Сказззки

Светлана Курилович, 2021

Сказка рассказывает не о том, чего никогда не было, а о том, что было и будет всегда: добро и зло, помощь, взаимовыручка, любовь, смекалка, отвага, честность. Героям сказок надо пройти совсем недетские испытания, чтобы доказать прежде всего самим себе право на счастье. Конечно, их ждут приключения, волшебные помощники и предметы! Славянские боги и божки встретятся на пути героев, всяческая нечисть будет совать палки в колёса, но закончится всё хорошо – это же сказки!

Иван-Бедован

Далеко-далеко, у дремучего леса, на самой окраине мира, жил-поживал, но ничего не наживал Иван-Бедован. Жил-то он не один, да вроде как никому не был особо нужен: матушка умерла после родов, любви и ласки её парень совсем не приметил, отец до пяточка годов растил и воспитывал малого, да потерял своё охотничье счастье: лесной владыка задрал его.

Остался Иван один. Ну, как один — с брательниками. Два старших брата, Андрей да Гордей, охотнички, как и отец, заботились о нём.

— Эй, Ванька! В избе прибрал?

— Прибрал, брат.

— Скотину накормил?

— Накормил, брат.

— Ужин сготовил?

— Да, брат.

— Собирай на стол, да пошевеливайся, а то леща схлопочешь!

Накроет Иван на стол, сядут братья снедать, а малой в уголке из плошки доедает, что ему старшаки оставят.

Здоровые были Андрей да Гордей, настоящие богатыри: румянец во всю щёку, косая сажень в плечах, ладонями подковы гнуть могли, и частенько пудовыми кулачищами учили младшего брата: не то сделал, не то слово молвил, не так посмотрел. Сказать, что парни были злыми — нельзя: котёнка ли, щенёнка приблудного всегда погладят, пожалеют. Зверьё в лесу били, как положено разумным охотникам, отец научил этой премудрости, всё показал-рассказал: и когда гусака от гусыни отличить нельзя, и когда тетерева-глухари по весне токуют и в угаре глухими становятся, и когда вся живность лесная семьёй обзаводится и детёнышей растит. Кроме того, привёл старшеньких в места заповедные и подробно объяснил, почему тут зверя бить не дозволено — грех большой будет. Всё отец ребятам рассказал, только вот не вразумил их, бестолковых, что кровь родную обижать нельзя и братика младшего надо любить и оберегать, — не успел… Провинился чем-то перед лесным царём, тот и забрал его в свои угодья.

А Гордей с Андреем в силу возраста неразумного — пятнадцать да четырнадцать им было — озлобились на Ивана, решили, что вина на нём лежит и за смерть матушки, и за погибель отца, — и взъелись на дитя невинное. С пяти лет мальчонка не видел ничего, кроме тычков и подзатыльников, всю работу чёрную братовья на него свалили: еду сготовь, в избе прибери, одёжу постирай, за скотиной ходи, за огородом следи, шкурки выделывай, да ещё лесных грибов и ягод набери — они-то ведь добытчики! Им не по чину с лукошками бегать! На базар ходи за припасами, которых в избе нет, да посмей только лишнюю копейку потратить — прибьют. Ладно, добычу свою они сами торговали, Ивану не доверяли: считали его за скудоумного. А то бы…

Ваня с судьбой своей свыкся, не роптал, на братьев не обижался, потому как тоже считал себя повинным в смерти родителей и думал, что ничего-то лучшего он не заслуживает, поделом ему.

— Поделом тебе! — говорили братья после очередной оплеухи. — Будешь знать!

Он и знал. Братьям не перечил, приказы их выполнял, всю работу делал исправно, к ночи с ног валился от усталости. На заре вставал доить белую коровушку-кормилицу Звёздочку (у неё во лбу была отметина рыжая, как звезда), и вот тут, бывало, на него накатывала грусть-тоска по своей беспросветной жизни. Доставал Ваня дудочку, которую сам вырезал из ракиты, уходил подальше, чтоб братьев не разбудить, и наигрывал печальные песни, так что сердце рваться из груди начинало и слеза непрошеная глаз жгла. Однажды так заигрался, что и не заметил, как Андрей с Гордеем к нему подкрались.

— Ты что это тут делаешь? — рявкнул Андрей и выхватил из рук Вани дудочку.

— Глянь-ка, Андрюха, да он слезу пустил! — хохотнул Гордей.

— Эй, слезомойка, ты работу сделал? — грозно спросил Андрей.

— Брат, я сейчас… я лишь на минуточку… Там молоко парное, испейте пока, а я на стол соберу… — забормотал Иван. — Дудочку отдайте… — он протянул руку.

Гордей с презрением смотрел на него:

— И это наш брат?

Андрей повертел дудочку в могучих пальцах, сдавил, она жалобно треснула, охнула и рассыпалась.

— Иди, скоморох, на стол собирай! — кинул щепки в лицо Ване. — Да поворачивайся, я жрать хочу!

Старшаки повернулись и ушли. Ваня всхлипнул, отёр глаза, собрал остатки дудочки в узелок и побежал исполнять братний приказ.

Так Иван дожил до шестнадцати лет. Братьям о ту пору стукнуло двадцать шесть и двадцать пять лет, они были в расцвете сил и пока ещё не перестарки — самое время жениться.

— Надо бы жён в дом привести, надоело твою убогую стряпню есть, — как-то сказал Андрей, глядя, как Иван убирает остатки трапезы.

— Одно и то же, ничего нового придумать не можешь, — поддакнул ему Гордей. — Да и одёжа у нас пообтрепалась. Сил нет.

