Одинокая волчица. Том первый. Еще не вечер

Светлана Игоревна Бестужева-Лада

После внезапной и трагической смерти мужа молодая женщина попадает в необъяснимую ситуацию, когда невозможно понять, кто друг, кто враг и кто будет следующим покойником. Спасение приходит чудом в самый последний момент.

© Светлана Игоревна Бестужева-Лада, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Глава первая. Друзья познаются в беде

— И не спорь, я все делаю правильно, — внушала мне Марина, пока ее муж сосредоточенно вел машину по раскаленному и забитому транспортом шоссе. — Что ты будешь делать одна дома в четырех стенах?

Я равнодушно пожала плечами. Мне было все равно, куда ехать, мне было решительно безразлично, чем заниматься, а если честно, то делать вообще ничего не хотелось. И видеть, кстати, тоже, не говоря уже о том, чтобы вести какие-то там светские беседы. Три дня назад я стала вдовой, аккурат через месяц после того, как мне исполнилось тридцать девять лет. И к новому состоянию, мягко говоря, не привыкла, поскольку все произошло слишком уж внезапно.

Месяц Валерий ел все меньше и меньше, худел, плохо спал, но ни на что не жаловался. А потом вообще перестал вставать с дивана. Участковый врач только руками развела и посоветовала госпитализировать. От этого мой муж наотрез отказался — больниц он на дух не переносил. Сказал — пройдет, очередная депрессия, не впервые.

Не прошло. Он так и угас, чуть-чуть не дожив до своего шестидесятилетия. Вечером заснул, а утром уже не проснулся. В состоянии транса я позвонила его единственной близкой родственнице — сестре Нине, и первый вопрос, который она задала, поразил меня даже в том почти невменяемом состоянии, в котором я тогда находилась:

— Завещание Валерий так и не написал?

Нет, завещания Валерий не оставлял. Что было завещать-то? Библиотеку по философии? Старый, расстроенный рояль? Или мою скромную гордость — новую кухню, отделанную «вагонкой» и облицованную замечательной плиткой? Кухню — мечту советской домохозяйки восьмидесятых годов? Ничего не скажешь, богатое наследство!

Похоронами распоряжалась Нина, хотя деньги за все платила я. Распоряжалась по телефону, они с мужем приехали только в крематорий, причем тогда, когда печальная церемония уже почти закончилась. Так что без своей подруги Марины и ее мужа Володи, тоже моего стародавнего приятеля, я бы вполне могла оказаться на печальной церемонии одна-одинешенька.

Сын мой от первого брака проводил каникулы с отцом на каком-то из греческих островов: оба были фанатами подводного плаванья с аквалангами, да и другой возможности общаться у них просто не было: мой одаренный ребенок учился в Англии в каком-то специальном биологическом учебном заведении, получив на это дело грант от Биологического научного общества. Предполагалось, что второй месяц каникул он проведет со мной и отчимом как-то менее экзотично, но, судя по всему, этим планам теперь не суждено было реализоваться. Хотя бы потому, что все деньги ушли на похороны.

По словам явившейся наконец в крематорий Нины, старенькая машина Игоря, ее супруга, чуть ли не трижды ломалась во время дороги от их дома на Шоссе Энтузиастов до крематория на Хованском кладбище. Что ж, возможно, если учесть дикую для наших широт жару. Зато перед похоронами Нина развила бешеную энергию, направленную исключительно на то, чтобы не производилось вскрытия, напирая на какие-то религиозно-этические соображения, и своего, как ни странно, добилась. Мне тогда было безразлично, от чего умер Валерий, самой жить не хотелось.

Поминки организовали сослуживцы Валерия, у него в институте. Предложение Нины отвезти меня домой и побыть со мной какое-то время я отклонила: Марина настояла, чтобы я несколько дней прожила на даче ее родителей. И вот теперь новенький «Ниссан» с кондиционером полз в плотном потоке машин по Каширскому шоссе к поселку с романтическим названием «Калинино», данным когда-то заштатной деревушке в честь всесоюзного старосты.

— Скоро приедем, — повернул голову Володя. — В баньку пойдешь, Светуля?

— В такую жару? — вяло удивилась я. — Нет, это без меня.

— Тогда в бассейн.

— Какой бассейн? — не поняла я юмора.

— Прямоугольный. Пять метров на шесть, специально отфильтрованная и подогретая вода, ну, и прочие прибамбасы…

— Ты давно у нас не была, — грустно усмехнулась Марина. — Года два, наверное?

