Возвращение черной луны. Книга 2. Горькая линия

Светлана Викарий

Вторая часть романа, ранее опубликованного целиком в одном издании.Главная героиня романа – Лора через четверть века возвращается из США в родную деревню. И старые семейные тайны, от которых она бежала, вновь затягивают ее в воронку страстей и боли, рождая новые. Российская глубинка с ее природной мистикой и сложными людскими судьбами не позволяют Лоре найти простые ответы на загадки, которые ставит перед ней жизнь. Кем стал ее сын, которого она считала мертвым? Жива ли еще ее любовь к его отцу? Обретет ли она дочку, за которой ехала на родину?

Дизайн обложки. Использована картина"Лунный свет"Жюли де Грааг по лицензии ССО

© Светлана Викарий, 2021

ISBN 978-5-0055-4312-7 (т. 2)

ISBN 978-5-0055-4158-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Горькая линия

Книга вторая

1

Евгения неотступно преследовала мысль о незнакомке. Он помнил ее побледневшее лицо, синий взгляд, устремленный на него с незнакомой ему страстностью. До чего она была хороша, зрела, от нее пахло духами душно и пьяно.

Едва проснувшись утром, он вспомнил о ней, о том, как вчера, в спортзале держал ее в своих объятьях, и полдня видение стояло перед его глазами, пока он сидел в Интернете, разыскивая новую информацию по бодибилдингу. Не работалось. Он постарался переключиться на свою книгу о рыбалке, но сосредоточенности хватило на полчаса. Только и поправил главку.

Потом бесцельно бродил по городу, дожидаясь обеденного перерыва, чтобы отправиться в ресторан на встречу с отцом. Он шел по Вознесенскому, наслаждаясь летней погодой, останавливаясь у киосков, гремящих музыкой, — тонким, высоким голоском вопила какую-то чепуху Земфира. Ему не понятна была эта музыка, ставшая модной. Он поздоровался с шашлычником, спрятавшимся от солнца под польским сине-желтым навесом, и подумал о том, как здорово жить на свете в этом маленьком городке, знать здесь все и всех, кто бродит с тобою одними улицами. Жить среди хороших людей. Вот что, наверное, главное.

Как вдруг он увидел ее. Теперь он точно знал, кого он вышел разыскивать.

Она сидела с чашкой кофе под кружевной тенью клена за столиком кафе на тротуаре, пролистывая яркий московский журнальчик, типа «Отдохни». Он узнал бы ее в тысячной толпе. Нога в легких туфельках заброшена на другую, юбка, по подолу украшенная рюшами, оставляла открытыми колени. На ней была белая кофточка со шнуровкой и длинными расширенными книзу прозрачными рукавами. Рыжие волосы, как и вчера, распущены по плечам. Он решил, что имеет право сесть рядом с ней и заказать себе пиво.

Она подняла синие глаза, в которых мелькнул, как ему показалось, ни то страх, ни то недоверие. Он торопливо поздоровался.

— Вы не возражаете, если я сяду рядом с вами?

— Вы уже это сделали. — Холодно, как ему показалось, бросила она и снова опустила глаза в журнал.

Прошли несколько минут молчания. Земфира в эмоциональной запальчивости обещала убить соседей, если этого хочет тот, о ком она пела. Тот, кого она любила.

— Поет бред какой-то! — сказал он, чтобы начать. — Земфира эта.

— Цыганка. Значит, может убить. — Не отрываясь от журнала, проговорила Лора.

— Какая цыганка?

— Ну, эта Земфира, разве не цыганка?

— Нет. Татарка. Вернее, из Башкирии она.

— Значит, не убьет.

— Интересно! А почему вы так решили?

— Психологии разные. У цыган и татар.

— Зачем она тогда так поет? — наивно поинтересовался Евгений, словно Лора могла ответить на этот вопрос.

— Да делать ей нечего! Вот и поет. Что взбредет в голову, то и поет. Татары, они тоже шли по Шелковому пути и, как казахские акыны пели… Что вижу, то и пою. Созерцательное сознание. Один из этапов интеллектуального развития.

— Интересная вы. А я вот так не могу думать.

Она не ответила. Снова уткнулась в журнал. Явно уклонялась от разговора. И Евгений разозлился.

— Неужели этот журнальчик интереснее беседы с живым, симпатичным человеком? — спросил он в своей легкой, слегка капризной манере, от которой сходили с ума все девушки этого городка.

— Иногда бывает интереснее. — В ее тоне отчетливо прозвучал металл.

Он на секунду растерялся, но не в его духе было отступать.

— Я просто увидел вас здесь и решил спросить: почему вы так торопливо убежали от меня? И вчера тоже растворились, как туман.

— У меня был приступ мигрени. А когда приходит мигрень… я очень нервничаю, и не хочу, чтобы рядом кто-то находился. В это время я очень опасна.

— Похоже, что сейчас у вас снова приступ, и я очень рискую? — он широко улыбнулся одной из своих обаятельнейших улыбок.

— О, кей! Вам повезло. Голова у меня не болит. — Проговорила она примирительно, откладывая журнал и поднимая к нему лицо. Парень клеился, это было очевидно, и она, наконец, приняла решение, всего-навсего вести себя естественно. Ну, и что если он сын человека, которого она любила? Это было давным-давно. Почему бы не поболтать с ним?

Евгений понял, его попытки не остались напрасными.

— Во-первых, я предлагаю познакомиться. Меня зовут Евгений.

— А я Татьяна. — Теперь уже вполне с благосклонной улыбкой, протянула она ему свою узкую руку, украшенную золотыми кольцами.

— Итак, она звалась Татьяной. — Процитировал Евгений. — Скажите, почему я раньше не видел вас в нашем маленьком уютном городке? Я угадал, вы приезжая?

— Пожалуй. — Ответила она и потянулась за сигаретой. Он помог ей прикурить и задал следующий вопрос:

— Издалека?

— Весьма. — Ответила она уклончиво, однако, еще не осознавая, что уже готова играть по его правилам.

— Вы можете не называть места, откуда вы прибыли. Если не хотите…

— Когда мы перейдем на «ты», я скажу. — Пообещала Лора. И тут же добавила. — Я из Калининграда. Вас это устроит?

— Я готов! — воскликнул он с куражом в голосе. — Перейти на «ты» с прекрасной Татьяной из Калининграда.

— Только я еще не готова. — Охолонула она его.

В эту секунду раздался звонок его мобильного телефона.

— Батя, я уже рядом. — Коротко ответил он. — На лице его проявилось сожаление. — Меня ждут. Дела. Хотя я совсем не деловой человек. Но я надеюсь уже вечером увидеть вас. Я назначаю вам свидание. И остаюсь в вашем полном распоряжении, Татьяна! — он вынул из кармана визитку, положил перед ней. — Я доступен в любое время дня и ночи.

Теперь Лора слегка растерялась. Оттого, что прочла знакомую фамилию на клочке лощеного картона. Он увидел эту растерянность, и на наивном его лице проступила детская обида — ну почему, почему я не нравлюсь ей? Я ведь все сделал, чтобы понравиться!

Она вынула ручку из сумки, висящей на спинке кресла, и на салфетке написала номер своего мобильного. Он подхватил его, как подарок, едва не подпрыгнул, послал ей воздушный поцелуй и быстрым шагом направился к зданию ресторана, похожего на огромный стеклянный аквариум.

Лора еще долго сидела в растерянности, ставшей на время оцепенением. Тут же начались сожаления. Зачем она это сделала? Зачем дала ему свой номер? Не надо, не надо было этого делать!

Мимо сновали люди, шли по своим делам, дети играли на непроезжем бульваре в свои игры, мужчины пили пиво, а женщины лениво курили, демонстрируя свою самодостаточность. И она тоже. Она знала, что жить опасно, но она привыкла жить и любить жизнь, какой бы опасностью она ее не пугала. По сути, со времени прибытия на родину, началась новая история ее старой жизни. И она знала, что всегда была храброй, и что бы ни случилось, все равно будет идти только вперед. Она привыкла отвечать за свою жизнь лишь перед собой.

Но и это была всего-навсего полуправда.

Вскоре подошла Фаина, и они отправились по магазинам покупать вещи для обустройства квартиры.

Лора купила раскладной диванчик, крохотную стеночку, кресло качалку, все же Алексею пятьдесят восемь, — телевизор и видео, кухонный гарнитур, шкаф в коридор. Фаина со знанием дела выбирала подушки и матрац.

— Фая, мне квартира эта ужас, как нравится. — Радовалась Лора. — Весь Вознесенский, как на ладони. Помнишь, как мы завидовали тем, кто жил в этих первых благоустроенных квартирах?

— А как же! У нас печки топили, а у них центральное отопление. — И это кафе внизу, в подвальчике. И беляши там вкуснейшие были, и пирожные корзиночками с кремом! А будка Ленечкина, она та же. — Продолжала Лора без перехода. — Всегда здесь стояла.

— Ну, да. — Согласилась Фаина, привыкшая к этой будке, как и ко всему в этом городке.

— Я теперь к нему не хожу.

— А что так?

— Да денег не берет с меня.

— Нормально. Помнит родителя твоего, раз он ему профессию дал. А что еще может Ленечка?

Фаина вздохнула.

— На кусок хлеба зарабатывает, и то хорошо. Живет ведь!

Фаина видела, что подруге нравится приятное занятие — обустройство жилья Алексея, и она не скупится. Она даже пыталась сдерживать ее в расходах — совсем ни к чему Алексею дорогая посуда.

Сама Фаина задавала себе вопросы, например: на что Алексей будет жить в этой красоте, когда Лора уедет? Только что дворником пойдет. И то, если возьмут. Нормальному мужчине предпенсионного возраста, не пьянчужке какому, найти работу нелегко. А он зэк. Да и коммунальные услуги надо оплачивать. А это уже ползарплаты. А что он умеет делать, чтобы выжить? Как после стольких лет отсутствия адаптироваться в социальной жизни этого городка, где каждый знает свое место, пасется на своей полянке и никого к ней не подпускает? Не лучше ли оставаться ему с тетей Катей в деревне? Нет, Лора чего-то не понимала в жизни, от которой она ушла давным-давно.

Фаина все же спросила ее о Цишине, почему на днях, когда они встретились на перекрестке, она так обошлась с ним? Зачем проявила обиду прошлого? И откуда эта обида? Что плохого ей сделал друг Халетова двадцать пять лет назад?

— Цишин — хороший человек. — С неким недоумением в голосе сказала Фаина. — Я не могу сказать о нем ничего другого. Ты ведь понимаешь, когда люди сохраняют отношения с молодости на долгие годы, — это ведь говорит о человеческой порядочности обоих. Сколько лет они вместе! Полжизни! Он верный друг Александру Николаевичу, и других друзей у Халетова просто нет. Да Цишин за Александром Николаевичем и в огонь, и в воду. Они, Халетовы, его вторая семья, у него ведь кроме Степаниды Михайловны никого нет. И детей своих нет. Евгения он, как собственного сына любит. Кроме того, Женька крестник — Цишина и Степаниды. Напрасно, напрасно ты его обидела.

Лора ничего не ответила на монолог Фаины, просто махнула рукой, мол, не спрашивай. А про себя подумала, ведь, Цишин, знает, за что я его обидела. Пусть считает, что я такая же злая.

Фаине некогда было погружаться в эту давнюю историю, от которой она была отстранена еще тогда, двадцать пять лет назад. В то время она была счастлива, и ей было не до подруги. Этот фрагмент из жизни Лоры выпал из ее благополучного восприятия того времени, она осознавала лишь, что с Лорой что-то случилось, и это было связано с Халетовым, который женился на Верочке, дочери директора крупнейшего в городе завода. Женился он явно из корысти, ведь был он гол, как сокол, детдомовский, хотя и делал успешную карьеру в комсомоле. Хорош собой, умен, он производил неизгладимое впечатление, особенно на женщин. Краем уха, услышав новость о женитьбе Халетова, Фаина решила, что пережить предательство Александра Лоре будет трудно, однако таких историй с несостоявшейся первой любовью пруд пруди. В каждом городе, в большом и маленьком, первые любови нежных девочек разбиваются о лед неразделенного чувства. Время пройдет и все забудется, сердечная рана закроется. Это закон жизни. И если б не существовал этот закон, перестали бы рождаться дети, и сама жизнь превратилась бы в тягостное существование.

Даже когда Лора исчезла, а исчезла она с единственной целью — забыть Халетова, Фаина продолжала верить в то, что рукопись с недописанным сценарием Лоркиной любви, сожжена и пепел развеян. Тогда Фаина не обладала ясновидением, училась в мединституте и была весьма далека от мистики и сопутствующих ей понятий.

Фаине и теперь через много лет было понятно только то, что Цишин как-то был причастен к любовной истории Лоры и Халетова. Но как? Фаина впервые задала себе этот вопрос, внутренним чувством зная, что ответ к ней придет сам собой.

Расставшись с Фаиной у подъезда квартиры, Лора позвонила Алексею.

