Медвежьи сны

Светлана Смолина

Маруся Климова сбегает из благополучной жизни в «медвежий угол» и, получив работу певицы в ресторане, становится объектом любовного интереса «хозяина» городка, который всячески пытается заслужить ее расположение. Жизнь заставляет ее пересмотреть свое отношение к прошлому и – влюбиться в неуклюжего поклонника. Но счастью мешают интриги завистников и взаимное непонимание. И когда их роман начинает развиваться, но тут появляется ее муж Дмитрий Климов, и для Маруси наступает время сделать выбор.

Глава 2. Примадонна из медвежьего угла

Из-за позднего отбоя подъем через четыре часа был похож на армейскую побудку. Хорошо поставленный сержантский голос над ухом пророкотал: «К вам гости, господа!», и она подорвалась с кровати как укушенная. Звонок, помолчав, повторил приветствие еще дважды, и Маруся, путаясь в рукавах чужого банного халата, побрела открывать. Будильники и дверные звонки, вторгавшиеся в ее ночной мир, она ненавидела каждой клеточкой души.

— Пройти дашь? — бесцеремонно спросил нарисовавшийся на пороге хозяин, с усмешкой осмотрев заспанную женщину, и отодвинул ее с дороги. — И не стой на сквозняке босиком, простудишься и петь не сможешь.

— Петь? — Она с изумлением посмотрела в спину мужчине, чье имя силилась вспомнить, но никак не могла, потом на охранника за дверью. — Зачем петь?

Но охранник пожал плечами и с мрачным лицом остался в коридоре, ограждая хозяина от потенциальной опасности, и Маруся, помедлив, закрыла дверь и поплелась за гостем.

— Ну, кофе сваришь? И что у нас на завтрак?

— На завтрак… — растерялась она, глядя в пустой холодильник. — Я ничего не успела купить.

Она обнаружила в шкафчике кофе и стала загружать кофеварку, чувствуя неловкость под его неотступным взглядом. Рукава халата были слишком широкие и мешались, и она все время нервно поддергивала их вверх.

— Поди сюда! — Маруся сжалась от резкого окрика и нерешительно подалась в сторону гостя. — Я не кусаюсь.

Она подошла и остановилась на почтительном расстоянии, почувствовав негромкий запах его одеколона и сигарет. Но хозяин подтянул ее за руку еще ближе и без лишних слов взялся закатывать рукава халата.

— Как маленькая, — по-отцовски ворчал он, затягивая на ней пояс. — И двигаться не умеешь.

Марусе это замечание показалось ужасно обидным, она шмыгнула носом и вернулась к кофеварке, стараясь сдержаться и не заплакать. Мало ей своих проблем… Еще этот тип вломился в дом в семь утра, требует кофе, критикует не по делу. Кто его звал-то?

— Не злись! — словно прочитав ее мысли, потребовал мужчина. — Мы с тобой теперь повязаны. Я зашел посмотреть, как ты разместилась.

— Спасибо! — неискренне пробурчала она.

— Нечего было реветь полночи.

— Я не ревела.

— Врать ты не мастерица, это радует. А петь умеешь или только в ванной, как все?

— Послушайте, Дмитрий… не помню вашего отчества, — начала она, и он напомнил, прищурившись и сосредоточившись на ее злом лице. — Дмитрий Алексеевич, точно! Мы с вами недостаточно близко знакомы, чтобы я позволяла разговаривать со мной в подобном тоне. И почему вы мне тыкаете? И все время сомневаетесь в моих словах. А я вовсе не обязана…

— Что-то ты слишком быстро взялась бунтовать на моем корабле, — прервал ее мужчина и отхлебнул из чашки. — Много чести звать тебя по отчеству, Мария Батьковна!

— У нас не такая большая разница в возрасте.

— Может, и небольшая. Да только меня есть за что уважать, а ты пока никто!

— Я человек! — возмутилась она, еще не до конца осознав, что мир вокруг изменился и ей придется приспосабливаться.

— За это не уважают. — От его безапелляционности Маруся распахнула изумленные глаза и не нашлась, что ответить. — Человеков много, но с вашими мелкими делишками… Чего ты в жизни достигла, чтобы я тебя уважал? — Она поджала губы и взялась двумя руками за кружку, демонстрируя обиду и нежелание продолжать диалог. — Вот именно! — утвердился в своей мысли он. — Ты пока никто. Станешь кем-то — начну уважать. И по отчеству звать, если заслужишь. Кстати, как твое отчество, напомни?

Она мотнула головой и ничего не ответила, а он не стал настаивать, и следующие несколько минут они пили кофе в полном молчании, хотя она отчетливо слышала, как в его кармане беззвучно бился мобильный телефон.

— Пепельницу подай, — потребовал мужчина, указав на подоконник, и она покорно побрела к окну, прихватив заодно и зажигалку. — Так какой у тебя репертуар?

— Я пою романсы, эстраду, арии из итальянских опер.

— Ерунда, — отмахнулся он. — Мои люди любят шансон. Это же ресторан, а не Кремлевский дворец. Они хотят «Мурку» и «Извозчика». Учи слова.

— Это вообще не песни, — скривилась Мария Климова, с отличием окончившая музыкальную школу по классу фортепиано, посещавшая хор в университете, радовавшая своим исполнением мужа и друзей по праздникам и без.

— Однако же «Мурку» ты выучишь, — с нажимом повторил Дмитрий Алексеевич и с удовольствием затянулся сигаретой. — Врачи говорят, что до завтрака курить вредно, а ты даже бутерброда к столу не подала. Кофе с сигаретой по утрам — верная смерть. Ты меня убить задумала?

Она посмотрела исподлобья в его лицо, неожиданно осветившееся смехом, и промолчала. Почему мужчины считают, что ею можно командовать, как оловянным солдатиком из игрушечной армии: кофе свари, пепельницу подай, встань на табуретку и спой, рубашку погладь, приезжай за мной в офис к восемнадцати тридцати…

— Сними халат, — прозвучала следующая команда, и Маруся от такой бесцеремонности чуть не захлебнулась.

— Да вы что! На стриптиз я не подписывалась!

— Я посмотреть хочу. — Он без эмоций проигнорировал ее возмущение. — Если стесняешься, можешь надеть красивую рубашонку, но чтобы по фигуре, а не мешок с рукавами.