— Что-то в этом роде…

— Так ты дачу не узнаешь. Это теперь такая нормальная вилла среднего «нового русского». Все удобства, три этажа, подогретый пол, сауна с зимним садом и бассейном. Ну, еще открытая веранда с камином для барбекью и пруд с карпами.

Оптимизма в голосе моей подруги почему-то не наблюдалось. Она перечисляла все эти приметы роскошной жизни, будто декламировала таблицу умножения, даже не пытаясь хоть как-то расцветить текст интонациями. Странно…

— Красиво жить не запретишь, — сказала я банальную фразу и почувствовала, как Марина крепко стиснула мою руку.

— Потом поговорим, — шепнула она, почти не шевеля губами.

Я несколько удивилась, но промолчала. Удивилась тому, что в первый раз в жизни у Марины завелись какие-то секреты от мужа. Обычно она просто жила его жизнью, слушала, затаив дыхание и только что не открыв рот, а уж иметь какие-то тайны…

Но зацикливаться на этой мысли я не стала: почувствовала приближение головной боли, которая в последнее время довольно часто накатывала на меня ни с того, ни с сего, да еще сопровождалась всякими малоприятными побочными явлениями. Ладно, Маринкина мать — врач, что называется «от бога», даст какую-нибудь пилюльку.

И все-таки странное поведение Марины не выходило у меня даже из разболевшейся головы. Бедняжка столько лет безнадежно сохла по Володьке. Я-то была в курсе: мы с Мариной учились в одном институте, в одной группе. И именно она познакомила меня с Володей: так вышло, что я пришла к ней за конспектами, когда он был у нее в гостях.

Тогда я ничего не заподозрила, тем более, что Володька после этого приволокнулся за мной и случился небольшой романчик. Когда же романчик завершился, причем достаточно экстравагантно, я поведала об этом Марине. И чуть не упала в обморок, когда услышала в ответ:

— Слава Богу! Теперь у меня опять появилась надежда.

— Надежда на что? — пролепетала я.

— На то, что он поймет, наконец, как я его люблю.

— Ты его любишь?!! Так скажи ему…

— Ни за что! — отрезала Марина.

И продолжала безнадежно страдать. То есть это мы считали, что безнадежно, она-то свято верила в то, что рано или поздно его заполучит. Их отцы дружили с незапамятных времен, фронтовая дружба, кажется. Володин отец был обыкновенным инженером, а Маринин стал крупной «шишкой» в Морфлоте, устроил туда дочку. Какое-то время и Володя там подвизался, но ему быстро надоело присутствие «от и до» и рутинная работа программиста и он, не без помощи Марининого отца, нашел себе работу переводчика с частыми заграничными командировками.

А потом он неожиданно для всех женился. Классический вариант провинциальной красотки-лимитчицы, которая подцепила москвича с квартирой. Володиных родителей к тому времени уже не было в живых, иначе они, безусловно, такого брака не допустили бы. Бухгалтерша из ЖЭКа! Без родни, без связей, со временной московской пропиской и служебной комнатой!

Марина даже была на свадьбе, впрочем, как и я. Мои лирические чувства к Володьке давно сменились добрыми приятельскими отношениями, я успела выйти замуж и родить сына, так что от души кричала «Горько!» и желала молодым счастья. Марина же держалась безукоризненно, ничем не выдавая своего отчаяния и ревности. Мне бы такую выдержку!

— Это ненадолго, — ответила она на мой безмолвный вопрос. — Я Володю слишком хорошо знаю, эта провинциальная щучка ему быстро надоест. И вот тогда…

— А если и тогда — нет? — полюбопытствовала я.

— На нет и суда нет, — сухо усмехнулась Марина.

Ошиблись мы обе. Володин первый брак продержался два года, а потом Лариса потребовала развода, виртуозно разменяла двухкомнатную смежную «хрущобу» на две приличные однокомнатные квартиры и… пришла работать в «Морфлот», причем устроил ее туда опять же Маринин отец. А через месяц после этого знаменательного события Марина позвонила мне и пригласила на свадьбу. Конечно, она выходила замуж за Володю и была безумно счастлива.

Почти тут же мне позвонила Лариса, с которой у меня за время ее брака с Володей сложились вполне приличные, даже полу-приятельские отношения и поинтересовалась:

— Слышала сногсшибательную новость? Мой бывший женится на этой вобле…

Женщины по природе добры и благожелательны. С моей точки зрения, самой Ларисе не повредило бы некоторое ограничение в еде и регулярные занятия спортом, но я ей никогда об этом не говорила. Марина же к тридцати с лишним годам сохранила девически изящную фигуру. В общем, как в популярном телефильме: «Девушка стройна, мы скажем: «Мощи».

