Не люблю поддавки

Светлана Алешина, 2001

«…Маринка стояла покрасневшая, с вытаращенными глазами и испуганно глядела на меня. – Извините, спасибо, до свидания, – подавленно сказала она и положила трубку. – Вот тебе и на, – сказала она, возвращаясь за стол. – Ты о чем? – настороженно спросила я, подозревая что-то нехорошее. – Ты представляешь, – сказала Маринка, глядя на меня как-то странно, – мне эта секретарша сказала, что Пузанов у них работает. – Ну и? – Ну только его сейчас нет на работе, потому что… – Маринка замялась, – потому что он вчера похоронил жену. Она повесилась и оставила записку, что… ну в общем из-за статьи в нашей газете она это сделала…»

Глава 2

— Повесилась? — переспросила я, отказываясь понимать то, что прекрасно слышала. Слишком дико и неожиданно это прозвучало. — Как повесилась?

— Да вот так, взяла и повесилась, — зло сказала Маринка и тяжело опустилась на стул, — эта секретарша разговаривала со мною, как с врагом. Представляешь? Со мною, словно я эту статью… — Маринка замолчала и испуганно взглянула на меня: — Извини.

Я оглядела всех присутствующих.

— Я ничего не понимаю, — пробормотала я, — я ничего не понимаю!

Сергей Иванович выглядел удивленным, но не более того. Годы журналистской работы закалили его так, что дай бог каждому. Он покачал головой:

— Вы не заводитесь, Оля, не нужно. Мало ли кто и что говорит. Нужно очень тщательно проверить всю информацию и только потом делать выводы.

— Но она же ясно сказала… — начала Маринка, кивая на телефон.

— Откуда она знает? — перебил ее Сергей Иванович.

— Ну, ей сказали, наверное, — осторожнее проговорила Маринка.

— Кто сказал? — настойчиво спросил Сергей Иванович.

— Пузанов, — пролепетала Маринка и хлопнула себя по лбу, — а, поняла! Он подумал, что виновата статья, и наболтал всем! Псих, урод, скотина!

Маринка схватила газету и уткнулась носом в статью.

— Где?! — спросила она. — Молчи, нашла. Значит, эта Юля говорит следующее…

Маринка прочитала вслух весь тот кусок статьи, что читала и я, и, нахмурившись, отложила газету в сторону.

— Ничего не понимаю. Чушь какая-то, — пробормотала она.

— Разрешите и мне уж ознакомиться. — Сергей Иванович тоже взял газету, тоже прочитал, но, в отличие от Маринки, он нашел в этом абзаце что-то полезное.

— Вы знаете, Оля, слова этой Юлии, что она покажет газету каким-то там своим девчонкам, являются фактическим согласием на публикацию этого мини-интервью с ней. Я так понимаю.

— Нужен Фима! — крикнула Маринка и обратилась ко мне: — Звонить?

— Да подожди ты! — прикрикнула я. — При чем тут Фима? Юридических претензий нам никто не предъявляет. Тут претензии, так сказать, физические. Но дело не в этом. Нужно разобраться…

— А если психа отпустят, — каркнула Маринка, — то придется еще от него и скрываться. В принципе, жалко парня. У него горе, замкнуло его на этой статье, но, с другой стороны, и нам не легче: убить же может. Или покалечить.

— Лучше убить, — сказала я, — калекой быть не хочу.

— Никто не хочет, — согласилась Маринка и хлопнула себя по коленке. — Все, решено. С сегодняшнего дня я с тобой не расстаюсь и сотовик твой я таскать буду. Я, а не ты. Потому что нападать будут на тебя, а я тем временем буду звонить. У тебя может не получиться.

— Пока будут убивать, у меня может не получиться позвонить, — медленно сказала я, привыкая к этой мысли.

— Вы не замыкайтесь, Оля, на этом, — строго сказал Кряжимский, — я бы на вашем месте обратился в милицию.

— За физической защитой? — спросила Маринка и крикнула: — Правильно! Пусть дают охрану!