— Послушайте, это переходит всякие границы… — пыталась возражать она, но он грохнул кулаком по столу так, что полная сахарница подскочила на месте, а чайная ложечка трусливо сбежала под стол.

— Делай, что я сказал! Я не намерен тратить время зря. Не хочешь прикрыть свои прелести, снимай халат здесь.

Маруся в отчаянии оттолкнула кружку и ушла в комнату, отгороженную от кухни стеной. Покопавшись в комоде, достала ночную рубашку, слишком прозрачную для демонстрации постороннему человеку, и, распустив волосы, вернулась на кухню. Ни один мускул не дрогнул в его лице, когда белокожая русалка в короткой кружевной рубашке цвета вечернего моря с серебром, с копной пшеничных волос почти до талии и туфлях на высоченном каблуке остановилась в двух шагах от стола.

— Туфли и волосы лишние, — бесстрастно заметил он. — Ты не на подиуме в Милане. Или надеешься меня соблазнить? — Она вспыхнула, представив, как выглядит со стороны, и постаралась руками прикрыть грудь. — А теперь прятаться совсем уж глупо. Волосы заколи и туфли сними.

Он продолжал командовать, как ни в чем не бывало, и она смирилась, сошла с каблуков, как с Олимпа, и дрожащими пальцами принялась собирать непослушные пряди.

— Ладно, оставь. — Он сжалился и стал осматривать ее, как скаковую лошадь, заставляя пройтись по теплой плитке туда и обратно, повернуться, снова пройтись. — Все, я понял. Можешь одеваться, — заявил Дмитрий Алексеевич докторским тоном, но протестующая в душе Маруся уселась на стул, закинула ногу на ногу и взялась за остывший кофе. — Или тебе понравилось бегать голышом?

— Я в своем доме! — неубедительно вспылила она. — Надо будет, все сниму.

— Когда станет очень надо — позвони! — расхохотался он, снова вогнав ее в краску. — Я тебе помощника в этом деле найду.

— Ну и шутки у вас!

— Извини, мы в столицах не проживаем, вашим светским манерам не обучены.

Он взял нарочито деревенский тон и пялился на ее грудь, завуалированную тонким кружевом, а Маруся старательно прикрывалась локтем и натягивала непослушный шелк на голые коленки.

— Значит, в восемь в ресторан и приезжай.

— Но там уже соберется публика…

— А ты думала, я буду дома колыбельные слушать? Пусть народ решает, нужна им столичная примадонна или нет. Не подойдешь — возьму официанткой, а то Ленка скоро в декрет уйдет, ей уже тяжко подносы таскать. У нас тут с работой туго. Либо на завод иди, либо спонсора ищи. Спонсоры таких, как ты, любят. — Он поднялся, но продолжал смотреть сквозь ее кружева, и Маруся не решилась уточнить, каких таких любят спонсоры. — Так что пусть народ определяется с твоей карьерой.

— Демократия в отдельно взятом городе! — не удержалась от сарказма Маруся, выходя вслед за ним в прихожую.

— Язык придержи! — огрызнулся мужчина, заставив ее вздрогнуть. — Это у вас в Москве демократия, мэр со всеми подряд советуется, референдумы проводят. А у нас все по-простому. Как я сказал, так и будет. Понравишься мне — возьму. Не понравишься… — Он угрожающе не закончил фразу, окинул ее беспощадным звериным взглядом, и Маруся переступила голыми ногами по полу, отодвинувшись на безопасное расстояние. — Платье пришлю после обеда, примеришь. Будешь одеваться, как нормальная шансонетка.

— Как Наталья Медведева?

Она была уверена, что неотесанный медведь в дорогом костюме не имеет ни малейшего представления о французском шансоне.

— Как Медведева не сможешь. Ни статью, ни голосом не вышла, это я и без прослушивания вижу, — отрезал он и распахнул входную дверь.

Охранник с изумлением воззрился на полуобнаженную фигуру за спиной шефа, и его слегка отвисшая челюсть неожиданно позабавила Марусю и разозлила хозяина.

— Чего ты вылупился, как баран? Не про тебя девка! К лифту шагай, терминатор хренов! А ты, — он с угрозой обернулся к прелестнице, замершей на пороге квартиры, — в порядок себя приведи, и никаких душевных переживаний сегодня. Чтобы вечером в голосе была. И улыбайся, улыбайся, не на похороны собралась!

Маруся вымученно оскалилась ему в спину и захлопнула тяжелую дверь, прислонилась к ней закоченевшими лопатками и сползла на пол. Работа у нее почти есть, отношения «я начальник, ты дурак» они прояснили и все точки над всеми буквами расставили, охранник теперь всему городу разнесет, что шефу долго уговаривать новенькую не пришлось. Вот уж попала она, так попала. Кто бы мог предположить, что, провернув столь успешную авантюру по продаже машины и почувствовав себя почти независимой женщиной, она к вечеру этого же дня попадет в рабство к другому мужчине. «Вот ведь дура! Машина, квартира, платье… Шансонетка, вот ты теперь кто, Машка! Захолустная шансонетка на потребу публике! Будешь курить беломор, пить водку с завсегдатаями ресторана и рыдать по ночам в подушку, вспоминая свою райскую жизнь с Димочкой!» Плакать захотелось уже сейчас, не дожидаясь этих не за горами видных ночей, но она собрала волю в кулак, вспомнив слова незваного гостя, и отправилась в ванную выполнять распоряжение «хозяина» — приводить себя в порядок.

Днем в дверь позвонили, и она, дуя на только что накрашенные ногти, обнаружила на пороге двух мальчишек лет двенадцати, одетых в одинаковые рубашки синего цвета и оливковые брюки военизированного покроя.

— Что вам, детки? — ласково спросила она, понятия не имея, как надо разговаривать с чужими детьми подросткового возраста.

— Мы не детки, — ломающимся баском пропел один.

— Мы вещи принесли, — поддержал его другой.

И обе «не детки» решительно вторглись в квартиру, таща за собой свертки и пакеты, сложили их посреди комнаты и обернулись к хозяйке.

— Вы продукты купили? — спросил один.

— Не купила она, ясно же! — тут же возразил другой. — Он так и сказал, что она бестолковая, ничего сама не может.

— Кто? — заподозрила неладное Маруся.