Впрочем, эти две женщины были во всем противоположны: изысканно-элегантная брюнетка Марина, в неброских и скромных туалетах и с единственной слабостью к тяжелым серебряным перстням с камнями и без оных, и разодетая в пух и прах рыжая Лариса, у которой все было чересчур ярко, чересчур модно и показушно-дорогое. Противоположности, как видно, далеко не всегда сходятся.

— Слышала, — ответила я. — Ты переживаешь?

— Вот еще! — хохотнула Лариса. — Все, что мне было нужно, я получила. Володенька платит по моим векселям: полагаю, что эта женитьба — компенсация за мое трудоустройство.

— А если это любовь?

— Не смеши меня, Володя не способен любить кого бы то ни было, кроме себя самого. Вот тут действительно настоящее чувство — даже не любовь, а самозабвенная страсть к себе, единственному.

— Допустим. Но, во-первых, почему же он тогда на тебе женился? По расчету? Или по глупости?

Ответом мне было молчание. А я еще добавила:

— И почему ты решила, что речь идет о Володиной любви? Это Марина его любит чуть ли не со школьной скамьи.

— Вот стерва! — с неподдельной страстью отреагировала Лариса. — А я ее в своем доме принимала, думала — старая Володина подруга. Вот и верь после этого женщинам.

— А ты и не веришь, — от души расхохоталась я. — Ни женщинам, ни мужчинам. И, наверное, правильно делаешь. Между прочим, сама виновата: зачем мужика отдала? Кстати, поделись профессиональным секретом: как тебе удалось так выгодно обернуть развод? Сплошной выигрыш…

— Просто повезло, — отрезала Лариса, в принципе, довольно откровенная, чтобы не сказать — болтливая.

И не пожелала больше говорить на эту тему. Меня это удивило: девушка обычно со вкусом распространялась о том, как ей удалось купить что-то первоклассное по цене второго сорта или заставить кого-то оказать ей дорогостоящую услугу практически даром. А тут — как воды в рот набрала…

— Приехали, милые дамы, — оторвал меня от воспоминаний Володин голос. — Вот моя деревня, вот наш дом родной…

Н-да, действительно давненько я здесь не была. Прежней деревни просто не было, а был поселок из разновеликих и разномастных коттеджей, каждый окруженный собственным забором в зависимости от вкусов и средств хозяев. Наша машина подъехала к высокому дощатому забору, явно новому и покрытому чуть ли не лаком «под красное дерево». Ворота, правда, были без дистанционного управления: Марина вылезла из машины, отперла неприметную калитку справа от ворот и вошла внутрь. Я поволоклась за ней, в машине, как только она остановилась, стало нестерпимо душно и жарко.

Пока Маринка отпирала ворота, я с любопытством оглядывалась по сторонам. Старый, заросший буйной крапивой-лопухами и кривыми древними яблонями участок совершенно преобразился. К дому за пышными кустами то ли жасмина, то ли сирени, вела мощеная камнем дорога — к открытому гаражу сбоку от дома. Более узкая, но тоже мощеная камнем дорожка огибала дом и разбегалась во все стороны по безукоризненным газонам, глядя на которые нельзя было даже заподозрить сравнительно недавнее существование там грядок с клубникой и петрушкой-морковкой. А посередине всего этого великолепия красовался псевдояпонский прудик с красным горбатым мостиком и маленьким водопадом. Картинка из журнала «Красивые дома», ни больше, ни меньше.

— Любуешься? — услышала я за спиной голос Марины. — Это еще цветочки. Ягодки в доме произрастают.

— Банк ограбили? — пошутила я.

Как выяснилось, пошутила крайне неудачно. Худое, подвижное лицо Марины как-то застыло, а губы и скривила горькая гримаска. Мне стало не по себе: неужели мой старинный приятель вляпался в какой-нибудь криминальный бизнес? Переводчик с русского на английский? Типичная кабинетная крыса? Что-то тут не срасталось.

— Пойди посиди у прудика, отдохни, — потянула меня за руку Марина. — Или хочешь сначала дом посмотреть? Придут родители, сядем за стол. Мама со вчерашнего дня к твоему приезду готовится, из кухни не вылезала.