— За информацией! — поправил ее Сергей Иванович. — Если на самом деле было самоубийство, то нужно брать сведения из первоисточника: когда, как и что за записка. Нет ли сомнений у следователя, ну и прочее. Одним словом, нужно решить эту задачку, и чем скорее мы это сделаем, тем целее нервы будут у всех у нас.

— Верно, — сказала Маринка, — я сама хотела предложить то же самое. Нужно разобраться. Позвони, Оля, Фиме, пусть он порасспрашивает. Заодно будет и в курсе событий в случае чего.

Я хмуро посмотрела на Маринку, встала, взяла телефон и вернулась с ним к кофейному столику.

Фимы на месте не оказалось, и я продиктовала его секретарю, что мне очень важно и очень срочно нужно узнать как можно больше про самоубийство Юлии Пузановой, случившееся несколько дней назад.

— Четыре дня назад, — уточнила Маринка.

— Откуда знаешь? — удивилась я.

— Сказали же, что похороны были вчера. Хоронят обычно на третий день, значит, умерла четыре дня назад, — объяснила Маринка свою логику.

— Не факт, — заметил Сергей Иванович, тихо ставя чашку перед собой, — это же не обычная, прошу прощения, смерть, да и в обычных случаях тоже не всегда придерживаются этих сроков. Не нужно уточнять.

Я и не стала. Фимина секретарша, выслушав меня, все записала и пообещала, что как только, так сразу. Я положила трубку на место.

— Ну что, господа репортеры, — начальственно произнесла я, — как я понимаю, на ближайшие сутки для меня самое важное дело — это выяснить подробности смерти этой женщины. Пока не разберусь, не знаю, как вы, а я и думать ни о чем не смогу, уж я-то с собой знакома.

— Я тоже, — сказала Маринка.

Кофе закончился, Маринка унесла кофеварку, Ромка помог унести все остальное. Все вышли, я осталась одна в кабинете. Закурив, подошла к окну. То, что случилось сегодня, было неожиданно, мало похоже на правду, но от этого на душе спокойнее не становилось.

Покурив и подумав, я решила, что нечего тянуть время, нужно ехать на разведку. Иного ничего больше не придумывалось. Подойдя к зеркалу, внимательно посмотрела на стоящую в нем симпатичную, высокую и… в общем, очень даже не среднестатистическую журналистку, грустно подмигнула ей и спросила вполголоса:

— Дописалась?

Журналистка отрицательно покачала головой, и я поняла, что она не согласна.

Как раз в этот момент в кабинет заглянула Маринка.

— Ну что, все переживаешь? — спросила она. — Ерунда все это, наплюй.

— Наплюю, когда разберусь, — пообещала я. — Ты поедешь со мной?

— Куда это? — Маринка внимательно посмотрела на меня, и я заметила, что она немного испугалась.

Я поспешила успокоить ее:

— Я думаю, нужно съездить пока к дому Пузанова и порасспрашивать соседей. Бывают такие соседи, что знают все подробности получше тех, с кем они происходили.

— Они скажут, что Коля с приветом, точно тебе говорю, — сказала Маринка, — зря только потратим и время, и бензин.

— Вот пусть так и скажут, — спокойно произнесла я, — а я послушаю.

— А ты знаешь, где он живет? — Маринка не хотела ехать и выискивала всяческие причины, чтобы оттянуть, а потом и похерить наш отъезд. Ее понять можно: я тоже здорово напугалась из-за всей этой истории с Пузановым, но, в отличие от Маринки, мне-то необходимо разобраться в этом деле и все.

— Адреса не знаю, — призналась я. — А узнать очень сложно?

Маринка задумалась.

— Справочная дает, кажется, адрес по фамилии, ты не помнишь?

— Какой телефон секретаря директора СПАТП? — спросила я.

— А зачем тебе? — переполошилась Маринка. — Она разговаривала со мною как волчица!

— Я скажу, что я родственница Пузанова, опоздала на похороны и потеряла адрес, — сказала я, — она мне его продиктует и еще объяснит, как удобнее добраться.

В общем, получилось так, как я думала. Единственным дополнением к моему плану явилось то, что секретарша адрес-то продиктовала, а потом напряженно спросила:

— Вы ведь из газеты, верно?

