Когда бабочки были цветами

Светлана Богдан

История одного воспоминания о давно ушедшем детстве, символом которого стал один простой случай в поле за лесом, навсегда застывшим моментом счастья в памяти. Только глаза детской души способны видеть самые обычные вещи самым настоящим фейерверком чудес.

Анька Близнецова

Тёплый солнечный день распростер свои объятия приезжем и жителям города Новосибирска. Чистое небо без единого облака голубым глазами наблюдало свысока на суетную, городскую жизнь. Тёплый ветер легкими порывами гонял пыль по проезжим дорогам и тропинкам зелёных парков. Автобусы и машины, троллейбусы и трамваи без остановки следовали своими маршрутами, везя своих пассажиров в нужное место. Из машин с открытыми окнами доносилась громкая музыка. Вечное хаотичное движение и ни минуты тишины.

В квартире номер четырнадцать на третьем этаже микрорайона Западный у открытого окна с синими шторами сидела и скучала Анька Близнецова. В её маленькой комнате стоял старый, скрипучий диван, круглый деревянный стол с компьютером, стул и шкаф, в котором в беспорядке лежали Анькины вещи. На подоконнике стоял зелёный старый телефон. На стенах висели две полки с учебниками и тетрадями, покрытые небольшим слоем пыли до нового учебного года. Анька закончила десятый класс школы, и предстоящее лето она воспринимала, как последнее время беззаботности. Родители повторяли ей, что после одиннадцатого класса для неё начинается взрослая жизнь.

Косые солнечные лучи только на рассвете прикасались к стенам комнаты, которая в остальное время дня оставалась в тени. Анька наблюдала, как в парке лениво расхаживали пара старушек со своими кошками и собачками на поводках. Часто она поднимала глаза к небу, желая увидеть хоть-какой нибудь признак дождя, который бы освежил пыльный, городской воздух.

— Аня, закрой за мной дверь, — послышался из-за дверей голос матери.

— Ты куда?

— На базар съезжу. Лука надо купить.

— Подожди отца с работы. Вместе поехали бы.

— Как же, разбежался он! Жрать только любит, а по базару ходить нет. Ты не хочешь развеяться со мной?

— Нет, я звонка важного жду.

— От министра?

— От Наташки.

— Ну, правильно, мать только обстирывать вас и варить вам должна. Никакой помощи, — ворчала женщина, выходя за двери.

Любовь Петровна была женщиной нервного характера, но очень доброжелательного. Домашние не обращали внимания, когда она начинала ворчать. Для неё это было делом привычки, от которой она не отказалась бы, даже если бы все вокруг стали именно такими, как она того хотела.

Анька, молча, щелкнула замком двери и пошла в кухню проверить кастрюлю с котлетами. Но кастрюля была пуста. Отец Аньки Анатолий Лукьянович умял все котлеты с чаем рано утро, собираясь на работу. Анька со вздохом поставила кастрюлю в раковину и принялась её старательно мыть.

Родители Аньки оба работали инженерами на одном и том же машиностроительном заводе, только в разных отделах. По сути они никогда не разлучались и жизни друг без друга не представляли.

Анатолий Лукьянович был из бедной деревенской семьи из тринадцати человек. С малолетства ему твердила мать, что он должен хорошо закончить школу и выучиться в институте, что бы не крутить в совхозе коровам хвосты. Толик серьёзно воспринял наставление матери, и в шестнадцать лет с красным дипломом закончил школу. Поступил он на инженера без трудностей и на первой же лекции заприметил сероглазую однокурсницу Любу с маленьким аккуратным ротиком, который ему немедленно захотелось поцеловать. Люба была городской девчонкой с пепельными, кудрявыми волосами до плеч. Она следовала каждой букве комсомольских заветов, веря, что живёт в самой лучшей стране мира. Толя пытался было ухаживать за Любой, но безуспешно. Ей не нравились ни его глубоко посаженные чёрные глаза под густыми, «брежневскими» бровями, ни его большой нос, ни его замкнутость. Хотя в случае, если Любе нужна была помощь по какому-то предмету, Толя терпеливо ей объяснял все формулы и решал ей задачи. На последнем курсе Толя пригласил Любу посмотреть на завод, который уже пригласил его к себе работать по окончании института. Надев красные каски безопасности, они, как два туриста разгуливали по заводу, пока Толя не решил впечатлить даму сердца поездкой на лифте. Они начали подниматься всё выше и выше на открытом строительном лифте. И тут Толя решил, что пора расставить все точки в их дружеских отношениях.

