Китайская чашка

Светлана Смолина

Он и она. Вечная история в ветхих декорациях маленькой московской квартиры. Он привык добиваться своего и все держать под контролем. Она никуда не стремится и не поддается контролю. Но как делить женщину, к которой тебя тянет неведомая сила, с другими мужчинами? И как отпустить, если без нее мир начинает рассыпаться, как древний манускрипт от случайного прикосновения? Чтобы у истории обид и сомнений был счастливый конец, Он должен забыть, кем была Она, а Она должна поверить Ему.

Часть 2

Он был слишком погружен в офисную суету, чтобы знать, что в полдень два раза в неделю соседская дверь открывалась, чтобы впустить девушку с круглым румяным лицом, обрамленным разноцветными прядями волос. С ее приходом в холодильнике поселялись продукты, мойка без сожалений расставалась с коричневыми кофейными каплями, белье оказывалось выстиранным и выглаженным, пыль со стеллажей и подоконников исчезала, словно сама собой, а старинные бокалы и рюмки хвастались друг перед другом сияющими боками. Помощница была в меру разговорчива, и хозяйке даже удавалось углубиться в книжку, пока на кухне звенела посуда и в ванной шумела вода. На это время в квартире раздвигались шторы, и женщина жмурилась от солнца и забивалась в угол кровати, будто вела свой род от румынских вампиров.

Если разноцветоволосая девушка и догадывалась, чем живет хозяйка, то осуждения не выказывала и лишних вопросов не задавала, не копалась в бельевых шкафах и не звонила двум десяткам опекаемых родственников в Запорожье. Однако в глубине души помощница хозяйку по-бабски жалела и мысленно рисовала картину неразделенной трагической любви, благодаря которой молодая еще женщина обрекла себя на добровольные муки в одиночестве без надежды завести детей, собаку, телевизор и широколистный фикус.

Ее проворные руки с обгрызенными ногтями делали свою работу споро, в конце дня получали кругленькую сумму и, прижимая к себе разбогатевшую сумку, с трепетом листали в метро рекламные проспекты магазинов, в которых позволительно было эти деньги спустить.

— Вам надо сходить прогуляться, солнышко уже припекает, — настаивала она, складывая постиранные вещи на спинке кресла. — А то вон какая бледная.

— Терпеть не могу бесцельные прогулки. Лучше расскажи, что там происходит.

— Да что там может происходить! — со снисходительным смешком оглядывалась на затворницу неунывающая украинская девчонка. — Все одно.

И начинала ранжировать новости с самой главной — с погоды, которая сегодня незаслуженно радовала всегда хмурых москвичей, или с концерта какой-то новомодной группы, песни которой в этой квартире были бы такими же неуместными, как грохот токарного станка. До глобальных мировых потрясений она добиралась в самом конце рассказа, упоминая о них сухой телетайпной строчкой. Почти всегда безразличная слушательница обреченно кивала и догадывалась, что скоро в ее квартире сменится гость, потому что отношения между Москвой и Европой портятся. Или в Азии палестинцы и евреи снова затеяли воевать. Или здравомыслящий американский бизнес больше не желает хоронить в бездонной яме российской экономики кровные миллиарды.

— Зачем вам столько красивых вещей, если вы их совсем не носите? — сокрушалась девушка, вернувшись в привычный материальный мир, как стрелка компаса к северу.

Хозяйка улыбалась одними губами и уверяла, что носит. Она догадывалась, что та считает себя невезучей, потому что на голову выше и на два размера больше. И эта ее молодая здоровая стать не позволяет надеяться получить что-нибудь «совершенно ненужное» в подарок, как это частенько случалось с ее подружками, нашедшими свое счастье в уборке квартир богатых иностранцев. Впрочем, ни один из этих «жертвователей» не платил своим работницам столь же щедро. Чаще всего работодатели ходили по квартире с белым носовым платком и возмущались нечистоплотностью местных девчонок, забывших протереть пол под тяжеленным диваном, который сдвинуть с места было под силу только дюжим грузчикам, затащившим его в дом. И лишь хозяйка маленькой квартирки никогда не перепроверяла, как выполнена работа, поэтому помощница иногда позволяла себе схалтурить. Правда, закончив трудовые подвиги, она вспоминала, что убогих обманывать стыдно, и в другой раз терла ванну или полировала вазочки с особым рвением.

Однажды она задержалась дольше обычного, раскладывая выглаженное белье по полкам, и опередила хозяйку, когда в дверь позвонили. Грузный мужчина, ввалившийся в полутемное пространство, увеличенное искривленным зеркалом, переводил водянистые глаза под кустистыми бровями с одной женщины на другую.

— Она уже уходит! — засуетилась покрасневшая хозяйка и отобрала у помощницы тускло отливающую серебром ночную рубашку.