— Почему вы так думаете? — задала я неумный вопрос, сразу же себя и выдав. Но нужно понимать, что я растерялась: что это еще за телепатия по телефонному проводу? Однако в следующей же фразе я получила объяснение:

— Я знаю, что Коля Пузанов воспитанник детского дома. Нет у него никаких родственников. Так вы из «Свидетеля»?

Пришлось признаться и прислушаться к тому, что мне скажут. А выдали мне следующее наставление:

— Пусть этот случай послужит вам уроком, девушка, — жутко назидательным тоном произнесла секретарша директора СПАТП, — бережнее нужно к людям относиться. А вы пишете, не думая ни о чем…

Я вежливо поблагодарила за совет и положила трубку.

— Что она сказала? — спросила Маринка, стараясь по моему лицу угадать результат разговора.

— Пожелала удачи, — буркнула я. — Так ты едешь со мной?

— А как же! И Виктора сейчас позову! — Маринка выскочила из кабинета, а я, взяв свою сумку и проверив, лежит ли в ней все, что мне нужно, пошла следом за Маринкой.

Я попрощалась с Ромкой и Сергеем Ивановичем, они мне пожелали ни пуха ни пера, я послала их к черту и спустилась вниз. Виктор получил от меня ключи моей «Лады», и мы с Маринкой сели на заднее сиденье — там удобнее.

Николай Пузанов жил на окраине города, в районе тракторного завода. Места здесь самые непрезентабельные. Старые, облезлые панельные пятиэтажки росли в соседстве с чахлыми деревьями и дополнялись ободранными кустиками. Все как-то запыленно и убого. Одним словом, райское местечко.

— Здесь даже погулять негде, — заметила Маринка, выглядывая из окна «Лады», — понятно, почему Юлька по ночным клубам шастала. Скучно здесь.

Я промолчала.

Нужный нам дом стоял в ряду тоскливых пятиэтажек и ничем от них не отличался.

Виктор остановил машину на дороге как раз напротив двора дома номер десять по Пятому строительному тупику.

— Название тоже прихотливое какое-то, — меланхолично произнесла Маринка, прочитав табличку на доме.

Во дворе десятого дома гуляли несколько старушек с внуками, две молодые мамаши сидели на лавочке у первого подъезда и, покачивая коляски, негромко разговаривали между собой.

— Пошли к девчонкам, — предложила Маринка, — с ними проще найти общий язык, а эти бабки как начнут разводить, так и сама забудешь, что хотела от них узнать.

Я молча вышла из машины, не торопясь, направилась к дому. Маринка догнала меня через несколько шагов.

Мы подошли к первому подъезду и сели на лавочку. Мамаши покосились на нас, продолжая разговаривать. Тема, занимавшая их, была, как водится, тряпочная и жутко неинтересная.

Я покосилась на Маринку, та пожала плечами. Я поняла, что начинать придется мне.

— Извините, девушки, — сказала я. Мамашки замолчали и выжидательно посмотрели на меня, — тут, говорят, вчера похороны были.

— Ну да, — сказала ближайшая ко мне, белобрысая, полная, с красными пятнами на лице, — Юлька из второго подъезда повесилась. Наша ровесница. Такое несчастье случилось.

— Да довели ее, вот и все, она и не выдержала, — вступила в разговор ее соседка, худая нервная шатенка с короткой стрижкой. — Козлы эти и довели.

— Какие козлы? — наивным тоном девочки-одуванчика спросила Маринка.

И тут позади нас прокукарекал петух. Мы удивленно обернулись. Позади нас в палисаднике спокойно бродили две курицы и один петух.

— Ух ты, — сказала Маринка, сама перебивая ответ на свой вопрос, — а тут деревня рядом?

— Какая деревня? — усмехнулась белобрысая. — Это старуха из последнего подъезда на балконе развела себе курятник. Там у нее курятник, а здесь получается выпас. Житья нет ни днем, ни ночью. Мы хоть наискосок от нее живем, а те, кто под бабкой, те постоянно это «кукареку» слышат. Но куда ж деваться!

— А что вы говорили про эту Юлю? — напомнила я. — Вы сказали, кто-то довел. Как это «довел»?