Сказано — сделано. Запаслись парни приданым богатым, благо соболя и лисы набили довольно, и отправились искать себе жён. Слава об их семье шла хорошая, отца все в округе знали: он был отменным охотником, да и сами братья известность себе немалую добыли как промысловики. Даже то, что они сироты, девицам было любо: а кому ж не понравится сразу быть полноправной хозяйкой в семье, не подчиняясь злобной свекрови-старухе? Так что долго братьям искать не пришлось: за Андрея с радостью согласилась пойти Марфа, дочь Никиты-кожевенника, статная, полнотелая, полнолицая девица, а Гордей нашёл себе счастье в семье мельника Ждана. Невысокая худенькая Настя очень уж приглянулась ему за бойкий нрав и карие глаза-омуты. Обе невесты были красавицами, на свадьбе Иван таращился на них, открыв рот, пока не словил оплеуху от Андрея.

Застолье было богатым: тут постарались и братья, и сватья, которые гордились своими чадушками. Иван с ног сбился, стараясь угодить молодым и гостям, мухой летал, выполняя пожелания будущих родственников. Его же и за стол никто не приглашал, не усаживал, и не догадывался, кто он. Так, бегает тут мальчишка какой-то, прислужник дармовой. Свободной минутки не было присесть и маковой росинки в рот положить. Но Ваня не жаловался: грешным делом надеялся, что невестки хоть малую долю забот с его плеч снимут, о большем и мечтать не смел. К вечеру отрок ног под собой не чуял, уморился, присел в хлеву на солому и задремал. Долго ли, коротко ли спал — не понял, проснулся от громового окрика старшего брата:

— Ванька, ты где?? Подь сюда!

Вышел, отряхивая солому с одежды:

— Вот я, брат, чего изволите?

Такой он был потешный, всклокоченный, с соломой в волосах, что Настя, младшая сноха, прыснула в ладошку. За ней засмеялись остальные гости. Ваня понял, что смеются над ним, покраснел, как маков цвет, стал озираться, куда бы сбежать.

— А ну, стой! — сказал Андрей. — Вот это наш младшенький: ни пришей ни пристегни, ни к какому делу не сроден, не пойми кем уродился.

— Одни беды да несчастья от него в нашей семье пошли: матушка умерла, царствие ей небесное, отец сами знаете как погиб, — вздохнул Гордей. — Маета с ним.

Ваня переминался с ноги на ногу, исподлобья поглядывая на гостей. Марфа смотрела на него, брезгливо поджав губы, Настя, старше его годка на два, — с любопытством.

— Что, бабушка Аграфена, и ему хочешь погадать? Нашему злосчастью? — спросил Андрей.

Оказывается, когда Ваня заснул, началось самое интересное: бабка Насти Аграфена славилась своими предсказаниями. Молодые да холостые и незамужние уже погадали, но Аграфена сказала, что в доме есть ещё один отрок и нельзя обойти его вниманием. Вот и призвали Ваньку пред светлые очи гостей и родственников.

— Чай он тоже молодой, — не сказала, а пропела Аграфена. — Пойдём, соколик, со мной, я ладошку погляжу, всё, что будет, расскажу, — с этими словами взяла Ваньку за руку и утянула за собой в горницу.

— Садись, милок, — указала ему на низенькую лавочку у своих ног, — и дай мне десницу свою.

Ванька протянул ей правую ладонь, шершавую и мозолистую от ежедневных трудов.

— Рука-то у тебя не слабенькая, гляжу! — с одобрением сказала гадалка. — Всякую работу знаешь? И мужску, и женскую?

— Да, бабушка.

— Это хорошо. — Аграфена внимательно рассматривала его ладонь, потом вздохнула и пристально взглянула отроку в глаза.

— Что, бабушка? — несмело спросил он.

— Ты, соколик мой, и вправду Бедован, ты с Бедой за плечами родился, уж не знаю, чем твои родители её накликали, но плотно она на твоём горбу сидит.

Ваня даже оглянулся, потом понурился:

— Я знаю, бабушка, всем я несчастье принёс, никому-то от меня ни добра, ни пользы нет…

— А знаешь, Ванюша, ты можешь от своей Беды отвязаться, — таинственно сказала гадалка.

— Как, бабушка?! — парень радостно вскинул на неё глаза.

— Тебе, соколик мой ясный, всего лишь надо пойти на базар, да продать какую-то свою вещь, сказав при этом: «Бери мою вещь, и мою Беду в придачу!» — Аграфена внимательно уставилась на Ивана.

Он опустил голову, потом покачал ей:

— Нет, бабушка, так я не смогу. Чтоб чужому, ни в чём не повинному человеку свою судьбу злосчастную передать? Чтоб он все мои беды на себя принял, а я бы по земле ходил и радовался? Это, бабушка, не для меня. Верно говорят: каждому даётся по силам его. Выдюжу, но несчастье своё никому отдавать не буду, — твёрдо заключил Иван.

— Вижу, милок, ты не только Беду на плечах носишь, там ещё и Добро сидит, — одобрительно сказала бабка. — Не хочешь просто-запросто от горя своего избавиться. Тогда слушай: найди то, что потерял, пойди туда, куда никто не ходил, найди верных друзей и измени судьбу. Белая змея тебе поможет.

После этих слов Аграфена улыбнулась, так что от уголков её глаз побежали тонкие лучики морщинок, и…пропала! Ваня вскочил, оглянулся и увидел, что он по-прежнему в хлеву, в волосах у него солома.

— Приснилось, что ли? — пробормотал, ничего не понимая.

Но видение было таким живым и ясным, что никак не походило на сон.

— Ванька, ты где?? — услышал окрик Андрея.

— Иду, брат! — вышел к гостям, отряхивая солому.