— Конь в пальто! — грубо ответил первый и пошел к двери. — Не запирайтесь, мы скоро.

— Что скоро? — в растерянности уточнила она, когда дверь за ними захлопнулась.

«Сумасшедший дом! Дети какие-то, барин мелкопоместный… Во что я ввязалась, в самом деле? Может, еще не поздно?..» Но она понимала, что было не просто поздно — катастрофически поздно! Ловушка захлопнулась в тот момент, когда ее призовая лошадь покинула стоянку местного ГАИ под новым седоком, а скомканная записка с подушки мужа полетела под кровать. Маруся протяжно вздохнула, сдерживая рыдания, подула на ногти и осторожно взялась распаковывать сумки.

Через полчаса два малолетних грубияна из ларца притащили сумки с продуктами, как и угрожали. Покосившись на ее ухоженные руки, они не доверили ей распаковать пакеты, сами разложили все в холодильнике по полочкам и молча направились к выходу.

— Мальчики, сколько я вам должна?

— Он расплатился.

— Ну, хоть на конфеты возьмите.

— На конфеты! — усмехнулись они в один голос. — Давай уж на пиво! Только ему не говори, а то шкуру с нас спустит.

Маруся, больше не спрашивая про таинственного благодетеля, сунула ребятишкам сто рублей и заперла дверь. Холодильник ломился от изобилия, на дверце шкафа болталось на вешалке дорогое платье, рядом лежали сумочка, туфли и чулки. «Реквизит! — попыталась уговорить себя начинающая звезда шансона Маруся Климова. — Относись к этому, как к реквизиту! Придет время — вернешь. Ты ничем ему не обязана!» И хотя это было вопиющей неправдой, она на мгновенье смогла убедить себя в своей независимости и продолжила колдовать над сценическим образом перед зеркалом в ванной.

Ресторан на удивление был ухоженный и дорогой. Конечно, не такой, как новиковские проекты, но и не позорный кабак из деревни Гадюкино. Старенький швейцар провел ее в гримерку и поспешил сообщить хозяину: «Примадонна изволили прибыть». Дмитрий Алексеевич вломился без стука, когда она потянулась застегнуть платье и, оттолкнув Марусину руку, обстоятельно повел молнию вверх.

— Как наряд?

— Красиво, спасибо! — суховато поблагодарила она, внутренне содрогаясь при мысли о публичном выступлении со сцены.

— Надеюсь, ты не опозоришься!

— Дима, ну, что за блажь заставлять меня бегать по этажам! Мне же вредно!

Владелица капризного голоска, румяных щечек, голубых глазок и обиженно надутых губок ворвалась в дверь, подобно маленькому урагану. И если бы не круглый животик, опередивший кукольное личико, ее вполне можно было принять за Мальвину.

Маруся уставилась на этот животик, позабыв о вежливости, а скомпрометированный хозяин пошел крупными пятнами, как медведь во время линьки, и только что не зарычал.

— Сколько раз я… — Он осекся под вопросительным Марусиным взглядом. — Она гримерша, приведет тебя в порядок!

— Я в порядке, а ей надо дома яблоки кушать, — заметила Маруся, рассматривая обоих в большом зеркале. — Надо же, в одном ресторане сразу две беременные!

— Ты петь пришла, вот и пой! — побагровел Дмитрий Алексеевич, едва ни начавший оправдываться, и спрятал в карманы сжавшиеся кулаки. — Причеши ее, Белякова, а то она на утопленницу похожа. И рот держи на замке, пока работаешь!

Беременная Мальвина кивнула, прикусив язык, и поспешно взялась за расческу.

Бывшее здание театра, перестроенное под ресторан, вмещало множество столиков и оканчивалось сценой, на которой стоял белый рояль. Маруся из-за занавеса наблюдала за перемещениями в зале и взволнованно перебирала ледяные пальцы. Иллюстратор наигрывал замысловатые джазовые композиции, официантки сновали по рядам, гости заполняли свободные места. Для умирающего медвежьего угла этим вечером на ужин сошлось подозрительно много гостей. Дамы в густо залитых лаком прическах кутались в меховые накидки, мужчины щеголяли в узких галстуках и отражающих люстры туфлях. Почему здесь задержалась мода почти столетней давности, Маруся представить себе не могла. Зато отлично поняла значение, которое Дмитрий Алексеевич придавал ее платью и аксессуарам. Заезжая московская дива должна была соответствовать обстановке и эпохе. Она вздохнула в последний раз и вышла на сцену, едва администратор выкрикнул ее имя. И тут же с галерки раздался хамоватый выкрик:

— Давай, Маруся Климова, сбацай «Мурку».

Мария Николаевна прищурилась в зал и наткнулась на ледяной взгляд хозяина за столом слева от сцены. Он едва заметно пожал плечами: «Я тебя предупреждал!», и с самодовольным видом откинулся на спинку стула.

— Я спою вам романс! — заявила решительная Маруся, проигнорировав выкрик, и обернулась к иллюстратору.

— К чертям собачьим романс! «Лесоповал» давай!

«Это беспредел! — всем своим видом показала певица, обратив возмущенный взгляд к Дмитрию Алексеевичу. — Призовите их к порядку! Мы ведь не на Диком Западе!»

— И все же романс!

— Да она петь не умеет! Давай хоть анекдот расскажи!

— Вызвалась петь, пусть поет!

— «Сиреневый туман» все знают!

Голоса давно перестали интересоваться молчащей певицей, дискутируя о музыкальных достоинствах шансона, отчего в зале стоял несмолкаемый гул. Мужчина с лицом каменного идола опрокинул рюмку водки и улыбнулся ей одними губами. Маруся в оцепенении комкала платье на боку, иллюстратор извлекал из рояля нехитрый мотивчик, официанты сгрудились у дверей кухни и хихикали, глядя на сцену.

— Заткнитесь все! — вдруг, неожиданно даже для себя, возвысила голос несостоявшаяся примадонна. — И дайте мне сказать! — Голоса стихли не сразу, но все же через минуту в зале повисла вопросительная тишина. — Поорали, и будет! Думаете, если я на сцене, а вы изволите водку кушать, то меня можно за человека не считать? Я буду петь то, что посчитаю нужным, уместным, соответствующим обстановке. Пока обстановка такая, что петь не хочется. Хочется плюнуть и уйти. Но я не уйду, не дождетесь! — Она кинула короткий взгляд на ближайший столик, где на невозмутимом лице мужчины промелькнула тень интереса. — Я исполню романс, или три романса, или десять, если вы научитесь вести себя прилично, а потом под караоке я спою то, что вам захочется услышать. Я не знаю блатной репертуар, но если будет музыка и текст — спою. А если кто-нибудь еще раз позволит себе хамский выпад — будете ублажать себя сами, как хор пенсионеров на поминках. Я понятно говорю?

