Пропасть для свободных мужчин

Светлана Александровна Захарова, 2004

В названии романа не случайно присутствует слово пропасть. Это роман о трагической судьбе молодого человека, который вынужден бороться за своё существование и за свою любовь, когда судьба постоянно преподносит ему удары. Хотя внешне всё выглядит вроде бы благополучно. Но до каких пор? Светлана Захарова – не профессиональный литератор. Она закончила технический вуз и пять лет проектировала авиационные приборы. А потом, надеясь только на свои природные способности, ушла в журналистику и задержалась там надолго. Сейчас она – член союза журналистов России. Романы С. Захаровой – а их в настоящее время четыре – заслужили не только большое количество читателей, но и имеют фанатов, всё время требующих продолжения.

Пожар.

Ранним воскресным утром в небольшой московской квартире раздался телефонный звонок. Не очень молодая, но еще красивая женщина недовольно открыла глаза. «Кто бы это мог быть в такую рань, — подумала она, — даже в выходной день нет никакого покоя. Опять эта неугомонная свекровь? Сама не спит и другим не дает». Женщина повернулась на другой бок, сладко зевнула, но сна уже не было. «Или Сережу опять вызывают на работу? — продолжала она размышлять, — у них не предприятие, а действующий вулкан, вечно там что-нибудь случается».

Часы показывали 7 часов утра, когда ее муж Сергей снял телефонную трубку. Она прислушалась к разговору.

— Да, это квартира Поляковых… Да, это Сергей Алексеевич… Слушаю, слушаю… Люба? Какая Люба? Ах, да… Что?? Сгорел? Не может быть! Как это могло случиться? Ничего не понимаю!

«Я так и знала, — подумала его жена, — я же говорила — не предприятие, а вулкан. Опять кто-то сгорел, опять Сереже бежать на работу, надо вставать, кормить его завтраком». Но не успела она подняться, как в спальню вошел взволнованный муж.

— Таня, ну что же ты лежишь, скорее вставай, надо ехать. Миша сгорел! Умер Миша!

Татьяна Михайловна вскочила, и, прекрасно понимая, что ошибки быть не может, все же задала этот ненужный в данном случае вопрос: «Какой Миша?»

— Да наш Миша Лунин! Одевайся же!

Он сам уже натягивал брюки, долго не мог застегнуть молнию — руки не слушались его. Свитер куда-то пропал, и он, чертыхаясь, долго искал его, а Татьяна все сидела на своей кровати.

— Я знала, что так и будет, я ждала этого, — выдохнула она, наконец, и спросила, — это звонила соседка?

—

Да, Люба. Все случилось рано утром. По-моему,

в шесть часов. Жильцы дома напротив увидели в окне пламя и вызвали пожарную команду. Потом приехала «Скорая помощь», но было уже поздно, врачи констатировали смерть.

Таня не помнит, как натянула брюки и куртку, как выпила приготовленный сыном кофе. Ее трясло, в глазах бегали какие-то мурашки, ноги не хотели слушаться команды идти быстрее и еле-еле передвигались. Когда шли к метро, муж держал ее под руку. Уже спускаясь по эскалатору, она подумала: «Как же так? Вроде бы все закономерно, все к этому шло, иначе и быть не могло. Я же сама недавно, буквально месяц назад говорила матери, что он умрет раньше ее. И это были не пустые слова, на это были все основания. Так почему же я оказалась не готовой, почему я в шоке? Неужели надежда все-таки была?..»

Как сквозь сон или какую-то пелену на ушах она услышала голос мужа: «Матери пока не будем говорить, надо ее подготовить. Все-таки 80 лет…»

Таня очнулась. Да, месяц назад Миша последний раз поздравил маму с днем рождения, и даже подарок преподнес, что с ним бывало не часто. Он считал себя бомжем, никогда не имел денег, хотя жил один в трехкомнатной и вполне благоустроенной квартире.

—

Они не должны были его бросать, это бесчеловечно, — жестко заметил Сергей, — хотя бы мать должна была жить с ним.

—

Это легко сказать, — ответила Татьяна, — а жить с ним было тяжело, порой и вовсе невозможно. Да он и сам не хотел жить с матерью.

В ее голове вертелась одна мысль: сгорел, сгорел, сгорел…. За что судьба так жестоко с ним обошлась? Разве он заслужил такую неестественную, мученическую, страшную смерть? Как там говорила Люба? Соседи напротив увидели пламя, вспыхнувшее за окном Мишиной квартиры внезапно и поднявшееся довольно высоко. Пламя, уничтожающее все на своем пути.

Она вспомнила пожар, который ей довелось видеть в пятилетнем возрасте. Таня с бабушкой гостила у тетки в Рязанской области, когда вдруг проснулась ночью от страшных криков: «Пожар! Пожар!» Бабушка торопливо одела ее и вытащила на улицу, где уже толпились люди. Таня не понимала, что происходит, ее зубы стучали от холода, когда она, спотыкаясь на темной тропинке, шла куда-то, держась за бабушку. Но потом увидела пожар, заполонивший все окружающее пространство. Не было ни земли, ни неба, ни домов с палисадниками, ни колодца с ведрами на длинной веревке… Не было ничего. Только огромный страшный пожар. Горел деревянный дом, и яркое пламя, перемешанное с едким черным дымом, Таня видела и справа от себя, и слева, и вверху, и внизу…Люди выбежали на улицу, потому что боялись, что эта страшная разрушающая сила — огонь — перекинется на их дома, и они все превратятся в пепел.

Да, огонь сметает все на своем пути. Особенно хорошо горит бумага, книги. Книг у Миши было много, значит, огонь не остался без пищи. Пусть бы все сгорело, только бы Миша остался жить, только бы Миша…Или жить так, как жил он, не стоит? Может быть, и в самом деле лучше смерть? Смерть, которую он приближал своими собственными усилиями и которой он, судя по всему, хотел? Неужели и правда, хотел? Страшная мысль мелькнула и замерла где-то в глубине сознания. Да, он часто говорил о смерти. Его шутки на эту тему были неуместными и порой зловещими. Если кто-то умирал, Миша не преминул высказаться: «Как ему повезло!» Если же Таня или мать делали ему замечания насчет нездорового образа жизни, Миша выражал недовольство.

—

Что ты делаешь? Зачем пьешь всякую гадость? Можешь ведь отравиться, умереть…

—

Поскорей бы! Это было бы лучшим выходом из создавшегося положения. Да и что такое смерть? Перейти в другое состояние, присоединиться к большинству. Разве не так?

—

Ты ужасный циник, Миша. Нельзя так, ты хотя бы мать пожалел, — умоляла его Таня.

—

Вот и пожалею, когда умру.

Другого ответа и обещания вести праведный образ жизни добиться от него было невозможно. А в прошлом году, когда хоронили дальнего родственника, умершего от инсульта в 47 лет, Михаил высказался более чем определенно: «Следующая очередь — моя».

Неужели знал, что осталось недолго, неужели предчувствовал? Или шутил, как всегда? Да, его шуточки не всегда были веселыми, не всегда тактичными. Помнится, и жена его обижалась. Ляпнет какую-нибудь бестактность насчет ее внешности или кулинарных способностей — в шутку вроде бы, а она потом плачет. Несправедливыми считала она эти шуточки, потому что и внешность имела привлекательную, и готовить умела хорошо.

Шутил он на этот раз или так не шутят? Скорее всего, он знал, что его ждет. Он был не глуп и понимал: при его болезни и образе жизни долго не живут. Но, несмотря ни на что, в нем до последнего сохранились лучшие качества — Миша много читал, интересовался жизнью страны, помогал матери…Так почему же победило другое, дурное?

Воскресным утром народу в метро было немного, и Татьяна облегченно опустилась на сиденье — ноги не держали ее. Миша жил недалеко от метро «Медведково» — это всего четыре станции от «ВДНХ», где обосновалась семья Татьяны, поэтому доехали они быстро. Муж помог ей встать, и они вышли на улицу. Стоял март, наступающая весна и уходящая зима в это время года находились в равновесии. Дворники сгребали снег в сугробы — и это была зима, которой, казалось, не будет конца. Но солнце уже всходило, в бодрящем воздухе не чувствовалось мороза, а у метро ранние старушки продавали мимозу — все это служило неоспоримым доказательством, что еще чуть-чуть, и победит весна. Супруги вдохнули свежего воздуха, как бы запасаясь им впрок, и зашагали к большому девятиэтажному дому.

Когда подходили к подъезду, сердце, казалось, остановилось. Они боялись поднять глаза и увидеть разбитые стекла, выгоревшие рамы и всю эту черноту, которую оставляет за собой пожар. Неужели вместо квартиры, где когда-то жила и Татьяна, остался только обгорелый каркас, а от Миши только пепел?

—

Фасад, похоже, не пострадал, — услышала она откуда-то издалека голос мужа.

На своих плохо слушающихся, как будто ватных ногах Татьяна поспешила к лифту. Миша там один, надо с ним побыть…эти последние дни, а они все никак не доберутся. В голове уже не было никаких мыслей, только смятение и страх.

Уже на лестнице пахло гарью и было трудно дышать. Дверь в квартиру была открыта, в прихожей толпились соседи, а за столом сидели и что-то писали незнакомые люди.

—

Татьяна Михайловна Полякова? — спросил один из них, как потом выяснилось, следователь прокураторы, — мы вас давно ждем.

—

Что случилось? — еле слышно спросила она.

—

Он курил, внезапно от окурка произошло возгорание.

—

Пьяный?

—

Вполне вероятно, потому что кругом бутылки. Но точно это установит только экспертиза. Вы ему сестра?

—

Да, родная сестра.

—

А вы как считаете, что могло привести к такому печальному исходу? Правда, соседи нам уже кое-что рассказали. Его жена и дочь уехали на постоянное жительство за границу. Это так?

—

Да, в Германию. Он нигде не работал, имел 3 группу инвалидности. В последнее время много пил и не очень дорожил жизнью.

—

Я записал все, что вы сказали. Распишитесь.

Дрожащими руками Татьяна поставила на протоколе свою подпись, встала и вдруг увидела его. Миша лежал на полу, завернутый в одеяло. Лица не было видно, но неприкрытые части тела были темными, почти черными. Обгорел. Но в пепел не превратился, руки и ноги были целы. Если бы не опьянение, мог бы себя спасти, добежать до ванной. Ну да теперь уже ничего не поделаешь, надо думать о похоронах.

Муж разговаривал со следователем, и до нее доносились обрывки фраз.

—

Сидел на кухне за столом, курил… Рано утром, предположительно в шесть часов… Дверь? Так она была закрыта изнутри, знаете, есть такая кнопка на английских замках, чтобы никто снаружи не мог открыть ключом… Пожарные через окно проникли в помещение — оно почему-то было открыто…

Таня вспомнила, что мать жаловалась — Миша закрывается от нее, она не может открыть дверь, хотя ключи у нее есть. А вдруг что-нибудь случится, сетовала она, кто же поможет? Миша, выходит, не боялся, что с ним может что-то случиться. Он боялся совсем другого, и Таня знала, чего именно.

К ней подошел следователь и протянул бумагу: «Вот наше заключение, отдадите его работникам морга, они скоро должны подъехать. Если будут проблемы — звоните. А мы, пожалуй, пойдем… Или остаться пока с вами? »

—

Нет, нет, идите. Спасибо.

Татьяна раньше панически боялась покойников, даже сходить в Мавзолей и посмотреть на Ленина отважилась только в 1990 году, да и то потому, что вождя решили оттуда убрать. Во всяком случае, в прессе пошли дебаты на эту тему. Надо или не надо похоронить вождя революции нормально, она не знала, потому что не была сильна в политике. Но то, что Ленин в Мавзолее — исторический факт, о котором стоит потом рассказать потомкам, — в этом она была уверена. И вот как-то на зимние каникулы, взяв с собой сына, она отправилась на Красную площадь.

Мавзолей в это время был открыт каждый день, очереди длиною во весь Александровский сад не было. Это раньше люди простаивали по четыре часа, чтобы взглянуть на вождя мирового пролетариата. И вот настали счастливые времена — изжита очередь даже в Мавзолее. Хотя смотреть там было почти нечего. Лежит, как живой, только уснувший Ленин, похожий на свои портреты. Лежит в герметичной камере под стеклом и мягко освящается специальными светильниками. Посетителям разрешалось обойти вокруг этого гроба только один раз. Поэтому мероприятие по поводу посещения Мавзолея не произвело на ее сына большого впечатления. Пришлось в этот же день сходить с ним еще и в кино.

А первый стресс, связанный со смертью близкого человека, Таня пережила в 14 лет, когда умерла бабушка Евдокия Васильевна, мамина мама. Ей было всего 63 года, когда врачи обнаружили неизлечимую болезнь крови. Бабушку положили в больницу, а через неделю ее не стало. Таня очень жалела бабушку — она была доброй, ласковой, почти неграмотной, но имела великий дар ладить с людьми. Она жила в их семье, и Таня не помнит, чтобы бабушка (теща) когда-нибудь ссорилась с ее отцом (зятем) Михаилом Николаевичем. Если у Тани или у Миши что-нибудь болело, Евдокия Васильевна умела успокоить внуков своей присказкой: »у сороки заболи, у вороны заболи,а у Мишеньки подживи. «

Да, стресс был. У девочки — подростка надолго нарушился сон, пропал аппетит. Мама Таисия Михайловна тоже перенесла стресс — она долго принимала успокоительные таблетки и микстуры — иначе не смогла бы трудиться на своей беспокойной партийной работе. Бабушка была феей домашнего очага и — что греха таить — очень помогала вечно занятой маме по хозяйству. Мише было тогда 10 лет, и этот тихий послушный мальчик тоже осиротел. Евдокия Васильевна встречала его из школы, кормила, помогала переодеться, следила за его играми…

После этого трагического события Таня сразу повзрослела и взяла заботы о брате на себя. Это она теперь его кормила, воспитывала и помогала с уроками. Это она его вырастила, научила хорошим манерам, сделала неотразимым. Так почему же все так рано и так трагично закончилось? Ах, бабушка, бабушка, ты уж там позаботься о внуке, как заботилась здесь, на земле.

—

Таня, проснись, — услышала она голос мужа, — надо как-то отвлекаться, надо что-то делать. Посмотри, во что он превратил квартиру. Похороны же впереди, надо убраться немного.

Да, Сергей прав. Мише уже ничем не поможешь — надо готовиться к похоронам. Она нашла веник, тряпки, налила воды в ведро и вдруг вспомнила, что послала сына подготовить маму и привезти ее сюда. А зачем везти, если Мишу сейчас увезут в морг? Ехать ей сюда не надо. Это сработал стереотип поведения — когда умер отец Тани Михаил Николаевич, его в морг не возили, видимо, там сомнений не было — ему исполнилось 85 лет. Она-то думала, что и тут все ясно — сгорел по собственной неосторожности. Или нет? Все равно ехать матери сюда не надо.

Татьяна набрала знакомый номер и услышала голос матери, пока ничего не подозревающей. Значит, Андрей еще не доехал или не успел ничего сказать.

—

Алло! Мама, Андрюша к тебе еще не приехал? Он собирался.

—

Кто? Андрюша? Так рано? Нет, не приехал. Разве что-нибудь случилось?

Ну, вот. Подготовили, называется. Что теперь делать? Говорить, что ничего не случилось, уже нельзя. Придется выкручиваться. От пережитого стресса она не учла, что мать живет далеко, и быстро туда не доберешься.

—

Да, случилось. Михаил, наверное, опять всю ночь пьянствовал. У него что-то загорелось — соседи позвонили.

—

Что?! Как это загорелось? Он жив??

—

Не знаю, мама. Сейчас еду туда, потом тебе позвоню. Пока, мама. Времени нет.

Таня положила трубку и тяжело вздохнула. Что мать теперь должна думать? Хотя пусть думает все, что ей угодно, скрыть этот факт от нее все равно не удастся. К счастью, через несколько минут позвонил сын и доложил, что он, наконец-то, добрался до бабушки. Мама Таня строго наказала ему сидеть там и ждать, пока подъедет она сама.

Во время уборки Мишиной квартиры до нее вдруг дошло, что квартира-то не пострадала. Кажется, это случилось на кухне, следователь сказал, что Миша сидел там за столом. Татьяна прошла туда — стол и табуретка целые, на полу тоже никаких следов, вот только подоконник. Да, подоконник немного обгорел — стол стоял у окна. Но шторки на окне почему-то остались целыми, без единой подпалины, а ведь они капроновые — такой материал воспламеняется от одной искры. Странно. А вдруг Мишу кто-нибудь поджег, помешал он кому-то? Ведь брат нередко был неадекватен, особенно в период обострения болезни — в это время он мог кому-нибудь насолить.

