Камчатские рассказы

Светлана Игоревна Трихина, 2022

Короткие личные воспоминания о жизни на Камчатке: Вилючинск, Петропавловск-Камчатский. 2000-2007 гг.

КАМЧАТКА. ВИЛЮЧИНСК.

Моя первая зима на Камчатке, полюсе снега, где служит Костя, мой муж, военный хирург. Здесь говорят просто — доктор. В аэропорту Елизово он встречает меня с трехлетним Женечкой, впервые в предверии нового 2000 года покинувшим родной Петербург, оставшийся позади, в девяти часах лёту. В машине звучит Земфира. Привет, ромашки… за окном обычный зимний пейзаж. Вместе с нами едет плотного вида медсестричка, что-то там нужное покупавшая в Елизово. За горячими источниками Паратунки сворачиваем влево — на КПП ЗАТО. Контрольно-пропускной пункт закрытого административно-территориального образования. Это въезд на тихоокеанскую базу наших подлодок. Обязательная проверка документов, и пошла виться между сопками дорога с глубокими кюветами по сторонам.

Гражданская часть города на берегу бухты Крашенниникова называется Вилючинск. На сопке с красивым именем Колдунья — горнолыжная трасса, под сопкой городская больница. Переломанные лыжники, как шутит Костя, влетают в операционную прямо с лыжами. Огибая бухту, останавливаемся напротив острова Хлебалкин, где есть небольшой маяк. Делаем фото.

База наших подлодок, любимое осиное гнездо, носит гордое имя Рыбачий. Военный городок сам по себе — это специфика, а база подлодок — это суперспецифика.

Мы живём на Семи ВетрАх, в районе наверху сопки, на улице имени Степана Петровича Крашенинникова, автора знаменитой книги «Описание земли Камчатки». Он и бухту-то ту описал, которая теперь носит его имя, и величал Тарьеиной губой. С соседний сопки Тарья виден весь наш городок.

Выше наших домов только три дома на Восьми ВетрАх, лицом на Петропавловск-Камчатский и вулканную панораму. Если на этом пятачке сильно раскинуть руки, они почувствуют подъемную силу.

С сопки вниз бегут лесенки с перилами, не всплошную, а разрозненными островками. Полдень. Валит хлопьями снег. Сверху, разметая его полами шинели, быстро бежит человек.

Мы: «Серёга! Привет!»

Серёга: «Простите-простите, я очень спешу!»

Минут через сорок мы видим в окно, как довольный, румяный и очень пьяный Серёга, перебирая руками по перилам, медленно-медленно поднимается наверх.

Успел.

КАМЧАТКА. ХВОСТИКИ.

1999 год, декабрь. Я — камчатский новичок. Святая простота! Когда улетала, весь мой петербургский бомонд — друзья, сослуживцы, знакомые — провожали как декабристку, с криками и плачем: «Мы тебе и тут икры купим». Прямо «Звезда пленительного счастья» какая-то. Забавно, что все мужчины были за отъезд, а дамы — категорически против.

Правда, от истины недалеко, только-только перестали после 1998 готовить еду на кострах, за отсутствием электричества, а газа на Камчатке нет.

Для меня сюрприз.

— Пойди-ка в ванную, — говорит муж, — там тебе ребята пару хвОстиков передали. Сготовь чего-нибудь пожрать.

В длину всей ванной лежат рядком два здоровенных зимних кижуча. Поднять я их не могу, они тяжелые и скользкие. Пырнуть ножом тоже не удаётся, недаром коряки из лососёвой кожи что хочешь шьют.

Всё перепробовала, вся перепачкалась, прямо боИ с лосОсями в грязи, плюнула, кинула уже некондиционную одежду к хвостикам и пошла варить сосиски, кроме которых, по словам мужа, ленинградцы ничего не умеют делать.

ПотОм, си-и-льно потОм, я научусь всему: разделывать рыбу, «грохотАть» икру, делать тузлУки и «пятиминутку». А сегодня я варю блокадные сосиски и жду мужа.

КАМЧАТКА. СЕЙСМИКА.

Позади «рубикон» порога первого камчатского жилища. Декларирована и первая заповедь: «Будет трясти — на улицу не выбегать! Не позориться!» Лестничные пролёты — они падают в первую очередь. Вставать в дверные проёмы капитальных стен, чтоб по башке ничем не съездило, и ждать, сопеть в две дырки.

Страшен толчок, он мгновенен, его не подловишь. Как экстренное торможение с откатом на исходную. РАЗ-ДВА. Устоять на ногах невозможно. Ну, это уже баллов пять. На обычные два-три внимания не обращают. Даже радуются. Шестнадцатиэтажка в центре Петропавловска качается макушкой, с амплитудой метра в полтора, как вынос при повороте у венгерского Икаруса с кишкой-гармошкой. Напряжение снимается. Хорошо. Значит крупных толчков не будет.

