О многом и о главном… Сборник рассказов

Светлана Громова

В этом сборнике собраны рассказы на самые разные темы, о чем, собственно, и говорит название этой скромной книги. И, разумеется, они о Главном – о Любви. Во всех её проявлениях – о любви к Родине, к женщине, к природе, к животным, к жизни…

Нюрка

I

Все звали ее Нюркой, она этого не любила, но возражать никогда не пыталась. Аннушкой звала её только мама, но это было так немыслимо давно, будто совсем в другой жизни. Да, действительно в другой, когда у них ещё была маленькая, но по-своему уютная квартирка, красивые занавески с яркими цветами на окнах и воскресные пироги: с капустой для папы, и с яблоками для неё, Аннушки. Нюрке порой казалось, что эту квартирку и эти пироги, и маму, тоненькую, нарядную и улыбающуюся, и папу, такого большого, сильного, но доброго, она попросту сочинила себе, а на самом деле их никогда не существовало. Абсолютно. И тогда, если эта чудовищно жестокая мысль приходила в её голову, с редкими, неухоженными волосами, она тихо начинала плакать, но так, как умела только она. Совершенно без слёз, только подрагивал немного подбородок, да руки становились противно влажными и начинали трястись. И тогда Нюрка сильнее сжимала свою метлу и бешено увеличивала темп: шш-шик, шш-шик, шш-шик, шш-шик — будто вместе с ней стервенели тугие прутья метлы. Быстро становилось жарко, она потела и вместе с потом постепенно исчезала и обидная мысль. И всё становилось на свои места: было, всё было — и мама, и папа, и квартирка, и даже полосатая кошка Дуська, которая вечно таскала котят, которых никто не мог топить, не поднималась рука ни у папы, ни тем более у мамы, и когда они подрастали, Аннушка с мамой ездили в деревню к бабушке, где их и оставляли на вольных хлебах. Раздолье: сад, огород, спускающийся к самой речке, молоко после утренней дойки пятнистой Зореньки, и полная сараюшка мышей. Чем не красота? Нюрка улыбнулась воспоминаниям, поправила сползающий платок, стала собирать сметённые листья в мешок. Она любила осень, и раннюю и даже как сейчас, позднюю, только поздней осенью она плакала больше, потому что грустные мысли приходили чаще. И еще поздней осенью было холоднее. Зябли руки. Нюрка не любила перчаток; она ворчала, но деваться было некуда — надевала. Она улыбнулась нехитрым своим мыслям: управилась пораньше, можно будет и на дачу сбегать. Ну, дача, это конечно, сильно сказано. Так, клочок землицы, где умещались-то ровно четыре грядки с помидорами, две — с огурцами, два куста смородины и молоденькая вишенка, да ещё Нюрка умудрилась выкроить место для зелени, она бы и для цветов нашла местечко, да Анатолий выматерил её на чём свет стоит и повыдрал без жалости уже принявшуюся было красу и велел посадить на этом месте чеснок. Любила ли Нюрка Анатолия? Да кто ж поймёт-то? Наверное, ведь любила когда-то…

— Здравствуйте, милые, здравствуйте, красавицы! — нежно не проговорила — пропела счастливо улыбающаяся Нюрка. Это она приветствовала свою смородину и тоненькую вишенку. — Как вы тут без меня? Замерзли, поди?

Она всплеснула руками:

— Батюшки, ну что за народ, ну что за сволочной народ! — голос у Нюрки задрожал от обиды. Она увидела вываленную прямо под забор большую кучу мусора: битые бутылки, какой-то строительный хлам и порванные пакеты с бытовыми отходами.

— Что ж это? — она покачала головой. — И как же живут эти люди? Тьфу, пропасть! — недовольно бурча, Нюрка достала припрятанный ещё при прошлом визите мешок, и стала собирать наваленную мусорную кучу иногда восклицая: «Нет, ну не гады, а?»