Татьяна огляделась по сторонам. Окурки, бутылки, пузырьки из-под туалетной воды… На плите — подгоревшая картошка в обугленной сковородке — видимо, Миша готовил себе ужин, а потом забыл про него. Газ, однако, выключен. Следов присутствия кого-то еще вроде бы нет. Да и дверь, вспомнила Татьяна, была заперта изнутри. Так что же это — роковое стечение обстоятельств или последствия болезни? Если Миша не спал в шесть часов утра, значит, он был нездоров.

Тем временем, пока Татьяна проводила расследование, Сергей набрал целый мешок мусора — бутылки, коробки, консервные банки, казалось, копились здесь годами. В один мешок все это не влезало — пришлось несколько раз бегать к мусоропроводу. Находясь рядом с умершим, когда-то панически боящаяся покойников женщина уже не чувствовала страха. Миша, живой или мертвый, не мог сделать ей ничего плохого. Он был несчастным человеком, и она чувствовала только жалость.

—

А где Джастина? — Вдруг вспомнила она. — Ее придется взять с собой.

Муж несколько раз позвал: «Джастина, Джастина!», но никто не отозвался.

Когда приехала «труповозка», в квартире был относительный порядок. Двое мужчин окинули глазами труп, взяли бумагу у Татьяны, потом один из них спросил: «После морга — сразу на кладбище?» Она вздрогнула, но ответила спокойно: «Нет. Он не бомж. У него есть мать и родственники. Будем прощаться.»

Мужчины попросили Сергея помочь и поволокли безжизненное тело к машине. Таня вышла на балкон, увидела, как Мишу, будто мешок с картошкой, грузят в кузов. И только тут пришли слезы — она плакала долго,плакала навзрыд — и мужу пришлось успокаивать ее. Она закрыла глаза, и короткая жизнь брата, тесно переплетенная с ее собственной жизнью, стремительно пронеслась в ее сознании.

Тайны старого дома.

Таня помнила себя лет с двух — именно в этом возрасте она рассыпала по всему половику манную крупу, которую, охая и причитая, потом подметала бабушка. А в день рождения Миши — 15 июля 1954 года — ей было уже четыре года, поэтому она прекрасно запомнила, как в комнату ворвался счастливый папа и сообщил ей и бабушке, что мама родила сына. Потом, когда Мишу принесли домой, сбежались соседи посмотреть на него и поздравить маму с папой.

Их старый дом был небольшим, всего четыре квартиры, и соседи жили очень дружно, одной семьей. Двери никогда не закрывались, а радости и печали были общими. Но стремительно наступающая Москва проглотила небольшой подмосковный городок, где родились и жили когда-то Таня и Миша. Низкорослые дома заменили высотки, потом подоспела ветка метро, и Лунины почти автоматически сделались жителями Москвы. Семье была предоставлена трехкомнатная квартира в новостройках на улице Широкой, и им пришлось поневоле менять привычный уклад жизни. Квартира в Москве была более благоустроенной, но ностальгия по прежней полудеревенской жизни осталась. И нередко соседи, которых переселили вместе в один дом, собирались вечерком и вспоминали прежнюю, не столичную жизнь.

Уже с детства Таня знала, что в каждой семье были свои личные драмы, которые они никогда не скрывали от соседей. В двенадцатилетнем возрасте ее потрясла смерть Вовочки, младшего брата Любы. Люба была третьим ребенком в семье, а когда она была уже подростком, родился четвертый — Вовочка. Это был поздний ребенок, его маме тете Маше было уже за сорок. Все вокруг удивлялись — как она решилась родить? В их семье и так было трое детей, да и возраст не подходящий. А когда Вовочка начал набирать вес, соседи удивлялись еще больше. Мальчик рос необыкновенно красивым — золотые кудри, голубые глаза, нежный румянец. Ну, просто ангелочек — так говорили все — и как в воду смотрели.

Ангелочкам не место на земле. Мальчик тяжело заболел и вскоре умер. Таня помнит, что тогда стояло жаркое лето, в школе были каникулы, и по утрам она долго спала. Бабушка не будила ее — пусть внучка, которая всегда была худенькой, сил набирается. Но в тот день она проснулась рано оттого, что ее кто-то сильно тряс. Таня не сразу сообразила, кто, пока не услышала голос Любы: «Таня, Таня, вставай. Скорее вставай! Вова умер.» Люба плакала, и Таня заплакала тоже. Вот так со слезами всем домом они проводили Вовочку в ангелы. А маленький Миша недоумевал: «Разве так бывает? Умирают же старые, некрасивые, а он был такой маленький, такой красивый.» Откуда ему было знать, что и самому не суждено будет дожить до старости. И сообщит о его смерти та самая Люба, не странно ли? Хотя, что тут странного? Выйдя замуж, Таня переехала в другой район, а Люба никуда не переезжала. Именно здесь, в соседней с Мишей квартире она два раза выходила замуж, здесь и разводилась.

С каждым годом Люба становилась все красивее, пока не превратилась в абсолютную русскую красавицу. Она была голубоглазой шатенкой с роскошными волосами, стройной фигурой и правильными чертами лица. На Любу начали оглядываться мужчины, и уже в школе появились первые кавалеры. В девятнадцать лет она вышла замуж за курсанта военного училища Толика — некрасивого и безалаберного, который постоянно нарушал воинскую дисциплину, уходя в самоволку (через забор) к ней на свидания. Тетя Маша не могла понять выбора своей дочери, все время повторяла: «Разве я тебя для такого растила?» Люба отмахивалась и не хотела слушать. А когда мать привела свой последний и, как ей казалось, убедительный аргумент: «Да ты посмотри, какой он страшный, конопатый», Люба ответила контраргументом: «Ты с красивым всю жизнь мучаешься!»

Эта фраза привела в восторг не только соседей Любы, но и жителей всего двора, потому что стала крылатой. Ай да Люба! Такая молодая, а уже понимает — красота не главное, с лица воды не пить. Главное — он ее любит, а как будущий офицер прокормит и жильем обеспечит. Ведь она сама вряд ли была способна сделать карьеру, чтобы достойно содержать себя. Учеба в школе у нее не клеилась, тройка была любимой оценкой, а в старших классах появились и двойки. Тогда Люба пришла к Таисии Михайловне, маме Тани, и попросила помочь ей устроиться в вечернюю школу, где требования были ниже. Таисия Михайловна работала инструктором в райкоме партии, имела связи и помогала всем, кто ее просил об этом. Власть тогда была партийной — работников райкома, как и обкома, все уважали. И мама Тани помогла своей молодой соседке. Под предлогом, что «она больная» (Люба тогда действительно чем-то болела), приятельница Тани пошла учиться в вечернюю школу, нигде не работая. Хотя в те годы существовало строгое правило: хочешь учиться вечером, неси справку с работы.

Итак, свадьба Любы с Анатолием состоялась. Надо ли говорить, что все соседи высыпали на улицу посмотреть на красавицу-невесту в свадебном платье. Люба была неотразима, и все желали ей счастья. Через год у нее родилась дочка, которой Люба дала романтическое имя Анжелика. А еще через год семья рухнула, потому что молодой муж не справился со своим неуемным характером даже ради красавицы-жены. Пьянки с друзьями, карты, в которые он проиграл даже обручальное кольцо, не способствовали ладу в семье. И в довершение странная фраза, которую он произнес гордо и с достоинством, отвечая на упреки жены: «Я своих друзей на тебя одну не променяю». Вот эта фраза и доконала Любу. Зачем же он, спрашивается, женился, если ведет тот же холостой образ жизни?

Таня, которая в то время училась на втором курсе института и замуж пока не собиралась, с этой историей приобрела некоторый жизненный опыт. За таких мужчин, думала она, замуж выходить нельзя. А внешность обманчива. Вот жизнь показала, что некрасивый муж (также, как и красивый, которого в народе называют «чужой муж») не гарантирует семейного счастья. А что гарантирует? На этот вопрос ответа пока не было.

После Любиной коронной фразы у Тани возник резонный вопрос: разве Дмитрий Алексеевич, папа Любы, красив? Для Тани это было новостью. Во-первых, старый, уже взрослых детей имеет. Может быть, он был красив в молодости? Наверное, так, ведь унаследовали от кого-то красоту Люба и покойный Вовочка? Тетя Маша женщина так себе, не Софи Лорен, да и на Любу не похожа совсем. Старшие дети тоже люди достаточно обычной внешности. Тогда Таня еще не знала, что по наблюдениям ученых именно поздние дети бывают самыми необычными — среди них, например, гораздо больше гениев, чем среди первенцев.

Раздумывая о красоте Дмитрия Алексеевича, Таня вспомнила один случай, о котором ей не только говорить, но и думать было неудобно. Но он, случай, безусловно, мог служить доказательством не только мужской привлекательности соседа, но и того утверждения его дочери, что жена, дескать, с ним всю жизнь мучается. Таня никогда не видела тетю Машу особо измучившейся и не знала, что могли означать эти слова. Она жила в благополучной семье, ей и в голову не приходило, что муж может изменять жене, жена не любить мужа, а дети иногда случаются от первого брака или от другого мужчины. Она читала, конечно, об этом в романах, но никак не могла представить эти драмы в жизни, особенно в ее старом доме.

Но тот случай действительно был четыре года назад. Когда соседки на лавочке что-то горячо обсуждали, Таня сидела с книгой у окна и случайно услышала их разговор. Сначала она ничего не поняла, но потом начала догадываться.

—

Вы слышали, Машка-то его с Ольгой застала…

—

Где застала?

—

Да в нашем подвале.

—

С какой Ольгой?

—

Ты еще спрашиваешь, с какой? С нашей Ольгой Леонидовной из второй квартиры.

—

Ну и ну! Не могли куда подальше уйти, если уж приспичило.

—

А зачем ей уходить? Она давно уже стыд потеряла. Мужики-то к ней скоро в очередь выстроятся. Он тоже своего не упустит. Кобель есть кобель.

—

Да откуда же это известно? Может, врут?

—

Да она сама мне рассказывала, клянусь, — побожилась тетя Валя из квартиры номер три.

Это она только что вынесла на суд общественности — а вокруг нее собрались кумушки со всего двора — недостойное поведение соседей.

Услышав имя тети Оли, Таня не поверила своим ушам. Тетя Оля, такая красивая, интеллигентная, со вкусом одетая, пахнущая изумительными духами — и вдруг с этим старым мужиком, да еще в подвале? Не может такого быть! Это совершенно невероятно! Конечно, Таня замечала, что за тетей Олей ухаживали мужчины, но считала это естественным. Она такая ухоженная, привлекательная, молодая (наверно, не больше тридцати пяти) — она должна нравиться мужчинам. Ольга Леонидовна жила со своей тринадцатилетней дочерью Надей, Тане она была почти ровесницей, и девочки прекрасно общались. Надя была несколько полновата для своих лет, некрасивая, но так добродушна и открыта людям, что дружить с ней было одно удовольствие. Правда, Люба не любила ее, называла «толстой клушей», но Надю это нисколько не огорчало. Таня любила бывать у Нади дома в уютной однокомнатной квартире, где все вещи знали свое место. Присутствовали здесь и атрибуты уюта того времени: мраморные слоники на комоде, коврик с оленями у кровати. Через много лет в прессе эти атрибуты назовут мещанской безвкусицей, но Таня уверена, что это не так. Они не были вульгарными, а как раз создавали тот неповторимый образ теплого дома, где всегда хочется бывать.

Таня слышала, что Ольга Леонидовна с мужем давно разошлась, дочку растила одна и замуж больше не выходила. Тане это казалось странным — мужчины ухаживают, а мужа нет? Откуда ей было знать в юные годы, что по статистике только 20% разведенных женщин вновь выходят замуж. Тем временем соседки продолжали обсуждать пикантную ситуацию, дополняя рассказ все новыми подробностями. Число обсуждавших тоже увеличилось, подходили новые женщины из соседних домов. Слышались то охи, ахи, то громкий смех.

—

Да как же так, — говорила одна из них, — у них давно, что ли, роман или там шуры-муры…

—

И как же она на него польстилась, — вторила ей другая, — он же намного старше…

—

Старше-то старше, но мужик он хоть куда, — подвела итог третья, — каково ему с его толстой, вечно опухшей Марьей?

—

Лично я его не осуждаю, — начала было монолог следующая

собеседница, но вдруг резко замолчала. На горизонте появилась тетя Оля, и все невольно уставились на нее. Тетя Оля вежливо поздоровалась и направилась к подъезду дома, не остановившись, как обычно, поболтать с соседками. Женщины переглянулись, пожали плечами и, как только она скрылась в дверях, возобновили дискуссию — к их всеобщему удовольствию окна тети Оли выходили на другую сторону.

—

Но у них же трое детей, и четвертый был… Как же он не уважает мать своих детей? У нее же под носом — и с другой…

—

Не хватает ему, значит…Но она могла бы быть поосмотрительней, ей же здесь жить, с Марьей встречаться на лестнице… С ума сошла, что ли? Хотя, может быть, все это неправда, сплетни бабьи.

—

Как это неправда, — возмутилась та же тетя Валя, — она же мне сама все это рассказывала.

—

Кто?

—

Кто, кто! Да Марья!

Соседки опешили.

—

Да ты что! — Воскликнули они почти хором. — Сама Марья? Вместо того, чтобы сгореть со стыда, молчать себе в тряпочку, она еще и рассказывает… Вот святая простота!

—

А почему она должна гореть со стыда? Пусть другие горят, — вполне резонно заметила тетя Валя.

—

Но все-таки Марья-то расстроилась, наверное. Плакала, небось…

—

Ничуть. Она на такие вещи смотрит по-своему:

мне такое сказала, что я с трудом удержалась, чтобы не рассмеяться при ней.

Заинтригованные слушательницы затаили дыхание и пораскрывали рты. А тетя Валя, довольная вниманием к своей персоне, не торопилась раскрыть секрет. Она еще долго ходила вокруг да около, пока не осчастливила собравшихся афоризмом, который сообщила ей тетя Маша по поводу случившегося. И тут раздался такой хохот, что Тане стало страшно, а вдруг рухнет дом? Фраза же, вызвавшая такую бурную реакцию, была, на ее взгляд, короткой, емкой и явно имеющей подводное течение, но все-таки неприличной. Короче, тетя Маша, если верить ее соседке, изрекла: «Не палка, не сломится».

Таня находилась в полном смятении. И как она теперь должна общаться с обеими соседками, как смотреть им в глаза? Можно ли после этого ходить в гости к Наде, дружить ли с ней? Но если даже сама тетя Маша не расстроилась, почему должна расстраиваться она, Таня? Пусть, в конце концов, сами разбираются.

Танина мама не участвовала в дискуссии, потому что поздно возвращалась с работы. «О чем это они галдели?», — спросила она у дочери. «Не знаю, спроси у тети Вали», — ответила Таня. Спрашивать у тети Вали мама, конечно, не станет, не так уж это ее и интересует. Но Таня знала, что тетя Валя расскажет ей эту историю сама — такой уж она была общительной. Если есть интересная информация — надо донести до каждого.

Тетя Валя с мужем дядей Володей и двумя детьми жила в двухкомнатной квартире, тоже очень уютной, где Таню особенно покорили вышивки, изготовленные руками хозяйки. Это были настоящие произведения искусства, картины — и пейзажи, и натюрморты. Даже не верилось, что тетя Валя вышила их крестиком, хотя это было именно так. Танина мама не занималась такой ерундой, ей было некогда, а Таня очень сожалела об этом. Она пыталась научиться вышивать сама, но терпения хватило ненадолго. Диванная подушка так и осталась единственным Таниным «шедевром».

Семья тети Вали и дяди Володи казалась просто идеальной, а их дети, Витя и Риточка, очаровательными созданиями. Таня очень любила маленьких детей и с удовольствием возилась с ними. Тетя Валя была не только искусной рукодельницей, но и отличной портнихой. Детям она шила восхитительные наряды, переделывая старые вещи. Дядя Володя тоже очень любил детей, гулял с ними, купал в ванночке и покупал сладости. Когда Таня ходила с братом гулять в парк, кататься на качелях, соседи нередко доверяли ей и Витю с Ритой. Таня вызывала доверие и у других родителей. Когда их дети отпрашивались уйти куда-нибудь подальше от дома, им ставилось условие: если пойдет Таня, пойдешь и ты.

Особенно любила Таня собирать детишек на Новый год, возле елки. Она готовила им незамысловатые подарки, водила хороводы, пела песни. Все готовили к празднику карнавальные костюмы — лучше всех они были, конечно, у детей тети Вали. Приходили Люба, Надя, заглядывали ненадолго их родители с пирогами, с конфетами и другими угощениями. Праздник всегда удавался на славу и запоминался надолго. Брат Миша еще задолго до Нового года начинал задавать вопросы Тане: А елка будет? А гости будут? А я кем буду — волком или медведем? А кем будет Витька, лучший друг?