— Понятно, дочка! — подал голос безобидного вида старичок. — Ты романсы-то пой, плюнь на них. А потом мне «Белорусский вокзал». Слова я напишу.

— Эти слова я знаю, дедушка, — вздохнула оттаявшая Маруся и покосилась на довольного хозяина. — Может, у кого-то есть вопросы или возражения по процедуре?

— Пой уж, чего там! — пробасил голос из шумной компании за сдвинутыми столами.

Она обернулась к иллюстратору, пряча от публики улыбку победительницы. Как и собиралась, она спела три романса, потом «Белорусский вокзал» и «Землянку» по просьбе старичка, потом «Мурку» под караоке, несколько песен из «Лесоповала», еще два романса, что-то из репертуара Варум и пресловутый «Сиреневый туман». Все это время хозяин не сводил с нее глаз, а просьбы из зала сыпались как из рога изобилия. Далеко за полночь она ушла в гримерку и перед зеркалом без сил уронила голову на руки. Софиты и клубы дыма вызвали острый приступ мигрени, и она не шелохнулась, когда услышала за спиной голос Дмитрия Алексеевича.

— Устала? — с участием спросил он и неуклюже похлопал ее по спине. — Ну, вставай, отвезу тебя домой.

— Мне бы аспирин, — глухо попросила Маруся, дернув лопатками. — И свет погасите, голова раскалывается.

— Будет тебе и аспирин и темнота, вставай!

Через несколько минут машина затормозила у подъезда, мужчина отвел ее в квартиру, налил стакан воды и достал невесть откуда взявшиеся таблетки. Маруся проглотила одну и приложила холодную ладонь ко лбу.

— Я думал — сбежишь! — одобрительно хмыкнул он, вернув ее в воспоминания последних часов.

— Я уже сбежала, дальше некуда. Вам понравилось?

— Мне — нет. — Он отодвинул ее ладонь и заместил своей, подержал немного и повел вверх по волосам, вызвав у нее тихий стон. — А им понравилось. Так что, контракт твой.

— Контракт? — переспросила она, поморщившись, когда он убрал руку. — И какие условия?

— В течение года будешь работать на меня с окладом в пятнадцать тысяч рублей в месяц. Каждый вечер с восьми до часу. Все, что заработаешь сверху, твое.

— Да это грабеж! — прошептала сквозь мигрень Маруся. — Пять часов в день в крике и дыму без выходных за копейки!

— По вашим меркам, может, и копейки. А в нашем монастыре устав свой, привыкай. Да и на что тебе деньги? За квартиру заплатить? Йогуртов купить в супермаркете? Чулки новые? На это хватит. И чаевые у нас щедрые дают, так что, с голоду не помрешь! Не могу же я тебе оклад выше зарплаты мэра положить.

— Плевать на мэра! — чуть не заплакала Маруся.

— Мэр ездит на мурселаго, а ты поешь в ресторане. Так что, плевать на мэра тебе не по статусу, — терпеливо пояснил ее работодатель. — Ложись спать, голова скорее пройдет.

Он снова погладил ее по волосам, как заигравшегося котенка, и Маруся, не сдержавшись, обиженно всхлипнула.

— А почему вам не понравилось, как я пою?

— Выспись, у тебя завтра важный день.

Он оставил без внимания ее вопрос и пошел к двери, вернув руки в карманы.

— Что еще случится завтра? — спросила расстроенная Маруся, но замок щелкнул, и ее слова растаяли в воздухе, как колечко дыма.

Она проснулась в середине дня в хорошем настроении. Голод напомнил о себе почти сразу, и Маруся вспомнила, что нормально не ела уже вторые сутки, и возблагодарила судьбу и двух сиамских близнецов, заявившихся вчера с полными пакетами. После позднего завтрака она вернулась в кровать с книжкой, поглядывая на часы, чтобы не нарушить условия заключенного вчера грабительского контракта. Сегодня условия были не менее кабальными, но перестали возмущать.

Мужчина был прав: деньги у нее остались, и тратить их в этом забытом богом месте было негде, а обещание чаевых согревало душу новизной и загадочностью суммы. Заботиться о деньгах в доме было прерогативой мужа, ей оставалось только разумно пускать их на нужды домашнего хозяйства и неразумно — на свои. Что она с успехом все годы и делала, практически не провоцируя конфликты из-за потраченных средств. Единственное, в чем она действительно не была разумной и умеренной — это машины, увлечение которыми супруг поддерживал в ней сам. А шубы, украшения или билеты в дальние страны он покупал на свое усмотрение, считая их достойным антуражем для красивой жизни с красивой женщиной. Воспоминания о Димочке сразу же намекнули, что хорошего настроения у нее быть не может, и слезы предательски защипали в носу.

«К вам гости…» — ворвался в квартиру мужской голос, оборвав ее рефлексию, и она чертыхнулась и пошла открывать.

— Собирайся! — приказал Дмитрий Алексеевич с порога и прошел в кухню.

— Рано же еще! — удивилась Маруся вслед гостю.

— Мы сегодня не едем в ресторан, — заявил он, закуривая. — Кофе я поставлю сам.

— Как одеваться?

— Как женщина.

Не дождавшись вразумительного ответа, она ушла в комнату, облачилась в джинсы и футболку, скрутила на затылке волосы и пошла на запах кофе, справляясь с упрямой заколкой.

— По-твоему, женщины одеваются, как ковбои? Юбку надень.

— А куда мы едем?

— Много будешь знать, скоро состаришься!

— Я уже и так не институтка, — пококетничала она.

— Это точно, — бестактно согласился он и подождал, что она уйдет переодеваться.

— Мне так удобно! — ответила Маруся на его неодобрительный взгляд.

— Ну и черт с тобой!

Он поставил перед ней кружку с кофе, а она ловко извлекла из холодильника сливки и сыр, и следующие десять минут они провели в отчужденном молчании.