— Да в газете ее пропечатали в одной, — сказала худая шатенка, — чуть ли не как проститутку ославили: и гуляет она, и трахается за деньги, и мужа своего Кольку ругает, и такая и сякая. Короче, кто-то ей подлянку подпустил, вот она и не выдержала. Еще бы: весь город, поди, читал; это ж с ума сойти можно. Как потом людям в глаза смотреть?!

Мы с Маринкой переглянулись. Я ничего не поняла, если честно. Маринка, похоже, тоже.

— Что, прямо так и было написано, — переспросила Маринка, — прямо проституткой назвали?

— Ну, проституткой не проституткой, но что гуляет с мужиками — это прописали точно, — подтвердила белобрысая.

— А вы сами читали? — осторожно спросила я.

— Я — нет, — призналась белобрысая, — мне рассказали.

— Да эту газету теперь хрен найдешь, — вмешалась шатенка. — Все ж прочитать хотят, вот и расхватали. Юлька, значит, перед тем как повеситься, написала записку, что, типа, не могу жить с такой славой, стыдно и прочее. И газету эту рядом с запиской положила, чтобы понятно было… Колька, муж ее, так плакал…

— Да, — поддержала ее белобрысая и сильнее закачала свою коляску, — жалко парня. И нормальная же семья была. Кто-то позавидовал.

— Или сглазили, — сказала шатенка, — это, может, Юлькина мать.

— Да ты что? Против своей родной дочери такое задумать? — ужаснулась белобрысая, подумала, привстала и поправила одеяло на своем ребенке.

— А она не против дочери, а против их семьи, — важно произнесла шатенка, — а порча, значит, и перекинулась на Юльку. Вот в прошлом году, помнишь, у Петровны сын утонул? Это она к экстрасенсу ходила и просила, чтобы тот его от запоев вылечил, ну тот и вылечил. Сашка теперь уж точно не пьет.

Мы с Маринкой еще раз переглянулись и встали. Больше здесь узнавать было нечего, узнали все, что было нужно, и даже чуть-чуть лишнего.

— Спасибо, — сказала я мамашкам и пошла обратно к «Ладе».

— Ну, что скажешь, подруга? — спросила я у Маринки, когда мы отошли на несколько шагов.

— А что я скажу? — переспросила Маринка, вздрагивая от очередного «кукареку». — Кто-то отпечатал один номер нашей газеты и подсунул этой Юльке, вот она и того… понервничала.

— Какой номер? — не поняла я.

— Ну, такой же, как и наш, только статью новую всунул, где про Юлю Пузанову написал всякие гадости.

— Не забывай, — напомнила я, — что газету нам принес сам Николай, и она была та самая, что делали мы, ничего лишнего. По логике, он должен был прийти ко мне именно с тем номером, на который и ссылалась его жена.

— Может быть, в этом номере еще какая-то статья есть, — заупрямилась Маринка. Ей понравилась ее версия. — Просто мы не в ту смотрели. Я помню этот номер, там еще Ромкина статья есть. И моя, кстати. Но я писала про дома, представляющие историческую ценность, и про кредиты по траншу Министерства культуры, — тут же уточнила она.

Мы подошли уже почти к самой «Ладе», как вдруг справа от нас послышался какой-то крик. Но это уже было не «кукареку», а что-то человеческое и не очень приятное.

Мы оглянулись.

От дома, стоящего первым в ряду пятиэтажек, к нам бежал Николай Пузанов. В руке у него была длинная палка.

— Ой, мама, — прошептала Маринка и быстро открыла дверь «Лады».

Она шмыгнула в салон и крикнула мне:

— Ну ты что там застыла? Хочешь получить дубиной по балде?

Я прыгнула за нею следом, и Виктор, всегда бывший начеку, тут же рванул машину с места.

Я обернулась и увидела, как Коля, поскользнувшись, едва не упал, но быстро вскочил на ноги и, видя, что мы уезжаем, кинул палку нам вслед. Она не долетела до бампера всего ничего, каких-то несколько метров.

Обе мамашки, сидя на лавочке, смотрела на нашу «Ладу», открыв рты и выпучив глаза.