Да, елки оставили в душе самые светлые воспоминания о той жизни. Но как-то раз после Нового года произошло событие, от которого Таню буквально трясло все каникулы,

и которое отодвинуло на задний план странный роман Ольги Леонидовны и Дмитрия Алексеевича. Таня сидела у Нади, вместе они листали какой-то журнал, а тетя Оля куда-то ненадолго вышла. Дверь внезапно открылась, и в квартиру вбежала тетя Валя с окровавленным лицом, рыдающая, повторяющая одни и те же слова: «Помогите, помогите, он убьет меня!!» Девочки поначалу опешили, потом Надя вскочила и быстро заперла дверь, которая раньше и запиралась-то только на ночь. Она испугалась бандитов, которые грозились убить тетю Валю, а Таня достала носовой платок и отдала его пострадавшей, которая все никак не могла успокоиться. Кровь текла и текла по лицу, и подружки наконец-то уговорили ее пойти умыться. Тут как раз раздался звонок в дверь, пришла тетя Оля, которая очень удивилась, что дверь заперта на все засовы. Увидев же окровавленную тетю Валю, она, напротив, не высказала никакого удивления, только спросила: «Что? Опять?», а потом сама увела соседку в ванную. Они не выходили оттуда довольно долго, а Надя и Таня, наивные девочки, недоуменно смотрели друг на друга и молчали, не зная, что предположить.

Наконец женщины вышли из ванной. На лице тети Вали не было больше крови, но под глазом красовался огромный фингал, а из носа торчала вата.

—

Я тебе говорила — заяви в милицию, — сказала тетя Оля, — там его припугнут немного — надолго хватит. Сиди пока, я пойду на разведку, посмотрю, как он там.

Тетя Оля вышла, а ее несчастная соседка уставилась в одну точку и напряженно думала о чем-то своем. Девочки сидели тихо, они боялись заговорить даже шепотом — а вдруг тетя Валя опять расстроится? Уж лучше ее не трогать. Вернулась тетя Оля: «Ну, можешь идти домой. Спит твой благоверный, храпит так, что стены шатаются. Но дети не проснулись, тоже спят». Тетя Валя тяжело вздохнула и поднялась с места. Когда она вышла, тетя Оля подняла руки к небу: «Слава богу, что у меня нет мужа! И хлопот меньше, и живой остаться больше шансов!» Таню наконец-то осенило:

—

Ее что, муж избил? — испуганно спросила она.

—

Ну а кому мы еще нужны? — засмеялась тетя Оля, — что у нас: золото, бриллианты, чтобы за нами бандиты гонялись? Напьются и дерутся.

—

Его теперь в тюрьму посадят?

—

Сомневаюсь. Она на него и заявлять не будет. Всем давно известно, что русская баба дура. Завтра он проспится, прощения попросит — и она будет вполне счастлива до следующей драки. И еще извиняться перед ним будет.

—

За что же извиняться? — удивились девочки, — это же он хулиган.

—

Откуда вы знаете? Может, она его провоцировала на драку, ругала там за непотребный вид или скалкой замахнулась. История умалчивает. Да если даже и не провоцировала… Вы Фонвизина в школе проходили или еще нет? Так вот, там Митрофанушка матушку свою жалеет: «Ведь ты так устала, колотя батюшку… »

—

Я бы такого выгнала сразу и никогда больше не пустила в дом, — безапелляционно заявила Таня.

—

А как же двое детей? Им отец нужен, — возразила тетя Оля.

—

Ты же вырастила меня без отца, — вступила в разговор Надя

—

Вырастила, конечно, хотя до взрослой тебе еще далеко. И ты никогда не спрашивала, легко ли мне приходилось, когда ты маленькая была. Тебя кормить надо было, в школу собирать… И мне принарядится хотелось. А денег-то не хватало! А Валя с Володей очень хорошо живет, ни в чем не нуждается. Вот у твоего брата Миши, Таня, есть велосипед? Нет. А у Вити и велосипед, и самокат. А какие куклы у Риточки, видели? У вас, например, телевизор в доме когда появился? Только в этом году. У нас с Надей телевизора до сих пор нет. А у них — давно. Вот то-то. Вы думаете, это тети Вали заслуга? Как бы не так! Она хоть и работает в ателье, но зарплата там минимальная. Дядя Володя у нее — заведующий складом, а там и под лежачий камень вода течет.

—

Это как? — удивилась Надя.

—

Вырастите и узнаете, — резюмировала ее мама.

Она оказалась права. Но только наполовину. Поначалу тетя Валя мужа действительно простила, а потом очень удивила всех, родив третьего ребенка — мальчика. Казалось бы, в семье воцарился мир. Этому способствовал и тот факт, что дядя Володя, купив лотерейный билет за 30 копеек, вдруг выиграл мотоцикл. Событие праздновали всем домом, хотя радовались не все. Люба, например, резонно заметила: «Деньги идут к деньгам. Вот вам пример ».

Прошло еще пару лет, и в семье, которую Таня когда-то считала идеальной, произошло еще одно незаурядное событие — дядю Володю посадили в тюрьму за растрату. Как выкручивалась тетя Валя с тремя детьми, Таня не помнит. Наверное, шила наряды для модниц на заказ — она это хорошо умела делать. Но поведение ее старшего сына явилось для Тани и ее семьи еще одним сюрпризом, а поэтому запомнилось.

Брат Тани Миша по-соседски дружил с Витей. Они, как и Таня с Любой, были ровесники, но, когда пошли в школу, попали в разные классы. С одной стороны и этот факт способствовал охлаждению их отношений, но были и другие причины. По мере взросления добросовестный и находящийся под надзором строгих и грамотных родителей Миша разочаровался в своем безалаберном друге, который превращался в недалекого, ленивого и драчливого субьекта. Конечно, добрососедские отношения между ними оставались всегда, даже после того, что случилось. А случилось вот что. Как-то Миша — он тогда учился в шестом классе — повесил куртку в школьной раздевалке, забыв в кармане ключи от квартиры. И эти ключи таинственно исчезли. Миша плакал, а мама внушала ему, что ключи нигде оставлять нельзя. На этом все успокоились, а на следующей неделе из квартиры улетучились некоторые вещи: часы, авторучка с золотым пером, подаренная отцу на день рождения, коробка с карандашами двадцати четырех цветов и другие мелочи. Крупными и более дорогими вещами вор явно пренебрегал, из чего можно было сделать вывод, что действовал не профессионал, а скорее подросток. Тут все вспомнили про потерянные ключи, а ведь раньше и в голову никому не пришло, что ими может кто-то воспользоваться. Время было такое. Это сейчас при потере ключей мы спешим менять замки, а тогда квартирных краж почти не было. Так что ситуация была нестандартной, и вся семья глубоко задумалась. Миша хлопал глазами, готовясь опять заплакать. Отец нервно ходил по квартире, не зная, что сказать. Маме очень хотелось выпороть Мишку, но она сдержалась и опять ограничилась внушениями. А Таня всегда была хорошим математиком — в отличие от мамы, которая такими способностями не отличалась. Если вор был, значит, его надо вычислить. У кого могло появиться желание насолить Мише? У соседа Виктора. Кто мог знать, что Миша носит ключи в кармане куртки — сосед и приятель. Кому удобно было это сделать, поскольку вор точно должен знать, когда в квартире никого нет? Опять же ему.

Таня задумалась. Если даже это дело рук Вити, как это доказать? Пришлось лихорадочно вспоминать прочитанные книги и увиденные фильмы, особенно детективы.

—

Я знаю, кто это сделал, — сказала она родителям, — я пошла действовать, потому что время терять нельзя.

—

Ты куда? — испугались те.

—

Недалеко, зайду к соседям. Ждите.

Позвонив в соседнюю дверь, она вызвала Виктора. Таня решила, что лучший способ — это брать «на пушку», поэтому начала говорить без предисловий.

—

Быстро отдавай ключи от квартиры и все, что успел стащить. Иначе я пойду в милицию — я все видела. Если отдашь, никому, даже твоей маме, не скажу.

Витя выпучил глаза, и, казалось, лишился дара речи. Потом едва слышно пролепетал, что он ничего не брал.

—

Врешь, я все видела! Отдавай!

Юный сосед, в сущности, совсем ребенок, побледнел и готов был заплакать. Таня уже училась в 10 классе, значит, по его представлениям, была взрослой. И он спасовал. Таня не ошиблась — вором был Витя.

—

Никому не скажу, — повторила она, — быстро иди, действуй.

Через пару минут он вынес и отдал Тане ворованные вещи.

—

Маме скажи, что я приходила за ластиком. Пока!

Так 16-летняя Таня провела расследование и нашла преступника. Родители и Миша были от нее в восторге. Соседу по договоренности о случившемся не напоминали, и вскоре этот инцидент канул в лету, потому что в старом доме назревало еще одно событие — сватовство тети Оли.

Да, да! У тети Оли наконец-то появился жених. Он был холост, недурен собой, возраст — лет сорок, в общем, кандидатура вполне подходящая. Он жил недалеко, в соседнем дворе, но с тетей Олей был незнаком, пока соседки во главе с тетей Валей не постарались их познакомить. Собрали вечеринку, пригласили обоих и столкнули, можно сказать, лбами. Деваться было некуда. Потом все заметили, что Ольга Леонидовна заметно расцвела. Александр Степанович приходил с цветами, с подарками для нее и для дочери. «Женщина в самом соку, — рассуждали они, — пусть выходит замуж, глядишь, и сына родит, еще успеет. Да и чужими мужьями интересоваться перестанет».

Но, увы! Этим счастливым предсказаниям не суждено было сбыться! Дочь тети Вали Рита рассказала Тане и Наде, как тетя Оля плакала у них дома — судьба распорядилась так, что дамы поменялись ролями. Теперь в роли утешительницы выступала тетя Валя, а ее соседка сокрушалась: «Кто же мог это знать! Каким джентльменом притворялся, а оказался простым алкоголиком! Не пил, не пил, а потом сорвался… Нет, нет, этого я не потерплю никогда!» Чем больше тетя Валя пыталась ее утешить, тем безутешней она плакала. Но когда тетя Валя начала извиняться за это сватовство, что, мол, не знала она, не предвидела такого финала, то тетя Оля неожиданно успокоилась. А буквально через неделю все жители дома услышали шум на лестничной клетке и почти одновременно выглянули в коридор. Шумел Александр Степанович, явившись в непотребном виде к своей бывшей невесте — он требовал назад все свои подарки. Мать с дочерью быстренько их уложили, отдали и захлопнули перед носом бывшего кавалера дверь. Александр Степанович еще долго выступал перед соседями тети Оли, рассуждая о женском коварстве. Потом ушел, но не навсегда. В дальнейшем он приходил к жильцам этого дома занимать деньги. Сначала его жалели и давали, потом он настолько всем надоел, что ему перестали открывать двери. Но когда он вдруг исчез, все забеспокоились: Куда? Что случилось? Вскоре соседки выяснили, что Александр Степанович скоропостижно скончался от сердечной недостаточности и не побеспокоит их больше никогда. Это был первый алкоголик, которого в своей жизни встретила Таня.

Татьянины слезы.

Все соседские драмы хотя и вызывали сочувствие у Тани, но были все-таки чужими, не ее личными драмами. К тому же она предполагала, что в ее собственной семье такого случиться не могло, там все было стабильно. Таня с юных лет понимала, что если родители ругают ее или брата или спорят о чем-то между собой, то это вовсе не драма, это жизнь. Но и в этой благополучной жизни случались свои огорчения и слезы.

Таня была вторым ребенком в семье. Первый — тоже девочка — родился мертвым. Это несчастье случилось в 1946 году, когда молодые мама и папа, пережившие страшную войну, ждали от жизни только хорошего. Измученная тяжелыми родами и их трагическим исходом, мама долго не могла прийти в себя. Почему так случилось — этот вопрос она задавала себе постоянно. Сказались ли тут военные стрессы, и организм еще не был готов к такому испытанию, как рождение ребенка? Или виновата она сама, Таисия, которая не ушла, как другие, в декретный отпуск, а до последнего ходила на работу? Трудилась она тогда в отделе учета райкома партии и считала свою работу достаточно престижной. К тому же, когда ее, бывшую фронтовичку, на эту работу брали, то в отделе кадров поставили условие: «Мы тебя на работу примем, если не уйдешь в декрет. Обещаешь?», «Обещаю», — ответила Таисия, которой тогда, в 1945 году, исполнилось 23 года.

Стоило ли жертвовать ребенком ради работы? Этим вопросом она тоже мучилась долго. Но времена были тяжелые, бедные, без работы пришлось бы туго. Да и работа ли виновата? Может быть, врачи недоглядели? Так или иначе, но несчастье случилось и оставило в душе неприятный, неизгладимый след. На вторую попытку родить ребенка Таисия Михайловна решилась только через четыре года. Таня появилась на свет в 1950 году. Росла она, в основном, с бабушкой. Мама по-прежнему работала в райкоме партии, только теперь уже не учетчиком, а инструктором. Кормить Таню грудью она прибегала с работы — к счастью, в маленьком подмосковном городке все было рядом. Кроме того, мама заочно заканчивала педагогический институт и два раза в год сдавала экзамены в Москве. Она уезжала туда утром, а возвращалась вечером, поэтому молоко для Тани приходилось сцеживать в бутылочку.

Таня росла здоровым и довольно упитанным ребенком. В возрасте от двух до четырех лет она была очень хорошенькой — даже прохожие останавливались, чтобы полюбоваться ею. Светлые, почти белые волосы, румяные щечки — то, что называется «кровь с молоком» — создавали образ идеального ребенка с картинки. Правда, сохранился этот образ недолго. Приехавшая в гости из Тамбовской области сестра отца тетя Тоня очень удивилась, что к семи годам у Тани уже не было ни одного атрибута былой красоты — ни белых волос (они превратились в русые), ни синих глаз, которые посерели, ни тем более румяных щек. Дорогую тетушку встретил худой, бледный ребенок. Мама с теткой долго обсуждали происшедшую с девочкой метаморфозу, и этот эпизод не ускользнул от Таниного внимания. Она слышала, как мама жаловалась на ее плохой аппетит, на категорический отказ пить парное молоко, которое еще пару лет назад Таня очень любила. Бабушка специально ходила за этим молоком куда-то на окраину города, в частный дом, где держали корову, а Таня встречала ее с кружкой. И вот теперь об этом молоке она и слышать не хочет.

Услышав разговор о молоке, Таня испугалась. Неужели они хотят заставить ее пить молоко ради того, чтобы вернуть красоту? Нет уж! Пусть лучше она будет уродиной, в конце концов, искать себе жениха она не собирается, но пить эту теплую гадость, пахнущую коровой, она не станет ни за что! Таня училась в первом классе, общалась со сверстниками и знала, что бывают девочки как красивее ее, так и страшнее. Вот Лариса Гурич — черноглазая, черноволосая, с двумя длинными косами — это ее идеал. А вот Галя Моисеева, у которой белым было абсолютно все — и волосы, и брови, и ресницы, и большие светлые выпуклые глаза — казалась ей ужасно некрасивой.

Именно из-за нее она решила, что девочка — блондинка не может быть красивой. Позднее она узнает, что такая масть, как у Гали, относится даже не к блондинам, а к альбиносам, и сама через несколько лет блеснет в качестве блондинки. Но это будет потом, а пока Таня хотела быть брюнеткой. И если бы ей тогда встретилась добрая волшебница, она попросила бы себе густые черные волосы и жгучие черные глаза — только не очень большие, не выпуклые, как у Гали Моисеевой. Превратилась бы она в такую красавицу, а потом, глядишь, и пожалела об этом, потому что с годами ее идеал потерпит некоторые изменения.

Тетя Тоня своими охами и ахами вокруг Тани, советами больше кушать, конечно, огорчила Таню, но ненадолго. Уехала тетка — исчезла и проблема. Кроме того, у Тани была еще одна родственница — тетя Лида, сестра мамы. Вот она-то никогда не обсуждала Танину внешность, ей было не до того. Она растила троих детей без мужа — он погиб на фронте. Жила она в деревне, в Рязанской области, где была совсем другая жизнь. Там был овраг с песчаной кручей, ручей на дне оврага, где она со своими двоюродными родственниками (все они были старше ее) — двумя братьями и сестрой — строила запруды и другие сооружения, пускала по ручью кораблики, сделанные из бересты или картона. Братья катали ее на каком-то старом велосипеде, сажая на раму впереди себя, со всеми она падала, получая синяки и шишки, но не огорчалась и не жаловалась.

В деревянном доме, где жили родственники, стояли две печки — русская, как в сказке про Емелю, — она украшала кухню, и голландка в комнате, черная, круглая, с железной дверкой, на которой всей компанией жарили картошку. Лакомство готовилось так: картошка нарезалась кружочками, которые потом прилипали к раскаленной дверке. Ничего вкуснее Таня никогда не ела. А в русской печке готовилась еда на каждый день, пеклись пироги, сушилась домашняя лапша, которую тетя Лида делала сама. От нее Таня тоже была в восторге.

