Портреты, прелести, причуды

Светлана Данилина

Впервые книга «Портреты, прелести, причуды» была издана в рижском издательстве GVARDS в 2014 году. Она включает в себя несколько рассказов и повесть. Книга написана в реалистической манере, её отличают высокая духовность, занимательная манера изложения, оптимизм, тонкий юмор, ироничный взгляд на жизнь, богатство языка. Книга «Портреты, прелести, причуды» вошла в длинный список литературного конкурса «Бунинская премия» в 2014 году.

Умытое утро

Солнце дымное встаёт,

Будет день горячий.

А. Т. Твардовский«Страна Муравия»

Хорошее июльское утро где-то посреди российского Черноземья. Ещё лежат длинные тёмные тени на яркой густой сочной зелёной и покрытой росой траве. Ещё не обжигают солнечные лучи, тепло и бережно касаясь растений и предметов, но обещая стать неумолимо горячими через несколько часов. Безветрие и умиротворение царят во всём мире. И шар земной вертится вокруг солнца, суля совсем скоро жаркий день, палящие и безжалостно пригвождающие к земле лучи и духоту, и жгучую жару, и изматывающий зной. А пока мир тихо выползает из короткой ночной передышки, из щадящего прохладного покоя, из благостного, словно вздох облегчения, отдыха.

Покрытая тёплой мягкой и даже какой-то ласковой в своих нежных прикосновениях мелкой чернозёмной пылью дорога.

Сельский асфальт тем и похож на асфальт, что он твёрдый. А сверху эта твёрдая плоскость покрыта слоем лёгкой и уютно-обволакивающей пыли.

Незаделанные рытвины, щебёнка, следы недавно прошедшего в луга стада, оставленные в той же пыли продукты жизнедеятельности.

Небо высокое и лазоревое. Ни облачка — сплошная бездонная нескончаемая и прозрачная синь, синь и синь.

Ничто не шелохнётся.

Умытое утро, притихшие и застывшие деревья, тянущаяся к солнечным лучам трава, незатейливые белые, жёлтые, голубые головки полевых цветов в ней.

Воробьи громко, скандально и жизнерадостно щебечут, выясняя отношения, суетясь и копошась, невидимые в кронах высоких гордых растущих с одной стороны дороги тополей с наполовину побелёнными стволами.

Ухоженные дома с лелеемыми палисадниками, источающими запах роскошных белых и фиолетово-розовых флоксов, с вьющимися бордово-красными и белыми розами и ярко-жёлтыми золотыми шарами. Напротив домов по обе стороны дороги — изумрудно-зелёные искрящиеся на солнце лужайки.

Посреди деревни у самого пруда, заросшего вётлами так, что его и не видно, перекрёсток — одна дорога идёт на Соловьёвку, другая — на Пироговку, главная же ровной стрелой прочёркивает всю деревню и ведёт к шоссе, что пролегает километрах в двух от посёлка, среди золотых с тяжёлыми колосьями полей.

У того же перекрёстка — хорошо укатанная и утрамбованная площадка, ещё закрытый магазин из белого кирпича. Перед его большими стеклянными витринами-окнами — выкрашенные белой краской шины-клумбы с ярко-оранжевыми ноготками. На магазине — синий пластиковый полукруглый козырёк телефона, по которому никто никогда не звонил по той простой причине, что он никогда не работал.

С другой стороны дороги — автобусная остановка — железная будка, выкрашенная нежно-голубой краской.

Напротив неё — лужайка, по которой ходит длинноногая стройная пёстро-серая озабоченная индюшка с выводком уже подросших и оперившихся детей, шустро и увлечённо выискивающих что-то в траве.

Рядом с будкой у дороги стоит несколько человек в ожидании автобуса.

— Лю-усь? На автостанцию не звонила? Как там автобус-то? — спохватывается полная женщина в белой лёгкой блузке, рядом с которой стоит белое же, словно в тон подобранное, пластиковое ведро с жёлтой крышкой.

— Вышел-вышел! — низким глубоким голосом зычно откликается Люся.

— А то вчера не было, сломался. На большак пришлось идти, — сообщает белая женщина с белым ведром.

— На Соловьёвку пошёл, я видела, — скромно говорит девушка с аккуратно и мастерски накрашенными с утра пораньше глазами — тончайшая филигранная обводка, чёрные длинные густые ресницы, делающие светлые серые и ясные глаза похожими на удивлённые распахнутые ромашки. Обладательница их свежа и волшебна в своём лёгком и открытом воздушном сарафанчике.

