Всё укроется снегом белым…

Светлана Гершанова, 2020

Роман «Всё укроется снегом белым» является продолжением романов «Милостью Божьей» и «Вольные хлеба». Другой отрезок времени, конец семидесятых годов и начало восьмидесятых. Жизнь продолжается. Судьба дарит героине счастливую любовь и проверяет на прочность. Но она не изменяет себе. И стихи её так же органично, как в первых двух романах вплетаются в ткань повествования.

Часть 2. Так жить нельзя

Соседка — полная, с круглым славным лицом, встретила нас в коридоре.

— Виктор Александрович, как хорошо, что вы переехали наконец. Уж так мне страшно здесь одной, так страшно!

— Что он, руку на вас поднимает?

— На меня — нет, слава Богу, раз только замахнулся. Но сами — того и глади, поубивают друг друга. При вас он не станет безобразничать, — заторопилась она, вглядываясь в мои испуганные глаза, — вы не бойтесь! Пойдёмте, я покажу вам, где столик можно поставить. Вот это мой, а у этой стенки можно, или на общем, у окна, мы стираем здесь, сидим, когда готовим. А можете этот столик занять, от бабы Тани остался, я его заняла, но мне два не надо. Я сейчас уберу свои кастрюли.

— Что вы, Мария Николаевна, зачем в ночь! Утром разберёмся, и окошко я вымою.

— Да его уже десять лет никто не мыл.

— Вот я и вымою на новоселье и занавески повешу, я их покупала на кухню в той квартире, где мы жили.

Витя ушёл на работу, я осмотрелась. Комната показалась уютной. Переставить кое-что и можно жить! Кресло-кровать не складывалось и занимало буквально половину комнаты. Я решила его продать. Странно, в голову не приходило просто выбросить на помойку!

Нарисовала цветными фломастерами несколько объявлений, расклеила на своём квартале. И позвонила женщина!

Мы волокли его вдвоём, и она радовалась, что теперь будет, где спать сыну. И мне досталось пятнадцать рублей, ровно столько, сколько Витя заплатил за него осенью.

Я ещё успела вымыть окна, стояла на столе, вешала яркие Витины шторы, когда он вдруг появился в перерыв.

— Пришёл посмотреть, как у тебя дела. Слезай, сам повешу.

— Я тебя не ждала, смотри, какой у меня переворот! И обеда нет. Откуда ты взялся?

— От моей работы две остановки на метро. Сорок минут туда и обратно и ещё двадцать на обед.

— И ты мотался, когда жил здесь?

— Нет, но к тебе буду мотаться, как ты говоришь. Чем тебе помочь?

— Хорошо бы стол передвинуть, сдвинуть диван, а сюда тумбочку. Но ты же голодный!

— Чайку поставь, я в пять минут всё переставлю, пять на чай, и ещё десять — пообщаться с тобой.

— Сейчас — чай, а обед, когда придёшь. Ты не поздно?

— Около шести.

— Как здорово!

— К сожалению, мы вот-вот переедем в другое здание, оттуда не наездишься.

— Как будет, так и будет. А что твоих соседей не видно?

— Валентина на дежурстве, наверно, а сам — на картошке, тётя Маша сказала, его неделю не будет. Зря ты взялась окна мыть зимой.

— Какая зима, апрель! Они были ужасные.

— Да, я их покрасил, а мытьё отложил до весны.

— Знаешь, я и вправду чувствую себя дома.

— В самом деле? — обрадовался Витя. — Ну, я побежал, у нас ведь режим.

Назавтра всё сверкало. На столе, купленном за пятёрку, крахмальная скатерть, на вытертом складном диванчике «малютка» — крахмальное белое покрывало. Старый палас я протёрла влажной тряпкой, и он благодарно засветился глубоким бордо, как во времена своей молодости. И Витины шторы от стены до стены, сразу на оба окна.

Заглянула Мария Николаевна:

— Ну Светлана, ну деточка! Здесь такое было, такое… Жила старушка, под конец и не вставала уже, померла летом. Комната вся заставлена, лампочка тёмная, а вы — вон какую весёлую люстру повесили!

— Да старая люстра, дешёвая, это пластмасса.

— Надо же, а смотрится, как хрусталь.

Мы ещё разговаривали, когда пришла Валя.

— Здравствуйте, с приездом! Устраиваетесь? Хорошо у вас. Но стиральная машина будет мешать в коридоре. И занавески из кухни уберите, темно от них.

— Что ты, Валентина, и машину они у своих дверей поставили, если и будет мешать, то им самим. И занавески — окно десять лет не мылось, никакого света, а теперь светло и нарядно.

— Нет, тётя Маша, занавески пусть уберут, а машину — Слава приедет, как скажет, так и будет.