В этом доме и произошел тот случай, который потом долго вспоминали все родственники и долго смеялись: то ли над Таней, то ли просто так, потому что был повод лишний раз повеселиться. Тане было лет пять, когда она в очередной раз с бабушкой гостила у тети Лиды. Кажется, была зима, окна разрисовал мороз. Таня с бабушкой, тетей Лидой и с кем-то из ее детей сидели вечером на кухне, ели вкусную лапшу. Горела керосиновая лампа, от печки распространялось приятное тепло. Дальнейшее произошло мгновенно. Внезапно кто-то постучал в окно. Таня, которая сидела рядом, вздрогнула и резко откинулась назад, к деревянной стене. Стена зашаталась, а на Таню свалилось нечто сверху, и она оказалась в полной темноте. Девочка испугалась, даже лишилась дара речи, а очнулась только тогда, когда услышала громкий хохот. Она-то думала, что ее похитил злой волшебник, а оказалось, что ей на голову всего-навсего свалилось решето, то самое, через которое просеивают муку. Оно как раз висело на этой стене, на гвоздике, а Таня, испугавшись, его потревожила. В окно же постучала дочь тети Лиды Катя, которая выходила выбросить мусор. Родственники еще долго веселились по этому поводу, а Тане было не до смеха, хотя плакать она тоже не собиралась.

Вернувшись домой, Таня пережила еще одну личную драму и очень обиделась на маму, хотя виновата была, конечно, сама. Таня без спросу взяла поиграть мамины наручные часы. Ей нравилось, как они тикали. Потом, наслушавшись и наигравшись, Таня повесила часы на гвоздь, который торчал в коридоре. А потом мама хватилась своих часов, начала их искать. Спрашивала Таню, не видела ли она их, а та уже забыла про часы и ответила, что не брала. Мама продолжает искать и видит: часы висят! «Ах, вот как! — сказала она, — ты их, оказывается, не видела, не брала, а они висят. Мало того, что взяла часы без спросу, так еще и врешь. Вот уж вранье-то я не люблю». И мама хлопнула Таню по щеке. А пятилетняя Таня не стала даже оправдываться, сочла это ниже своего достоинства, она просто тихо обиделась и тихо заплакала. И как же она могла забыть, неужели память такая плохая? В дальнейшем жизнь показала, что память у Тани просто отличная, в школе она училась очень хорошо, а тот случай так и остался загадкой.

Когда Тане было десять лет, она обиделась на отца. Он отхлестал ее по заднице за то, что она долго где-то гуляла, да еще прихватила с собой младшего брата Мишу, которому было шесть лет. Казалось бы, что здесь преступного? Старшая сестра нежно любит младшего братишку, заботится о нем, берет его с собой гулять, а родители не довольны. Таня уже тогда понимала, что мать с отцом любят сынишку больше, чем дочь, что именно о нем, а не о ней они мечтали, но никогда в ее сознании не промелькнула и тень ревности. Миша такой очаровательный, такой не по годам умный, как же его не любить? Да и само слово ревность было не очень понятно Тане. Как-то, начитавшись книг про любовь, она пыталась выяснить, что это такое, но ответ ее не удовлетворил. Относилось это чувство мучительного сомнения в чьей-то любви больше к влюбленным парочкам, а не к родителям и детям. Да и зачем детям слишком уж горячая родительская любовь? Начнут без конца лезть целоваться, обниматься, никуда не пускать — прохода не дадут. Вон как испугались за Мишеньку!

Однажды Миша заболел — у него отчего-то распухла нога. Пришел врач, назначил лечение, ванночки всякие, компрессы, но мама продолжала тревожиться и не отходила от своего ребенка ни на шаг. Чтобы как-то порадовать Мишу, отвлечь его от больной ноги, мама послала Таню в магазин за шоколадкой. За шоколадкой для Миши. Тот факт, что Таня тоже еще ребенок, тоже хочет шоколадку, ускользнул от мамы. Таисия Михайловна заботилась о больном сыне, забыв о дочери. Но Таня на этот раз не обиделась, она без шоколада проживет. В конце концов, у мамы, может быть, не было денег на вторую шоколадку. В те годы шоколадки и другие деликатесы ели только по праздникам, да и то в ограниченном количестве.

Справедливости ради следует отметить, что мама не совсем игнорировала Таню, просто Миша был маленький и требовал больше забот. А когда в семилетнем возрасте Таня заболела какой-то непонятной болезнью и угодила в стационар, мама тоже очень встревожилась. Это было еще до того, как в их доме сделали капитальный ремонт (его добилась, конечно же, Таисия Михайловна) и установили ванну с титаном, отапливаемым дровами. До этого всем домом ходили в общую баню. Вот на баню-то мама и грешила: где еще могла заразиться Таня, как не там? Ноги девочки вдруг покрылись какими-то красно-синими пятнами, которые не болели, но выглядели ужасно. Мама испугалась и потащила дочку к врачам, а те тоже не смогли понять, ревматического происхождения эта болезнь или туберкулезного. В итоге Таню положили в больницу на обследование.

Таня не плакала, когда они с мамой долго ехали на автобусе — видимо, не успела еще осознать, что останется там одна.

Дом, в котором располагалась детская то ли ревматологическая, то ли туберкулезная больница, был очень своеобразным — небольшой, по архитектуре напоминающий сказочный теремок. Наверное, раньше он принадлежал какому-то богатому вельможе, а потом его отдали больным детям. Тане дом очень понравился — как снаружи, так и внутри. Потолки были украшены лепными узорами, тяжелыми бронзовыми люстрами, на стенах красовались картины со сказочными сюжетами, в удлиненных высоких окнах — цветные стеклышки — так, во всяком случае, выглядела столовая, она же комната для игр с выздоравливающими детьми. В больничных палатах интерьер был попроще, но тоже очень милый.

—

Вы не волнуйтесь, — говорила тем временем маме тетя в белом халате, — у нас больница очень хорошая, и питание, и уход… Только вот волосы у нее длинные, а мы тут боремся с педикулезом. Придется ее постричь.

—

Как? — удивилась мама, — почему постричь? У нас же нет вшей.

—

Зато могут быть у других. Знаете, как трудно уследить за всеми. В больнице гигиена прежде всего, поэтому мы всех стрижем.

Мама огорчилась, а вот Таня очень обрадовалась, когда ее постригли под мальчика. Она всегда хотела быть мальчиком, ей очень нравилась их одежда, особенно брюки. Девочкам в те годы брюки, как и короткие стрижки, носить не полагалось — такая уж была мода.

И вот Таню в больничной пижаме (в брюках!), с ежиком на голове (мальчик!) положили на кушетку в той самой сказочной столовой (наверное, в палатах не было мест). Таня лежала одна и озиралась по сторонам. Особое впечатление на нее произвели окна в готическом стиле с цветными стеклами наверху. Она вспомнила дворец снежной королевы, который видела в театре. Это был первый спектакль в ее жизни, на который ее водили родители. Там, во дворце, было красиво так же,как и здесь. Вот прямо сейчас может распахнуться окно — и влетит холодная красавица.

Но такие мысли забавляли Таню недолго. Вскоре она почувствовала, что очень одинока и никому не нужна. У мамы, которая прощалась с Таней, были слезы на глазах. Теперь слезы появились и у Тани. Сквозь радугу слез она продолжала смотреть на цветные стеклышки, шикарные люстры, она еще представляла себя в волшебном царстве, но в то же время ей вдруг захотелось домой. Меньше всего Таня думала о своей болезни, мысли о смерти тоже не приходили ей в голову — возраст не тот. Но то, что она брошена в этом чужом доме, без родителей, без бабушки и даже без Миши — это она ощутила сполна. Таня плакала сначала тихо, потом начала всхлипывать. И тут откуда-то появилась та же тетя в белом халате и ласково спросила: «Ты что же плачешь, Танечка? Может быть, хочешь в туалет?» Таня утвердительно кивнула — и добрая женщина показала ей и туалет, и умывальник, потом проводила обратно к кушетке и сказала: «» Вот кончится тихий час — будем полдничать». И Таня успокоилась, перестала плакать, а потом неожиданно для себя уснула.

Проснулась она от шума — медицинские сестры готовились кормить больных, ставили на столы тарелки с булочками и стаканы с кефиром. Как Таня узнала потом, это предназначалось ходячим больным, лежачим же — а их в больнице немало — еду носили в палату, кормили с ложечки. Таню тоже пригласили к столу — и она окончательно смирилась со своей участью. Она была здесь не одна, а с другими детьми, которым тоже не повезло.

На следующий день Таню осмотрел врач Олег Николаевич, к которому она сразу же прониклась доверием. «Какая ты у нас худенькая, — добродушно заметил он, — но ничего, откормим». Таня сначала ела плохо, но после этих слов у нее заметно улучшился аппетит. Особенно ей нравился сироп шиповника, который давали детям по столовой ложке после завтрака. Никогда прежде она не пробовала такого лакомства.

Еще через день Олег Николаевич перевел Таню в палату к другим детям, и жить ей стало совсем не скучно. Хотя — это Таня осознала через много лет — она попала в какую-то странную и очень страшную больницу, где было много тяжело больных детей. Диагноз ей здесь поставили не сразу, продолжали за ней наблюдать. Уколов, как другим, Тане не делали, давали таблетки и витамины. Порядки в больнице были строгие, родителей к детям не пускали, а гостинцы, которые они приносили, хранились в специальных шкафах и выдавались детям только после еды. Танина мама, одна или с папой, подходила к окну. На глазах ее неизменно блестели слезы. Иногда ей удавалось открыть форточку, которая в этом необычном доме была не наверху, а в самом низу, и сунуть Тане в руку маленькую шоколадку или яблоко. Мама неизменно спрашивала, как Таня себя чувствует, а та всегда отвечала, что хорошо. Это было правдой, у нее ничего не болело, хотя ноги были по-прежнему разукрашены пятнами.

В отличие от дочери, мама-то видела, что Таню положили в страшную больницу, положили надолго, без определенного диагноза, и кто знает, чем это закончится. А Таня привыкла к больничной жизни, потеряла счет дням, не знала, какое сегодня число, какой день недели — ей казалось, что она лежит здесь уже вечность. Потом, уже дома, мама скажет ей, что эта вечность продолжалась один месяц. А пока перед глазами проходили уже привычные картины больничной жизни: градусники по утрам, обход врачей, шутки Олега Николаевича, который, кстати, уже не находил ее такой уж худой, а считал, что она поправилась и посвежела. В качестве развлечения она подолгу смотрела в окно, изучая февральский серый, будто бы нарисованный простым карандашом пейзаж. Окна выходили в садик, окруженный каменным, таким же экзотическим, как дом, забором. В этот садик детей выводили ненадолго гулять, если не было сильных морозов. Выносили и лежачих больных, которых укутывали в спальные мешки. Они грустно смотрели на небо, на деревья и забор, за которым ничего не было видно. Тюрьма, да и только.

Как-то после прогулки в соседней палате случилось чрезвычайное происшествие — там обкакался лежачий больной, мальчик. Нянечки охали, ругали друг друга, что не досмотрели, а сам мальчик, как они рассказывали, совсем не огорчился такому событию, смеялся и даже размазывал свои фекалии по всему постельному белью — совсем спятил. Потом, когда его вымыли и сменили белье, Таня с другими девочками ходила на него посмотреть, как на достопримечательность. Таню поразило то обстоятельство, что мальчик был совсем не грудной, не моложе ее самой, как же такое могло случиться? Мальчик, ничуть не смущаясь, приветствовал гостей радостной улыбкой, хотя радоваться было тут нечему — его болезнь была неизлечимой.

Вскоре в Таниной палате начали готовить к выписке домой 12-летнюю девочку, и она несказанно радовалась этому. Девочка эта плохо выглядела, была очень бледной и даже какой-то синей — здоровья ей явно не хватало. Все понимали, что врачи уже расписались в своем бессилии и выписывали ее умирать. Таня не знала, чем болели эти дети, ее товарищи по несчастью — врачи никогда не называли вслух диагноза, но то, что происходило вокруг, было непривычно и жутко. Сама она по-прежнему мало думала о своей болезни и даже не просилась домой. Она уже знала, что это решают только врачи. А родители не имеют права ее забрать, пока она не выздоровит. Но время шло, и пятна на ногах начали бледнеть. На очередном обходе Олег Николаевич похвалил Таню: «Молодец, выздоравливаешь. Если дело пойдет так и дальше, через недельку отпустим домой». Потом повернулся к сопровождавшим его медсестрам и, очень довольный, сказал: «Диагноз подтверждается».

Выписали Таню дней через десять. Ей дали справку в школу, где значился и ее диагноз: «Узловая эритема». Слова были непонятные, но Таня запомнила их на всю жизнь. Это была тайна, которую она разгадала только во взрослой жизни, когда обратилась со своим сыном на консультацию к ревматологу. Конечно, в самом названии секрета не было: «Узловая» — это от слова «узел», а «эритема» — покраснение. Вроде бы все ясно, но Таня хотела знать суть этой болезни, почему она посетила именно ее, хотя такая редкая — о ней никто не слышал, а в журнале «Здоровье», который регулярно выписывали родители, тоже ни разу о ней не написали. Поэтому, вспомнив свою то ли ревматическую, то ли туберкулезную болезнь, она задала вопрос ревматологу, замаскировав интерес заботой о сыне — а вдруг его теперешние шумы в сердце как-то связаны с ее той, давней болезнью?

Но женщина — ревматолог ее успокоила. И наконец-то она получила ответ. Оказалось, что ее болезнь сейчас достаточно известна. Это просто такая инфекция, которую можно даже не лечить — с течением времени она проходит сама. Поэтому лечение сводится, в основном, к укреплению иммунитета. Вот так просто разрешилась ее вековая тайна. Значит, болезнь ее относилась все-таки к ревматологии, однако к болезни сына (ему поставили диагноз «миокардит») она отношения не имеет.

Но это случится потом, когда Татьяне уже исполнится 30 лет. А гораздо раньше, в старших классах школы, у Тани вдруг появится желание взглянуть на ту больницу, на тот теремок, на сказку, но желание это не сбудется. Мама к тому времени уже забудет, на каком автобусе и куда они ехали, а в областном отделе здравоохранения ей ответят, что давно уже нет таких больниц. Действительно, в том теремке было явно тесно, наверное, для больницы построили новое современное здание. Искать Олега Николаевича она не стала — бесполезно, даже его фамилия неизвестна. Она ему бесконечно благодарна — он правильно определил ее редкую болезнь, правильно назвал ее, когда другие сомневались, и вылечил Таню. Пребывание в той больнице так и осталось для нее сказкой, которая всю жизнь жила в ее душе.

День выписки стал самым счастливым в ее жизни того периода. Когда они с мамой приехали домой и ее обняли папа и бабушка, она вдруг увидела братишку Мишу и удивилась, как он вырос. В больнице она совсем забыла о его существовании, а он, видимо, тоже не узнавал сестру, потому что смотрел очень пристально и непонимающе. Мише было три года, он уже самостоятельно одевался, застегивал пуговицы. Когда она уезжала в больницу, он еще не умел этого делать. Значит, в ее отсутствие жизнь дома не остановилась, она продолжалась. Ее ждала школа, первый класс, где она отучилась две с половиной четверти, надо было продолжать учебу. Но мама неожиданно приняла другое решение — дать дочке отдохнуть после болезни, набраться сил, а в сентябре снова пойти в первый класс — здоровой и окрепшей, начать все сначала.

Мама ругала себя — зачем отдала дочь в школу раньше срока? В сентябре Тане не исполнилось еще семи лет, она родилась в конце ноября. Да ее и не принимали в школу, маме пришлось написать заявление, что девочка ее умная, все знает и умеет, поэтому нет смысла целый год держать ее дома. Таню в школу взяли, и училась она отлично, хотя самой первой ее оценкой была четверка. И вот — эта непредсказуемая болезнь. Маму не отпускало чувство вины: зачем повела Таню в эту общую баню, лучше бы нагрела воды дома и вымыла; зачем ребенком отдала в школу — ведь ослабленный организм больше подвержен всякой инфекции. Мама не знала, что болезнь дочери никак не связана с учебой, поэтому и приняла это неправильное решение. Таня не возражала — от школы она успела уже отвыкнуть.

Дома Таня с удовольствием возилась с братишкой, играла с ним, учила читать. Он с удовольствием повторял ма-ма, ба-ба, да-да; она его баловала, разрешала хватать себя за волосы, которые отрастали, выбрасывать игрушки из кроватки — Миша особенно любил это делать. Таня помогала бабушке, ходила в магазин за хлебом и молоком, а потом гуляла с подружками, когда те возвращались из школы. Во время одной из прогулок ее и застукала учительница Марья Ивановна: «Ты почему не ходишь в школу, Таня?» Таня растерялась и не нашла, что ответить. Тогда Марья Ивановна пришла к ним домой и поговорила с мамой. Суть беседы сводилась к тому, что Таня не нуждается ни в каком академическом отпуске, потому что учеба не представляет для нее никакого труда. Короче, учительница убедила родительницу, что ее дочери надо вернуться в школу.

