Некрасивая фамилия

Светлана Стичева (2024)

1994 год. Студентка Полина идёт на обман, чтобы привлечь внимание парня своей мечты: она называется чужими именем и фамилией, поскольку с ранних лет страдает от неблагозвучности собственной. Всё началось в детстве, что прошло в закрытом городке среднеазиатской республики, имеющем страшную тайну: там постоянно умирали люди. Героине пришлось столкнуться и с жестокостью ровесников, и с непониманием взрослых, и с хроническим невезением. Полина уверена, что все её несчастья — только из-за фамилии. Она отчаянно решает переломить судьбу, но обстоятельства времени вносят свои коррективы. Получится ли у неё обрести любовь и счастье в стремительно меняющемся мире?

Глава 4

Глава 4. Криволинейная трапеция

А чего мне не хватает для счастья?

Я сидела на скамейке под шелковицей, или тутовником, как его у нас называли, и, нагнув толстую нижнюю ветку, объедала похожие на продолговатую ежевику травянисто-сладкие ягоды. Через месяц мне исполнялось шестнадцать, и я задумала поменять фамилию. Как сказала Катька, похваставшись новеньким паспортом, мне дадут заполнять специальную анкету, где будет графа, в неё можно вписать фамилию, которую желаешь видеть в дальнейшем во всех документах. Например, можно взять фамилию близкого родственника. Это вообще без проблем. Или изменить «по показаниям». Так сделал, по слухам, отец Миньки Рубинова, который не дописал окончание «ич», и графу «национальность» заполнил как «русский».

— Русский! — хохотала Катька. — С таким-то носом! Но это что. Сенька Шпигель вдруг стал у нас Зайцевым! Умора! Он сказал, что с прежней фамилией у него даже документы не приняли бы в московский физтех, куда он, гений точных наук, вознамерился поступать этим летом. И ему поменяли. А ещё Света Бочкина. Этой толстухе так шла фамилия! Вот бочка — она бочка и есть. Но потом принесла в школу паспорт и всем показала, что она теперь Звездина — по фамилии отчима. Мол, отца своего она даже не помнит, он утёк от них с мамой и братом, когда Светка ещё на горшке сидела. А отчим их вырастил и воспитал. Вот и ты можешь тоже. Никому не говори, просто заполнишь анкету и отнесёшь потом в паспортный стол. Скажи: я хочу взять фамилию матери. Почему? А чтобы продолжить наш знаменитый и древний род!

— Катька, ну что ты несёшь, — сказала я, — какой древний род? Ни дворян, ни князей, ни графьёв — никого в родне у нас не было.

Но теперь я сидела и, разглядывая выпачканные в тутовнике чёрно-синие пальцы, размышляла о том, что идея хорошая. Моему счастью, что, конечно, случится, как случилось с Лисовской, мешает моя фамилия. Устранив её, я устраню причину всех своих неудач. Перестану бояться шпаны на улицах. Хоть сейчас и гораздо реже, но нет-нет, да и натыкалась я на пацанов (тех, что знали), собиравшихся стайками повсеместно, и свистевших и матерившихся вслед. Перестану краснеть от подколок противных девчонок, что желали демонстрировать превосходство, оттачивая злые свои язычки на чужих внешности, одежде, фамилии. Перестану стыдиться, называя себя при мальчиках, и замечая, как в похабной усмешке кривятся их губы. Прекращу избегать интересных соревнований и конкурсов, что проводятся в городе регулярно, где и я могла бы бороться за приз или звание, если бы не надо было выходить за наградой после объявления твоей фамилии в микрофон. Унижение от смеха, тут же раздававшегося среди зрителей, перекрывало всю радость победы.

Так случилось, когда я, расставшись со сценой, решила заняться спортом. В Тушинске им занимались практически все. Потому что через дорогу от центрального парка сверкал тематическими витражами современный Дворец спорта. Рядом с ним — открытые теннисные корты, футбольное поле и огромный стадион с лучшей в республике секцией лёгкой атлетики. Новенький подогреваемый бассейн под открытым небом помимо различных плавательных секций (даже подводного плавания с аквалангом) приглашал к себе в утренние часы всех желающих для свободного посещения. Мы с Катькой, с которой я к этому времени крепко сдружилась, с декабря начали бегать по утрам до бассейна. Зимой в это время ещё темно, и плавать в горячей воде под звёздным небом — фантастические ощущения другой реальности! В бассейне фамилию надо было назвать только раз, оформляя абонемент и справку в медкабинете, а потом просто показывать на входе голубую корочку с фотографией. Это давало возможность, не стесняясь, порассматривать мальчиков у турникета, стрельнуть глазами и подхихикнуть в сторону симпатичного, одновременно пытаясь разгадать загадочный язык мальчуковой сигнальной системы. А потом обсуждать в раздевалке, уже надев купальники, но не торопясь выплывать на дорожки.

— Я тебе точно говорю: Мейер из третьей школы на тебя глаз положил! — подбадривала Катька, — Отто Мейер. Оттка-водка. Ну, ушастый такой. Ты когда мимо проходишь, он сразу дёргаться начинает. То сумку уронит. То ключи.