Мысль о еде меня, честно сказать, не вдохновила. Вообще последнее время мой и без того скромный аппетит как будто исчез, я если и ела что-то, то за компанию или по рассеянности. К тому же голова болела все сильнее, даже черные точки перед глазами начали мелькать.

— Ты что такая зеленая, Светуля? — спросил меня неслышно подошедший Володя. — Укачало в дороге?

Я хотела ответить, что меня в принципе не укачивает, но тут у меня перед глазами все поплыло и я рухнула в абсолютную безмолвную черноту…

Очнулась я в совершенно незнакомой мне комнате, довольно большой, с камином, мягкой мебелью и огромным телевизором. Откуда-то доносились приглушенные голоса, а рядом со мной на пуфике сидела маринкина мама, Софья Михайловна, и внимательно вглядывалась в мое лицо, одновременно считая пульс.

— Здравствуйте, тетя Соня, — чисто машинально поздоровалась я. — Где это мы?

— Ты у нас на даче. Вспомнила?

— Мы же в дом не заходили, — попыталась я напрячь мозги, что тут же вылилось в очередной прилив головной боли.

— И часто у тебя так? — спросила меня тетя Соня.

— Так — впервые, — честно ответила я, стараясь меньше шевелить губами. — Но головные боли вообще-то замучили.

— К врачам ты, конечно, не обращалась, — уверенно констатировала маринкина мама.

Я вяло пожала плечами. Болит голова — прими таблетку, а у наших врачей только два диагноза: жив или мертв. Афоризм этот принадлежал моему мужу Валерию, который эскулапов, мягко говоря, не жаловал. Правда, и таблетки принимал крайне редко. Правда, впрочем, и то, что я уже три дня — вдова…

— Сейчас я тебе дам болеутоляющее и успокоительное…

— Я вроде не нервничаю.

— Но стресс-то у тебя, безусловно, есть.

Наверное, есть. Все-таки смерть мужа, да еще скоропостижная, очень весомый повод для стресса. Слез у меня не было — уже не было, я их все выплакала в первые же сутки, поскольку вообще не склонна к такому проявлению эмоций и запас этой соленой жидкости у меня, судя по всему, ограничен.

— Отлежишься немного, а потом поедим. Я твои любимые пирожки испекла.

Увы, мысль о еде на сей раз вызвала у меня только приступ тошноты, причем это было заметно невооруженным глазом.

— Да что с тобой, деточка? Ты случайно не беременна?

Я покачала головой. Вот уж чего нет, того не может быть. Наши супружеские отношения с Валерием прекратились полгода назад, как только он ощутил первые признаки недомогания. Точнее, самый первый признак — мужскую несостоятельность. Валерий приписал это возрасту и стрессам. Я же… да что греха таить, просто не придала особого значения. Муж меня любил, я любила его, а все остальное… Не такое уж большое место занимал секс в нашей жизни и дот этого.

— Сильно смахивает на токсикоз, — заметила тетя Соня. — Или…

Она замолчала.

— Или на что? — пробилось через головную боль мое природное любопытство.

— Или на сильное отравление. Что ты ела в последнее время?

— Ничего, — абсолютно искренне ответила я. — Только кофе пила и курила.

— Спиртное?

— Нет. Я его вообще плохо держу, а в эти дни…

— По уму надо бы тебя положить в больницу на обследование.

— Лучше сразу в морг, — мрачно ответила я. — На больницы у меня идиосинкразия.

Тетя Соня могла бы мне сказать, что в морг я при таком отношении к собственному здоровью уж точно попаду, причем довольно быстро. Но она промолчала, поскольку всегда была в высшей степени тактичным человеком. Только вздохнула и поднялась.

— Сейчас принесу лекарства, — сказала она и вышла.

Почти тут же в комнате появилась Маринка. Вид у нее был такой, как если бы я действительно уже попала в морг, а она пришла обряжать меня в последний путь.

— Ну и напугала же ты нас! — сказала она, садясь на место Софьи Михайловны. — Хорошо, что мы тебя сюда привезли. Что бы ты дома одна делала?

— Лежала бы, — вяло ответила я. — Не психуй, я последние несколько месяцев что-то хандрю. В обморок, правда, еще не грохалась. Жара, наверное…

— Будем надеяться, — хмыкнула Марина.

Тут вернулась ее мама с лекарствами и стаканом воды. Я покорно проглотила три разноцветные пилюльки и закрыла глаза. Дурнота, будь она неладна, не проходила. Мне даже курить не хотелось, что само по себе говорило о многом.

