Штопальщица

Светлана Храмова, 2021

Золотокрылая Таечка – то ли пчелка, то ли бабочка, носящая титул Ответственной Штопальщицы, встречает Арину в специальном «отсеке для отчаявшихся» – реабилитационном трансфере, где жизненные истории подвергаются тщательному анализу… Что такое удача и почему то, что сегодня кажется везением, впоследствии оборачивается катастрофой? Верно ли, что удачливый человек счастлив, а не превращается в хорошо отлаженную машину с победительной улыбкой на давно бесчувственном лице? Механизм для достижения успеха изнашивается, ломается, и что тогда? Система дает сбой, выдает неправильные решения – и достигнутое летит в тартарары вместе со счастливчиком/счастливицей. Это конец? Нет, это переформатирование! Реальность и фантазия в романе соседствуют, читатель вовлекается в некую игру, где счастливая развязка, возможно, лишь очередной сон главной героини по имени Арина. Содержит нецензурную брань!

Если мне удастся соединить два провода правильно — буря утихнет. Но это два провода из тысяч и тысяч, мы работаем методом тыка, система бесконечно запутанна.

— А что будет, когда тебе удастся?

— Я исчезну.

— Умрешь, проще говоря?

— Исчезну, перестану быть, во мне не будет необходимости. Я восстановитель порядка. Каждый из нас выполняет свою функцию.

* * *

Катастрофу я пережила очень хорошо. Мерцающая тишина, благоухание тишины, она пахла васильками. Смерть — это не уход, это освобождение. Со мной случилась смерть. Я — Офелия, надо мной сомкнулась тина, и колкий мох обволакивает и будто прорастает в мозг, туда, где раньше сбивались в кучу мысли и страхи. Водоросли царапают носоглотку, я не могу вздохнуть, меня будто поместили в реверберационную камеру, в голове невыносимый гул, я ощущаю напяленный шлем, один сплошной наушник. И давящее круговое эхо вбивается крепкими гвоздями под височную кость. Потом и это прошло. Нирвана, я в нее погрузилась. Медленная, медленная невесомость, а я ничего не вешу, совсем ничего.

Наконец-то прекратилась борьба за выживание, борьба с отчаянием, настолько бездонным, что в последний момент пугаешься и в очередной раз выплываешь.

Я выплываю. И снова боль. Не душевная, физическая. Будто тошнотные улитки склизкими комками травы проползают, в горле уже траншеи… Я больше не хочу быть вечной, вечным может быть только покой. Но еще одно усилие, и я проталкиваюсь в узенькое отверстие, оказываясь в герметичной пустоте огромного пузыря, окруженная тончайшими пленками-стенками, я могу шумно заглатывать воздух, пытаясь дышать полной грудью, а это очень больно, грудь наполнена чмокающей кашей-размазней, и спазмы рвут желудок.

Раз я чувствую боль, значит, я не умерла?

И густая слизь выплеснется понемногу, и вытечет из меня кровавая смесь слез, соплей и моллюсков, осколочных ракушек. Вернется жизнь, и надо будет врать, что я не смогла выйти из воды, захлебнулась в пучине шторма, которого не было.

Дыхание все еще прерывистое, рваное. Выровняется. И снова нужно будет улыбаться, входить в привычный образ счастливицы и заботиться о том, как я выгляжу, хотя мне давно уже все равно. Но я буду изображать радость возвращения.

Нет, нет, только не это. Я ушла, утонула, меня больше нет. Я, наконец-то свободна, потому что меня больше нет, и я не хочу обратно, ни за какие коврижки.

Туда, где надо бороться. И где ты вынужден побеждать.

Больше нету сил, я умерла, всем спасибо, остальным до свидания. Живи надеждой, живи надеждой. Нету надежды, кончилась. И хорошо. Можно расслабиться навсегда. При жизни мне так и не удалось расслабиться. Ни разу. Массажисты вечно ругались — вы должны правильно дышать, учитесь снимать напряжение. Не умела снимать напряжение. Так и жила в вечной судороге. Тошнота есть, а судороги больше нет.

Нет, я не выдохнула, дыхание кончилось. Не вздохнуть. — При жизни вечная суматоха, страх поступить неправильно. И улыбка, присохшая к губам… растягивающая рот в победительную гримасу. Я победитель, я удачлива! И верят. Строй завидующих.

Хор. Всю дорогу.

Удача приходит в момент твоей персональной готовности. Раздался звонок не вовремя — проплыла удача мимо. Готовность услышать, вот что важно.

Но когда до ручки доведена? Когда гордыня поникла? Ощутить себя скользкой тварью, рыдающей в хвощах, а за спиной крылья режутся, но плачешь не от боли — от бессилия, кляня судьбу-обормотку. На чем свет стоит кляня. А в это время сколько угодно могут звонки раздаваться — “не в тот момент” нам недоступен смысл.

И где же система-то хоть какая-нибудь? Чет-нечет, любит — не любит, орел или решка, будет мне счастье или снова пролет? Ну, хоть какой-то ориентир, компас, наводку, свод правил — предложите, пособите, не хочу быть неудачником, хочу побеждать!

«Стандартный набор. Два высших образования. Удачное замужество. Престижная работа. Квартира, машина и дача. Море пару раз в год. Париж на годовщину свадьбы. Дети в гимназии. Двадцать сапог, тридцать сумок. На сезон. Все — как у людей. Надо ли, точно надо?..

Успешность. На самом деле успешности нет, это одно из самых больших надувательств. Но понимают сию простую истину, как правило, глубоко уставшие от жизни люди, для которых на первое место выходит душевный покой. Счастливая возможность никуда не бежать. Никому ничего не доказывать. Жить, а не выживать».

Автор текста Арине неизвестен, в интернете наткнулась, запомнила. Ничего никому не доказывать она отродясь не умела. Глубоко уставшие от жизни люди, просто уставшие от жизни — это, по ее убеждению, не душевный покой, а отупение. Кстати, стандартный набор счастья у каждого — свой. И успех — штука индивидуальная, кому-то редиска в огороде — радость, а кому-то квартира, машина и дача вместе с морем два раза в год — истинное наказание. И мечтают они о том, что кажется им недостижимым.

Иногда достигают. И тут же переключаются на новые мечты о недостижимом. Самое сложное — договориться с самим собой, что твоя жизнь тебя устраивает.

«Занимайтесь тем, что делает вас счастливыми. Забудьте о деньгах или других ловушках, которые принято считать успехом. Если вы счастливы, работая в деревенском магазине, работайте. Помните, что у вас всего одна жизнь» — так сказал Карл Лагерфельд, большой придумщик и фантазер. Интересно, сколько времени он сам был бы спокоен и тих, работая в том деревенском магазине?

* * *

С тех пор как Арина переехала в Нью-Йорк, при встречах с соотечественниками она уверена, что обязана платить, всегда и за всех должна платить сама. В ресторане, в кафе, на выставках — многие ведь любят и по идиотским выставкам ходить, на что у Арины времени не было, но отказывать неудобно. Абсолютно неверный вывод! Сделай приветливое лицо, ты же умеешь, скажи, что занята — ведь ты же и правда занята! И добавь: «в другой раз непременно!» — так все делают. А тебе неловко.

После нескольких повторений чего-то вроде «да не беспокойтесь, я заплачу!» — к Арине начинали относиться слегка презрительно, словно она, понимая степень персональной незначительности, пытается отблагодарить собеседников за время, на нее потраченное.

Томный встревоженный взгляд выдавал крайнюю степень сексуальной озабоченности, Аннушка — «дочь полковника», чем она очень гордилась, маленькая и округлая, пышущая, вдобавок пишущая статьи о театре — ни одну из них Арина не читала, — та и вовсе к концу третьего часа беседы (душевная близость обретена и многократно подтверждена обеими, она продлится вечно!) искривила напомаженный ротик, и внезапно оборвала наметившийся духовный контакт: ты не слушаешь меня, когда я говорю о важном! После чего картинно сдерживала набегающие слезы (минуты полторы ушло) — и добавила: вот так всегда! Мои переживания никому не нужны! Никому не интересны! Мне жаль, что я с тобой встретилась! — Аннушка застыла в нерешительности, вместо того чтобы устремиться к выходу.

Арина, изнемогшая за три часа беспрерывного сидения под бьющей струей кондиционера в первом попавшемся кафе, куда они забрели, спасаясь от продроглого ноября, считала, что тема разговора не менялась — говорили о каком-то мюзикле, Аннушкином спектакле-фаворите (ничего себе, за неимением постоянного бойфренда она влюбилась в «Бал вампиров»! Фрейд бы почел за честь лечить ее бесплатно), мюзикл Арину не интересовал, но разговор поддерживала, кивая иногда, вставляя ни к чему не обязывающие замечания, вызывающие приступы энтузиазма у собеседницы.

Потом включили этот проклятый кондиционер, неожиданно включили, и это чувство физического неудобства, и жгучие колючки тут же разбежались по телу. Бьющий в спину поток воздуха, но Арина сидела прямо, виду не показывала, разве что в плащ завернулась, как в римскую тогу, и ладонь тыльной стороной к пояснице приставила, хотя жесты не защищают. Заноза седалищного нерва давала себя знать при первом же переохлаждении, что поделаешь, но это тайна, неведомая чужим. Так и общались, беспрерывная беседа, практически без отступлений и интермедий по принципу «взгляд в окно», как в прелюдиях и фугах И.-С. Баха.

А теперь она стоит и с ноги на ногу переминается, во взгляде обида, но ждет, пока Арина заплатит. И вот те на, оказывается, после того, как счет унесли (Аннушка отобедала, как и положено пухленьким девушкам, полным курсом ресторанного меню, кофе и тортик на десерт, да не вопрос, что полный курс с тортиком, какие мелочи), — можно Арину оттолкнуть и с наслаждением презирать за неправильную коммуникабельность.

Запросто: голод Аннушка утолила.

Недаром любимый ею мюзикл «Бал вампиров» зовется, это же надо, мешанину ярмарочных, наскоро слепленных типажей в эстетике площадного театра и гнусавых звуков, сдавленных глотками исполнителей, воспринимать без отвращения! Энергетическое питание для истеричек, ведь Аннушка еще и по разным городам ездила за любимым спектаклем вослед! И видимо, в такие моменты, как «обед уже оплачен», она чувствовала себя чем-то таким особенным, тем самым вампиром, который, насытившись, откидывается от донорской шеи с чувством отвращения. Он таким образом выживает. Вампир. И Аннушка туда же — теперь плати, Арина, за общение! И уходи со своими буржуйскими деньгами прочь!

Арина еще и к поезду ее отвела — считая, что, возможно, обидела чем-то, пока с нервом в спине разбиралась, — и, провожая Аннушку к станции, пыталась как-то выправить ситуацию, по непонятным причинам напрягшуюся, но ни слова в ответ. Ни звука. Сурово круглое личико Анны. В метро автор статей о театре вошла гордо, не оглядываясь. Взбухшая от частого употребления шампанского спина — туго, до поперечных морщин на торсе, обтянутая заношенным серо-голубым кардиганом с темными пятнами, по форме напоминающими коровьи лепешки.

Арина никогда ее больше не видела, но с тех пор благотворительные обеды решительно отменила, раз и навсегда. Так же как и мелкие сувениры, вручаемые практически посторонним людям — «я так хотела тебя порадовать!», вычеркнула из расписания и вечеринки для неимущих приятелей — что в Амстердаме, где жила в последнее время, что в суетливом, неугомонном Нью-Йорке, куда сейчас приехала. Неведомо зачем.

Она поняла, что чужая расточительность вызывает у облагодетельствованных презрительную холодность, причины этого ей непонятны. Превосходство на миг? Или от растерянности? Вероятнее всего, Арину воспринимали как одинокую и жаждущую общения, всегда готовую за это общение платить.

А ей было жаль всех подряд. Они в затруднительном положении, поиздержались изрядно и стесняются сказать об этом вслух; ей хотелось быть доброй. Предупредительной.

А ведь это гордыня-матушка, — внезапно подумала Арина, и ей показалось, что Анна была права. Она ощутила, что Арине ее рассказы неинтересны. А про мюзикл с вампирами, как театровед с опытом, Аннушка и сама понимала, наверняка.

Мужчины приглашают на обед, подразумевая секс после обеда, на Арину это, правда, не распространялось, она вовсе не считала, что кому-то и чем-то обязана. Приятная компания, nice time together и оплаченная хлеб-соль никого ни к чему не обязывают, поверьте. Да и вообще, кроме данного слова и обещаний, проговоренных вслух, — ничто никого ни к чему не обязывает. Дети — пожизненное обязательство, но на эту тему Арина старалась не думать, настроение портилось. У нее и тут обязательств нет. На этот раз — к сожалению.

Постоянное наличие денег в количестве, достаточном, чтобы о них не думать, отучило ее хоть как-то затрудняться мыслями о том, кто и за что платит.

Но вокруг-то правила! У собеседников тарифы в голове, расценки, ими самими придуманные. Что, почему и как. Или желание унизить и наказать нечаянного благодетеля, высокомерие — внезапное и недолгое, от дверей ресторана до поезда метро, как у толстушки-театроведа. Арина это поняла — и переменилась к соотечественникам за границей. Во всяком случае, насторожилась.

Когда настораживаешься — то и вовсе перестаешь с «некомфортными» людьми встречаться без деловых причин, лишняя затрата энергии. Соображала Арина быстро, на решение задачи немного времени ушло. Вспомнилось, как вальяжно и с «правом на чек» ждал, когда за него рассчитаются, привыкший к невесть откуда у Арины взявшемуся чувству вины, маленький и невзрачный, слегка пришибленный неудачами бывший минчанин Боря, иногда помогавший разобраться с компьютером: Арина мало что понимала в настройках. Поначалу.

В Амстердаме парнишка служил программистом и нещадно экономил, питался чуть ли не объедками, Арине причины неведомы. Боря оцифровывал видеоигры в полулегальной фирме, подпольной, но оплата труда подразумевалась, иначе бы не оцифровывал. Арина с трудом представляла, как и сколько зарабатывают в европейской стране славяне-программисты, приехавшие по контракту. Но заработок не может быть настолько нищенским, чтобы шепотом торговаться с подружками во время Арининой вечеринки насчет одной бутылки красного вина за семь евро — кто платит? Арина устраивала встречу, подношения ею не предусматривались, вино куплено, закуски готовы, стол и без того ломится. Только настроение портили, ну что за глупость — «нельзя с пустыми руками»! Почему нельзя?

В общем, для пресечения ни в какие рамки не влезающих поступков и ситуаций, недоступных ее разумению, Арина стала строга.

Так обладатели славянского менталитета понемногу осваивают причины западного уклада, на первый взгляд жесткого и прижимистого.

На самом деле, каждый за себя — проще.

* * *

Приглашение работать в ведущей телекомпании Нью-Йорка Арина получила случайно — после шумной ресторанной тусовки. Тэд, ее европейский муж с относительно устойчивым достатком, часто таскал ее на корпоративные встречи — и светское развлечение, и платить не надо; Тэд любил пустить пыль в глаза.

В Голландии Арина трудилась скорее для удовлетворения собственного эго, деньги не вопрос, время от времени она снимала малобюджетную рекламу по чужим сценариям; но пафосная вечеринка с фуршетом организована серьезным агентством, помогающим раскрутить чужой бизнес: услуги по списку, список утвержден. Фильм-презентация — непременный пункт, когда-то Арина штамповала такие десятками.

Изнутри телевизионный мир довольно предсказуем и на всех — один. Можно жить в странах, географически отдаленных, но при встрече понимать друг друга с полуслова. Покачиваясь на тонких каблуках, с ненужным ей бокалом шампанского, поддерживаемым двумя пальцами, — шампанское она не пила, но тусоваться без бокала неприлично, — Арина подплыла к молодому человеку. Худющий, высокий, стоит как небоскреб, особняком. В стакан с виски, мерцающим на донышке, уткнулся, но тоже — скорее для отвода глаз, не касаясь стекла губами. Задумчив. И это Арине знакомо: «желаю присутствовать и быть замеченным, но уйти, так ни с кем и не пообщавшись».

— Я Арина, — сказала она, протягивая ему свободную от бокала руку: в Европе принято руку мужчине пожимать, никуда не денешься, главное, чтобы в ответ не очень впивались костяшками в ладонь, а то больно, что Арина, кстати, с непременным удовольствием констатировала: ой-ой-ой, хватит! И на пальцы дула, и кистью трясла для наглядности, демонстрируя, как сдавлена ее рука. Доносила до сведения зачумленных феминизмом граждан цивилизованных стран, что женщина — существо нежное и хрупкое.

— Михаэль, — пробормотал небоскреб, протянув карточку «Директор ТВ-компании “Х”» и даже не подумав извиниться. Он понимал, что ему предлагают фрагмент концертной программы для непосвященных, и как же Арина забыла, что коллега по оружию осведомлен, любые ужимки и прыжки изучил в совершенстве.