Таня вернулась в свой класс, где одноклассники долго хихикали, обсуждая ее «лысую» прическу, а ее это не огорчало, потому что именно о такой она и мечтала. С учебой тоже было все в порядке — Таня даже не заметила двухмесячного перерыва и включилась в учебу сразу. Ну, как тут не сказать спасибо ее первой учительнице! Благодаря ей она окончила школу и поступила в институт уже в 16 лет.

Выбор номер один.

Когда подросший брат Тани Михаил принял решение поступать в Ленинградский институт физкультуры имени Лесгафта, все родные и знакомые были в недоумении. Как? Уезжать куда-то из Москвы? Разве здесь нет своих вузов? Да и легче учиться дома, где налажен быт, рядом родные, которые всегда помогут.

—

Может быть, передумаешь, сынок? Зачем тебе уезжать, создавать дополнительные трудности и себе, и нам, — умоляюще просила мама, — или мы тебе так надоели?

—

Да что ты, мама, при чем тут вы! — отпирался Миша, — просто я давно мечтал учиться именно в этом институте, мне известна его мировая слава. В Москве, конечно, тоже есть институт физкультуры, но где-то далеко, на пригородной платформе — туда просто ездить замучаешься. И потом — у меня три спортивных разряда, я имею право выбирать.

—

Мне неудобно тебе говорить, — извинительным тоном произнесла Таисия Михайловна, — но ведь дома жизнь дешевле, чем на чужой территории…

—

Я все понимаю, но много денег мне не понадобится, я буду получать стипендию, — убедительно заявил Миша, — здесь-то я тебе даром обхожусь?

—

Не даром, но дома, как говорится, солома едома.

—

Ну, прости меня, мама. Есть у меня в жизни цель, я должен ее достигнуть.

—

Цель, цель… Кроме физкультуры ты ничего для себя не мог выбрать? Кто идет в такой вуз? У кого ноги работают лучше, чем голова. Ты же умный, учишься хорошо…

—

Ой, мама, перестань. Нельзя так думать, будто все спортсмены дураки. Я хочу быть тренером высокого класса, воспитывать чемпионов. Это все равно, что педагог. Кстати и Лесгафт был, прежде всего, педагогом, только потом врачом. Это именно он разработал научную систему физического воспитания. Я хочу продолжить исследования в этой области, защитить диссертацию.

—

А если ты в этот институт не поступишь, не пройдешь по конкурсу? Сам же говоришь, что институт очень знаменитый, все чемпионы там учатся. Что тогда будешь делать?

—

Вот когда не поступлю, тогда и будем думать, что делать дальше. Но я постараюсь поступить.

Мама вздохнула и ушла на кухню. Отказать любимому сыну ей было сложно, расставаться с ним — больно. Но если у человека есть цель, что тут поделаешь?

—

Что ты там забыл, в этом Ленинграде? Город холодный, каменный, нерусский какой-то… — высказала свое мнение сестра.

—

Это прекрасный город, Таня. И потом, ты же знаешь, там живет Лена. А Лена моя путеводная звезда.

—

Вот это новость! Я не думала, что ты так серьезно относишься к ней. Я думала, что вы — просто друзья.

—

Друзья, конечно. Но чем больше я думаю о Лене, тем больше она мне нравится.

—

Вижу, вижу, что нравится, раз идешь на такие жертвы — из дома бежишь. Значит у тебя не одна цель, а целых две?

—

Да, две. Хотя я пока не знаю, сможет ли Лена меня полюбить.

—

Тебя да не полюбить! Будь я помоложе… Будь я не твоя сестра…

—

Да брось! Я хочу, чтобы ты все-таки поддержала меня в моем решении и успокоила родителей. В конце концов, я уже взрослый и могу жить самостоятельно. Свобода от родительской опеки не испортит меня.

—

Так ты еще и свободы захотел? Не рано ли? Тебе всего 17 лет, школу заканчиваешь. Ты еще не встал на ноги, не научился сам зарабатывать.

—

Да, этот факт неприятный, но временный. И на ноги я встану, и зарабатывать научусь.

—

Однако, как ты во всем уверен — никакого сомнения. Еще Карл Маркс говорил: «Подвергай все сомнению». Да и где ты в этом городе собираешься жить? Не у Лены же…

—

Нет, нет, дадут комнату в общежитии.

—

Не комнату тебе дадут, а койку. Тоже мне радость, жить с чужими людьми, под всех подлаживаться. Дома все-таки комфортнее.

—

Хотя бы ты не ной, Таня. Мы с тобой всегда понимали друг друга, никогда не ссорились. Так давай сохраним эти теплые отношения на всю жизнь.

—

Вот ты со мной уже и прощаешься.

—

Рано прощаться. Хотя — прощай, я побежал на тренировку.

Когда он ушел, Таня задумалась. Вот тебе на! И Лена тут, и город прекрасный, и свобода… Кто бы мог от него это ждать! Против Лены Таня ничего не имела — она знала ее с детства, привыкла к ней. Лена была дочерью маминой подруги. Как-то во время школьных зимних каникул Таисия Михайловна получила телеграмму из Ленинграда. В ней значилось: «Группой юных путешественников в Москву выехала Лена. Пожалуйста, встретьте ее. Поезд такой-то. Оксана».

Поскольку мама была занята на работе, на Ленинградский вокзал отправилась Таня. Она встретила Лену, которая училась тогда в пятом классе, и привезла к себе домой. На семейном совете решили,что Москву ей покажут сами, без экскурсионных групп. Миша, который был на год старше гостьи, тоже вызвался сопровождать ее. Красную площадь, Кремль с царь-пушкой и царь-колоколом, ВДНХ и кукольный театр на Колхозной площади посетить успели. А потом Лена заболела. Поднялась температура, вызвали врача и начали Лену не только лечить, но и развлекать. К счастью, тогда в семье уже появился первый в истории семьи телевизор — и это скрашивало Леночке дни болезни. Миша очень волновался за гостью, очень огорчался, что ей было плохо. Лена пошла на поправку через четыре дня, когда группа юных туристов уже собралась обратно в Ленинград. Лену одели потеплее и повезли на вокзал. Милое голубоглазое существо крепко вцепилось в Танину руку и испуганно оглядывалось по сторонам. Лена приехала в Москву первый раз, и все здесь ей было незнакомо и интересно. Чувствовалось, что уезжать ей не хотелось, она бы погостила еще. А рядом шел грустный Миша, которому тоже было жаль расставаться с ней.

Жила Лена даже не в Ленинграде, а в пригороде, в небольшом военном городке. Отец ее Виктор Ильич Ткаченко был полковником, а мама Оксана Павловна не работала, поскольку работать там было негде. Несмотря на далеко не студенческий возраст, она училась заочно в каком-то гуманитарном институте. Познакомились родители Лены и Тани на фронте, во время Великой Отечественной войны, где вместе с полком связи дошли до Берлина. Фронтовая дружба, как известно, крепкая. После войны Виктор Ильич остался служить в армии, а отец Тани Михаил Николаевич не захотел быть военным и окончил педагогический институт.

Через неделю после того, как Лунины проводили гостью домой, пришло письмо от ее мамы Оксаны Павловны, где она благодарила за теплый прием ее дочки, извинялась за болезнь Лены, из-за которой всем пришлось поволноваться, и в свою очередь приглашала всё семейство к себе в гости. Мише с Таней очень хотелось съездить в Ленинград, где они никогда не были, но осуществить эту мечту удалось только через два года, когда Миша окончил восьмой класс, а Лена — седьмой. Лене к тому времени исполнилось 14 лет — не самый лучший возраст для девушек. Таня помнит, что она сама выглядела в этом возрасте ужасно — ноги были тонкими, как спички, руки и лопатки торчали в разные стороны, а талии как таковой не было совсем. Однако Лена, еще не успев превратиться в абсолютную красавицу, выглядела, тем не менее, очаровательно. Что касается Миши, то он был красив всегда. Милая парочка при встрече была очарована друг другом.

Пока подростки, упиваясь встречей, много времени проводили вместе, Тане ничего не оставалось, как подружиться со старшим братом Лены Валерой. Он был на два года старше Тани, но они быстро нашли общий язык. Родители Ткаченко, казалось, не замечали, что у них в доме образовались две почти влюбленные парочки. Они ни на что не намекали, а были очень гостеприимными и радушными. Стояло жаркое лето, рядом — лес и речка, цветы — и у всех было прекрасное настроение.

Таня приглядывалась к Валере, делать все равно было нечего. Она сравнивала его со своими московскими кавалерами, прикидывала, а не смогла бы она его полюбить. В конце концов, ей уже было почти двадцать лет. Правда, мысль о замужестве казалась ей пока дикой, но определяться в своих вкусах, наверное, пора.

Валера встретил ее с братом на Московском вокзале в Ленинграде, на электричке привез домой, в военный городок. Ехали они недолго, всего час. В пути он с интересом разглядывал Таню с Мишей, все время улыбался и давал короткие пояснения по поводу проезжаемых станций. Таня, чтобы избежать неловкого молчания, задавала наивные вопросы о погоде, природе и расписании электричек. Валера охотно отвечал, и даже по этим коротким ответам было ясно, что человек он очень умный и начитанный. Дома он исправно слушал по радио последние известия, как это делают все взрослые — вот этого Таня никак не могла понять, всякие хозяйственные и политические новости ее никогда не интересовали. Ведь дело было давно, в разгаре, как сейчас говорят, «застоя», и ничего пикантного или катастрофического, что действительно может вызвать всеобщий интерес, тогда в последних известиях не передавали.

Во время прогулок по Ленинграду Таня убедилась, что Валера прекрасно знает свой родной город, все его достопримечательности, архитектурные стили и даже архитекторов, их сотворивших. Тане понравился Ленинград, этот музей под открытым небом, с его прямыми линиями проспектов, с его мостами и чугунными оградами, с реками и каналами. Но Валера еще больше удивил Таню, когда неожиданно выяснилось, что он неплохо знает и любит Москву.

—

Ты знаешь, — вальяжно рассуждал он, сидя на лавочке, — раньше я любил Москву с практической стороны. Это более крупный, чем Ленинград, город, там больше театров, чаще бывают гастроли. Для культурного человека это очень важно. А сейчас я вдруг понял, что мне хочется просто прогуляться по Москве, по ее старым улочкам, заблудиться в ней…

Таня пришла в восторг от этих слов. Она слушала, буквально раскрыв рот. Это был еще один плюс в пользу Валеры. К тому же он уже учился в Ленинградском университете и казался ей очень взрослым.

Его сестра Лена была более легкомысленной, больше интересовалась косметикой и модной музыкой. Из-за того, что по утрам она очень долго приводила себя в порядок, а попросту красилась, закрывшись у себя в комнате, завтрак задерживался. Ждать ее приходилось минут сорок. А то и час. Что можно делать с женским лицом и волосами в течение такого долгого времени, Таня не знала. Если она сама хотела слегка подхорошиться, ей хватало десяти минут. А чаще Таня обходилась и вовсе без косметики, потому что считала, что ее естественные краски еще не выцвели.

Лена выходила из своего будуара в полном блеске — удлиненные ресницы, подведенные глаза, тени… Но становилась ли от этого лучше? В этом сомневались все, кроме нее самой. Поведение Лены нисколько не раздражало Таню, хотя в душе она и посмеивалась над ней. К тому же Лена была так доброжелательна, так рада гостям, что на нее невозможно было обижаться. Миша, казалось, недостатки Лены замечал, но считал их несущественными. Он смотрел на нее восторженно, во все глаза.

Когда Миша с Таней вернулись домой, то между обеими парочками началась переписка, хотя Лена не любила и не умела писать. Валера присылал Тане сборники модных поэтов, открытки с видами Ленинграда, рассказывал о своих делах и планах. А на следующий год Оксана Павловна уговорила всю компанию отдохнуть пару недель на турбазе в Сухуми, где главным бухгалтером работала опять же однополчанка Лилия Николаевна. Она и обещала помочь с путевками.

Таня с Мишей встретили ленинградцев в Москве, а дальше поехали с Курского вокзала в одном купе. В дороге скучать не пришлось. Миша, которому едва исполнилось шестнадцать лет, уже начал проявлять свой талант рассказчика и юмориста. Тут были и анекдоты, и истории из школьной жизни, и родительские наставления, перефразированные на свой лад. Ему удалось затмить умного, поэтичного и тоже неплохого собеседника Валеру. Компания хохотала до упаду.

В Сухуми на лазурном берегу Лена превзошла сама себя. Надо ли говорить, что за год она стала еще красивее. Чтобы представить ее образ на берегу моря, надо вспомнить фильм «Алые паруса» с молодой Анастасией Вертинской в главной роли — именно ее Таня теперь считала своим идеалом. Каштановые, вьющиеся от природы волосы струятся ниже плеч, голубые миндалевидные глаза смотрят загадочно, стройная фигура, кажется, не имеет изъянов. Каждый проход Лены по пляжу не оставался незамеченным. Но есть тут один нюанс. Лена осталась верна своим северным привычкам, хотя находилась уже под южным солнцем. Она и на пляж приходила накрашенной.

Вот тогда Валера с Мишей договорились между собой и стали готовить на нее покушение. Таня не могла понять, что они такое замышляют, а Лена ничего не замечала. Мальчики шептались, перемигивались, поглядывали на Лену как-то особенно. А потом улучили минутку, когда Лена зашла в воду по пояс — и раз! С громким криком и улюлюканьем они окунули ее в воду с головой. Стойкой косметики тогда еще не было — краска потекла по лицу нашей красавицы.

Поначалу Таня замерла от неожиданности, а потом начала ругаться: «Вы что, с ума сошли? Вам кто позволил так себя вести? По какому праву? Лена, я сейчас тебе помогу».

А Лена, как ни в чем не бывало, ни слова не говоря, не врезав даже своим обидчикам по физиономиям, вышла из воды, не спеша подошла к своей сумочке и достала зеркало. Потом спокойно начала стирать потекшую косметику, не высказав никакой обиды. На следующий день она явилась на пляж во всеоружии своего макияжа. Отношение ко всему этому окружающих можно назвать немой сценой. Никто на нее больше не покушался. Вот вам и Лена! Она тоже оказалась личностью.

Там, в Сухуми, Таня с Леной жили в одной комнате (как и Валера с Мишей) и, несмотря на разницу в возрасте почти пять лет, сблизились. Лена была для Тани младшей сестрой, которую надо было не навязчиво опекать, а Таня для Лены — старшей. Оксана Павловна не зря отпустила Лену так далеко — она была с Таней, а Таня не могла быть плохим примером для Лены. Что греха таить, Ленина мама не была довольна своей дочерью. Она уступала сыну Валере и по уму, и по прилежанию. Вот Таня, например, окончила школу почти отличницей, а Лена не вылезает из троек, хотя производит впечатление совсем не глупой девочки. Просто не пошла у нее учеба, как у Валеры и Тани, вот и все. Мама склоняла дочку подготовиться хотя бы в библиотечный техникум — и Лена уже готова была согласиться.

С Валерой у Тани сложились нормальные дружеские отношения. Ей приятно было с ним общаться. Беседовать. Гулять по пляжу или ботаническому саду, но совсем не хотелось целоваться. Приятно было смотреть на его красивое с удивительно нежной, как у Лены, кожей, с такими же, как у нее, глазами. Но стоило ей только представить, что когда-нибудь придется прижаться к его щеке, погладить по волосам, как ее бросало в дрожь. Вот вам и любовь!

Сейчас, много лет спустя, ей бы сказали: да ты, голубушка, не была влюблена сексуально — а это важнее, чем общность интересов. Или заметили бы, что тут явное несовпадение биополей. Но тогда таких слов и понятий не знали.

Через пять лет Валера женится на своей однокурснице и изменит свой красивый, несколько женственный образ в сторону мужественности. Он отрастит усы и бороду, нацепит очки и станет совершенно неузнаваемым. Окончив университет, начнет работать редактором на Ленинградском радио, много пить и курить и очень мало внимания уделять своей единственной дочери. Валерий Викторович Ткаченко будет дружить с театральной и киношной богемой и даже снимется в одном среднем по качеству фильме в эпизодической роли.