Тем не менее, таблетки свое действие все же оказали. Где-то через полчаса я рискнула спустить ноги с дивана и сесть. Голова побаливала, но не кружилась и вообще общее состояние пришло к моей обычной норме: ощущение легкого недомогания. Этим уже можно было пренебречь и пойти поискать свою сумку с сигаретами.

Вставая с дивана, обитого чем-то вроде бархата темно-синего цвета, я обнаружила, что на подушке осталось довольно много моих волос — длинных и рыжих. Не хватало только оплешиветь на нервной почве, а такие случаи бывают, я знаю. Впрочем, шевелюра бывает безупречной только в рекламных роликах. Валерий вон за пару месяцев потерял практически все волосы — свою роскошную, седую гриву, которой так гордился. Теперь вот я лысеть начинаю, воистину, муж и жена — одна сатана, даже если один уже на том свете.

Из гостиной я прошла через некий гибрид столовой и кухни — тоже немаленьких размеров и шикарно обставленную — и вышла наружу. Куда подевались хозяева, я понятия не имела, но сумку свою обнаружила в незапертой машине и побрела к диванчику-качелям, стоящему на мощеной площадке возле пруда. Первая же затяжка сладко ударила в голову и тут же я услышала низкий голос Володи:

— Ну, значит, совсем ожила, раз смолит. Что ж ты, подруга дорогая, народ пугаешь?

— Я нечаянно, Вовчик, народ пугаю, — виновато сказала я. — Наверное, бензин кончился.

— То есть? — поднял брови Володя.

— А это мой любимый анекдот. Приходит мужик с котенком в бар и говорит бармену: «Мне виски, а ему — бензина рюмку». Ну, желание клиента — закон, мужик выпивает свою рюмку, а бензин котенку в варежку вылил и опустил на пол. Котенок побегал, побегал кругами — брык. И лапки врозь. Мужик глянул и говорит: «Бензин, однако, кончился»,

— Хороший анекдоцец, — хохотнул Володя. — Может, тебе плеснуть моего бензинчика?

— Это какого?

— Да любого. У меня тут бар вполне приличный, выбирай — не хочу. Ты ведь еще дом не видела.

— Давай пока просто так посидим. Наклюкаться мы еще успеем.

— Кто бы говорил, — фыркнул Володя. — Сколько тебя знаю, ни разу пьяной не видел. Так, веселенькой.

— Так ведь пьют по двум причинам, — сообщила я, — для дури и для запаха. Дури у меня своей хватает, а для запаха есть французские духи.

— Значит, мне дури не хватает, — философски сказал Володя. — С запахом, вроде, никакой напряженки не наблюдается.

Это точно. Вокруг Володи всегда витало некое облако дорогого парфюма и недешевого трубочного табака. Он всегда был чисто выбрит, безупречно одет и благоухал дорогим мужским одеколоном, причем этот запах я помню с тех самых пор, как мы знакомы.

У Володи слова с делом никогда не расходятся, а одно из его жизненных правил гласит: «Светский человек не должен менять парфюм, чтобы казалось, будто это — его собственный запах». Володин одеколон назывался «Драккар нуар», и лишь тогда, когда к нам хлынули заморские товары, я увидела на витрине этот флакон — и обалдела. На такую сумму можно прожить месяц, ни в чем себе не отказывая…

— Избушку-то кто перестраивал? — спросила я без особого любопытства.

— Рабочие, — последовал лаконичный ответ.

— А план кто придумал?

— Архитектор.

— Понятно, что не сантехник, — сказала я с легким раздражением. — Откуда взял архитектора-то?

Володя как-то загадочно усмехнулся.

— Старые связи, очень старые. Считай, с институтских времен. Так что бешеных денег платить не пришлось.

Володя явно не хотел вдаваться в подробности, да и меня они, если честно, не сильно интересовали. Поэтому я сочла за благо тему разговора сменить.

— А где весь остальной народ-то? Марина, тетя Соня?

— Пошли тестя встречать. Лев Григорьевич у нас парнишка старой закалки, казенную машину на дачу гонять совестится. Демократично ездит электричкой, благо от станции ходу минут десять.

— А тебя, стало быть, оставили бдеть у моего одра?

— Умная девочка, сразу догадалась. А что с тобой вообще происходит?