«Понравилось кино?» — небрежно спросил он, слегка склоняясь, чтобы услышать ответ. «Decent», — неожиданно для себя сказала Арина.

— Да-да, вот именно! «Пристойно» — иначе не скажешь, — оживился Михаэль. — Какое точное определение! Пристойно и заурядно, штамп на штампе, как и все, что делает Вилли, как и все, что производит его компания! И при этом они держатся на плаву! А ведь ничего оригинального. Ничего, что заслуживало бы внимания! — Михаэль уже кипятился, получив лишний шанс поговорить о конкуренте с кем попало, а значит, безнаказанно и без последствий для себя лично он может нести все, что на ум взбредет.

Мы разговорились, я вкратце рассказала о себе, Михаэль еще пару раз повторил это мое «дисент», постоянно меняя интонацию: то ирония, то сарказм, то издевка — накопившаяся ненависть к неведомому Вилли выплескивалась в одном слове, я, видимо, попала в точку. Впрочем, я умею находить соответствующее слово, когда это необходимо. Ведь иногда что-то важное решается в доли секунды, и если совпало — тебе повезло. Я знала этот секрет, и еще я знала, что управлять этим невозможно, слово не «остановка по требованию» — то появится, то канет. А то и вовсе неуместное появится в ответственный момент, и все насмарку, потом долго убеждаешь себя и других, что «от этой встречи ничего не зависело, все равно я не хотела эту работу».

Вроде и не о работе речь, а вышло, что именно о ней.

После получасового душа в душу общения на околотелевизионные темы мы оба ощутили прилив неизъяснимого блаженства от нашего взаимопонимания. Михаэлю, которого я называла Миша, общность взглядов с русской журналисткой была приятна вдвойне: он не только для подчиненных и заказчиков авторитет, он на самом деле прав, и мнение у него верное; еще немного — и мы бы поклялись друг другу не расставаться никогда; он выпил свой виски, а я за компанию опустошила замусоленный к тому времени бокал шампанского, нам стало так хорошо вместе! Но подошел Тэд, и пора прощаться, вечеринка заканчивалась.

Тогда Михаэль и вспомнил об этой злосчастной ABC-6, в которой трудится его друг, «и я — как раз то, что им нужно!». С моим неистребимым акцентом, с неповторимой personality, с шармом и уверенной резкостью суждений, парой-тройкой мы успели обменяться. Я вручила ему визитку, мы расцеловались трижды, в Голландии так принято — и расстались в полной уверенности, что никогда не услышим друг о друге.

Но, как ни странно, Михаэль вскоре напомнил о себе. Недели две я досылала ему необходимые сведения, фотографии и сценарии авторских проектов, для солидности. Сценарии выглядели куда привлекательнее самих роликов, главный принцип голландской рекламы — политкорректность. Если в супермаркете неожиданно обваливается стеллаж с бульонными кубиками (гора желтых пакетиков в кадре крупно, нежный силуэт курицы на этикетке, титр во весь экран: россыпи неповторимого вкуса), то к месту происшествия непременно ринулись трое: турок, суринамка и китаец, все в национальных одеждах. На фоне еще нужны пару особей, наглухо упакованных в burka, кокетливые прорези для глаз, предположительно это женщины; белокурый курносый голландец если и мелькнет, то на миг.

Ролик должен быть политически выверенным в каждой отдельной детали. Остальные особенности рекламы никого не интересовали всерьез. А зрителей заботило, когда же снова станут показывать триллер о маньяке, единственном сыне матери-психопатки, прерванный в самый острый момент. Желтые брикеты раздражали, но в результате запоминались. Вот такая мелочёвка изо дня в день, если все удачно и есть заказ. К иностранцам обращались редко, считая, что нужно поддерживать отечественного производителя, в Голландии это первым пунктом идет. Правило негласное, но иногда его озвучивают, если начинаешь настаивать на своем.

В общем, когда несколькими днями позже голос Михаэля зазвучал в трубке мобильника торжествующе: «Арина, тебя пригласили на интервью!» — я без раздумий собрала вещи и улетела на собеседование.

В Амстердаме меня ничего не держало, чужой город с постоянными дождями и стильной подсветкой в центре города по вечерам, муж согласился на мое отсутствие, намеревался иногда приезжать в гости («милый, я не могу без любимой работы, такой шанс не повторится!»), впрочем, неважно: в Нью-Йорке жила моя дочь, моя Сонечка, моя главная любовь и страдание.

Без страданий, говорят, жизнь скучна и теряет всякий смысл.

Явление Таечки

И тут прострекотало, или проскрежетало… я совсем забыла о ней, но золотокрылая здесь. Притаилась, слушает.

— Тебя пригласили только потому, что ты красавица.

— Быть красавицей хорошо, но надоело. Таечка, зачем ты повторяешь то, что я много раз слышала. И без тебя. «Причины твоего успеха необъяснимы, это что-то на гормональном уровне». Читай: сама по себе ты ноль без палочки и бездарность, а внешние данные держат тебя на плаву. Всегда и повсюду: «это только оттого, что ты красавица»… и это, и то. Если бы я не знала наверняка, что от красоты ничего не зависит, то, наверное, свято бы верила: появилась со смазливой мордашкой — и очередь за счастьем отменена. Для тебя одной. Все дороги открыты, принцы взнуздали лошадей и мчатся навстречу. А ведь неправда. Принцы если и мчатся, то мимо, если вовремя не взмахнуть волшебным покрывалом перед носом у лошади, чтобы заставить хоть одного из них прервать захватывающий трехчетвертной аллюр.

— Ну да, волшебное покрывало. Что за чушь!

— Это образ. Принца необходимо сразить наповал (тоже образ), вызвать тот уровень восторга, который заставит и его обомлеть, и лошадь на скаку остановиться, иначе любая девичья красота для юноши — лишь дорожное приключение, не более.

Сколько красавиц так и живут, никому не интересные! Их разве что по головке могут погладить, похвалить за ладное телосложение — перед тем, как с полнейшим равнодушием к необычайному творению природы поиздеваться над ним или поиграть — с пристрастием или попросту — и тут же о том позабыть.

— А ты, говоря о невостребованных или обиженных жизнью красавицах, ожила как-то, не могу пока сказать, что порозовела. Нет, до этого далеко.

Учитывая обстоятельства нашей встречи, в ее замечании насчет «ожила» прозвучал намек, что меня вот-вот вытолкнут наружу. Нет, я пока не готова! Я туда не могу, я туда не хочу, совсем!!

Чудесное создание с крылышками суетилось надо мной, то появляясь, то исчезая. Пчелка-бабочка (хлопочет, постоянно озабочена, и носик гвоздиком, потому пчелка… но от бабочки в ней все-таки больше, мелко дребезжат радужные крылышки, сияют и мельтешат, в глазах двоятся-троятся) почему-то знала об Арине все. О себе рассказывала путанно, не заботясь, чтобы Арина ей верила.

Бабочка возникла из копошащегося марева совсем недавно, Арина видела нечто такое на приеме у глазного врача. Показали табличку в крапинку, ей предлагалось разглядеть рисунок. Арина смотрела, потом внимательно рассматривала, поверхность распухала и дыбилась в некоторых местах, но рисунок она так и не выхватила, стало страшно, что из вздутия что-такое вылупится и на нее прыгнет. Ей объяснили тогда, в кабинете глазного врача, что долго пялиться — нарушение, не разглядела, и ладно.

Здесь и сейчас (пока Арина осваивалась, разбираясь, жива она или вовсе наоборот) в пространстве пузыря началось колыхание, пустота наполнялась в одной из точек, точка вздрагивала и вращалась, постепенно пятнышко навроде чернильного становилось все более различимо, сгусток темнел, светлел, рассекался чем-то вроде микроскопических молний и искорок, в конце концов сформировалось нечто симпатичное и активное, отдаленно напоминающее бабочку.

Над пчелиной головкой с огромными глазами и хоботком-иголочкой дрожали золотые крылышки; вылупилось нечто вроде бабочки, женственное и нежное. Насекомообразная особь, но насекомые молчаливы, а бабочка издавала звуки, чем и как — непонятно, но голос Арина услышала, создание произносило слова! Даже так — оно разговорчивое и стрекочет! У Арины мысль отчетливая, впервые за время свободного парения в туманной прозрачности шара — а как я выгляжу? Что это насекомое видит перед собой?

— Нормально выглядишь, — прострекотало. — Вполне сносно для свалившихся с перил Бруклинского моста. Или ты прыгнула?

Отчетливо вспомнить момент падения и его причины не получалось, при попытках напрягаться — давящая боль в голове усиливалась, сжатие пыточных тисков. У меня не было памяти. Неясные флешбэки складывались в пазлы, выплюнутые сознанием наугад, вспомнить законченный эпизод у меня не получалось, как ни пыталась. Мощные толчки взрывали сознание — летели осколки, обрывки, отрывки, в последовательную цепочку событий картина не выстроилась ни разу. Сообщение о мосте меня взволновало, я ощутила, что подступает рвотный рефлекс. Снова.

— Ничего не снова, ничего ты не ощутила. В том состоянии, в котором ты находишься, ощущений нет. И место здесь специальное.

Здесь… — эхо пулеметом застрекотало в ответ, но звучание постепенно смягчалось. — Как бы тебе объяснить… Есть два вида материи — Витальная и Мортальная. Я — Таечка, ответственная штопальщица Департамента Витальной Материи. — Это она почти пропела, низкое контральто, неожиданное для микроскопического существа.

— Ты сейчас в нашем реабилитационном центре, по-вашему. Это у вас — там — никого даром не реабилитируют.

А у нас дармовая нирвана, трансфер, промежуточный пункт. Мы тебя перехватили у Департамента Мортальной Материи, ты показалась нам заслуживающим внимания объектом. Операция удалась.

С морталами у нас война на уничтожение, но вслух мы привыкли ее называть эффективной дипломатией. Временами преобладаем мы, наверху воцаряется относительный покой, вы называете это мирным периодом; временами мортальцы побеждают, у них появились особые машины для соединительных работ, это время войн и потрясений. И покой, и хаос во времени ограничены, вдобавок с ним не все до конца ясно, со временем. Если упростить — энергетические потоки наших департаментов в постоянном противоречии. Битва.

Нам нельзя расслабляться ни на секунду, иначе Витальная Материя превратится в галактический ветер — проще говоря, унесется в бездну. Улетучится. Следующий разрыв может оказаться неоперабельным, тьма воцарится навсегда. Пока до этого далеко, так что лучше на демонов черных не кликать. Сейчас один из обычных периодов. Не самый плохой, не самый хороший.

— Пе-ре-фор-ма-ти-ро-ва-ни-е, — произнесла она со значением.

Такие периоды характеризуются хроническими раздорами по пустякам, массовыми склоками, доносительством, войнами большими и малыми, а также вербальными военными угрозами, которые из-за частого повторения давно перестали кого бы то ни было пугать.

Балом правит ничем не сдерживаемое желание занять место там, где никогда не заходит солнце. Балом правят иллюзии.

Деньги, нефть, демократия. Факты перевираются, люди переодеваются, действующие лица меняют личины, никто никому не верит. Базовые причины ты и без меня знаешь. На каждом заборе написаны. А то, что итог не зависит от человеческих усилий, — там у вас — никто не осведомлен.

— Ты назвалась штопальщицей. У вас — тут — швейная артель?

— Шутка неудачная, мы серьезным делом заняты. Латаем насквозь продранную ткань, материю жизни. Ты знаешь, почему мир постоянно на грани гибели, но удерживается в относительном равновесии? Мы работаем, Арина, нас мириады.

— Мириады Таечек?

— Я непростая Таечка, а Ответственный Производитель Соединительных Работ, — важно проскрипела она, — у меня потому и крылышки золотые, вроде погон. Знак отличия. Мириады трудолюбивых бабочек, живущих ровно столько, сколько необходимо, чтобы устранить разрыв. У каждой — свой объем работы. Мелкие разрывы латают бабочки-подмастерья. Крупные — бабочки-мастера. А я латаю глобальные. Скоро моя очередь, ткань ни к черту не годится, прохудилась вконец.

Артель, хм, скажешь тоже.

Штопальная армия у нас. У морталов машины, у нас спецназ, латающий дыры. Физика, химия, математика, астрономия, забудь. Человеческая наука — блуждание разума в дебрях непознаваемого, занятие для любопытных, хотя кое-какие бытовые задачи вами решены. А некоторые — лучше бы вы и не совались куда посторонним вход запрещен. Я умираю со смеху, если выпадает свободная минута, глядя на вашу бессмысленную суету.

Дай вам волю — вы любую материю раздерибаните в клочья. Человечество с восторгом приветствует любое новое открытие, спешит применить его на практике, а грядущие катастрофы как следствие ваших тинейджерских игр со спичками никого не заботят.

Вы развлекаетесь, мы работаем. Смешно! Ни одного полустолетия без попытки заново поделить мир и что-то чужое присвоить себе. Впрочем, нет, не смешно. Есть где-то теорийка, что мир не может без потрясений, страдания необходимы, но вы уничтожаете друг друга с широко закрытыми глазами, не понимая последствий! О, детские мозги! — это кто-то из ваших сказал. В художествах человечество преуспело, один Микеланджело каков! Мощь! Сила! Мудрость!

Но гиганты у вас появляются и выживают благодаря чистой случайности: дай вам волю, вы бы их, от невежества вашего, извели на корню. «Дальновидные стратегические планы», как бы не так.

Идеально вы умеете только разрушать. Древняя и неистребимая тяга к самоуничтожению, уму непостижимо! Человек — провальный проект, и до сих пор неясно, кто автор. Вы даже не представляете себе, сколько раз мы спасали эту вашу площадку для игр. Зачем? Затем, что мы на работе. Задача Витального Департамента — продолжение жизни любой ценой. Наша policy, это не обсуждается.

В точку обрыва направляются миллионы, да, мириады таких, как я. Нет, не таких. Я ответственна, я распределяю по рабочим местам, счет на мгновения. Главное — слаженность движений, четкость и точность попадания штопальщицы к месту разрыва.

Струны, провода, обрывки нитей, все, что прохудилось и требует ремонта, — мы соединяем тщательнейшим образом.

На прорыв летит опытная штопальщица, назначенная Советом Департамента. Задается маршрут, ориентировки передаются телепатически. Если ей удается решить проблему — она погибает в тот же миг. Состав полумагического свойства делает ее смерть приятной, в последний момент она видит райских птиц на огромных деревьях. Ей кажется, что она стала одной из них.

Такая гибель почетна, но мы снова вынуждены пополнять свою армию, ищем свежие вливания.

Из новых поступлений отбираются особи женского пола — по некоторым признакам жизненных историй мы можем понять, будет ли героиня рассказа нам полезна впредь. Нам нужны исходники особей, готовых к подвигу, занятых работой настолько, что ни на что другое сил не остается. Стремящиеся к успеху, решающие задачи, не имеющие решения, — все то, что решить невозможно, но хочется. Верящие в любовь.

Да не смотри на меня так, ничего ужасного я не говорю. Такие особи способны нейтрализовать разрушительные последствия натиска морталов. И жизнь продолжится. Ведь должна же продолжаться эта самая жизнь? — вдруг заныла Таечка, но резко убрала неуместные интонации: — Должна, мы на работе.

Мы отбираем нужные образцы, отсматриваем и анализируем исходники, роясь в мусоре, навозных кучах, мы разгребаем хлам. Тратим время на истории людей-пудингов и людей-оборотней, такие нам не нужны.

— А что такое человек-пудинг?

— Тут ничего сложного нет. Человек-пудинг — это человек-пудинг. Хочешь пояснений? Какие тут пояснения? Констатирую факт: людей-пудингов много. Бессмысленных, ноющих, жалующихся… размазанных, как пудинг по тарелке, — в вечной депрессии, из которой они не дерзают выйти. Ни вкуса, ни цвета, ни запаха, ни риска, ни азарта.

— А люди-оборотни?

— Тут сложнее. — Таечка изжужжалась, подыскивая слова. Видно, что «оборотни» — головная боль Витального Департамента. — Представь себе человека, от которого неизвестно, чего ждать. Это особая ветвь человеческой породы. Ответвление, вернее. «Человек-пудинг» наоборот. Такой тип характеризуют постоянные колебания из стороны в сторону, носитель может быть беспредельно мил и likable, а в следующие четверть часа — агрессивен и зол. Причины непонятны, смена поведенческого паттерна происходит мгновенно. Такая особь неуправляема, она бесконечно вредна для себя и для других, какие уж тут латания дыр? В любой момент увеличит объем разрыва или перекинется к морталам. Тренингу не поддается.

Верно определить психотип исходника — задача первостепенной важности.

— Но ты описала мужской тип, точь-в точь герой моего бурного романа. Юношеского.

— Мужчина? — деловито прожужжала Таечка.