— Леха, ближе к вечеру, часов в семь приезжайте в город. Оденьтесь, как полагается в новые вещи. Леха, обязательно надень костюм! Рубашку сиреневую. Валентину приглашаю, а как же! Про Катю я не говорю, ее с места не сдвинешь теперь… Но на всякий случай, позови. Да нет, не поедет она! А Вовке собраться только подпоясаться. Сегодня у нас в программе — ресторан! Встречаемся в ресторане. Ну, понятно в каком! В «Ишиме»!

— Лорхен, есть повод для такого праздника? — поинтересовался Алексей.

— Дорогие мои, учитесь просто радоваться жизни. — И едва не добавила.

— Я приехала, чтобы радовать вас!

Музыкальная программа вечера начиналась со всем известной цыганской песни: «А в ресторане…» Едва они устроились за столиком, на подиуме появился щеголевато одетый при галстуке — бабочкой приятной внешности мужчина лет пятидесяти — конферансье. Представился просто Семеновичем.

— Ну, что вы поете!? Я еще не начал, не поздоровался. Добрый вечер! Друзья! Как жизнь? В полоску? Тогда все нормально! Будем жить! Один мой знакомый дед, в Романово или в Новокаменке живет уже 120 лет.

— Вот врет! — возмутилась Валентина. — Нет у нас такого долгожителя! И в Романово про такого я тоже не слыхала.

— Я спрашиваю, дедушка, ты, наверное, никогда в жизни не пил, не курил, один раз женился? А он говорит: И пил, и курил, и пять жен похоронил. Я даже смутился. Ну, говорю, наверное, теперь не будешь… чтоб подольше пожить? А он, знаете, что мне отвечает? Буду! Еще как буду! Вот жениться больше не буду! Виагра больно дорогая! Пенсии не хватает! — Семенович сделал паузу, чтобы гости оценили шутку. — А пить, и курить, говорит, буду. Иначе я вообще не сдохну!

— Ой, сочинитель! — догадалась Валентина. — Ну, и чешет! Артист!

— Начинаем наш добрый вечер в нашем добром ресторане! — конферансье широко раскрыл объятья. — Как замечательно, что почти все столики заняты и заполнены самыми вкусными, и заметьте, полезными блюдами…

При виде входящих гостей, конферансье прерывал свою речь и бросался к ним, чтобы усадить за столик.

— Добрый вечер! Где пожелаете присесть? Пожалуйста! Пожалуйста! Проходите! Этот крайний столик вас устроит?

Из-за ширмы за подиумом появилась официантка Анюта.

— Анюта! Что это такое?! — притворно-возмущенно восклицает конферансье.

— Семен Семенович, вы чем-то недовольны? — спрашивает Анюта, капризно передернув плечиком. Поверх маленького черного платья на ней надет белый кружевной фартук официантки.

— У нас в зале сидят люди, которых надо поздравить с днем рождения…

— Вот и поздравляйте! Кто у нас затейник — самый веселый человек в городе Кручинске? Вы, Семен Семенович!

— Минуточку! Вот здесь у меня все написано. Сегодня день рождения у Эдички. Случайно не у Лимонова? О, нет! Нашему Эдичке сегодня исполнилось 27 годиков, и он со своими друзьями пришел в наш ресторан, чтобы повеселиться… оторваться, как теперь говорят… Ну, и все такое. Ну, что ты стоишь? Анюта! Ну, что ты стоишь? Ты где уже должна быть?

— Там. На сцене.

— И что, ты должна сейчас делать, Анюта?

— Петь!

Согласно сценарию, Анюта сбрасывает фартучек и моментально преображается в артистку. Поет она неплохо, вполне душевно. Но ее голосу пока не хватает силы, ну и мастерства маловато, но все это восполняется свежестью, юностью, чистотой и обаянием девушки.

— Вот так из официанток вырастают знаменитости. Ирины Аллегровы. — Вещает Семен Семенович. — Да, да — все начинается с ресторана! Ресторан — это чудо! Пусть будет благословен тот, кто придумал ресторан.

— И кровать. — Говорит Анюта.

— Почему кровать?

— Потому что после ресторана надо быстро лечь в кровать. Чтобы голова не болела.

— Логично. Вот она непредсказуемая женская логика!

Анюта надевает фартук и направляется к столику, где сидят Горчаковы.

— Добрый вечер! Я слушаю вас внимательно.

— Оказывается, вы не только официантка. Еще и артистка. Похвально. — Говорит Лора, с радостным умилением и с какой-то внутренней завистью разглядывая девушку. Ей нравится эта девушка. Она красива славянской красотой, — неброской, спокойной, в ней какая-то уверенная сила, исходящей из нутра, льющаяся из темно-серых глаз. Тридцать секунд Лора читает девушку: хороша, умна, терпелива, сильна. Она бы хотела, чтобы ее дочь была такой.

— Спасибо на добром слове. — Улыбается Анюта.

— Вы говорили нам прошлый раз, что у вас есть и восточная музыка и латиноамериканская?

— Есть. — Подтверждает Анюта.

— Сегодня хочется чего-то… необычного. Может быть, аргентинское танго заказать. Это возможно?

— Бэ самэ мучо! Можно? — просит Владимир.

— Бэ самэ мучо — это не танго, это лирическая песня, — объясняет Серега, в голове которого находится целая энциклопедия, — и тут же напевает, приятным баритоном. — Целуй меня, целуй меня крепче, Валюха, тебе посвящается, — Как если бы ночь эта нашей последней была! Целуй меня, целуй меня крепче, Боюсь потерять, потерять я тебя навсегда!

— А у нас как раз певца не хватает! — говорит Анюта. — Значит, аргентинское танго? Будет вам аргентинское танго. А кушать, что изволите?

— Мне бы, например, хотелось попробовать… экзотики. — Сереге хочется выглядеть джентльменом. — Имеется?

— Пожалуйста. Обратите внимание, перед вами вечернее меню! Днем у нас другое. Днем мы демократичны. Днем у нас котлеты с пюре, мясо в горшочке, прекрасный борщ.

— Я заметила! Борщ у вас превосходный. — Восклицает Лора, не переставая любоваться девушкой. — И свиная отбивная просто супер!

— Ну, а вечером у нас всегда праздник! Из закусок салат «Император Калигула», меренги с кремом имбирным, горький салат с рюшечками, икра паюсная астраханская. Горячее: лососина по-венециански, ариштю из баранины, говяжьи стейки с камамбером…

— Достаточно, Анюта, вы поразили наше воображение! — Лора в самом деле, не ожидала такого ассортимента, такой кулинарной экспрессии.

— Голубой соус «Тысяча островов» тоже имеется.

— Я в восхищенье! — восклицает Серега.

— А я тоже в восхищенье! — вторит ему Валентина.

Приняв заказ, Анюта уходит и вскоре возвращается с вином, водой и первыми холодными закусками.

Владимир анекдоты рассказывать не умеет, но когда хорошее настроение и ему хочется вставить свое слово.

— Анекдот в газетке читал: «Дорогой, кушай, кушай… Салатик столичный, и винегретик доешь, и „под шубой“ немного осталось… Ты что, женушка, меня споить хочешь? Ну, ладно. Наливай!»

— В моем присутствии больше неприличных анекдотов не рассказывайте! — запрещает Серега. — Про алкоголь и все такое, что мне нельзя!

— А хочется? Честно? — не может не спросить Владимир.

— Представь, не охота совсем! Я лучше ариштю запью минеральной водой. Очень полезно.

— Не шутите над ним! Мы приняли уже решение, у нас теперь планы на жизнь широкие. Мы теперь бизнесом заниматься будем. — Заступается за Серегу Валентина.

— О, как!

— А ты не смейся! Каждый имеет право.

— Да я не смеюсь. Я радуюсь! — успокаивает ее Владимир.

— Мы будем с Серегой заниматься ремонтом малой и крупной бытовой электрической и механической техники. — С гордостью сообщает Валентина. — И у нас мечты начали сбываться.

— Это звучит! За это и выпьем. — Владимир поднимает бокал.

Семен Семенович объявляет.

— А сейчас для нашей щедрой гостьи звучит самое зажигательное! Самое искрометное! Самое страстное! Аргентинское танго!

— Леха, ты будешь моим партнером. — Лора подает руку Алексею.

— Лорхен, я уже и забыл все позиции.

— Не бойся, — подбадривает она Алексея, — вспомни, как мы на танцах в парке с тобой удивляли этим танго.

Входя в двери ресторана, Евгений слышит звуки танго. Через пролет лестницы, он видит, как давешняя рыжеволосая незнакомка входит в танцевальный круг. Движения ее партнера неумелы, но не лишены пластичности. Одним прыжком Евгений оказывается рядом с танцующей парой, уверенно отводит руку Алексея, и кладет ее на талию Лоры. Алексей, оказавшись в некоторой растерянности, передает партнершу в его руки и возвращается на место.

С последними звуками музыки они на секунду застывают, глядя друг другу в глаза. Раздаются громкие аплодисменты, пьяный голос из угла настойчиво просит повторить номер. Семен Семенович моментально оказывается рядом, чтобы восхититься необыкновенной парой, но Лора выскальзывает из рук Евгения и исчезает в глубине темного коридора, ведущего к задней лестнице. Евгений не сразу понимает, куда Лора направилась. Ориентируясь только на Алексея, которого видел рядом с ней, он подходит к столику, где сидит компания.

— А где она? Куда она делась?

Эх, парень! По секрету — эта женщина непредсказуема. — Сереге даже приятно это говорить.

— Точно. Она умеет исчезать неожиданно. Я это уже заметил. — Евгений поочередно протягивает руку братьям.

— Евгений.

— Алексей.

— Серега. Валентина. Благоверная моя.

— Владимир.

— Может, я еще успею догнать ее?.. Не могла же она уйти далеко? — в его словах сожаление, второй раз эта женщина убегает от него. Почему?

— Попробуй! — улыбается Алексей.

— Мне одному кажется, это сын мэра? — Говорит Владимир, когда парень исчезает.

— Не кажется, а точно он — Евгений. — Подтверждает Серега. — По газете помню.

— Понравилась ему наша Лора. — Женским чутьем угадывает Валентина.

— Да бросьте вы, она ему по годам в матери годится! — ревниво заявляет Владимир.

— Ты ничего не понимаешь! Сейчас так модно!

— Лорхен фору любой молоденькой даст, — говорит Владимир, — только это не тот случай, если он сын мэра.

Алексей кивает. Они многозначительно переглядываются с Серегой.

— Я что-то не знаю, да? — догадывается Валентина. — Тайна тут какая-то есть, да? Что молчите? Быстро, как на духу!

— В другой раз. Дома поговорим. Не порть вечер, Валентина!

2

Всю свою жизнь Катя кого-то ждала или поджидала. Петю с работы, когда он милиционером служил. Дежурил, бывало, допоздна, гонялся за хулиганами и преступниками. А она дожидалась. Дожидалась сына из армии и братьев из заключения. Лорку ждала. Теперь вот внуков надобно дожидаться, переживать, что бы с ними, родненькими, ничего не случилось молить Богородицу Абалакскую.

В окне, напротив, у Надежды Ивановны горит свет. Лязгают ворота. Выходит постоялец, неспешно закуривает.

— Здравствуйте, Катерина Максимовна!

— И вам не хворать.

— Эх, ночь, какая! В Москве и ночь, и небо совсем другое. А здесь не надышишься.

— Тогда почему аномалия? — пытаясь отвлечься от своих мыслей, спрашивает Катя.

— Пока не разобрались.

— А нам с этой аномалией хорошо жилось, спокойно. А разворошите, каково будет?

— Если честно, то не знаю.

— То-то и оно.

Наконец, слышится гул мотора. Катя узнает его из ста таких же старых, как ее жизнь моторов. Из-за угла выкатывает старый «Жигуль», Алексей по-молодому скорехонько выпрыгивает. Серега и Валентина по-хозяйски остаются в салоне.

— Гуляки! Я прямо, извелась. — Поворчать Кате, как сказать «здрасьте». — Не голодные?

— Ну, ты скажешь! Ризотто по-милански. Салат из заграничной ветчины и клубники. Миль Фей на десерт. — Радостно стрекочет Валентина.

— О, господи! И как же ты выучила такие названья за один вечер!

— Катя, мы сегодня были, как новые русские! — у Валентины голова идет кругом от сегодняшнего вечера.

— А утром пойдешь своих коров доить, и снова станешь старой русской! — охолоняет ее Катя.

— Ну, вот зачем настроение портить! — гаснет Валентина.

— Катюха, ты вот так всегда! — не может не укорить Серега.

Абаянцев, невольно подслушивая семейный разговор, миролюбиво усмехается. Люди живут так просто, говорят о таких простых вещах, а главное — они родные, любят друг друга, друг другу прощают, верят… Что ж ему-то так плохо? Он давно ощущает себя обделенным и одиноким… И женщины с ним все не те, влюбляется он не в тех, словно блуждает в трех соснах. А ведь профессор, ума палата, и всем он любопытен и все его в друзья прочат. А искренностью человеческой никто с ним не делится. Даже Смирновы, с которыми он дружит со студенческих лет. Впрочем, Смирновы все делят на двоих, а ему порой и перекинуться словом не с кем.