Немолодой водитель предупредительно распахнул дверь представительской ауди, и Дмитрий Алексеевич подтолкнул ее в спину.

— Полезай!

— Так куда мы едем? — снова полюбопытствовала она, когда мимо проплыли ресторан и близлежащие дома.

Но ответом было рассеянное молчание. Маруся фыркнула и принялась с подчеркнутым вниманием смотреть в окно. Машина катила по дорогам, совершая то левые, то правые повороты, и через полчаса пассажирка задремала и уютно сползла на широкое сиденье. Когда сидящий рядом человек тронул ее плечо, на улице уже стемнело.

— Где мы?

— Идем!

Он бодро зашагал по бескрайнему лугу с высоко поднявшейся травой. Маруся обернулась на автомобиль, потом на удаляющийся силуэт на фоне звездного неба и поспешила следом. Дмитрий Алексеевич торопился, и она никак не успевала его догнать, задыхалась, путалась ногами в травяных стеблях и тихонько ругалась, то и дело заправляя за ухо прядь волос. Когда он остановился перед полосой густого кустарника, она едва ни налетела на него. Хозяин раздвинул ветки и подтолкнул ее в образовавшийся проход. Женщина сделала шаг вперед и остолбенела.

Они оказались на краю вытоптанной поляны с горящими кострами, будто прошли через временной портал. Маруся зажмурилась, как детстве, сосчитала до десяти и открыла глаза. Возле костров суетились люди, звучала чужая речь, вдали темнели силуэты лошадей, сбившихся в кучу.

— Каждый раз вижу и удивляюсь, — задумчиво пробормотал он. — Как будто в кино попал.

— Это какой-то фокус? — Она с опаской взялась за его рукав. — Или я сплю?

— Если и спишь, то со мной! — тут же отбросил романтическое настроение хозяин.

Она пропустила сомнительную шутку и придвинулась совсем близко, когда от костра отделилась высокая фигура и направилась в их сторону.

— Не трусь, — негромко успокоил хозяин и повернулся к идущему. — Здорово, Федор! Давненько не виделись.

Мужчины обнялись, а Маруся, приоткрыв рот, всматривалась в темноту, из которой тенями проступали цыганские шатры и телеги. Обманываясь ночными тенями, она потрясла головой, но странные видения никуда не девались.

— Новая женщина? — спросил Федор.

— Нет, — ответил Дмитрий Алексеевич. — Я по делу. Мне нужно, чтобы вы научили ее петь.

— Красивая, — заметил цыган, рассматривая Марусю. — Но зачем она в штанах, как мальчишка?

— Затем что упрямая, как ослица!

Маруся продолжала пребывать в странном оцепенении. Дмитрий Алексеевич взял ее за руку, и она покорно пошла за хозяином, как собачонка на шлейке. Перед входом в палатку он задержался и подтолкнул ее к костру.

— Сядь здесь, тебе туда нельзя.

А сам исчез вслед за Федором под пологом. Маруся опустилась на примятую траву и продолжила осматриваться, выхватывая из темноты звуки и силуэты. Вдалеке зазвучала гитара, послышался мужской голос, а из темноты внезапно выступили два голых малыша. Смуглые детишки с торчащими во все стороны вихрами подошли к ней сбоку, и самый смелый решительно потрогал ее озябший локоть.

— Ой! — вскрикнула она и воззрилась на детей. — Вы же замерзнете!

Дети с неподдельным интересом рассматривали незнакомку, а она вглядывалась в их чумазые мордашки при свете костра и улыбалась, боясь спугнуть. Их молчаливую дуэль прервал Дмитрий Алексеевич, вышедший из шатра вместе с Федором.

— Нам повезло, сегодня в таборе праздник. Ты сможешь увидеть и услышать все сама.

— Что услышать? — не поняла Маруся.

— Как надо петь!

— Я хорошо пою! — заупрямилась она. — Я всю жизнь пою. У меня музыкальное образование, между прочим.

— Ты поешь голосом, Маша, а они сердцем. — Он впервые назвал ее по имени, и она почувствовала почти неуловимые изменения в его тоне. — Ты знаешь разницу?

Она знала. Ее сердце вовсе не хотело петь, оно хотело плакать, оно задыхалось от боли, оно почти истекало кровью, пока Маруся произносила знакомые слова романсов и незнакомые слова ресторанных песен.

— Это мое личное дело! — возмутилась она и вскочила на ноги.

— Ты или будешь петь с полной выкладкой, или катись на все четыре стороны, — помрачнел непонятый в своем благом начинании хозяин. — В богадельне вакансия уборщицы открылась.

Он едва сдержался, чтобы не заорать, что ее независимость и ее театральные страсти гроша ломаного не стоят, если она не хочет сдохнуть с голоду, но вовремя заметил недоумение в глазах Федора и сдержался.

— Значит, буду мыть полы или милостыню просить! — уперлась женщина.

— На руки свои посмотри, уборщица! — охладил ее пыл Дмитрий Алексеевич. — А насчет милостыни… Никто тебе не подаст. Не в моем городе. Поэтому послушай, как должно быть, от тебя не убудет. — Цыган отступил к шатру, предоставив гостям возможность договориться без свидетелей. — Ты можешь петь и хорошо поешь. — Мужчина обстоятельно расположился на неизвестно откуда взявшемся складном стульчике и потянул ее вниз. — У тебя отличная техника, сильный голос, и ты ни разу не сфальшивила. Но при этом ты — как мороженая форель. Послушай их и поймешь, что можно по-другому. Как будто никого нет, и ты поешь для себя. А врать себе смысла нет, так?

— Так, — прошептала она, оставив попытки высвободиться из его стальных пальцев.

И внезапно он рассмотрел то, что не смог увидеть при солнечном свете за два прошедших дня. У нее были совершенно невероятные глаза. Огромные, как фарфоровые блюдца, и бездонные, как темный омут в заросшем ряской пруду. Он с детства знал, что в таких омутах водится всякая нечисть, вроде водяных. А в лунные ночи на поверхность всплывают русалки, соблазняющие путников женской грудью и плетущие из любовных речей сети для незадачливых юнцов.