— Конечно, мужчина. Назвать мужчиной его сложно, но оборотнем — вполне. То мил, то отвратителен, то возникнет, то исчезнет…

— Арина, у нас только женские логи, то есть героини исходников — женщины.

— Женщины… но они так часто одержимы одной мыслью, одной идеей. Фанатичны. Идея семьи — значит, только семья. Идея работы — значит, все остальное решительно отметается, они не знают, как заполнить пустоты, ищут гармонию и не находят, страдают от неудовлетворенности, оставаясь фанатичками и храня верность только самим себе.

— Фанатичные нас тоже устраивают.

— То есть?

— Они ловчее других психотипов и гораздо стремительнее морталов, им никакой натиск не страшен — они устремлены к цели. Жертвуют собой ради дела, ради успеха, ради любви. В общем, ключевое слово — жертвуют. Остальное неважно. Если фанатика правильно сориентировать, он выполнит любую задачу.

— Запрограммировать ты имеешь в виду?

— Возможно, и так. Но, Арина, помилуй, ты постоянно ловишь меня на слове!

Слова от этого меняют смысл.

— И тех, кто годится в штопальщицы, — вы убиваете? Ведь нужны молодые и сильные. Чтобы потом убить их снова, уже «на разрыв-объекте»?

— Глупая ты, Арина. Дурочка. Выполнившие главную задачу штопальщицы в момент гибели переходят в другой отдел. Отдел Специальных Историй, где они заново воплощаются и перевоплощаются. Им предстоит пройти один или несколько очистительных уровней. Энергия отдана во благо общего дела — честь и слава! — но отдана целиком. Вся без остатка. Значит, нужно время для регенерации, а это длительный процесс.

Какое-то время живут кошкой или птичкой, колышутся тростником у реки. Нет, это не окончание пути, дальнейшее воплощение зависит от…

–… поведения кошки, птички или тростника?

— Нет, от наличия свободных ячеек в хранилище и осознанной необходимости, — сухо прожужжала Таечка.

Арина испугалась, что пчелобабочка обидится и улетит, но жужжание продолжилось, тональность поменялась. Ля минор приблизительно, мягкий и снисходительный.

— Осознанная необходимость — это экстракт из прошлых воплощений, выжимка с учетом энергетических потерь в время почетной гибели. Догибельные заслуги и предыдущие воплощения тоже учитываются. Тщательно изучается поведение в разных ситуациях. И одна деталь. — Таечка замялась, жужжала какое-то время, совершенно позабыв обо мне, если я существовала, конечно. — Снова стать штопальщицей наша почетно погибшая сможет очень не скоро. Только пройдя цепочку реинкарнаций, мы называем ее накопительной. Энергия, необходимая для продуктивной гибели во время соединительных работ, аккумулируется очень долгое время.

Собирается, плюсуется, вычитается, долгая и кропотливая работа. Столетия, по-вашему. Отбор в штопальщицы — сложнейший процесс. Мы копим, мы отбираем — иначе в решающий момент просто некому будет вылететь на обрыв.

Не будет ресурсов, чтобы сохранить планету в целости. Воцарится тьма, морталы победят.

Единственное секретное правило, я уже говорила, — штопальщицы отбираются из женского состава населения планеты. Традиция. Мортальщики — из мужской половины, но там свои заморочки, мы в детали работы вражеского департамента не лезем. У нас есть разведка, конечно, но в разведку не хочет идти никто. Оттуда не возвращаются, если допущена ошибка. Обрыв воплощений. Вечное небытие. И никакого почета, кстати, так как имена пожертвовавших собой держатся в строжайшей тайне, forever quolified.

И напоследок: как мы отбираем тех, кто нам интересен. Simple.

Таечка завибрировала крылышками, поднимаясь и опускаясь в пространстве по вертикали, будто она привязана к строительной люльке, у меня зарябило в глазах от ее скольжения вверх и вниз. И вопросы накопились, множество.

— А переформатирование — это что? Материя находится на грани исчезновения?

— Такое уже бывало, бывало и похлеще. Не задавай лишних вопросов. В твоем состоянии ты все равно не поймешь ответ. Все, что тебе нужно, объясню по ходу игры.

— Игры? А во что мы играем?

— Терпение, Арина, терпение — главное правило. Я Верховный Исполнитель — у меня десятый уровень ответственности, я могу принимать собственные решения, но не меняю установок. Департамент Витальной Материи отдает нам приказы.

«А почему ты здесь?» — подумалось, но еле заметные искорки пронзили тельце Таечки, она раздражена.

Я решила не спрашивать.

— Вот и не спрашивай. Все необходимое я скажу сама. Ты все поймешь. — Ее глаза-телескопы, непропорционально огромные относительно общих размеров изящного создания, заелозили по моему телу, лицу, прощупали оба уха, в конце концов взгляд обрел устойчивость, будто сканируя запрятанную под лобно-височной костью информацию.

Странно, я действительно воспринимала свою голову как череп. А тело — как скелет, мой собственный.

Но почему же я ощущаю приступы тошноты? И почему Таечка иногда подхватывает разговор, а иногда демонстрирует полную глухоту?

— Потому что не тобой единой. И никто тебя выталкивать не собирается. Я знаю, что ты не готова. Пока. Но отметить некоторую живость твоих мыслей я могу? Ничего странного, я за тобой наблюдаю, отмечаю изменения и скачки состояния той субстанции, которую вы — там — упрямо называете душой.

— А на самом деле?

— На самом деле — это контейнер для многократного использования. Форма сохраняется, а наполнитель вариабелен — время проживания, место, имя, способ зарабатывать деньги, способ не зарабатывать никогда; женщина — это символ творческого отношения к жизни. У вас — там — законы природы один за другим разгадывают, точнее, угадывают, а женскую логику не понял никто.

— Таечка, ты говоришь о красивых женщинах?

— Как ты упрощаешь! Недавно долбила мне: не все зависит от красоты, теперь сама себе противоречишь. Женщина — это не определение пола. Это форма бытия. Женщина не управляет своими настроениями, ее колебания непостижимы, она так же переменчива, как сама жизнь. — Вдруг Таечка прервала свои нравоучения, будто получив ею одной услышанный сигнал. Крылышки завибрировали, она загудела, как гудит, разогреваясь, мотор авиалайнера, готовясь к взлету. Но Таечкин гул едва различим, скорее это невидимая мною оболочка упаковывает ее, защищая от неблагоприятных воздействий. Там, куда она отправится, не санаторий явно.

— Арина, я исчезну на время, не пугайся. Страшно тебя с твоими осколками памяти наедине оставлять. Не выпадай. Состояние твое активировано, поддерживай созидательные и конструктивные настроения. Договорились? Тошнота — твои галлюцинации. Вполне нормально после пережитого.

— Пережитого чего?..

— Потом, потом. Пожелай мне удачи. Тут кое-что для тебя есть, чтоб не падала в магическое. — Таечка словно вспомнила что-то, гудение на мгновение стихло.

Бабочка умеет смеяться, глаза-локаторы заискрились от удовольствия.

— Ты же современный человек? Вот и славно. Хайдеггер про всех про вас как сказал? «Усиливающаяся бездумность проистекает из болезни, подтачивающей самую сердцевину современного человека. Сегодняшний человек спасается бегством от мышления… И все же каждый может выйти в путь размышления по-своему и в своих пределах. Почему? Потому что человек — это мыслящее, то есть осмысляющее существо. Чтобы размышлять, нам отнюдь не требуется «перепрыгнуть через себя». Достаточно остановиться на близлежащем и подумать о самом близком: о том, что касается каждого из нас — здесь и сейчас, здесь, на этом клочке родной земли, сейчас — в настоящий час мировой истории».

В настоящий час мировой истории наша героиня, символ творческого отношения к жизни, находится в тюрьме.

Ты же любишь копаться в деталях, искать: кто прав, кто виноват? Смотри. Вместо кино оставляю. — Таечка щелкнула невидимую кнопку, передо мной возник экран, вернее, изображение в 3D. Задорная короткостриженая блондинка, крупный план.

— Это она в момент своего взлета. Было время, Наташа смеялась не переставая. Кстати, она жива и невредима… — Густой и липкий воздух внутри пузыря позволял предметам перемещаться без особых сложностей. Предметов не было — я да Таечка, тет-а-тет; но в этот момент пространство заволновалось, вылупился четырехугольный предмет, напоминающий ремоут контроль, три кнопочки. Предмет плыл прямо на меня, я схватила его, Таечка хмыкнула и закончила фразу:…но деактивирована. Надеюсь, временно. Она не справилась с тестами, вначале сдавала на отлично — все экзамены! Мы были в восторге. А потом срыв произошел, ты все поймешь, ее вывели из игры в срочном порядке. Но сохранили, исходник уж больно хорош. Сейчас Наташа только слезы вызывает, а когда-то!..

В общем, на перезарядку отправили. Думаем. Может, кошкой или мышкой какое-то время побегает.

— Тростником попоет на ветру… — Я от природы язвительна, слетело с языка, тут же пожалела. Забыла, где нахожусь. Но Таечка будто и не услышала. У нее замечательная способность слышать мои невысказанные мысли и не слышать того, что сказано невпопад.

— Так вот, кошкой или мышкой, те ошибок не совершают. Квалификацию повысит. Статус ее — «обсуждение», по таким, как она, тяжело принимать решение. Она — «колеблющийся код». Вкратце — есть главное хранилище с ячейками, они как пчелиные соты утрамбованы. Полное собрание логов, признанных пригодными для изучения. Смотри и анализируй.

Оставляю тебя с Наташей. Думай. Вопросы лучше не задавать, мои ответы тебя только запутают.

— То есть?

— Мир соткан из историй. Вы — там — говорите, что материя соткана из атомов. А она просто ткань, материя эта, и время от времени рвется в самых неожиданных местах. Мы чиним. Она снова рвется. И так без конца. Ничего не меняется. Любая физическая теория всегда условна в том смысле, что она является лишь предположением: вы никогда не сумеете доказать ее. Карл Поппер что говорил? Хорошая теория отличается тем, что делает множество предсказаний, которые могут быть опровергнуты, или, как говорят философы, теория фальсифицирована наблюдениями.

Когда результаты новых экспериментов согласуются с теорией, ваше доверие к ней увеличивается: но если хоть одно предсказание не подтверждается, вы должны его отбросить или пересмотреть. Вы открываете новые законы, опираясь на наблюдения. Решаете задачи, придумываете формулы. Меняете декорации, больше ничего поменять не в состоянии.

История человечества — кровь, пот и слезы, грязь и дерьмо — и все это нам, штопальщицам, приходится разгребать. Гармонизировать хаос. Отчаявшись разобраться в причинах и следствиях, найти ответ хоть на одно «почему», не дающее вам покоя, кропаете еще одно Доказательство Существования Бога, это все, на что вас хватает. Жить, изо всех сил пытаясь хоть что-то понять, потом отчаяться, уверовать в Бога и уйти умиротворенными.

— У меня вряд ли получится уйти умиротворенной. Сколько себя помню, колотеж внутри, я его успокаивала, научилась казаться безмятежной.

— Арина, о тебе мы еще поговорим… Имя тебе неверное дали, верно было бы — Адреналина. Ты в поиске острых ощущений, всю жизнь. Шеф мнение спрашивал, я ответила: такой исходник запутанный! Попросила немного времени. А у меня тысяча и одно дело, сама видишь. Еще и с тобой беседы вести.

Ладно… я сама вызвалась, терплю.

— Но я ориентирована на успех! Это первое условие для победы!

— Победы в чем? Ты вынуждена лезть наверх, потому что ты «так устроена», ты любишь это повторять. Ты все время карабкалась, срывалась, карабкалась снова. Иначе не умеешь. Победа нужна тебе для того, чтобы взобраться на вершину и завыть там от тоски.

— Таечка, что ты такое говоришь!

— Меня уже здесь нет, — продребезжало в ответ, — помни, Арина, каждая история — это тест. Проверка на выживание! — Сверкающие крылышки завинтились в волчок, кружащийся в невесомости, побледнели до прозрачности и исчезли. Откуда-то доносилось отчетливое эхо Таечкиного голоса:

— У тебя на пульте управления просмотром три кнопки — вперед, назад, пауза.

Выключится самостоятельно. Не скучай! — И все стихло.

Я осталась наедине с Натальей, теперь уже остекленело глядящей в одну точку, меня она не видела. Наташа сидела на тщательно заправленной койке и мерно раскачивалась из стороны в сторону, издавая звуки, отдаленно напоминающие мычание.

ЛОГ #1. НАТАША

Хороша была Танюша, краше не было в селе,

Красной рюшкою по белу сарафан на подоле.

У оврага за плетнями ходит Таня ввечеру.

Месяц в облачном тумане водит с тучами игру.

Вышел парень, поклонился кучерявой головой:

«Ты прощай ли, моя радость, я женюся на другой».

Побледнела, словно саван, схолодела, как роса.

Душегубкою-змеею развилась ее коса.

«Ой ты, парень синеглазый, не в обиду я скажу,

Я пришла тебе сказаться: за другого выхожу.

I

Двенадцать лет назад Наташеньке-Натахе несказанно повезло. Обладательница того самого, единственного билета, как в лотерею выиграла, кому сказать! (Она сама тихонько посмеивалась, представляя ярмарочный барабан судьбы, бумажки внутри, он вертится, а Наташка, маленькая совсем, на носочках стоит, шею тянет — заглянуть, как там и что. Праздничный базар, мальчишки носятся с крутилками ветряными, мужичок у киоска хлопушки демонстрирует, ппах! — и бумажная лента выстреливается, или конфетти; многоцветие, пестрота — все для увеселения еще более пестрой толпы; Наташу мама привела, мама Анастасия, и без умолку что-то про удачу рассказывала, мол, она в этом барабане прячется, видишь, ручку вращают — удача как белье в стиральной машине колотится, потом тащи билетик, да не любой, а тот, что прямо в руки прыгнет, — тот и твой.)

Вытащила, выцарапала у судьбы. Счастливый билет обладал мощными телесами, двумя глазами навыкате, почти посередине широкого лица, и двумя, как минимум, желеобразными подбородками; некоторое количество лишнего веса у выигрышного билетика Наташку не смущало ни капельки! На Наташку билетик смотрел приветливо, это главное.

Она своим Боренькой гордилась, как другие — породистой собакой ротвейлером. Ротвейлера ценят за преданность, а Владимир Зейсович Фридельман не просто предан, он Наташку любил.

И в Нью-Йорке любил, правда не так сильно, как в Москве — он тогда еще россиянином был, но богатеньким. Деловые вопросы решал в гостинице, где Натуся горничной работала; смешливая, задорная — вот этот задор и был ее козырной картой, мужчины комарами вились вокруг, невзирая на скромное Натусино положение — всего лишь в переднике кружевном да в наколке белоснежной толкает коляску с тряпками и моющей химией от номера к номеру, туалеты скоблит и полотенца меняет, пол трет с усердием, неотразима.

Один из постояльцев-литераторов просветил ее, что на мужчин красивая ладная женщина, занятая уборкой их личного пространства (пусть даже временного… пусть даже не совсем личного), как-то по-особенному действует, желание вспыхивает как пожар, затушить который может только уход из семьи и новая женитьба, мол, у великого поэта Бориса Леонидовича Пастернака именно так любовь с Зинаидой Николаевной начиналась.

Та, правда, не в отеле полы скоблила, а собственную дачу держала в чистоте и не горничной была, а обожаемой женой и соратницей большого музыканта Нейгауза. Но полы предпочитала мыть при свидетелях. При гостях, а Борис Леонидович заезжал погостить, закадычный друг хозяина. Наблюдаемое им неоднократно мытье полов хозяйкой дома постепенно превратило обожание в любовь — руку и сердце предложил, много людей несчастными сделал, потому что жить без Зиночки не мог.

Восторг и страсть постепенно улеглись, Зиночка стала мужественной, застыла в отчаянии, Борис Леонидович потом от нее ушел.

У него только стихи писать хорошо получалось, остальное — вкривь и вкось. Нобелевский лауреат! — многозначительно завершил свой рассказ литератор, воздев указательный палец над ухом, будто лауреатство свалилось на поэта с неба, божий промысел. Как счастливый билет.

Имена упоминались Наташе неизвестные, да и нобелевское лауреатство никак не впечатлило, тем более что речь шла не о литераторе-постояльце, а значит, чужая премия важна для самого рассказчика, не более. История показалась Наташе странной, но запомнилась.

Мытье полов она старалась в отсутствие постояльцев производить, так и по правилам положено, но некоторые специально в номер возвращались, вроде позабыли какой-то необходимый предмет и никак не могут найти.