— Это дочка? — спросил визитер, продолжая пялиться на девушку.

— Подруга, — зачем-то солгала женщина и подтолкнула его в комнату. — Проходите, я сейчас. А ты можешь идти.

Помощница с изумлением уставилась в спину гостя, но хозяйка сунула ей в руку конверт и накинула на плечо ремешок от потрепанной джинсовой сумки, стоившей кучу денег на распродаже на Кузнецком мосту.

— Это ваш поклонник? — зашептала девушка и сделала недоумевающие и жалостные глаза. — Он же толстый и старый. Противный!

Хозяйка вздохнула и посерела лицом, словно впервые глазами неопытной девчонки увидела себя рядом с этим и другими «поклонниками», приходящими в ее дом.

— Ужас какой! — бормотала помощница в закрывающуюся дверь. — Оно того не стоит.

Но хрустящий банкнотами конверт два раза в неделю, дорогие наряды в старом шкафу со скрипучей дверцей, маленький засыпной сейф в углу комнаты, целомудренно прикрытый ажурной салфеткой, убеждали ее лучше любых слов, что еще как стоит и стоит немало.

Затворница щелкнула замком и несколько секунд смотрела невидящими глазами в коричневый дерматин, как в зеркало, а потом распустила тугой узел волос и, убрав с лица выражение безысходной брезгливости, появилась перед гостем со штатной улыбкой.

— Вы сегодня раньше обычного. Что-то случилось?

Навещать ее так часто, как требовало вожделение, сосед не мог. Но желания не подчинялись разуму и вспыхивали в нем внезапно и неосознанно, стоило услышать запах ментоловых сигарет, склониться над чашкой эспрессо или увидеть в сувенирной лавке непритязательную безделушку. К счастью, мысли о ней приходили только в минуты отдыха. Даже в периоды «серьезных» юношеских влюбленностей вся его жизнь была подчинена работе.

Поначалу работа до отказа заполнила его офисный мир, что было по молодости еще закономерно и объяснимо. Однако очень расторопно она добралась до обеденных перерывов и перекуров и научилась удерживать его от порыва влиться в поток спешащих домой «белых воротничков». Однажды она шагнула за оговоренные рамки, захватила пространство машины, столовой, отсудила для себя кабинет в квартире и подчинила своему распорядку выходные и праздники. Для себя ему осталось до смешного мало места: краткие измены женам в гостиничных номерах, пара стоек в шумных барах, душ и спальня, куда работа тоже намеревалась прорваться, и откуда он гнал ее, осознавая, что нельзя сдать последний оплот свободы и продолжать оставаться человеком. С момента, когда он понял, что не он владеет делом, которое выбрал и в котором добился успеха, а дело овладело им всецело и почти без остатка, прошло не так много времени. Это понимание пришлось на трудный возраст «свершений» после сорока, который мужчины тратят на поиски истины. Чаще всего находки ограничиваются очередной длинноногой красоткой, годящейся в подружки подросшей дочери и прельстившейся красной спортивной машиной и неизбежным ролексом.

Именно тогда его персональной соблазнительницей стала маленькая квартирка с окнами на запад, и до грехопадения ему и в голову не приходило, что эту пьесу написала женщина. Не такая молодая и эффектная, как ему нравились, бесстыдно доступная для других и в то же время нарушившая привычные рамки и стереотипы. Она смогла противостоять войску, захватившему мир вокруг него и легко и незаметно начала отвоевывать в этом мире пространство для себя. Сначала в столовой и даже в кабинете, что объяснялось близостью ее собственного мира за смежной стеной. Потом он увозил мысли о ней на работу. И они тянулись за ним от подъезда, как шлейф ее духов или сигаретного дыма. Потом краткие перекуры возвращали его в томительные дымные часы в зашторенной комнате, и он застывал, почти физически ощущая ее прикосновения, и пропускал мимо ушей обращенные к нему слова. Во время обедов с набившими оскомину разговорами о плане, договорах, налоговых льготах и акционировании он прозревал, что сорока пяти минут для еды много, а для близости с ней — мало. И задыхался от ревности, рисуя себе совсем не пасторальные картины, где она принимала очередного любовника, который мог провести в этом доме не только обед, но и задержаться до ночи, пока иномарка терпеливо урчала во дворе. Теперь по окончании рабочего дня, заслышав шуршание одежды и цоканье каблуков в коридорах здания, он торопился подписать, дочитать, отослать. Громко негодовал, глядя на неумолимо краснеющие маршруты на электронных картах города, оттого, что каким бы путем он ни выехал, час или полтора уйдут на преодоление жалких семи километров. И дорога обернется пыткой, потому что всякую минуту придется думать о женщине, о стоящей под парами машине, о смятых простынях в полумраке комнаты, паутинке трещин на китайском лаке и бриллиантовых брызгах воды в ее волосах.