— И хочешь сказать, что ты ни граммочки не выпил? — не верит Катя.

— У меня свидетели есть! — возмущается Серега.-Кроме минералки ничего!

— А куражу!..

— Я от природы такой веселый. Как будто не знаешь. Я оптимист.

— А вот Алексей слегка во хмелю! Катя, Бэ само мучо! Песня, какая прекрасная! — в радостном смятенье продолжает рассказывать Валентина.

— Хорошая песня. Красивая. В молодости слушали. Только о чем там поется, так и не узнали.

— Почему не узнали? Узнали! Бэ само мучо по-испански — целуй меня крепче! — Валентина рада поделиться новым. — А как Лора танцевала! Даже сын мэра не выдержал. И она с ним, как испанская фурия — туда-сюда!.. Танго! Катя, это надо было видеть!

— А с чего вы взяли, что это был сын мэра? — встрепенулась Катя, ей совсем не хочется в это верить. Еще этого не хватало. И снова, в нутре души зашевелилась тревога.

— Так мы с ним познакомились! Руки друг другу пожали.

— Красивый, такой видный парень! Высокий, черноглазый… Он сам подошел к нам за столик, только Лорка убежала уже. Деньги на стол кинула, сказала, что б сами расплатились, дела у нее какие-то оставались…

— Убежала? — Катя с облечением вздыхает. — И какие у нее дела ночью-то? Да поезжайте вы уже домой! Пойдем, Леха. Ворота запирать пора.

Вот и мучайся теперь всю ночь, Катерина.

3

Стрелки часов приблизились к трем, обеденный перерыв заканчивался. Как в Швейцарии, с часу до трех городок вовсе затихал, закрывались на обед многочисленные магазинчики, где продавали продукты и водку, новоявленные бутики, в которых сидели длинноногие девочки, разгадывая от скуки сканворды в модных журналах. И даже самый большой универмаг «Раздолье» с двух до трех умолкал, как улей, в который возвратилась на отдых пчелиная семья. Муниципальный транспорт, кажется, тоже сходил с проложенных десятилетиями маршрутов, чтобы дать возможность водителям пообедать в забегаловках с хорошими названиями «Купеческая слобода» или «Ульянин двор». Лоре нравились эти сладкозвучные названия, они звучали для ее слуха русской музыкой.

Но вот стрелки часов показали три, Лора поднялась, чтобы отправиться в универмаг. Через полчаса она вышла оттуда с двумя пакетами в руках и тут же остановила такси. А еще через двадцать пять минут машина привезла ее на окраину города к черному кованому забору. Это было едва ль не последнее здание, а дальше зеленеющая в хлопьях расцветших ромашек и желтоголовых одуванчиках поляна, а за ней в нежно — зеленой дымке лесок. А скорее, березовый колок, как их здесь называли.

Она прошла по дорожке присыпанной мелкой речной галькой, мимо цветочных клумб, по моде давних лет отороченных побеленными кирпичами, поднялась по лестнице, разыскала нужную ей дверь с табличкой: Главный врач Семидолина Наталья Петровна.

В уютном кабинете, украшенном мягкими игрушками и детскими рисунками, за столом сидела пожилая женщина в белом халате.

— Добрый день, доктор. Меня зовут Лариса Борисовна. Это я вам звонила. В этих пакетах конфеты, печенье, вафли и все такое сладкое для детей.

Семидолина одобрительно улыбнулась.

— Присаживайтесь. — Кивнула она. — Спасибо. Наши дети не голодают, но сладкому мы всегда рады. Мы находимся под курацией самого мэра, поэтому как видите, в нас вкладывают деньги. И евроремонт, и мебель у нас приличная, и одеты дети, как полагается. А от сладенького не откажемся.

— Много у вас детей? — спросила Лора.

— Много. Хотелось, чтобы было меньше. Около ста детей до трех лет.

— И это все те, от кого отказались родители? — с нескрываемым удивлением спросила Лора.

— Да. В основном. Мы же Дом Малютки. Дети постарше, оставшиеся без родителей при каких-то трагических обстоятельствах попадают сразу в типовой Детский Дом. Но и у нас есть такие и в старших группах. Вы хотели посмотреть мальчика или девочку? — главному врачу явно скорее хотелось приступить к делу.

Лора заметила, хотя и сильно волновалась, что Семидолина задает свой вопрос не беспристрастно. В голосе ее и во всем мягком, приятном облике чувствовалось заинтересованность. Это обрадовало и приободрило Лару, опасавшуюся русской бюрократической напыщенности и холодного равнодушия.

— Честно говоря, не знаю.

— Так бывает. Нужно смотреть, а сердце само подскажет. Это мы точно знаем. — Наталья Петровна действительно это знала. Она сняла трубку и пригласила старшую медсестру Забелину.

Лора вспомнила эту фамилию. Никак первая жена Владимира носила ее. Неужели она, Людмила? Да, город действительно маленький…

Через несколько минут в кабинет вошла женщина с бедрами, приспособленными для рожденья детей. Полные в лодыжках ее ноги ступали по жизни уверенно. Такие женщины живут просто и знают нечто главное, — то, что все время ускользает от чувственных натур вроде Лоры.

Медсестра сощурилась, пристально вглядываясь в Лору. Да, это была она — бывшая жена ее двоюродного брата Владимира Кудинова, но Лора сделала вид, что не узнала ее. Некстати эта встреча, знак это не хороший, — мелькнуло в ее голове. Может, пронесет, понадеялась.

— С грудничков будете смотреть? — спросила Забелина, буравя Лору взглядом честных глаз.

— Не знаю. — Растерянно проговорила Лора.

— Груднички — это сложно! Сразу предупреждаю. Смотрите всех. — Посоветовала Семидолина. — А лучше третью группу — от двух до трех. Удачи вам! Дети как раз просыпаются. — Медсестра кивнула на часы. — Пополдничают и пойдут гулять во двор. Пока они одеваются, вы на них вдоволь насмотритесь. Начнем? — Людмиле тоже не терпелось начать главное. Уж так они — сотрудники подобных заведений были устроены.

Она отворила первую дверь по коридору.

— Вот наши детки от двух до трех лет. Многие еще не говорят. Но вы относитесь к этому правильно. У некоторых задержка речи, у других задержка развития. Но когда вы обогреете их любовью, они растут и умнеют просто на глазах. Точно вам говорю. Я уже здесь двадцать лет работаю. А вы разве не местная?

— Нет. — Торопливо ответила Лора. — Я издалека. — Как могла уклонилась. И поняла, — Людмила ей не поверила.

Они вошли в очень просторную, светлую комнату. Пол был застелен ковровым покрытием, у стены стоял большой мягкий диван, а вдоль стен шкафы с игрушками. В углу телевизор и видео. Из этой комнаты дверь вела в спальню. Едва они вошли, Лора уловила незнакомый ей детский запах, взволновавший ее до сердцебиения. Она и не думала, что сможет так разволноваться при виде детишек, разлепляющих сонные глазки. Одни спали, разметав во сне руки, другие уже поднялись и смотрели на нее настороженно. Были и такие, которые вовсе не засыпали в этот тихий час, и обеспокоенно, то ложились, то поднимались в своих кроватях. Пожилая воспитательница со строгим пробором в волосах и большой мягкой грудью встретила ее улыбкой.

— Вы, наверное, Димочку хотите посмотреть? — спросила она вкрадчиво.

— Не надо, Элла Георгиевна. — Остановила ее Людмила. — И тут же пояснила Лоре. — Понимаете? У каждого есть свои любимчики, и конечно, мы радеем, чтобы их забрали в первую очередь.

— И молимся. — Добавила Элла Георгиевна. — Уж как я молюсь, чтобы Димочку скорее забрали, и Вадика, и Максимку, и Сонечку.

— А я обожаю Ольку. Моя дочка. — Впервые улыбнулась Людмила. — У нас тут принято, чтобы любимчики называли нас мамами. — Глаза ее потеплели. — Мы воспитываем в них это понятие. Но погодите, сейчас проснутся, облепят вас, мамой назовут, вот вам тогда и деваться некуда будет. — Продолжала медсестра. — Вы пока на диванчик сядьте тихонько и смотрите, как они станут выходить из спаленки.

Лора присела на диван, сдвинула колени, ощущая, как вся сжалась от волнения. Руки ее нервно теребили маленькую сумочку.

Первой из спальни вышла девочка со слегка раскосыми, голубыми глазами. Волосы у нее были темные, тонкие, разбросанные по плечам. Она была в майке и трусиках. Тельце аккуратненькое, стройное. Увидев Лору, она смело подошла и стала с интересом рассматривать незнакомку, потом ее внимание привлекла сумка.

— Сумка. — Сказала она, потянув на себя Лорину сумку. Лора не сопротивлялась. Девочка забрала сумку и деловито надела ее на шею, так что она повисла у нее на животе. Сказала: Муя.

Теперь, когда руки у нее освободились, она протянула левую, и осторожно погладила Лору по волосам.

— Мама, — сказала она, и добавила, — муя.

И дальше Лора уже не соображала, всегдашний прагматизм по закону судьбы отказал ей, она прижала к себе девочку, слезы брызнули из глаз. Сердце неистово билось, подсказывая ей, что она нашла своего ребенка.

— Соня, хорошая мама? — спросила Элла Георгиевна. — А какая красивая!

— Муя. — Повторила девочка твердо.

Ребятишки облепили Лору и тоже пытались залезть на колени, как Соня, и что-то рассказывали ей, галдя, как грачи, но Соня отталкивала их, крепче прижималась к Лоре и повторяла: Муя мама.

Элла Георгиевна захлопала в ладоши. Это был знак, на который дети отреагировали.

— Быстренько в туалет, пописаем, оденемся, будем молочко пить с булочкой. А потом гулять.

Услышав любимое слово — гулять, дети нехотя отходили от Лоры. Соня обхватила Лорину шею руками и никак не хотела уходить.

— Соня, Сонечка! — позвала Людмила. — Пойдем одеваться! — Но девочка и не сдвинулась, только крепче прижалась к Лоре.

— Эта кого хочешь, переупрямит. Пойдем, я тебе конфетку дам! — Но и это не сработало. — Ну, как? — Спросила Людмила.

Лора кивнула, поцеловала девочку, спустила с колен.

— Пойдем одеваться, Сонечка. Вместе с мамой пойдешь? — Соня схватила Лору за руку и повела к своему шкафчику, на котором был нарисован розовый слоник.

— Попалась! Попалась! — шептала Элла Георгиевна медсестре. — Не зря я молилась за Соньку. Веришь ли, вчера в церковь Вознесения как раз по дороге заходила, а за каждого по отдельной свечке поставила. Вот Боженька и смилостивился.

— Хотите еще посмотреть? — сочла необходимым спросить медсестра, но Лора сказала твердое «нет».

— Девочка чудесная, никаких дефектов не имеет, я вам ее медицинскую карточку покажу. — Продолжала Людмила. — Пойдемте в кабинет.

Лора посадила Соню за стол, та подхватила левой рукой стакан с молоком, другой булочку.

— Отсутствием аппетита не страдает наша леворучка. — Сказала нянечка, молоденькая девушка в затейливом фартучке.

— Я скоро приду к тебе. — Пообещала Лора Соне и отправилась в кабинет медсестры.

Забелина открыла Сонину карточку.

— Вот читайте. Все у нее нормально.

Лоре трудно было ориентироваться в медицинской карте на русском языке да еще написанной почерком медика, и она попросила прочесть ей необходимую информацию.

— Ребенок родился с нормальным весом 3 кг 800 гр, 54 см. Роды прошли нормально в больничных условиях родильного дома. Матери девятнадцать лет, практически здорова. Отец неизвестен. Но врачам говорила, что отцом является гражданин Турции, который совсем не обещал на ней жениться. А вот копия отказной приложена.

— И все же, почему она отказалась? — не могла не спросить Лора.

И вдруг, словно кто-то облил ее холодной водой. Ведь она сама едва не стала отказным ребенком, если б ее слабая мать Полина подчинилась отцу, его строптивому характеру. Если б ее бабка Галина Долина не искала выхода… Если б не жила на белом свете светлая старуха Паруша. Если б не рыдала каждый день Катя, уговаривая деда вернуть Полину и Лору в семью. Что было бы с ней? Через какие испытания прошла бы она? Где бы сейчас была? Какой бы стала?

Она отвернулась, выдохнула горечь прошлого и постаралась вернуть своему лицу заинтересованное выражение.