Владимир Зейсович, тот и не придумывал ничего, просил вначале постель поменять, а потом возлежал на свежезастеленных покрывалах и внимательно следил за Наташенькиными перемещениями. Глазами навыкате вращал туда-сюда. Он даже встречи деловые переносил пару раз, чтобы во время Наташиного священнодействия присутствовать, за ее движениями наблюдать. Человек образованный — адвокат для особо важных случаев — в чем они заключались, Наташа поняла много позже, да и то не вполне, а вникать ей лень. Очень занятой человек — чужой, а поди ж ты — ее собственный муж, — телефон в доме не умолкал, когда Володя в доме находился, в месяц неделю, но все это потом, позже… Пока что Наташа моет полы, чистит плитку в ванной комнате, а Владимир Зейсович бегемотом растянулся на постели и держит газету перед собой, может, очень устал и ему никуда не хочется идти. А может, материал напечатали из зала суда, ему срочно необходим именно этот материал, как знать, как знать.

Наташа наклоняется рядом, тумбу прикроватную протереть — газета летит на пол, а Наташа уже в постели, подхваченная неуклюжим мощным объятием, и пикнуть не успела — губы в поцелуе слились. Бегемотовы губы — мягкие, вельветовые. Она ощутила себя бестелесной субстанцией, кашей-размазней, а Бегемот нежный оказался, пухлый и бережный. Любовников у Наташи почти что и не было, можно сказать, — все больше отбиваться приходилось и отмахиваться. Не давала в обиду себя, берегла. Не знала, для чего и для кого, но берегла. А тут — как сознание выключилось, размякла.

Подчиняться Бегемоту приятно, она это поняла.

Володя потом свидание назначил, посидеть и поговорить по душам, когда оба освободятся, — чтоб по-человечески отношения развивались, не по-бегемотьему. Володя, впрочем, из человеческого репертуара умел разве что глазами в нее исподлобья упереться и долго смотреть не моргая, в упор. Наташа, пока не привыкла, очень смущалась.

В роскошной гостинице ресторан, договорились, что Наташа войдет и будет иностранку разыгрывать.

— А ты ко мне клеиться начнешь по-русски?

— Как пойдет, Наталья, после работы надо уметь расслабиться, ты будешь «моя Натали». — Замолчал, чемоданчик у кровати нащупал, раскрыл — а там полное обмундирование для «иностранки», Наташка ахнула. И тут же спросила деловито:

— Ты ничего не забыл? У меня по колготкам стрелка пошла на самом видном месте. Стыд какой. И каблуки на туфлях стоптанные. Какая из меня англичанка Натали, ты смеешься.

Владимир Зейсович глубоко вздохнул и направился было к двери, но вернулся, навалился на нее грузным телом, оба в постели, снова.

— Володя, ты мне чулок зацепил, ну куда это…

В чемоданчике заветном есть и ситцы, и парча, Наташка ахнула от восторга. За Володей дверь пятнадцать минут как затворилась, а Наташа так и лежала, не в состоянии двинуться. Ей давно не было так хорошо. Безмятежно.

Мама Анастасия — только она одна умела дочку ласкать и нежить, игры вот так же придумывала. Певунья и плясунья Анастасия, дочка Наташа вечно смотрела на нее, задрав голову вверх, и обожала немо.

Успехов Анастасия не добилась, мужа-пьяницу прогнала, он еще и скандалами славился на всю округу, они на Щелковской жили, дома высотные, а все друг с другом знакомы. Такое время. Но характер у нее — на десять миллионов, с ней беда не беда, да и бед не было.

Филологиня, а работать устроилась техничкой в элитарную школу, полы и туалеты мыть. Но школа непростая, с английским уклоном, лучшая в Москве. Так Наташа, дочка технички Анастасии, в той самой школе оказалась, откуда прямая дорога в МГИМО. Но этот пункт она решила пропустить, нереально, да и ни к чему, даже если прорвешься. Стала уборщицей со знанием английского, в гостиницах, оборудованных для придирчивых иностранных гостей, первое требование к персоналу — speaking English. Мамы Анастасии к тому времени не было, давно померла.

Ни тоски, ни жалоб, ни-ни, а изнутри болезнь грызла. Рак обнаружили поздно, когда уже сделать ничего нельзя, долго она не мучилась.

В чемоданчике том все необходимое нашлось — Владимир Зейсович человек основательный. И чулки не позабыл, и колье с сережками, изумруды, у Наташи отродясь таких не было. А платье — сказка! Черное, строгое, с зеленоватыми переливами по подолу и на плечах. И пальто, и туфельки, точь-в точь Наташин размер, как он угадал?

Игра тем вечером удалась, он учил ее русскому языку, она смешно повторяла, изображая сильнейшие трудности в произношении, постоянно переспрашивая. Пили вино и хохотали, оба. Давно Наташа не веселилась от души. И на такси ее домой привез, и откланялся учтиво. Джентльмен.

— А у вас прекрасный английский, мадам.

— Спасибо. Школу хорошую закончила.

— Ну, вот и пригодилась школа твоя. До новых встреч! Завтра в том же номере, жду!

Через неделю Наташа уже работала в семейных апартаментах Владимира Зейсовича. Жена и две дочки молчаливо отреагировали на появление в доме новой гувернантки. Понятно без слов, что решения главы семейства не обсуждались. Да и внимания особого ласковый ее Бегемот ни на Раису Семеновну, ни на Марину с Фаиной, младшенькой, не обращал. Возвращался поздно, квартира к тому времени убрана, домашние спят.

Зато в Наташкиной комнате игры чуть не до утра продолжаются. Неудобно целый день взгляды на себе ловить, но что поделаешь, убирала Наташа старательно, вопросов не задавала. Два месяца.

А в один прекрасный день… ну, не прекрасный, обычный, но два месяца ведь терпела. И беременность первая.

— Наташа, я нам квартиру купил. Завтра переезжаем. Развод оформляется. Замуж за меня пойдешь?

Это Владимир как само собой разумеющееся сообщил. Только много позже вспоминала с обидой — хорошо хоть, не сказал: «Радуйся, я решил на тебе жениться». На вопрос она ответила утвердительно. Глаза сияли от счастья и уверенности, что ей задумываться ни к чему.

Все за нее решится. Бегемотик у нее умный. И ласковый.

Он обнял ее и долго-долго не отпускал. Дышал шумно, прерывисто. Она и не думала высвобождаться, так бы и стояла. Лучший день в ее жизни.

II

Ирочка родилась пухленькая, глазки ясные, светлые. Для Наташи обустройство новой квартиры — привычное дело. И ребенок тихий, как всю жизнь Ирочка с ней была. Ни минуты свободной. Светлые покои, только-только в порядок привела — а уже новая беременность, новая перспектива: Наташа, собирайся, мы теперь в Нью-Йорке будем жить. Безопасней.

Остолбенела, так с ложечкой Ирочкиной в руке (дочка любила пюре и суп, компоты свежесваренные: Наташа готовила по специальным рецептам, с детства помнила, как и что лучше смешивать, чтоб ребенок ждал обеда как праздника) и застыла. Тут жизнь ее, тут родное и понятное, куда ехать, зачем? И могила мамы Анастасии без присмотра останется, это Наташу расстроило окончательно.

Стирка, готовка, уборка, секс — Володя с ней до сих пор общался «с любовью», равнодушно и посмотреть не мог, когда оставались наедине. Тут же с нежностями, она привыкла.

Весь день как заводная, задуматься некогда, да и хорошие друзья в гостях, поболтать с женами Вовкиных партнеров по бизнесу — радость! Мужчины вдруг слетались как вороны в черных костюмах, все при галстуках. В кабинете Владимира Зейсовича уединяются, говорят о чем-то, Наталье неинтересном, но приходили с разнаряженными подругами, может, и женами. Чирикают в отдельном уголке, жены-подруги как дрессированные, с полужеста понимают, место свое знают. Наташе их секреты скучны, ей даже тайны Вовкиных занятий не очень-то нужны, ну и что — деньги отмывает, как Вероника говорит, великое дело. Еще она говорит, что Владимир Зейсович — незаменимый человек, без него ни один серьезный вопрос в Москве не решается. Ей, Наташе, дом и ребенок важней. И с новыми подругами она молчала в основном, больше слушала. Если честно, она ждала, когда уйдут гости и можно снова квартирой, Ирочкой и Вовочкой заняться. В Москве она видела мужа каждый день. Скучать некогда.

Но с Володей разве поспоришь? Как никогда ранее — он ее убеждал! Казалось, он больше самому себе доказательства приводит, но Наташу, всегда покорную, — он уговаривал!

— Я, Наташенька, не тебе, я себе усложняю жизнь. Ради тебя, кстати. Пусть Марк наш уже американским гражданином родится. Здесь неспокойно, иногда хочу работу на дом перенести, о тебе с Ирочкой волнуюсь. Такие терки!

А там мы купим дом, сама выберешь, ты какой дом хочешь?

— Вова, дом… — Тут Наташа задумалась. Понятия не имела, какой она хочет дом в заокеанской стране, где никогда не была. Но дом — это покой и счастье. Все по-старому. Ирочка, Марк — она уже видела сына бегающим по воображаемым лестницам, у него отдельная комната, не вместе с Ирочкой чтоб, у него солдатики игрушечные, машинки — она купит самые яркие, и чтобы гремели, и с мотором, как настоящие. И картинка возникла: они с Ирочкой в бассейне, Ирочка учит братика плавать. Или тренера наймем. Вода в бассейне должна быть нормальной температуры, регулируемой. Да, это важно, плавание для детей — главное. Здоровье и гибкость. Мама Анастасия шутила часто — вот будет у нас, Наташа, дом с бассейном — поплаваем, это легкие развивает, вода массирует кожу, всю жизнь мечтала о доме с бассейном!

Да и не шутила, она всерьез мечтала, бассейн пусть внутри дома, а не как в фильмах показывают — под открытым небом, нет, ей такого для детей не нужно. Загорать — шезлонги во дворике поставим… а вода под крышей пусть. И волнений меньше.

— Володь, я дом с бассейном хочу! Безопасный бассейн, детям полезно, нам с тобой тоже есть где резвиться. Если что. — Бегемот удивился сперва, но пухлый рот непроизвольно растянулся довольной улыбкой. Не ошибся в Наташе, он у нее по-прежнему первым пунктом идет, она врать не умеет, говорит что думает. За это и полюбил. Потерся животом о женин фартук, что означало сейчас подхватит ее и в спальню понесет, если донесет, конечно. Нет, вес Наташин для Бегемота — соломинка, но чаще всего ласки начинались уже на полу, до кровати доставить не успевал, да и зачем эти приличия, Ирочка десятый сон видит. — И чтобы спальни у детей отдельные, у каждого своя, — пробормотала Наташа, высвободившись из затяжного поцелуя, дыхание перехватило. Вздохнула глубоко, мысль закончила: — И паркет практичный, полы легче мыть.

Не Нью-Йорк на самом деле — Бруклин. Район для состоятельных русских, Манхэттен-Бич, после аэропорта английский почти не нужен. Это Наташа поняла, когда наконец нашли дом — «такой, как мечталось», — к тому моменту она привыкла переезжать. Две квартиры сменили, нервотрепка неописуемая, Наташа на сносях, они с Бегемотиком ругаются гораздо чаще. Московское их житье-бытье, даже ту его часть, где она в «персональных служанках» активно разрушала пусть не крепкую, но семью, Наташа теперь вспоминала, как сказочный сон.

Не приживалась она тут. Сама от себя не ждала. Оказывается, ей не все равно, где налаживать быт и обустраиваться. Раздражало все, а главное — община русскоговорящих, не из политкорректности так, лица совсем другие, Наташа не знала, как с ними разговаривать, хоть и по-русски.

До Брайтон-Бич рукой подать, там пестрота, как на той ярмарке из детства. Но ярмарка запомнилась праздничным калейдоскопом, а здесь — и не Москва, и не Россия, и не Америка. Ярмарка хвастливой нищеты. Место, где остановилось время. Вокруг грубо размалеванные женские лица, ярко-синие веки, разудалого цвета щеки, румяна покрывают морщины, делая их заметными вдвойне. Огромные серьги в ушах, золотые украшения хвастливо выпячены, но кажутся бижутерией, не отличишь. По тому, кто и во что одет — легко определить время прощания с родными пенатами, стиль сохранялся в точности — одежда, прическа и маникюр, Наташа вначале удивлялась, но скоро привыкла.

Магазины смешные, на вывеске «Парижский стиль», а внутри обычный ассортимент комиссионки 90-х. Реклама на русском и английском, концерты звезд эстрады в ресторанчиках, а ресторанчики — эпоха начала перестройки, ни дать ни взять. Шумно вокруг, говорливо. Гортанно. А ювелирные магазины! Самоварное золото, искрящиеся витрины, она никогда не думала, что можно столько немыслимого настрогать из отборных сортов драгметалла, выглядящего крашеной медью. Но покупателям нравилось! Именно этого они и хотят, блеска — много, и напоказ! Как дети малые. Магазины удовлетворяют спрос, только и всего.

Ей объяснили, что Брайтон — это законсервированная Одесса семидесятых. Или восьмидесятых. Кому что ближе. Почему Одесса, ей встречались люди из Махачкалы и Рязани, но выглядели все примерно одинаково. Может, когда этническая группа, сдунутая ветром перемен, слетается в определенной точке, то нет индивидуальностей, а есть группа кочевников, наподобие цыган? И начинается неизбежное «бренчание монистом» как эхо родного дома? Даже если дома мониста и не было.

Переезд — не смена декораций, когда-то налаженная жизнь закончилась, но продолжают обрываться календарные листки, жизнь-бред в разгаре. Странно, раньше она не придавала большого значения внешнему виду людей, но сейчас ей смешно. Рестораны, кафе, вывески, одежда — сиротское ретро. Район воспоминаний о том, чего уже не вернуть.

Наташа не хотела вспоминать, хотела жить долго и быть счастливой разнообразно, не как вчера и позавчера, она мечтала о новом, американском опыте!

Отправлялась на расчерченные бесконечные улицы Манхэттена, где ширь и гул, особый нью-йоркский гул — но на нее смотрели с отчуждением, ей вежливо улыбались, скользили невидящим взглядом, не более того. Людей она и не успевала рассмотреть. Голову запрокидывала, всматриваясь в стеклобетонные этажи, в неистовые рекламные нагромождения, в музыку гудящей сутолоки, клаксофонию огромного города. Чужого, она здесь никто.

Когда ты никто, тебя будто и нет.

В ресторане на 57-й улице людно, как всегда. Наташа входила, озираясь, скованно улыбалась официантам. Хостесс подхватывала ее за локоток:

— Хай, велкам! Но подождите немного у барной стойки, вы записаны, и когда столик освободится… — Наташа подсаживалась к барной стойке, ожидая, но тут начинались бульварные шоу, а не «новый, американский опыт». Чаще всего ее принимали за искательницу приключений, чьи услуги нужно оплачивать, а вовсе не за гостью из Англии, как они играли когда-то с Володей (когда это было? Да и было ли? Ни Ирочки, ни Марка и в помине, первое рандеву… и как он все продумывает заранее! Коробейник, ярмарочный чародей, — и полным-полна коробушка — заводной, влюбленный, широким аршином мерил, теперь как обрушилось после переезда, все изменилось — планы строит молча, по-прежнему. И вообще замолчал, слова из него не вытянешь, если не в духе. Деловые заморочки, клиенты загривок истрепали, подожди, Наташа, не до тебя — это она слышит часто, это все чаще и чаще.)

Однажды парень, похожий на мексиканца, с изжеванной спичкой в зубах, подсел рядом и без обиняков, напрямую:

— Ты работаешь? Почему здесь? Договоримся?

Наташе кровь в лицо ударила, вскочила как ошпаренная. «Я мать двоих детей и жена миллионера!» — хотела она крикнуть мерзавцу, но осеклась. Выбежала из ресторана, бросив на стойку смятый пятидолларовик за кофе, на ходу натягивая перчатки. На улице поймала такси и вернулась к себе на Манхэттен-Бич, район для богатых, никогда за заговаривающих друг с другом, кстати.

Пустые замершие улицы, состоятельные люди добрососедских отношений не любят. Скрыто, тайно, тихо, себе на уме. Без шума. И дом с бассейном внутри, Володя условие выполнил. (Дом искали долго — две квартиры переменили, Марк родился в одной из них, нервотрепка, хлопоты.) Но, пока счет на минуты шел — продолжалась та, прежняя жизнь, сноровистая Наташа и ее Бегемотик, — муж дома пребывал часто. Обустраивались яростно. Сообща. Документы, клиники, страховки, Наташа в этом не понимала ничего, Володины заботы — он даже похудел от навалившихся перемен, ему идет. Наташа не упускала ни минуты, чтобы приласкать его. Марк — вылитый Бегемотик, но глаза — Наташины, и волосики кудрявятся. Послушный, умненький, никаких с ним хлопот. Ирочка и Марк — подарок судьбы, в дополнение к Володиным подаркам, о них особый сказ.