— Как решился твой вопрос с квартирой?

Это единственное, что захватило его внимание, хотя собеседник разорялся уже минут двадцать, в течение которых ему даже удавалось в нужных местах хмуриться и кивать.

— Я с ней сплю, — ответил он невпопад.

Неосторожное мальчишеское признание прозвучало, как пушечный выстрел. Он встретился глазами с человеком, который много лет понимал его с полуслова, и был неприятно поражен осуждением, которое в них увидел.

— Не вздумай ничего ляпнуть!

Для него не было секретом, какими словами прокомментирует адюльтер сидящий напротив человек. Это были его собственные слова, его мысли, его сомнения и обиды.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. А что жена?

О той, другой, запретной, говорить было рискованно, зато не возбранялось оторваться на этой.

— А что жена?! — взвился он. — Может, мне у нее совета спросить?

— Ты нарываешься на скандал как будто специально. Гулять там, где работаешь и где живешь…

— Скандала не будет, — мрачно огрызнулся он и прикурил от умирающей сигареты, как путник на ветру. — Откроет рот — закроет за собой дверь.

— Ну, если оно того стоит…

Партнер никогда не выказывал лишних эмоций, тем более, по таким пустякам, и сейчас не стал читать дружеских нотаций, хотя в душе был удивлен, что на весах знакомой ему жизни балансировали такие несравнимые ценности, как брак и сиюминутная связь.

— Но ты же не ходишь к ней прямо туда? — осторожно уточнил он и догадался об ответе по хмурой растерянности собеседника. — У тебя ведь есть номер.

Соседу и в голову не приходило умыкнуть ее в гостиничное раздолье на окраине Москвы с поскрипывающей кроватью «для молодоженов». Подальше от их общего дома, от машин со знакомыми номерами и дворовых бабушек чекистской закалки с цепкими глазами за толстыми стеклами очков. Это было так же дико, как высадить в заснеженную клумбу экзотический африканский цветок.

А ведь, пожалуй, попробовать стоило. И тогда его не будет преследовать чужой запах и вид скомканных простыней, и не будет сводить с ума шелковый халатик и заправленная за ухо прядь волос. Не будет повода ревновать ее к пассажирам залетных иномарок. Останется только она. И какой она будет за пределами своей убогой норы? Ведь он никогда не видел ее в платье и на каблуках, с украшениями в ушах и на шее, при дневном свете, среди других людей. Узнает ли он ее в коридоре перед дверью номера, где побывали все его случайные и неслучайные подруги?

И почему такая простая мысль не приходила ему в голову раньше? Надо просто вывести ее «из тени», пригласить в ресторан, рассмотреть, как дотошный энтомолог изучает новый вид мотылька, пришпиленного булавкой, и убедиться, что вся ее загадочность и непостижимость — это такой же «пшик», как незамысловатые капризы второсортной певички в поисках богатого мужа.

— В отель, говоришь, — хмыкнул он, когда друг уже и думать забыл о своем вопросе. — Поедемте в номера, мадемуазель.

— Я не пойду. — Женщина потрясла все еще влажными волосами и зябко запахнула полы халата. — Я быстро устаю от толпы.

— Есть чертова прорва маленьких ресторанчиков, где почти всегда пусто, — продолжал настаивать он, звериным чутьем угадав, что она будет отчаянно сопротивляться. — Я всегда удивлялся, как они умудряются выживать.

— Почему для тебя так важно вытащить меня из дома? Или ты думаешь, что я не умею вести себя на людях? Или что у меня страшное заболевание, не позволяющее мне бывать на солнце?

— Не ерничай, я всего лишь предложил сходить в ресторан.

Сегодня она была несколько взвинчена, и сосед насупился, как филин в полдень.

— Не злись! — Проходя мимо, она почти невесомо коснулась его плеча. — Зато здесь мы можем делать все, что хотим.

— Я и там могу делать все, что хочу, — с апломбом заявил он ей вслед, и она обернулась от двери и понимающе улыбнулась. — И не вздумай во мне сомневаться!

— Как я могу, мой господин!

Она вернулась, опустилась на ковер возле его кресла и прижалась щекой к его колену. В этом ее театральном жесте было больше покорности и преданности, чем иронии, и он, не поверивший словам, вмиг забыл, о чем они спорили минуту назад.

— Черт с ним, с рестораном. — Он утонул пальцами в темных кудрях, побежавших до самого пола. — Мы и дома поедим.

Хозяйка квартиры едва заметно кивнула, будто с неохотой подчинилась его воле, а не вынудила его сделать по-своему.

— Ты вертишь мной, как собака хвостом, — вслух догадался он, оказавшись рядом на ковре.

— Или как хвост собакой.

На этот раз ей пришлось скрывать улыбку под опутавшими его шелковистыми прядями с изысканным ароматом цветущего апельсинового сада.