— Они все теперь пишут, что отказываются от детей по материальным соображениям! — отвечала на вопрос, который задавали практически все усыновители и опекуны, Людмила. — Мода такая пошла! Как будто ребенок разорит их донельзя. У меня вон своих трое, всех вырастила, от голода не умерли! Хотя сами знаете, какие у нас зарплаты. Дуры, что я могу сказать. Вот и эта. Ей учиться, вроде, надо, и обида на этого турка задушила. Я не знаю, как к этому относиться. Я понимаю только, что все должно иметь место в жизни. Если бы эта глупая молодая девчонка не отказалась от Соньки, у вас не было бы шанса обзавестись ребенком.

Лора кивнула. Забелина говорила резонно.

Впервые, здесь, в этом детском приюте, ей пришло в голову, что жизнью своей она обязана своим, родным, дорогим… Чувство вины впервые захлестнуло ее, здесь в этом красивом доме, наполненном голосами детей, судьбы которых зависели теперь от тех, кто возьмет однажды за них ответственность. Бог привел ее на этот порог, поняла она, потому что сама она едва ли не стала такой же жертвой неразделенной любви, обиды, жертвой мести, необузданной гордыни деда… Лоре было маетно от вопросов, на которых у нее не было ответов.

— Сонькой она ее назвала? Родная мать? — спросила Лора.

— Да нет же! Она и видеть ребенка не захотела. В честь акушерки называют. Традиция такая. А если мальчик, сама акушерка имя дает. Сына своего или мужа. А вы что, хотели бы имя поменять? — спросила она обеспокоенно. — Я бы не советовала. Девочка осознает свое имя.

— Да, да… Имя хорошее и традиция правильная. Будет, кого вспоминать добрым словом. — Растрогавшись до слез, сказала Лора.

— Вот, вот и я об этом. Будете мысленно тетю Соню из Булаева благодарить. Это ведь замечательно! Тетя Соня Малякина работает в родильном доме. Сколько она таких детей приняла! Вы даже можете с ней встретиться. Она вам расскажет о матери. Такие случаи акушерки помнят всю жизнь. Расскажет она вам, как выглядела эта мамка, чтобы вы представление составили о том, как может девочка выглядеть в будущем. Хотя и это чепуха! Уже давно известно, что дети становятся похожи на своих приемных родителей. Любовь, наверное, сильнее генетики.

— Это вы хорошо сказали, Людмила. — Вытирая глаза от слез, беспрерывно льющихся из ее глаз, проговорила Лора. — И дальше, что я должна сделать дальше?

— А дальше готовьте документы, собирайте справки. Справок огромное количество. Но сейчас все равно упрощенный подход, не так как раньше. Раньше нужно было, чтобы оба родителя имелись. А сейчас не обязательно. Даже инвалидам отдают детей. Не всем, конечно. Но лучше иметь родителем инвалида, чем остаться в Детском Доме. Иностранцы забирают очень активно. Но иностранцам мы все-таки стараемся слабеньких подсунуть.

— Почему? — обеспокоено поторопилась спросить Лора.

— Все-таки у них возможность полечить ребенка есть, а у нас никакой. Вот Димочку, почему не берут до сих пор? А мальчик — картинка. У него дефект сердца. Дополнительная хорда. Боятся. Ему в будущем потребует ся операция, а сможет ли новый родитель дать ему это? Вот и молимся мы. Все мы молимся. Американцам труднее.… Тут у нас малыш, Русланчик есть. Ему уже пять лет. И мы его всеми правдами и неправдами у себя задерживаем. Потому что отдай в Детский Дом в Полудино — угробят ребенка. А за него американские родители борются уже два года. Из штата Оклахома. У них сынок погиб. А Русланчик оказался точной его копией. Мамаша просто в обморок упала, когда увидела его на фотографии — сына, можно сказать, родного увидела. А Русланчик, здоров, как бычок. То ли на его счастье, то ли на беду. Вот и загвоздка вышла.

— В чем загвоздка? — задала вопрос Лора, ее насторожил Людмилин монолог.

— Да я же говорю, что в Америку мы должны, так сказать, больных детей столкнуть. А нашим российским оставить здоровеньких. Такая установка. Негласная. Ну, откуда у наших деньги на лечение? Понимаете? А проблемы могут возникнуть.

— Да. — Оставалось согласиться Лоре.

— Понятно, идиотизм. Вот теперь идет борьба за Русланчика. Его будущие родителю сказали — костьми падем, но добьемся именно этого ребенка. Пишут ходатайства в разные Международные организации, звонят каждый день Русланчику. А мы его усиленно обучаем английскому языку. Успехи делает пацан, ну просто умница.. Да вы еще увидите его здесь. Он здесь, как староста. Да и самый большенький. Детей опекает, все про всех знает.

Вот это и произошло. То, зачем она вернулась сюда. Лора чувствовала себя обмягшей, как растаявшее мороженое. Напряжение ушло, и мышцы расслабились, мозги, впрочем, тоже. Хотелось плакать и плакать. Она нашла девочку, о которой мечтала последние годы. У нее будет дочь. И эта девочка станет называть ее «мамой». Жизнь ее, наконец, обретет смысл.

— Вы сейчас в группу не заходите, а то Сонечка разволнуется. — Сказала Людмила. — Лучше завтра. Приходите теперь хоть каждый день, пока готовятся документы, чтобы она привыкла к вам. Потом гулять с ней будете, наша главная — разрешает. Она добрая. Потом на выходные возьмете. К тому времени документы подоспеют…

— Сколько на это понадобится времени?

— Пара месяцев, думаю, хватит.

4

Выйдя из заведения, где она провела полтора часа, Лора направилась к зеленеющему вдали лесу. Называли этот лес Мещанским. Возвращаться в город не хотелось. Хотелось остаться одной и долго бродить среди деревьев, заново переживая, словно впервые изведанные ощущения, — это было и счастье, и печаль, и очарование. Она вдыхала свежий запах березовых листочков, вспоминала Соню, слегка раскосые смело смотрящие глазки и нежные детские ручки, вцепившиеся в шею.

Это случилось с ней впервые! Она прожила столько лет, не ощущая потребности в том, чтобы рядом с ней находился ребенок. Дети приятелей раздражали ее, хотя она замечала, что они к ней тянулись. И это было странно. Для детей у нее не находилось ни ласковых слов, ни ответного чувства, а они липли к ней, заглядывали в глаза и что-то рассказывали о своем совершенно неведом ей.

Это было полное отсутствие материнского инстинкта.

Но пару лет назад она поняла, что больше так продолжаться не может. Зачем она живет, если ей понятны и малоинтересны мужчины? Ее знакомые уже вырастили детей и эти маленькие существа, некогда раздражавшие ее, превратились в красивых, интересных людей со своим внутренним миром, с выраженными талантами, которыми гордились родители. Ей гордиться было нечем. И когда она это обнаружила, ей стало ясно, что вот-вот на нее будут указывать, как на белую ворону. И так и будет она мотаться одна, то в Испанию, где у нее был дом на берегу теплого моря, то снова в Чикаго, в большую мало уютную квартиру с дорогой мебелью и богемскими хрустальными люстрами, которые она включает раз в году в Рождество. Психолог подтвердил ее мысли.

Но главным было не это. Ее мучило смятенье. И однажды вдруг она поняла, что ее смятенье есть не что иное, как мучительное желание иметь ребенка, ужасное, страстное желание: родить, найти, взять, украсть… Психолог сказал: включился материнский инстинкт. Поздновато, но лучше поздно, чем никогда. Варианты с пробирками и донорами она даже не хотела рассматривать. Ей надо было увидеть, ощутить, понять, что это ее ребенок. И таким мог быть только живой, готовый уже кем-то сотворенный человечек. А такие находились в изобилии только в Детских Домах России. Американцы ринулись в Россию за детьми. И она приняла решение — еду домой.

Надо было позвонить Кате, которая всегда волновалась, если Лора не звонила больше шести часов, — и едва она вспомнила о телефоне, тут же раздался звонок — та-тата-тата-та-та-та-тата! Первые аккорды маленькой искрящейся моцартовской симфонии.

— Танюля, я уже соскучился и мечтаю о встрече. — Это был Евгений. Без предисловий, вот так неподдельно откровенно.

— Я уже десятый раз звоню, ты видела? А ты все недоступна.

— У меня телефон был отключен. Я тоже рада…. — Неожиданно для себя сказала она. Слезы продолжали литься из-под темных очков, под которыми она спрятала свои заплаканные глаза. И голос ее после пережитого был неподдельно нежен.

— Где ты? Скажи скорее, где ты и я за тобой приеду. — Торопливо проговорил Евгений, боясь, что она отключится.

— Я… здесь, за городом. Где-то возле Мещанского леса…

— Но что ты там делаешь?

— Не задавай лишних вопросов. — Справившись с собой, сказала она. — Мне надо побыть одной. Я люблю бродить по лесу.

— И я бы с тобой побродил!.. Я тоже очень люблю бродить по лесу! — воскликнул он. — Ты даже не представляешь, как я люблю лес! Я ведь тебе об этом не рассказывал. Я бы даже молчал, если ты не хочешь, чтобы я говорил. Я бы не задал ни одного вопроса… Честное слово! Скажи, где ты?

Она огляделась и увидела неподалеку указатель.

— Омская трасса, 102-й километр.

— Я буду через пятнадцать минут. — Пообещал он.

Она открыла косметичку и глянула в зеркало, в свои припухшие глаза. Макияж слетел. Она покрыла помадой губы и несколькими движениями наложила тушь на свои длинные ресницы. Скорее, по привычке. Она никогда не позволяла себе выглядеть в присутствие мужчин неряхой. Даже в присутствие тех, кого не уважала.

Трасса была пустынна, редкие машины проезжали мимо на Омск. Почти рядом расположился огромный город со своей историей и наработанным людьми культурным слоем, где жизнь бурлила, взрывалась шекспировскими трагедиями и поражала фейерверком разнообразных положений в отличие от этого городка, утонувшего в бытовых дрязгах. Но, постранствовав по свету, она знала, что вряд ли главные человеческие проблемы людей большого города отличались от проблем маленького.

Ждала она недолго. Серебристая «Тайота» с тонированными окнами затормозила возле нее, и Евгений не вышел, а выскочил из машины. Некая сила толкнула их друг к другу, и они задохнулись от неожиданного наплыва чувств, перекрывших сознание. «С ума сошла! С ума сошла! Это же не он, это его сын!» — стучало в ее голове. Она едва нашла в себе силы отстранить его объятье.

Потом они сидели на опушке леса в кружевной тени могучей березы. От земли пахло свежестью, травы нагрелись и бузовали в рост, к солнцу, подставляли свои головки ласковым лучам.

Этот прозрачный солнечный день можно было пить глотками, как райский напиток. Береза — самое чистое, самое светлое в мире дерево веселила сердце белизной.

— Танюля, ты сама, наверное, не представляешь, какая ты! — восторженно зашептал он, обрисовывая пальцем контур ее губ. — Расскажи мне о себе. Ну, пожалуйста… Что ты там в своем Калининграде делаешь?

Поодаль трепетала осина, солнечные блики бродили по ее серебряному стволу и шепчущие листья звучали едва слышной музыкой. Высоко над головой смеялась какая-то птица.

— Пересмешник. — Евгений поднял голову, поискал глазами в березовой листве. — Точно он!

Лора едва сообразила, что он говорит о птице.

— Если ты будешь настаивать, я ничего не скажу. Ты же обещал.

— Точно обещал. Раз обещал — молчу. Но ведь придет такой день, когда ты скажешь? Мне ведь интересно! Я хочу представить тебя лучше.

— Зачем я тебе? — устало проговорила Лора. — Я старше тебя. По тебе, наверное, все девчонки в этом городе сохнут.

— А мне-то что! Я сам по себе. От того, что они сохнут или мокнут, в моем сердце ничего не изменится. — Он отломил стрелку шалфея, дал ей понюхать.

— Класс! Как я люблю все это! — воскликнул с восторгом, обведя темно — карими своими глазами поляну, небо, колок, в тени которого они устроились.

— Что ты любишь?

— Лес… Русский лес, русские цветы. Лягушек всяких, птичек, зверушек… — он говорил, как ребенок. — Жить без этого не могу!

— Забавно. — Произнесла Лора, даже пожала плечами.

— Я в самую душу блаженства залез. Тут солнце. Тут травы. Тут птицы и лес!

— Ты еще стихи пишешь?

— Нет. Это стихи чудесного детского писателя. Бианки, знаешь? Я его с детства обожаю. И это все про меня. — Он обвел глазами опушку. Взгляд его темных глаз был восторжен, словно он впервые видел эту красоту. — Смотри, смотри… Ель… Ель дает лесу глубину и делает его таинственным. А сосна превращает лес в храм.

— Да? — наивно изумилась Лора.

— Ну, да!.. У нее стволы колонны, вот и получается. Храм!

Лора отщипнула какую-то травинку, поднесла руку к лицу, чтобы скрыть смятение.