Наташа как белка в колесе крутилась, но не выкручивалось у нее, до бассейна в доме и дойти не успевала.

Чуть подросли Марк и Ирочка — гувернанток детям наняли, повара, целый штат теперь у Наташи на Манхэттен-Бич, в трехэтажном доме с летней террасой и садиком.

Свободна, когда заблагорассудится, нанятые человечки любые проблемы решают. И местом дорожат: Наташа не скупится. И как она умудрялась без посторонней помощи обходиться? И главное — все успевала играючи!

В Москве привычно, там проще и понятней. Как заводная трудилась, но в охотку, будто пела. Здесь — и Володя чаще срывается, если не в отъезде. И по физиономии пару раз съездил: мы в ресторан идем, а ты все с тряпкой ползаешь, полчаса на сборы даю, и колье вот это с серьгами надень! Чтобы королева!

Ну и что? Если в далеком задымленном Манхэттене, где днем и ночью не смолкает гул и не утихает суета, на нее как-то странно реагируют. Она для американцев чужая, отсутствие акцента не спасает. Может, золотистая челка над открытым лбом ее простит. А может, все русские женщины для того сброда «с миру по нитке», что заполонил центр Большого Яблока, — проститутки по определению.

Супруга миллионера Фридельмана обязана выглядеть сказочно, на людях легенда о необычайно счастливом союзе поддерживалась старательно.

Совсем недавно Наташа и вправду обожала мужа.

А теперь у нее мужа нет. Появляется Владимир Зейсович на неделю в месяц, а то и в два. Остальное время — в Москве, в Новой Зеландии, на Тайване, в Лос-Анжелесе, в Мексике — мотается по миру как заведенный, с одного авиарейса на другой, еле поспевает. Бизнес, Наташенька, куколка моя. Страховая компания интернэшнл, мать твою так, и…

Про «и» Наташа и сама догадалась. В Нью-Йорке их окружали другие люди, люди с БрайтонБич, как она их окрестила, — жены в нарядах от местных портных,

«с шиком», в огромных золотых украшениях, непременно избыточных. Новый круг, исчезли шепчущиеся на кухне жены-подруги, они теперь общались весело, — и если Володя бросал коротко: сегодня ужинаем в ресторане, — это значило, что Наташе предстоит нарядиться, чтобы украсить собой компанию серьезных людей. Клиентов или инвесторов. Бандитов, короче.

Бегемотик ее и разглядеть не успевал, одной усталостью мужа и постоянной озабоченностью сыта не будешь, Наташа загрустила. Как он теперь небрежен, да и видит ли он ее, в самом деле? Свою на все сто процентов «счастливую жену»?

Подарки не доставляли радости: Володя привозил что-то или покупал и преподносил ей поделки, что так популярны среди эмигрантов, брайтон-бичевская расфуфыренность в полный рост, иного Владимир Зейсович теперь не понимал. Нужно соответствовать, выделяться нельзя. Партнеры не поймут, начнут подозревать, а добропорядочность и преданность Владимира Зейсовича никем под сомнение пока не ставилась. Но только дай повод, на куски порвут. Эту фразу он часто повторял. Наташа привыкла представлять себе их обоих, разорванных на куски. Наверное, эти куски потом — по законам мафии — едят бешеные собаки. Страшно.

Быть такой же, как женщины его партнеров, — раскрашенной во все цвета радуги, говорливой и надменной, разодетой в крикливое и несочетаемое. Наташа исполнительная, понимает. Хорошая фигура и девчачья задорная стрижка помогали скрасить общую картину. Владимир не понимал, в чем дело, но его жена теперь казалась ему благородной, изысканной! На фоне остальных — модель с плаката об американской мечте. «Как ей на пользу переезд, однако!» — он недоумевал. И тут же в очередной раз приходил к выводу, что полностью прав, остановив свой выбор (законная жена к тому моменту вызывала у него раздражение напополам с ненавистью) на этой простушке-горничной. Вон как его простушка развилась! Вовсе не такая дура, как кажется. Или раньше казалось, иногда.

— Это твое влияние, ты меня создал заново, любимый! — Наташа вытягивала губы для поцелуя, они прилюдно замирали в трепетном объятии, окружающие аплодировали и завидовали. Некоторые принимались обнимать собственных жен, за столом воцарялась идиллия, телячьи нежности супружеских пар были апофеозом таких собраний. Оркестр не терял компанию из виду, вкрадчивые гитарные переборы поддерживали настроение. Звучание постепенно переходило в нечто гимническое, затем танцевальный разгул, танцуют все! Наташу приглашали с удовольствием, она душа компании! — Владимир ею доволен. Да и собой.

Она пила вино и хохотала, часть обязательной программы. Приглашала мужа на танец, улыбалась, обнажая идеальные зубы, всем, кому Владимир Зейсович велел. Часами выслушивала исповеди подвыпивших жен разных возрастов, с которыми теперь связана одной цепью, золотой и яркой.

И никак не могла взять в толк — отчего же ей так невесело с ними? Или остальные притворялись так же умело и сценарий встречи отбивали, как чечетку? И женщины, и мужчины?

Наташа уже поняла, что ее миллионщик, ее мешок с деньгами, «самый востребованный адвокат в мире» — связан с криминальным миром путами неразрывными. От людей, что помогли ему встать на ноги когда-то, сколотить изрядный капитал, ему не избавиться. Радует его это или огорчает — она с ним не обсуждала.

Наташа чувствовала себя рыбкой, выброшенной на берег, она задыхается, бьет раздвоенным хвостиком по песку — все реже и реже. Ей нечем дышать — здесь, в доме с бассейном, в покрытых пылью прошлого ресторанах с оркестрами и бесконечными «гоп-ца-ца», принимая гостей — не друзей, а нужных и серьезных людей, они шутить не любят. Своеобразный протокол нарушить никому не позволено. Это ее новая жизнь. Ее поистершийся от времени счастливый билет.

В этой новой жизни она совершенно и безысходно одна. Переезд переиначил, а если быть точной — сломал ее счастье, оборвал, да так резко!

Одинокая женщина — замужем, с двумя детьми и мужем-миллионером (надо отдать ему должное, он не скуп и счетов не проверяет, у Наташи четыре банковские карточки для ежедневных, мелких и крупных трат и значительных приобретений) — будет рада тому, кто согласится стать ее другом. Ей не с кем разговаривать, совсем. Единственная радость — недавно она купила наконец вполне приличный «Мерседес» в фирменном салоне. Новенький, кремово-бежевый, сказка!

Среди людей она чувствовала себя чужой, как в той элитарной гимназии, «дочь технички», о чем с ней разговаривать? Одноклассницы с презрительной гримаской вздергивали плечиком, мальчишки над ней смеялись — Наташенька, тут на полу под батареей пятно, тщательней мыть надо, маме скажи. На превосходном английском с ней говорили, практиковались.

III

Иешуа Бенджамин Харон темные очки носил постоянно. Черное дитя Бронкса, обладатель мутной биографии и крепкого мускулистого тела, вызывавшего восторг у женщин любого возраста, знал Нью-Йорк как свои пять пальцев, выжить умел в любой части огромного города, но предпочитал Бруклин. К тридцати годам он приобрел особый шарм, сочетал развязность с вежливостью. Если нужно — был обходителен. Ориентировался в ситуации превосходно, менял образы как перчатки. Перчатки, правда, использовал в особых случаях — когда нужно уйти незамеченным от часовщика с изделием, для Иешуа не предназначенным, или из ювелирного магазина — с браслетом-колье-цепочкой из драгоценного металла. Сбывать «сувениры» — плевое дело, лавочки скупщиков повсюду, его принимали как своего. Имени не спрашивали, он тоже не задавал лишних вопросов.

Не задавать вопросов он приучился за недолгий период работы стриптизером — было и такое в его разнообразной жизни, наполненной событиями, о которых предпочитал не вспоминать. В ночном клубе на Брайтон-Бич Иешуа пользовался шумным успехом, только успевай отбиваться от любительниц острых ощущений. Он не отбивался. Его время — их деньги, но работа движущегося манекена надоела ему быстро. Он растворился, не увольняясь. Стиль Иешуа — исчезать, не оставляя следов. Он не брезговал ничем, но предпочитал долго не задерживаться на одном месте. Иешуа полон нерастраченных чувств, сейчас он охотник или жертва, но придет время — и его истинное лицо откроется. Нежное и прекрасное, он умеет быть преданным, умеет любить. Он не охотник, он вольная птица. Куда хочу — туда лечу, неуловим.

Двадцать восемь профессий сменил, привык выпутываться из стычек с «чужими» целым и невредимым; острый глаз натренирован — мгновенно оценивал, как войти и как выйти. Сам себе хозяин, постоянно начеку. Настороже. Работал и грузчиком, и налетчиком, и моделью у известного фотографа — совсем недолго, с фотографом Матиасом, популярным среди своих, — расставался громко. Иешуа не улыбалась перспектива торговли лицом, зачем его должны видеть чужие люди? Запоминать?

Никуда не годится.

Вдобавок, Матиас проявлял признаки влюбленности, надо что-то объяснять? Приватные танцы для клиенток — одно, а сладострастные жесты, назойливое поглаживание его собственной задницы, даже ущипнул пару раз! — Иешуа совсем не нравилось. Матиаса он обчистил немного для порядка и исчез. Иешуа — вольная птица, пропитание себе найдет, в клетке сидеть не намерен.

Но эта женщина — она не вольная птица, она в клетке сидит, пусть и золотой, но прутья у клетки прочные — сегодня подарила ему котлы Breitling, настоящие. Девять штук баксов, не глядя. Чек выписала в магазине, надела Иешуа на руку и смеялась от радости, что ему понравились часы. Легкость такая! Все у нее легко: я тебя люблю, это сюрприз, ничего особенного, — Иешуа чуть не заплакал. Наташу не нужно уговаривать или красть ее карточку и быстро уносить ноги. Она угадывает его желания, даже не так: она целыми днями думает, какое бы еще желание Иешуа угадать в точности. Такого в его жизни не было. Он задержался.

Растворяться, исчезать — зачем? Куда?

Какая разница, что Наташа на семь лет старше, — таких великолепных женщин у него отродясь не было. Уличный мальчишка, брошенный родителями в двенадцать лет. И хорошо, что брошенный, с родителями он на панели стоял и деньги у него забирали. Мамаша с папашей пили, курили и кололись безостановочно. Остекленевшие глаза, сморщенная кожа, в доме смрад и грязь. Иешуа Бенджамин Харон, 11 лет от роду, выучил главный урок: спортивная форма, трезвость и чистота — первые правила выживания. Даже сидя в помойной яме — сохраняй опрятность, никого не волнует — как. Кто на что учился. У жизни законы волчьи.

В тот день Наташа выехала на новеньком «Мерседесе», маршрут ее не интересовал. Машина была ее увлечением, она каталась по разноэтажному городу с упоением, получасовые пробки в центре ее не смущали. Есть районы идиллические, дома из серого камня, для спокойных и благоустроенных людей. Есть районы показушные, устремленные к звездам махины давят, распластывают.

Прохожие смотрят прямо перед собой, ничего не замечая, меряя километры ускоренно, ни на миг не отвлекаясь от единственной мысли — успеть вовремя! Добежать, не опоздать. Соревнования по спортивной ходьбе, часто на шпильках — нью-йоркские дамы предпочитают высокие каблуки, любительницы комфорта в кроссовках встречаются, но не так часто, как рассказывают.

Районы типовых домов Манхэттена, крыльцо непременное, широкие ступеньки с железными перилами. И как они тут живут? Квартиры дорогие, а все на виду: ни войти ни выйти. Лондонский типовой проект. Увеличиваются номера улиц, — и в какой-то момент начинаются почти трущобы, по виду небезопасные. Наташа предпочитала хайвей, скопление железа, машины мчатся или стоят — неважно, внутри каждой из них — своя особая жизнь. Семьи с убаюканными дорогой детьми, женщины с подчеркнуто деловым взглядом, сосредоточенные на дороге суровые лица мужчин. Но на светофорах мужчины тут же озираются по сторонам, автоматически. Красный свет, линия машин впереди — водитель откинулся на сиденье и пялится сквозь стекла, видит он что-то или нет? Заученная смена позы, они так расслабляются. Водители соседних автомобилей ей улыбались, иногда подмигивали. Но Наташа глядела на них равнодушно, недосягаемо прекрасная в своем роскошном авто. Знай наших, локти искусаешь, а не дотронешься!

И не догонишь.

Иногда она бросала машину на парковке огромного молла и часами гуляла по этажам, рассматривая безделушки, шарфики, платья — без разбору примеряла что в глаза бросается.

Светлый строгий костюм — узкая юбка с коротеньким пиджаком — ее развеселил. Не для походов в рестораны с компанией, конечно. Она рассматривала себя в огромном зеркале торгового зала, в примерочной узко и тесно, толком не разглядишь. Идеально сидит! Но спросить бы у кого-то, раньше она с мамой советовалась, у Анастасии вкус отменный, и Наташку приучала — не ищи в обтяжку, затянутые в ткань женщины выглядят смешно. Оставляй немного воздуха, чтобы ни у кого не оставалось сомнений, что тебе удобно и это для тебя главное. Некоторая небрежность женщине к лицу.

Наташе не нравилось выбирать одежду. Володе теперь все равно, как она выглядит, оценить ее шик некому, она отправилась в примерочную, чтобы снять обновку, как несостоявшуюся. Зачем? Шкаф и так ломится от бессмысленных вещей, их и надевать стыдно. Джинсы и свитер — ее униформа в течение дня, свитера она предпочитала светлые.

— А костюмчик как для вас и сшит, умеете выбрать вещь! Элегантно!

Бархатный голос, вкрадчивый и одновременно властный, раздался прямо за ее спиной, над правым ухом. Наташа резко оглянулась. Высоченный негр смотрел на нее с нагловатым одобрением, глаза скрыты за стеклами темных очков, атлет — струны мышц, упругость мускулов, сложен фантастически! Черные джинсы и майка обрисовывали его подтянутость как нельзя лучше. Наташа оторопела, невольно залюбовавшись: таких стиляг она видела на обложках мужских глянцевых журналов; наверное, он знаменитость, — пронеслось неожиданно, но почему знаменитость?.. Кепочка, сдвинутая к затылку, замысловатый кожаный браслет на правой руке, черно-белый шарф, облегающий мощную шею с массивным серебряным крестом на длинной цепочке, но это детали. Она увидела инопланетянина, стопроцентного американца, победителя жизни, черного Аполлона. Он на минуту показался ей видением, галлюцинацией жаркого дня, хотя в торговом центре работали кондиционеры, но душно, душно.

Видение прикоснулось к ее локтю, смахнуло прядь со лба — с Наташиного лба — небрежным жестом, будто ему позволено. «У американцев так принято, наверное», — придумала она извинение для незнакомца.

— Я до сих пор не представился, моя профессия — байер, приобретаю коллекции для продажи на fashion show, а в перерыве — шоппер-дизайнер, даю бесценные советы женщинам, желающим сочетать последний шик в моде со своей неповторимой индивидуальностью. Иешуа Бенджамин Харон, — произнес атлет в кепке, протягивая визитную карточку. Да, на одной из визиток Иешуа Б. Харона именно так и написано: стилист, байер, дизайнер. Шоппера он придумал на ходу. — А ваше имя, прекрасная? Донна Белла?

— Меня зовут Наташа. Просто Наташа. Очень приятно познакомиться. — Она протянула руку для пожатия, в Америке так принято, она знает. Но Иешуа, склонившись, ее руку нежно поцеловал. Нежно и коротко, одно прикосновение губ, доля секунды, никаких поползновений длить поцелуй, как бы случайно увлажнить ее кисть слюнявым облизыванием, нет. Одно мгновение. И по телу Наташи разгулялась дрожь, как к оголенному электрическому проводу прикоснулась. Новый знакомый смотрел ей прямо в глаза, она смущена и растерянна.

Костюм они купили, решение принято быстро. И два пестрых веселых платья в придачу, он выбирал, она примеряла — Иешуа одобрил, смерив ее оценивающим взглядом знатока. Да, он знает пару маленьких и очень эксклюзивных (он изменил тон, подчеркивая, что магазины для избранных, голос зазвучал интимно — Наташу будто волной обдало, затрепетала с ног до головы) магазинчиков, может составить компанию — в этом огромном сарае блузку выбрать вряд ли удастся, а как дополнить костюм, он уже видит. Пакеты с покупками он подхватил, другую руку предложил ей, слегка согнув в локте — опирайтесь, красавица!

По бутикам они слонялись до вечера. И туфли, и не две, а три блузки, и подходящие сережки с браслетом нашли, домой она вернулась возбужденная, с горящими глазами. Забыла, что взгляд может так засиять от пополнения гардероба. Ей казалось, к вещам она давно уже равнодушна. Крутилась перед зеркалом, подбирая сочетания, и выяснилось, что она может быть чудо как хороша!

