена, когда дежурил один на телефоне доверия. В моем распоряжении было все здание, и я мог сидеть хоть в трусах. Конечно, до первого случая, когда я попался на камеру, которую совсем недавно поставили. Меня это не слишком волновало. Однако нагоняй от директора все же заслуженно получил и больше так не делал. Но, боже, я был один. А сейчас нас тут целая армия, самая настоящая армия рабов с погонщиком, все как в старые добрые времена древнего Египта. Мы батрачили как проклятые, ограниченные временем, прикованные каждый к своей кабинке. Строили пирамиду великому фараону Тутен Оксане. Еще ни один человек не выдерживал две смены подряд, потому что это невозможно. Дежурный менеджер подошел ко мне, указав на свободный стол.

Конец ознакомительного фрагмента.