— Что твой Слава скажет, что он может путного сказать!

— Машину правда негде ставить, диван не раздвинется. Если и убирать из коридора, то только в кухню, а там и так тесно — вмешалась я.

— Кухню загромождать не дам.

— Ну и пусть стоит, где поставили! — повысила голос Мария Николаевна.

— А занавески уберу, у себя повешу. Гардин ещё нет, когда шторы раздвинуты, с улицы всё, как на ладони, — поспешила я разрядить обстановку.

— Вот и хорошо. Долго здесь жить собираетесь?

— Как получится, особой радости нет, как понимаете.

— Вот вы на время, а мы просили эту комнату, с мужем разошлись, а живём вместе, не по-людски это.

— Валя, я не добивалась, чтобы вам не дали эту комнату. Мы сюда переехали не от хорошей жизни, и будем жить, пока не дадут квартиру или не найдём что-то подходящее. Я думаю, всё будет хорошо.

— Вы думаете? — Она стояла в моих открытых дверях, а тут ушла, только двери не закрыла, и я слышала, как она говорит в коридоре:

— Вот Слава вернётся, узнаете, как здесь хорошо.

И сердце у меня сжалось.

Я раскладывала вещи. Каждую держала в руках, чтобы найти ей место. Коробки выбрасывать не пришлось, я составила их в углу, и в них была сложена вся наша одежда.

Рубашки лежали сверху, аккуратно сложенные, а всё остальное приходилось вынимать, чтобы найти какую-нибудь вещь. Почему-то меня это не раздражало, я непоколебимо верила — мы здесь временно, я потом годами верила в это изо всех сил.

Но в то, что мы с Витей навсегда вместе, я поверила ещё в Соломенной сторожке. И теперь, когда мне попался пакет с его документами, я сложила их в общую папку.

Это была его жизнь до меня. Табель за четвёртый класс со всеми пятёрками, диплом — почти все пятёрки, свидетельство о браке, свидетельство о разводе. Паспорт, военный билет, водительские права. И вдруг — его письмо маме в сорок пятом году, когда он уже почти четыре года её не видел.

Это был просто крик детской души: «Мама, приезжай поскорей, мы с Ликой очень скучаем». Про четвёрку по изложению, и опять: «Мама, приезжай!»

И приписка кого-то из взрослых — «Приезжай, Таня, дети извелись совсем».

Ему тоже не хватало материнской любви. Правда, мне досталось от отца столько любви в раннем детстве, до войны, что хватило на всю жизнь. И ещё я собирала любовь по капле у соседей, у мам своих подруг.

У него, наверно, этого не было. Я долго не могла выпустить письмо из рук. Зачем-то он хранил его при живой матери!

А потом сложила так, как оно было сложено, и вернула в наши общие документы.

Я ждала приезда Славы со страхом. Всегда боялась пьяных, а их почему-то непреодолимо тянуло ко мне. Правда, в доме никто не пил, и двор наш не видел пьяных. И улица — может, потому, что это была еврейская окраина.

На Высших курсах ребята пили здорово, но это были свои, родные пьяницы. Когда они забредали ко мне в поисках женского тепла и понимания, я не пугалась. И не кричала радостно, как вначале:

— Да! Войдите! — А сама выходила за дверь.

Пьяных не впускала:

— Пойди, поспи, потом придёшь, я тебя чаем напою.

Действовало безотказно. Ни крика, ни ругани. Кто приходил за обещанным чаем, а кто-то спрашивал на занятиях:

— Свет, я тебе ничего такого не говорил? Помню, что заходил, а что говорил, не помню.

— Да нет, ничего особенного. Сказал, погаси свитло, гарна ты жинка, только с мужиками больно строга.

— Вот дурак! Ты не сердишься?

— Ну что ты, я большая, всё понимаю.

Вот с чужими не было никакого сладу. Дочка моей давней подруги, у которой я часто останавливалась, когда приезжала в командировки, учила меня:

— Ну что вы так запыхались, Светочка, опять бежали от пьяного на улице? Надо было сказать ему — отвали налево!

— Почему налево?

— Боже мой, все так говорят!

А сейчас такой фрукт будет за стенкой каждый день.

Но ведь Витя рядом, может, ещё обойдётся…

Он приехал ночью, утром мы встретились в коридоре. Был высок и опрятен, ничего отталкивающего.

— Здравствуйте.

— Добрый день. Вы наша новая соседка, Витина хозяйка, очень приятно. Знаете, у нас очень хорошая квартира, тепло невероятно! Стояк видите? Всегда горячий. Конечно, нет ванной и горячей воды, но это можно организовать. Смотрите, вот здесь сложить стенку, поставить ванну, мы с Витей всё сделаем сами, и получится не так дорого. Мне одному не потянуть, а тут бабы вокруг, извините, женщины.