Но пока никто, в том числе сам Валера, об этом не знает. Пока он ходит по морскому пляжу с фотоаппаратом и всех фотографирует, а по ходу дела учит этому искусству Таню. Как раз в это время в наш сюжет вклинивается еще одно действующее лицо, еще одна Лена — младшая дочь главного бухгалтера турбазы Лилии Николаевны Хохловой. Лена номер два по доброте душевной и по праву хозяйки повадилась навещать столичных гостей — то винограду принесет, то арбуз, то книжки для вечернего чтения. Вместе с Лилией Николаевной они приглашали гостей и к себе домой на чаепитие. Все это было приятно, вносило разнообразие в их курортную жизнь. И столичные мальчики, будучи людьми воспитанными, не оставляли южанку без внимания: то место уступят, то цветочек подарят, то осыпят комплиментами. А шестнадцатилетняя Лена Хохлова оказалась натурой чувствительной и к комплиментам равнодушной не осталась. Особенно к Мишиным. Так у Лены Ткаченко появилась соперница.

Миша быстро сориентировался в ситуации и начал ей подыгрывать. Так, Лену Хохлову он начал называть А-Лена, потому что успел заметить некоторые особенности языка республики Абхазия, в чьей столице они находились. К некоторым русским словам абхазцы добавляли букву А — и русское слово становилось абхазским. Так, например, на одном большом магазине красовалась вывеска «А-Гастроном». Миша долго смеялся над этим, а потом и появилась А-Лена.

Еще абхазцы любили блюда из баклажанов и называли эти овощи «синенькими». А Миша тут же перекрестил их в «зелененькие» и жаловался Лене Хохловой: «Скажи мне, А-Лена, когда нас перестанут кормить этими зелененькими? Я уже весь позеленел». А-Лена смеялась и смотрела на Мишу влюбленными глазами. А что Лена номер один? Не ревновала ли? Нет, она была невозмутима. Она не считала Лену Хохлову своей достойной соперницей. А-Лена была и ростом пониже, и лицом не так красива, хотя более подвижна, более спортивна и темпераментна.

Когда настало время уезжать, Таня с Мишей пригласили Хохловых приезжать в Москву, а Лена с Валерой, соответственно, в Ленинград. Не трудно догадаться, какую столицу осчастливила своим посещением Лена Хохлова.

На следующее лето, уже сдав вступительные экзамены в педагогический институт, Лена с мамой (одна не решилась) заявилась в гости к Луниным. Миша попал под обстрел ее жгучих черных глаз и чуть было не поддался несомненному обаянию южанки. Лена номер два была чрезвычайно общительна и очень расположила к себе и Таню, и ее родителей. Однако южная гостья была чересчур словоохотлива, и ее болтовня стала раздражать Мишу. Он, конечно, не подал виду и проводил гостей на вокзал с самым любезным выражением лица. На прощание А-Лена обещала ждать его всю жизнь.

Прошел еще год — и Миша отказывается от приглашения Хохловых отдохнуть в Сухуми. Он делает свой выбор в пользу севера и едет в Ленинград. Все время, пока он не видел Лену Ткаченко, он любовался на ее сухумские фотографии, присланные Валерой. Он начинает учиться фотографировать — они с Таней покупают простенький фотоаппарат, а потом фотоувеличитель. Миша очень хочет фотографировать Лену сам — так задела его ее красота.

И вот — конец июля, долгожданный день отъезда. Проводить Мишу пришли школьные друзья и поклонницы. Среди них и Танина школьная подруга Нина Горлатых. Нине, как и Тане — за двадцать, но она уже успела побывать замужем и родить ребенка. Нина смотрела на Мишу с нескрываемым (и не только платоническим) удовольствием. Мишу эти взгляды смущают, но он старается сохранить невозмутимость и спокойствие. На вокзале разбитной девице все же удается зажать Мишку в какой-то угол возле батарейки и поцеловать. В итоге сумочка Нины с деньгами, ключами от квартиры и косметикой остается на батарейке. Вспомнит она о своем имуществе только через полчаса, когда объявят посадку на Мишин поезд. Нина со всех ног помчится в тот злополучный угол, но сумочка уже исчезнет. Когда она в бессилии опустится на скамейку и начнет лихорадочно соображать, как ей жить дальше, к ней подойдет женщина в темном рабочем халате и спросит: «Девушка, вы ничего не потеряли?» «Потеряла», — быстро ответит Нина и с надеждой посмотрит на женщину. Та поведет ее в какой-то свой закуток и отдаст ей сумочку, не попросив никакой награды. Вот такие люди были в том далеком 1971 году.

Когда Нина примчится на перрон, поезд уже покажет свой зеленый хвост, а Таня будет вытирать платочком непрошеные слезы. Она плакала, хотя еще не знала, что ее брат сделал свой первый неправильный выбор, а стало быть, и первый шаг к своей гибели.

Татьянина любовь.

Когда Миша готовился поступать в институт, Татьяна тоже делала свой выбор. Шла она к этому долго, не слушая советов предприимчивых подружек, не цепляясь за первых попавших мужчин, обративших на нее внимание. Она понимала, что семья — это серьезно. В старших классах школы, когда соседка Люба уже меняла кавалеров, а одноклассница Нина только о них и говорила, прикидывая, кого подцепить, Таню вообще эта проблема волновала мало. Конечно, временами ей нравились мальчики, но скорее как-то созерцательно, не задевая сердечных струн.

Когда она училась в третьем классе, ей понравился худенький, тихий мальчик Толя из параллельного класса. У Толи умер отец, умер, видимо, рано, молодым — об этом говорили в школе и жалели мальчика. Вот это и явилось побудительной причиной ее любви — жалость. Любовь эта ничем себя не проявляла — она никогда ни подходила к Толе, не пыталась с ним познакомиться, только наблюдала за ним издалека. Продолжалось это весь учебный год, а когда наступили летние каникулы, как-то само собой забылось.

Следующая любовь явилась к Тане уже в пятом классе, когда к ним в школу пришел новенький мальчик Гена. Гена был не только симпатичным, но и талантливым. Тане он понравился именно в тот момент, когда пел на школьной сцене популярную тогда песню «Родина слышит, родина знает». Через год Гена ушел из школы — опять куда-то переехали его родители, а Таня на всю жизнь полюбила эту песню.

В девятом классе Таня была уже совсем взрослой — во всяком случае, она считала себя таковой. Но влюбилась на этот раз в мальчика моложе себя — в восьмиклассника. Звали его Валерой, как и ее ленинградского друга Ткаченко, был он светловолосым и сероглазым, благородным и интеллигентным. Наверное, он заслуживал любви и не такой, как Таня. Но почему ей понравился такой молодой? В школе подобные эксцессы встречаются крайне редко — обычно младшие школьники обращают внимание на старших, а на маленьких — никогда. И вот — на тебе! Видимо, ее внимание привлекла его незаурядная внешность. А то, что этот мальчик Валера просто похож на Мишу, а, стало быть, и на нее самое,она не видела. Впоследствии Таня стала замечать, что супруги очень часто похожи друг на друга. И этому находились объяснения: живут долго вместе, едят, мол, одно и то же, вот и становятся похожи. Но Таня решила, что это не совсем так. Не становятся похожи, а похожи сразу, изначально, потому что каждый человек любит — и тут уж ничего не поделаешь — свое отражение в зеркале. И вот, любя себя самого, субъект подсознательно, не отдавая себе отчета, выбирает объект любви с теми же чертами лица. Этим можно объяснить еще один непонятный феномен. Наверное, всем приходилось наблюдать, как очень интересные, даже красивые внешне мужчины выбирали себе в жены нечто страшнее атомной войны. А она всего лишь имела похожую на него внешность. Но то, что хорошо мужчине — для женщины смерть. А он, глядя на нее, видел только черты лица, не замечая ее негармоничного облика.

Итак, юный, но благородный Валерик оказался Ее Типом, который будет сопровождать Таню всю жизнь. С Валерой, которого она называла «мой восьмиклассник», ей удавалось иногда перекинуться парой слов, поздороваться и улыбнуться друг другу при встрече. Но, окончив восьмой класс, он ушел из школы, поступив учиться в какой-то техникум. Опять не повезло! Но, оглядевшись по сторонам, она заметила, что в одном из параллельных классов учится симпатичный мальчик Слава (видимо, из новеньких, потому что раньше она его не видела), очень похожий на Валеру. Она не пыталась с ним познакомиться, тем боле подружиться, но с удовольствием смотрела на него при случайной встрече. После школы Слава поступил в военное училище, а Таня почему-то недолюбливала военных. На том и закончились ее школьные любови.

Но рассказ о Татьяниной любви школьных лет будет неполным, если не рассказать о ее, как бы сейчас выразились, виртуальной любви. Она очень любила кино и не могла не влюбиться в киноартистов и их киногероев.

Так вот, был такой артист Валентин Зубков, которого теперь мало кто помнит, хотя фильмы с его участием еще идут. Он почти не играл главных ролей, однако Татьяна его заметила в шпионском фильме «Над Тиссой», где среди героев были положительные пограничники, но Тане понравился отрицательный шпион, враг нашей страны, которого играл обаятельный Зубков. Потом она не могла оторваться от экрана, когда он появлялся в ролях второго плана в фильмах «Летят журавли», «Евдокия», «Коммунист», «Иваново детство» и других. Наверное, он тоже был Ее Типом. Ведь не влюбилась же она впоследствии в того же Алена Делона, которого увидела впервые в 1966 году в фильме «Затмение». Оценила его по достоинству — это да. Но любовь, видимо, совсем другое.

В 1964 году на экраны вышел знаменитый «Гамлет» с Иннокентием Смоктуновским. Его показывали в одном из немногих тогда в Москве широкоформатном кинотеатре «Мир» на Цветном бульваре. Таня с подружками тут же помчалась туда. К тому времени она уже успела познакомиться с Шекспиром, но фильм превзошел все ее ожидания. Вышли девочки из кинотеатра просто завороженные. Потом, когда Таня увидела в журнале «Советский экран» портрет Смоктуновского, она повесила его на стену. Это тоже была любовь. Но Смоктуновский вскоре состарился, в «Гамлете» ему было тридцать девять лет, а Зубков перестал сниматься. И она забыла обоих.

Уже закончилась школьная жизнь, а реального героя ее романа все не было. «Ты почему ни с кем не встречаешься? — допытывалась соседка Люба, — наверное, хочешь найти такого, чтобы на все сто процентов? Но таких не бывает». «Ты равнодушна и безучастна, — вторила ей одноклассница Нина, — мальчишки тебя боятся». Обе приятельницы были по-своему правы. Таня не пользовалась таким успехом у противоположного пола, как красивая Люба или живая, непосредственная Нина. Но когда кто-нибудь из мальчишек обращал на нее внимание, пытаясь дернуть за косичку или как-нибудь услужить, ее это раздражало. Таких ухажеров она ненавидела. Особенно неприятный след в душе оставил инцидент, случившийся в шестом классе. Сзади нее сидел второгодник Коля, он же вечный двоечник — Таня таких не особенно уважала. Но Коля всячески старался обратить на себя ее внимание — и дергал, и щипал, и, вытянув ноги, передвигал ее парту. Тане это изрядно надоело, и она сказала: «Не перестанешь — буду жаловаться». А Коля ударил её книгой по голове. Таня заплакала — не от боли, а от обиды.

Это происшествие не ускользнуло от глаз учительницы, и она позвонила на работу Таниному отцу — директору соседней школы. Информация была представлена примерно так: Таню избили в школе. Наверное, учительница была не права — уместнее было бы вызвать родителей Коли. Однако Михаил Николаевич, ее правильный и очень педагогичный папа вскоре прибыл и долго читал нотации обидчику своей дочери. Коля побледнел и очень смутился, а Тане было очень стыдно перед одноклассниками. Правда, нет худа без добра — от этого неприятного Колиного соседства ее избавили, пересадив на другую парту. Но с тех пор она не выносит имя Коля.

Окончив школу, Таня выбрала технический вуз, вызвав недоумение подружек. Нина собралась поступать в университет на журналистку и звала Таню с собой. В школе они вместе выпускали стенгазету, любили уроки литературы — к литературе им даже не надо было готовиться, девочки схватывали информацию мгновенно. Частенько дурачились и сочиняли эпиграммы на одноклассников — это тоже у них неплохо получалось. Так почему же не посвятить свою жизнь перу и бумаге? Нина, наверное, была права. Но Таня поступила по-своему. Во-первых, в детстве, если читатель помнит, она хотела быть мальчиком. Став взрослее, она стала думать, что если женщина занимается чем-нибудь мужским, например, конструирует ракеты и космические корабли, то это ее прекрасно характеризует. Она заблуждалась, но наивно полагала, что делает правильный выбор.

Школу она окончила в 1967 году — это было время освоения космоса. В 1961 году полетел Гагарин, потом Титов, женщина — космонавт Терешкова и другие. Все взоры были устремлены в небо. Мальчики мечтали стать космонавтами. В печати появились знаменитые строчки поэта Бориса Слуцкого: «Что-то физики в почете, что-то лирики в загоне…» И Таня решила стать «физиком», хотя не очень хорошо понимала этот предмет. Она наизусть помнила картинку из учебника с воздушным змеем и стрелками, но так и не поняла, как же образуется подъемная сила, благодаря которой самолеты — такие махины — взмывают в небо. Тем не менее, своей будущей специальностью она выбрала «конструирование авиационных приборов».

И вот — первое организационное собрание в институте после зачисления на первый курс. Вокруг — чужие, незнакомые ребята, а девушек мало. Она села на свободное место и стала ждать, что скажет декан. «Здесь свободно?» — спросил ее кто-то приятным мужским голосом. Она повернула голову и кивнула. Рядом сел русоволосый и сероглазый парень. Она к тому времени уже забыла о своей любви к артисту Зубкову и еще не думала о замужестве. Таня отодвинулась подальше, даже не взглянув на парня, хотя рядом сел именно Сергей Поляков, ее будущий муж.

Первые же занятия в вузе показали, как она ошиблась. Изучать технические предметы ей было не только не интересно, но и мучительно. Особенно нелюбимыми были черчение и начертательная геометрия. Татьяна совсем было собралась бежать из института, но испугалась, что надо будет поступать куда-нибудь снова. А вдруг не поступит и превратится в вечную студентку? Путь назад был отрезан.

Что касается Сергея, то на первом курсе она его просто не замечала — были личности и поярче. Например, Игорь. Он за Таней красиво ухаживал, приглашал в кино и театр. Это с ним она пошла на новогодний бал, надев голубое платье неописуемой красоты. Но день с самого начала не задался. Сначала у Тани не получалась прическа, потом порвались капроновые колготки. Пришлось переодеться, отказаться от прически и просто распустить волосы. В итоге на бал в институт они с Игорем опоздали — двери были заперты, а вахтер куда-то отошел. Так что теперь — отказаться от бала? Ну уж нет. Они начали обходить здание в поисках запасного входа-выхода, но все было заперто. И вдруг Игорь увидел открытое окно на первом этаже. Пренебрегать этим было нельзя. Игорь влез сам, позвал кого-то на помощь, и они втащили Таню. Оказавшись в помещении, она чуть не задохнулась в табачном дыму, а потом, оглядевшись, едва не упала в обморок — то был мужской туалет.Но вечер был прекрасный, Игорь не отходил от неё ни на шаг. Все вокруг начали было думать, что у них любовь. А любви — в очередной раз — не случилось.

Игорь был высокий и красивый, учился вместе с ней в институте, не пил, не курил и вроде бы — по внешнему ряду — вполне подходил Тане в качестве жениха. Она и сама так поначалу думала, но по мере узнавания своего друга она все больше разочаровывалась в нем. Слишком много было в Игоре эгоизма и самолюбования, а потом еще добавился и инфантилизм, нежелание брать на себя никакой ответственности. А самым интересным было то, что Игорь и Сергей хорошо знали друг друга еще до института — учились в одном классе. Игорь относился к Сергею снисходительно, похлопывал его по плечу, смотрел на него сверху вниз — как в прямом, так и в переносном смысле. Он явно считал себя лучше и достойнее, поэтому иногда не боялся Сергея и похвалить. Например, он рассказал Тане, что этот «лимончик» (так он называл своего одноклассника) вообще-то очень талантливый парень, ну просто первый парень на деревне — на баяне играет так, что заслушаешься. Как-то его даже отпускали с уроков на какой-то конкурс, а потом будто бы после восьмого класса без экзаменов брали в музыкальное училище, а он (вот дурак!) отказался. «Разъезжал бы сейчас по гастролям, по Российской глубинке — все лучше, чем корпеть тут над чертежами», — смеясь, добавил Игорь. Таня с интересом выслушала его рассказ, но не придала ему большого значения, потому что игры Сергея на баяне никогда не слышала, а он этой способности не афишировал.

Немного по-другому, с интересом Таня посмотрела на Сергея уже на втором курсе. Первого сентября она опоздала на занятия и стояла в коридоре, ждала звонка. Когда он, наконец, прозвенел, и студенты высыпали в коридор, то они увидели Таню, которая по-прежнему стояла у стены, не решаясь войти в аудиторию против течения. Начались бурные приветствия в таком духе: «Наконец-то появилась, а то мы думали, что не дождемся такого счастья». И девочки,и мальчики, гогоча, полезли обниматься. А Сергей просто посмотрел на нее и тихо сказал: «Сколько лет, сколько зим…» Таню эти простые слова почему-то тронули, и она решила, что тут есть, над чем подумать. Действительно он так соскучился или же это вышло случайно? Его слова прозвучали как-то особенно тепло или ей это только показалось?