Даже Володя, приехавший в конце недели, отметил, что Наташа несказанно похорошела. Он вспомнил ту, прежнюю девочку, с лица которой никогда не сходила улыбка блаженства безо всякой на то причины.

— Что-то случилось?

— Не знаю. Наверное, рада тебя видеть. Разве это странно?

Нет, ничего странного в этом нет. Два дня Владимир посвятил семье, поклялся не вспоминать о делах и слово сдержал. Они наградили прислугу внеплановыми выходными и снова играли — Наташа с Володей, Марком и Ирочкой — в саду, в бассейне, на террасе. Обедали вместе, гуляли вчетвером — погода выдалась чудесная, со стороны океана дул легкий ветерок, наполняя пригоршнями воздуха подол нового пестрого платья. Володе понравились платья, и блузки, и костюм.

— Что-то в тебе такое появилось… Моя Наташа — дорогая женщина! Да, моя дорогая Наташа, для тебя все усилия, у меня есть главное — ты и дети. Не думай, что я о тебе забываю, нет, ни на минуту! Но ведь ты не одна, с тобой Марк и Ирочка, дом — видишь, в нем можно спрятаться от людей, наш дом — укрытие и мой главный секрет, тайна. — Володя с трудом находил слова: явно подзабыл, как общаться с женой дружески.

Но явно старался говорить ей приятное, подбадривал. Многие месяцы, ненадолго приезжая, он говорил с ней «дружески» только во время ресторанных сходок, с глазу на глаз внимания на нее не обращал, да и в поездках если и вспоминал, то мельком; он давно уже числил жену дурочкой-простушкой, что с нее взять, обо всем уже поговорили, голова совсем другим занята. Купли, продажи, банковские переводы, лавина расчетов, процентовка, перекидывание активов из страны в страну, вынужден метаться по миру: сидя на одном месте, капитал не увеличишь.

В его конкретном случае, по крайней мере. Да и что нервничать? У него преданная жена, налаживает быт, растит отпрысков — живет же она как-то, управляется? А у него есть тыл, надежный тыл, где тиски ежедневного напряжения можно слегка расслабить.

Дом полнился смехом и лаской, идеальная семья, что еще нужно для счастья?

Только одно — его причина. Третий лишний, как отвечала мама Анастасия на дочкины вопросы: а почему у нас нету папы? — Нам разве нужен третий? Он и появится, так все испортит. Разве нам плохо вдвоем, Наташенька? Третий — лишний, поверь.

Наташа верила. Но почему, когда появляется еще один человек — и смотрит на тебя с восторгом (Наташа была уверена, с восторгом, как же иначе?) — муж, норовивший сбежать из семейного гнезда при первом удобном случае, снова становится тем самым ласковым и неуклюжим Бегемотиком, с которым она когда-то, почти теряя сознание от блаженства, сочеталась браком. Наверное, это хорошо, когда семья разрастается. Ну всем ведь хорошо, не так ли? Наташа зеленела от навязчивой тоски, а теперь ожила! Она приносит радость обоим — и Владимир Зейсович доволен, и ее тайный обожатель настойчив, только муж за порог — раздался звонок, специальный телефон «для Яши» она хранила в секретном ящике шкафа, плотно обернув бельем.

Он ведь и на следующий день после их первого шопинга позвонил — спрашивал, как новые платья поживают, не разлюблен ли костюм с блузками. Через час они встретились, на ней снова джинсы и линялая майка, но витой шанелевский браслет, вчера купленный, украшал запястье той самой руки, что днем раньше была протянута для пожатия. Первым делом она купила два телефона — для себя и для Яши, имя Иешуа ее пугало.

— Так нам будет удобней. — Она записала новые номера в контакты новеньких «BlackBerry» и поняла, что ей нравится дарить ему подарки. Она ощутила себя хозяйкой. Теперь ее время дарить и миловать, приказывать и благодетельствовать. У Яши трудная жизнь, он вырос на улице, его никто никогда не жалел, об этом он рассказывал ей, пока они бродили по тихим улочкам Бруклина — подальше от назойливого внимания знакомых.

У обоих сиротское детство, они оба привыкли бороться за выживание, удивительно, так много общего! Правда, Яша несколько младше ее, но так даже лучше. Наташа, как старший друг, будет его жалеть. Кто говорит об измене мужу? Они друзья, им приятно часами шататься по городу, заезжать в отдаленные уголки, находить уединенные кафе и маленькие ресторанчики — и говорить, говорить, говорить. Наташа рассказывала все, о чем думала за время, прошедшее со дня переезда. Как хорошо в Москве, там я и не знала, что может нахлынуть такая жуткая тоска, без причины ведь!

С какого-то момента говорила она одна, Иешуа слушал. Инстинкт, отшлифованный уличным опытом, его не подвел. Наташа — его удача! Ведь он никогда не вторгался в одиночество хорошеньких состоятельных женщин, проще освободить их от бумажника или драгоценностей, проходя мимо, невзначай. А тут — безграничная искренность, Наташе как будто все равно, обманет он ее или нет, она об этом не задумывается!

Вскоре появился на его руке великолепный экземпляр «Breitling» — не украденный, не в залог или «возьми, поноси пока» — купила, не задумываясь, а как радовалась, что ему часы понравились! Он и правда оторопел. И вроде равнодушен к дорогим вещам, вполне довольствовался подделками, ценные вещи тут же сбывал. А тут…

Друг Джордан через пару недель его не узнал. Столкнулись нос к носу в мрачном квартале Бронкса, где жил Иешуа, они почти соседи. Тот чуть мимо не прошел, пришлось окликнуть. У толстяка Джордана, подельника и свидетеля всех его метаморфоз, челюсть отвисла.

В пивном баре беседовали, и челюсть Джордана отвисала все явственней. Циничный и равнодушный друг рассказывал ему о женщине по имени Наташа, и он влюблен!

— Я вначале подумал, прикид краденый у тебя. Сейчас понял, что ты влип, парень. Миллионерша на «Мерседесе», говоришь? Ну-ну. А дома ты у нее бываешь? Там же…

— Я не спешу, Джордан. Мы с ней и не спали еще. Тут другое, совсем другое. Мне с ней хорошо. Просто видеть, по улицам ходить. Мы же тобой, бро, жизни и не видели. Тебя любила когда-нибудь белая богатая женщина? Не старуха, что жизнь себе хочет продлить…

–… или укоротить, — ухмыльнулся Джордан.

— Ничего ты не понимаешь, бро. Наташа — особенная. — Иешуа хотел продолжить рассказ, объяснить, но почувствовал, что заплачет. Его ведь никто и никогда не любил. Он привык к готовности загрызть каждого, кто встанет на его пути.

IV

Наташа так трепетно охраняла территорию огромного дома от посторонних, что любовь случилась наконец в ее новеньком «Мерседесе». Как хорошо, что он почти месяц не прикасался к ней, у них была романтическая история, вполне. От переизбытка впечатлений, еще не выровняв дыхание после крутого секса, запасные ключи от главных ворот и запасного, черного крыльца она вынула из бардачка в тот же день. Перед тем как проститься с ним и скрыться за высокой калиткой. Расстаться с Иешуа она была не в состоянии, ей необходима эта ночь. И проснуться рядом, непременно. От его поцелуев она то теряла сознание, то обретала вновь, но уже другое, измененное.

На какое-то время Иешуа снова превратился в дизайнера, но шопинг прост — они вошли в отдельную комнату, мечту каждой американки — “walk-in-closet” — Иешуа выхватывал с полок какие-то тряпки, ему доставляло удовольствие надевать и срывать их с нее, черт его знает, что творилось в этой комнате-шкафу, пока, наконец, они не уединились в супружеской спальне миллионера Владимира Зейсовича. Кровать пригодилась только затем, чтобы уснуть, крепко обнявшись под утро.

Наташа вскочила первой, хотя никто их не тревожил, в доме тихо. Прошла по этажам — в кухне нашелся живой человек, повар, — отрапортовал, что дети на прогулке, с шофером и няней, обед готов, стал оглашать меню.

Натренированным тоном Наташа остановила его и отпустила восвояси. До завтра.

Красавец-атлет спал беспробудным сном, она прилегла рядом, вслушиваясь в ровное дыхание первого мужчины в ее жизни, заставившего позабыть обо всем.

Они проснулись, Наташа приказала Иешуа одеться, он так бы и нежничал в постели до следующего утра, — любовники спустились вниз.

— Я давным-давно не чувствовала голод, сейчас готова съесть быка! Что тут у нас? — ринулась открывать крышки кастрюль и сковородок.

— С меня достаточно кофе, крепкий кофе по утрам, ничего больше.

— Это утро, по-твоему? Четыре часа дня! Ты прав, поднимайся, я принесу завтрак наверх. Дети с няней вернутся в любую минуту. Поднимайся и сиди там тихо, не выходи, тебе и незачем — в ванной есть все необходимое. Жди меня, милый. Я скоро.

Она проводила его глазами, так и застыла, глядя нежно и растерянно. Вослед. Волна воспоминаний отхлынула, и она безо всякой причины захохотала, когда закрылась дверь спальни и шаги оборвались.

V

Иешуа незаменим. Обнимает — и чувствуешь себя щепочкой на груди великана, Наташа тянется к нему всем своим естеством, душой и телом, они неразделимы! Они — единое целое.

Детей учит плаванию как заправский тренер, занимаются два раза в день. Наташа избавлялась от челяди по максимуму. Кого-то отправила в отпуск, других рассчитала, с кухней и уборкой она справится. Няням объяснила, что будет звонить по необходимости, благо две работают, одна занята — другая свободна.

— Так, Яшенька? Я правильно делаю?

— Тебе видней.

— Сейчас? Сейчас у меня в тумане все — и ты, и что будет дальше. Туман не рассеивается, а мне нипочем.

— Туман. А я думал, у тебя легкость в голове.

— Ну да. Я будто пьяна. С утра до вечера — представляю, как мы с тобой одни останемся. И ты будешь со мной. Постоянно боюсь, что пойдут разговоры, а разогнать не могу, привыкла. Как мне от всех избавиться?

— А зачем? Пусть идет, как идет. Поверь, тут столько народу в доме крутится, друг друга в лицо не узнают, помнят обязанности и молчат. Просто. Им и дела нет.

По утрам Наташа поднимала Ирочку и Марка, короткая гимнастическая разминка с Иешуа, десять минут в бассейне — и дети докрасна растирались жесткой махрой полотенец, одевались и бежали наперегонки завтракать.

Хорошо, Иешуа — тренер, который часто бывает в доме. За две недели быт практически устоялся. Когда репетиторы делали уроки с детьми — Наташа с тренером тут же исчезали, оба. Куда — а чья печаль? Могли и дома оставаться

Иешуа она называла Яшей, ей понятней — а в теле бурлило и клекотало, вулкан страстей. Нет, сгусток энергии. То ли светлые чувства нерастраченные, то ли дурная кровь.

Вызывала няню, если они с Иешуа отлучались надолго, и, как ей казалось, организовала быт наилучшим образом. Готовила самостоятельно — ну, разве что шофера отправляла за покупками, в дом он и не входил. Ждал в машине, детей возил в школу и обратно. Нет, отказаться от лишних людей в доме не светит. Наташа напряженно соображала, как быть — ведь Володя приедет, пойдут слухи! И нашепчет каждый свое.

— Решай сама. Я могу здесь не появляться, могу приходить тайно, но мы будем видеться. Если хочешь — так же часто, как раньше. Встречаться, по улицам гулять, кататься на твоем «Мерседесе».

— Ой, а я такую машину видела! Спортивный Bugatti-Veyron, последний писк! Битый час рассматривала, она как кузнечик экзотический, навороченная. Черная, с красными крыльями.

— Ну и что? — Он только хмыкнул.

— Хочу тебе подари-ить, — кокетливо протянула она.

— Такое ощущение, будто ты испугана, что я без подарков сбегу. Переодела меня, переобула, рубашки как у миллионера. А ты знаешь, к хорошей жизни привыкают быстро.

— Да ты и без пятитысячных костюмов хорош. Это я не тебя, я себя радую. Ты не представляешь, как я счастлива! А потом, ты такой… сексуальный в этих смешных костюмах. На тебе черные туфли «Армани» — у меня кровь к вискам приливает. Но при чем тут туфли. Ты нагишом красив! Яша, ты и не знаешь, как ты красив! Бог от земли. Черный бог черной земли. — Она посмотрела растерянно, что-то вспоминала. — И вот еще что. Машину я беру на себя, но все равно. Возьми эту карточку — Она вытянула первую попавшуюся из колоды кредитных в комоде… ну, не первую попавшуюся, а ту, что реже всего трогала, держала для «особенных покупок». Володя ей никаких инструкций по карточкам, надо сказать, не сообщал. Тратила она до сей поры умеренно, а центы пересчитывать Владимир Зейсович считал последним делом. Это к разорению ведет. По его мнению.

Иешуа молча взял карточку и поцеловал Наташину руку. Что-то в нем на миг мелькнуло рабское, затравленное. Но руку целовал так же, как и в тот, первый раз. Коротко и с достоиством.

— Наташа, спасибо. — Он помолчал и добавил, неожиданное: — Ты меня так любишь, ты так добра! Я никогда не видел женщин, подобных тебе хоть в чем-то. Спасибо. — Слезы мерцали в глубине его удлиненных глаз, слегка восточный разрез, откуда? Необычно, Наташа любовалась. Она каждой черточкой его любовалась, подолгу молча рассматривала. Инопланетянин. Мой американский опыт. Моя жизнь, мой настоящий мужчина, мой единственный.

Сейчас ее американский опыт стремительно направился к черной лестнице, пробормотав по пути, что спешит, ему срочно нужно уйти.

Вернулся он только к ночи следующего дня. Появился неслышно, дети уже давно спят. Тишина. Когда он возник в дверном проеме спальни, Наташа вздрогнула.

Она бросилась к нему, обняла — но он мягким жестом ее отстранил. Из сумки, висевшей на спине, вытащил небольшой бумажный пакет, положил на столик у кровати.

— Наташа, это подарок тебе. Разверни сама.

Она почему-то сразу поняла, со странным предчувствием беды осторожно высвободила черный, зловеще блеснувший под лампой пистолет. И отбросила его на пол, как будто коснулась змеи, готовой ужалить. Миг — и реальность вернулась. Кто он, ее возлюбленный?

Муж, пропитанный криминальными связями, сколько времени мучилась — и любовника нашла, способного на все. Ей мгновенно захотелось вернуться в привычный быт, наполненный тоской и скукой, безопасный и уютный мир. Впервые ей стало стыдно, стыдно и больно — выгнала бы всех, начиная с милого друга Яши, и носилась бы по своему дому припеваючи. Плавала бы с детьми, кормила их супчиками и рыбой по особому рецепту, сама возила бы в школу, уроки бы проверяла, ведь мама Анастасия ей помогала! И мужчин — при ее-то красоте! — в доме отродясь не было. А я-то! — Впервые она подумала о себе с отвращением. Это я — змея подколодная, я — шлюха и не достойна жизни. Грешна, прости меня, Господь, да ведь не простишь.

— Зачем? Зачем ты это принес сюда? — Голос Наташи дрожал, впервые она смотрела на Иешуа с ужасом.

Он сел с ней рядом, обнял.

— Я и дня не могу без тебя прожить, Наташа, — повторял, целуя ее шею, плечи, — и она постепенно размякла, тело ее наполнила знакомая нега, от бедер по всему телу разливалось тепло, колкая дрожь в ступнях. Они снова вместе, это главное.

Через два часа беспрерывных ласк, клятв в вечной любви и взаимных восторгов она снова увидела пистолет, казавшийся ей таким зловещим, — и небрежно произнесла:

— Яшенька, милый, а ты знаешь, на что тут нажимать? И патроны есть?

— Конечно, есть. Ты меня удивила вначале. Я старался, выбирал такой, чтобы понравился, — это английский пистолет последней модели, легок и удобен в обращении. У женщины должно быть оружие. В Америке у всех есть оружие, это нормально.

— Но это же нелегально! Должно быть право на хранение оружия в доме, я читала правила.

— Правило одно: чужой человек вломился — убей злоумышленника! Дурочка ты моя. В дом могут ворваться воры, грабители, на тебя могут напасть, я не хочу постоянно волноваться. Поверь, в этой стране у всех есть оружие. Одевайся. Поедем куда-нибудь в уединенное место, найдем заброшенный пустырь. Ты умеешь стрелять? Ничего, я тебя научу.

Они стреляли всю ночь напролет. В нескольких километрах от Бронкса нашли тупичок, с Яшей и там не страшно. И в два тира заехали. Иешуа везде принимали как своего. Под утро Наташа смеялась без передышки. Затейник у нее Яша! С ним не соскучишься.