— Знаете, Слава, мы меняем квартиру в Ростове на Москву и, скорее всего, переедем. Денег у нас хватает только на жизнь. Да и дом, Витя говорит, скоро поставят на капитальный ремонт. То ли в будущем году, то ли через год. И у всех у нас будут отдельные квартиры!

— Сказки это, мы про капитальный ремонт десять лет слышим. Не надейтесь, фасад покрасят, лестничные клетки вымажут краской, галочку поставят, и всё.

— Извините, мне пора! — И я побежала на кухню с чайником.

Ничего страшного, тоже будет свой пьяница. Да разве он сможет меня обидеть? А что ссорятся они с Валентиной, ничего удивительного, это же только у нас — люди развелись, а разъехаться не могут.

Нина приехала за ключами. Оглядела сверкающую чистотой комнату:

— Ну у тебя всегда чистота и уют получаются из ничего.

— Приходится. Из «чего» я бы лучше сделала.

— Сделаешь ещё. Плохо, конечно, что нет горячей воды. Но квартира тихая, если все на работе, тебе никто не будет мешать.

— К сожалению, здесь по большей части все дома. Ничего, я умею ладить с людьми.

— А как Витя?

— Витя — вообще! — произнесла я бессмысленную фразу.

Но Нина поняла.

— До сих пор — вообще?

— Да, знаешь.

— Тогда всё в порядке!

Попили чаю, попрощались, обещали звонить друг другу, и я убежала по своим делам.

Вернулась к пяти часам, только вермишель бы сварить к бульону до Витиного прихода.

В прихожей в сплошном дыму тускло светила лампочка, и трое парней в сильном подпитии курили и разговаривали, сдабривая речь отборным матом. Впрочем, что это за речь…

Туалет был открыт, из него несло, как на вокзале. При моём появлении они замолчали на секунду, и под их пристальными взглядами я прошла к себе. Сбросила пальто, проскользнула к плите, поставила кастрюлю на газ. Парни молча следили за мной.

— Генерал, что же ты скрывал, что такая тёлка завелась у тебя в хате?

— Стоп, машина! Это не тёлка, а женщина моего соседа. И не смотрите в ту сторону! — Слышимость была полная.

Потом они заспорили, кто-то упал, а я мучилась, что кастрюля сгорит. Но когда решилась выйти, газ был потушен, пьяные-пьяные, а сообразили. Вермишель варил Витя.

— Не затевай обедов, готовь самое необходимое, будем покупать полуфабрикаты.

Я молчала, отчаянье просто сковывало меня. Витя сел на диван:

— Знаешь, я не имел права жениться на тебе, ничего не могу для тебя сделать.

— Ну что ты говоришь! Мы с тобой закроем дверь, и всё, наша комната — наша крепость!

Я и вправду так думала.

Ночь мы не спали. Витя дважды пытался утихомирить соседей, и я слышала через стенку, свободно пропускающую звук:

— Не сердись, Витя, надо же отметить моё возвращение! Садись с нами! Вовка, достань стакан из серванта, да нет, чистый! Ну почему не будешь? Ты меня уважаешь? Мы же с тобой, как братья! Я понимаю, твоя теперь держит тебя в строгости. Не поддавайся, скрути её в бараний рог, или слабо? Я бы скрутил. Чтобы какая-то баба мешала жить мужику! Какая бы ни была!

И всё это вперемешку с матом. Второй раз уже был один мат, я вздрагивала от грохота за стеной и боялась заснуть, чтобы Витя не проспал на работу. А там падали стулья, возникала громкая перебранка, но вскоре она кончалась ликующим:

— Взяли, мужики! Поехали! — И опять они были дружные, согласные, радостные.

Я лежала без сна и думала — они не должны из-за меня жить иначе. Я потерплю, это же временно! Сейчас спрячу голову под подушку…

Уходили один за другим, топали в прихожей, гулко хлопала дверь за каждым в отдельности.

Потом всё затихло, но я по-прежнему боялась заснуть, вдруг Витя не услышит будильник!

Проснулась от грохота и крика за стеной. Витя убежал на работу, это я проспала после бессонной ночи. Кричала Валентина на Славку, Мария Николаевна на них обоих. Я думала, её нет со вчерашнего дня, дверь не открывалась и голоса не было слышно. А сейчас он звенел на самых высоких нотах:

— Когда это кончится! Жизни нет никакой, сейчас же снова пойду в домоуправление, пусть выселят его к чёрту, забегаловку устроил для всей округи, и ты ему потакаешь!