«Любка, выходи за меня замуж! Если не выйдешь, ей Б огу, я сброшусь сейчас вниз. Нет, лучше я сброшу тебя вниз! Ну так выйдешь?» — твёрдым и громким голосом объявил он, остановив лифт на приличной высоте.

Любка, раскрыв рот, уставилась на Толю, а потом хрипловатым голосом переспросила: «Что ты сказал?»

Решительность Толи только усилилась: «Замуж тебя зову! Ты что оглохла? Замуж за меня выходи!»

Люба всегда считала Толю нерешительным тюфяком, который и мухи с собственного носа не прогонит, а будет ждать, пока та сама улетит. И вот тебе раз — он замуж ей предлагает.

— А ты что меня любишь? — спросила она.

— Люблю. Что я, по твоему, тебе курсовые за спасибо ночами писал?

— А ты не пьян, случайно?

— Любка, кончай от ответа увиливать! Я ведь не шучу. Да или нет?

— Ну ладно, выйду, — ответила она, поглядев с высоты вниз.

— Ты серьёзно?

— А ты серьёзно?

— Я очень серьёзно.

— Ну и я тоже.

— А ты не передумаешь?

— Это зависит от того, как вести себя будешь.

— Ну нет! Давай обещание святому Николаю, что выйдешь за меня.

— Какому ещё Николаю? Да ты что?

— Давай обещай. Сброшу вниз, Любка. Мне без тебя жизни нет всё равно. Повторяй. Обещаю тебе, святой Николай, что выйду замуж за Толю и не передумаю.

— Ну обещаю, обещаю. Хватит уже цирк устраивать. Что мы тут до ночи на высоте стоять будем? — рассердилась она.

Сердце у Толи бешено колотилось в груди. У него даже потемнело в глазах на минуту так, что он присел на корточки, ухватившись рукой за Любкину лодыжку.

Когда лифт опустился вниз, Любка спрыгнула и быстро, не оглядываясь, побежала прочь, швырнув каску на цементный пол. Толя смотрел как красиво развевался на бегу подол её розового платья.

— Ты чем это так девушку напугал? — спросил один рабочий, проходивший мимо.

— Замуж позвал.

— Это она так быстро побежала от тебя или собираться замуж за тебя?

— Пока не ясно, — нахмурил свои брови Толя, подбирая брошенную Любой каску.

— Ну, совет да любовь, — почесал нос рабочий и пошёл дальше.

Спустя десять минут, Любка залетела в коммунальную комнату с бешеными глазами, и принялась пить большими глотками воду из графина на столе. Её мать отвлеклась от чтения своего журнала «Здоровье» на диване «Зорька Ильича».

В комнате у стены стояла кровать Любы и тумбочка со светильником, а напротив диван. У большого, открытого окна расположился стол и шкаф рядом. Ветер колыхал белую тюль.

— Любонька, что стряслось? Да на тебе лица нет!

— Мама, ты представляешь, Близнецов меня замуж позвал!

— Ну позвал да и позвал.

— Меня комсомолку!

— Все комсомольцы должны строить крепкие советские семьи.

— Мама, да он же совсем мне не нравится!

— Не нравиться — откажи, и конец разговору.

— Я, мама, обещание святому дала, что выйду за него.