— Похоже, у этой новый поклонник, — сквозь зубы невнятно заметила жена, когда он на сон грядущий плеснул себе виски в хрустальный стакан и зазвенел кубиками льда. — Вылитый мафиози в дипломатической машине. Может, итальянец или вообще турок. И где она ухитряется их цеплять?

— Прямые поставки из-за границы, — бездарно ляпнул он, пролив жидкость на блестящую поверхность стола, и с досадой принялся выжимать намокший манжет рубашки.

— Думаешь, она из эскорт-услуг? — подхватила тему жена, будто не заметила его неловкости, и тут же вступила в диалог сама с самой. — Да она почти никуда не ходит. Сидит такая мышь в подполе, а мужики меняются, как в эстафете.

Мысль о том, что грязное сутенерское агентство управляет ею, словно балаганной марионеткой, была нестерпимой, как зубная боль. Он молча покосился на супругу и вытер пальцы о рубашку.

Его издавна занимал вопрос, почему молодая и привлекательная женщина ведет отшельническую жизнь за шторами в крохотной квартирке с безнадежно устаревшей мебелью и необходимым минимумом технических новшеств. Без родственников и школьных подруг, без комнатной собачонки с визгливым голосом, без красно-бурой герани в горшках, наедине с книгами, сигаретным дымом и собой.

— Перестань! — рассмеялась соседка, когда он заговорил о ее почти аскетическом уходе от мира. — Я бываю на театральных премьерах и на вернисажах, изредка езжу отдыхать на ипподром и даже хожу на скучнейшие приемы. Не каждую неделю, конечно, но все-таки выбираюсь из своей берлоги.

И, чтобы развеять его недоверие, сняла с книжной полки массивный альбом со снимками.

Убогое жилище с выцветшими обоями, красноватый свет бра над широкой кроватью и огарки свечей в тяжелых подсвечниках, шелковое неглиже и небрежно скрепленные на затылке волосы — вот тот образ, который он воскрешал в памяти всякий раз, когда думал о ней.

Листая страницу за страницей, он едва узнавал в эффектной красавице, не обращающей ни малейшего внимания на щелкающую камеру фотографа, свою запершуюся от мира соседку. Гибкие пальцы в бриллиантовых переливах, поднесенные к накрашенному рту, меховая накидка, приоткрывающая обнаженное плечо, холодновато-внимательные глаза, вспыхивающие огнями ресторанных люстр — неужели и это тоже она? Неприятным откровением стала целая серия изображений, где рядом с ней засветились разновозрастные мужчины в смокингах и костюмах, с массивными «печатками» и неизменным самодовольством на лицах. Но еще непривычнее оказались снимки, где она кормит с руки вороную лошадь, до рези в глазах сияющую блестящей шкурой, отчего казалось, что шкура припудрена лунной пылью.

— Это — Порта, моя кобыла, — буднично, словно речь шла о фарфоровой статуэтке из серванта, какие нынче за копейки продают замшелые бабушки на барахолках, пояснила она и перевернула альбомный лист.

Он невольно прикинул, что такая кобыла стоит гораздо дороже новенькой иномарки, но «дура без фантазии» не испытывала никакого почтения к деньгам и вещам.

На новом снимке женщина в короткой серо-голубой шубке, выходящая из автомобиля с французским флажком на капоте, глянула ему прямо в глаза, и он поежился и перевернул страницу. Потом ее стало слишком много: в круглом зале с колоннами и оркестром, в плену чьих-то властных рук, за столом в интерьере шикарного ресторана, на широкой лестнице среди изысканно одетых мужчин и женщин, лица которых казались мучительно знакомыми.

— А здесь…

Соседка ткнула пальцем в центр фотографии, где сияло круглое лицо градоначальника и по краям спиралью закручивались профили и затылки, и она стояла под руку с высоким человеком, так похожим на… Но он перехватил ее руку и без почтения к званиям и статусам обрушил на пол альбом.

— Оказывается, я ничего о тебе не знаю. И не хочу ничего знать!

— Ты же сам попросил, — недоумевающе улыбнулась женщина, возвращенная с бала в привычную тесную каморку на пятом этаже.

Но сосед был сыт по горло своим опрометчивым любопытством и больше ни о чем просить не собирался.

— Иди ко мне, — потребовал он, сжимая ее так крепко, что между ними не осталось пространства не только шагнуть, но даже вздохнуть.

— Какой же ты все-таки… мужчина, — прошептала она, и за пределами ее квартирки под снисходительной усмешкой обычно равнодушных небес с грохотом обрушился привычный и посчитанный до мелочей мир, словно пирамида из детских кубиков.

