След демона

Светлана Владимировна Ильичёва, 2023

Замысел этой документальной повести можно определить коротко – о времени и о себе. Автор по-своему рассказывает о самых известных исторических событиях, уже миллионы раз описанных, исследованных, интерпретированных. Но собственное видение известных фактов и явлений, касается ли это захоронения царских останков, ухода ли Прибалтики из состава СССР или роли красных латышских стрелков в революционном прошлом России, помогает Светлане Ильичевой донести до читателей своё особое мнение.

Прошлого живые корни

Книгу Соколова"Убийство царской семьи"мне удалось прочитать в 1979 году. Тогда эта тема была под большим запретом. Но в спец-фонде рижской публичной библиотеки имени Вилиса Лациса (сейчас Национальная библиотека Латвии) книгу выдали по просьбе моей редакции. На плане первого этажа дома Ипатьева чья-то рука карандашом написала — "смертная камера". Тогда-то я и поняла где именно мы побывали с сестрой! После революции 1917 года в Ригу переехало немало русских дворянских семей. Кто-то скрупулёзно вчитывался в каждое слово Николая Соколова, единственного в мире профессионального следователя, работавшего по свежим следам событий. Первые читатели, а книга вышла в Берлине в 1925 году, оставили на её страницах оскорбительные антисемитские надписи рядом с фамилиями Юровского, Голощёкина, Войкова, Свердлова… В сороковые-пятидесятые годы на Урале хорошо знали очень популярную персону — старого большевика Петра Захаровича Ермакова,"бандита с большой дороги", очень гордого своим прошлым. Году в 1950 — 51-м мой отец Ильичев Владимир Яковлевич несколько дней лежал в спецбольнице Свердловска в одной палате с Ермаковым. Тот гордо представился персональным убийцей Николая II. Ермаков, лукаво посмеиваясь, задавал почти сам себе вопрос:"Знаешь, кто убил царя?"Выдержав паузу, торжественно отвечал:"Это ведь я!", и тыкал пальцем в свою грудь. Отец уже тогда собирал документы, сведения, воспоминания очевидцев. Намеревался написать книгу. Но не успел, не смог, глухое было время… У меня есть последняя возможность хотя бы частично воплотить его замысел.

Кем был мой отец? Однозначно не ответить. В честь рождения каждого своего ребёнка он покупал книгу. Моё появление на свет отметил"Адамом Мицкевичем". В честь Ларисы приобрёл"Сумерки"Баратынского. Книги собирал почти с детства. Ещё школьником знал всех московских букинистов. Подростком был на похоронах Есенина на Ваганьковском кладбище: залез на тополь, чтобы лучше видеть процессию; потерял галошу, за что попало дома. С удовольствием учился в МГУ на факультете литературы и искусства. (Позже реорганизованный.) Восхищался лекциями академика А. С.Орлова, специалиста по древнерусской литературе, литературоведа профессора В. Ф. Переверзева… Помню, с какой горечью, возвращаясь к студенческим годам, вспоминал о трагической судьбе этого учёного. Профессора Переверзева необоснованно репрессировали в 1938 году за попытку применить социологический метод в анализе творчества Гоголя, Достоевского; древнерусской литературы.

В 1931 году одновременно с моим отцом этот факультет окончили очень хорошие люди — Борис Мейлах, впоследствии известный советский литературовед, Евгений Поповкин — главный редактор журнала"Москва", автор «Моабитской тетради», героический поэт Муса Джалиль… Через два месяца, в августе 1931 года, отец, оставив работу в"Комсомольской правде", навсегда покинул Москву. Он уехал на Урал по комсомольской путёвке"поднимать уральскую печать". Так он объяснял своё решение в поздние годы. И действительно: именно Владимир Ильичев верстал самый первый номер"Челябинского комсомольца", выпускал первый номер газеты Уральского военного округа"Красный боец", был ответственным секретарём свердловской областной молодёжной газеты"На смену!", заместителем редактора, ответственным секретарём редакции партийной газеты"Уральский рабочий".