Так или иначе, но Тане все это было приятно, и в душе потеплело. Прямо, как у Онегина: «что шевельнулось в глубине души холодной и ленивой?» Видимо, все эти годы ей не хватало именно тепла. Но ее кавалеры были сами достаточно холодными и ленивыми. А обмануть ее было трудно.

Через недельку как-то само собой Тане представился случай узнать Сергея ближе. В консерватории должен был выступать какой-то знаменитый пианист, и Таня решила, что неплохо было бы сходить на концерт. Игорь тут же заявил: «Ну, это не по моей части. Я пас. С такими проблемами лучше обращаться к Полякову». «Ну, ладно, — ответила она, — спасибо за совет». Потом повернулась к Сергею и просто спросила: «А ты не составишь мне компанию?» «С удовольствием», — ответил тот. Они договорились встретиться у входа — и их настоящее знакомство после года знакомства формального — состоялось. Они говорили обо всем — даже о собственных родителях и семейных проблемах. Таня не сразу вспомнила, что Игорь характеризовал Сергея как неплохого музыканта. Уже после концерта, вспомнив об этом, она начала задавать вопросы.

—

А ты, говорят, музыкант?

—

Кто говорит?

—

Игорь. Он тебя очень хвалил.

—

А… Мы с ним вместе занимались музыкой во Дворце пионеров.

—

Во Дворце пионеров? — не поняла Таня.

—

Да, там был музыкальный кружок. А в музыкальную школу я не поступил — не приняли. Сказали, нет ни слуха, ни голоса.

—

Как?? Ты же потом в разных конкурсах участвовал?

—

Участвовал. Даже побеждал. Но это было давно и неправда. Сейчас я уже потерял квалификацию.

—

Но почему? Тебя же брали вне конкурса в музыкальное училище. Или это тоже неправда?

—

Правда. Я занимался уже там, при музыкальном училище — потому и брали.

—

Значит, ты доказал, что слух и голос у тебя есть?

—

Насчет слуха — да, доказал. Но вот голосом своим управлять я так и не научился. Наверное, поэтому и не стал музыкантом.

—

Разве все музыканты должны петь?

—

Так мне сказал один очень солидный преподаватель. Я не мог одновременно играть на баяне и петь — хоть меня тресни! Был какой-то психологический барьер.

—

Наверное, просто стеснялся.

—

Может быть. Преподаватель же мне сказал грозным тоном: «Если ты не будешь петь, ты никогда не станешь музыкантом!». После этого у меня пропал интерес к музыке. Я отказался учиться в музыкальном училище.

—

Ты поступил несколько опрометчиво, не находишь? Преподаватель был наверняка не прав. Ты что, ему поверил?

—

Тогда я был еще мал, глуп, не уверен в себе — поэтому поверил. Да мне было легче все бросить, чем заставить себя петь.

—

Кому-то это может показаться странным, но я тебя очень хорошо понимаю. У меня такое тоже бывает.

—

Правда?

—

Да, человек не всегда может переступить через свое «я». И тут уж ничего не поделаешь. Но сейчас-то ты жалеешь о своем решении?

—

Иногда жалею, но не слишком.

Сергей проводил ее домой. Они простились, как лучшие друзья.

В институте жизнь шла своим чередом. Таня еще поддерживала отношения с Игорем и в то же время сближалась с Сергеем. Однокурсники уже начали над ними подшучивать: «Сходили в консерваторию — спелись». А тут еще случился конфуз. Таня отдала Игорю книжку, а в ней забыла письмо, которое она написала двоюродной сестре Кате и должна была бросить в ящик. На следующий день подходит Игорь — строгий, подтянутый, сама элегантность — и говорит: «Там в книжке ты свой конверт забыла — я его отправил». «Спасибо», — поблагодарила Таня и подумала: «Вот растяпа так растяпа! Он же мог его прочитать — от него всего жди!»

Да! Читать это письмо Игорю было совсем ни к чему — Таня делилась с сестрой своими личными проблемами. В частности, она написала о том, что роман с Игорем идет на убыль. Что он все больше ей не нравится, что с ним скучно и т.д. А потом она в письме написала такую фразу, которая добьет любого. И это тоже относилось к Игорю: «Интеллект у него — в зачаточном состоянии». И где это она взяла такое выражение: «В зачаточном состоянии»? И что это она так разоткровенничалась? Таня была недовольна собой. Написала, черт знает что, про Игоря — и ему же эту депешу вручила своими руками. Вот уж поистине верно говорят: если бог хочет нас наказать, он лишает нас разума.

Обозвав себя еще раз дурой набитой, она посмотрела на Игоря. Он улыбнулся несколько натянуто. Но никакого презрения к ней или озлобления Таня не заметила. Читал или нет? В конце концов, какая разница? Роман с Игорем закончился, слава богу, он не успел зайти слишком далеко. Может быть и к лучшему, если он читал ее письмо — объясняться не надо. Она закрыла глаза и начала думать о Сергее — о новой, только зарождающейся любви. В воскресенье он пригласил ее прогуляться за город, на дачу. За окнами благоухал май — прекрасное время цветения садов и голубого неба. Прогулка могла оказаться очень романтичной — осталось только дожить до воскресенья.

На следующий день Игорь, как бы между прочим, сказал ей, что письмо ее читал. Вскрыть его оказалось нетрудно — у Игоря хватило ума подержать конверт над паром. Потом он его снова заклеил и не поленился отнести к почтовому ящику. Ну, прямо душка, а не парень!

—

Ты там пишешь, что тебе со мной скучно и еще что-то про интеллект — я все понял, — произнес он с большим достоинством.

—

Да я пошутила. Что я понимаю в интеллекте? Сама вон курсовую по электроприводу сдать не могу, — начала было оправдываться Таня.

—

Желаю успеха, — поклонился Игорь и удалился.

Похоже, что он не рассердился. Но реакция на письмо все равно неадекватная. Почему? И вдруг Таню осенило. Да он, наверное, испытывает те же чувства и ощущения, что и она сама. Он, видимо, тоже вздохнул с облегчением и сказал себе: баба с возу, кобыле легче. И объясняться не надо. Можно исчезнуть, ни слова не говоря, по-английски. Ну что же! Счастливого пути!

В последующие дни Игорь вел себя, как обычно, ничем не напоминая об инциденте с письмом. Таня дождалась воскресенья и, одевшись по-спортивному, поехала с Сергеем на дачу. Поездка превзошла все ее ожидания. В хорошую погоду на природе расцветают не только цветы, но и чувства. Они прошлись по саду, и Сергей подробно рассказал ей, где что растет, какой они собирают урожай и как к ним иногда наведываются воры. Дача была небольшой, но двухэтажной, с очаровательной верандой. Внутри помещение было тоже вполне оборудовано и меблировано. Устав и проголодавшись, они плюхнулись на диван, разложили на столе привезенную из дома провизию и устроили пир. Пообедав вполне по-семейному, молодые люди сидели рядом и обсуждали институтские дела. Сергей положил руку ей на плечо — и она, против обыкновения, не отстранилась. Напротив, ей хотелось прижаться к нему, ощутить его тепло, которого не хватало ей… Это было очень непривычное для нее состояние. Но надо было соблюдать приличия, и она не стала прижиматься.

—

Как ты думаешь, почему Игорь рассказал мне о тебе, о твоем музыкальном таланте, но совершенно не упомянул о том, что он и сам учился игре на баяне?

—

Вот уж не знаю. Наверное, он хотел посмеяться надо мной. А над собой — не хотел.

—

Разве это смешно — играть на музыкальных инструментах? Может быть, он просто завидовал?

—

Чему тут завидовать?

—

Ну, как же! Тебя на конкурсы приглашали, в музыкальное училище, а его нет. А самолюбие у него, наверное, есть.

—

Самолюбие есть у всех. Нечему тут завидовать — из меня ничего не вышло.

—

Ты теперь совсем играть разучился?

—

Да нет, могу кое-что изобразить. Только квалификация, техника уже не та. Раньше, когда играл «Полет шмеля» Римского-Корсакова, в одну минуту укладывался, а теперь… — Сергей махнул рукой.

—

И все-таки у тебя это — личная драма.

—

Ну, какая же это драма? Если бы я поступил в это музыкальное училище, что бы из этого хорошего вышло? Мы бы с тобой тогда не встретились, — и он посмотрел на нее особенно нежно.

Таня смутилась, но виду не подала и пошла в наступление.

—

Сережа, а почему же ты нам ни разу не сыграл? Мы бы с удовольствием тебя послушали. Можно даже устроить специальный вечер — например, у ребят в общежитии. Идет?

—

Только для тебя.

Вечеринка вскоре состоялась и прошла с большим успехом. Сергей удивил и очаровал всех. А на следующий день всех удивил Игорь. Он решил совершить подвиг — выпрыгнуть из окна второго этажа. Его окружили однокурсницы и начали отговаривать — зачем, мол, делать глупости? Он же твердил свое: «Поспорим, что прыгну?» Спорить никто не стал. Таня стояла рядом и не знала, что нужно делать в таких случаях. А Игорь встал на подоконник и вскоре приземлился внизу, в куче песка. Девчонки высунулись в окно и захихикали. Потом услышали чей-то голос: «Вы чего смеетесь? Он же ногу сломал!» Таня помчалась вызывать «Скорую помощь». Прибежали мальчишки, вытащили Игоря из песка, принесли на руках в вестибюль института. «Скорая» долго не приезжала. Игорь держался молодцом, не скулил, не жаловался, смотрел на всех грустными благодарными глазами. Перелом у него, видимо, был серьезным — ногу буквально вывернуло. Он хотел совершить подвиг — и совершил его.

Таня с однокурсницами навещала Игоря в больнице, где он лежал с подвешенной кверху ногой, но был вполне доволен жизнью и не раскаивался в содеянном. Как говорится, всяк по-своему с ума сходит.

Вскоре началась сессия, потом подоспело лето. Родители увезли Сергея отдыхать на юг, и Таня о нем даже скучала. Первого сентября на третий курс Игорь пришел в институт с палочкой, а Сергей — с умопомрачительным загаром. Вскоре выяснилось, что учиться в сентябре они не будут, а поедут в подмосковный колхоз убирать картошку. Все обрадовались — предвкушали романтическое путешествие. Игоря от колхоза освободили как еще не оправившегося от травмы, а Сергей с Таней провели там счастливый месяц. Днем они работали, даже вкалывали,собирая картошку, выброшенную на борозду плугом, которого старательно тянул трактор. Зато вечерами…

Костры, печеная картошка и песни — это само собой. Но была еще луна, такая огромная, что, казалось, можно увидеть прямо с земли и лунный пейзаж, и лунную жизнь, если бы она там была. В сентябре бывает полнолуние — об этом Таня узнала только здесь, в колхозе. В Москве луну вообще не видно — ее закрывают высотные дома. Да и не до нее в вечно движущейся, суматошной столице.

Так вот, это полнолуние… Сейчас бы любители мистических произведений Стивена Кинга воскликнули: «Ага! Вампиры выходят на охоту!». Но тогда, в 1970 году, об этом не думали. Хотя произведения Алексея Константиновича Толстого «Упырь» и «Семья вурдалаков» читали. Не в школе, конечно, — там подобные книги считались несерьезными и безыдейными. Таня после прочтения того же «Упыря» очень долго боялась темноты, озиралась по сторонам и старалась садиться ближе к стенке, чтобы точно знать, что никто не стоит за спиной. Вот такой страх на нее нагнали эти вампиры, по-русски — упыри.

Но полнолуние в колхозе с упырями никак не ассоциировалось. Оно всего лишь символизировало романтическую ночь и покровительствовало влюбленным. И однажды в такую ночь Таня с Сергеем отправились на прогулку вдвоем. Они прошли по сельской улице, по березовой аллее, перешли железнодорожную ветку и оказались в поле, где уже скосили то ли рожь, то ли пшеницу. Облысевшее поле украшали стога соломы. При лунном освещении пейзаж был таинственным и прекрасным.

—

Вот это да! — воскликнул Сергей, — я такого еще не видел!

—

Да и где ты мог такое увидеть? Городской мальчик, живешь в центре Москвы в окружении каменных глыб — странно, что ты еще где-то находишь кислород…

—

Можно подумать, что в Москве живу только я, а ты — на природе…

—

Ну, во-первых, я живу не в центре, а в Медведково, там воздух чище, — возразила Таня, — во-вторых, я родилась не в Москве, а в пригороде — это тоже имеет значение. А в-третьих, у меня тетка живет в деревне: какой там воздух, какие овраги и ручьи!Я в детстве с двоюродными братьями и сестрой все там облазила. В ручье на дне оврага мы запруды делали, это что-то вроде маленькой плотины — у нас вода потом красиво падала.

—

Мне тоже есть, чем похвалиться, — улыбнулся Сергей, — у меня в деревне жила бабушка. Правда, не все мои воспоминания приятные. Однажды в пятилетнем возрасте я провалился в какую-то яму, да еще и вниз головой. Зрелище было то еще: головы не видно, только ноги торчат. Маму, с которой мы там гостили, чуть инфаркт не хватил.

—

Представляю. И что ты при этом чувствовал?

—

Ничего не чувствовал, только орал что было мочи.

—

А меня однажды мальчишки закопали в стог сена. Я очень испугалась и почувствовала, что скоро умру. К счастью продолжалось это недолго, меня откопали.

—

Почему ты так уж испугалась? В стогу сена не задохнешься.

—

Я этого тогда не знала. Задохнешься или не задохнешься — все равно не очень приятно, если тебя закапывают.

—

Ах, ты моя маленькая, — ласково сказал Сергей, — я тебя в обиду никому не дам.

Он обнял ее, защищая от ночной прохлады. Потом быстро сказал, что по окончании колхозных работ они должны подать заявление в ЗАГС. Не дождавшись ответа, жених крепко поцеловал свою предполагаемую невесту. Таня поначалу растерялась, а потом ответила уклончиво: «Ну что же, подумаем». Она не знала, как надо отвечать в таких случаях. Хотя была тронута до слез. Никто никогда не называл ее маленькой, никто не обещал защищать. А так иногда хочется, чтобы и приласкали, и защитили.

Наутро, уже на картошке, их окружили однокурсники и начали пытать, где это они так долго гуляли и чем это может закончиться.

—

Не ожидал я от тебя такой прыти, — заметил друг Женя и подмигнул Сергею.

—

На свадьбу, я надеюсь, пригласишь? Я согласна быть свидетельницей, — это сказала подруга Тамара, которая тут же отвела Таню в сторонку, — ну что у вас там было? Давай рассказывай.

—

Ничего не было, — Таня пожала плечами, — гуляли, разговаривали.

—

Точно ничего? Я-то верю, а вот другие… Тут был такой сыр-бор, когда вы исчезли! — Тамара хитро улыбнулась, — ну да ладно, время покажет.

Время не показало ничего. Разочарование ждало не только однокурсников, но и Таню. В октябре, вскоре после приезда студентов из колхоза, скоропостижно скончался отец Сергея, известный в Москве архитектор. Все газеты поместили некрологи, и Таня увидела портрет своего несостоявшегося свекра. Свадьба была отложена на неопределенное время.

Вдали от дома.

После отъезда сына Таисия Михайловна буквально каждый день заглядывала в ящик, ожидая писем. Телеграмму о том, что доехал хорошо, Миша, конечно, прислал. А письма все не было. Мама испытывала двойственные чувства. С одной стороны она была не против, чтобы сын провалился на экзаменах — тогда бы он вернулся домой. Но с другой стороны она бы очень обиделась за Мишу, если бы его в институт не приняли. Такого парня — и не принять! Кого же тогда принимать? Да, тут было, над чем подумать.

Когда наконец-то письмо пришло, Лунины узнали, что конкурс на выбранную Мишей специальность — спортивные игры — очень большой. Заявление подали больше шестидесяти человек, а принять должны только восемь. Но, как писал Миша, он собирается бороться до последнего. К этому времени он отлично сдал первый экзамен — химию. Далее сообщил, что был в гостях у семьи Ткаченко, и передавал от них привет. А недели через две семья получила еще одну телеграмму из Ленинграда: «Зачислен на первый курс. Подробности в письме. Миша». Свершилось! Таня захлопала в ладоши, а мама, да и папа тоже, не смогли сдержать слез. Когда мама опомнилась от шока, у нее тут же возник вопрос: а почему Миша не едет домой, ведь до 1 сентября еще есть время? Что у него там за дела? Лена?