— Вот это наш младший, Иван-Бедован, — сказал Андрей.

Ванька вздрогнул, услышав прозвище.

— Одни беды да несчастья от него в нашей семье пошли: матушка умерла, царствие ей небесное, отец сами знаете как погиб, — добавил Гордей. — Маета с ним.

— Муж мой милый, — подала голос Настя, — а что ж он у вас заморыш какой?! Иль не кормите его? Садись-ка за стол, деверь дорогой, да поешь! Наливочки сладкой выпей!

— Жена, не разбаловался бы, — проворчал Гордей.

— Ничего, сейчас свадьба у нас, голодных да несчастных быть не должно, так ли я говорю, сестрица? — обратилась девушка к Марфе.

— Да-да, — с неодобрением, поджав губы, отозвалась старшая невестка.

— А где бабушка Аграфена? — невпопад спросил Ваня.

— Бабушка Аграфена уж год как умерла, — с недоумением посмотрела на него Настя. — Ты садись, Ванюша, на тебе лица нет. Умаялся, поди?

— Нет, сестра, не переживай из-за меня, всё хорошо! — под пристальным взором невестки Ваня сел за стол и поднёс к губам кубок с медовухой

Если и надеялся Иван, что благодаря невесткам его жизнь станет чуточку полегче, то очень недолго. Старшая, Марфа, уже на другой день показала свой нрав: была она под стать своему мужу, вздорная и крикливая. Стала поручениями награждать Ваню, то подай, это принеси, другое сделай, хлопот у него прибавилось. А попробуй не выполни или замешкайся — сразу кричать начинает и руками размахивать почём зря, ладно, пока хоть без затрещин. А потом придумала, что не хочет она спать в доме, где замухрышка отирается. Так и сказала: замухрышка и носом повела, сморщившись, как будто пахнет от него чем. И Андрей, чтоб угодить молодой жене, приказал младшему брату переселиться в сарай рядом с хлевом и спать там. Ваня, не говоря ни слова, собрал свою постель немудрящую и обустроился в сарае. Тут ему, пожалуй, и лучше было: за стеной Звёздочка сено жуёт, во дворе Буян побрехивает, хозяйское добро стережёт, под боком Мурка песенку поёт, куры возятся по-домашнему, петух Петя шпоры точит. Благодать! Ещё бы на дудочке поиграть, да нет её, брат старший сломал, чтоб не баловался. Вздохнул Ваня и подумал, что надо новую вырезать, как минутка свободная будет. Да будет ли она когда?..

Вторая сноха, Настя, ласковая и добрая с Ваней была, куски послаще ему подсовывала тайком: сразу поняла, что старшие братья его недолюбливают и надо быть поосторожней, иначе тоже в немилость у них попадёшь. Кое-какие заботы взяла на себя, конечно, стряпала вкусно, прясть умела, вязать, шить — словом, всю бабью работу сполняла, но от неё другая беда пришла: Настя сама ещё была дитя дитём, скучно ей было, поиграть хотелось. Вот и придумала она к Ивану приставать: то водой его обольёт, то крапивой по спине хлопнет, когда он рубаху сымет, то поленницу развалит — а ему опять собирать! В детские забавы просилась поиграть, когда мужа дома не было. Волчки они крутили, верёвочку вязали, даже в ножички играли, во как! Но особенно любила Настя играть в хлопалки: игра на быстроту и ловкость, зазеваешься — и получить от соперника крепко можно. Вот на ладушках они и погорели. Подглядела Марфа, чем это они занимаются, и нажаловалась Андрею, тот Гордею рассказал. Гордей сначала Настю за косу схватил:

— Признавайся!

А она и не понимает:

— В чём?! — вырвалась от него, отбежала, глазами сверкает — только тронь!

— Ты с Ванькой шуры-муры в сарае устроила?! — гневно спросил муж.

— Какие-такие шуры-муры?! Мы в ладушки играли!

— В ладушки, значит, — с угрозой сказал Гордей. — Сейчас он у меня узнает, как в игры играть! — и выбежал из горницы.

— Не тронь его, он ни в чём не виноват! — сорвалась с места Настя.

— А ты сиди тут и носа не кажи! — рявкнул Гордей. — А то ему же хуже будет!

Настя закусила губы и упала на край кровати:

— Поиграли… Ванечка, что же я наделала…

Задали старшие братья младшему хорошую трёпку, всыпали по первое число, так что кровью умылся. Всё объяснили: и про игры, и про своих жён, и про то, что он у них из милости живёт, и чтоб помнил это всегда.

— Запомнил ли нашу науку? — грозно спросил Андрей.

— Запомнил, братья, — утёр рукавом кровь, встал, шатаясь.

— Ну, то-то же! — подобревшим голосом сказал Гордей. — Смотри у меня!

И пошли к жёнушкам под бок, время-то позднее. А Ваня, охая, поплёлся к лохани с водой, умылся как смог и улёгся на свою постель. Спать не мог: бока болели, которые ему братья намяли.

— Ванюша, ты не спишь? — раздался шёпот.

Ванька от неожиданности аж подпрыгнул:

— Кто тут??

— Я это, Ванюша, Настя!

— Настя?! Ты зачем пришла?! Мне и так из-за тебя досталось сегодня! Уходи!

— Это тебе уходить надо, Ванечка, сгинешь ты здесь, я же вижу! Надо искать тебе лучшей доли, а здесь ты как таракан запечный, света белого не видишь!

— Куда же я пойду? — растерялся Иван.

— Куда угодно! Ты рукастый, Ваня, не пропадёшь, а здесь тебе нельзя! Ты хуже слуги в родном доме! — сдвинула бровки Настя. — Собирай вещи, вот сума охотничья, я у мужа взяла, еды тебе припасла, на первое время хватит!