В 2008 году после выхода журнала"Урал"№ 8 я позвонила в Екатеринбург (так теперь называется родной город) профессору В. В. Блажесу. Поблагодарила за публикацию статьи"Журналист Вл. Ильичев и П. Бажов". Привожу только её преамбулу:"Изучая литературное окружение П. П. Бажова, я обратил внимание на Вл. Ильичева — именно так подписывал свои статьи Владимир Яковлевич Ильичев (1909–1987). Но в многочисленных работах по творчеству Бажова о нём ни слова. Пришлось обратиться к газетным подшивкам прошлых десятилетий, архивным фондам, к родственникам и людям, которые трудились рядом с ним, и выяснилось, что он много лет общался с Бажовым, переписывался с ним во время войны, напечатал о нём ряд статей и вообще в те времена активно выступал как литературный критик. Он по болезни перестал заниматься журналистикой, уйдя из редакции газеты"Уральский рабочий"сорок лет назад, в 1967 г., и сегодня его помнят только старые писатели и газетчики, причём диапазон их высказываний о нём самый широкий — от превосходных степеней до сдержанно-однословных, что нисколько не удивляет, потому что Ильичев был самодостаточным журналистом, умеющим не только соотнести свою точку зрения с официальной идеологией, но и со знанием дела обосновать собственную позицию, часто весьма критическую. Он сыграл большую роль в истории уральской журналистики — об этом надо писать отдельно. И он заслуживает внимания как автор критических статей и рецензий, как участник регионального литературного процесса: он писал о Г. Троицком, И. Панове, К. Филипповой, А. Бондине, Ю. Хазановиче, В. Старикове, И. Ликстанове, И. Акулове, других писателях. Стоит отметить, что с 1940 г. и до конца пятидесятых (с перерывом на войну) он преподавал в Свердловском институте журналистики и Уральском государственном университете: вёл занятия по организации работы редакции и планированию газетных материалов, по библиографии, литературной критике, театральному рецензированию. (Читал курсы лекций по истории русской журналистики, советской печати — С. И.)

Хотелось бы вынесенную в заглавие тему осветить через несколько сюжетов и показать плодотворность творческих контактов Ильичёва и Бажова — каждый из них внёс свой вклад в историю литературы Урала. Однако, прежде всего, скажем о некоторых значимых биографических вехах Ильичева…»

…Самое яркое детское впечатление о страшном лете 1941 года — уход отца на войну. Мы так вопили, что он сам чуть не плакал. Потом, без него, сидя за столом, мы требовали у матери ставить его портрет рядом с тарелками. Нам в конце концов повезло — он вернулся домой, уцелев в этой смертельной мясорубке. Вот что ответил папа Павлу Петровичу Бажову в письме от 2.03.1944 года:"Вас интересует мой modus vivendi. Известна жизнь солдата, побывавшего на шести фронтах и ещё случайно уцелевшего, а теперь готовящегося воевать на седьмом фронте. Повидать, испытать и пережить под Клином, Погорелым Городищем, Ржевом, Старой Руссой, Сталинградом, Ростовом, Таганрогом и в Донбассе мне привелось очень много. Два года я работал инструктором политотдела дивизии, а потом корпуса. Теперь же переучиваюсь на строевого командира — танкиста, и карьера моя начинается сызнова в мае". Он также участвовал и в битве за родную Москву. Но ещё в тридцать седьмом году судьба нанесла ему два тяжёлых удара: в Москве репрессировали отца (нашего деда), военного моряка, участника русско-японской войны 1905 года; а в Свердловске исключили из кандидатов в члены ВКП (б)"за отсутствие проверки работы подчинённых". Правда, через два года восстановили. Но душевная травма осталась до конца жизни. Отец был по-настоящему глубоким человеком, с тонкой впечатлительной натурой. Вот его стихи.

* * *

Зачем мне грезятся места,

Где, увлажнённое туманом,

Созвездье Южного Креста

Горит в ночи над океаном?

Зачем мне дальний мнится шум

Упругих пальм в гавайском парке?

Зачем приходят мне на ум

Стихи Катулла и Петрарки?

Зачем всё это здесь?

Когда,

Сияя холодно над миром,

Одна Полярная звезда

Осталась мне ориентиром.

И мысль рождается, спеша

Приободрить меня ответом:

"Затем, что русская душа

Озарена могучим светом;

Затем, чтоб ты врага догнал

И в Стругах Красных, и во Гдове.

Пусть наступления сигнал

Тебя застанет наготове".

* * *

Мой дед, что ждал иных времён

И звонких песен не чуждался,

Был той гипотезой пленён,

Лаплас в которой не нуждался.

Отец мой встал по праву в строй

Среди героев Порт-Артура,

Но в жизни, на тропе крутой,

Судьба его встречала хмуро.

***

Мы шли в атаку под Москвой,

Гнались по следу за врагами,

Огнём просвечены насквозь

И запорошены снегами.

Мы бились день и ночь подряд,

Осколки втаптывая в глину,

Когда воспрянул Сталинград,

Лавину захлестнув лавиной.

Дорогами и без дорог

Прошли мы, плечи пригибая,

Наш путь порывистый пролёг

От Селигера до Аксая.

Гадай, судьба, иль не гадай,

Но до конца, сквозь зной и стужу,

Веди меня и голос дай:

Ведь песни просятся наружу.

Пускай прорвётся песен вал,

Что я держал до срока втуне,

Которых дед мой не певал,

Отец не слышал на Квантуне.

Судьба царственных пленников дома Ипатьева серьёзно волновала его воображение. Но на теме лежало государственное табу, и он понимал, что в обозримом будущем книгу написать просто не удастся. Он привык работать основательно, не наспех, кое-как, чем грешит большинство наших собратьев по перу, возможно и я тоже…

Когда в 1964 году я уезжала в Ригу, папа сказал: — Разыщи в Риге Яна Мартыновича Свикке. Он многое знает.

Разыскала.