Будни с ней превращались в праздники, а праздники и выходные в собственной квартире — в пытку. Будни без нее были испытанием, проходить которое достойно у него не получалось. Иногда посреди совещания сосед вдруг вспоминал, что в этот самый момент она открывает дверь другому мужчине, и тогда внезапная вспышка ярости освещала его кабинет, и подчиненные переглядывались с неподдельным испугом и изумлением. «Это возраст такой», — со вздохом поджимала силиконовые губы его секретарша и торопливо утыкалась в монитор, стоило ему появиться на пороге приемной.

— Ты становишься невыносим, как девица перед месячными. — В пьяном откровении за стойкой бара партнер не стеснялся в выражениях, перекрикивая орущую музыку. — Только у них это за три дня проходит, а у тебя затянулось.

— Я чувствую себя идиотом, — пожаловался не менее пьяный сосед и заглянул в свой стакан с надеждой увидеть внутри что-нибудь более утешительное, чем виски. — Вроде живу нормально. Дел по горло. Есть, о чем беспокоиться. А потом вспомню, и все.

— Тебе нужна ее квартира, — констатировал собутыльник и бросил в его выпивку горсть кубиков льда. — Ты перепутал цель и средства.

— Ничего я не перепутал. Мне нужна ее квартира. — Он с бычьей решимостью мотнул головой, и лед негромко звякнул, как отзвуки дверного звонка. — А потом появилась она, и все пошло кувырком.

— Она всегда там была.

— Всегда.

— И она шлюха.

— Шлюха.

— Отнеси в ментовку заявление, что у вас на этаже организован бордель, и пусть власть разбирается с выселением.

— Пусть, — согласился с неоспоримыми выводами он и поднял на друга осоловевшие глаза. — А как же она?

— Купишь ей жилье в замкадье, и пусть себе трудится дальше.

— А я?

— А у тебя появится гардеробная. И семья. И ты перестанешь вести себя, как идиот.

— Точно. — Он допил свой виски и поднялся. — С глаз долой, из сердца вон.

— Ты куда? — удивился друг, отведя услужливую руку бармена от края своего стакана. — Завтра же выходной.

— Надо ее предупредить, что она уезжает.

— Вот именно, скажи, что раньше таких, как она, вообще выселяли за сотый километр.

На парковке, неловко вскарабкавшись за руль своего внедорожника, он пожалел, что отпустил шофера. Голова продолжала функционировать, а вот тело слушалось команд через раз. Пьяный водитель поставил селектор на «драйв» и спугнул стайку девушек, толпившихся возле бара. Внедорожник остановился в полуметре от входа, с минуту подумал и рывком сдал назад на проезжую часть. Сзади нервно засигналили, но он вклинился в запруженную машинами улицу, как танк в середину кавалерийского полка, раздвигая смехотворных соперников мощью всех своих лошадиных сил. Хорошенькая девушка с неодобрением рассматривала его из приземистой корейской машинки в соседнем ряду. Он опустил стекло и недвусмысленно кивнул на пустующее пассажирское сиденье рядом с собой. Девушка обиженно надула губки и что-то сказала вглубь салона, где тут же забурлили темпераментом пассажиры мужского пола, и из приоткрытого окна задиристо рванулась восточная музыка.

«За сотый километр, — скривившись, напомнил он себе и полез за сигаретами. — Всех шлюх за сотый километр. И спонсоров их. И этих, которые, как тараканы, заполнили город. И вообще всех. А еще лучше — свалить куда-нибудь подальше. В Майами, например. Пляжи, много денег, горячие кубинские красотки и ураганы». Размышление об ураганах вернуло его в реальность вечерней Москвы, стоящей в сплошной многокилометровой пятничной пробке. Ураганы, с легкостью телепорта перемещающие коров, машины и целые дома, без спроса врывались в жизни людей на далеком побережье, а ему никак не удавалось вырваться из пробки, чтобы сказать соседке, что он пришел в ее дом не ради любовных утех, доступных за деньги респектабельным господам. Что он сыт по горло этими играми и хочет поставить точку. Окончательную. Необсуждаемую. Прямо сегодня.

Возле дома он вывалился из машины, нисколько не протрезвев за время в пути, и по привычке поднял голову к ее безмолвным окнам. За тяжелыми шторами не было жизни, как на далеком Марсе. Зато у подъезда, от которого его отгораживала незнакомая машина, какой-то тип держал ее руку в своей и, склонившись над собственным обширным брюхом, светился улыбкой чеширского кота. Не будь того альбома с фотографиями, он бы никогда не узнал свою соседку в стройной женщине, благосклонно протянувшей руку для поцелуя и не ведающей, как забрать ее обратно у пылкого поклонника. Поклонник, не останавливаясь на достигнутом, свободной рукой примеривался к ее талии. Она что-то сказала и мягко отклонилась назад.