Маруся не шевелилась, и по темной глади ее омутов метались блики от костров, тревожа подводных обитателей. Мужчина с усилием стряхнул ночное наваждение и продолжил, отвернувшись к огню:

— Если тебе больно — пой так, чтобы было слышно, что больно, если тебе весело — это твое веселье, и незачем его стыдиться. За сценой можешь быть хоть поленом, но песню надо проживать.

Она сидела на земле у ног своего недавнего обидчика, забыв освобожденную руку у него на колене, и смотрела снизу вверх, как декоративный щенок на умудренного годами сторожевого пса. И щенок внутри нее почти с благоговением признавал, что тот прав.

— Маша? — позвал он и тронул ее щеку. — Ты меня слышала?

— Зови своих друзей! — буркнула она и в смятении отодвинулась. — Послушаем, что они скажут.

Но никто ничего не говорил, во всяком случае, на понятном ей языке. Федор принес лепешки, мясо и вареную картошку, и тотчас возле костра закружились с десяток взрослых и детей, потом пришли женщины и еще дети, чуть позже — мужчины. Все несли с собой еду, все галдели, смеялись, сияя бездонными, как ночное небо, черными глазами, перемежали непонятную речь отдельными русскими словами. Дмитрий Алексеевич перестал замечать свою спутницу, тоже смеялся, пил водку, ел мясо с тарелки прямо руками и, казалось, без труда понимал чужую речь.

Ей тоже налили водки, она отнекивалась, но он шепнул: «Пей, не обижай людей!», и она выпила залпом, обожглась, долго кашляла и жмурилась, вытирая слезы. А потом зазвучала гитара, одна, другая, третья, и над луговым простором разлились голоса и серебряный перезвон. Маруся, усевшись, как турчанка, и подперев щеку ладонью, вслушивалась в звуки и откуда-то понимала, о чем пели по очереди мужчина и женщина. Дмитрий Алексеевич не выпускал ее из виду, кивая в ответ на длинный монолог Федора.

— Твоя женщина сможет петь, — заключил Федор. — Пусть поговорит с Раей.

— Тетя Рая еще жива? — удивился гость и отвел взгляд от зачарованной Маруси.

Федор указал в конец поля, где горел одинокий костер, и Дмитрий Алексеевич покинул цыганский праздник ради разговора со старой Раей. Высокий цыган проводил его взглядом и подсел к Марусе, заглянул в ее отсутствующие глаза.

— А теперь ты нам спой.

— Я не могу, — очнувшись, заверещала она и стала оглядываться в поисках своего покровителя.

— Он скоро придет, не волнуйся, — утешил ее Федор. — А ты пока пой. Что ты знаешь?

— Романсы, — растерялась Маруся. — Русские.

— Вот и спой, а мы послушаем. — Федор одобрительно пощелкал языком. — Когда еще красивая русская женщина споет в цыганском таборе для цыган. Ромка тебе подыграет.

Он повысил голос, и тут же гомон стих, и все повернулись к Марусе. Она покраснела и неуклюже поднялась с земли. Из темноты выступил молодой мужчина с гитарой и сверкнул белозубой улыбкой.

— Что будешь петь, красавица?

— Может быть, «Ямщика»?

— Можно и «Ямщика»!

В длинном проигрыше было много надрыва и едва угадывалась знакомая мелодия, но Маруся поймала нужный момент и, подняв лицо к ночному небу, запела, перестав слышать шепот цыганят, дыхание мужчин, ржание лошадей и потрескивание поленьев в огне.

Когда ее голос смолк, кочевники зашумели, заговорили разом, и она в изумлении огляделась. Дмитрий Алексеевич отвел от нее задумчивый взгляд и наклонился к сгорбленной старухе в черном платке, которая едва доставала ему до груди.

— Она хорошо поет, — сказала старуха, глядя в костер из-под кустистых бровей, и мужчине пришлось склониться еще ниже, чтобы расслышать ее слова. — Но у нее душа закрыта. Чего она боится?

— Она недавно рассталась с мужем.

— Значит, ей нужен другой, — заключила старуха и оглядела затрепетавшую от внезапного ужаса Марусю. — Она не умеет жить одна. Теперь ты ее мужчина?

— Нет! — во второй раз за вечер отвечая на этот вопрос, он почти разозлился. — Она сама по себе. Я просто помогаю ей с работой.

— Если ты заботишься о ней, возьми ее в жены, — словно не услышав, сказала Рая. — Она тебя не разочарует.

— Мне не нужна жена, тетя Рая. Мне нужна певица в ресторан.

— Ах, певица! — Старуха понимающе потрясла седыми космами под платком, и Марусе показалось, что голова на тонкой шее может случайно оторваться и скатиться прямо в огонь. — Скажи, пусть идет за мной.

Она махнула двум цыганкам, стоящим поодаль, и те покорно двинулись следом в дальний шатер.

— Иди! — Дмитрий Алексеевич подталкивал свою протеже, как строптивую лошадь. — Никто тебя не съест.

— Откуда ты знаешь? — скулила не вполне трезвая Маруся, оглядываясь на удаляющиеся огни за спиной.

— Не болтай!

— Она меня заколдует или превратит в жабу.

— А я тебя поцелую, и ты снова станешь принцессой, — уверил он.

— Правда? — Она жалобно взглянула на мужчину через плечо, готовая поверить во что угодно. — Это поможет против заклинаний?

— Не знаю, но если будешь изводить меня дурацкими вопросами, оставлю жабой до конца жизни.

— Ну почему я должна идти в палатку? — помолчав, снова заныла Маруся. — Что они собираются делать такого, чего нельзя делать при людях?

— Понятия не имею. Но хуже уже не будет.

Он втолкнул ее под полог шатра, а сам остался снаружи.

— Только не забудь, что ты обещал, — раздался ее сдавленный шепот из темноты, и он усмехнулся и закурил.

Целовать жабу в его планы не входило. Певичка была хороша, в ней чувствовалась особая стать, порода, так что если ее и стоило в кого-то превратить, то хотя бы в лошадь или в кошку. Впрочем, их он тоже целовать не намеревался. Зато эту ночь он бы с удовольствием провел с женщиной с пшеничными волосами и русалочьими глазами, а уж никак не с жабой или кобылой.

Он успел выкурить три сигареты, когда из темноты появились женские фигуры в длинных юбках и выстроились перед ним в ряд.

— Она почти готова, — сказала старая цыганка и указала на Марусю.