Письмо пришло через три дня. Миша рассказывал, что сочинение написал на четверку и совсем было упал духом. Но случилось чудо. Вместо восьми абитуриентов приняли девять — и девятым взяли его, Мишу Лунина, в него поверили! Далее Миша сообщал, что домой он не приедет — Лена и ее родители пригласили погостить у них в военном городке, отдохнуть, подышать свежим воздухом. Тут Таисия Михайловна не на шутку рассердилась на свою подругу Оксану Павловну. Парень поступил в институт и будет жить не дома, а в Ленинграде, а она — погостить! Как будто не знает, что Мишу ждут дома. Как будто за годы учебы он не успеет у них погостить!

Но делать нечего. Миша сам принял решение — и пришлось с этим смириться. Да и похвастаться есть чем перед подругой — как же, такого сына вырастила. Это не ее вертихвостка Лена.

—

Я чувствовала, что без Лены тут не обошлось, — сказала Таисия Михайловна Тане, — и что он нашел в этой вертихвостке?

—

Красивая. Обаятельная.

—

По-моему, она легкомысленная. От нее не будет толку.

—

Он же на ней пока не женится, мама. По какому праву мы будем ее судить? Да и молода она еще, в школе учится. Какой с нее спрос?

—

Но ты ведь такой не была в ее возрасте! На тройки, двойки не училась, по два часа не красилась…

—

Так то я. Все люди разные…

—

Разные, даже очень разные. Это пока он на ней не женится. А потом возьмет и пришлет нам приглашение на свадьбу. Обстановка там вполне располагающая.

—

Ты имеешь в виду невские зори, белые ночи?

—

Не только. Все там для него чужие, и только Лена вроде бы родной человек. Она так прочно вошла в его сознание, что он уже и не видит других девушек.

—

Надо будет, увидит. Но неужели ты не видишь, мама, что и Лена не самый плохой вариант. Она из хорошей семьи, где чтут семейные устои.

—

Так-то оно так, но…

—

Мама, вспомни мировую литературу, которую ты так любишь. Самые обаятельные женщины — та же Наташа Ростова или Татьяна Ларина — они что, университеты заканчивали? Или были победительницами математических олимпиад? Или та же Аксинья у Шолохова — простая деревенская баба, а какой из-за нее сыр-бор?

—

Сейчас другое время. Нашла тоже, с кем сравнивать. Тогда женщинам и работать-то не надо было.

—

Ладно, не будем заранее обсуждать этот вопрос. Как у нас папа говорит — не будем делить шкуру неубитого медведя.

Больше мама с Таней на эту тему не говорили. А тем временем незаметно пролетели первые полгода Мишиной самостоятельной жизни, и в семье начали готовиться к большому событию — приезду сына на каникулы. Мама берегла к встрече всяческие деликатесы, с которыми в те годы даже в Москве было трудно, а папа с Таней старались получше убрать квартиру. Как давно Миши не было дома! Впрок ли ему пошел этот первый опыт жизни вдали от дома? Конечно, все волновались, но в то же время верили только в хорошее.

И вот долгожданный час настал! Однажды вечером раздался звонок в дверь и вошел счастливый, улыбающийся Миша. Мама со слезами бросилась его обнимать, папа радостно хлопал по плечу повзрослевшего сына. А Таня смотрела на брата во все глаза.

—

Как у вас вкусно пахнет! — воскликнул студент, — я не ел целую вечность! Накормите?

Мама с Таней помчались на кухню хлопотать по хозяйству. Стол к ужину вскоре был накрыт. Мама так старалась, что наготовила еды, как говорится, на Маланьину свадьбу. Но Миша не возражал и уплетал все подряд. Потом, насытившись, он стукнул себя ладонью по лбу.

—

Какой же я болван! Я привез вам гостинцы и совсем забыл о них.

Миша начал рыться в своей сумке и вытащил совершенно удивительные вещи — восточные сладости. Он объяснил, что магазин на Невском так и называется — «Восточные сладости». Это были лукум и нуга сбивная с орешками, которые в Москве в те годы не продавались. Таня пришла от них в такой восторг, что восточные сладости впоследствии стали традиционными в Мишиных гостинцах. Как ему удавалось выкроить из своего скромного денежного довольствия еще и на подарки, знал только он.

В честь приезда Миши мама вызвала тетю Лиду из Рязанской области и тетю Тоню из Тамбовской, пригласила соседей и друзей. Это был прием в честь дорогого гостя — и все, включая Мишу, были этим довольны. Гости слушали Мишу, который рассказывал о Ленинграде, про те же «Восточные сладости» и кондитерский магазин «Мечта» на том же Невском (все-таки он был еще ребенком), а потом вдруг перешел на рюмочные — это уже было что-то новое и взрослое.

—

В Москве нет рюмочных, — констатировал он, — а ведь это очень удобно. Зачем человеку покупать бутылку, когда достаточно выпить рюмку. Это своего рода культура.

Все с ним, конечно, согласились. А потом тетя Лида ненароком задала нескромный вопрос: «А невеста-то твоя как?». «Какая невеста, — удивился Миша, — у меня нет невесты». «Вот умница», — тут же отметила про себя Таисия Михайловна. Но Таня решила поддержать тетку: «А как же Леночка? — кокетливо спросила она, — неужели забыл ее?»

—

Ах, Лена… — Миша, казалось, задумался, потом, не спеша, ответил, — нет, не забыл. Вот только видимся редко — она школу кончает, у меня сессия… Да и живем далеко друг от друга. Но она успела-таки приобщить меня к местной культуре. В Эрмитаж с ней ходили, в Русский музей. Я уж не говорю, что Ленинград — это вообще музей под открытым небом.

—

Ну не лучше же Москвы! — вставила тетя Тоня.

—

Смотря как посмотреть, — уклончиво ответил Миша.

Соседка Люба, она же Любовь Дмитриевна, тоже решила высказать свое мнение.

—

Я в Ленинграде не бывала — не доводилось. Вот сейчас бы с удовольствием поехала вместе с Мишей — но где взять деньги? Не судьба. Однако я тоже думаю, что Ленинград лучше Москвы, чище. Здесь же проходной двор…

—

Да, да, — подхватила подруга Нина, которая с опозданием, но все же пришла на застолье, — слишком много в Москве недостойных ее строений. Вы же сами видите — рядом с шикарным зданием — покосившаяся лачуга. Я сама писала об этом в «Вечернюю Москву». Нельзя же так, Москва — лицо России.

—

Я тоже об этом мечтаю, — вздохнула Таня, — в Ленинграде ведь такого нет?

—

Нет и не может быть, — отрезал Миша.

Если заглянуть в будущее, то можно увидеть, что мечта москвичей сбудется довольно скоро, к 1980 году, когда в Москве будет проводиться важное международное мероприятие — Олимпиада-80. Москву почистят — и она засияет новыми гранями своей красоты. А пока…

—

Кстати, — опять взял слово Миша, — я вам не рассказывал, как сдал сессию?

—

Хорошо, кто бы мог сомневаться, — улыбнулась мама.

—

Не угадала.

—

Неужели провалил?

—

Опять не угадала. Не хорошо, а очень хорошо. Отлично! Буду получать повышенную стипендию.

—

Ты спятил, — заметила Нина, — нельзя же так перенапрягаться.

А обе тетушки захлопали в ладоши.

—

И сколько это сейчас? — спросила Люба.

—

Пятьдесят рублей! — с гордостью ответил Миша, — этих денег хватит, чтобы съездить из Ленинграда к вам в гости, накупить кучу подарков и еще погулять в Москве.

—

Поздравляю и желаю так держать! — сказала Таня.

Время было уже позднее, и гости начали расходиться, пожелав Мише хорошего отдыха.

Таня вышла проводить Нину.

—

Как ты думаешь, — спросила она у подруги, — Миша правильно поступил, уехав в Ленинград?

—

Кто его знает, — задумалась Нина, — но твой брат производит впечатление серьезного человека. Живет без мамы, учится на пятерки — ты такое когда-нибудь видела? А ему ведь нет еще и восемнадцати.

—

Да, не видела. Когда мы окончим институт, у нас в группе — я уверена — не будет ни одного отличника.

—

Технический вуз более тяжелый, чем институт физкультуры. Мише, наверное, легче учиться, чем тебе.

—

Может быть, отчасти. Но все равно ведь надо постоянно что-то учить, курсовые всякие делать — это же высшее учебное заведение.

—

Да, Миша молодец, — согласилась Нина.

Миша гостил дома две недели. Родители не могли на него нарадоваться. Поправился он дома, наверное, килограммов на десять. А время шло, и неумолимо приближался день Мишиного отъезда. Папа с мамой, да и Таня тоже, загрустили, засуетились, начали собирать ему гостинцы на дорогу. Самого Мишу отъезд не огорчал — он, казалось, возвращался домой. Вся родня и друзья собрались на Ленинградском вокзале. У мамы были мокрые глаза, но Таня уже не плакала — она смирилась с неизбежным.

Мама дала Мише денег и сказала, что не будет уменьшать дотацию в связи с его повышенной стипендией. Таня сочла это справедливым, потому что хорошую учебу надо поощрять. Сын уехал, и опять мама начала ежедневно заглядывать в почтовый ящик, ожидая писем. Миша знал это и писал часто — почти каждую неделю. Домашние были в курсе всех его дел, и по вечерам при мягком свете настольной лампы перечитывали его письма, умиляясь и радуясь.

Сентябрь 1971 года

Привет из колыбели революции!

Наконец-то я приступил к учебе, что меня очень радует. Изучаю историю КПСС, историю физической культуры, анатомию человека — это у нас очень сложный предмет, придется запомнить много латинских названий-, психологию и многое другое. Если сессию нормально сдам, то в январе приеду на каникулы.

В свободное от учебы время посещаю кино, концертные залы. Был на выступлении польского ансамбля «Но то цо», концерте Анатолия Королева, в мюзик-холле, где блистает Сергей Захаров. Это восходящая звезда нашей эстрады, красавец мужчина, кумир ленинградских девушек. Даже Лена от него в восторге, а она ведь влюблена в меня, не так ли?

В октябре надеюсь «на встречу с родиной» — приезжает из Москвы «Театр на Таганке». Боюсь, билетов не достать, но рассчитываю на лишний.

Очень скучаю по вам.

Миша

Ноябрь 1971 года

Мама, папа, Таня!

Я только что вернулся с соревнований из Белорусского города Гродно. Я все-таки попал в заветную «десятку» игроков и соревновался на первенство СССР. Гродно находится недалеко от границы с Польшей — 15 километров. Очень много старинных зданий, церквей. Все они выполнены в польском стиле и отличаются от российских.

Поселили нас в гостинице «Неман», выдали талоны на питание по три рубля в день. Но выступили мы неудачно, заняли пятое место, видимо, команда наша еще не сыгралась вместе. Будем тренироваться дальше. Утром я на учебе в институте, вечером — на тренировке в спортзале. Скучать некогда, но я все равно по вам скучаю.

Миша.

Декабрь 1971 года

Мама, папа и Таня!

Спасибо вам за посылку, яблоки очень вкусные — домом пахнут. Я вам в этом ящике тоже что-нибудь пришлю.

Вчера ходил в Эрмитаж на выставку картин американского коллекционера Хаммера. Хотел сходить в воскресенье с Леной, но не получилось: очень много народу. Очередь стояла на улице от входа (со стороны Невы) до Дворцовой площади, прямо как в Мавзолей Ленина. Коллекция очень богатая — есть представители французской, итальянской, испанской, голландской и американской живописи. Очень много знакомых имен: Камиль Коро, Эдгар Дега, Поль Сезан, Рафаэль, Рембрант и другие. Особенно запомнились «Царь Давид» Моро, «Девушка с вьющимися волосами» Рубенса.

Изучив выставку, походил по Эрмитажу, посмотрел живопись из собрания этого музея (уже не в первый раз). Но через три часа так устал, что поплелся к выходу. А перед глазами мелькали знакомые картины Рембранта, особенно «Возвращение блудного сына». Это, наверное, про меня.

Заканчиваю сие «живописное» послание. У меня все нормально. Целую.

Миша

Таисия Михайловна отложила письма сына, которых скопилась уже целая стопка, и сказала: «Все-таки молодец он у нас. Живописью, музыкой интересуется, книги читает. Даже вдали от дома тянется ко всему прекрасному, высокому. Вот что значит хорошее воспитание и благополучная семья! С его другом детства Витей что стало? В тюрьме сидит, как папа. Каковы родители, таковы и детки».

Папа и Таня согласно кивнули — они тоже гордились Мишей.

Первые разоблачения.

Нина Горлатых, заглядывая в гости к Тане, тоже очень любила читать Мишины письма. У подруг это было своего рода развлечение.

Для Тани он присылал очень хорошие стихи, которые вырезал из Ленинградской молодежной газеты «Смена». Таня очень любила стихи, собирала их в блокнот и читала подруге Нине. Нина восхищалась и тоже переписывала их для себя. Так они познакомились с интересной ленинградской поэтессой Натальей Гуревич, о которой в Москве и не слышали. Ее стихи были по-женски мудры и философски отражали самую суть жизни.

—

Нет, ты послушай, — в который раз восхищалась Нина, — как только она догадалась, что шахматы — это модель нашей несовершенной жизни! — И студентка факультета журналистики со знанием дела и достаточно выразительно продекламировала стихи неведомой Н.Гуревич:

Смотрите в шахматную доску,

Как в зеркало тревог и бурь.

Как символично, как непросто

Передвижение фигур.

То вправо ход, то снова влево,

То вдруг во всю диагональ

По полю скачет королева,

Спасти пытаясь короля.

Спасает девочка от двоек,

Когда стоит он у доски.

Жена спасает от попоек,

От дурости и от тоски.

Король (о, как вы все похожи!)

Сидит, ворчит, чего-то ждет.

Он многое умеет тоже,

Но дальше клетки не пойдет.

В далекой древности и в эру

Космического корабля

По полю скачет королева,

Спасти пытаясь короля.

Ей все заранее известно,

И в том числе судьба своя.

Должно погибнуть королевство,

Когда не станет короля.

—

Это действительно так, — сказала Нина, руководствуясь своим жизненным опытом, — особенно «дальше клетки не пойдет». Все держится на женщине — и семья, и весь мир. Что мужчины делали бы без нас? Дрались бы, убивали друг друга за какой-нибудь ничтожный кусок земли. Ходили бы немытыми, небритыми. Они и при нас-то не всегда могут удержаться от войн, а уж без нас…

—

Мужчины, как и женщины, бывают разными, — вставила Таня.

—

Да брось ты, все одинаковые, как их ни корми, все в лес смотрят.

—

Ну, ты даешь! Это же ты изменила мужу, а не он тебе. Или забыла уже?

—

Не забыла. Одному я изменила, другой мне, в итоге полная ерунда. Ребенка по глупости родила, бабке с дедкой подкинула.

—

Ты не жалеешь, что ушла от мужа?

—

Конечно, нет. Соблазнил, паразит, заставил замуж за него выйти. Я молодая была, глупая, а он уже институт заканчивал. Он таким взрослым мне казался — льстило даже с ним встречаться. Меня, говорит, одни поцелуи не устраивают. Я, говорит, не мальчик. Ну, и взял меня…

—

Куда взял?

—

Ты что, глупая?

—

Конечно, глупая. Ты разве вещь какая-нибудь, которую берут без ее согласия?

—

Он меня своими ласками до экстаза довел. Ты знаешь, я человек горячий. Клялся, что будет предохраняться, детей не допустит. И действительно предохранялся, как я умудрилась забеременеть — ума не приложу. Пришлось топать в ЗАГС. Он, видимо, успел в меня втюриться, не бросил.

—

Как же тебя не полюбить? Ты же похожа на Наташу Ростову — обворожительна, и все тут. Никакого твоего ума не надо. Я сама в тебя влюбилась, когда ты к нам пришла в седьмой класс.

—

Это, наверное, потому, что я только что приехала из-за границы?

—

Отчасти. Заграничные курточки, юбочки, замочки, папа дипломат — и при этом ты была такая живая, такая непосредственная, черные глаза блестели из-под густой челки… К тому же ты вела себя так, как будто и не замечала всего своего великолепия. Это подкупает.

—

Ты мне Америку открываешь. Никакого великолепия не было. Я точно подходила под описание Толстого: «черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая

девочка».

—

Но потом ты расцвела — опять, как у Толстого. Я тогда думала: какая хорошая девчонка, вот бы с ней подружиться. Но куда уж мне — тихой и незаметной. И если бы не тот поход, где мы сблизились… Вообще-то в школе у меня мечты сбывались.

—

А сейчас?

—

Сама видишь — замуж никто не берет. Сначала сказал, что подадим заявление, а потом — извини, обстоятельства изменились. Смерть отца — причина, конечно, уважительная, но все равно обидно. Мог бы сказать: свадьба откладывается на полгода или на год, как у того же Болконского. Так нет, молчит.

Конец ознакомительного фрагмента.