Империя хлопка. Всемирная история

Свен Беккерт, 2014

Империя хлопка с самого начала была ареной постоянной глобальной борьбы между рабами и плантаторами, торговцами и государственными деятелями, рабочими и фабрикантами. Свен Беккерт ясно показывает, как европейцы объединили мощь капитала и мощь государства с тем, чтобы силой выковать мировой производственный комплекс, а затем с помощью капитала, мастерства, сетей и связанных с хлопком институтов положить начало бурному развитию технологий и росту благосостояния, определяющего современный мир. Изучая прошлое капитализма, эта книга излагает историю капитализма в действии. Автор не ищет объяснений в одной части мира и понимает капитализм единственным способом, которым он может правильно быть понят – в глобальных рамках. В основе этой книги и великого преобразования капитализма лежат движение капитала, людей, товаров и сырья по всей планете и связи, установленные между далекими областями мира.

Глава 1

Появление всемирного товара

Ацтекская женщина за прядением

500 лет назад в дюжине мелких деревень на побережье Тихого океана, там, где сегодня находится Мексика, люди проводили дни, выращивая маис, бобы, тыкву и чили. Там, между Рио-Сантьяго на севере и Рио-Бальсас на юге, они ловили рыбу, собирали устриц и мидии, искали мед и пчелиный воск. Одновременно с этим сельским хозяйством, которое давало им самое необходимое для жизни, и изготовлением вручную скромных ремесленных изделий, из которых самыми знаменитыми были небольшие сосуды из цветной керамики, украшенные геометрическим орнаментом, эти мужчины и женщины выращивали растение, на котором появлялись небольшие пухлые белые шарики. Это растение было несъедобно. И это было самое ценное из всего, что они выращивали. Они называли его ichcatl: хлопок.

Кусты хлопчатника прекрасно росли среди кукурузы, и каждую осень, собрав урожай с пищевых растений, обитатели деревень обрывали мягкие комки волокна с кустов пирамидальной формы и высотой в пояс, складывали многочисленные шарики в корзины или мешки, а затем несли их в свои обмазанные глиной плетеные хижины. Там они тщательно выбирали вручную многочисленные семена, а затем отбивали хлопок на пальмовом коврике, чтобы размягчить его перед вычесыванием волокон в пряди длиной в несколько дюймов. С помощью тонкого деревянного веретена, оснащенного керамическим диском и чашкой, в которую веретено ставилось для поддержки при вращении, они свивали пряди друг с другом в тонкую белую нить. Затем они делали ткань на поясном станке — простом приспособлении, состоявшем из двух палок, соединенных нитями основы;

одна палка вешалась на дерево, а другая — на ткача, который натягивал основу своим весом и в нескончаемом танце вплетал поперечную (уточную) нить между нитями основы то в одну, то в другую сторону. В результате получалась ткань, прочная и послушная. Они окрашивали ее индиго и кармином, создавая богатое разнообразие темно-синих и густо-красных тонов. Часть этих тканей они носили сами, делая из них рубашки, юбки и брюки. Остальное отправлялось в Теночтитлан в составе ежегодной дани, которую они должны были платить своим далеким ацтекским правителям. Только в 1518 году люди, населявшие эти двенадцать прибрежных деревень, отправили императору Монтесуме II восемьсот тюков хлопка-сырца (весом по 115 фунтов каждый), 3200 отрезов окрашенного хлопка и 4800 больших белых отрезов — продукт многих тысяч часов изнурительного и в высшей степени искусного труда^[18].

На протяжении веков как до, так и после этого похожие картины разворачивались на широких просторах обитаемых земель по всему миру. От Гуджарата до Сулавези, от берегов Вольты до Рио-Гранде, от долин Нубии до равнин Юкатана люди на трех континентах выращивали хлопок на своих полях, а затем в расположенных поблизости домах изготавливали из него ткани, точно так же, как много поколений назад поступали их предки. Хлопчатник — выносливое растение, и в подходящих природных условиях, по всей видимости, способен хорошо расти без особой помощи фермеров. Оно произрастает в широком диапазоне условий благодаря своей «морфологической пластичности», то есть, на языке ученых-ботаников, своей способности «адаптироваться к разнообразным условиям произрастания путем укорочения, удлинения и даже прерывания своего периода цветения»^[19].

Многочисленные народы, которые выращивали хлопок, на протяжении тысяч лет не догадывались о том, что то же самое делали и другие народы по всей земле, населявшие полосу от 32–35 градусов южной до 37 градусов северной широты. В этих районах климат был пригоден для выращивания хлопчатника. Будучи субтропическим растением, он нуждался в температурах не ниже 50° по Фаренгейту в период роста, которые, как правило, держались выше 60°. Хлопок, как мы знаем сегодня, хорошо растет там, где заморозков не бывает на протяжении порядка 200 дней и где выпадает от 20 до 25 дюймов дождей в год, причем преимущественно в середине периода роста — это распространенные климатические условия, что объясняет изобилие хлопка на многих континентах. Семена закладываются в бороздки на расстоянии около трех футов друг от друга, а затем покрываются землей. Для вызревания хлопка требуется от 160 до 200 дней^[20].