Первое, что он заметил, — у Маруси больше не было испуганных глаз. Она смотрела вдаль мимо него и улыбалась.

— Что с ней? — напрягся он, заподозрив неладное, но сразу отогнал мысль о колдовстве.

— Травка, — засмеялась старуха и потрясла головой. — Ей теперь хорошо.

— Травка — это перебор, тетя Рая. Это незаконно, — укорил ее Дмитрий Алексеевич. — Надеюсь, ничего серьезней?

— Никто ее не заставлял, — поморщилась цыганка, и только тогда он заметил перемены в своей спутнице.

Маруся была одета, как и стоящие рядом женщины, в шелковую кофту с широкими рукавами, юбку почти до земли с пышной оборкой, из-под которой кокетливо выглядывала еще одна. Ее бедра были схвачены ярким платком, на шее причудливо переплелись цепочки и бусы, а в ушах позвякивали кольца. Перед ним стояла босоногая и белокожая цыганка со светлыми косами, каких ему раньше встречать не доводилось.

— Маша, — изумленно выдохнул он и взял ее руку, на которой зазвенели браслеты. — Ты себя видела?

Маруся наклонила голову к плечу, словно прислушивалась, и послала загадочную улыбку далеким звездам.

— Не верь этой улыбке, — остановила его тетя Рая. — Она никогда не перестанет улыбаться. Она должна отпустить свою боль и жить дальше. Пока боль с ней — она сжигает ее изнутри. Ты ее мужчина, помоги ей.

На этот раз он не стал объяснять, что знает эту женщину всего-то три дня, да и не знает вовсе, ничего о ней не знает, кроме паспортных данных, размера одежды и того, что она сбежала от богатого мужа наугад черт знает куда.

— Как?

— Отведи ее в круг, пусть поет и танцует. Боль будет выходить из нее.

— Ее так просто не вылечить, — усомнился он.

— У тебя есть год, — сказала старуха и прищурилась в звездное небо, словно пыталась разглядеть летопись их судеб. — Год до весеннего полнолуния. Если ты не успеешь стать ее мужчиной, она уйдет.

— Думаешь, за год я не справлюсь? — самодовольно усмехнулся он, принимая игру.

— У тебя мало времени, — покачала головой Рая, удивляясь его непонятливости. — Если ее душа все еще будет болеть о муже — ты ее потеряешь.

— Она подписала годовой контракт, — угрюмо вспомнил он, заглянув в просветленное Марусино лицо. — До того момента она не может уйти.

— Ее не удержит никакой контракт, если ты не тот. Или ваши женщины могут жить без любви?

— По-разному могут! — Он заметно помрачнел. — А мне надо, чтобы в мой ресторан ходили слушать, как она поет.

— Ты думаешь, что можешь выбирать! — с жалостью сказала старуха и исчезла в тени шатра.

Дмитрий Алексеевич подхватил заколдованную Марусю под руку и повел к поющему табору. Когда они вошли в круг, табор умолк, а Маруся, очнувшись от дурмана, недоверчиво осмотрела свой наряд и незнакомых людей. Он взял ее за плечи и подтолкнул в центр круга.

— Танцуй, — попросил кто-то по-русски.

— Я не умею, как вы, — смущенно улыбнулась Маруся.

— Она вообще неважно двигается, — зачем-то вспомнил он и поймал на себе ее обиженный взгляд.

— Пусть танцует! — сказал Федор и снова позвал Ромку. — Надо только начать.

Когда над лугом разнеслись первые звуки вальса, Ромка, не раздумывая, закружил Марусю по вытоптанной траве, и зрители отодвинулись, давая им больше пространства. А Дмитрий Алексеевич смотрел, как колышутся ее юбки, как перекатываются бусы, как Ромкина рука полновластно обнимает узкую спину и как в ответ улыбаются Марусины губы, и почти забыл о зажженной сигарете.

— Она легкая, как пчелка! — Ромка неохотно выпустил женщину из объятий. — Просто ей нужен ведущий.

— Кнут ей хороший нужен, — сделал вывод ревнивый хозяин и достал новую сигарету.

— Пусть еще поет, — послышались голоса, и Маруся, раскрасневшаяся после танца, протянула руку к ближайшему гитаристу.

— Можно?

Тот без слов снял с шеи ремень, и кто-то услужливо придвинул ей складной стул. Маруся кивнула, поставила гитару на колено, тронула струны и, оставшись довольна извлеченным звуком, сразу же запела низким и сильным голосом.

«Среди миров, в мерцании светил, / одной звезды я повторяю имя…»

И эта была та Маруся, которую никто из стоящих рядом людей не знал. Которую муж двадцать лет награждал самыми причудливыми именами, вариациями на тему ее простого имени, а потом вдруг разлюбил. Которая много лет была счастлива, а потом в один день решилась уйти от него. Которая давно не пела под звездами, не танцевала с чужим мужчиной, не пила водку и ни разу в жизни не думала, что сможет изменить своему налаженному уюту и сложившейся судьбе. Уж лучше бы цыганка превратила ее в жабу, или в лошадь, или в росу на траве, которая наутро высохнет и не оставит следа на листе.

Маруся пела, и слезы сами катились из ее глаз, а когда закончилась песня, она начала новую, потом другую, и еще одну. И никто не решался ее прервать, не засмеялся и не ушел спать. Она пела, и ей становилось легче, будто вместе со слезами вытекала боль, отпуская сердце из ледяных тисков. А когда она устала и замолчала, цыгане дружно выдохнули, и кто-то сказал: «Они тоже умеют петь!», и его одобрительно поддержали несколько голосов. Маруся поднялась с шаткого стула и просительно посмотрела на хозяина.

— Пора, — вслух решил он и обернулся к Федору. — Скажи тете Рае, что одежду я пришлю завтра.

— Если Рая отдала этой женщине свое платье — так надо.

— Но украшения дорогие, — возразил Дмитрий Алексеевич.

— Иди, Дима! Мы тут пробудем неделю, может, две. И снова придем через год. Если хочешь — пойдем с нами. Ты нам не чужой, мы всегда тебе рады.

— Ты же знаешь, что я не могу.

— Власть тебе дороже свободы, — усмехнулся Федор и обнял старого друга. — Пора бы понять, что дороже свободы ничего нет.