— Давно пошёл-то? — пытает её уже вспотевшая от утренних дел женщина с ведром, собравшаяся в город на рынок продать скопившиеся в хозяйстве яйца.

— Да минут десять уж, тёть Зой, — откликается шифоновый светленький сарафанчик.

— А потом на Пироговку! — сокрушённо восклицает тёть Зоя. — Пока всех соберёт, тут слюной изойдёшь!

— Пошли на большак! Там рогожинский автобус через полчаса будет, — подхватывает Люся.

— Да ладно! — поёт сочным грудным контральто тёть Зоя, косясь на своё ведро. — В нём народищу! Сегодня — базарный день, все в город едут. Здесь хоть сядешь!

— Нет, я обратно на рогожинском, — раздумчиво говорит Люся, — быстро! А этот — пока народ по всем деревням соберёт! Да ещё сломается где-нибудь!

Общество дружно смотрит в сторону соловьёвского просёлка в ожидании автобуса.

По главной дороге хозяйской походкой идёт в меру упитанная женщина в красном платье, с хорошо уложенными и покрытыми основательным слоем лака белыми недавно подстриженными и свежевыкрашенными волосами, составляющими выверенную причёску — прядь к пряди, волосок к волоску. В левой руке у неё белая модная сумка с крупной золочёной блямбой-загогулиной. Женщина неспешно подходит к остановке.

— Здравствуйте, — с почтением приветствуют местную власть ожидающие автобуса односельчане.

— Доброе утро! — как-то официально откликается «власть» и придирчивым взглядом осматривает остановку и магазин.

— А что, Наталь Иванна, — обращается к ней женщина с ведром, — когда собак-то привязывать начнут?

— Так их привязывают! — немедленно энергично откликается Наталь Иванна. — Администрация на той неделе приказ издала, я его подписала! Вон — и на магазине висит, и на остановке! Посмотрите, Зой Сергевна!

— Виси-ит! — укоризненно говорит или по природной привычке трубит-поёт Зой Сергевна. — А собаки бегают! Как хотят! У соседки моей внуки из Москвы приехали, так девочку так напугали — она теперь со двора не выходит. У Васильчиковых такой монстр!

— Да, — поддерживает её Люся, — прям собака Баскервиллей какая-то!

— Она не кусается, она охотничья, — вставляет своё слово курящий в сторонке коричневый от загара худой мужичонка.

— Охотничья! Да на неё взглянешь — уже плохо становится. А она по всей деревне гуляет, — говорит громогласная беззастенчивая и словоохотливая Зой Сергевна с ведром.

— Говорила! Говорила я Васильчиковым, — настойчиво и убедительно изрекает похожая в своём красном платье на родину-мать Наталь Иванна, — они её теперь запирают.

— Запира-ают, — напевно и укоризненно тянет-поёт Зой Сергевна, напряжённо и ожидающе поглядывая в сторону соловьёвской дороги, — а она у них в сарае воет. У меня аж мороз по коже!

Тут из-за магазина выбегает стая разнокалиберных собак. Впереди — небольшая белая шавка, за ней — тот самый охотничий пятнистый с тяжёлыми лапами Баскервилль-монстр, за ним — крупный чёрно-белый барбос с поднятым перпендикулярно туловищу огромным пушистым хвостом, уклеенным множеством навязших в нём серо-сизых репейников и унизанным свисающими колтунами сбившейся шерсти.

Наталь Иванна то ли не замечает процессии, то ли виртуозно делает вид, что та находится вне поля её зрения (собаки и вправду бегут где-то сбоку-сзади от неё). Но она лихо и ловко поворачивается к ним спиной и убеждающе говорит Зой Сергевне:

— Всех обязали собак с улицы удалить — привязывать, запирать — как хотите! Приказ повесили! На магазине, на администрации, — не замечая абсурдности фразы говорит она и показывает рукой с сумочкой в сторону белеющей на будке бумажки, — на остановке, на клубе. Ми-ил! На клубе-то висит ещё?

— Висит, — откликается воздушный с виду прохладный сарафанчик в мелкий сиреневато-фиолетовый цветочек.

— Висит! Я лично проверяю! — твердит Наталь Иванна и, сжав свободную от сумки руку в кулак, несколько раз ритмично тычет ею куда-то вниз, словно вбивая свои слова в дорогу.