— Сейчас… уходить? — с недоумением спросил парень.

— А когда же?? Когда тебя до смерти забьют?! Сейчас иди. Вся ночь впереди. Вот нож, я у мужа взяла.

— Настя, ты что, разве можно красть?! — возмутился Иван. — Суму возьму, а нож — нет, он Гордею отцом даденный. Нет! — твёрдо сказал, как отрезал. — У меня свой есть, мне отец тоже дарил, — и показал Насте маленький ножичек, которым они играли. — Какой ни есть, а мой.

— Собирайся! — настаивала Настя. — Уходи!

— Что ж, верно, и правда, надо уходить, и бабушка Аграфена так наказывала, — пробормотал Ваня. — Ладно, Настя, ступай в избу, а я пойду!

— Иди, Ванечка! У тебя всё будет хорошо! И счастье своё ты найдёшь! Только при случае весточку мне передай. Мы ведь с тобой друзья теперь, на века? — серьёзно спросила Настя.

— Друзья, Настенька, спасибо тебе! — улыбнулся Ваня. — Ну, ступай в дом.

Невестка ушла, а парень подумал, что одного друга он уже нашёл, причём там, где не ждал.

— Теперь надо пойти туда, где никто не ходил, — призадумался он. — Пойду в лес, авось, тропинка куда и выведет!

Собрал пожитки, вышел за ворота, поклонился низко дому родному, в котором прожил шестнадцать лет, и пошёл по тропинке прямо в лес, тёмный и загадочный при лунном свете. Внезапно услышал тявканье, обернулся.

— Буянка, нет, иди домой!

Черно-белый пёс смотрел на него внимательно, склонив голову набок.

— Иди домой, пёсик!

Буян опять негромко тявкнул и всем видом показал желание идти следом за Иваном.

— Ну, зачем ты за мной собрался? — устало спросил собаку парень. — Что тебе-то дома не сидится? Там еда, конура, а со мной что? Иду незнамо куда, буду жив ли, нет ли — сам не ведаю. Уйди! — прикрикнул.

Пёс и не подумал послушаться, только нетерпеливо переступил с лапы на лапу. Ваня двинулся вперёд — Буян тоже шагнул следом. Парень остановился — пёс застыл в ожидании. Так повторилось несколько раз. Иван понял, что отделаться от верного пса не удастся, и махнул рукой:

— Ну, что с тобой сделаешь? Пойдём вместе.

Буян обрадованно затрусил, маша хвостом, рядом с хозяином. Только что песню от радости не запел, собачью какую-нибудь.

Так вошли они в тёмный лес и пошли по тропинке. Медленно пришлось двигаться, ничего не видно было. Потом под ногами стали попадаться шишки да буераки, Иван нагнулся и ощупал землю — утоптанной дорожки нет как нет.

— Вот и сбились, — сказал он Буяну. — На ночлег устраиваться будем.

Ночь была тёплая, звёздная, Ваня растянулся на пушистой травке, подложил суму под голову и стал смотреть в бесконечное небо. Мохнатый Буян улёгся рядом, прижимаясь тёплым боком.

— Смотри, Буянка, — мечтательно сказал Ваня, — звёзды. Далёкие и свободные…А эта белая полоска, как молоко нашей Звёздочки, Млечный путь называется. Красиво, да?

Пёс вздохнул и завозился, устраиваясь поудобнее, ничего не ответил хозяину.

— Ладно, спи, утро вечера мудренее, — Иван тоже вздохнул и закрыл глаза.

Леса он не боялся. Днём ли ночью — сколько в нем было хожено-перехожено, сколько грибов и ягод собрано, сколько растений чудных он видел, за зверьём и птицей наблюдал — лес не таил в себе угрозу. Намного хуже было с родными людьми: в любой момент от братьев могли прилететь брань да колотушки, непонятно за что. Иван снова вздохнул:

— Эх, матушка, зачем ты меня родила, такого бесполезного? Одни несчастья я всем приношу, — из-под зажмуренных век выползла слеза.

Пёс почуял перемену настроения хозяина и ткнулся ему влажным носом в ухо, засопел, словно успокаивая: дескать, спи, человек, сам сказал: утро вечера мудренее. Спи, говорю тебе!

— Иванушка! — посреди ночи услышал ласковый голос, сердце бухнуло в грудь и замерло.

Вгляделся в темноту и увидел белый силуэт, словно из тумана сотканный.

— Кто ты? — за ножичек схватился.

— Не бойся, Иванушка, я твоя мама, — прошелестел силуэт.

— Матушка? — пробормотал, придерживая сердце рукой, чтоб из груди не выскочило. — Матушка…

— Сыночек мой маленький, — вздохнуло облачко. — Сколько ты уже вытерпел за шестнадцать-то годков… Но не отчаивайся, сынок, всему свой срок положен, у всего есть предназначение. Скоро всё узнаешь. Лес волшебный, он поможет тебе, ты только с верной тропинки не сворачивай и помни: не всё то, чем кажется. Помни… — облачко вздохнуло и растаяло.

— Матушка, постой, погоди! — воскликнул Ваня и… проснулся. Лежал по-прежнему на травке-муравке, в освещённых кронах деревьев распевал птичий хор, Буян стоял рядом и пристально смотрел в лицо. Увидев, что хозяин проснулся, радостно тявкнул и влажным языком прошёлся по щекам, дескать, вставай, соня, день на дворе.

— Что ж за сны мне снятся… — пробормотал Иван, сел, провёл руками по встрёпанным волосам. — Вот бы озерко найти или бочажок какой, умыться маленько… Ну, давай поглядим, что там Настя припасла?