— У каждого свой путь! — возразил Дмитрий Алексеевич и взял Марусину руку. — Встретимся через год, Федя. Хорошей дороги!

Возле дома хозяин разбудил свернувшуюся в клубок Марусю и, соблюдая конспирацию, отвел ее домой.

— Как это снимается? — спросила она, оглядывая свой странный наряд, и побрела к зеркалу.

— Хочешь, чтобы я тебя раздел? — усмехнулся он, но она обернулась с мрачным лицом.

— Мне не до шуток. Я спросила, как это снять.

— Женщине должно быть виднее, — посерьезнел он. — На работу вечером можешь не ходить, тебе отоспаться надо.

— И это не отразится на моей зарплате?

— Отразится, но ты отработаешь в другие дни.

— Я начинаю чувствовать себя рабыней…

Но Дмитрий Алексеевич, не дослушав, хлопнул дверью и с неприязнью подумал, что побыть жабой пару дней ей бы не повредило.

Как он и предполагал, она проснулась ближе к вечеру, сварила кофе, налила ванну и провела полночи в постели перед телевизором, а в семь утра уже открывала дверь знакомому гостю.

— Выспалась?

— Вчера, да, а сегодня, нет, — не погрешив против истины, призналась начинающая примадонна. — А вы теперь будете каждый день приходить в семь? Я могу будильник на одиннадцать не ставить?

— Город не оценит твой богемный образ жизни.

— Я не навязываю городу свои привычки, — пожала плечами она. — И не горю желанием жить по расписанию казармы.

— А я привык просыпаться рано. Сделай-ка нам омлет.

Ему хотелось кофе и домашнего завтрака и совсем не хотелось препираться с ней. Но Маруся была не в настроении и не считала себя обязанной быть вежливой по утрам с незваными гостями.

— Со шпинатом? А может, с норвежской селедочкой или с кленовым сиропом?

— Ты и такое умеешь?

— Нет, но вам же плевать, что я умею и чего хочу. Я прислуга, которую вызвали покормить барина.

— Я и сам могу приготовить, — насупился он. — Незачем делать из мухи слона!

— Тогда не надо делать из меня кухарку! — парировала она, открывая холодильник, и вдруг смутилась от собственной грубости. — Мне не сложно, поймите. Но исключение не должно стать ежедневной практикой.

Однако же омлет у нее получился вкусный, хоть и без пышной шапки. И гренки с сыром удались, а кофе из обычного аппарата показался ему лучшим за многие месяцы. Напротив за столом Маруся с аппетитом уплетала свою порцию и смотрела на календарь с лохматой собачкой, как будто завтракала одна.

— Ну, я пойду.

Он отодвинул пустую кружку и вопросительно посмотрел на женщину, как будто чего-то ждал.

— Угу, — кивнула она, скользнув мимо рассеянным взглядом, и когда щелкнул замок, спросила: — А зачем вы приходили?

— Спасибо! — запоздало сказал он, закрывая дверь.

— На здоровье. — Маруся задумчиво посмотрела на стол с грязной посудой. — Лучше бы дал поспать.

Второй рабочий вечер прошел гораздо удачнее первого. Публика частично обновилась, но никто не орал, как потерпевший, когда она объявила очередной романс. И, отработав «обязательную программу» из классики, она спокойно перешла к выполнению заявок, пользуясь услугами экрана с караоке. Такое положение дел всех устраивало, и в первую очередь — саму шансонетку. Она не придала значения тому, что хозяйский стол с табличкой «зарезервировано» был пуст, потому что к концу выступления валилась с ног от усталости и искренне радовалась, что от работы до дома ехать несколько минут. Правда, на стоянке пасся старый знакомый Филька и усиленно стучал хвостом по красному боку ауди, оглашая ночную округу звуками тамтама.

— Уйди к чертям собачьим, — очень в тему сказала примадонна и, оттеснив пса, села за руль и опустила стекло, нарочито строго посмотрев на собаку. — Приходи завтра, будет тебе котлета.

Филька подозрительно покивал и улыбнулся. «Галлюцинации от усталости?» — спросила она себя и покатила сквозь ночь, отчаянно зевая и стараясь не пропустить нужный поворот.

Как ни странно, следующим утром ее никто не потревожил, как и послеследующим, и даже спустя неделю. В ресторане хозяин не появлялся, и по тому, как расслабилась публика, Маруся догадалась, что город временно остался без власти. Вернее, официальное подобие власти в лице Сергей Дмитриевича разъезжало на мурселаго и пару раз заказало «Вальс Бостон» и «Чистые пруды», ностальгируя по далеким столицам Российской империи. Маруся прилежно и с надрывом исполнила мужские партии и со сдержанной благодарностью приняла щедрые чаевые. Слава богу, глава городской администрации не набивался в поклонники, как некоторые зарвавшиеся в отсутствие хозяина пьяненькие господа, а местная секьюрити хорошо знала свое дело. Да и у самой столичной гостьи на этот счет было припасено давно наработанное выражение лица, сопровождаемое репликами в стиле английской аристократии: «Пойдите прочь, сударь, вы пьяны!» Она беспроигрышно пользовалась этой фразой, отчего у большинства почитателей красоты и таланта случался культурный шок.

Хотя одному поклоннику она втайне потакала. Шантажист Филька не пропустил приглашения на следующий вечер и с вопросительным выражением ждал ее у машины, еле сдерживая подрагивающий хвост.

— Ах ты, зараза! — сказала она то ли ему, то ли собственной забывчивости, и вернулась на кухню за обещанной котлетой.

Натуральная котлета размером с четверть тарелки была проглочена одним махом, хвост отстучал «спасибо» по дверце, и Маруся, тронув машину с места, с изумлением обнаружила, что пес резво бежит по тротуару вслед за ней. Она сбросила скорость и, забавляясь ситуацией, позволила ему проводить себя до дома, где, поставив ауди на охрану, обернулась к лохматому поклоннику, поднявшему на примадонну вопрошающие глаза.

— Никакого кофе, Филимон, даже не думай!

Пес разочарованно вздохнул и прилег на асфальт. Она дошла до двери и снова обернулась, а когда он приподнял тяжелую голову и насторожился, холодно кивнула и скрылась в подъезде. Филька в задумчивости поскреб задней лапой за ухом и потрусил обратно к ресторану в надежде на очень поздний ужин или на ранний завтрак.