— Ну вот, — проворчала Маринка, — теперь в этот двор и не сунешься больше, сразу скажут: журналисты-убийцы приехали. Самих еще убьют.

— Или свяжут и позовут Николая, — сказала я, закуривая. — А он точно убьет.

Маринка промолчала, и в этот момент зазвонил мой сотовик.

— О, правильно! — сказала Маринка. — Поговори и давай его мне, я всегда буду держать на нем два пальца наготове.

— Почему два, — не поняла я, вынимая телефон из сумки, — какие два пальца?

— Ну, два пальца, — Маринка потрясла у меня перед лицом рукой, — чтобы сразу моментально нажать «ноль» и «два» и звать милицию.

— Это когда меня убивать будут? — невесело усмехнулась я.

— Ну! — кивнула головой Маринка.

Я наконец-то достала телефон и ответила на звонок:

— Да!

— Салам и шолом, о светоч души моей! — прокричал Фима мне прямо в ухо. — Ты где?

— В машине, — ответила я, — а ты?

— И я тоже! — засмеялся Фима. — Кажется, мы с тобой дошли до абсолютной гармонии: испытываем одинаковые ощущения в одно и то же время. Что скажешь?

— Скажу, что у тебя с чувством юмора нелады, — заметила я.

— Это у тебя с ним не очень, солнышко мое, — запротестовал Фима, — ну, я в общем догадываюсь о причине твоего настроения. Я все узнал.

— Что ты узнал?

— Ну ты же оставила мне сообщение через секретаря. Забыла?

— К сожалению, нет, — ответила я. — То есть получается, что ты уже в курсе?

— Можно сказать, что в самом полном объеме, но… — Фима замялся, и я догадалась о причинах. Их было несколько, а точнее — две. Фима очень правильно опасался говорить по телефону на темы, которые он считал серьезными, а вторая причина была банальнее. Он хотел слить свою информацию не просто так, а при личном общении. Меня это сегодня устраивало, как никогда. С Фимой мне нужно было посоветоваться.

— Ты хочешь что-то предложить? — якобы наивно спросила я, уже зная, чего мне ожидать.

— Только покушать, только покушать в приличном, светлом и людном месте, мечта моя, ты не подумай какого-нибудь свинства! — затараторил Фима, не изменяя своим радостным интонациям. — Фима чист и светел как в помыслах, так и во внешности! — выдал он под финиш и затаился в ожидании моей реакции.

— Ну и какое же светлое место вы выбрали, светлый юноша? — не выдержав и улыбнувшись, спросила я.

— Кафе «Лира» достойно вас, девушка? — поигрывая интонациями, спросил Фима.

— Мы туда уже едем, — сказала я.

— Кто это «мы», — заворчал Фима, — я вообще-то приглашал только тебя. Ты что же, даже на деловые свидания ездишь с дуэньями и евнухами? Это несовременно!

Я покосилась на Маринку, напряженно прислушивающуюся к разговору.

— Я знала, что тебе приятно будет увидеть не только меня, но и Марину с Виктором, — быстро сказала я и отключилась, не давая Фиме возможности ответить. А ответить он вполне мог что-то такое, что Маринке бы не очень понравилось.

Фима вот уже несколько лет упорно, как помешанный горняк, разрабатывал совершенно пустую жилу, намереваясь найти там самородок. Так тонко и поэтически я назвала его маниакальное желание перевести наши с ним дружеские отношения в плоскость более чем дружескую. Я знала, что ему ничего не светит, но сам Фима категорически отказывался даже мысль допускать об этом. Я устала ему объяснять прописные истины и больше не заикалась об этом.

Договорившись с Фимой о встрече, мы поехали из этого тоскливого куриного захолустья в самый центр города, где на Немецкой улице располагалось кафе «Лира».

Не знаю, почему Фима часто назначал мне именно здесь встречи, хотя до его места работы это кафе находилось далековато. Но какие-то причины у Фимы для этого наверняка были, и я лично подозревала две.