Я смотрела на ушастого Отто и мне не казалось, что он как-то особенно реагирует в мою сторону. Да и сердце моё было занято. Мимолётные взгляды ничего ведь не значили, если на стене моей комнаты по-прежнему красовался Орлов. Ну, не сам Орлов, а его предыдущее воплощение — лорд Байрон. Я продолжала вздыхать по недостижимому идеалу. С той самой осени мне удалось только пару раз его встретить, когда через страх и самоуговоры я забредала в запретный район моей бывшей школы. Оба раза он быстро шёл по аллее, не глядя по сторонам, и лицо его было румяным от ветра. Эта краска, которой недоставало чёрно-белой настенной гравюре, была мной добавлена после вручную, акварельным карандашом.

— Ну, а что? Живенько, — сказала мама, переведя внимательный взгляд с Байрона на меня. — Хотя красота — это не главное. Главное — чтобы человек был хороший!

Кроме бассейна, который спортом назвать было трудно, так, перемещение брассом в тёплой воде, я всерьёз увлеклась шахматами. Начала я играть ещё в третьем классе, когда в бывшую школу пришёл Валерий Иванович, тренер по шахматам из Дворца спорта. Тренеры часто приходили в классы, рассказывали про секции и записывали всех желающих. Такова была в том числе политика Комбината: подрастающее поколение должно с раннего возраста вовлекаться, участвовать в спортивной жизни города, чтобы у молодёжи формировались здоровые привычки и не оставалось времени на всякие глупости. Юных спортсменов обеспечивали формой и инвентарём, делая доступными занятия для каждого. В большинстве секций выдавали талоны на бесплатное питание: после школы ребёнок сразу шёл во Дворец спорта, обедал там в столовке и приступал к тренировкам по расписанию. Спортивные команды ездили на соревнования по всему Союзу, и многие добивались значимых результатов. Обычно все дети города проходили через несколько секций, начиная и бросая, пока не останавливались на чём-то персонально подходящем.

Кроме шахмат в начальной школе мне не подходило ничего, по причине болезненности и слабости ног, поэтому Валерий Иванович записал меня без лишних разговоров. Я не демонстрировала особых талантов, но была усидчива и логична, и я знаю, что он звонил и разговаривал о чём-то с папой, когда меня перевели в другую школу. Но тогда я отрезала прошлое вместе со всем, что к нему прилагалось, и шахматы были преданы забвению на несколько лет. Вспомнила я про них, прочитав про судьбу Александра Алёхина в потрясающей книге гроссмейстера Котова в серии «Жизнь замечательных людей». Эту серию папа собирал в домашней нашей библиотеке, и я как раз доросла до момента, когда она стала мне интересна.

Случается, что поддавшись сильному впечатлению, хочется удержать, а то и внедрить его в свою жизнь. Так и я внедрила внезапно обязательную шахматную разминку, начав два раза в неделю посещать душноватый зал в пристройке Дворца. Полагая, что шахматистам кислород нужен меньше, чем подвижным спортсменам, их сместили в пристройку с тайным дефектом вентиляции, возместив неудобство панорамными окнами с видом на парк. От этого в зале было светло и тихо, и я любила там находиться, даже просто смотреть, как играют другие. Валерий Иванович, наш бессменный шахматный часовой, меня вспомнил и ласково принял в команду. И всё шло хорошо до начала городских школьных соревнований. Их проводили каждую весну, и школы боролись за первенство самой спортивной, выдвигая своих учеников выступать в каждой секции, как страны выдвигают спортсменов на Олимпиаде. Так получилось, что из новой моей школы шахматисток кроме меня больше не было. А это значило, что, во-первых, я обязательно должна участвовать, чтобы принести школе очки в командном зачёте, во-вторых, я автоматически получу грамоту как лучшая шахматистка школы, а если смогу обыграть хотя бы двух соперниц — медаль! Ну, и довеском — почёт и уважение.

Во мне жило стремление к славе и почестям. После того, как провалилась моя певческая карьера, мне иногда доверяли выступать со сцены в школьной самодеятельности, когда надо было по очереди зачитывать фрагменты стихотворений. Там фамилии не объявляли, просто: «выступает коллектив школы номер пять». Моё меццо-сопрано чисто звучало и при декламации, к тому же я отличалась выразительностью и темпераментом — по крайней мере так говорили на отборе чтецов. И внутри меня всё сладко замирало, когда я видела восхищённые взгляды зрителей, направленные на меня, и слышала аплодисменты, неизменно сопровождавшие мои выступления. Руководительница самодеятельности, она же завуч школы Марина Леонидовна, хотела поручить мне целое стихотворение, приуроченное к юбилею революции. Оно мне очень нравилось, и я нравилась самой себе, когда репетируя перед зеркалом в ванной, горячо рассказывала своему отражению, как «нас водила молодость в сабельный поход, нас бросала молодость на Кронштадский лёд, боевые лошади уносили нас, на широкой площади убивали нас». Но нет. Я отказалась, сославшись на больное горло, и со слезами на глазах смотрела из зала, как Лариска из параллельного класса вяло ноет в микрофон: «Валя, Валентина, что с тобой теперь?» Лариске хлопали тоже вяло, что немного смягчило горечь моего боязливого бессилия.

И поэтому я согласилась на участие в школьном городском турнире по шахматам. Может быть, вместе с детством кончились и его дразнилки? Может быть, в серьёзной юношеской жизни уже не будет места глупым обидам? И не произойдёт ничего страшного, когда я пройду через весь спортзал и встану на пьедестале для вручения медали? Этот кошмар с фамилией не может длиться бесконечно, «всё проходит, и это пройдёт». Надо проверить, может уже и прошло?