Буян облизнулся, клацнув зубами. В суме оказался каравай, приличный кусок копчёного мяса, репка и яблоко. Полкуска мяса Ваня отдал псу, себе небольшой ломоть хлеба взял.

— Попить бы, брат, да? Поищем-ка воду.

Буян не возражал. Ваня огляделся и направился в ту сторону, где зелень показалась ему сочнее и гуще и земля как будто шла под уклон.

— Ага! — присел на корточки, всмотрелся. — Это звериная тропа, Буянка! Звери на водопой по ней ходят, значит, мы на верном пути! Может, про эту тропу говорила матушка, а? — он потрепал пса по мохнатому загривку.

Буян одобрительно тявкнул и припустил по густой, чуть примятой траве. Долго ли, коротко ли они шли, как услышали лёгкий постоянный шум и будто кваканье лягушек.

— Вот и вода! — обрадовался Ваня. — Побегли, Буян? Кто первей! — и во весь дух припустил по тропке.

Пес никогда не отказывался поиграть и с удовольствием помчался впереди Вани, далеко обогнав его. Когда парень, запыхавшись, выбежал к источнику шума и остановился, тяжело дыша, Буян уже был там, стоял у самого края воды и смотрел вниз, переминаясь с лапы на лапу и потявкивая.

— Диво-то какое! Ирий-сад! — выдохнул Иван.

Место, действительно, было необыкновенно красивым: небольшое озерцо, словно нарочно обложенное большими камнями-катышами, сверкало серебристыми тихими водами. Растительность по его берегам была густой и богатой, Ваня присмотрелся и увидел знакомые бело-розовые звёздочки трилистника, пурпурные колоски плакун-травы, большие жёлтые цветы касатика, водяное перо с целыми гроздьями белых соцветий, голубые глазки незабудочника, луговой чай, ползущий по камням, цветы, похожие на колокольчики, но не колокольчики; на глянцевой поверхности в изобилии покачивались водяные розы; вода в озерцо втекала по небольшому склону, извиваясь среди обросших изумрудным мхом камней, и выливалась тонкой журчащей струйкой. Прохлада, тишина, благоденствие, казалось, царили здесь, изредка нарушаемые ублаготворённым поквакиванием лягушек.

Ваня сбросил рубаху и направился к плоскому камню, нависшему над самой водой.

— Ты что не купаешься, Буян? Поплавай, лягушек полови, вперёд! — но пёс не двинулся с места. — Ну, дело твоё.

Парень опустился на колени и потянулся ладонями к воде, чтоб наконец порадовать пересохшее горло, но почувствовал, как его крепко прихватили зубами за зад.

— Ой, Буян, ты что?? — оглянулся он.

Пёс вцепился в порты и, упираясь всеми лапами, тянул хозяина от воды.

— Отпусти, порвёшь! — Ваня схватил его за ошейник. — Фу! Сидеть!

Буян выпустил парня, но всем своим видом выказывал беспокойство.

— Да что с тобой, дурачок! — Ваня потрепал его по мохнатым ушам. — Я не собираюсь топиться, только умоюсь и водицы хлебну!

Под тревожное повизгивание пса снова опустился на колени и зачерпнул пригоршней воды. Только он потревожил прикосновением озёрную гладь, как из глубины, вздымая сотни серебряных брызг, взметнулись две прозрачные белые руки, обвились вокруг его шеи и с непреодолимой силой потянули вниз. Иван от неожиданности потерял равновесие, но от падения в озеро его удержал верный Буян, опять вцепившийся в порты, попутно прихватив и плоть. Иван вскрикнул от боли, ухватил под водой нечто, напоминавшее зелёные водоросли и рывком вытащил на берег извивающееся чудо озёрное — девицу невиданной красы с длиннющими зелёными волосами. Она визжала, брыкалась, извивалась, как змея, но Иван не отпускал её, намотав пряди на кулак. Выволок девицу подальше от суши, и вот тут она угомонилась, укуталась в волосы и уставилась на него огромными синими глазами. Буян гавкал не переставая, бегая по берегу и виляя хвостом.

— Буян, фу! Тихо! — крикнул Иван. — Гляди-ка, мавка!

— Не мавка я, водяница! Не смотри! — чудо плотнее прикрылось волосами.

— Да что я, голых девок не видел, что ли! — небрежно сказал Ваня.

— Не видел, где тебе!

— Не больно-то и хотелось! — отвёл глаза парень.

— И хотелось бы, да хотелка не выросла! — тут же ответила бойкая на язычок водяница.

— Ишь ты, какая! — удивился Ваня. — А вот сейчас я тебя перекрещу! — сложил пальцы и поднял руку.

— Перекрести, добрый молодец! — неожиданно тихим голоском сказала прозрачная девица. — А ещё лучше — крест на меня надень… — взгляд стал умоляющим.

— Зачем мавке крест православный?? — не понял парень.

— Говорю же: не мавка я, водяница! — рассердилась она.

— Не понимаю: волос зелёный, тело прозрачное, на парней накидываешься почём зря, — и не русалка!

— Я не утопленница, — грустно сказала девица. — Меня мачеха погубила…

— Почему?!

— Посмотри на меня, молодец, да скажи, красива ли я? — она взглянула парню прямо в глаза огромными синими очами.

— Очень! — честно сказал он.

— А когда я по земле ходила, волосы мои были не зелёные, а золотые, как солнечный свет, так тятя говорил, — голос её дрогнул. — Матушка умерла, когда я ещё маленькая была, тятя долго не женился, но когда я подросла и вошла в пору девичества, выбрал себе жену.

