Cон

Светлана Орловска

В осиротевшей квартире Анны после смерти близкого человека, на 9-ый день траура начинают происходить странные вещи.. Оживающие силуэты в старинном зеркале пугают мыслью о собственном безумии. Так ли это на самом деле? Следующее мгновение не дает времени на размышления, обнажая основной инстинкт. Борьба за собственную жизнь, ответственность за чужую и неизбежность встречи, уготованной ей потусторонним миром…

Пробуждение

Дверной звонок зазвучал мелодией будильника на телефоне. Я не сразу поняла, что проснулась. Сердце бежит как после марафона, пижама вся пропиталась потом, а одеяло беспорядочным комком сброшено на пол. Фух… Ну надо же такому присниться! Как же хорошо понять, что это был всего лишь сон! Тело в облегчении обмякает, мышцы постепенно расслабляются. Я тяну на себя одеяло, начиная замерзать под влажной тканью пижамы. Какое — то время лежу, глядя в потолок в полной прострации. Так хочется зависнуть надолго в этой депривации, пока мозг перегружается после ночного кошмара. Но мой мозг загружается быстро, слишком быстро. То, что происходит потом, похоже на взрыв. В голове вспыхивает ярким светом мысль — она умерла! и беззвучными, быстрыми клубами боли расползается по телу. Почему-то вспомнилась хроника Хиросимы и Нагасаки, которую я увидела впервые в бабушкином черно — белом телевизоре с испорченным звуком. Наблюдая за немoй картиной смерти, я слышала доносившееся из кухни шипение бабушкиных оладьев на сковородке.

Не помню, чтобы я тогда испытывала сострадание к японцам. То ли была еще слишком мала, то ли уютный запах бабушкиных оладьев окружал меня невидимой пеленой безопасности. Пока бабушка была жива — это чувство всегда было со мной. Казалось, что так будет вечно. Но сегодня ровно девять дней, как ее нет. Смерть проткнула мой пуленепробиваемый вакуум легко и внезапно, как мыльный пузырь, оставив один на один с болью. Беспощадной, неумолимой… Я не знаю как с ней справиться. Только сильней сжимаюсь в калачик, как-будто это поможет увернуться от ритмичных, в такт моему пульсу, ударов проклятой боли. Бабушка больше не защитит, не прогонит обидчицу, не положит компресс на разгоряченный лоб, не помажет зеленкой содранные коленки. Не обуздает своим волшебным «тшшшш… Все пройдет» — любую проблему.

«Бабулечка, моя любимая, как же я тоскую по тебе», — шепчу я, тихо поскуливая, как брошенный слепой щенок, оторванный от матери. Слезы, ничем не сдерживаемые, заливают лицо, скатываются по вискам, попадая в уши. Затекают в полуоткрытый рот, заставляя пробовать вкус соленой горечи утраты.

Не знаю сколько времени лежу так, пока слезы не заканчиваются и отчаяние сменяется опустошением. Медленно приподнимаясь, сажусь на кровати, привыкая к вертикальному положению. Автоматически шарю ногами по холодному полу, нащупывая тапочки. С трудом встаю и направляюсь в ванну. Холодная вода приводит в чувства. Надо бы что-то съесть, но единственное, что сейчас я могу в себя впихнуть — это чашка крепкого, горячего кофе. Заваривая его, успеваю перехватить булькающую жижу, прежде чем она зальет всю плиту. Горячая чашка согревает приятно руки.

Mедленными, ароматными глотками возвращаю себя к способности коe-как жить. Не выпуская чашки из рук, плетусь длинным коридором в свой кабинет. Надо попробовать поработать. Работа всегда мне помогала. Окунаясь в эскизы, я забывала про реальность, погружаясь в свой собственный мир, в котором все жило по моим законам.

В тишине коридора я слышу только шарканье собственных тапочек да легкое поскрипывание старых, деревянных полов. Прогибаясь, половицы сдержанно вздыхают, переживая вместе со мной утрату их любимой хозяйки.

На середине коридора задерживаюсь перед массивным, инкрустированным по дереву серебром, бабушкиным зеркалом. Я его помню столько же, сколько себя. Когда-то моя подруга, знаток и большая поклонница антиквариата, предложила выставить зеркало на аукцион.

«Эх! Была бы я побогаче, сама бы вам кругленькую сумму за него отвалила! Но мне и за три жизни на такое произведение искусства не заработать. А вы, продав его, можете вообще уже ни о чем не беспокоиться. Денег хватит на всю оставшуюся жизнь!» — сказала Мила.

Я видела как бабушка, поджав нижнюю губу, что было признаком ее крайнего недовольства, сказала: «Не тот богат, у кого много, а тот, кому хватает. Нам, с Божьей помощью, всего хватает». И остаток пребывания гостьи у нас, — уже сидела отстраненная, не участвуя в беседе, как с Милой мы не пытались ее разговорить. Но, как только я закрыла за Милой дверь, бабушка уже стояла у меня за спиной. Обернувшись, я испуганно вскрикнула от неожиданности.

«Бабушка, Господи, как ты меня напугала! Ты вообще понимаешь, что такие телепортации в твоем возрасте не так уж безопасны для здоровья и для моих чувствительных нервов!»

Но похоже именно в тот момент, что редко случалось вообще — то, бабушку мало интересовали мои нервы. Ее зеленые глаза, всегда такие любящие и ясные, совсем не похожие на выцветшие глаза ее сверстников, сейчас блестели осколками холодного стекла.