Сосед, наблюдавший этот альковный танец, почти протрезвел и хищником замер у нее за плечом, в упор разглядывая соперника. Под его взглядом, отягощенным ревностью, улыбка ее спутника превратилась в кляксу и расплылась неопределенным пятном, а рука соскользнула с ее талии, как ослабивший смертельную петлю питон. Соседка опасливо повернула голову в направлении изменившегося взгляда мужчины и побледнела.

— Я тебя прошу…

Но так ни о чем и не попросила. Он качнул головой, отметая мирный путь. Она высвободила пальцы из мигом вспотевшей ладони ухажера и отступила на безопасное расстояние с предусмотрительностью дамы на рыцарском турнире.

— За сотый километр вас, сволочей! — Сосед встряхнул тяжелый куль в дорогом костюме за лацканы. — Всех до единого. И чтобы пахали и пользу приносили! Слышишь меня? Не чужие поля вспахивали, а народные, колхозные! Ты понял?

— Ты пьян, — заключила она за его спиной. — Иди домой.

Он на мгновение отвлекся на ее осуждающий голос, чтобы сказать, кому куда следует идти, и в следующую минуту оказался на земле с фейерверком искр перед глазами и гудением в ухе.

— Что это было?

На ладони, которую он отнял от звенящей головы, темнела кровь. Так много крови он увидеть не ожидал и для уверенности потрогал себя другой рукой. Результат был предсказуемым.

— Зачем ты полез? Как маленький! — Она вытащила из мягкого клатча бумажный платок и приложила к его разбитому лицу. — Вставай, на нас смотрят. Давай я вызову такси и отвезу тебя к врачу.

— Что это было? — повторил он, прижимая пропитавшийся кровью платок к рассеченной брови. — Этот тюлень не мог…

— Нет, конечно. Это его шофер. Их так учат — шофер и телохранитель в одном лице. Слава Богу, что он не стал стрелять.

— Это он меня пистолетом или кулаком?

— Я не заметила. Тебе надо к врачу.

— Обойдусь! — Он рывком поднялся на ноги, обнаружив, что снова может владеть своим телом, и оттолкнул протянутую руку. — Я не настолько пьян.

— Уже нет, — согласилась она и как ни в чем не бывало пошла к подъезду, как будто только что не была главным призом в противостоянии двух самцов.

Он прищурился одним глазом на огни отъезжающей с поля боя машины, потом на окна своей квартиры, льющие во двор мягкий приглушенный свет, и потащился следом за женщиной, провожаемый понимающими взглядами случайных свидетелей инцидента.

— Где ты была? — Забыв об испачканных руках, он развернул ее в лифте лицом к себе и придвинулся вплотную. — Почему ты не дома в такой час?

— У меня была встреча, папочка.

Ее глаза светились насмешкой и сопереживанием, и он не мог понять, чего в них больше. Его дыхание стало громким и прерывистым, и он прижал ее к стенке лифта, отбросив промокший насквозь платок. В ее взгляде промелькнул испуг, когда она увидела открытую рану, но он прочитал эту эмоцию как унизительную жалость и грубо стиснул ее в руках.

— Такой я тебе не нравлюсь? Тебе нравится дразнить меня?

— Такой не нравишься, — неожиданно холодно согласилась она и не ответила на воинственный поцелуй, которым он запечатал надменно сжавшиеся губы.

Лифт остановился на пятом этаже и распахнул двери, приглашая жильцов разойтись по домам, но мужчина шарил руками по узкому платью, пристрастно ощупывая свою спутницу, как будто боялся, что за пределами квартиры она растеряла свои округлые прелести. Лифт терпеливо ждал в отличие от соседей, которые двумя этажами выше в негодовании стучали по металлическим дверям и витиевато ругались.

— Кровь все еще идет. Нужно обработать, — увещевала его она, уклоняясь от поцелуев. — Дома есть перекись и пластырь?

— Дома есть все, — сквозь стиснутые зубы сказал он и, не выпуская ее из рук, вышел из лифта. — Все, кроме тебя.

— Тебе лучше пойти к жене. — Соседка перешла на шепот и покосилась в сторону итальянской двери с темнеющим посередине глазком. — Если она видела в окно…

— Мы пойдем к тебе, — тоном, не терпящим возражений, процедил он. — Даже если она видела.

Из зеркала в прихожей на них глянула странная парочка. Женщина в изящном кремовом платье, на котором причудливым узором сходились и расходились бурые отпечатки ладоней, и мужчина с залитой кровью половиной лица, как из старого американского триллера о маньяках.

— Хороши же мы с тобой, — усмехнулась соседка их отражениям и ушла искать в аптечке необходимые медикаменты.