— А она? — Ваня опустился рядом с водяницей и слушал, как страшную сказку, Буян возле прилёг.

— Она возревновала к моей красоте. Пошли мы ягоду-землянику собирать, остановились у озерца отдохнуть, мачеха и позвала меня купаться, остыть в прохладной водице… — девушка замолчала.

— И? — поторопил её Ваня.

— Набросилась на меня и утопила. Держала под водой, пока я не захлебнулась. Вот с тех пор я тут и живу. Видишь, красоту какую навела? — она повела рукой.

— Это всё ты?! Очень красиво! — с восхищением сказал Иван.

— От скуки всё. Не заходит сюда никто. За три года ты первый… — махнула на него длинными зелёными ресницами.

— А зачем меня утопить хотела? — парень сдвинул брови.

— Не утопить, крест сорвать…

— Для чего?

— Понимаешь, добрый молодец… как тебя звать-величать-то?

— Ваня. А тебя?

— Марьюшкой звали… — опять вздохнула водяница. — Понимаешь, Ваня, я ещё могу человеком стать.

— Это как же?!

— Если крещёный человек наденет мне крест на шею. Тогда я смогу вернуться к людям…домой пойти, тятю увидеть, с мачехой поквитаться! — синие очи зло блеснули. — Только сегодня истекает срок. Ровно три года прошло с моей погибели. Завтра я уже навсегда останусь девой озёрной…

Иван, не раздумывая, вскочил на ноги и стянул с шеи крестик.

— Я помогу тебе, Марьюшка, только ты обещай: ничего мачехе не делай, не мсти ей! Не бери грех на свою бессмертную душу! Обещаешь?

Водяница уставилась на него бездонными синими омутами:

— Какой ты добрый Ваня! Пожалел меня, шутовку зелёную…За доброту твою обещаю: ничего мачехе не сделаю и батюшке про её злодеяние не скажу. Пусть сама мучается.

— Слово твоё верное? — переспросил парень. — Не обманешь?

— Верное, Ваня!

Иван надел Марьюшке на шею свой крест, и она, вспыхнув, обратилась в прелестную девушку: синеглазую и золотоволосую, с кожей белее водяной лилии, но не прозрачной. Вскрикнув, осмотрела себя, завизжала от радости, кинулась Ивану на грудь и поцеловала прямо в губы. Теперь он стал, как маков цвет:

— А сколько годков-то тебе?

— Пятнадцать! Ваня, отведи меня домой, отведи! Я покажу, куда идти! — схватила его за руку и потянула за собой.

— Подожди! — парень не двинулся с места. — Так тебе идти нельзя!

— Верно, — спохватилась она. — Что же делать?

Порывшись в суме, он вытащил запасную рубаху и порты:

— Надень, не побрезгуй, больше нет ничего. Лапти мои тебе не в пору будут, ножка-то у тебя крохотная! Ты одевайся пока, а я лапотки тебе сплету.

И когда это он ножку-то её успел рассмотреть, скромник наш?

Пока Марьюшка причёсывалась, одевалась да прилаживала на себе одёжу не по росту, Ваня надрал лыка и смастерил небольшие лапти.

— Ну вот, какие уж получились, торопился! — намотал онучи, перевязал верёвочками. — До дома дотопаешь, а там уж в своё!

— А ты знатный плетухан! — Марьюшка притопнула ногой. — Ладно сели! Пойдём?

— Да. Только ты… — замялся Иван, — крестик побереги! Память это от матери моей, умерла она.

— Хорошо, Ванечка, поберегу!

Повела его Марьюшка к себе в деревню, по пути всё-то у него выспросила: кто он таков, откуда и куда идёт. Всё Иван ей выложил как на духу, всю свою жизнь немудрящую, долю свою нелёгкую. Может, простак он был, а может, девица-красавица глянулась. Это уж ему одному ведомо. Расстроилась от его рассказа Марьюшка, слезу утёрла:

— Ваня, если хочешь, я с тобой пойду! Долг платежом красен! Помогу тебе судьбу твою поменять!

— Что ж я за мужик-то буду, ежели девицу с собой потащу неизвестно куда? — засмеялся Иван. — Тебе сейчас дома надо будет заново обживаться, с тятей и мачехой! Вот и деревня твоя, гляди-ко!

Впереди показалась деревушка в кудрявых купах берёз, Марьюшка взвизгнула и помчалась во всю прыть. Ваня — за ней. Буян радостно тявкнул и, легко обогнав своих спутников, зарысил впереди, изредка оглядываясь и проверяя: туда ли бежим?

— Вот он, мой дом, — девушка перевела дух, перекрестилась и поклонилась родимому крову в пояс.

Тронула калитку, она, заскрипев, открылась. Марья ступила на широкий двор, Ваня и Буян — следом.

— Что-то тихо как, — пробормотала она. — И не прибрано…

Какое-то запустение царило вокруг: расхлябанные ворота хозяйственных построек, поросший бурьяном огород, куры, роющие землю где ни попадя, сор повсюду, тут и там в беспорядке валявшийся инвентарь — всё было бесхозным и брошенным.

— Тятя! — дрожащим голосом позвала она. — Тятенька! Ты здесь?

— Кто зовёт меня? — послышался голос, и на крыльцо вышел высокий худой старик, седой как лунь.

— Тятя, это я, твоя дочь… — робко сказала девушка. — Узнаёшь ли меня?

— Марьюшка? — выдохнул старик. — Доченька? Ты же погибла, утопла в озере! — он схватился за грудь и медленно осел на ступеньки.