Этот мальчишка словно сорвал стоп-кран с ее души. Она вспомнила, вдруг вспомнила, что тоже любила все это — березовые колки ее детства, травы и озера, особенно полевые цветы — желтый львиный зев, яркую пахучую пижму, и еще саранки, вызревающие в сырой глубине леса подобно сказочному аленькому цветочку. Она любила лечь на прогретый солнцем дощатый мостик на старице и долго, забыв о времени, пристально вглядываться в глубину воды, где среди подводных кущ деловито сновали мальки и какие-то тонконогие создания. В воздухе над головой плясали золотые от солнца комарики и пролетавшая мимо бархатно-белая бабочка, казалось, вот-вот превратится в неземной красоты фею.

Почему это исчезло из ее жизни? Почему она забыла об этой красоте, частью которой когда-то была сама?!

— Знаешь, — продолжал Евгений, — мне иногда снится, как я один живу в лесу, одиноким лесовиком. Сижу у костра, с белками общаюсь. Мне иногда надоедают люди… Вернее, я устаю от них, от их болтовни, и тогда я уезжаю на несколько дней в лес. Сбегаю. У отца есть сторожка дальняя, тайная. Домик в лесничестве. Мама о нем не знает. А мне там самое то. И представляешь, живу я там три дня и молчу. Молчу, молчу, молчу, и представляешь, силы набираюсь. Я понимаю теперь отшельников. Оказывается, это правда…

— Что — правда? — не понимала она.

— Правда в том, что человек только на природе, от земли может очищаться от всякой душевной нечистоты.

— Понятно. — Произнесла она отчего-то растерянно. — Ты — натуралист. — Она вспомнила, что Фаина говорила ей о страсти Евгения к природе.

— А чем ты занимаешься, кроме спорта и природоведения?

— Матери помогаю в ресторане.

— В каком ресторане? — насторожилась Лора.

— «Ишим», ты же там была вчера, наш ресторан. Три года назад мы его купили и теперь все трудимся. Я там за грузчика и распорядителя. А иногда за швейцара и громилу.

Лора вспомнила рыхлую, белокожую со старомодной прической хозяйку ресторана. Ах, вот ты какой стала, Верочка! Почти со злорадством воскликнула про себя. И не узнаешь тебя!

— Значит, маме помогаешь. Хороший мальчик. Любишь маму? — спросила насмешливо.

— Люблю, очень. У меня родители классные. Мамусик такая пушистая, ласковая, как подушка-думочка. А папа, между прочим, мэр этого захолустья.

Она на всякий случай сделала большие глаза.

— А он какой? — все же спросила.

— Батя? Настоящий мужик. — Коротко и уверенно сказал он.

— Ты у них один?

— Один. — Проговорил он с растяжкой в голосе, так, что она поняла — не отказался бы он от брата или сестры. — Зато у меня два отца.

— Как это?

— Мой крестный отец Аркадий Эрастович, наш местный судмедэксперт. Замечательный мужик. Они с отцом с юности дружат, хотя дядя Аркаша на десяток лет старше моего. Человек своеобразный, профессия у него такая… ужасная. — Он брезгливо сморщился… — А ты случайно не врач, Танюля?

Лора отрицательно покачала головой, заметив про себя, что смирилась с его «Танюлей». Сама придумала. Пусть будет.

— Слава Богу. Не люблю врачей. Меня в детстве по врачам затаскали — то свинка, то корь, то понос, потом какой-то вообще смертельный диагноз ставили, типа лейкемии. В общем, они со мной намаялись. Мама до сих пор не хочет поверить, что я здоров. Продолжает переживать по поводу каждого моего чиха. Кстати, позвонить надо, а то она меня потеряла. Мне тут от отца на днях досталось.

— За что?

— За исчезновение. Я на рыбалку сбежал, с ночевкой. Что было!.. — наивно приврал он, утаив, что рядом с ним всю ночь находилась очень милая девушка. — Мамусик, мамусик! Ты слышишь, это я. Что я делаю? Гуляю по лесу, недалеко тут, в Мещанском. А я тебе нужен? Очень? Хорошо, заеду, заберу. Короче, три упаковки «Золотой короны» и ящик коньяка, ящик «Мартини», водка «Империал». Запомнил. Ничего я не перепутаю! А сухое надо? Нет. Нет, так нет. Целую. — Он отключился. — Видишь, сухое вино у нас не любят! А я, кстати, пью только сухое красное. Радиацию выводит. Желательно французское. А ты?

— Я не против «Мартини», и не против сухого французского вина.

Евгений стукнул себя по лбу.

— Что же я сижу! Байки тебе рассказываю… Мне же угощать тебя надо! Я ведь, кое-что захватил из ресторана. — Он вскочил, открыл багажник машины и через тридцать секунд поставил перед ней сумку. — Это у нас будет полдник, ладно? Мне, как спортсмену, постоянно нужен протеин. А ты, наверное, не обедала.

— Не обедала. — Подтвердила она. Евгений ловко извлек из сумки пластиковую скатерть, расставил на ней в судочках салаты, колбасу, сыр, хлеб уже нарезанный. На дне сумки он нашел штопор и открыл бутылку вина, налил в пластиковый фужер.

— Меня мама воспитывала, как девочку. А папа и дядя Аркаша, как мальчика. Поэтому я все умею.

— Все? — изумилась Лора.

— Ну, да! Плаваю, ныряю, стреляю, рыбачу, грибы собираю, машину и всякую технику сам ремонтирую. Не удивляйся. Я пироги пеку лучше, чем мама. А машину вожу лучше, чем папа. Дядя Аркаша вообще не водит. Ему не надо. Компьютер я знаю на пять! Я даже книги пишу. Со мной уже один договор заключили в Екатеринбурге, в одном издательстве. — Он говорил, как хвастливый мальчуган.

— И о чем же ты пишешь?

— Я пишу о секретах русской сибирской бани.

— И откуда же ты их знаешь? — искренне удивилась Лора.

— А я умный. Я знаю, где взять информацию. Сейчас это самое главное. Я просто умею работать с информацией, вот и все. В детстве отец учил меня систематизировать знания. Я заводил себе тетрадки и регулярно переписывал, переклеивал из газет и журналов всякие заметки и статьи, зарисовывал то, что не мог вырезать, ту информацию, которая меня интересовала. Например, о рыбалке. Рыбалкой дядя Аркаша меня заразил. И вот таких тетрадок я накопил десятки. Так, что мне оставалось только их обработать, порыться в Интернете, добавить кое-что из новых методов. И вот так я стал автором-составителем очень солидной книжки. Мне даже гонорар дали. Правда-правда… Я маме на эти деньги золотой крест на цепи купил. Самый большой, который был в нашей ювелирке.

Лора усмехнулась про себя, вспомнив огромный крест, лежащий на груди Верочки.

— Теперь дописываю книгу о сибирской рыбалке. А потом возьмусь за грибы. Я вообще очень умный, — подвел он итог, — но страсть, как люблю придуриваться.

— Я это заметила. — Лора заставила себя засмеяться. Действительно, ботая так, он производил впечатление пустомели, если б не сила, исходящая от него, от всего его красивого мужественного облика. Это было слегка странно и очень волновало ее. Впрочем, он ведь очень похож на отца.

День перевалил за половину. Гомон и звон в траве приутих. Под голубым безоблачным небом этого очередного дня жизни царствовала красота, неуемная сила земли дарила праздник всем обитателям, и сердце Лоры готово было разорваться от восторга, впервые так яростно овладевшего ею.

— Замри! — вдруг тихо сказал Евгений. — Косуля!

— Не вижу.

— Прямо на нас смотрит. Красавица! Маленькая! Самое прелестное создание этого леса.

— Не вижу…

— Ты просто не привыкла, Танюля. Для этого нужен опыт. А я слышу спиной, вижу затылком. Ты не представляешь, какое это счастье.

— Счастье? — почти с удивлением переспросила Лора.

— Конечно. А как же. Счастье быть наравне с этим лесом, и уметь чувствовать его, растворяться в нем. Помогать ему и оберегать. — Добавил он с нажимом, как учитель на уроке биологии.

Правильный мальчик, да и только!

«Неужели, он знает все наперед, как его отец». — Подумала Лора, тщетно вглядываясь в зеленый узор ветвей и кустов впереди себя туда, где замерла осторожная и любопытная косуля.

— Представляешь, чтобы прокормиться, ей необходим один гектар живого леса.

— Гектар — это ведь очень много!

— Совсем не много. Но она должна иметь стол такого размера. И тогда экологическая цепочка будет сохраняться. В природе все разумно. Каждому по потребности. Это человек желает слишком много, а животному или дереву нужно столько сколько нужно.

— Не понимаю…

— Потому что ты видишь лес и не видишь косулю. Но ты видишь курицу ближе, чем косулю. Так?

— Ну?

— Для того чтобы прокормить это Божье создание, надо семь метров свободного пространства земли и она сама найдет себе пропитание. А мы в загон три квадрата посадили десять кур. Значит, должны их кормить. Кормить-то мы можем. Но в этом процессе птица утрачивает свои качества, ослабляется, ее иммунитет падает. Оттого у кур сегодня так много болезней. А у косулей меньше. Теперь понимаешь? — он засмеялся, осторожно погладил ее по волосам.

— Теперь понимаю. Ты — чудо. Я таких, как ты в жизни не встречала. Все мужчины в моей жизни говорили только о деньгах…

— Если б ты их не поддерживала, они бы не говорили. — Сказал он, совершенно не думая о том, обидит ли ее это. — А надо было говорить о любви.

— Да, да… — согласилась она неожиданно себя. — Возможно, и у них были какие-то скрытые таланты, а я не захотела их увидеть, поддержать…

— Конечно, были. — Подтвердил Евгений. — Многие люди жутко талантливы, но не хотят этого осознавать и развивать.

Ей стало немножко грустно. Но эта грусть, внутренняя растерянность перед этим парнем лишили ее всегдашней уверенности в себе, и лицо ее приобрело несвойственное ей мягкое, гармоничное выражение.

5

— Мама, да ты ж просто дура! — выпалила однажды Лора, в ответ на стенанья матери о сложности жизни и непорядочности мужчин. — Да какие сложности! Нет этих сложностей.

— Много ты понимаешь! — возмутилась Полина. — И как ты можешь это понимать?

— А вот понимаю! — не унималась Лорка. — Ты сложности эти создаешь своим бездействием, потому что позволяешь пользоваться собой. С мужчинами нужно по другому обращаться, а не как ты!

— Как это? — не смогла понять Полина.

— Скромная, да смиренная! Ты хоть раз отцу претензии предъявила? Или к другим мужчинам, которые у тебя были? У тебя же были другие мужчины! Были! — утверждала она.

И эта пигалица смела вмешиваться во взрослую жизнь своей матери! Эта пигалица изображала из себя Клеопатру, роковую, необузданную царицу, ночь с которой стоила жизни любопытным к ее персоне мужчинам.

— Ты хоть что-то от них потребовала? Ты же живая мебель! Кушетка!..

Полина оскорбилась. Не ожидала от дочери. Малолетка ведь совсем! Руку даже подняла, занесла над белым лицом девчонки, но не смогла. Духу не хватило.

— Как ты так можешь, мама?! Захотел тепла какой-то сурок, тремя словами тебя обласкал, а ты и расплавилась. Лег на тебя — полежал, встал, и ушел! А платить кто должен? Так ты ему сначала скажи, — сколько ты стоишь, и не мелочись.

— Да как же это можно? Сколько я стою! Это же немыслимо! — не понимала Полина ни слов, ни точки зрения на жизнь дочери. У нее не было сил защищаться от бешеной атаки зарвавшейся девчонки. — Нужно себя уважать. — Продолжала Лора, словно она была парторгом собрания. — Но вас никто не научил это делать! Посмотришь, мужчины у меня будут по струнке ходить! Я из них все выдою.

— А что надо — то? — так и не понимала, совершено растерянная Полина.

— Мне надо все! — заявила рыжеволосая фурия. — Мужчина нужен только для того, чтобы дать мне то, что я хочу. Положить весь мир к моим ногам. Я продавать себя буду дорого! Как ты этого не понимаешь? А не может обеспечить мне того, что я хочу, — под зад пинком его! Ни одного жалеть не буду! Доли твоей мне не надо. У меня все будет по-другому: деньги, положение, красивые вещи…

— А любовь как же, дочка? — все же робко спросила Полина. — Любовь характеру неподвластна.

Ей хотелось рассказать глупой дочери, как и к Клеопатре пришла любовь к Антонию, и узнав о смерти любимого, она предпочла ни жизнь, ни власть, дарованную ей богами Египта, а встречу с любимым в мире теней.

— Я не знаю, что это такое. Любовь ваша, о которой вы все говорите. И не хочу знать.

— Погоди, погоди, дочка… Слова, слова все это, что ты произносишь. Жизни ведь ты не знаешь! А придет любовь, — и быть тебе несчастной. Это уж точно! Гордыню-то она твою всю наизнанку вывернет. Так что болью захлебнешься… Это мое материнское сердце чувствует.