За достаточно долгое время своей работы дворничихой, Нюрке давно было бы пора привыкнуть к тому, что любит, ох как любит народ, ну, скажем так, посвиничать.… И не только бомжи или пьющие товарищи, а очень даже респектабельные граждане. И не однажды Нюрке доводилось слышать, например, от ухоженной дамочки в перчаточках и шляпке, в ответ на замечание: «А почему это вы, гражданочка, мусор-то до „мусорки“ донести не соизволили, а прямо вот тут и бросили свой пакет?» обидное: «Чи-и-и-во?! А не пошла бы ты к такой-то матери, дура необразованная, чмо квартальное!!» И из окон сограждане любят мусор вываливать, и у подъезда…. Так что Нюрка возмущалась так, для проформы, совсем не испытывая гнева — давно привыкла.

— Сволочьё, хай бы у вас руки отсохли! — она схватила коробку с каким-то тряпьём и уже собралась засунуть её в мешок, но услышала какие-то звуки, сначала неясные, а через мгновение превратившиеся в тоненькое, но отчаянное мяуканье. Она поставила коробку и размотала тряпки. Из коробки испуганно вытаращились на неё три котёнка, на какой-то миг даже замолчав.

— Ё-моё… — Нюрка покачала головой. — Вас ещё не хватало!

Котята дружно, в один голос, замяукали. Они были совсем крошечными и видимо здорово замёрзли и проголодались, во всяком случае, пищали они истошно.

— Ну не сволочи, а?! — неизвестно кого вопрошала Нюрка, она даже о мусоре забыла. — Ну и куда я вас дену, подкидышей? А действительно, куда? — задумалась Нюрка. — Да не орите вы! — цыкнула она на котят, что впрочем, не возымело никакого действия на орущих, ведь они увидели человека и теперь, толкая друг друга, по головам собратьев, каждый стремился выбраться из коробки — там человеческие руки, а значит, возможно, еда, тепло, жизнь.

— Господи, ну чего делать-то с вами? — Нюрка даже растерялась. — Холодно уже, околеете, хотя эти курвы, хозяева ваши, и припёрли вас сюда, чтоб вы околели! Эх… — она долго ещё бурчала и костерила жестоких людей, обрекших несчастных котят на холодную и голодную смерть. — Лучше б сразу утопили, чтоб не мучились! — Нюрка запихала всех троих за пазуху.

Котята сразу испуганно притихли. — Может в общаге кто возьмёт? — сказала Нюрка сама себе, хотя отлично знала, что этого не произойдёт.

Дома она первым делом согрела им молока, покрошила в миску хлеба. Котята, отогревшись и прекрасно понимая, что сейчас их покормят, орали ещё громче, один, серый, даже охрип.

— Да заткнитесь вы, ироды! — беззлобно бурчала хмурая Нюрка, она торопилась, пока не пришёл Анатолий, покормить их и, если удастся, куда-нибудь пристроить.

Котята ели жадно, но один, рыженький, очень плохо, видимо, едва научился. Нюрка в сердцах плюнула, но взяла его, стала кормить отдельно, с рук. Он смешно тыкался маленькой усатенькой мордашкой ей в ладонь и дрожал от радостного возбуждения всем телом.

— Ух, ты лапонька! — она не удержалась, чмокнула его в мокрый носик. — Полосатик рыжий, Рыжка…

Котят быстро разморило: наелись, согрелись. Они уснули прямо на полу, тесно прижавшись друг к дружке. Нюрка посмотрела на них, покачала головой.

— Горемыки, куда ж вас?!

Она принесла хорошую, вместительную, закрывающуюся коробку, постелила внутрь мягких тряпок. Уложила их туда осторожно, стараясь не разбудить, прикрыла и задвинула под кровать. Потом побежала по этажам предлагать людям обзавестись хорошеньким, маленьким, умненьким котёночком. Разумеется, желающих не нашлось.

Нюрка знала, что у себя котят нельзя оставлять, Анатолий на дух не переносил никакую животину и был до крайности жесток к нашим братьям меньшим. Почему, Нюрка не знала, но то, что однажды он с пьяными собутыльниками убил, сварил и съел на даче прикормленного ею брошенного щенка, она помнила до сих пор.