Спрятали пистолет в гардеробной — запихали в сумку, пристроили между Наташиными нарядами. Место запомнила? Хорошо, и лучше не перекладывай, ты одна должна знать, где он лежит. И я. В случае чего — ты под моей защитой, усвоила?

Наташа усвоила. И стрелять научилась, и прислугу за нос водить, и с детьми видеться, и — ах да, Иешуа, тренер по плаванию, иногда занят, а когда свободен, то постоянно в бассейне, учит Марка замысловатым прыжкам, помогает Ирочке правильно распределить силы при плавании брассом — ничего сложного, девочка. Правильное дыхание, и смелее вперед!

На Ирочке специальные очки, шапочка, загляденье. Дочь успела привязаться к Иешуа, постоянно спрашивала совета, за завтраком тоже. А Марк, как он восторженно смотрит на огромного учителя-атлета! Советы — как лучше питаться, чтобы в школе жирным не дразнили, — ему очень важны.

— Ты живот подтягивай, а спину ровно держи. Смотри на приятелей как победитель, понял? Серьезно смотри. Серьезным мужчинам верят.

Худо-бедно время шло — но беззаботная радость Наташу не покидала. Дети уже на каникулах, Наташа отправила их в Коннектикут, там в детском летнем лагере оздоравливаются вместе с нянями, полтора месяца. Лагерь с хорошими рекомендациями они с Иешуа нашли, Володя не возражал. Наташа убедила его, что, если выдастся свободное время, они смогут куда-нибудь уехать вместе, лето ведь. А она так редко видит мужа!

И нельзя сказать, что разлюбила вовсе. Она была не одна, муж — опора и благополучие, это ведь совсем другая любовь — к человеку, с которым привычно и спокойно. Так она теперь думала. Ее перестала раздражать его неуклюжесть, стремление уйти от разговора с ней в разговоры с партнерами. Да и о чем им разговаривать? Наташа полна мыслями об Иешуа. Когда-то страдала, что муж ее оставил одну. Теперь ей все равно. И модные женщины из его компании безразличны. Как и компания в целом. В рестораны они по-прежнему ходили, но теперь смотрели на Наташу иначе. На нее «посматривали». Она часто замечала заинтересованные взгляды, а одна из жен ей подмигнула.

Владимир Фридельман приезжал в Нью-Йорк все реже. Плотно обосновался в Москве, чем он занят — Наташе и дела нет. Она не волновалась. У нее вдохновение, она творит свою жизнь. Вначале металась — а вдруг Володя узнает? И как может она двух мужчин совмещать, да еще в одном доме, несусветная глупость.

А кто решил, что глупость? Зачем ей по закоулкам шляться, грязные гостиничные матрацы испытывать? Ее оставили одну. Бросили. А она не одна. Сама все устроила, и греха на ней нет. Не может живая женщина в расцвете лет постоянно в окно смотреть или по магазинам шляться.

У нее целых два мужа. Один содержит ее, другого — она. По справедливости. Иешуа ей нужен, она волнуется, когда его подолгу нет. А вдруг уведет кто? Атлет, красавец. Взглядом мрачен порой, но Наташа раньше с чернокожими не общалась — возможно, это нормально.

VI

Взгляд Иешуа действительно темен в последнее время. Владимир Зейсович вернулся, хозяин. Ему, Иешуа, туда и ходу нет. Наташа не задумывается, чтó он делает, чем занят. Она вообще не задумывается. Устроила наилучшим образом, как-то поговорить пытался — отмахнулась: пусть идет как идет. Занята, о будущем подумать некогда. Подожди, любимый, — только и сказала; по ее мнению, его по свистку можно пускать и прогонять, у Наташи все просто — мы ведь так любим друг друга!

А он первый из трех, уверенно себя чувствующих в одном доме людей, потерял покой. Толстяк Джордан с насмешкой на него глядит — так сильна любовь, что мальчиком вокруг русской красавицы бегаешь? А узнает она про все твои делишки, что тогда запоет? Джордану серьезное дело предложили, пора за работу, бро. Партия товара перевозки ждет, беру тебя в долю. Деньги пополам, ах да, тебя теперь деньги не интересуют, понятно. Но ты подумай, если что — знаешь, как меня найти. Возьми вот на пробу, чистый продукт. И никакого риска.

Насчет риска Иешуа Б. Харон в курсе, попадешься — не отвертишься. Опять на дно, паспорта и маски менять, скрываться. Сегодня здесь, завтра там. Снова за старое. Иешуа, может, впервые себя человеком почувствовал. Они с Наташей — нормальная семья, третий лишний. Третий — Владимир Зейсович, птица залетная, а не муж. Справки он о нем навел, человек серьезный. Тем более тратить его деньги приятно.

За это время Иешуа в хороший дом переехал, район тихий, безлюдно вокруг. Платил наличными, кредитная история у него такая, что с официальными компаниями лучше не связываться. Друзья помогли. И мебелишку прикупил кое-какую, обустроился. На черный день. Никогда не надо забывать, что все может перемениться.

Быть частью чужой семьи порядком поднадоело. Деньги для Иешуа — вода, сколько ни пьешь, а снова захочется пить. Новую машину Наташа ему присмотрела, договаривается. Иешуа невозмутим, его дело — принимать подарки с достоинством.

Но достоинство он напоказ демонстрирует, неспокойно ему. Свою дозу покоя Иешуа принял, нет, не из джордановского пакетика, пакетик спрятал, пригодится когда-нибудь. Наташина преданность на какое-то время сделала его другим — податливым и мягким, расслабился. Никогда раньше такого с ним не было. Впрочем, об этом он часто думал. С нарастающим беспокойством.

А Наташа спала спокойно. И с Володей, и с Иешуа ей очень хорошо. Третий не лишний. Ей снова повезло. Она выходила на ежедневную прогулку по утрам, шла через деревянный, выкрашенный голубой краской мостик, смешной тут залив Шипсэндбейд — или это канал? Никогда не задумывалась, что отделяет дома солидных людей от бруклинской суеты. Манхэттен-Бич — заповедник, здесь ценят покой и размеренность. В одну сторону пойдешь — узенькая речка, в другую — бескрайний океан. Владимир Зейсович спит еще, его любимые оладьи она приготовила, кофе на подогреве. Проснется — а в доме тишина и благолепие, он это ценит. Сегодня, он заранее предупредил, они идут в ресторан «Татьяна», это на самом берегу океана, по дощатому настилу идешь, и яркая электрическая надпись на красном фоне, столики и снаружи и внутри, сердцевина Брайтон-Бич, там большая встреча. Гудеть будут долго, но расфуфыренные женщины ее больше не раздражают. Встречи с друзьями мужа теперь представлялись ей весьма приятными. Ее улыбка сражает наповал, оденется она как положено. Чтобы не выделяться. И пусть Володя будет ею доволен, в конце концов — благодаря ему она так беззаботна, отказа нет ни в чем. Наташа выпьет шампанского, немного совсем, и будет мечтать о том сладком моменте, когда Володя уедет и в доме воцарится Иешуа, ее бог и царь. Глаза сияли от блаженства, она улыбалась неназойливо приветливому солнцу, не пряча лица: загар украшает.

Владимир Зейсович изучал русскую газету, когда она вернулась. Биржевые волны его встревожили, акции важных для него компаний скачут вверх и вниз, непредсказуемо. Он оглядывался, в поисках мобильника, нужно отдать приказание «срочно продавать!». Хлопнула входная дверь, Володя рассеянно взглянул на жену — завтрак превосходный, спасибо! Ты готовишь лучше повара, кстати, почему его нет?

— Взял расчет, у него что-то переменилось. Но я ведь прекрасно справляюсь?

Телефон ощутился в кармане халата, но перед тем, как нажать нужную кнопку, Владимир вгляделся в лицо жены, впервые внимательно вгляделся за долгое время.

— Тут многое переменилось. Не понимаю пока. И ты другая, женственная необыкновенно! Ты всегда женственна, но происходит что-то еще, я пока не могу понять. Не могу понять. Странно. — Он машинально отдавал приказания по мобильнику, а вторым планом в сознании шло: в моем доме большие перемены. Очень большие. Соображал он быстро, заниматься несколькими вещами одновременно — дело привычное. Что-то не так, и в постели Наташа совсем не та; услужлива и безотказна по-прежнему, но будто не с ним, отстраненна. Впрочем, черт разберет этих женщин, они теперь действительно редко видятся. Ему стало не по себе. Он совсем не знает, как она живет, что делает. Подруг у нее нет, детей отослала куда подальше. И занятия никакого нет, равнодушна к любому предложению.

Домашняя курица, что с нее взять? Владимир бы ума лишился от такого однообразия. А может, она и правда давно не в себе? Надо бы отпуск взять, Наташа права. Нет у него таланта семью радовать, только и может, что обеспечить. На миг Владимиру, уверенному и успешному, решающему деловые задачки без труда, стало стыдно. Стало не по себе.

— Наташенька, у меня под левой лопаткой заныло, мне бы лечь.

Она засуетилась, захлопотала — Володенька, врача? Да нет, я полежу немного. Пойдем, я в спальню тебе подняться помогу, массаж сделаю, у меня масло специальное, потом уснешь на полчаса, будешь как огурчик! Устал ты, любимый.

Через полчаса Володя очнулся, успокоила его Наташа, как заправский специалист. И где она таким движениям научилась? Действительно, свеж и бодр. И в голове полнейшая ясность.

— Наташенька, а где зеленая карточка, она среди банковских лежала, я что-то не видел ее давно. Забыл тебя предупредить. Ее трогать нельзя, ты с нее ничего не снимала?

— Да я и не помню. Я внимания не придаю, мне что зеленая, что синяя… ты ничего не говорил. Это ведь наши деньги?

— Не совсем наши. И не совсем мои. Наш общий с друзьями счет, я как главный хранитель, на мне все средства. Эта карточка — особая.

— Ну что ты волнуешься понапрасну, лежит, как всегда, где положено. Я посмотрю, не вставай. У меня карточки сложены, но я тремя пользуюсь, этой в сумке нет, точно помню.

Она точно помнила, что именно эту, зеленую, она вручила Иешуа. На траты. Чтоб ему не обидно было. Ну, чтобы не чувствовал себя неполноценным и зависимым. Откуда ей знать, что общак?

VII

В знаменитом ресторане «Татьяна» на БрайтонБич — шум и зычные голоса, хозяева жизни гуляют, официанты сбиваются с ног, снуют с огромными подносами туда-сюда, возникают из ниоткуда, стоит только взглядом повести — услужливы, любой каприз! «Фуагра у нас сегодня отменная, добавить? Там посредине стола — приметили уже? — фирменные перепелочки с чечевицей, сейчас подложу вам, отведайте, приборчики заменить? А вино какое предпочитаете, бокальчик пора освежить, а-а, вам водочки? У нас восемь наименований, the best in town, какую предпочитаете?»

Гостя из виду не теряют, внимательны — и черно-белая спецодежда блестит, и салфетка через согнутый локоть перекинута, и спина изогнута особым образом — по направлению к гостю, от бедра. Царский прием, потраченных денег никому не жаль. Сервис по высшему разряду! Почтение и почитание, популярное место. И тосты за здоровье каждого из присутствующих, никто не забыт.

«За успех нашего общего дела! Ура!» — заорал что есть мочи упитанный блондин, рубашка в разводах, сияющие ультрафиалетом павлины по белому полю, и супруга рядом, глаза синим подведены, обширные телеса красной с переливами тканью обтянуты, губы алым полыхают (помада подобрана к платью, строго под цвет), добавим смоль волос, разбросанных по плечам, Кармен! Как верная подруга, она тут же подхватила, мужу в тон: «Ура!!» И все разом грянули, громыхнуло, будто война. И присутствующие вот-вот в атаку ринутся, только подкрепятся немного — и в бой.

А за стеклянной стеной, для удобства посетителей, обзор широк — неспешные ласковые волны Атлантики, мир за окном и покой. Семейные стайки гуляющих, воркующие парочки ищут уединения, лица Наташа не различала.

На эстраде — маленький оркестрик (скрипка, ударные, контрабас, электропианино — стандартный набор для хорошо посещаемого русского ресторана), надрывается кудрявый брюнет с артистической фамилией Альпийский, пиджак искрится люрексом, впечатление, что микрофон ему только мешает, хотя он ухватился за кронштейн, как за спасательное приспособление — для устойчивости, наверное.

А где еще, как детям, можно веселиться —

Как не на Брайтоне, столице кабаков?

Сюда под утро даже можно завалиться

И танцевать аж до потери каблуков!

Наташа обворожительна, она счастлива и спокойна, как давно они никуда не ходили вместе! Так бы и жили нормальной семьей, никакой Иешуа бы не встретился. У нее Бегемотик ласковый, вот как сегодня — и целует ее, и танцуют безостановочно. Весь вечер. Но взгляды она на себе ловила странные. И показалось, что партнеры с женами перешептываются, не отрывая глаз от раззадоренной пары. Выпила она больше, чем обычно, хотела отстраниться от любопытных, но нехорошие предчувствия одолевали, неведомо с чего.

Пока она прихорашивалась в туалете, ей стало нехорошо. «Вы сладкий яд, вы горький мед, вы божество, вы сущий дьявол, я вас ищу, от вас бегу, я не люблю вас и люблю…» — неслось сверху, из банкетного зала. Она ощутила тошноту, рвота подступила к горлу, еле успела склониться над унитазом. Прихорашиваться пришлось заново.

Когда вернулась, слегка пошатываясь, — взгляды резкие и насмешливые, кусачие, как москиты в летнее время. Да, время летнее. Что ж ее так крутит, и спазмы рвотные подступают снова, усилием воли остановила. «У вас небесные черты, о нет, уродливая маска, вы черно-белы, нет, цветны, вы так грубы, в вас столько ласки!..» — не унимался певец, наяривала ошалелая скрипка, и поддакивал на контрабасе тощий долговязый парень, отрешенно, с ленцой перебирающий струны.

— Володя, нам пора. Я отравилась, по-моему. Пойдем, — потащила она его к выходу, он и не попрощался толком; пока ее не было, беседовали оживленно. О ней? Да что ж ей так муторно? И мутно так, что каждый чужой взгляд воспринимается как оскорбление или насмешка.

В машине Володя мрачнее тучи, Наташа держалась рукой за живот и просила прощения за сорванный вечер. Володя молчал. Дорога домой недлинная, но показалась бесконечной, он так и не проронил ни слова.

А подъехали — мотор заглушил, обошел машину спереди, но не руку ей подал, а выволок из машины, как нашкодившего щенка.

— Ну я же не виновата, не виновата, что отравилась. — Спазмы душили ее, ей в туалет нужно, срочно. — Володя, пусти-и!

Но он тащил ее за собой, втолкнул в дом и ударил наотмашь, немедля.

— Захлебнись блевотиной своей! Блядища и проститутка, сука! Я тебя из грязи взял, в грязи ты только и жить можешь! Любовничек твой сладкий, свечку тебе в рот поганую, — уголовник и тюрьма по нему плачет. Смрадного негра-стриптизера в дом привела, гадина! Мало того, что рога мне наставлял с комфортом, мне все-е рассказали! — так еще и половину общака нашего на ветер! Меня же теперь убьют, попросту за ноги к столбу подвесят!

Рыдающую Наташу душили рвотные приступы, она захлебывалась слезами и кровью — Бегемотик Володенька разбил ей губу, пинал ногами в живот, она лежала на полу без движения, разве что ухватить его за брючные штанины пыталась, но Владимир Зейсович отпихивал ее руки, он разъярен.

— Володя, я тебе все объясню, тебя никогда дома нет, я…

— А теперь у тебя и дома не будет, тварь, крыса, предательница! За все хорошее, что я для тебя сделал!

— Я любила тебя честно и преданно!

— И его любила честно и преданно. Чикен мой, блять, да ты ж на передок слаба! Курица! Я знал это, всегда знал, но такое!.. Мать двоих детей! С ублюдком в моей постели! С мелким воришкой уличным, да ты хоть знаешь что-то о нем?

— У него, — Наташа заикалась, повернуть голову уже не могла, в горле хлюпало, — детство тяжелое, он без родителей рос, как и я…

— Мамочку нашел, в моем доме! На мои деньги! На средства моих товарищей, тварь ты подзаборная. Развод с тобой мне ничего не будет стоить, ты же дурочка. И денег тебе не дам, и детей заберу. Верну туда, где нашел, поняла? Я ведь тебя любил! Я счастлив был! Я тобой, паскудой, гордился, фотографию всем показывал, жена Наташа и детки, Марк и Ирочка! Забудь! Даже как звали их, забудь, какая ты мать, ты кукушка!

— Ты определись, кукушка я или курица. — Ей хотелось кричать, но голоса не было, лишь сдавленный сип, а Владимир Зейсович продолжал бушевать, втаптывая супругу в пол, как виноград месил в бочке. Мял.

— Птица без адреса и фамилии. Пригрел на груди змею! Двух пригрел, два приемыша у меня. Наташа и — как его звать-то, хахаля твоего черномазого?