Первая причина была культурной — в «Лире» лабал неплохой оркестр, который днем, когда не было наплыва среднестатистических клиентов, исполнял замечательные блюзовые композиции. Вторая причина была прозаичной и чисто мужской, то есть потребительской. Однажды Фима проболтался мне, что совсем недалеко от «Лиры» живет один его приятель, часто отсутствующий дома. А даже если он присутствует, то для лучшего друга, каковым, без сомнения, является Фима, тут же собраться и уйти к чертовой матери для него не составляет проблемы.

— Фима не хотел меня видеть? — настороженно спросила Маринка, заглядывая мне в глаза.

— Немного не так, — ушла я от ответа, стараясь потщательней сформулировать приемлемую версию.

— А как же? — Маринка сверлила меня взглядом, упорно добиваясь правды. Пришлось ей предоставить правду, достаточно правдоподобную, между прочим. Здорово я сказала, да?

— Он удивился, что я не одна в машине, и когда я ему объяснила, кто со мною, ну ты это сама слышала, то он сказал, что тебя-то лично он будет очень рад видеть.

— Да? — с сомнением переспросила Маринка. — А я что-то такого и не просекла. Он точно это сказал?

— Да точно, точно, — раздраженно произнесла я, усилив свою правдоподобную правду еще и капелькой артистизма, — я даже немного огорчилась. Про меня он не сказал, что очень рад будет видеть, только про тебя.

Маринка помолчала и снисходительно похлопала меня по руке.

— Не огорчайся, Оль, мужики, они все такие. Черт их разберет. Вертихвосты, одним словом. Не огорчайся. Будет и на твоей улице… этот…

— Фима? — с надеждой переспросила я.

— Праздник! — отрезала Маринка. — Праздник!

Мы с ней переглянулись и рассмеялись.

Итак, кафе «Лира» располагалось на проспекте, называемом по традиции Немецкой улицей. Улица эта была пешеходная, поэтому «Ладу» пришлось оставить за полквартала от кафе на Радищевской.

Мы вышли из машины. Виктор запер машину, проверил двери на всякий случай и, осмотревшись по сторонам, пошел позади нас с Маринкой.

Виктор всегда легко входил в обязанности бодигарда, как только в нем как в охраннике возникала такая потребность. Вот как сейчас, например.

События, разворачивающиеся вокруг самоубийства Юлии Пузановой, были настолько неожиданно пугающими и откровенно озадачивающими, что не знаю, как Маринке, а мне бодигард ну никак бы не помешал.

Фима нас уже ждал. Он сидел в первом зале за крайним столиком, слева около окна, закрытого белой шторой. Оркестр наигрывал печальную композицию. Посетителей было немного.

— Здравствуй, Оля, всем привет, тебе, Мариночка, привет особый, — как всегда многословно и вычурно, поздоровался с нами Фима. — Здесь сегодня неплохо кормят. Есть хотите, девушки?

Мы с Маринкой отказались, уступив только повторным домоганиям и согласившись на апельсиновый сок. Виктор взял себе чаю с пирожным. Везет ему: он такой худой, что даже два пирожных ему нипочем, а тут… Но не будем о грустном, и так все набекрень.

— Ну что, Оля, — сказал Фима, иронично поглядывая на меня. — Можно сказать, что ты немножко вляпалась, так сказать, вляпалась опосредованно, то есть косвенно. Это называется «невезуха».

— Да мы уж в курсе, — пробурчала Маринка.

— А как это можно вляпаться косвенно? — спросила я, видя по Фиме, что пока ничего страшного не происходит.

Фима, обычно не умеющий сдерживать ни чувств, ни тем более выражения лица, сегодня был настроен достаточно благодушно. Ну, может быть, совсем чуть-чуть только какое-то напряжение проскальзывало у него в острых быстрых взглядах, бросаемых на меня, да движения были немного резковатыми.

Но нужно знать Фиму, он весь немного такой порывистый, как… не скажу кто, и так все ясно.

— А вот сейчас я вам и объясню, девушка, что значит вляпаться опосредованно, — посулил Фима. — Привожу самый простой пример, например, как говорил наш современный Златоуст по имени Михаил Сергеевич. Опосредованно — это когда кто-то начинает утверждать тебе, что ты верблюд, а ты должна доказывать обратное, потому что считаешь, что на сие животное не похожа ни фига.