Он наклонился к зеркальной поверхности, рассматривая рассеченную бровь, с легким головокружением то ли от остатков выпитого, то ли от удара, свалившего его на асфальт. «Это уже вообще ни в какие ворота, — согласился со своим двойником он и свирепо прищурился. — Драться из-за бабы. Из-за шлюхи. Да если бы кто-нибудь раньше мне такое сказал…»

— Он лапал тебя при всех! — Перекись шипела и пенилась в ране, и он морщился и норовил отвернуться, но женщина настойчиво возвращала его голову в исходное положение и продолжала медицинские процедуры. — Ты поощряла его.

— Я устала и хотела домой. А он все никак меня не отпускал.

Она оправдывалась с таким безразличием, будто находилась мыслями где-то далеко.

— Ты обслужила его в машине?

Он хотел ударить побольнее, но его слова не достигли цели. Вместо того, чтобы обидеться, она наклонилась и примирительно поцеловала его в уголок рта.

— Нет.

— Если ты лжешь…

— Хочешь проверить?

Она бережно соединила расходящиеся края раны, прикрыла ее марлевой салфеткой и водрузила ему на лоб полоску пластыря.

— И проверю! — решительно заявил он, поднимаясь с табуретки.

— Лучше бы тебе съездить к врачу, там зашьют.

Соседка намыливала руки, пока он с садистской неторопливостью расстегивал бесконечную молнию на ее платье и наблюдал за ее лицом, отраженным в большом зеркале.

— Я куплю тебе другое платье, — пообещал трезвеющий сосед, трогая губами обнажившийся овал плеча. — Много платьев. Украшения, какие захочешь. Все, что пожелаешь.

Она откинула голову назад, подставляя шею под его поцелуи, и закрыла глаза, отдаваясь во власть его рук и его голоса, не слушая слова, не желая вникать в смысл сказанного.

— Ты слышишь, я куплю тебе все! А взамен…

— Взамен? — Она удивилась, впустив это словечко из их давнего спора в свое сознание, и распахнула глаза. — Ты покупаешь меня?

Сейчас было самое время сказать о квартире и о том, что эта история не может дольше тянуться, что его ревность стала постоянно зудящим струпом, а ее приходящие любовники отравили ему каждый час жизни. Следовало сказать и о том, что мучиться вдали от нее и рядом с ней выше его сил, что нельзя забывать обо всем в ее объятиях и помнить ее объятия на работе, в компании друзей, в супружеской спальне, везде. Заявить, что нет смысла отказываться от привычной жизни, от пятничного перебора телефонов старых подружек, от новых знакомств, от пустующего гостиничного номера, проплаченного на много месяцев вперед. Невозможно вспоминать о ее квартире не как о будущей гардеробной, а как о пристанище, куда стремишься поскорее вернуться из офиса, из отпуска, из-за стены, из понятного мира, когда-то обустроенного с любовью и со вкусом. Нельзя думать вообще ни о чем подобном, потому что это всего лишь крохотная квартирка и чужая женщина в ней, которая сводит его с ума своей почти рабской покорностью и необъяснимой непокорностью, своими теплыми улыбками и ледяной холодностью, своими редкими объятиями и каждодневным предательством.

И если прямо сейчас все это взять и сказать… Не будет больше ни женщины, ни этих поцелуев, ни душного безумия в сигаретном дыму. Останется только обнажившаяся правда: куда бы он ее ни выслал — ни в отдаленный московский район, ни за сто километров от Москвы или даже на другой материк — ему нигде отныне не будет покоя.

— Боюсь, ты мне не по карману! — насупился он. — Ни ты, ни твоя квартира.

— Ты решил возобновить разговор о покупке?

— А ты продашь? — огрызнулся он и потрогал пропитавшуюся кровью салфетку под пластырем.

Соседка пожала плечами, ввергнув его в следующую волну сомнений, завернулась в шелковый халат и отправилась готовить традиционный кофе. Он поплелся следом, как побитый пес.

— Болит? Может, таблетку?

— Коньяк поможет.

— Едва ли. — Она покачала головой, осуждая его упрямство. — Он даже душевные раны не лечит.

— Смотрю, ты и в душевных ранах разбираешься.

— Это плохое место. — Соседка отказалась попадаться на удочку его ехидства. — Но до свадьбы заживет.

— Никаких свадеб больше. Надеюсь, я сдохну раньше.

— Останется шрам. Что ты скажешь жене?

— Чтобы не забыла сдать в чистку костюм.

Она фыркнула, не в силах удержаться от смеха, но тут же посерьезнела, опасаясь, что он обидится.

— Зато юные девушки будут находить твой шрам весьма сексуальным.

— Тебе нравится моя разбитая морда?

— Я знаю историю с начала. Но им ты можешь рассказывать, что спасал принцессу от разбойников.

Он поморщился то ли от боли, то ли от пустой беседы, которую приходилось поддерживать.

— Давай обойдемся без банальностей.

— О чем ты хочешь поговорить?

— О погоде пойдет? Или расскажешь мне, откуда взялся этот?