Хотя иногда, при сильной тряске, некоторые всё же манкируют своими обязанностями. Петропавловск-Камчатский. Стоим в очереди в Сбербанке. Несколько окошек, к каждому человек по десять. Начинает потряхивать. Сначала слабо, потом посильнее. Кассиры исчезают из окон. Очередь не расходится, выкрикивая голосами активистов: «Верните кассиров, а то мы их сами закопаем!»

В народе живы воспоминания о страшных землетрясениях и цунами. Опираясь на это, МЧС любит нагнетать обстановку в ожидании катастрофических семи-восьми баллов. Авачинский свой пар спускает регулярно, в несколько столбов, а вот Корякская сопка стоит не шелохнётся, укутав макушку сферическим облаком. Считается, что она будет извергаться мощно и стремительно, выбив пробку из кратера.

Одно время все жили с «тревожными» чемоданчиками у входа, ну, где всё самое ценное, чтоб наготове. Землетрясение всё не приходило, зато стали наведываться деклассированные элементы, ходи да собирай чемоданы, как грибы; и перестали ждать: все, кроме МЧС.

Лет через пять мы переедем в Петропавловск на Солнечную улицу, и каждое утро, в окне кухни солнце будет вставать за вулканами. А сейчас с Восьми ВетрОв я смотрю на них с обратной стороны, через Авачинскую бухту.

КАМЧАТКА. НОВЫЙ 2000 ГОД.

Новый 2000 год встречаем в просторном военном госпитале Рыбачьего. У Кости дежурство. Высокие потолки, гулкие коридоры. Накрывать поляну и отмечать медики умеют. В процессе веселья ко мне, время от времени, подсаживаются доброжелатели женского пола с фразой: «А Вы знаете, что Ваш муж…» — Знаю, — говорю я, — но меня интересуют только денежные потоки.

— Ну, и стерва! — решают доброжелатели, и жизнь входит в мирную колею.

КАМЧАТКА. ДЖИНДАЛ.

Солнце здесь яркое и сильное, и его невероятно много. Можно сказать — сплошное солнце. Наступающая весна начинает разогревать кровь жителям посёлка.

У нас, в Рыбачьем, достаточно питейных заведений. На всякого мудреца. Рыба помельче и любители внезапно получить по морде колготятся в баре «Эфа», где человеческая жизнь не стоит и цента. Офицерский состав любит пить в долг на добротных, зеленых, ломберных скАтертях кафе «Ленинград».

А вот ресторан «Джиндал» — это легенда, это — миф. Именно здесь бьётся алкогольное сердце посёлка. В этом, оживлённом аквариумами и шестами для танцев заведении обкатываются новички, прибывшие на базу.

Оцениваются два умения. Во-первых, как ты умеешь пить или не пить; и с кем ты умеешь спать или не спать, во-вторых. Результаты тестирования моментально вносятся в облачное хранилище посёлка, после чего каждый житель чётко знает, что можно от тебя ожидать. Встречаются индивидуумы, не доверяющие облакам. Их убеждают: кого вербально, кого физически.

Доктор, кивнув официантке на «Вам как всегда?», сидит и пьёт, ему составляет компанию Саня. Они обсуждают жён.

— Стою на остановке у ДОФа (Дом офицеров), ну принЯвши чутка. Жду автобус. Народу! Твоя на машине подъезжает. Открывает окно. «Сань, — говорит, — тебя подвезти?» Не успел рта открыть, она с места по газам, с проворотом колес.

— Саня, ты рот-то быстрее открывай. Она резво ездит, голуби с дороги взлетать не успевают, — говорит доктор и потирает ступню, на которую жена наехала давеча, сдавая у госпиталя задом. Петербурженка чёртова.

— Ну, давай.

Они выпивают и некоторое время молчат, чтобы не испортить эффект.

Камчатка. Черемша.

Весна на Камчатке — это время черемши.

В Петербурге на Кузнечном рынке, в соленьях, среди синевато-розового в маринаде чеснока, ярких, как зимородки, пупырчатых малосольных огурцов, лежали горками связки мутно зелёной черемши, расцветки школьных стен, и крепкие жилы их стеблей, со вдавленными в жёсткую мякоть нитками, напоминали тяжело дышащую даму в корсете. Хотелось полоснуть по ним острым ножом, чтобы зелёные унылые черви обрели наконец свободу и были съедены весёлыми птицами — людьми.

Первый раз довелось увидеть, как под весенним солнышком растёт вольная дышащая черемша, на Зеленчуке, мы сплавлялись по нему на каяках и катамаранах. В начале похода поднимались к невероятной красоты Софийским озёрам. Горные озёра со своей зеркальной невозмутимостью наносятся на географическую карту души сразу тем цветом, в котором ты их застал. Озёра — фотоснимки неба; в тяжёлые дни ты снова окунаешься в этот цвет, и душа твоя плавает в нём, не нарушая недвижности вод. Альпы и Татры, Кавказ и Камчатка, их озёрами нельзя наглядеться, как нельзя напиться талой водой их ледников.