— А ты не каркай! Даже если захлебываться придется, я выплыву. Плаваю-то я лучше всех! Лешку обогнала, Серегу переплыла, когда Ишим переплывали на самой ширине. Только Вовку не смогла.

6

Евгений сделал закуп на оптовом рынке «Тайга», и повез в ресторан, а она ждала его за столиком уличного кафе напротив. Голова ее была наполнена каким-то звоном, колени дрожали, сердце бухало. Набрала номер брата Владимира, спросила о ребятишках. Новостей не было. Потом позвонила Кате, сказала, что ночевать в Новокаменку, скорее всего, не вернется. Ее лихорадило. Какая-то маета между грудями, невозможность дышать полной грудью. Понимала, что вот-вот рискует переступить некую запретную грань.

Зачем он ей? Зачем ей этот мальчишка, моложе ее на полжизни, от взгляда которого у нее кружится голова? Так же, как от его отца, много, Господи, целых двадцать пять лет назад!

Отложив телефон, Катя призадумалась. Что же Лорка делает в городе-то? Тревога, появившаяся в связи с визитом столь же озабоченного ее приездом Цишина, усилилась с эпизодом в ресторане, когда Лора танцевала с Евгением. Страхи не давали Кате покоя. На Фаину и была вся надежда. Хорошо, если с Фаиной проводит она время. А если нет? А если она попытается встретиться с Халетовым? Вон как разволновалась, словно вчера это случилось, а не двадцать пять лет назад.

— Это ты, Леха? — прокричала Катя Алексею, входящему во двор. — Опять ведь забыл ворота на запор закрыть!

— Я, Катя.

— На запор надо ворота запирать всегда.

— Это зачем? Белым днем-то.

— Не знаю… Мало ли что?..Лоркины деньги покоя не дают. — Сознается Катя, продолжая подчищать в летней стайке для поросят.

— Так они ж не дома, в банке. — Отзывается Алексей.

— Ага, в банке, в банке. Из-под кофе. — Проворчала Катя. — Нет, не к добру они приехали.

— Ты об ученых этих? Почему ты так думаешь? Место у нас на самом деле странное. Аномалия. Изучать надо. И то, правда, что люди там пропадали.

Сказав это, Алексей останавливается в растерянности.

— Но пропадали-то дальше, на Шайтан озере. — Говорит Катя.

— А ты говорила, мальчишки туда сроду не ходили. И говоришь сама, без рыбацкой амуниции вышли из дому.

— Да кто же им в голову-то залезет! С другой стороны, что им на Шайтан озере делать? Рыбы и здесь полно. Про Карасье я спокойна всегда была. Вода выталкивает, не утонуть. Матушка говорила, не надо бояться. Только к водовороту нельзя приближаться. Так он, считай, на середине. Она и нас, помнишь, дальше нашего озера не допускала.

— А ученые, Катя, это другая порода людей. Они ничего не боятся. Первопроходцы, они удержу не имеют.

— Да знаю я!

Услышав за окном шум подъехавшей машины, Катя ставит лопату к стене сарая.

— Глянь, поди, Лорка приехала на такси.

Ну, вот и отлегло от сердца. Все-таки вернулась! Катя готова была прыгать от радости.

— Леха, Лорка! Поди, опять она с полными сумками. Выйди, забери.

Алексей выгружает из багажника сумки и рулоны с обоями, заносит в дом. Стоя на крыльце дома, Катя встречает Лору, внимательно вглядывается в лицо племянницы.

— Денег опять кучу потратила!

— Не ворчи. Ремонт в горнице будем делать. — Лора выглядит как-то особенно, и этого не утаить от глаз Кати. Алексей тоже замечает ее особенное то ли настроение, то ли состояние.

— Не терпится тебе обои мои старые ободрать? А у меня в спальне не надо! Даже не вздумай!

— Ну, вот ты и обои старые будешь жалеть! Они тоже связаны с твоими воспоминаниями?

— А как же! Ладно, — вздыхает Катя, ставит на место вилы, — в огород пойду, пособираю жука-то. Работы еще полно. А обед я приготовила!

К колорадскому жуку у нее особое отношение. Останавливать Катю бесполезно. Одно дело у нее плавно перетекает в другое. А главное, дела эти деревенские, мелкие и столь необходимые, особенно летом, никогда не кончаются.

— Леха, клей купила немецкий, посмотри. И обои немецкие. Уважаю немцев. — Лора сама с удовольствием распаковывает пакеты, — Разведем мы тут слякоть. Надо водой старые обои на стенах намочить и сдирать потихоньку. И шпатлевку я купила. Ведь обязательно дырки в стенах будут.

— Здорово стало жить. Все есть, все импортное. Все упаковано на блюдечке с золотой каемочкой. — Радуется Алексей, ласково гладя баночки.

— Это так. Ты потом померь высоту, а я нарежу полосы. Мы с тобой горницу и обклеим.

— А ты, оказывается, все умеешь.

— Все — не все, но могу многое. Убрать, навести чистоту — разве это сложно? У меня проблемы только с кухней, да и только потому, что диеты эти не дают толком научиться готовить. А американская кухня — она же примитивная, один фастфуд.

— Да нет. Всякая женщина, должна уметь многое.

— То-то и оно, Леха. Выживать трудно, придумывать ходы-выходы, сохранять хорошие отношения, интриговать, притворяться — это тяжкий труд. А чистотой заниматься, да в современных условиях, — дело это легкое и радостное. Да еще когда есть ради кого стараться.

— Лорхен, мне иногда кажется, что ты вообще не нашего роду — племени.

— Как это?

— Ну, ты особенная, всегда была такой. И вырвалась.

— А куда я вырвалась? Ты лучше это спроси?

— Спрашиваю, куда ты вырвалась, Лорхен?

— А никуда я не вырвалась. Может, выбежала в поле — а там война. Люди убивают друг друга.

— И ты убивала?

— И я убивала. Но не ножом, не пистолетом. Словом.

— А я вот, нож взял. Руку на брата поднял…

— Леха, ты снова сел на чувство вины. Ты свое отсидел. Да и Серега, слава Богу, жив и здоров.

— Отсидел. Отмучался. Больше не хочу туда возвращаться.

— Вот и успокойся. Все позади. У тебя жизнь теперь другая.

— Лорхен, но ведь есть люди, которые живут… нормально. У них все по понятиям… они влюбляются, женятся, дети у них родятся… Они дома строят, работают на любимой работе… А спросят меня сегодня… Какая такая моя любимая работа? Где моя жена? Где мои дети?

— Знаю я, знаю, Леха… Все это карма, как теперь учат. Судьба. Неизбежность Выбора.

— А что такое Выбор?

— А Выбор, это сумма решений правильных и ошибочных. Мы ведь сами его делаем. Согласись, вариантность жизни огромна, а мы делаем именно этот Выбор, — отсюда и последствия.

— А характер?

— Характер-это источник наших бед или радостей. Все держится на его основе. Не зря же говорят, что характер это и есть судьба.

— Да уж, поспорить с этим сложно. — Вздохнул Алексей. — Но ведь есть еще другие понятия… Они тоже влияют на нашу судьбу — наши близкие, родные, друзья, талант, призвание, любимая или нелюбимая работа…

— А ты думаешь, у меня есть любимая работа?

— Неужто, нет? А ведь ты была такая талантливая девочка, как ты красиво танцевала, как ты рисовала…

— А работать я стала… просто женщиной.

Вернувшись с огорода, Катя с грустью оглядывает ободранную стену. Алексей сдирает обои в горнице с осторожностью. Прикипела Катя к старому, оно словно живое в ее душе, и расставаться с прошлым нет охоты.

— Мы всегда слой старых газет клеили под обои. — Говорит она.

— А сейчас другие обои. Раньше были бумажные, тонкие. А эти, видишь, какие… — Алексей ласково поглаживает полосу, на которой нарисованы красивые чашки и тарелки. Кухонные обои, как теперь говорят, специальные, стильные.

— Главное, моющиеся. Это же не просто наклеенная бумага. — Ободряет настроение Кати Лора. — И клей особый. Не клейстером же, как раньше клеить! —

— А эти мои на клейстере, сколько лет простояли! — упрямится Катя. Лора старается, и обидеть ее Катя побаивается, но все же не по себе видеть, как горница теряет свой первоначальный дорогой для нее вид.

— Вот уж тараканы были довольны! — посмеялся Алексей.

— А Серега прочитал, что тараканы означают хорошую экологию. Из квартир-то они уже сбежали! — упорствует Катя.

— А ведь точно! Я ведь их живьем сто лет и не видала, — Подивилась Лора, — пока сюда не приехала. Ну, ладно, тащи старые газеты, все равно на них нужно раскладывать полосы и клеем мазать.

— А никак без старых газет! Я и говорю! Никак! — обрадовалась Катя. — Я пошла за газетами-то.

В сарайке у нее много чего схоронено на всякий случай жизни и черный день. К тому же банку с деньгами она уже переправила в сарайку, под ящик с инструментами.

— Новые технологии… здорово. Сколько умных людей на свете! — Алексей с удовольствием читает рекомендации на этикетках со строительными материалами.

— Леха, ты такой наивный!

— Да. Мир меняется, а я нет.

— А почему ты не меняешься?

— Не хочу. Зачем? Мне только пожить дома, в этой красоте хочется. Это мой мир. А тот, что за границами — не мой. Страшный. Я туда не хочу.

— Как ты выжил-то там, Леха?

— И там люди живут. И там есть не подлые. Только от тюрьмы и от сумы, говорят, не зарекайся. Теперь знаю, что это правда.

Кряхтя, Катя сваливает на пол кипу старых газет.

— Вот вам!

Взяв верхнюю газету, Лора прямо-таки упирается глазами в фотографию Евгения.

— Что это? Сын мэра… наркоман… сбил на машине женщину… Ничего себе заголовок!

— Да неправда все это! — восклицает Катя. — Вранье! Опороченье! Разобрались потом. Случайность была.

«Это ж надо! Забыла про статью в газете. Дура старая! Клянет себя Катя. — Так и преподнесла ей. А не надо бы ей знать ничего».

Лора торопливо читает статью.

«Не знала Серафима Петровна Белоносова, что майский праздничный день станет для нее последним. Пожилая женщина переходила улицу Новомечетную, когда из-за угла выскочила дорогая иномарка. За рулем ее находился сын мэра Кручинска Евгений Халетов. Наверное, последнее, что она увидела — голубое небо над головой. Старушка не успела попрощаться ни с детьми, ни с этим сияющим миром.

Однако для сына царственной персоны, главы города, похоже, было сделано исключение. Уже через несколько дней, когда старушке копали могилу, он гулял на свободе. Подтверждением его якобы невинности было свидетельство патологоанатомической судмедэкспертизы, в котором было написано, что у женщины имелась опухоль головного мозга и она не могоа контролировать свои действия».

— А злая статья. Каждое слово гвоздями прибито. — Сделал вывод Алексей.

— Вот я и говорю! — продолжала заступаться Катя. — Опорочили парня! А потом разобрались. Вот, что. Вы тут оставайтесь, обедайте, а потом уже с обоями этими разбирайтесь. Простынет обед-то. А я к Пете схожу, к мамаше. На сердце все так и кипит. Пойду, посоветуюсь.

Алексей проводил сестру понимающим взглядом. Советоваться пошла с мамашей. Все из-за ребятишек.

— Не видит мальчишек, извелась уже, вот и пошла. Может, бабушка подскажет. — Сказала Лора. Они по-прежнему, как и много лет назад с полу взгляда понимали друг друга.

Ковыляла Катя долго. Останавливалась, отдыхала, оперевшись на палку, сделанную для нее Серегой, специально для таких прогулок. Во дворе она пока обходилась без нее. Оглядывалась на ряды состарившихся с вместе с ней домов. Давно она не видела и своих земляков, со многими, дальними соседями, не разговаривала месяцами. Но сейчас ей было не до разговоров.

— Здравствуйте, родные мои! Что-то неладно у нас, сердцем чую. Ребятишки сбежали, Вовка в тоске. И где они, изверги! А если сгинут? А если найдется на них какая нелюдь? Самое страшное. Лежу по ночам, думы свои о них думаю, хочу увидеть их, а не получается. Лорка приехала, Алексей вернулся. Серега пить перестал. Ну, куда с добром. И Ирка нашлась, правда, мертвая. Вовку, оправдали. Радости ну, столько никогда не было. А вот, сердце мое бедное не на месте. Не только из-за ребятишек. Может, из-за Ирки. Совестно мне, лежит она где-то, бедолага. Считаю, что все-таки привести ее стоит и положить вот здесь, рядом с вами. Как вы, не против? У нее ведь близких никого нет. А еще, мамаша, ученые приехали. Мерят что-то у озера, расспрашивают. Про тебя спрашивали. Я и не знаю, что сказать. Только не к добру это, чует мое сердце. Жили мы спокойно сколько лет, не вспоминали о кудесах на озере. И, слава Богу. Как ведь неймется людям. Чего-то они там ищут? Просили меня посмотреть. А я ведь по заказу не умею. Это же не теленка найти.