Я заняла второе место в индивидуальном зачёте, и мама так радовалась, что отрядила папу на награждение вместе с купленным накануне фотоаппаратом «Зенит».

— Мы потом напечатаем в ателье большие фото, — сказала мама, — и ты развесишь по стенам своей комнаты, вместе с медалью! И когда будут приходить гости — будет, что показать, тебе хватит стесняться, пора начинать гордиться!

Я даже поддалась её уговорам и надела новое голубое платье, слепившее глаза изобилием люрекса.

— Ах, как жаль, что я не смогу сбежать с работы — за мной следят, — вздохнула мама, — хорошо, что отец наш начальник, сам себе выпишет перерыв. Отец! Ты проверил фотоаппарат? Я хотя бы на фото посмотрю, как всё было!

— Проверил, проверил, — сказал папа, — не переживайте, девчонки, ваш корреспондент вас не подведёт!

И папа наклонялся и приседал вокруг нас, изображая журнальных фотографов из импортных фильмов, и мы так хохотали, позабыв о времени, что чуть не опоздали на церемонию. Там уже ждал переполненный спортзал и Валерий Иванович: «Ну, наконец-то!» А на вершине пьедестала переминалась победительница, долговязая Оля Кудрявцева из первой школы. Оля занималась шахматами с детского сада и была бесспорной чемпионкой города, обыгрывая даже взрослых мужчин. Моё место должно было быть третьим, но моя основная соперница заболела и на турнир не пришла. Валерий Иванович махнул рукой седовласому дедушке в синем костюме, увешанном орденами — награждение всегда проводили с участием ветеранов — и дедушка не без труда засипел по бумажке, дрожащей в его сухонькой ладони:

— Втоое место и сьеебяная медаль в соевнованиях по сахматам пьисуздается Полине Писькиной, скола номех пять!

Конечно, дедушка не хотел ничего плохого. И он не виноват в присущем возрасту отсутствии передних зубов и шепелявости. Но разве мне от этого было легче, когда зал грохнул от смеха так, что зазвенело в ушах? Все, кто стояли рядом, развернулись ко мне, и на их лицах мне виделись жалость и отвращение. Пройти через весь зал до пьедестала казалось немыслимым, и я развернулась и бросилась прочь, протискиваясь через нехотя расступавшиеся любопытные плечи. На улице меня догнал папа. Он крепко обнял меня и тихо сказал:

— Полюшка. Прости меня.

А я заплакала ещё сильнее, потому, что мне стало жалко папу. Я чувствовала его переживание всем сердцем, и винила себя в слабости и неумении противостоять этому жестокому миру. Папа отвёл меня на скамейку в парке, где мы сели и молча сидели, пока слёзы у меня не высохли. Вороны бушевали в кронах акаций, переплакать их крики было всё равно невозможно.

— А что же мы скажем маме?

— Скажем правду. Она всё равно узнает. Надо, чтобы от нас первых, чтобы была готова потом. Хочешь, я сам всё расскажу?

Мама тоже плакала. И тоже меня обнимала. И в тот момент я почувствовала, как стала взрослой. Стала почти что на уровне с ними. И теперь тоже несу за них ответственность, перед всеми другими, с кем мне придётся иметь дело.

Вот об этой ответственности я и думала, ковыряя ручкой листок анкеты для получения паспорта. Если я сейчас изменю фамилию, это будет предательство. И не только папы, но и всей нашей семьи. Семьи Пискиных. Это словосочетание вполне нормально звучало, особенно в речи нормальных людей. Первая мягкая «с» в слове «семья» усиливала вторую твёрдую «с» в слове «Пискиных». И ничего неприличного никому не мерещилось в нашем сообществе очень приличных людей. Но это если мы вместе, если рядом родители. А когда ты один на один с неразборчивой толпой? У которой так мало поводов для веселья, что она цепляется за каждый попавшийся, чтобы потешиться всласть? Я всё-таки решила поговорить с мамой, выбрав подходящий момент ранним субботним вечером. Папа ушёл в библиотеку, я оттирала на кухне кастрюли, а мама заканчивала стирку: суббота традиционно была хозяйственным днём, полноценным выходным было только воскресенье.

— Поленька, я всё понимаю. Про фамилию, и про то, как тебе с ней живётся. Даже если ты не рассказываешь, я чувствую. Ты не думай, что я сухарь! Просто стараюсь делать вид, что у нас всё в порядке. Создавать атмосферу, понимаешь? Толку-то, если мы тут страдать будем хором, как мир несправедлив, и особенно с нами. Фигу им всем! — мама свирепо покрутила деревянными щипцами в оцинкованном баке на плите, где кипятились белые простыни. — Никогда не сдавайся, слышишь! А то затопчут. А про фамилию я вот что скажу. Ты можешь, конечно, её сейчас поменять. Бога ради — бери мою. Но это и будет значить, что ты сдалась. И все это сразу поймут.

— Ой, мам, да не так всё происходит. Светка Бочкина поменяла фамилию, и ничего. Посплетничали пару дней, и забыли.

— Правильно. Бочкина к отчиму подлизнулась, а ты отца обидеть хочешь!

— А он точно обидится?

— Точно. Он же тебя очень любит. А ты покажешь, как будто стыдишься его и отрекаешься.

— Я не отрекаюсь! — я вспотела от пара кипящих простыней, — я тоже очень его люблю!