— Так висит-то он, висит! А собаки бегают! — присоединяется тихим укоризненным басом Люся.

— Какие вы, женщины, — Наталь Иванна хочет подобрать определение, но не находит сразу точного слова, — придирчивые! Где ж бегают? Покажите!

Она как-то мастерски всё время поворачивается к своре спиной. Стайка собак притормаживает как раз на площадке у магазина и начинает бегать кругами. От соседнего дома к ним стремглав несётся ещё один весёлый и воодушевлённый рыжий, похожий на лису, пёсик.

Наталь Иванна, одержимо-победоносно поглядывая в глаза то Зой Сергевне, то Люсе, то Миле, продолжает разъяснять «политику партии», повторяясь по отдельным пунктам, но, однако, твёрдо, настойчиво и очень убедительно.

— Женщины! Администрация приказ издала, его до сведения жителей донесли, документ в общественных доступных местах висит, я сама его наличие проверяю, в личных беседах с населением мы всё время подчёркиваем, что необходимо собак привязывать! А то, что это такое! У Губаревых соседская овчарка девочку покусала! Куда это годится? Детей на территории поселения летом много! И маленьких, и больших! Они и на велосипедах ездят! А собаки за ними — прям гурьбой! Мы запретили! Строго!

— И штрафовать будете? — любознательно встревает мужичонка.

— Будем! А то́ нечто! — всплывает в речи Наталь Иванны диалектное выражение.

Стайка у магазина весело и увлечённо тусуется, собаки озабоченно бегают друг за другом.

Мила в сарафанчике смотрит на них, время от времени взглядывая на сельское начальство, и улыбается, хлопая своими роскошными метёлками-ресницами.

Зой Сергевна и Люся глядят на «родину-мать», на панорамную сцену у неё за спиной и сосредоточенно и скрытно-иронично слушают.

— Автобус! — прозаично и обыденно прерывает агитационно-плакатное действо мужичонка, выбрасывая сигарету.

Автобус, вздымая клубы серо-сизой пыли, подъезжает к остановке, тормозит и открывает двери.

Из салона выходят два рыбака с удочками и садками.

— Что к нам-то? Своих карасей нет? — приветствует их мужичонка.

— У вас толще! — откликается тот, что постарше.

— Опять на бабкин валокордин ловить будете? — вступает в разговор Люся.

— Что, рассказала уже? — смеётся другой, тот, что помоложе.

— Да уж, встретила я её во вторник. Плачет бабка. Говорит — хватилась, а валокордина и нет. Всё зять повытаскивал — карасей на него ловит!

— Да она здоровей меня! Зачем ей валокордин? — оправдывается, задорно улыбаясь, бугай с удочкой.

Рыбаки удаляются в сторону пруда.

— Ну что, поехали? — обращается к потенциальным пассажирам молодой шофёр.

— В Пироговку, что ль? — с глубокими обертонами в напевно-мелодичном голосе откликается Зой Сергевна.

— Поезжай, Васятка, один, мы тебя тут подождём, — напутствует его Люся.

Вопрос был сугубо риторическим. Никто в Пироговку ехать не собирался — за дорогу надо платить, да и трястись в автобусе лишних пятнадцать минут не хочется. Лучше постоять не свежем воздухе в утренних приятных лучах и в нежной прохладе. Но ритуал разговора соблюдается.

— Ну, ждите! Скоро вернусь! — обещает Васятка и, глядя на Милу, добавляет по-английски: «I’ll be back» ¹.

Двери старенького автобуса со скрипом, лязгом и грохотом захлопываются, и он натужно пилит мимо магазина и пруда в сторону Пироговки, обгоняя рыбаков.

Присутствующие с коллективным вздохом провожают его взглядами. Автобус скрывается в облаке пыли за кустами.

Наталь Иванна, считая тему разговора исчерпанной и не видя необходимости продолжать разъяснительную работу, поворачивается и, не глядя в сторону магазина, идёт к зданию бывшего сельсовета, а ныне администрации, на работу.

Собаки прекращают свой бег по кругу и, словно по команде, весело и дружелюбно несутся вслед за ней по пыльно дымящейся под их лапами дороге.

Общество зачарованно смотрит вслед шествию, забыв про автобус.

День разгорается.

Вверху — бездонная синева.

Вокруг — тишь, покой и умиротворение.

Россия.

«Холст. Масло».

______________

¹ Я вернусь (англ. яз.).