— Замолкни, дура! — грозно грохнул он кулаком по столу, когда она попыталась было усовестить его. — Мяса нам захотелось.… И… этого, как его, туберкулёза не будет, чего разоралась-то! Страх чтоль забыла или зубы лишние? Ишь, раскудахталась! Замолчь, сказал…

Нюрка умолкла, только ушла подальше и долго плакала.

…Анатолий ввалился шумно и как зачастую навеселе.

— Жрать давай! — с порога рявкнул он.

— Не в духе… — подумалось Нюрке, и тут же она вспомнила про котят. — Ох, опять скандал будет… — она вздохнула.

Но коробку из-под кровати не было видно, а котята мирно спали, после перенесённых мытарств, и у неё затеплилась надежда: авось пронесет…

— Уснёт, а я их куда-нибудь определю…

Не пронесло. Сначала-то всё сложилось, как нельзя лучше.

— Опять картошка! — недовольно бурчал он.

Нюрка понимала, что ищет повод придраться. Выставила початую бутылку самогона. Лицо Анатолия просияло.

— Вот, давно бы так! Вот это я понимаю, встречаешь мужика с работы…

«С какой работы… — с тоской думала Нюрка, глядя украдкой на Анатолия. Прямых взглядов он не выносил. — Ты уж три года то лежишь на кровати, то „квасишь“ с дружками, а то вовсе в запой уходишь на неделю-две… Работничек… — она выругалась, и тут же язык прикусила, — ну, вот, дожилась, уже и в мыслях ругань, а ведь было, было время, не то, что матерного, дурного-то слова и то не говорила. Не хорошо это…»

Нюрка вздохнула: опять ведь, если что не так, с «фонарём» под глазом ходить.

Анатолий после еды и добавочной солидной дозы «горячительного» уснул довольно быстро, без обычных придирок. Нюрка мысленно похвалила себя, что вовремя вспомнила про припрятанную поллитровку. Вот и пригодилась, в кои-то веки пользу принесла. А вот пристроить котят пока не получалось. Нюрка решила, что утро вечера мудренее, вряд ли ночью котята разбудят Анатолия, он пьяный крепенько спит. А утром на работу рано. Она пойдёт, и коробку с собою захватит, а там — видно будет. Но вышло всё не так. Эх, рыжий, рыжий.… И чего тебе не спалось в тепле и уюте в удобной коробке, бок о бок с собратьями?! Он выбрался из коробки и жалобно-жалобно мяукал, тоненько и пронзительно. То ли проголодался, то ли по мамке соскучился, как знать… Нюрка быстро вскочила со своего матрасика в углу, уж так повелось, что когда Анатолий в сильном подпитии, Нюрка ложилась на полу. Всё равно покоя не даст, а так — от греха подальше. Вторую кровать поставить не позволяла теснота 16-ти метровой комнаты. У неё и мебели-то всего было: железная кровать, на которой сейчас заливисто храпел Анатолий, старый казённый шифоньер, кухонный стол, два табурета, маленький телевизор на тумбочке и холодильник «Саратов». Вот и вся нехитрая обстановка.

Рыжий горько жаловался на судьбинушку, дрожа всем крохотным тельцем. Нюрка быстро взяла его к себе, не ровен час, всех перебудит, распищатся все трое, так и хозяин, не дай Бог, проснется! Рыжий быстро пригрелся у Нюрки под боком, сладко засопел, а через какое-то время даже запел длинную-предлинную кошачью песню, да так громко, что Нюрка удивилась: «Во даёт, ишь, урчит, как трактор!» Волна забытой нежности подкатила к сердцу. Она бережно баюкала крохотное живое существо, такое милое, беспомощное, доверчиво прильнувшее к ней. Она почувствовала на щеке слезу и немало удивилась, ведь она давно забыла, что такое слёзы. Она умела плакать сердцем, но глаза при этом оставались сухими.