«Пообещай мне, что никогда, ни при каких обстоятельствах, ты не продашь это зеркало! Обещай, что передашь его своей дочери и проследишь за тем, чтобы она передала его своей. Что будешь беречь его как зеницу ока и сделаешь все от тебя зависящее при жизни, чтобы зеркало осталось в нашей семье!»

Она говорила низким, очень тихим голосом, но не услышать ее было невозможно. Я поспешно пообещала, видя как это важно для нее. Мне конечно хотелось у нее спросить почему она так привязана к этому зеркалу, но бабушка всем своим видом показала, что тема закрыта. В своем неподражаемом стиле, как умела только она — сказать, поставить точку, не произнеся ни слова. И я отступила.

Но уже вечером, за нашим традиционным чаепитием, снедаемая любопытством, я все же попыталась ее разговорить.

Бабушка с задумчивой грустью тогда посмотрела н«а меня. Потом мягко накрыла мою ладонь своей сухой, холеной, с невероятно длинными пальцами кистью и спокойно сказала: Жизнь по разному учит людей. И тебе, моя девочка, тоже придется пройти до конца ее школу. Иногда уроки, которые она преподает, валят с ног. Знай, сила, которая всегда поможет тебе подняться, как бы жизнь не укладывала тебя на лопатки, заключена в этом зеркале. В него смотрелось не одно поколение женщин нашего рода. И, упреждая мои дальнейшие вопросы, добавила: «Придет и твое время все узнать».

…Это время настало, бабушка! Я сейчас не то что на лопатках, я разобрана на кусочки, как тряпичная кукла, с болтающимися конечностями на тонких, потертых нитях. Разве может быть хуже?! Как же мне может помочь твое зеркало?!

Задрапированное куском черной кружевной ткани, которую привезла с собой Мила, оно безмолвно и безучастно. Как лицо вдовы под черной вуалью.

Глядя на его винтажные бока, вспоминаю как маленькой девчушкой я подолгу занимала ванну, то прихорашиваясь, то строя рожицы перед зеркалом.

Бабушка терпеливо ждала когда я накривляюсь, а потом, заплетая мои косы сказала, что зеркало человеку может как добрую службу сослужить, так и злую.

Мое знакомство с мифологией началось с мифа о Нарциссе, который она мне тогда первый раз рассказала. А потом добавила: «Зеркало как мед — в малых дозах лекарство, а в больших — яд». Позже я от нее узнала о предании, как злые духи однажды подарили людям зеркало. «Они не хотели, — рассказывала она, — чтобы человек оставался наедине с собой, со своими мыслями и душой. Зеркало обманывало человека, создавая иллюзию, что он не одинок. Уводя его далеко — далеко от понимания себя. Помни об этом внучка, чтобы не попасться в эту коварную ловушку».

…Эх, бабушка! Я сейчас и на иллюзию согласна, только бы уменьшить боль одиночества. Я стою так близко к зеркалу, что вижу слабые очертания своего силуэта сквозь тонкое кружево. Мне почему-то совсем не хочется сходить с этого места. Словно, что-то удерживает меня. Неужели я действительно надеюсь и жду помощи от зеркала? Дааа… Если так и дальше пойдет, то похоже Мила меня таки познакомит со своим новым другом психиатром. Ему должен быть интересен новый зеркальный метод лечения, как альтернатива классической психиатрии. Хотя, памятуя одну из моих клиенток, — даму эксцентричную и с большой претензией, которая в результате как оказалось, была довольно известным в определенных кругах психиатром, я понимаю, что этот вопрос может оказаться спорным. Исход напрямую может зависеть от того, чьи аргументы будут убедительней. И будем мы, как Рагин с Громовым из шестой палаты Антона Павловича, вместе в зеркало заглядывать.

Как говорила бабушка, «в жизни все может быть». Даже то, чего не может быть.

Нуу не может же быть например, чтобы твой силуэт в зеркале шевелился, в то время как ты сама стоишь неподвижно? Правда? Это просто оптический обман. Или галлюцинация? — cпрашиваю у себя. И что я должна сама себе ответить? А может дружным хором всех голосов моего дебютирующего психоза спросим у зеркала? Ну типа: «Cвет мой зеркальце, скажи, да всю правду доложи…!» Если ответит — звоню Милке, решила я, но сначала сниму кружево. Похоже это оно своей кружевной паутиной создает эффект движения. Не успеваю протянуть руку, как снова мерещится. Я же еще не дотронулась до ткани, а она сама медленно стекает по зеркальной глади. Шутить уже не получается и я просто зажмуриваю глаза от страха, как в детстве. Тогда этот фокус выручал. Если не вижу того, что пугает — значит и нет страшилки. А если и есть, то она меня не увидит. Я же ее не вижу! О, блаженная детская наивность! Как легко тогда можно было спрятаться подобным образом от проблемы. Бабушка, заставая меня в такой обороне, всегда мягко отнимала мои запотевшие ладошки от лица, гладила по волосам, а потом мы вместе шли посмотреть на то, что меня так сильно напугало. И всегда оказывалось, что ничего страшного-то и не было. Но я все равно чувствовала себя победительницей и героиней. Бабушка улыбалась тогда, глядя как я раздуваюсь от гордости. И всегда добавляла: «Mоя смелая девочка, помни, врага всегда нужно знать в лицо. Иначе как ты сможешь его победить?»

Конец ознакомительного фрагмента.