— А на кого похожа? — зачем-то спросила Маринка. Ей, наверное, хотелось, чтобы Фима и ее не обходил вниманием.

— Ольга Юрьевна похожа на девушку моей мечты, — серьезно сказал Фима и тут же пересел на свою любимую тему. — Ольга Юрьевна — это один из необходимейших компонентов моего понятия о счастье. Открываешь утром глаза, а рядом… хм… твоя, Маринка, начальница.

— Знаю, знаю, — поморщилась я, — и о продолжении догадываюсь: «…и тут открывается дверь и входит твоя жена». Не нужны мне эти эквилибры, и прекрати отвлекаться от темы, пожалуйста.

— Я не отвлекаюсь, Оля, — сказал Фима, обиженно надувая губы, — я говорю о том, что наболело и накипело. Вот когда переболит и перекипит и я стану старым, лысым и шамкающим евреем, а ты останешься все такой же молодой и… ну, неважно еще какой, вот тогда, может быть, я и перестану, а сейчас — не дождешься!

— Ты начал лучше, — напомнила я, — что-то там о верблюде.

— Ну, ты все о делах, — вздохнул Фима и начал смиряться, — все о них, проклятых. Ну ладно, не буду испытывать ваше терпение, девушки. Скажу все, что есть. Прямо сейчас.

— Хотелось бы услышать, — пробормотала Маринка, органически не перенося никого разговорчивей себя.

— Тогда слушайте. — Фима, словно он сидел не за столом в кафе, а стоял в зале суда, выпятил грудь, повел рукой и начал излагать: — Сия трагедия произошла три дня назад на улице под названием «Пятый строительный тупик». Это где-то в таких ебенях, прошу прощения, что я точно и не знаю, на карте, может, и найду, а сам не поеду ни за что.

— Мы там только что были, — сказала Маринка, — на самом деле захолустье. Там даже куры пешком ходят во главе с петухом.

— Куры — это хорошо, — кивнул Фима, — поджаренные, с хрустящей корочкой. К ним немного красного вина, полумрак и… и опять твою начальницу, Мариночка.

— Не дождешься, — отрезала я, а Маринка продолжила зачем-то предыдущую тему:

— Куры были живыми.

— Это хуже, — непонятно по какому поводу вздохнул Фима, — они некоторым образом… хм, ну ладно. Не перебивайте меня, а то я никогда не закончу. Я так и понял, что вам захочется туда съездить, но я думал, что вы поедете после разговора со мной. Короче, история такая.

Фима отпил глоток сока и кашлянул.

— Пардон, дамы. Итак, три дня назад возвращается с работы домой некто Николай Пузанов, работник одного из автотранспортных предприятий. Отпирает дверь, а его супруга Юлия с такой же фамилией, извините, повесилась. Повесилась — это не я сказал, — тут же уточнил Фима, — это вывод следствия. Парень, конечно же, бросается к ней, старается вытащить из петли, вызывает милицию, «Скорую» — все как положено. Вернулся он с работы в восемнадцать часов с копейками, его жена уже три-четыре часа как была мертва, то есть это случилось приблизительно в два — в половине третьего, где-то так. У парня железобетонное алиби, и куча свидетелей подтверждает, что он был на работе все это время. Подвезли его после работы почти до самого дома коллеги, ну и прочее. Одним словом, парень вне подозрений.

Фима сделал еще глоток и выжидательно посмотрел на меня.

— Продолжайте, маэстро, — попросила я его, — аудитория честно ждет.

— Продолжаю, — с полупоклоном сказал Фима. — Рядом с телом была обнаружена записка. Просто вырванный из блокнота или тетрадки листик или даже половина листика с одной строчкой: «Я больше не могу», и подписью: «Юля». Числа нет, больше никаких объяснений нет, но записка лежала на газете. А газета эта — номер «Свидетеля» недельной приблизительно давности, не помню точно, и раскрыта была газета на статье некоей Ольги Юрьевны Бойковой. В статье пишется что-то про клуб «Времена года» и дана фотография Юлии Пузановой.