7

— Господи, как хорошо! — Елена ощущала блаженство от этого ядреного воздуха, пронзительного после легкого дождичка запаха земли и трав, первозданной пищи, которой радовала их каждый день Валентина. — — — — Муженек, ты мой родной, давай купим домик в деревне, в Ярославской области, а? Будет у нас собака, кошка, цветник. Три грядки.

— Мечты, мечты… Где ваша сладость? — театрально восклицает Смирнов. — Лена, мы никогда его не купим. У нас график экспедиций на пять лет вперед расписан.

— Я собаку мечтаю завести. У меня только в детстве была собака. И теперь она снится мне. Часто.

— Дожили. Мечтаем о собаках. Но когда-то мы перестанем работать. — Упорствует Елена.

— Не перестанем. Наша работа, наш крест. Ты мне помогаешь его нести или я тебе — неизвестно.

— А вот под мой крест никто не хочет поставить плечо. — Владимир за годы работы и дружбы со Смирновыми привык к их манере общаться. Со стороны, они больше напоминали коллег, нежели супружескую пару. Никаких претензий со стороны Елены к домашнему уюту и женскому гламуру. Все подчинено профессии и мужу, который вполне комфортно находился под пятой у своей умной жены. С отсутствием детей они давно смирились, вернее, приняли их отсутствие, как должное, жертву своей любимой профессии. Но все же возраст брал свое и время от времени возникали простые человеческие желания, как это, навеянное чужой радостью. И только тот, кто годы находился рядом с ними, мог понимать, насколько близки и нежны были их отношения.

С женой у Абаянцева все было не так. За десять лет брака он так и не узнал этой простоты и доверительности между мужчиной и женщиной. Жена рвалась в свет, а он тянул в тень, жена хотела блистать, демонстрировать себя, а он страдал стеснительностью. Но он мучительно любил ее, потакал капризам, снисходительно относился к ее свободе, хотя друзья за спиной называли ее стервой, соседи судачили, и дочка страдала, живя в атмосфере лжи и отсутствии любви, в которой нуждалась.

— А укроп как пахнет, с ума сойти! Валюша, выпей с нами рюмочку. — Зовет Елена.

— Наливайте! — махнув рукой, соглашается Валентина.

— За женщин! За подруг! За верных жен! — поднимает рюмку Алексей. И это единственный тост, который он знает. Зато он очень нравится Елене.

— Валюша, хочу спросить… Говорят, что у твоего Сергея способности особенные.

— Есть такое… Да в деревне их разве применишь!

— А ведь зачем-то ему дали? Какое-то задание от Бога.

— От Бога? Ничего я в этом не понимаю. — Вздыхает Валентина. — Серега, он просто человек! Маленько шальной, конечно, но сердечный. В деревне таких сердечных и справедливых мужиков уже и не осталось.

— Трудно тебе с ним?

— Почему трудно? Я ж его люблю.

— Хорошая ты, баба, Валентина! — восклицает захмелевший Владимир. — Настоящая Деревенская Богиня.

— Ну, смутил нашу хозяйку! Совсем смутил!

— А что? Лада, звали богиню, прародительницу рода славян, русичей, полян, кривичей… И изображалась она простой женщиной, одетой в обычный русский сарафан и кокошник.

— Стало быть, отрок ее сын фольклорный Лель. — Напомнила Елена. — Валюша, а деток, что с Серегой у вас нет?

— Нет. А отчего нет, не знаю.

— У нас тоже нет. А все эта любимая работа! — вздыхает Елена. — Ну, да ладно! Переживем.

Слова квартирантки все же задевают Валентину за живое. Им, интеллигентам, в самом деле, работа дороже всего на свете. А ей, деревенской бабе, доярке, как быть, когда работа нелюбимая? Одно есть по природе спасенье у деревенской бабы — дети.

— Возможно, за этим ликом скрывается еще один более древний облик — богиня Тара, ипостась самой матери Земли. Тара — символизирует женское сострадание. — Говорит Елена, возвращаясь к начатой теме.

«Вон у них как все легко, — думает Валентина, — вспомнила о нерожденных детках, да и особо не расстроилась. Неужели и вправду, работа любимая может стать дороже детей?»

— Богиня Тара, звучит красиво, согласен. — Говорит Владимир. — Много здесь можно нафантазировать.

— А река наша, Тара? — не может не спросить Валентина. — Тоже связана с этой Богиней?

— В честь Богини названа, это точно. А теперь обратите внимание на топографию названий — Тара — река, Танатово — село, созвучно греческому слову танатос — смерть. А если Черный храм надо искать возле этого Танатово? — высказывает предположение Владимир.

— Как бы не напридумывать нам здесь лишнего! — с женской осторожностью предостерегает Елена.

— Обратите внимание… Возраст местных раскопок озадачил омских ученых. Он противоречит всем традиционным представлениям об истории этой местности, отодвигает ее историю в глубь тысячелетий. По одной из версий, на обширной территории Западной Сибири в незапамятные времена существовала могущественная праславянская цивилизация с городом, стоявшим на месте слияния Иртыша с Омью.

— Да, да… и «Велесова книга» подтверждает это. Там говорится о большом городе, имевшем святилища. Он располагался в месте впадения в реку Ирий реки Ом — современные Иртыш и Омь.

Валентина слегка хмелеет не столько от выпитого, сколько от умных разговоров этих людей. Странное чувство посещает ее. Она ловит себя на том, что завидует им. А чему завидовать? Что в Москве живут? Так работа у них собачья, жизнь скитальческая. Детей опять же, нет.

— А древнейшие сооружения обнаружены не только в Омской области, но и в глухом таежном краю Тюменской области. Нижневартовский район.

— Это реально подтверждает гипотезу о заселении Западной Сибири еще в глубокой древности. Да и гипотеза о субтропическом климате тоже подтверждается. Невероятно, что от Уральских гор и до Енисея он был субтропическим.

— Всему когда-нибудь приходит конец, и сибирский благодатный край с его земным раем был в одночасье уничтожен. Но это и есть глобальная катастрофа. В один миг с лица земли могучую праславянскую цивилизацию и даже повернули земную ось на 72градуса, вот климатический маятник и качнулся в другую сторону. Наступили холода. Климат стал именно «сибирским».

Валентина искренне недоумевает, как много могут знать эти с виду обычные люди и как просто они могут объяснить этот мир, в котором она ничегошеньки не понимает!

— Осколки метеорита образовали огромные впадины, потом они заполнились водой. Так родились озера «неземного» происхождения, вода в которых резко отличается от обычной речной и озерной. Таких «неземных» озер здесь пять — по числу осколков упавшего метеорита.

8

А в это время в городской квартире Цишина Стеша тоже накрывала на стол, готовясь рассказать Аркадию о своей догадке.

— Слушай, касатик мой, тут Ленечке босоножки носила поправить. Фаина окликнула меня. Ну, поговорили о том-другом, о моих болячках… А я гляжу, сидит она с такой рыжей молодой женщиной. И она, вроде как, на Лору Горчакову смахивает. И что-то мне в голову пришло, уж не Лора ли заявилась собственною персоной?

— Правильно тебе в голову пришло, Стешенька.

— Господи ты, Боже мой! Ты что же, ее уже видал?

— Я и ее видал и у тетки в Новокаменке уже побывал. Как увидел ее, обомлел, да и сразу же за разъяснениями в Катерине Максимовне.

— И что она сказала?

— Приехала из Америки погостить, вот и все. Но мне на сердце бальзам пролила — не рассекретилась.

— Слава Богу. Только нам ее гостеванье-то, вроде и ни к чему, — сказала Стеша, — или я не права, Аркаша?

— И я так же, Ангел мой! Умерла, так умерла…

— Правда, что! А то, как бы все это не вылезло.

— Катерина Максимовна заверила меня, что все будет в порядке. Ну, вот разговариваем мы с Катериной Максимовной, и вдруг, слышим, корова ревет в загоне. Я спрашиваю, чего, мол, она не в стаде? Болеет что ли? А Катерина Максимовна и говорит. Коровы-то, который день по домам стоят, Вензель Петрович, слышишь, Вензель Петрович, и надо ж так обозвать пастуха…

— Так это значит, он вензеля выкабенивал, то ли выпивоха, то ли бабник… — догадалась Стеша.

— Так вот этот Вензель расформировал, представляешь, стадо?

— Разве такое возможно? Летом, по домашним стойлам?

— А бык производитель, как его, дай Бог памяти, Лютик…, обязанности теперь свои выполнять будет в Танатове. Вот гарем и взбунтовал. Не слушается, пастуха. Любовь! А они — аномальная зона! Какая аномальная зона? Кому же это радостно — пипеточкой! Давненько они не шутили так по-молодому бойко. Стеша даже слезы смахнула.

— И славно. Умница Катерина Максимовна. А помнишь, Аркаша… Он ведь мог стать нашим, — Женюшка.

Мог, но не стал. Стеша никогда не забывала того дня. Цишин впервые за время их отношений появился на ее пороге среди бела дня вдрызг пьяный. Шапка сидела на нем лихо, как у дворника, шарф и перчатки он потерял вовсе, а ледяная его рука крепко сжимала початую бутылку коньяка.

— Ангел мой, я счастлив, как тузик на подушке!

— Да, я вижу. Кто же тебя осчастливил?

— Ребенок жив! Ты права оказалась, — тетка помогла ей.

— Сейчас же к вечерне в церкву пойду, свечку поставлю за него! — перекрестила себя Стеша. — Кто? Кто родился-то?

— Ангел мой! Мальчик! И имя у него есть — Женька. Тетка-то умница, оказалась.

— А то я не знаю, что она умница! Двоих детей она у меня принимала. Умеет обращаться с женщинами, это сразу было видно. Ну, так как это произошло?

— Ты только подумай! Мать отказалась, а силы небесные вступились за этого ребенка, Тетка-то умница! Умница.

— Аркаша, все по порядку рассказывай…

— Роды начались преждевременные. Катерина Максимовна примчалась. Приняла роды и подкинула ребенка в роддом! Метель, 19 января ей на руку… вернее, ему на счастье.

— В роддом!

— Хотела себе забрать, а ей не дали. Такой, значит, у нее был план. А из роддома он уже в Дом Малютки попал.

— Ну, дальше-то что делать, Аркаша? Не век же ему там оставаться. В чужие руки попадет дитя. Надо вызволять.

— Не попадет! Вызволим, Ангел мой!

— Аркашенька, где четыре, там и пятый вырастет! — Стеша мысленно уже держала Женьку на руках. — Все теперь от тебя зависит, касатик мой! Ты все ж важный человек в этом городе.

Цишин вздохнул. Мог бы, мог бы он сделать так, чтобы Женька стал его сыном. Его и Стеши. Надавил бы на кого надо, на судьбу свою бездетную пожаловался, деньжат сунул. Никуда б Стеша не делась в этом случае, пошла бы за него замуж ради ребенка. Она же святая, спасительница…

Так нет!.. Когда он узнал, что у Верочки детей не будет, не смог лишить своего друга родного сына. Хотя и скрыл от него главное. Не хотел бередить душу, хотел, чтоб история эта с девочкой Лорой навсегда канула в Лету.

И она канула. Александр за все эти долгие годы, кажется, не вспоминал о Лоре, а если и уходил в воспоминания, то только, оставаясь наедине с самим собою.

Вот тут-то ему и подумалось, не пора ли теперь, даже завтра рассказать Александру о том, что Женька его родненький… Но опять не вовремя! Неожиданный приезд Лоры и наезд бандитов отодвигали этот разговор. Ну, скажет он, объяснит все. Это ж еще один стресс, удар по больному сердцу друга. А послезавтра Александр встретит Лору в городе. Что последует за этим? Соединившее их звено разорвать будет очень трудно. Как пережить это Верочке?

Нет, решил, подожду.

9

Получив повестку из суда, Надежда совсем пригорюнилась. Ей хотелось верить, что произошла нелепая ошибка. Ну, прислали первую бумажку, штраф, но ведь это какая-то чепуха! Быть того не может, чтобы люди, там, в городе не разобрались в этой нелепице. И вдруг повестка в суд.

Серега, слывший у Надежды, как и Алексей за бывалого, взялся сопровождать ее на заседание. За ними в поддержку увязалась Валентина.

Унылая обстановка зала заседания удручила женщин, особенно железная клетка, установленная тут же. Надежда прямо-таки видела, как ее заводят туда под белы рученьки. Вот какой жизни конец!

Открыл заседание молоденький помощник, больше похожий на подростка, явно недавний выпускник юрфака, изо всей силы он пытался придать своему голосу и глазам строгость.

— Слушается дело о задолженности. Истец — представитель отделения Пенсионного фонда Рыбкина Валерия Викторовна, которая требует взыскать 30 тысяч рублей страховых взносов с фермера. Ответчик — Волкова Надежда Ивановна, пенсионерка, фермером себя не считает и иск не признает.