Она покачала головой, осуждая его грубость и бесцеремонность, и забралась с ногами на кровать, отодвинувшись в самый угол. Ее рассеянный взгляд бродил по книжным полкам и лишь изредка пробегал по нему отчужденно и устало, словно вопрошал «Когда же закончится этот вечер!» Сосед делал вид, что не замечает напряжения между ними, трогал ноющий лоб и регулярно прикладывался к бокалу, пока бутылка коньяка не опустела.

— У тебя есть еще? — Он с сожалением взболтал последние капли на дне. — Сегодня твой коньяк меня берет.

— Ты уже был пьян, когда приехал.

— А сейчас трезв. Есть еще?

— Тебе надо домой.

— Я сам знаю, что мне надо!

— Боюсь, что не знаешь.

— Зато у тебя есть ответы на все мои вопросы! Про меня, про мои проблемы! — вдруг взревел он, превратившись из мирного гостя в захватчика. — Ты влезла в мою жизнь…

Он осекся, не зная, чем окончить неожиданный монолог. Она не дождалась финала и в молчании ушла в ванную, оставив его в компании остывшего кофе и тлеющей сигареты.

Через полчаса он обнаружил ее примостившейся на краю ванны. В раковине с ровным конспиративным шумом плескалась вода, а соседка с высохшими слезами на отрешенном лице смотрела в стену.

— Что на этот раз? — проворчал он и взял ее за плечо, опасаясь услышать поток обвинений в свой адрес и испытывая неловкость от того, что, наверняка, часть из них будет вполне заслуженной.

— Ты считаешь, что моя жизнь лишена смысла?

— Приехали, — с облегчением вздохнул он и покосился на свое разбитое лицо, во всей красе отраженное в зеркале. — Только санитарно-гигиенической метафизики нам недоставало.

Но она не оценила шутку, и с минуту они слушали льющуюся воду, словно та была полноценным собеседником в разговоре.

— Значит, чтобы состояться, надо выйти замуж, нарожать ребятишек, обустроить семейное гнездо?

Он инстинктивно отдернул руку, словно под пальцами шевельнулась не живая человеческая плоть, а чешуйчатое тело ядовитой рептилии.

— Ты же не думаешь, что один из этих предложит тебе замужество, даже если услышит благую весть о твоей оплодотворенной яйцеклетке? — Брезгливость и ревность снова взяли его в осаду. — Максимум, на что такие, как ты, могут уповать, — это пойти четвертой женой в гарем какого-нибудь захудалого эмира.

— Такие, как я? — почти по слогам повторила она.

— Скорее, наложницей, — развил свою мысль он. — Ни один приличный араб не женится на тебе.

— Я лишь спросила тебя о роли женщины в обществе.

— О роли женщины ты все прекрасно знаешь. Но у тебя другое амплуа.

— Тебе лучше уйти.

Она опустила голову, скрывая лицо за прядями распущенных волос.

— Ты выставляешь меня за правду?

Она ответила ледяным молчанием, и он громче обычного хлопнул входной дверью, уже за порогом окончательно осознав, что сказанная им правда мало чем отличается от пощечины.

Никогда прежде соседка не сердилась дольше пятнадцати минут, а тут вдруг выяснилось, что у нее вдоволь ослиного упрямства и вместо тонких нервных окончаний стальные пружины, позволяющие не отвечать на настойчивые звонки, которыми он мучил оба ее телефона. Тишина за дверью почти зримо наполнялась ее затаенным дыханием.

— Это глупо, — еле сдерживая раскаты командного голоса, увещевал он невидимую собеседницу и, как затаившийся в засаде хищник, ловил шорохи из ее прихожей и звуки в подъезде. — Не упрямься! Давай поговорим, как взрослые люди.

Но «как взрослые люди» она не соглашалась, и ему оставалось только ждать, когда она оттает и спустится к нему с неприступной скалы своей обиды.

— Я уезжаю, — наконец прозвучал ее неуверенный голос в разверзшейся щели между косяком и дверью. — Сколько ты дашь за все?

— За что? — растерялся он.

— За мою квартиру со всей обстановкой.

— Так ты все уже решила?

Он толкнул дверь плечом и ввалился в знакомое зазеркалье, из которого на него глянуло его собственное искаженное недоумением лицо. В углу рамки с его отражением шелохнулась неясная тень.

— Черт! — выдохнул он, заблокировав выход в коридор, и поймал почти бесплотную темную тень в кольцо рук. — Так и спятить недолго. Голос есть, а тебя нет.

— Меня нет, — с горечью согласилась соседка. — Меня и раньше не было. Я — твоя фантазия.

— И не пожалеешь об этом.

— Откуда тебе знать, о чем я жалею.

— Без разницы! Если я здесь, значит, мы оба этого хотим.

Конец ознакомительного фрагмента.