— Помимо любви есть ещё уважение. — мама вытерла полотенцем красный лоб. — Твой отец его достоин, как никто другой. Мальчик из глухой сибирской деревни, старший мужчина в семье погибшего на войне героя. Мать, бабка старая да младший брат. Папа с малолетства в колхозе впахивал. А учиться там негде было, и в школу он за пять километров пешком ходил. А потом ещё Вовку таскал. Тот лентяйничал, не хотел учиться. А отец очень хотел! И читал всегда много, прямо вот что попадётся. Таскал из сельсовета газеты, что выписывал председатель и потом пускал на растопку, представляешь? Он мне сам рассказал. А потом его в техникум приняли, на вечерний, и после работы на заводе в городе он до утра не спал, уроки делал и читал всё, что набрал в библиотеке — дорвался! После техникума его распределили в Ташкент, там он сразу на вечерний подался, в политехнический. Круглым отличником был! И на работе сейчас его знаешь, как ценят? Но самое главное — это его характер. Эх, если бы не он, я бы давно скурвилась…

— Это как? — спросила я.

— Никак. Это я ляпнула, не подумавши. В общем, весёлый он у нас, добрый и заботливый. Ну как можно такому человеку в душу плюнуть?!

— Мама! Вот умеешь же ты сказать так, что плохо становится. Никто ещё никуда не плевал! И не собирался.

— Вот и хорошо, — сказала мама, — а ты потом фамилию сменишь самым естественным образом, выйдя замуж. Осталось совсем недолго.

— Два года как минимум! Это же очень долго. Как мне всё это время прожить?

— Надо становиться сильнее. Закалять характер. У тебя же есть книжка, я видела: «Как закалялась сталь». Там что-то как раз про характер. А, или вот, эту я даже читала: «Два капитана». Бороться и искать, найти и не сдаваться! Хороший девиз. Борись с недоумками, ищи друзей. Найди мужа и никому его не отдавай!

— Всё, хватит! Пойду-ка я лучше спать. Вот, кастрюли все чистые!

— А полоскать? Подержи-ка таз, я простыни из бака выложу. И пойдём в ванную, поможешь мне. Будешь плохой хозяйкой — никто тебя замуж не возьмёт!

У меня заныло под рёбрами. Но мне ещё надо было спросить кое-что у мамы.

— А твоя семья? Расскажи. Ты ведь родилась здесь, на юге. Как так получилось?

— Моя семья? — мама дала мне в руки один конец простыни, с усилием скручивая второй. — Держи крепче, а то не отожмём. Я плохо помню, маленькая была.

— Расскажи, что помнишь.

— А где у нас синька? А, вот она, на раковине. Сейчас насыплю.

Я терпеливо ждала, хотя видела, что маме не нравится этот разговор. Она никогда не делилась воспоминаниями о детстве, не говорила о родителях и других родственниках. Только в том разговоре с Раей, что подслушан был мною семь лет назад.

— Ты не отвяжешься, да? — с досадой спросила мама, прополоскав в подсинённой воде простыни. — Ждёшь чего-нибудь интересного? А ничего такого не было. Дед с бабкой твои только поженились, как их выслали из Поволжья, вместе с другими со многими. И не спрашивай, за что. Я сама не знаю. Там, куда они переехали, все только шептались о прошлом, детям ничего не рассказывали. Рая родилась уже по приезду, я потом. Жили мы на маленькой станции, тяжело и бедно. А потом мать услала меня к родственнице в Ташкент. Сбагрила лишний рот. Там я после работы батрачила на всю ораву, мыла, стирала, готовила. Но зато на вечернее поступила в институт. Там с твоим отцом и познакомилась. Вот и всё.

— А бабушка? А дед? Как он умер? — спросила я.

— Говорят, трактор его переехал. Мне тогда годик был. Я его видела только на фотокарточке. Сколько себя помню — мать всегда на работе, ну или ещё где, мы с Раей росли. Вместе всегда и везде. Мне сестра дороже матери.

Бабушку Зину, мамину маму, я видела только раз. Накануне самого первого школьного сентября мы поехали на поезде куда-то очень далеко. Там был дом с белёными стенами и черепичной крышей, колодец во дворе и живые гуси. От колодца меня отгоняли, а вечером какой-то дядька, пахнувший кислым и прелым, отрубил топором одному гусю голову, положив его на деревянный чурбан возле грядок, прямо на моих глазах. Кажется, это было для меня потрясением, отбившим память о той поездке. Смутно проступает образ маленькой старушки в белом платке, завязанном под подбородком, что легко встряхивает огромную пуховую перину в цветастом напернике. Бабушка. Иногда от неё приходили письма. Мама читала их молча, с ровным лицом. Однажды я распечатала письмо, аккуратно острым ножом подрезав сложенный край почтового конверта. Там был клетчатый тетрадный листок, и крупные каракули, выведенные грифельным карандашом. В нескольких фразах с ошибками бабушка сообщала, что у неё всё хорошо, картофель собрали к спеху, а морковь поели кроты. Шура велела кланяться. Раиска вот собиралась приехать. А у Марьи постоялец был, заезжий, уехал и за месяц не заплатил. Я вложила листок в конверт и заклеила края. Мама не догадалась.

— А бабушка там, получается, одна сейчас живёт?

— Да не одна, их там много, соседок, таких же. Они вместе там, привыкли. К детям в города не хотят уезжать. Но если что, Рая сказала — к себе заберёт. Она старшая, так полагается. Обувайся, пойдём бельё развешивать.