— Откуда я знаю! — огрызнулась я. — Вскрытие покажет. Стресс, скорее всего, я ведь даже не представляю себе, как буду дальше жить. Ну, месяц проведу с сыном, скорее всего, у какой-нибудь воды. А потом он уедет в Англию, а я…

— А ты возьмешь себя в руки и будешь жить дальше. Молодая, красивая женщина, все самое интересное у тебя еще впереди. Поверь мне, я знаю, что такое терять близких людей. Когда погибли мои родители…

Володя замолчал и отвернулся. Я молча погладила его по руке. Действительно, какая это была для него трагедия и как мужественно он держался! Мне повезло: я не умела читать мысли даже на близком расстоянии. Иначе узнала бы для себя много нового и интересного.

В саду послышались голоса: судя по всему, пришли Софья Михайловна с Мариной и Львом Григорьевичем. Пора было идти и снова разговаривать, хотя больше всего мне хотелось сейчас просто сидеть и смотреть в розовеющее перед закатом небо. И молчать.

Нужно отдать Володе должное: собеседник он был блестящий, но обладал редким умением молчать, не тяготясь молчанием. В конце концов, мы были знакомы так давно — почти пятнадцать лет.

— Поговори при случае с Мариной, — сказал Володя, тоже поднимаясь с качелей. — Мне не нравится ее настроение.

— О чем поговорить? — не поняла я.

— О том, о чем она наверняка сама захочет с тобой побеседовать. Ты мой единственный друг, Светуля, больше мне надеяться не на кого.

Ну, что ж, на то они и друзья, чтобы познаваться не только в беде, но и просто в неприятностях.

Подтекст.

Какое же это было невероятное облегчение: осознать, что свободен. Свободен от необходимости считаться с привычками и намерениями совершенно, в общем-то посторонних и давно не интересных ему людей. От беспокойства, что кто-то может грубо вторгнуться в любовно созданный тобой мир и нанести непоправимый ущерб. Свободен от всего!

И правильно: он, такой умный, необыкновенный и талантливый должен быть в особенном положении. Свобода — это действительная осознанная необходимость, и уж кому-кому, а ему это известно на собственном опыте. Благословен будь тот шофер-лихач, который так во время снес автобусную остановку с пассажирами.

Как его жалели, когда он осиротел! Его собственную холодную отрешенность воспринимали как глубоко запрятанные душевные муки. Как скорбь о самых близких ему людях. А он сжимал челюсти, чтобы не выдать охватившее его чувство облегчения и восторга. Больше не придется слушать причитания матери о том, что пора бы и жениться, а то она внуков не успеет понянчить. Внуков ей захотелось, извольте радоваться! А ему, значит, работать не для того, чтобы обеспечивать себе относительно нормальную жизнь в этой сумасшедшей стране, а для того, чтобы кормить и одевать сопливых и крикливых детенышей? И заботится о какой-то женщине только потому, что она их мать? Никто даже мысли не может допустить, что ему не нужны ни жена, ни, тем более, дети. Ему и родители-то давно в тягость.

Слава Богу, больше не придется терпеливо слушать бесконечные рассказы отца о фронтовом братстве, о том, каким должен быть настоящий мужчина и прочую сентиментальную чепуху, которую нес выживший из ума старик. Что он завоевал в этой войне? Двухкомнатную квартиру в кошмарном доме на окраине города? Или право раз в год приобрести что-то недоступное другим людям: холодильник или телевизор? Добро бы импортные, а то — отечественные монстры, на которые без слез взглянуть невозможно, не то, что ими пользоваться.

И еще нытье о чести и совести, о том, что нужно уважать самого себя и не поступаться принципами. Один раз сказал отцу, как бы в шутку: «Воробей отметил: раньше совесть была — без штанов ходил, а теперь вот две пары имею». А орел подтвердил: «Вот именно». Господи, какую нотацию пришлось выслушать!

Мало ему было того, что приходилось скрывать свои настоящие деньги от родителей. Ежемесячно он давал им достаточно скромную сумму «на хозяйство». И скрежетал зубами от необходимости изо дня в день есть «макароны по-флотски» или — верх роскоши! — котлеты с жареной картошкой, а не парное мясо со свежими овощами. С омерзением курил вонючие сигареты отечественного производства, а не трубку с душистым табаком. Бесился, потому что всем напиткам на свете предпочитал виски с содовой, но не мог принести в дом дорогую бутылку. И так во всем.

Но теперь он уже ученый. И повторения ситуации несвободы и подконтрольности не допустит, какие бы способы для этого ни пришлось использовать. Людьми он манипулировать всегда умел, а глупыми моральными принципами, наоборот, никогда отягощен не был. И не будет.