Марья подбежала к нему, опустилась перед ним на колени, взяла за руки:

— Да, тятенька, я три года была водяницей, но Иванушка меня вызволил, крест на шею надел, видишь? — она вытянула из-за ворота рубахи гайтан с крестиком. — Теперь я снова дочь твоя, настоящая!

Отец, не веря своим, глазам, взял дочку за плечи, всмотрелся и притянул её к себе, обняв так крепко, что она вздохнуть не могла:

— Доченька моя! Вернулась: — по морщинистым щекам потекли слёзы. — Господи, да будет воля твоя во веки веков!

— Тятя, — отстранилась она, — а что случилось? Почему ты так постарел? Всего-то три года прошло! И где мачеха? Почему так тихо?

— Мачеха твоя, доченька, страшную смерть приняла, неделю как схоронили. Опрокинула на себя кипящие щи, — девушка охнула. — Лечили мы её, но знахари и лекари не помогли, начала она гнить изнутри, антониев огонь с ней приключился. В страшных муках умерла, а перед смертью всё рассказала: как тебя возненавидела жгучей ревностью и утопила… Не знаю, как я жив остался… — отец утёр слёзы. — Не знаю…

— Я вернулась, тятенька, теперь всё будет хорошо! — Марьюшка расцеловала отца в обе щеки. — Я буду о тебе заботиться, ты сразу у меня ух каким молодцом станешь! Жену тебе найдём добрую да пригожую!

— Радость ты моя! — Старик ещё раз поцеловал её, прижал к сердцу, потом подошёл к Ивану и низко поклонился ему:

— Не знаю, как и благодарить тебя, парень, чем отплатить за доброту твою невиданную! Весь век за тебя буду Богу молиться! Кровинушку ненаглядную мне вернул, себя не пожалел!

— Батюшка, да что вы! — Ваня поднял старика на ноги. — И всего-то крест на шею надел, будет вам! Ну, бывайте здоровы, а я пойду, дело у меня срочное.

— Нет! — Марья сорвалась с места, схватила его за руку. — Ни за что! Сначала в дом зайдёшь, поешь, я тебе припасы соберу, в баньке попаришься, потом и за делом отправишься! Тятя, надо ему одёжу новую дать да сапоги, смотри, у спасителя моего какое всё старое, дыра на дыре!

— Дочушка, делай как знаешь, разумница моя! — тихо сказал старик. — А ты, добрый молодец, уж не побрезгуй, зайди в мой дом, отведай моего хлеба.

— Ну, коли вы просите, — неловко сказал Ваня. — Буян, сидеть!

Верный пёс уселся рядом с крыльцом и облизнулся, поводя носом. Вдруг в избе раздался детский плач.

— А это кто?! — изумилась Марьюшка, бросилась внутрь и через минутку появилась, неся на каждой руке по двухлетнему малышу. — Чьи это детки, тятя?

Малыши — мальчик и девочка — были похожи друг на друга как две капли воды.

— Близняши! — продолжала удивляться девушка. — Махонькие какие!

— Это, дочушка, мои детки… и мачехи твоей. Родили мы их год спустя как ты пропала, невмоготу мне стало. Такая тоска к горлу подступала — хоть в омут головой. Вот и сладили… твои сводные братец и сестрица, Богдан и Ждана. Сиротки…

— Какие ж они сиротки, тятенька! — возмутилась Марья. — А старшая сестра на что? Вырастим, выучим, не хуже других будут, вот увидишь!

Иван стоял и любовался на Марьюшку с детьми на руках: такая она сейчас была красивая, ещё красивей, чем прежде (хоть это казалось невозможным), так светилась изнутри, что глаза закрывай — а сияние ещё ярче будет! Тукнуло сердце в грудь, в самые рёбра, придержал Иван его рукой, чтоб не шалило, вздохнул.

Словом, в дорогу он вышел спустя несколько часов, с новой одёжей, припасами, сытый, напитый. Ещё день был, между прочим.

Вошли они с Буяном в лес и давай искать место, где никто не бывал. Ходили-ходили, с тропинки в сторону нарочно сбивались, да всё без толку: опять ноги их несли на дорожки, человеческими ногами протоптанные. Уморились, сели под дубом.

— Ничего не выходит, — устало вздохнул Ваня. — Сколько бродим, уж ноги все сбил, а толку нет…

Задремали немного, и сквозь сон услышал Иван, как будто ребёнок плачет и зовёт: «Ау! Ау!» Встрепенулся:

— Буян! Побежали! Кому-то помощь нужна, заблудился дитёнок, видать! — и во весь дух помчался на голос: — Где ты? Ау!

— Ау! — отвечает ребятёнок, да только всё дальше и словно в другой стороне.

— Малыш, постой, погоди, я спасу тебя! — кричит Ваня изо всех сил, а ему в ответ:

— Ау! Ау! — сзади кричат.

Развернулся парень и помчался в противную сторону, а голос всё тише:

— Ау!! Ау!Ау…

Побегал Иван, пока не выдохся, остановился, огляделся: места совсем незнакомые: опушка, на противоположной стороне которой тёмный-претёмный лес щёткой стоит. Вдруг Буян тявкнул и в стойку стал. Проследил Ваня за его взглядом и увидел чудо лесное, маленькое, пузатенькое, с надутыми щеками. Посмотрело на него чудо, захихикало и убежало в чащу.

— Вот я дурак! — вытер взмокший лоб Иван. — Это ж Аука! Ему в радость над путником покуражиться, в глушь его заманить! Но нас он, похоже, привёл куда надо…Буянка, это что же там, гляди! Не избушка ли??

Буян согласно гавкнул. И правда, на той стороне опушки стояла избушка. Вот только раньше её не было! Откуда взялась?? Словно из дремучего леса вышла!