На этом исторический семейный экскурс был закончен. Мы молча вышли из подъезда и развешали простыни на натянутых между специальными столбами верёвках, посидев напоследок на скамейке у подъезда: «перед сном полезно дышать свежим воздухом. Не сутулься, Полина, спину держи!» Из распахнутых соседских окон доносилась печальная мелодия прогноза погоды — "Manchester et Liverpool", воздух был напитан смесью запахов цветущей софоры и жареных пирожков, из частного сектора неподалёку вполголоса кричали петухи. Низко-низко в закатном небе висели Большая медведица и Кассиопея, мир вокруг казался древним и душным.

Я получила паспорт всё с той же фамилией. И теперь моей целью было — уехать. Хуже, чем здесь, мне не будет уже нигде. И начнётся новая жизнь, среди взрослых, тактичных, умных людей, что никогда не позволят себе оскорбить и унизить человека ни за что, ни про что. И такие люди водятся, конечно, в главных ВУЗах страны, и особенно в столице, ведь туда огромный конкурс и поступают только лучшие. Вот и я поступлю, обязательно! Надо только подтянуть математику — обязательный предмет для всех технических дисциплин. Почему-то к десятому классу меня потянуло в сторону техники, хотя хорошая память позволяла добиться успехов и в гуманитарных науках. Но там надо было много зубрить, это скучно, а мне больше нравилось решать задачи. Каждый раз, найдя правильное решение, я испытывала чувство победы над тайной мироздания. Я видела себя исследователем межзвёздных пространств, в морозно-белом халате, как носят врачи и учёные, я стояла на вышке обсерватории и наблюдала в телескоп загадочное мерцание далёкой звезды — сигнал инопланетной цивилизации. Научная фантастика была хитом всех книжных магазинов и библиотек, поэтому многие ровесники, как и я, стремились вперёд, к звёздам, а не к пыльным хранилищам исторических манускриптов. Да, чем копаться в истории, лучше творить её самому!

Я уверенно шла на золотую медаль, а это значило, что при поступлении мне придётся сдавать только один профильный экзамен. На технические специальности это были математика или физика, математика намного чаще. А в некоторые ВУЗы медалистов зачисляли вообще без экзаменов. Моей целью стала Москва. Из Тушинска туда были регулярные авиарейсы. Да-да, в нашем городе был свой аэропорт. Официально считалось, что его построили для находящегося в тридцати километрах областного центра, но все понимали, что точка стратегического значения должна быть обеспечена скоростной связью с головным управлением. У нас был даже целый «лётчицкий» квартал — там жили пилоты и другие сотрудники аэропорта. Современные девятиэтажки района имели выход из подъезда на открытую лоджию, где жители сушили бельё или ставили коляски и велосипеды, а мы с Катюхой любили, догуляв по вечерам до «лётчицкого», подниматься на верхний этаж, выходить на лоджию и наблюдать взлёт и посадку самолётов на фоне заката. Я мечтала, что совсем скоро красивый белый авиалайнер унесёт меня в красивую светлую жизнь, Катюха мечтала, что выйдет замуж за лётчика. Она регулярно крутилась в местах проживания лётного состава, знакомясь с местными детьми. Эти дети имели преимущество при поступлении в профильные ВУЗы — родители делали им какие-то спецнаправления от аэропорта. Поэтому уже имелись молодые лётчицкие династии, и можно было видеть отца и сына, в красивой синей форме и фуражках, идущих по утрам на работу. Правда, мама мне говорила, что женятся лётчики преимущественно «на своих» — стюардессах или дочерях других лётчиков, но Катька не теряла надежды. В отличие от меня, она была активной и яркой, густо подводила карие глаза и брови, и медные свои волосы украшала разноцветными заколками и гребнями. А я по-прежнему носила серое и белое, без затей собирая волосы в «хвост». Иногда, на демонстрации или на школьные дискотеки, куда я раньше захаживала, высматривая Орлова, Катька завивала мне распущенные волосы плойкой и поливала лаком, добиваясь устойчивых крупных локонов.

—

Польчик, ты красотка! — уверяла меня Катька, пальцами расправляя волосы на моих плечах. — Когда ты уже перестанешь дурить и займёшься внешностью?

Так же говорила мне и мама, только я им не верила. В зеркале я видела крупный нос с чёрными точками, невыразительные серые глаза и редкие бесцветные брови, которые приходилось выщипывать, чтобы придать хоть какую-то форму. А самое главное — на меня не обращали внимания мальчики. В классе, где все уже давно, казалось бы, привыкли друг к другу (и к моей фамилии тоже), в последний учебный год произошла словно бы вспышка романтики. Мальчики писали девочкам записки, приглашая в летний кинотеатр, караулили за углом школы, чтобы предложить проводить до дома, звонили, чтобы быстро выпалить «ты мне нравишься», всё ещё стесняясь сказать это, глядя в глаза. Мне не писали и не звонили. Я была благодарна за то, что меня оставили в покое, прекратили смешки и подколки, но всё чаще томительная досада сжимала мне сердце. Подружиться с мальчиком, пусть даже без романтики, а просто вот так, как с Катькой, было моей тайной мечтой, сложенной в дальнем ящичке души аккуратным белым платочком, что когда-нибудь я достану, расправлю и пущу по ветру смелой чайкой, навстречу гордому буревестнику — моему избраннику. Но сейчас ящичек на замке, и никто не должен в него заглядывать, чтобы не обсмеять, не пристрелить мою птицу-мечту на взлёте. Я буду ходить с неприступным видом и надменно поджатыми губами, чтобы никто не подумал вдруг, что я доступная, что я вот про это — про сиськи и письки. Фамилия ничего не значит, я полная ей противоположность, я за общение на уровне личности, и только так!