— Да я на дежурстве была, он всегда подгадывает, чтобы я не мешала, вся комната загажена, сам спит, как бревно! Вставай, пьянь проклятая! — И поток площадной брани.

Мария Николаевна плюнула и ушла, должно быть, и вправду в домоуправление. Я вышла с чайником. Валя метнула на меня ненавидящий взгляд, будто я виновата в том, что Славка пьяный. И окурки по полу и в прихожей, и в кухне, не говоря о комнате, и Мария Николаевна плачется в домоуправлении, что квартира, как ночлежка, и все ей сочувствуют. А эта ходит тут в мягком халатике и тапочках.

И как в подтверждение, она проговорила себе под нос:

— Спит себе, не работает, не спешит никуда, а я с ночи, подежурь в больнице санитаркой, поубирай за всеми и вернись вот в такой дом. Конечно, прописки нет и не регистрированы живут, их дело. Но командовать в квартире не позволю никому!

И через минуту:

— Вставай, бревно проклятое, мне простыни постирать надо! Ну и лежи в своей блевотине, дрянь такая! Я с ночи пришла, и убираться здесь…

Я не закатывала скандал, я же здесь человек случайный. Наскоро выпила чай и ушла на улицу.

А там была, оказывается, весна. Огромный парк через дорогу и мои любимые берёзы, целый парк берёз! Листьев нет ещё, какая-то зелёная дымка витает в кронах. Ничего, всё пройдёт, это же временно. А берёзы останутся, и Витя останется, ничего страшного, переживём!

Когда вернулась, квартира была полна пара, и лампочка в прихожей мерцала, как в тумане. Всё было завешано застиранными серыми простынями, на плите в баке варилось бельё.

В кухню невозможно было зайти, какой там обед!

Позвонил Витя, и я, стоя на одной ноге, говорила ему спокойным голосом:

— Всё в порядке, только пообедай в столовой.

— Знаешь, я нашёл холодильник в комиссионном, «Розенталь», всего за двести рублей, вполне приличный. Займём, конечно, не можем же мы без холодильника, лето впереди!

Он пришёл, пробрался между простынями:

— Может, пойдём, погуляем?

— Пойдём, я уже полдня прогуляла в Сокольниках. Что же ты не говорил, что у тебя такая сказка через дорогу?

— Зато дома — тоже сказка, только страшная. Что будем делать? Ты не сможешь у меня жить.

— Ещё как смогу. Это же временно! Ну год, ну два. Не такая я неженка, как тебе кажется. У него же не каждый день пьянки. И стирка не каждый день. Я привыкну.

— Давай на майские праздники поедем в Ростов! На десять дней можем смотаться.

— Это будет чудесно!

А назавтра у нас появился холодильник, тихий, деликатный, с рыжим львом с переводной картинки на дверце. Витя с Мишей привёзли его в перерыв, поставили углом у окна. Правда, и так было темно на нашем первом этаже от высоких деревьев, а стало ещё темнее.

Валя стояла в коридоре, пока они аккуратно не закрыли на шпингалеты входную дверь и не уехали. Я взяла веник — подмести за ними в прихожей.

— Холодильник же нашли, куда поставить. Могли пожить и без холодильника, а стиральную машину к окну. Вы же говорите, что к нам ненадолго!

— Как получится, Валя.

Меня одолевали чисто бытовые вопросы.

— Мария Николаевна, где вы купаетесь?

— Я — чаще у дочери или у сына. У меня пятеро детей, у всех квартиры, слава Богу. И мне обещают, я же воевала. А тут баня недалеко, можем сходить вместе. Только тазик лучше свой, у тебя есть тазик?

— Конечно.

Баня старинная, огромный зал с тёмными стенами и высокими потолками, мраморными скамьями и медными кранами.

Женщин немного, все старые, полные, с обвисшими телесами. И смотрят недобро.

— Почему они так смотрят, Мария Николаевна? Я боюсь, что какая-нибудь окатит меня кипятком.

— Да они думают, что ты с вокзалов. Сюда ходят с вокзалов эти… бабочки. Боятся они заразы! А в баню надо ходить, куда денешься, здесь кругом старые коммуналки без удобств. Хорошо, у кого дети или знакомые.

Я испугалась всерьёз. Больше в эту баню не ходила, ездила в ту, куда Витя ходил в парную. Других вариантов не было, пока мама не переехала.

И со стиркой я не знала, что делать. Когда Валя была на дежурстве, Витя с утра выкатил машину на кухню, я перестирала всё, кроме постельного белья, протянула в комнате бечёвки от окна к стенному шкафу, от него к другому окну, от него к гвоздю на дверном косяке. Витя только головой покрутил, когда пришёл вечером.

Конец ознакомительного фрагмента.