— А вот надо же, — она улыбнулась, правда улыбка получилась горькой, — слезу выжал, эх, Рыжка, оставить бы тебя…

Котёнок пел ей свою песенку. О чём? Да жаловался, наверное, как по мамке скучает. Нюрка тоже скучала по мамке. Взрослая такая тётка, а вот тоже, представляешь, кошак, соскучилась. Та авария проклятая, тогда, много уже лет тому назад, Нюрка совсем молодая была, восемнадцать едва исполнилось, оставила её совсем одну на белом свете. Папка он-то сразу погиб, а вот мама… Операцию такой сложности тогда могли делать только в Москве, и это стоило немалых денег, а где взять-то? Вот и продала Аннушка их маленькую уютную квартирку. Мама после операции ещё полгода жила… Целых полгода.… Или только… Нюрка вздохнула, воспоминания заставили сердце неприятно сжиматься. А потом.… Да что потом, лихие девяностые не оставили ей никакого шанса. Оставшиеся деньги сгорели, выучиться не смогла, какая учёба, если жить негде.… Сначала снимала квартиру, а как фабрику закрыли, так вовсе стало туго. Вот тогда в её жизни и появился Анатолий. На тот момент он просто спас её: и кров дал, и тепло, и ласку. Отогрел сердце… Нюрка опять вздохнула, ну что ещё за вечер воспоминаний, завтра чуть свет на работу! Эх ты, Рыжка, вот растеребил душу.… А рыжий котёнок всё пел ей свою песню.

Ведь не так сначала-то всё было, не так… Он жалел её, не обижал, всё говорил: «Как скажешь, так и будет…» Это из тюрьмы, из тюрьмы он другим вернулся! А ведь она ждала его, все шесть лет ждала! Комнатку вот получила от ЖЭКА, куда устроилась дворником. Его-то как с завода уволили, так и комнату отобрали. Освободился, а куда податься-то? Думала, отогреет его, вернётся всё на круги своя. Любви-то особой и не было у них, ну как та, что в кино, ну или там, в книгах, а не чужой же человек, родной, да и не плохой он был, Анатолий-то. И не пил много, а уж чтоб ударить.… А тут как с цепи сорвался.… Работать не брали, нормальные-то мужики и то с трудом устраивались, а уж судимый… Он поначалу вроде как расстраивался, или это Нюрке казалось, а потом и беспокоиться перестал. Кормит-поит баба, чего ж ещё-то? Вроде как даже помогал поначалу, особенно зимой, тяжело ломом лёд долбить, да тележку с песком таскать, а потом решил видать, что не царское это дело. Он ведь в подпитии не раз говорил, уставившись на Нюрку мутными глазами: «Я буду, как царь жить, слышь, ты, стервь, как царь!» Постепенно он даже и по имени перестал её звать, то стерва, то корова тощая, а зачастую просто по-матерному. Правда, после того, как однажды, не взвидя света белого, после очередного скандала с побоями, заперлась Нюрка в душевой, и не в силах больше терпеть всё это, вскрыла себе вены, так целый месяц Нюрушкой-голубушкой называл, как выписалась она из больнички. Усмехнулась Нюрка, вспомнив его побелевшее лицо и трясущиеся руки, когда соседи, сломали дверь в душе, заподозрив неладное, и выволокли её чуть живую. Почти без сознания была Нюрка, а в память её чётко впечатались его лицо, склонившиеся над ней, да истошный вопль соседки Верки: «Ирод, угробил бабу!» Нюрка снова вздохнула, но потом рассердилась на себя за вдруг побежавшие слёзы; ещё чего! Не до сантиментов! Ишь, размурлыкался тут, котяра, всю душу наизнанку вывернул! Она осторожно взяла его в руки и встала, чтобы отнести в коробку. То ли слишком неосторожно ступала Нюрка, то ли просто пришло время проснуться, но только затих храп, и взлохмаченная голова Анатолия приподнялась от подушки. Нюрка замерла, а несчастный рыжий котёнок опять проснулся и жалобно замяукал. Анатолий, хоть и был ещё совершенно не протрезвевший, а совсем не глухой.