Но однажды на прогулке к нам с Катькой подбежал Серёга Литовцев из параллельного класса.

— Девчонки, есть две копейки? Надо срррочно позвонить из автомата!

У него была открытая улыбка и низкий протяжный голос. Раньше я никогда его не слышала. «Симпатичный!» — мелькнула мысль, что заставила меня резво достать из сумки и вытряхнуть кошелёк на его ладонь.

— Я отдам, — Серёга сгрёб всю мелочь и подмигнул мне, заставив покраснеть от внезапного внимания, — вы идите, а я догоню.

Через несколько минут он выпрыгнул откуда-то сбоку на дорожку перед нами.

— Полина, ты меня прросто спасла. А то бы ждали меня вечером ррразборки с брательником! — весело сказал Серёга. Кажется, ему очень нравилось рычать, дурачась.

— А ты откуда знаешь, как меня зовут? — я глупо хихикнула.

— Я всех знаю. А классных девчонок — особенно. Куда это вы, барышни, направляетесь? Ррразрешите присоединиться?

И он втиснулся между нами с Катькой, подхватив обеих под локти. Мы засмеялись, начали толкаться боками, перекидываясь пустяковыми фразами, и так втроём гуляли ещё пару часов, после чего Серёга вызвался нас проводить. Сначала до Катькиного дома, где она многозначительно пошевелила бровями за его спиной, как бы намекая мне: «Действуй!» А потом мы стояли с ним под окнами уже моего дома, стояли долго, и он рассказывал анекдоты и байки из школьной жизни, а я жеманно прикрывала ладошкой рот: «Да ты что?!», округляла глаза, и совершенно неприлично похохатывала над его шутками. Наскоро написав на его ладони номер телефона, я уже в темноте забежала домой, и едва разувшись и закрыв дверь своей комнаты, плюхнулась на стул, прижав ладони к разгорячённым щекам. Что я наделала? Как я могла так забыться? Я вела себя как потаскушка, вульгарная и распутная! Серёга подумает, что я просто шалава, которая с первым встречным готова чуть ли не обниматься и соглашаться на всё! Боже, какой позор. Я потеряла контроль и лицо. И это надо непременно исправить!

Серёга позвонил мне на следующий день, и сразу предложил вечером встретиться: вчера было так весело! На что я проскрипела отрепетированную фразу:

— Сергей. Я считаю, что мы ещё мало знакомы. Поэтому можем сегодня поговорить по телефону. А дальше посмотрим.

— Эй, ты чего? Не в настроении? Ну, ладно, я позвоню завтра.

Он бросил трубку, а я сидела весь вечер в комнате вместе с укоризненно отвернувшимся от меня в сторону Байроном. Меня раздирали сомнения. Мне и правда было весело и приятно болтать с Серёгой. Но разве я могу ему вот так сразу начать доверять? У него репутация бабника. Человека, который с лёгкостью подкатывал к девчонкам, зная, что нравится им, и даже целый год дружил с одноклассницей Асей Штейнбах. Он ведь может потом всем рассказывать, как легко меня окрутить и какая я чунька смешливая. И начнётся опять… Будут говорить, что «мы так и знали, по Сеньке — шапка, по Польке — её фамилия». Этого я не хочу. Да и не выйдет у меня ничего с таким парнем. Мы слишком разные. Вот Катюха бы ему подошла. А может, он через меня хочет к ней подобраться? Ну, уж нет.

— Привет, ты как? Оклемалась? А то вчера такая бука была, словно подменили! — загудел басовито в трубку позвонивший назавтра Серёга, — гулять-то идём?

— Я же сказала. Мы ещё мало знакомы.

— А, я кажется понял. Я подумал сперва, что ты классная весёлая девчонка, на которую что-то нашло. Но, похоже, ты сейчас настоящая. Что молчишь? Угадал? Ну, раз так, то покеда. Больше не позвоню.

Услышав гудки отбоя, я положила трубку и заколотила кулаками об стену, зарыдав.