— Какому святому? — вытаращила глаза мать.

— Не помню. Ох! — Любка села на стул, прижав графин ко лбу.

Мать, молча, отложила в сторону журнал, затем достала из дивана маленький бутылёк спирта. Смешав спирт с водой, и разлив в две рюмочки, мать поставила стопку перед Любой.

— Что это? — удивилась дочь.

Мать залпом опустошила рюмку, крякнула, и хлопнула её об пол. Рюмка разлетелась в разные стороны маленькими частями, блестящими в солнечных лучах.

— Любонька, надо выходить, раз святому пообещала.

Раздался телефонный звонок. Анька пулей полетела в комнату.

— Алё!

— Привет, Нюрок, — послышался в трубке писклявый мужской голос.

— Алё! Алё! Ничего не слышно. Ну говорите! Алё! — со всей силы Анька дула в трубку, сетуя на плохую связь, а потом положила трубку.

Поняв, что на проводе назойливый кавалер Федька, она разыграла эту сцену, что бы отвязаться от его попыток пригласить её в кафе или в кино. Телефон зазвонил ещё раз, но на этот раз Анька намеренно не отвечала, на случай если Федька решил перезвонить.

«Ну достал, кролик», — громко сказала она телефону.

Федька Тепляков был высоким и толстым очкариком с короткими волосами и кривой челкой. Федя гордился своими 120 килограммами веса. В одежде он выглядел солидно, а без одежды — смешно и чересчур жирно. От него всегда пахло потом и грязными носками, несмотря на то, что Фёдор поливал себя половиной бутылька дёшевой туалетной воды «Финская красавица», что продаётся в переходе «Карла Маркса» двумя пройдохами-гастробайтерами. Случилось так, что Федька был другом брата Аньки — Андрея. Они вместе учились в институте железнодорожников. Федьке очень нравилась Анька. Он, можно сказать, влюбился в неё с первого взгляда с того самого момента когда увидел её в очень ветреную погоду с задранной ветром юбкой в парке. Тогда он так и не решился подойти познакомится, но не переставал он ней думать, мечтать и гадать на картах. Страдал он от неразделенной любви до того дня, как Андрей пригласил Федьку к себе домой, а там в пижаме по квартире свободно разгуливает лохматая дама его фантазий!

Федька Аньке не понравился с первого звука, изданного его писклявым полуженским голоском. Как не старался он очаровать её своей широкой улыбкой и большими кроличьими резцами, смотрящими в разных направлениях, она осталась равнодушна, не воспринимая Федьку, как возможного претендента на малейшего рода совместное романтическое приключение. На её взгляд, Федьке надо было бы уменьшить свои габариты ровно вдвое, и побывать у хорошего зубоправа. Но иногда она всё же использовала его чтобы сходить в кино или поесть мороженого в кафе «Дядя Морне», когда совсем было скучно сидеть дома одной. Федька надеялся, что со временем его терпение растопит Анькино сердце, как масло горячая сковорода.

Когда телефон замолчал, Анька вернулась на кухню. Открыла холодильник, достала два яйца, отделила желтки, смешала их вилкой и тщательно измазала лицо этой смесью. Когда она вышла из ванной комнаты с ярко-желтой физиономией, Анатолий Лукьянович вернулся с работы и сидел в прихожей, расшнуровывая свои поношенные ботинки.

— Анька, что с лицом? — удивлённо посмотрел он на свою дочь.

— Маску яичную делаю.

— Делать тебе нечего. Только яйца переводишь. Лучше бы пожарила их отцу.

— Платье надо беречь с нову, а молодость с молоду.

— Ну ладно, ладно. Где мать?

— На базар ушла?

— Давно.

— Нет.

Анька шмыгнула в свою комнату и закрыла дверь. Анатолий Лукьянович проследовал в свою спальню, снял рабочую одежду, облачившись в пижаму с разноцветными полосками, после уселся перед телевизором. Лайка, мирно дремавшая под столом, обрадованно выбежала с лаем к хозяину и принялась покусывать его домашние тапки.