— Буянка, за мной! — тихо сказал Ваня и направился к избе. — Гляди-ко, да она на курьих ножках! Это мы с тобой к Бабе-Яге в гости попали!

Подобрались поближе, парень откашлялся в кулак и сказал, как положено:

— Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом!

Заскрипела избушка, закачалась, но с места не сдвинулась, одну лапку подняла, стоит, стонет.

— Что ж с тобой случилось, бедолага? — присмотрелся Иван. — Ах, ты бедованка, как и я! Где ж палец-то сломала?

Избушка тяжело вздохнула и как будто понурилась, совсем погрустнела от собственной незадачливости. Ваня суму с плеча снял, кусок полотна вынул, подорожник сорвал:

— Сейчас, голубушка, я тебе помогу, потерпи немного! — палец курий осторожно взял, косточки соединил — избушка тихонько попискивала — подорожник приложил и перебинтовал плотно. — Сейчас полегче должно стать, попробуй.

Избушка закачалась, закряхтела и повернулась к парню передом, дверью, значит. Крыльцо всё в мусоре, паутина как занавеска висит, словно сто лет сюда никто не входил. Ваня по ступенькам поднялся, дверь открыл, от скрипа скривился, но поздоровался как следует:

— Доброго здоровья этому дому, достатка и благоденствия! Приютите ли путника, хозяева?

А на лавке Баба-Яга костяная нога лежала, заскрипела, как дверь, но только грозно:

— Фу, фу, русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришел, вот я тебя в печке изжарю, на косточках твоих покатаюууусь! — вдруг застонала под конец, зажаловалась, — Ходют и ходют тут всякие, покою никакого нет престарелому человеку! То в баньке попарь, то обед приготовь, то к Кощею путь укажи, то ещё чем помоги! Спасу нет, не избушка в дремучем лесу, а проходной двор какой-то! А человек неделю встать не может: спину ломит!

— А что с тобой, бабушка, приключилось? — поинтересовался Ваня. — Почему в спину вступило?

— Да Леший, чёрт его задери, подбил Падун-камень поднять, сказал, не осилю я!

— Это не тот ли Падун-камень, где река шумит-гуркотит и царицу-Воду вызвать можно?! — восхитился парень.

— Он самый, — сухо ответила Яга.

— И как же?

— А так же, — отвернулась к стене и пробубнила что-то невнятное.

— Не понял, бабушка, что сказала? — переспросил Ваня.

— Любопытный какой! — разозлилась Баба-Яга. — Не осилила, говорю! Только спину сорвала!

— Ишь ты, ну и Леший! Да кто ж его поднимет-то, Падун-камень?! — покачал головой парень. — Посмеяться он над тобой захотел, бабушка, как же ты его в твоём-то возрасте не раскусила?!

— Это в каком-таком возрасте? — свирепо спросила Яга.

— Да в самом что ни на есть расцвете сил! — торопливо поправился Ваня. — Ты его в другой раз подбей Алатырь-камень поднять, вот уж душеньку потешишь! Ежели она у тебя есть, конечно, — совсем тихо добавил, чтоб Яга не услышала. — А давай, бабушка, я тебе пособлю, спинку подлечу?

— Ну, чем чёрт не шутит, давай, сил уж никаких нет, — не стала возражать Яга.

Иван баньку растопил, веник запарил, на каменку воды плеснул да и отправил бабку туда греться. Веник велел к пояснице приложить и сидеть, пока не позовёт. Сам же принялся порядок в избе наводить: пауков да тараканов вымел, окна почистил, полы помыл, потолок и стены влажной тряпкой обмахнул, постель бабкину перетряхнул, печь растопил, воды нагрел, утварь всякую перемыл, скатерть на стол постелил, пироги из сумы достал, самовар нагрел, лоб утёр, вздохнул — вроде всё. Это рассказывать устанешь, а долго ли умеючи дела переделать! Ягу из бани вывел, пуховым платком поясницу укутал, чаю с пирогами предложил — ожила бабка! Сидит, чай прихлёбывает, розовеет, как заря, глазом блестит, на парня поглядывает.

— В бане помылся — заново родился! — подмигнул Иван.

— Ой, и справный ты парень! — пропела размякшая Баба-Яга. — Даже в печь тебя сажать неловко как-то!

— А и не надо, бабушка! — подхватил он. — Неудобно это!

— Чем же отблагодарить тебя, кощь человеческая?

Иван только рот раскрыл, чтоб о горе-злосчастье своём рассказать, как Яга говорит:

— Всё про твою беду знаю. Надо тебе к Белой Змее идти, она куда мудрей меня, подскажет, как твоё несчастье на счастье поменять.

— А может, к Кащею? — робко спросил Ваня, недолюбливавший змей.

— Нет, — отрезала бабка. — Кощей по смерти дока, а тебе судьбу надо изменить. К Белой Змее. Только закавыка есть одна: спит всё время царица змей, никому её мудрость не нужна, вот она и впала в спячку. Надо тебе, Ваня, её разбудить и совета спросить.

— Как же я смогу? — понурился парень.

— Сможешь. Когда найдёшь то, что, мыслишь, потерял. А и скажи-ка мне, добрый молодец, кто тебя надоумил в путь отправиться? — поинтересовалась Яга.

— Бабушка Аграфена привиделась и сказала, что могу я жизнь свою изменить, вот и пошёл. Про Белую Змею она тоже говорила.

— Ах, Груня, вот ведь угомону нет на тебя! — улыбнулась Баба-Яга. — И с того свету помогать хочешь!

— Бабушка, а где мне змеюку эту искать? — спросил Иван.

Закряхтела Яга, поднялась было, да передумала:

Конец ознакомительного фрагмента.