Впрочем, черемша не эдельвейс, не любит высоко забираться. По весне бурый ковёр прошлогодних листьев, их истлевшие, проеденные снегом и жуками, сквозные пластины проклюнуты остро отточенной зеленью ростков. Их уже можно собирать, можно и когда над сухим пергаментом мёртвых листьев черемша раскинет два ярко зелёных заячьих ушка, как знамя победы жизни над смертью.

На Камчатке проростки черемши собирают огромными пакетами, как витаминную зелень: в салаты, начинки; и для маринада на зиму. В банках красиво уложенная черемша чуть буреет, но остаётся зелёной, настаивая в себе свой чесночный запах. Эти банки в веснушках перечных горошин уставляют балконы всех наших знакомых. На Камчатке любят черемшу. Стебли не используют. Если растение выкинуло розетку с соцветием, по камчатским меркам, оно уже ни на что не годно. Пора папоротник заготавливать.

Теперь, когда на Тверском бульваре Москвы я вхожу во флорентийский полумрак вестибюля ресторана «Палаццо Дукале», где в канделябрах мечется огонь живых свечей, а венецианское каминное зеркало отражает пуки красных амариллисов, в стеклянных квадратах ваз, я, зачем-то, вспоминаю камчатскую черемшу, одного с ними семейства, увы, не растущую в пределах Садового кольца.

КАМЧАТКА. СПАСЁНКА.

С наступлением лета ареал обитания расширяется: подъёмы на Тарью, походы к дальнему большому маяку на океан.

Мелкий песок просёлка сеется сквозь открытое окно машины на мои коленки и молочные ляжки в коротких шортах. Муж стряхивает его, задерживаясь рукой на внутренней стороне бедра. Такой тёплый, нежный, супружеский жест, мой любимый. Рука легко вспархивает белым голубем — переключить передачу — и опять возвращается на теплый насест. Есть в этом что-то математическое. Аксиома. Держать человека за ногу и молчать. Только не за коленку. Не лошадь и барышник. Я за несуставнЫе отношения.

Мы едем купаться на Спасёнку, в бухту Спасения. Яркое солнце и, пухлым амфитеатром, желтый песчаный пляж, куском топлёного масла среди черных вулканических песков тихоокеанского побережья. Мысы сжимают бухту в ровный овал, в котором океан дремлет невероятно выпуклым мениском, серебрясь мелкой чешуёй волны на зенитной игле хребта. Игла эта сверкает ослепительным блеском, сжигая глаза.

Нескольких шагов достаточно — зайти по грудь.

— У-у-у, — гудит солнечный, по определению Тихий, океан и протягивает ко мне сильные магнетические руки своих strong current’ов.

— Ныряй и держись левее, тогда течением вынесет на мыс, — кричит мой любимый мужчина, — иначе…

Но ноги мои уже оторвались ото дна, и стремительный берег отпрыгнул вдаль.

— Левее, левее, левее, — шепчу я сквозь зубы и солёную воду во рту, борясь с тихим, но цепким океаном.

Хорошо, не услышала последней фразы инструктажа по РБЖ. Руководства по борьбе за живучесть. Точка. Значит, справлюсь. Восклицательный знак.

КАМЧАТКА. ЖИМОЛОСТЬ.

Камчатка — удивительно благодатный край. В чистейших реках кишит рыба. В бухтах — крабы и мидии. В сезон — грибы и ягоды вёдрами. Можно самим поехать пособирать, но лучше централизованно, с госпиталем: чтоб заехать поглубже, где даров природы погуще.

До лона этой разнежившейся у подножья Корякской сопки природы нас, с большим трудом, доставил госпитальный ГАЗ-66 или, как в народе говорят, «шишига». Пришлось вырубать кой-какие мелкие деревца, заполонившие дорогу.

По прибытии, прекрасная половина больничного штата и жёны его оставшейся половины стали собирать в вёдра с высоких полутораметровых кустов крупные, сладкие ягоды жимолости, синие с сизым налётом. Собирать одно удовольствие. Много её, очень много. Видом парно растущие ягоды смахивают на голубику, а на вкус слаще, черника черникой. Созревает жимолость в конце июля — начале августа.

Не секрет, что на Камчатке медведи кушают людей. Дальнобойщиков на ночных стоянках и кабины не спасают. Тоже мясо, только в консервной банке. Поддел когтем, открыл, голову отъел, а остальное прирыл где-нибудь, пусть доходит. Поэтому мы ходили парами, чтобы в случае нападения напарник мог воссоздать хронологию события. Командовал госпитальным женским батальоном, брошенным на жимолостный фронт, наш зам. по МТО подполковник Шилин, спокойный, незлобный, очень милый человек, который и отвечал за наше благополучное возвращение.

Конец ознакомительного фрагмента.