— Ты чё! — он обругал её последними словами. — Совсем нюх потеряла!? — рычал он, — А ну тащи отседова тварь эту, и чтоб я ни тебя, ни этого «кабыздоха» тут не видел, иначе башку оторву.… Поняла? — он попытался встать.

— Поняла, поняла… — поспешно заговорила Нюрка жалобно, — Спи, спи… Я унесу его, прямо сейчас унесу…

Она быстро сунула Рыжего в коробку. Слава Богу, Анатолий не стал вставать.

— Неси, неси, дура несчастная! Ещё чего удумала, только ещё тварей блохастых тут не было! — но он смягчился, видя, как Нюрка суетливо стала одеваться. — Неси…

Через пару минут он опять засопел. Нюрка в растерянности стояла у порога. Ночь глубокая, куда идти-то, а тут оставить теперь никак нельзя, а ну ещё раз проснётся, ведь теперь проверять начнёт: унесла ли? Котята в коробке сидели тихо. Она приоткрыла тряпку. Рыжий тоже угомонился, пристроившись к собратьям.

Нюрка вынесла коробку в общий коридор. Разве что тут оставить? До утра не так уж и много времени, ну кому помешают спящие котята? Занесла в сушилку. «Тут уж точно ночью никто не ходит, до утра поспят здесь, а утром придумаю что-нибудь…» — решила, немного успокоившись, Нюрка. По подоконнику сначала тихо, а потом всё сильнее и сильнее застучало. Начался дождь. Осенний. Нудный. Нюрка подошла к окну, и некоторое время смотрела на улицу. Дождь. Тусклый свет одинокого фонаря. Холодно.

II

Она проснулась, будто кто её толкнул. Вскочила, как шалопутная, ещё не совсем очнувшись от сна. Приснилось что-то тревожное. Полшестого утра, ещё темно. По прежнему шёл дождь, но он уже не громко барабанил по подоконнику, а нудно шелестел за окном. Анатолий спал на спине, некрасиво раскрыв рот. В комнатке стоял стойкий запах перегара. Нюрка хотела было открыть форточку, но передумала: холодно, ещё простудится. Быстро оделась, на работу можно было не идти — дождь. Но она хотела побыстрее решить уже что-то с котятами. Может пока к слесарям в подсобку поставить? Сжалятся, поди, не выбросят на погибель.… Подрастут, а там может и возьмёт кто, а нет — так нет, зиму как-нибудь, а по весне — на улицу, на вольные хлеба.… А уж убрать за ними, да покормить Нюрка завсегда готова, не боярыня…

«Ох, не знаю, мастер орать, небось, будет, — думала Нюрка, накидывая старый, видавший виды плащ. — А спросить-то всё же надо, за спрос-то известно, денег не берут…» Она вышла, стараясь не шуметь. В общаге было непривычно тихо. Видать дождь всех усыпил, уж больно хорошо спится под это шуршание за окном, обычно в это время уже кто-то копошится или на кухне или в умывалке. Нюрка вошла в сушилку и тихо охнула, не увидев на месте коробки. «Не может быть, куда ж ей деться? — удивлённо пронеслось в голове, а сердце предательски ёкнуло. — Где же малые?»

Нюрка огляделась. Нет, в маленькой комнатёнке, приспособленной жильцами для сушки белья, не было коробки. И ошибиться было невозможно. Нюрка ещё с минуту стояла в сушилке, не веря своим глазам, потом побрела по коридору к выходу. В эту минуту у неё в голове совершенно не было никаких мыслей. И было пусто на душе. Она вышла под дождь. Она не знала, куда идти и несколько минут так и стояла под его холодными струями. Вода попадала ей за шиворот, Нюрка будто не замечала.

— Кис-кис, — прошептала она, сначала тихо, а потом стала звать в голос. — Кис-кис-кис! Где же вы, Рыжик… Рыжик…

Конец ознакомительного фрагмента.