Так закончилось, не успев начаться, моё единственное романтическое приключение выпускного класса. И теперь оставалось только учиться. В этом городе не случится ничего путного. Вот когда я уеду, я стану другой. Просто потому, что мне нечего будет бояться. И тогда всё получится, и всё будет обязательно хорошо. Кстати, Орлов тоже уехал, выбрав для себя самый простой вариант — Сибирский Университет. Этот ВУЗ готовил кадры в том числе по договору с нашим Комбинатом. Выпускники из Тушинска имели дополнительный балл к итоговой сумме за все вступительные экзамены, а ещё в прошлом году университет открыл подготовительные курсы прямо на базе четвёртой школы, и организовал выездную приёмную комиссию. Теперь не надо было лететь в Сибирь для поступления, на некоторые факультеты, особо важные для Комбината, принимали экзамены прямо в городке. Все хорошисты, не до конца уверенные в своих силах, и все троечники, желавшие попытать удачу, подавали документы в этот универ. Ещё туда оформляли целевое обучение для детей сотрудников Комбината. Поэтому по осени в далёком сибирском студгородке то и дело мелькали загорелые лица тушинских выпускников. Матери собирали коллективные посылки для студентов и передавали с оказией, через командировочных или родителей-отпускников. Почему туда подался Орлов? Ну да, он не был круглым отличником, но по слухам учился вполне хорошо. Может, он очень хочет вернуться и работать после ВУЗа на Комбинате? Или ему понравилась будущая специальность, на которую учат только там? Я читала в справочнике, что в универе ежегодно открывались новые современные направления. А может, он поехал вместе с другом? Так тоже бывает. Я вот планировала поступать в один ВУЗ вместе с Леной, моей давней подругой по переписке. Лена изнывала в горном посёлке, считая дни до выпускного, наверное, больше меня. И она тоже всё время отдавала учёбе, потому, что могла рассчитывать только на себя, и потому, что посёлке всё равно больше нечем было заняться. В письмах мы обсуждали московские ВУЗы, вырезали статьи из газет и пересылали друг другу любые новости, чтобы сделать самый важный свой жизненный выбор. Наконец, мы остановились на главном университете страны — МГУ, физический факультет. Тем более, что там экзамены принимали в июле, раньше, чем во все остальные ВУЗы, поэтому был дополнительный шанс подать документы куда-нибудь ещё в случае провала. Мы встретимся в Москве заранее, чтобы поселиться на абитуру в одной комнате. А потом, а потом… Лена писала, что дальше нельзя загадывать, а то не сбудется. У нас есть чёткий план, и мы будем действовать! С последней фотографии Лены, которыми мы обменивались ежемесячно, смотрела высоколобая девушка с прямым тонким носом, задумчивыми глазами и губами сердечком, похожая на какую-то актрису с обложки журнала, а не на будущего учёного-физика. Конечно, на её фоне я буду смотреться размыто, но я уже привыкла быть на вторых ролях, мне даже нравилось выступать всегда позади Катьки, потому что в тени безопасней. Если надо — можно шагнуть вперёд, а иногда лучше уйти незамеченной.

Июнь выпускного класса выдался особенно жарким. Мама полностью освободила меня от домашних дел, и я сидела над учебниками, не выходя из квартиры целыми днями. К этому моменту родители установили в квартире кондиционер. Я включала его в полдень, и до самого вечера прохлада помогала мне чувствовать себя бодро. Я не боялась и не переживала. Я выучила все билеты наизусть, предполагаемые задачи были мне по силам, ведь я готовилась по серьёзным учебникам, решала задачи вступительных экзаменов прошлых лет — их выпускали небольшими брошюрами, и я покупала все, что завозили в наш книжный. Папа помогал мне разбирать сложные темы, иногда мы засиживались на кухне до часу, а то и до двух ночи.

Накануне экзамена по алгебре я зашла в школу, чтобы на всякий случай уточнить расписание и поболтать с кем-нибудь из одноклассников: надо было немножко расслабиться и переключиться. Катька сидела дома с зубной болью и жаловалась по телефону, что не может сосредоточиться: «Ох, я не знаю, как буду сдавать, лишь бы не двойка!» Катька давно определилась, что пойдёт прямиком в Тушинский Политехникум учиться на товароведа. С её слабеньким аттестатом на большее не приходилось рассчитывать. Да и уезжать подруга не собиралась, для полного удовлетворения жизнью ей нужен был только жених из «лётчицкого» квартала, и эта цель была ей по силам. Я прогуливалась по коридору, рассматривая портреты русских писателей, развешанных по стенам, и заранее прощалась мысленно с каждым: вдруг потом не успею? Всё-таки эти стены мне стали родными, и скорое расставание щемило сердце. Наверное, первое время я буду скучать. И по школе, и по одноклассникам, и, конечно, по Катьке. Но, как говорила мама, с глаз долой — из сердца вон, и моя новая прекрасная жизнь меня вылечит от тоски и грусти. Как сильно я буду скучать по маме? А по отцу? Не выйдет ли так, что я не смогу без них справиться?

В этих раздумьях я дошагала до лестницы, где наткнулась на завуча Марину Леонидовну.

— Поля, здравствуй. Как твои дела? — спросила она участливо. — Готовишься?

— Здравствуйте. Да, я вполне готова ко всему! — ответила я.

— Уже выбрала, куда поступать будешь? Да, ты говорила, что в Москву. Но что, если медали не будет? Ты подумала о подстраховке? Я бы порекомендовала тебе присмотреться к новому факультету информатики Сибирского универа. Выездная комиссия включила его в перечень принимаемых у нас здесь…

— Да зачем мне это? — я прервала её довольно бесцеремонно. — Вы же сами говорили, что это не мой уровень, что я достойна большего, и мне надо обязательно ехать в столицу. Вы же сами подписывали рекомендацию на медаль!

— Да, всё верно. Но я подписывала рекомендацию не только тебе. Ещё Черных Наташе.

Я замерла, не в силах поверить услышанному. Да, Наташа была прилежной ученицей, шелестевшей ответами у доски так тихо, что слышно её было не дальше учительского стола и первой парты. Да, в журнале напротив фамилии Черных стояли преимущественно пятёрки. И да, я не обращала на неё внимания, потому, что не предполагала конкуренции за медаль.

— А что, разве не может быть две медали? — спросила я, пытаясь унять нараставшую дрожь в подбородке.