— Иешуа Бенджамин Харон. — Голос за спиной Владимира Зейсовича раздался одновременно с выстрелом. В затылок, вполне профессионально. Черный пистолет, хорошо знакомый Наташе, блеснул между Яшиных пальцев, — это последнее, что Наташа запомнила. И кровавое месиво мужниных мозгов, брызгами летевших по ступенькам, она ведь заползлатаки на лестницу — под градом сыплющихся на нее ударов и отборного мата. В недрах Владимира Зейсовича забулькало, голос оборвался. В тот же миг она упала, потеряв сознание от ужаса, боли и не прекращающихся спазмов в желудке.

Первым делом Иешуа поднял ее, отнес в ванную, осторожно раздел, окатил ледяным душем, она от холода пришла в себя. Зуб на зуб не попадал. Как пробку вышибли, вырвался наружу фонтан блевотины, мутить ее перестало. Зато завыла отчаянно, истошно: «Уби-и-или, уби-и-или! Ох, горе какое, уби-или!» Сидела голая в холодной ванне, раскачивалась из стороны в сторону и вопила от тоски. И оттого, что ничего уже нельзя исправить. Никогда. Теперь ни жизни тебе не будет, ни смерти, — будто чей-то голос ей говорит. Чтобы заново не грохнуться в обморок, она завела шарманку громче прежнего:

— Да что ж ты наделал, ирод окаянный, и откуда ты взялся на мою голову!

Иешуа не слушал. Он поставил Наташу на пол, в полотенце завернул, нежно приблизил ее к себе и застыл. Не шевелясь. Целовал мокрые волосы, нос, плечи, царапины и кровоподтеки, слизывал свежую кровь. Целовал долго и сосредоточенно, ощущая, как она успокаивается в его объятиях, утихает. И потом на полу не близость телесная, а священнодействие, как только он один умеет. Волны блаженства вновь катились по Наташиному телу, она и всхлипывать перестала, не то что выть.

— Наташа, я тебе укол сделаю, дай мне руку, поработай кулачком и ни о чем не думай. Случилось то, что должно было случиться. Я разберусь со всем этим… я ведь правильно сделал, ты согласна со мной? Я обещал тебя защищать, помнишь? Этот мешок жира и дерьма над тобой издевался. Он тебя убивал. Он собирался помешать нашей любви. — Иешуа говорил с ней и ловко вводил в вену тот самый состав — чистый продукт! — что Джордан всучил ему на пробу. На несколько дней хватит. Он понес ее в спальню, уложил на кровати, поцеловал на прощание, но любимая равнодушно смотрела перед собой. Взгляд понемногу соловел, бледность не исчезала.

— Сейчас ты уснешь, Натали, уснешь спокойно. Тебе не о чем волноваться, я позабочусь о каждой мелочи. Устрою наилучшим образом. Спи, любимая. Завтра я тебя разбужу, будет новый день.

VIII

Не так редко он проникал сюда, когда хозяин в доме. Подсматривал, но был невидимкой. Мягко ступая, подслушивал под дверью, за которой его любимая спала с законным. Ничего, кроме ровного сопения спящего мужа, Наташа спала тихо. Никаких звуков, наводящих на мысли о супружеском рае, ни разу. В этот день он почувствовал беспокойство, тревога росла. Не ревность и обида, а именно тревога. Ему показалось, что-то страшное может произойти. Он пришел на защиту. Защиту самого себя, прежде всего.

Черный ход в дом ему известен. Он давно научился быть невидимым.

Но в этот раз шум и крики, Иешуа прислушался. И понял: настал его звездный час. Метнулся за пистолетом, на второй этаж пришлось лезть по карнизу, иначе сладкую парочку внизу не миновать, они у самой лестницы. Глухие удары и Наташины стоны заставили Иешуа двигаться молниеносно. Звериная ловкость движений ему всегда помогала, он выпрыгнул в окно уже с пистолетом в руках. Дальше — пустяк. Он просочился в дом с парадного входа и в нужный момент возник за спиной ненавистного хозяина дома. Один выстрел, всего один выстрел. И с ненавистным супругом покончено.

Через какое-то время они поженятся, Иешуа станет управлять огромным деньгами. Можно будет забыть о рейсах с «товаром», о метаморфозах и перевоплощениях. О масках и новых адресах. Он станет обычным бюргером, скучным и всем довольным. Будет читать газету по утрам, помешивая серебряной ложечкой сахар в наперсточной чашке. Наверху спит женшина, с ее и Божьей помощью он больше ни в чем не будет нуждаться. Никогда. Иешуа даже перекрестился.

Он спустился вниз, пятно на лестнице, на полу, стало темно-бурым. Хозяин дома грохнулся на ступеньки плашмя, лицом вниз, Иешуа попробовал его сдвинуть — понял, что нужна помощь. Джордан ответил по телефону так, словно ждал звонка именно сейчас, звонка от Иешуа, приглашавшего на милый пикничок по очистке территории от малейших признаков присутствия хозяина дома. Вернее, от его тела.

В ожидании помощи принялся счищать кусками бумажных полотенец засыхающие пятна. Намочил полотенце, всерьез выдраил пол. Ничего, он из всех передряг выпутывался, и тут решение найдет. Другого выхода не было. Он поступил правильно.

Толстый Джордан беспечен на вид, появился с коронной усмешкой полного безразличия, но от увиденного остолбенел.

— Бро, мы так не договаривались, тут мокрое дело, я…

— Успокойся. Все объясню, вознагражу и не обижу. Впервые, что ли?

— С русской мафией мы пока не связывались. Ты вообще в курсе, кто этот тип? — Джордан метался по холлу, жестикулируя. — Важная птица, за ним серьезные люди. Из-под земли достанут.

— А из-под воды не вытащат. Действуем быстро и четко, не дергайся.

Он нашел огромную белую скатерть в кухонном шкафу, расстелил на полу.

— Вот, будет ему саван. И тащить удобней, ты упаковывай пока, машина стоит перед воротами, в гараж не поставили. Оберни, оберни плотней, я пока в гараж сбегаю, тут веревки нужны и мешок, потом объясню. Действуй.

В кармане усопшего он нашел ключи от черного лимузина, порядок.

— Я мигом, жди. Ну, что ты рот раззявил, действуй!

Тело они обвязывали веревкой, переругиваясь, вдруг Иешуа стукнул себя по лбу — забыл, сбегал в гараж, притащил еще один мешок, топор, клещи, запасную веревку, уложили груз в багажник, туда же загрузили увесистые камни из сада — я тебе позже объясню зачем, но Джордан понял, не маленький. Главное — поскорей отправиться в путь, пока любопытные не проснулись от шума, да тут никому и дела нет. За плотно запертыми дверями живут. Нос друг от друга воротят. Русские. И этот обрубок еще обзывал его черномазым! Язык Иешуа понимал; ярость, охватившая его, пока он слушал и наблюдал, не оставила ему выбора. Да и сейчас держала на ногах, такая работа никому не нравится. Потом все это кончится, кончится. И будто и не случилось ничего. А что случилось? Ничего не случилось. В нем снова ощеривал зубы загнанный волк, коротко брошенный взгляд перепугал даже Джордана.

Он вел машину через мост Вераззано, к СтатенАйленд, стремясь уехать как можно дальше от Манхэттен-Бич. Место, где можно избавиться от тела, от машины и пистолета. Диковатое местечко на Миддленд-Бич он давно наметил. Комар носа не подточит. Остальное — потом. Разберемся. Но местечко Джордану не понравилось, по его мнению, Ред-Хук гораздо надежнее.

Три часа метаний и тяжелого физического труда — суматоха, они с Джорданом постоянно цапались — у меня совсе другие планы на эту ночь, мы о таком не договаривались, твоя жизнь — твои проблемы, что теперь будет? Дружок ныл, как девица с театральных курсов. Ничего удивительного, нервы. Но приказы Иешуа исполнял в точности, старался.

Тело они с Джорданом предали воде. Мешок с камнями плотно примотан к ногам, океан проглотил новую жертву, коротко поперхнувшись, но круги разошлись быстро, водная гладь спокойна и безмятежна на вид. Огни огромного города вдали, тут везде огни огромного города.

Все наспех — и машину жгли, номера предварительно открутив, Иешуа разрубил их в мелкие ошметки, и от пистолета избавились, бульк! — и круги разошлись, гладкая поверхность.

Тяжелая выдалась ночь. Во время суматошных действий по зачистке следов преступления — мощный адреналиновый всплеск, у обоих. Очень хотелось безнаказанности. Не забыть ничего, не ошибиться. Километров пять молча шли по ночной дороге, потом разъехались по разным адресам.

Отсыпаться.

— И не звони мне, бро, забудь эти три часа. Навсегда забудь. Тебе приснилось.

Джордан угрюмо кивнул на прощание. Он устал.

Через пять часов Иешуа очнулся в собственной постели, голова тяжелая, будто били. В первый момент он удивился. Что-то случилось? Произошедшее в Наташином доме память упорно выпихивала, но то, как он крадучись вполз в жилище супругов, — вспомнил. Как чуть позже они вернулись, как вспыхнул скандал. Отвратительный скандал. И гулкая точка выстрела.

Выстрел прозвучал отчетливо и разбудил его окончательно. Темная ночь, тихие волны, горящая машина.

Наташа.

Вчера поехать к ней не было сил. Он стал бояться ее большого дома и неожиданно ощутил, что Наташу он тоже боится. Это его удивило до крайности. Да, по-старому не будет, выносить эту муку он уже не мог. Иешуа дал себе клятву изменить ситуацию и клятву выполнил. О том, что будет потом, — он не задумывался. Ему казалось, они будут счастливы. Наверное, у него шок. Он где-то об этом читал.

Его звериный инстинкт кричал неожиданное. Иешуа обязан позвонить в полицию. Пока не поздно. Иешуа не хочет сидеть в тюрьме, а тут можно и пожизненное схлопотать. Чушь. Он позвонил Наташе, но телефон молчал. Oh, my! Он сделал ей укол, она жива еще? Где-то там избитая, обдолбанная женщина, как бы ему хотелось никогда ее больше видеть! Такие мысли его самого удивили: вчера, до этого выстрела, ему хотелось только одного — прийти в дом хозяином. Но там ведь все чужое. Не его.

Он снова проник в дом на Манхэттен-Бич с черного хода, простая предосторожность. Лучше, чтобы его не видели здесь. — Наташа, Наташа! — но тишина и безмолвие в ответ. Он еще раз отметил, что следы крови отмыты превосходно. Никакого намека на происшедшее вчера, порядок и покой. И шум воды в ванной. Он поднялся наверх.

Она встретила его с улыбкой блаженства, впрочем, именно так она на него смотрела, когда им никто не мешал.

— Я проснулась с легкой головой, ты знаешь! Ничего не помнила, ни — че — го! А взглянула в зеркало — боже, какой ужас! Держала лед, меняла мази, у меня есть специальные, да чего у меня только нет, за лицом и телом я ухаживать умею. Примочки из бодяги почти все утро делала. Но какой результат, посмотри, я как новенькая! Правда, Яша? Теперь наносим макияж — и — сюрприз, сюрприз — мы вместе идем, куда? Потом скажу. По-отом! Ты будешь мной доволен! Жди внизу. Кофе в машине сделан, я тебя так ждала! Уверена, ты еще не завтракал.

Иешуа не завтракал. Иешуа обдумывал, как ее бросить. Всего полчаса назад. А теперь…

Она совершила чудо. В кухню вошла женщина, тщательно причесанная и накрашенная, следы побоев то ли исчезли, то ли замаскированы, но не видны! Как это может быть? Такого не бывает. Но рядом с ней Иешуа неожиданно успокоился. Он поверил, что ничего особенного не произошло. Ведь он именно этого и хотел! Жить здесь, быть с ней вдвоем, хозяином в доме. Да-да-да.

Наташа спустилась в гараж, вывела бежевый «Мерседес», как породистого коня из стойла.

— Ау! Садись скорей, мы опаздываем!

Она чуть не забыла, тараторила Наташа по дороге, ведь сегодня — срок доставки заказа, минуту терпения, ты все поймешь!

Огромный автосалон, Наташин бежевый «Мерседес» тут же пропускают, служители расступаются, менеджер выбегает навстречу на полусогнутых.

— Как мы рады видеть вас! Машина лоставлена, можете забирать!

И подвел необычную пару к спортивному Bugatti-Veyron, пурпурному с черными языками пламени по бокам.

— Это тот самый, помнишь, я говорила? Было нелегко его выписать, но я смогла. Ты доволен, дорогой?

Иешуа остолбенел. Машина, которой он мог любоваться, перелистывая журналы, — теперь его собственность! Он потянулся к своей прекрасной возлюбленной — да, она прекрасна! они снова вместе, это не мираж. Потянулся губами к щеке, Наташа его остановила: осторожней, я неприкосновенна, каждый миллиметр лица и тела обработан! — и расхохоталась счастливо и звонко.

— Машина великолепна, она так же великолепна, как и ты, любимая. Я потрясен!

Десять минут формальностей, Наташа выписала чек — и они покинули салон, каждый в отдельном экипаже.

Зазвонил мобильник, Иешуа поставил его на громкую связь, он пока не привык к управлению этим крокодилом, как он прозвал Наташин подарок, да и позабыл о давнем разговоре! А она помнила! Сделала это! И он, Иешуа, владелец крутейшего аппарата, настоящая гоночная машина!

— Потому, что она тебе очень идет. Это не машина, а твой портрет, любимый! Только не гони, я отстаю!!

— Ты хочешь сказать, что крокодил — это я? Хорошее сравнение.

— Не крокодил, а огненный дракон! И языки пламени сожрут любого, кто встанет на его пути.

«По — моему, она сошла с ума, — мрачно подумал Иешуа. — Или это действие наркотика?»

Между тем реакция Наташи вполне предсказуема. Молодая женщина перенесла сильнейший шок, как реагировать на происшедшее, не знает, она этого не ожидала! Сознание вытесняет то, что не в состоянии переварить, мозг буксует и переключается на более приятные вещи.

Макияж — конкретное действие. Покупка машины — тоже, действие, запланированное заранее! Жизнь идет своим чередом. Думать о муже, убитом алчным любовником, а дело обстоит именно так, Наташа попросту не готова. Нет у нее резервов для того, чтобы пережить ужас случившегося. Она даже понять не в состоянии, что именно случилось.

Чего теперь ждать от друзей Владимира, какой поступок Иешуа будет следующим? Углубишься — липкая и топкая, мгновенно всасывающая жертву грязь. Гораздо проще согласиться с тем, что Иешуа — жертва стечения обстоятельств, он был вынужден убить Владимира, желая ее защитить. Иешуа Б. Харон ее преданно любит, он готов на все ради нее. Они не расстанутся, никогда. Он ласковый и нежный зверь с тяжелой челюстью человека, склонного к насилию. Но этого Наташа не знает, ей нравится его челюсть. Она считает, что нижняя часть лица возлюбленного сообщает ему мужественность и благородство.

— Яшенька, покупку новой машины нужно отпраздновать. Обед в ресторане мы с тобой заслужили, поедем сейчас на 57-ю улицу, ну, соглашайся! Наше время пришло. Нет тяжести на душе, я свободна! Там чудное место, тебе понравится.

Ему сейчас ничего не понравится, беспокойство рвет душу в куски. Снял темные очки, всмотрелся в зеркало заднего вида, в себя всматривался, крокодил ему помогал, в салоне любая деталь — высший класс!

Но не радует.

Вернее, радует, но пусть бы как-то иначе сложилось. Вчера мешки с камнями, сегодня — спортивный крокодил. Она о муже и не спросила. Подозрительно.

Да, она и не думает о муже. Ей страшно этой темы коснуться. В душе иногда нету места для страданий. Для радости есть, а для боли — не осталось ни миллиметра, ни милиграмма. Один вопрос — и они оба вне закона. Еще немного пусть счастье продлится. Как в детстве играли с мамой Анастасией.

— Моя Наташа вырастет и станет принцессой, у нее будет свой дворец. Настоящий, с дверями и окнами. И принц, тоже настоящий. И все вокруг обзавидуются. Никого вокруг нет, но принц есть.

Трое негритят в зверинце оказались,

Одного схватил медведь, и вдвоем остались.

— Да, любимая, это хорошая идея. Поехали! — отозвался он и отключился.

Наташа заказала лобстер, фирменное блюдо заведения, на двоих. Креветки, крабы — он их обожает, она в курсе. Обслуживали их с усердием. Она вспоминала, как ее приняли здесь за проститутку когда-то.

В хорошем ресторане с настоящим американцем атлетического сложения она теперь чувствовала себя превосходно. Победила Америку. Свободна, любима и молода. А Яшенька и того моложе. Красавчик. Она умиленно его разглядывала, не надоедало.

Конец ознакомительного фрагмента.