— Лянка, обожди, вот мать прийдёт и тебя выгуляет, — отмахивался он от собаки.

Снова зазвонил телефон. Анька быстро сняла трубку. Звонила Наташка из соседнего подъезда, которая была для Аньки что-то вроде компаньона для походов на дискотеки.

— Наконец-то ты позвонила! Я заждалась!

— Я ждала пока Жорик мне звякнет. Сегодня в общаге связисты окончание сессии отмечают.

— Какой ещё Жорик?

— Из школы милиции. Ты его не знаешь. Короче, пойдёшь отмечать?

— Пока родители на дачу не уехали, я гуляю только до десяти вечера.

— После десяти только самое веселье начнётся. Соври, что у Нинки заночуешь. У неё всё равно нет домашнего телефона — звонить бесполезно. Некогда мне говорить — собираться надо! Надумаешь заходи ко мне в семь.

Закончив разговор, Анька с расстроенным лицом пошла смывать маску, запнувшись о бегущую под ноги собаку.

Лянка, радостно лая, побежала к входной двери, встречая Любовь Петровну, которая, не разуваясь, тут же надела на собаку поводок и пошла её выгуливать.

Не особо рассчитывая, что история с ночёвкой у Нинки поможет ей улизнуть из дома и поскакать в общаге сопливых студентов, Анька решила попытать удачу. Любовь Петровна, молча, выслушала дочь, склонив голову набок. Потом строгим голосом объявила, что Анька может пригласить Нинку ночевать к ним домой, и пошла резать окрошку на ужин.

Вся семья Близнецовых собралась за столом отужинать окрошкой, которая до того была жидкой, что требовалось основательно постараться найти малюсенький кусочек колбасы. Анька болтала ложкой в тарелке, хлебая водичку. Как она скучала за деревенской окрошкой своей бабушки, в которой ложка стояла. Любовь Петровна постоянно экономила на еде как могла. За столом она вечно попрекала своего супруга, что он много жрёт. Тот никогда не спорил с женой, только сильно хмурил заросли своих бровей и продолжал медленно жевать, закрыв глаза. Да, в квартире Близнецовых запрещалось класть много сахара в чай, намазывать много масла на хлеб, заваривать часто чай и кофе. Вообще, часто заходить на кухню не поощрялось. Не экономили только овощи, которые Близнецовы выращивали на своём дачном огороде. Правда в прошлом году какие-то непорядочные личности выкопали у них картошку на даче, поэтому весь год этот овощ был редким гостем на столе.

— Ну что, Анька, решила на кого поступать будешь? — поинтересовался отец, ставя пустую тарелку на стол.

— На налогового инспектора

— Это правильно. Тёплое местечко для бездельников, — поддержал отец.

— Как растут налоги с каждым годом. Ну всё ими обложили. Свободно не вздохнуть. Пёрднешь — плати налог, — возмущалась Любовь Петровна, уставившись в телевизор, прилепленным высоко в углу кухни.

— Любаша, добавки бы, — виновато попросил муж.

— Всё ты жрёшь. Никак не нажрёшься. Как хотите, а я приготовила эту кастрюлю на два дня. Андрею оставить надо, когда он домой завтра вернётся, — приговаривала Любка, болтая поварешкой окрошку.

Поздно вечером Любка улеглась в кровать и повернулась спиной к храпящему мужу. Она закрыла глаза, но не могла уснуть. В голове вертелись разные мысли, которые не давали ей покоя. С закрытыми глазами она видела две фигуры под зонтом в майский проливной дождь у метро станция «Студенческая».

— Ты всегда мне нравилась, — тихо журчал голос мужской баритон.

— Почему же я узнала это только сейчас?