— Валерия Викторовна, вы требуете взыскать с Ответчика страховые взносы в размере тридцати тысяч рублей? — задала вопрос пожилая судья в парике цвета хаки, сидящем на ней, как меховая шапка.

— И чего она вырядилась в этот парик в жару такую? — шепнула Валентина Сереге.

— Тебя не спросила. — Серега был намерен серьезно сосредоточиться на процессе.

— Ваша честь, — подскочила Рыбкина, — я всего лишь сотрудник отдела организации персонифицированного учета и взаимодействий со страхователями и застрахованными лицами районного отделения Пенсионного фонда… — Надежда Ивановна, слушая Истицу, морщится, берется за голову, ничего не понимает, словно Рыбкина говорит на чужом языке, — требую взыскать с неплательщика фиксированный платеж из расчета 300 рублей в месяц за десять лет.

— Надежда Ивановна, почему вы не платили налоги? — поправляя парик, под которым три кудельки взмокли и прилипли к черепу, задает главный вопрос судья.

— Да откуда же я знала! Я малограмотная, у меня восемь классов образования, пенсия маленькая… Что вы от меня хотите? Живу за счет огорода и коровы. Одна. Никаким фермерством я не занималась!

— Истец, Ответчик не понимает, за что платить. — Со вздохом говорит судья, бросая взгляд в окно, за стеклом которого бьется огромный шершень.

— Ваша честь, я объясню. — Торопливо вскакивает Истица. — Закон придумала не я. Я его лишь выполняю. Ответчик является предпринимателем, так как не возвратила пай государству и не прекратила свою деятельность. Официально, на бумаге фермерское хозяйство не закрыто. Значит, Ответчик, является предпринимателем.

— Как вы планируете взыскивать деньги? — поморщившись, как от головной боли, спросила судья Рыбкину. — Ответчик не имеет средств, чтобы погасить задолженность. — Ей явно хотелось скорее завершить заседание. Дома ее ждало тесто на пирожки, которые заказали внуки. Хорошо бы и окрошки нарезать, в такую-то жару окрошка просто спасение.

— Ваша честь, в случае непогашения долга можно описать принадлежащее Ответчику имущество. — Подпрыгнула на своем месте Рыбкина.

— Да какое у меня имущество? — Надежде все-таки удалось понять, что она может лишиться последнего. — Пять курей да корова Лаванда у меня!

— У Ответчика так же имеется дом, приусадебный участок. Можно изъять. — Заявила Истица, стараясь не смотреть на Ответчицу.

— Женщина, вам голову не жмет от излишков ума и яростной исполнительности? — не выдержал Серега. — На дом пенсионерки позарились? По миру хотите пустить?

— Успокойтесь. Иначе вас удалят из зала суда. — Сделала замечание судья. Треклятый парик довел ее до изнеможения.

— А я спокойный, как танк. Только закон должен быть справедливым. Что же это за закон такой, который готов отобрать у старухи последний кусок? От этого экономика нашей страны изменится? А?

— Денег у меня таких нет. Я одинокая. Век свой доживаю. Так дайте дожить, не умереть на улице, как собаке… в своем дому… пожалуйста… — разрыдалась Надежда, повиснув на спинке спереди стоящего стула.

Судье надоело это представление. Сколько она их перевидала на своем веку! Эти прения ничего не дадут, все ясно, как белый день. Деревенской этой старухе придется платить, и тут уж ничего не поделаешь. Без пенсии осталась, бедолага. На черта спорить с законом, который обязывает не только эту полуграмотную женщину, но и ее — исполнителя этого закона, который и над ней всю жизнь висит Домокловым мечом. Она кивает помощнику, мол, заканчиваем.

— Суд удаляется для решения. — Объявляет помощник, сгребая со стола бумаги.

Судья и ее юный помощник покидают комнату. Рыбкина, от греха подальше, вихляя похожей на духовку четырехугольной попой, бежит за ними. Валентина машет газетой в лицо Надежде Ивановне. Серега открывает окно. За окном жара несусветная… Шершень с размаху, ворвавшись, падает на судейский стол в обморок.

— Все будет нормально. — Почему-то уверенным голосом говорит Валентина, хотя и она напугана по самое не могу.

— Они что тупые, не понимают? Ну, какая я фермерша?.. Мне семьдесят лет!

— Они ведут себя, как тупые. Но они не тупые.

— Ну, как же это не понимать человека!.. — не может успокоиться Надежда.

— Надя, ты успокойся, главное. Денег найдем, с миру по нитке, а насобираем. — Успокаивает ее Валентина.

— Деревня у нас не маленькая. В беде не оставим. — Бодрым голосом говорит Серега очень довольный своей второй половиной, проявившей такую человеческую отзывчивость и сообразительность. — Правильно я говорю, Валюха?

— Да я обегаю всех, насобираем… — обещает Валентина.

— Забей, Надежда. Жизнь на этом не кончается.

Поэтому когда судья уныло бубнит свой текст, они почти не слушают его.

— Ответчик зарегистрировала фермерское хозяйство. Законодательство не исключает возможности создания фермерского хозяйства одним человеком. Целью создания фермерского хозяйства является осуществление предпринимательской деятельности без образования юридического лица. Поскольку ответчик зарегистрировала хозяйство, предполагается, что она планировала заниматься предпринимательством. Порядок исчисления и сроки уплаты страховых налогов определены законом… С учетом изложенного, общий размер задолженности Ответчика оставляет тридцать тысяч рублей. Иск Пенсионного фонда удовлетворить. Взыскать с Ответчика Волковой Надежды Ивановны обозначенную сумму.

10

Наутро Стапанида Михайловна провожала Цишина в Москву.

— Ну, ты иди уже, Стешенька. Иди. — Уговаривает Цишин Стешу. Они стоят на платформе городской автостанции. Многолюдно, суетно, смеются и хнычут дети, матери покрикивают на них, мужчины курят в сторонке. В руках Цишина неизменный портфель, Стеша отлично уместила в нем свежую рубашку и пирожки.

— А я люблю ручкой помахать.

— Право, ты как ребенок! — умиляется Цишин. До автобуса пять минуток, а из Омска его ждет полет в Москву. — Эх, давно мы никуда не ездили!

— Особой охоты нет. Разве что к детям. — Спокойно говорит Стеша. — Аркаша, ты не задерживайся.

— Сказал же, одним днем обернусь. Рейсов много. А если за границу? Разве права не имеем или не заслужили? Например, в Италию. Или в Париж нам махнуть… когда все это закончится. — Едва не добавил.

— А по мне лучше в лес, на озеро. И никаких затрат.

— Отправляемся. Все на местах? Товарищи, заходите в автобус. — Торопит водитель, помахивая рейсовым табелем из диспетчерской.

— Ну, все, Ангел мой. Поехал.

— С Богом!

Цишин с юности имеет привычку садиться на место сразу за водительской спиной. Он знает, что это место считается наиболее безопасным. А дорога до Омска неблизкая и небезопасная — немало привозили ему с этой дороги несчастных, для которых она стала последней. Стеша щурится от солнца, машет мягкой своей рукой. Автобус отъезжает. Цишин чувствует себя опустошенным, волнения последних дней все-таки развинтили его. А тут еще объявление, как раз напротив его глаз. И дернуло же прочитать! Цишин даже подскакивает от возмущения.

«Перевозка стоящих пассажиров запрещена. Так как, в случае ДТП, количество трупов должно совпадать с количеством посадочных мест. Администрация».

Черным по белому!

— Тьфу, ты! И тут эти трупы меня достали! Послушайте, любезный! — обращается он к водителю, — Какой поэт из горсовета сочинил такое объявление? От такого текста раньше времени окоченеть можно!

— Повесили и все. Они разве спрашивают? А что там? — молодой водитель искренне недоумевает.

— А вы и не поинтересовались, что здесь написано?

— А мне зачем? Это же для вас, дорогие пассажиры. Для вашего удобства.

Наиболее любопытные пассажиры вскакивают со своих мест, проявляют интерес к объявлению.

— Сдурели, что ли!

— Да сроду такого не видала!

— Эта ж надо!

— С таким напутствием в дорогу! Может, не поедем?

— Нет, так не пойдет! Минутку, товарищи! — Цишин решительно срывает объявление. — Товарищи, поедем теперь спокойно.

Но на всякий случай мысленно крестится на мелькнувший вдалеке купол Вознесенской церкви.

11

Вера снова жаловалась Халетову. В течение трех дней она едва успевала догонять сына звонками. Евгений выполнял необходимые поручения и тут же исчезал из ее поля зрения. Халетов же, подозревая Женьку в свиданиях с дочерью Косяка, молчал, боясь обидеть сына, задеть молодое самолюбие. А вдруг девочка эта на самом деле особенная? Вдруг в ее лице сама судьба пришла к его сыну? Тут было чего поостеречься и о чем подумать. Но Евгений и вовсе не вспоминал Ладу, будто и не было той прекрасной ночи у берега Тары, и того разговора об Абалакской Богородице. Мыслями и сердцем Евгения правила Татьяна, женщина загадочная, манящая и постоянно от него ускользающая.

Когда впервые Евгений свернул на Береговую, у Лоры оборвалось сердце. Здесь, здесь состоялось ее счастье и с высоты этого неимоверного счастья произошло ее жестокое падение.

Старый дом на улице Береговой сразу же после женитьбы и переезда в новую квартиру стал дачей Халетовых. За двадцать пять лет, господи! — изумлялась Лора, — куда ж они канули эти двадцать пять лет!.. выросли деревья, пышный яблоневый сад окружил старый дом, обложенный заботливо сверху красным кирпичом. Но рядом, внизу плескался Ишим, неспешно несущий свои чистые воды в могучий Иртыш. Так же светило солнце в голубом небе, лаская прибрежный, желтый песок под ногами вездесущих пацанов, лазающих по склонам высокого желтого берега.

И все словно повторилось снова. Ночные купания в черной холодной еще воде, отражающей звезды и полную луну, шорох песка и травы под ногами, гомон утренних птиц — вся красота этого проявленного мира в волшебном калейдоскопе жизни.

Не раз с ее губ едва не срывалось дорогое для нее имя — Алекс, безумным напряжением она удерживала клокочущий в горле звук. Она запретила себе вспоминать и называть имена отца и сына. Она решила никак не называть Евгения, она никак не обращалась к нему. И он это заметил.

Наконец, Лора сказала себе: Стоп! И попросила дать ей день отдыха.

А главное, хоть и почти сошла она с ума от этого парня, моложе ее на полжизни, она вспоминала глазки Сонечки и ее детский запах. Надо было срочно наведаться в опекунский совет при мэрии, написать перечень необходимых документов, которые понадобятся ей вскоре.

— Танюша, только не отключай телефон! Я тебя умоляю. — Просил он. Она обещала.

Она нужна была ему, как воздух. Он хотел находиться с ней рядом каждую минуту. Понимал, что эта женщина играет с ним, и обладать собой не позволит, но иначе не мог.

Едва его машина скрылась за углом, она отправилась в мэрию. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, она озиралась по сторонам и нервно поправляла темные очки, — а вдруг мэр в эту самую минуту выйдет из своего кабинета? Но все обошлось. Приемная Халетова находилась на третьем этаже.

В опекунском совете сидела пожилая, уставшая женщина. Взгляд, который она бросила на посетительницу, был острым и недоверчивым. Возможно, это было ей необходимо. Чиновник обязан устанавливать дистанцию с посетителем и просителем. Иначе нельзя. Однако выражение ее лица при этом было строгим и грустным. А может быть, незнакомое лицо Лоры, насторожило ее, ведь в маленьких городах все друг другу примелькались.

Лора присела, подождала, когда женщина закончит писать в толстом журнале. И когда она подняла глаза, Лора спросила:

— У вас что-то случилось?

Женщина вздохнула, отложила журнал.

— Нет, не у меня. Сейчас изымали ребенка у одной… алкоголички. Младенчик совсем. Как она рыдала! Никогда не забуду. Иных социально безответственных и не жалко вовсе. Забираешь у них ребенка, из грязного ада этого, а они огрызаются, проклинают нас… А эта… чистюля, каких свет не видывал. Полотенчики кухонные беленькие, салфеточки, ни пылинки… И когда она в пьяном угаре чистоту такую наводила? И чистота-то эта не от необходимости… От души эта чистота, от натуры. И почему пьет эта женщина? Что за горе уничтожает ее?

— Бывает такое горе, что до психиатрической клиники доводит. Может, она выход из своей безвыходности нашла в алкоголизме?

— Может быть. — Согласилась женщина. — А вы, по какому вопросу?

— Хочу ребеночка. Девочку.

— Вы замужем? — спросила инспектор.

— И, да и нет. Я в состоянии развода. Что лучше? Как вы посоветуете? — Лора склонилась доверительно, поставила перед ней флакон Шанели №5. — Это мои любимые. Вам они очень пойдут.

Конец ознакомительного фрагмента.