— Про статью мы все знаем, — сказала я.

— Номер газеты был подлинный или подделка? — спросила Маринка, не забывшая свою сказочную версию.

Фима пожал плечами.

— Понятия не имею. У экспертов он сомнения не вызвал, если они проверяли, конечно, а проверяли ли — тоже не имею понятия, — признался он. — Содержание статьи — так себе. Ну я имею в виду то, — спохватился Фима, — что содержание это вовсе не такое уж жуткое, чтобы от него лезть в петлю. В этом мнении сходятся все. То есть однозначно можно сказать, что нормальный человек не стал бы не то чтобы вешаться, а даже долго переживать. Даже самый нервный. Ну что еще сказать? Была изучена входная дверь, вещи на предмет отпечатков пальцев посторонних лиц — ничего лишнего. Ничего. То есть дверь отпиралась родным ключом, и чужих отпечатков пальцев нет. Вот так.

— Дверь была заперта изнутри? — спросила я, пытаясь представить себе метод проникновения гипотетического преступника в квартиру.

— Я понял тебя, — кивнув, сказал Фима. — Нет, дверь была захлопнута, то есть заперта на защелку, что, впрочем, обычно люди и делают. Это когда все уходят из квартиры, то стремятся запереть получше, а тут зачем ей было запираться? Незачем.

— Одним словом, — я попробовала сформулировать вывод, — эксперты уверены, что причиной смерти Юлии Пузановой было самоубийство?

— Следователь уверен в этом, и дело почти закрыто. Уже. — Фима рубанул ладонью по воздуху, подчеркивая этим жестом, что все уже решено и навсегда. — Тебе повезло, душа моя. Как только я узнал в чем дело, я сразу же со следователем и созвонился. Он как раз собирался рисовать тебе повестку. Так что после нашей милой беседы поедем на другую, не менее милую: будешь давать показания, все-таки тебя запачкали подозрением. Но не волнуйся, если я правильно понял этого следователя, для него разговор с тобой просто формальность, потому что себе мнение он уже составил. В принципе, следователя понять можно: дело — явный глухарь, если бы, не дай бог, опера хоть что-то бы нашли. Но не найдено было ничего, что указывало бы на убийство. Ничего. Поэтому дело и закрыли.

— Не поторопились? — Маринка упорно старалась перетянуть внимание на себя, но с Фимой этот фокус не проходил. Как я уже сказала, он поставил перед собой стратегическую цель и шел к ней, не отвлекаясь на… на… даже на таких замечательных девушек, как Маринка. Вот так я скажу.

— Нет, — сказал Фима, обращаясь все равно ко мне, — я же сказал: никаких лишних следов. Все даже слишком логично для самоубийства: мотив, условия, поза и прочее. Единственное, что — сам мотив какой-то, мягко говоря, непонятный, но чужая душа — потемки. К тому же было высказано мнение, что муж Юлии Николай Пузанов был мужем довольно-таки ревнивым, и у них часто происходили ссоры, и довольно громкие, по поводу ее гуляний и развлечений, так сказать. Вполне реально, что, увидев эту статью, ревнивый Отелло-Пузанов мог посчитать, что задета фамильная честь, и устроить супруге маленький скандал с заходом на неделю. Газета же, напоминаю, недельной давности. Ну вот, вследствие скандала она и не выдержала. Собственно, на этом соображении следователь и построил основную версию. Вот и все.

Фима замолчал, взял бокал и начал пить сок. Мы тоже молчали, переваривая услышанное. Наконец Маринка спросила:

— А что известно об этой Юлии? Сколько ей лет, чем занималась, ну и так далее. Может, она была психически неуравновешенной или алкоголичкой?

Фима кивнул.

— Я, разумеется, поинтересовался, но прежде всего хочу сказать однозначно. Оля, — Фима наклонился вперед и проникновенно взглянул мне в глаза, — никто, ты понимаешь меня, никто из работников отдела даже и не думает предъявлять тебе никаких обвинений, потому что сами они считают и статью безобидной, и причину, мягко говоря, не совсем адекватной для такого рода деяния.

Конец ознакомительного фрагмента.