— Не судьба, наверное, было быть нам вместе, Люба. Я шёл к тебе с цветами в тот вечер, когда навстречу мне вышел Толька и объявил, что ты выходишь за него замуж.

— Да если бы я знала, что ты…

— Боялся я признаться. Гордый был. Ждал, что ты первая со мной объяснишься. Как глупо, Люба, как глупо. Или мы были просто молоды.

— Да, Андрей, мы были молоды и не осознавали, что молодость быстро проходит, а её ошибки останутся с нами на всю жизнь, — вздохнула Люба.

— Сына-то в мою честь назвала? — спросил он.

— А-то кого же ещё? — засмеялась она.

— У меня с женой вся жизнь прошла как у кота под хвостом. Давно надо было развестись.

— Ой, не начинай жаловаться. Какая-никакая, а детей тебе родила и воспитала. Раньше была хорошая, раз женился, и теперь не говори дурного.

— А у тебя с мужем как?

— Как у всех, Андрюша. Как у всех. Свои печали и свои радости.

— Может встретимся как-нибудь, Любаня?

— А зачем? — с подозрением спросила она.

— Поговорим, поужинаем, — замялся мужчина.

— А о чём нам говорить теперь? О том что было не сказано вовремя? Знаешь, Андрей, я мужа никогда не любила, но никогда ему не изменяла. И не изменю теперь.

Мужчина стоял, молча, опустив голову. К остановке, рядом с метро, шумно приближался трамвай в слабом освещении уличных фонарей.

— Ну, прощай, Андрей. Мой трамвай, — соврала Люба, чтобы поскорее попрощаться со своей первой любовью с которой пересеклась на встрече выпускников.

В пустом, позднем трамвае, который шёл в совсем другом направлении от дома Любы, она встала у заднего окна, обняв поручень, и смотрела, как силуэт Андрея растворялся в дождливой темноте майской ночи.

Анька позвонила в дверь Наташкиной квартиры. Ей открыл высокий, привлекательный парень с голым торсом, от которого приятно пахло одеколоном. Темные глаза спокойно смотрели сверху вниз. Анька смутилась и на пару секунд потеряла дар речи от увиденного.

— Кто там? — выглянула из комнаты Наташка. — А, Анька, за книгой пришла? Сейчас принесу. Проходи!

Анька вошла, парень, молча, прикрыл дверь, развернулся и ушёл в комнату.

Через минуту Наташка с раскрасневшимся лицом и в ночной рубашке подала книгу

— Это кто? — прошептала Анька.

— Это так. Друг, — лепетала Наташка, явно смущённая.

— А чего это он полуголый у тебя расхаживает?

— Ну, ведь жарко же, — нашлась Наташка.

— А родители где?

— А тебе какое дело? Ты за книгой пришла или расследование проводить? — раздражённо ляпнула Наташка.

— Да я так… Уже и спросить нельзя? Ну пока, — Анька стала спускаться вниз по лестнице, сгорая от любопытства и зависти.

На улице заливались птицы в высоких деревьях, растущих длинным рядом около подъездов. В тени на лавочке с утра пораньше сидели бабки с разных подъездов, чтобы перемыть косточки правительству, жильцам и всем мимо проходящим людям. При виде Аньки, бабки быстро заткнулись, а как только она миновала их стаю, тут же зашушукали, как мыши.

Анька терпеть не могла эти стариковские посиделки сплетниц.

— Как они достали сидеть у подъезда! — вырвалась у неё: когда она переступила порог дома.

— Кто? — поинтересовался Андрей.

— Старые кочерыжки!

Послышался хохот Андрей из комнаты.

— А тебе-то что?

— Мне очень даже что! И сидят там обсуждают чего-то, мимо пройти спокойно не дают! И никакая магнитная буря их в кровать не уложит!

— Вот состаришься, и будешь как они сидеть на лавке и жить чужими жизнями, — дразнил Андрей.

Конец ознакомительного фрагмента.