–Ты не волнуйся, — сказала Марина Леонидовна, — готовься спокойно, просто имей в виду, что может быть всякое. По медалям существуют квоты. Их выделяют несколько штук на город, и потом комиссия ГОРОНО обсуждает всех претендентов. Мы не знаем сами, сколько выделят в этом году. Просто бывало, что хватало не всем.

— Но разве это возможно? Если два человека ответили одинаково хорошо?

— Совсем одинаково не бывает. Смотрят на всё, даже на запятые в письменных ответах по математике. Я предупредила тебя, чтобы ты не расслаблялась, не торопилась сдавать решение, а несколько раз проверила свою работу. Оформление должно быть безупречным!

На ватных ногах я добрела до дома. Такого я не ожидала. Даже не думала, что это возможно — не получить медаль из-за какой-то одной запятой. Не по русскому, а по математике! Конечно, я раньше слышала, как оставались без медалей блестящие отличники, но думала, что всё справедливо, и они допустили ошибки на финише, не смогли совладать с волнением и ответить на каверзный вопрос. А получается, это лотерея? И кому дать медаль, решает комиссия?

— Папа, а ты знаешь Черных? — спросила я вечером. — Отца нашей Наташки.

— Кто ж его не знает, — усмехнулся папа, переворачивая на сковороде ароматные свиные котлеты, — парторг Комбината.

— Большая шишка, начальник?

— Да уж, большая. Шишка не шишка, а заноза та ещё. Как вопьётся! Хорошо, что я беспартийный, а друзья говорят, что порой спасу нет от него.

— Серьёзный человек, знает своё дело! — подключилась мама. — Понятно, что не всем нравится, когда с них спрашивают, ну так ты не увиливай, отвечай!

— Галь, тебе не идёт, когда ты лозунгами, — сказал папа, улыбнувшись, — у тебя лицо становится, как у артистки Бурдюковой. Ну-ка, расправь брови!

— Да ну тебя, Юрка, где я, и где Бурдюкова! — мама устало махнуло рукой. — Просто Черных — человек ответственный, ему положено, он и присматривает. Поль, а ты-то чего про него?

— Наташка Черных тоже идёт на медаль.

На кухне воцарилось молчание. Только котлеты потрескивали на сковороде слабыми выстрелами мясного сока.

— Следовало ожидать, — наконец выдавил папа. — Но ведь она тоже хорошо училась?

— Вот именно, что хорошо, — сказала я, — просто хорошо. Я даже не обращала внимания. А тут по отметкам смотрю — а Наташка в отличницы выбилась!

— Ну, значит выбилась. Ничего не поделать.

— Я сегодня встретила завуча, и она сказала, что медалей может на всех не хватить.

Мама отложила в сторону нож, которым резала огурцы для салата, и начала раскладывать его по тарелкам, как ни в чём не бывало.

— Вот зачем ты раньше времени начала? Всё будет нормально. Ты блестяще сдашь все экзамены и получишь медаль. Про Наташку не думай, думай всегда про себя.

— Мама правильно говорит, не отвлекайся сейчас на других, — сказал папа, водрузив сковородку с урчащими котлетами посередине стола, — Наташка-дурашка или ещё какой Ванька-встанька, нам сейчас не до них, когда у нас такой праздничный ужин! Котлеты по-африкански!

— Почему по-африкански? — засмеялась мама.

— Потому, что подгорели! — папа подмигнул, и мы захохотали уже все хором.

Только скоро мне стало не до смеха, когда на вручении аттестатов за медалью выходила Черных. Мне поставили четвёрку по алгебре, потому, что я написала «площадь криволинейной фигуры». И хотя это тоже был допустимый вариант, более точная формулировка — «площадь криволинейной трапеции». И, конечно, эта формулировка красовалась в Наташкином ответе. Мне не хотелось опускаться до сплетен, мол, Наташка ходила переписывать ответ на дом к директору школы, и я гордо пресекала любые попытки разговоров со мной на эту тему. Я не могла обсуждать это даже с Катькой, что возмущалась несправедливостью повсеместно, объявив Наташке открытый бойкот. Я запиралась в комнате и не открывала родителям, робко стучавшимся в дверь: «Поля, ну ты хоть поешь! Я тебе здесь тарелку поставлю!» Моё сердце опять пульсировало в районе «солнечного сплетения», мне не хотелось дышать.

Я неудачница. Дело не только в фамилии. Этот мир просто не любит меня. Если бы не родители, которым я не хочу сделать больно, я бы выпрыгнула в окно. Или с лоджии девятого этажа: прощальный полёт белой чайки, что взлететь не смогла, а просто свалилась.

Я не ходила на выпускной. И мне было безразлично, какие хорошие там про меня слова говорили.

— И все ребята, и учителя! — рассказывала потом Катюха. — А Леонидовна аж прослезилась, когда сказала, что Поля — лучшая ученица из всех, на её памяти. А с Наташкой никто не общался, даже Ирка, её соседка по парте, потом откололась и с нами гулять пошла. И все говорили — несправедливо! Тебе просто страшно не повезло!

Уехать. Этот город не только убивает людей, он убивает надежду. Мне надо отсюда уехать. Но только наверняка. У меня остались силы ещё на последний рывок, на то, чтобы вырваться за черту. Я поняла, что судьба ко мне неблагосклонна, я не буду больше её испытывать. Завтра я встану, позавтракаю и подам документы в Сибирский университет на факультет информатики.