Самостоятельно или через контакты с другими народами все, кто выращивал хлопок, обнаружили, что мягкое белое волокно, извлеченное из семенной коробочки, превосходно подходит для изготовления нити. Из этой нити, в свою очередь, можно было соткать ткань, которая легко стиралась, приятно ощущалась на теле и эффективно защищала от палящих солнечных лучей — а также, до некоторой степени, от холода. Уже тысячу лет назад производство хлопковых тканей в Азии, Африке и Америке было крупнейшей в мире отраслью производства. Сложные торговые сети, в основном местного масштаба, среди которых было, однако, и несколько региональных, соединяли хлопководов, прядильщиков, ткачей и потребителей.

История одежды с трудом поддается реконструкции, поскольку ткани по большей части не выдержали разрушительного влияния времени. Мы знаем, что с самого перемещения Homo sapiens из африканской саванны в более холодный климат приблизительно сто тысяч лет назад ему приходилось защищаться от стихий. Те разрозненные археологические данные, которыми мы владеем, говорят нам о том, что сначала люди использовали в качестве одежды мех и кожу животных. Есть свидетельства тому, что они пряли и ткали лен уже 30 тысяч лет назад. Это производство тканей существенно расширилось примерно 12 тысяч лет назад, когда люди перешли к оседлому существованию и начали заниматься сельским хозяйством и скотоводством. Затем мужчины и женщины начали более широко экспериментировать с прядением и изготовлением ткани из различных волокон для защиты от холода и зноя^[21].

Методы получения ткани из растений были изобретены независимо в разных частях света. В Европе люди начали ткать из различных трав, а также льна в эпоху неолита, приблизительно 12 тысяч лет назад. Примерно 4 тысячи лет назад, в бронзовом веке, они начали получать шерсть от животных. На Ближнем Востоке и в Северной Африке за 7 тысяч лет до нашей эры люди также пряли и ткали из разнообразных видов шерсти и льна. В те же тысячелетия китайские крестьяне и ремесленники изготавливали одежду из китайской крапивы рами и шелка. По мере увеличения стратификации обществ ткани становились важным показателем социального статуса^[22].

В этом мире льна, шерсти, рами и шелка постепенно росло значение хлопка. Примерно 5 тысяч лет назад жители индийского субконтинента, насколько нам известно, впервые открыли возможность изготовления нити из хлопковых волокон. Почти одновременно обитатели побережья, которое сегодня относится к Перу, ничего не зная об открытиях в Южной Азии, повторили их открытие. Несколькими тысячелетиями позже в Восточной Африке также были разработаны методы прядения и изготовления тканей из хлопка. В каждом из этих регионов хлопок быстро стал главным видом волокна для прядения нитей, так как по своим свойствам он явно превосходил лен, рами и другие волокна. В первые тысячелетия культивации этого растения производство хлопковых товаров редко переходило границы естественной зоны его произрастания, но все, кто сталкивался с ним, находили его замечательным материалом для производства одежды: мягким, износостойким, легким, а также простым как в окрашивании, так и в чистке.

Свидетельства ключевой роли хлопка в ранних обществах можно найти в мифах о сотворении мира и священных текстах многих народов. В индуистских священных текстах хлопок выступает часто и заметно. Вишну, по верованиям индуистов, соткал «себе одежду из лучей солнца». Народы Западной Африки приписывали свое мастерство Анансе, имеющему вид паука божеству. В Северной Америке верили, что богиня-паучиха Хопи пряла и ткала хлопок. Народ навахо верил в то, что Бегочидди, один из четырех сыновей Луча Солнечного и Дневного Света, создал и посадил хлопчатник после сотворения гор и насекомых. Согласно верованию навахо, «Когда в твоем племени родится девочка, ты пойдешь и разыщешь паутину… и потрешь ею ладонь и всю руку младенца. Поэтому она начнет ткать, когда вырастет, и пальцы и руки ее не будут знать усталости». В Китае, согласно тексту 1637 года, относящемуся к позднему периоду династии Мин, одежда, в том числе хлопковая, отличает людей от животных, а среди людей «отличает правителей от подданных». Кроме того, идея судьбы, которую прядут или ткут, была центральной для множества различных культур, в том числе — что неудивительно — тех, в которых важнейшую роль играл хлопок^[23].

Современные ботаники не ограничиваются восприятием хлопка как дара богов, однако они не менее впечатлены. Биологи полагают, что хлопчатник растет на земле уже 10 или 20 млн лет. За это время развились четыре генетически различных вида хлопчатника — мезоамериканский G. hirsutum, южноамериканский G. barbadense, африканский G. herbaceum и азиатский G. arboretum. От этих четырех видов, в свою очередь, произошли сотни новых разновидностей, из которых лишь несколько вышли в лидеры коммерческого производства хлопка. Сегодня более 90 % мирового урожая хлопка приходится на сорта G. hirsutum, также известного как американский «апленд». Растение еще больше изменилось в результате окультуривания людьми. За пять тысяч лет, согласно одному из экспертов, наши предки сделали из «непослушных многолетних кустов и деревец с мелкими непроницаемыми семенами, покрытыми редкими грубыми и плохо отделяемыми волосками низкие, компактные однолетние растения с обильным длинным белым пухом на крупных и легко прорастающих семенах». Хлопководы тщательно экспериментировали с этим растением, постепенно трансформируя его и наделяя способностью удовлетворять их растущую потребность в ткани. Они адаптировали его к особым экологическим нишам, перевозили на дальние расстояния, расширяли регионы произрастания и повышали сортовое разнообразие. Как было и с множеством других объектов природного мира, культивация человеком радикально ускорила и перенаправила биологическую историю хлопка, а на протяжении XIX века этот процесс активизировался и приобрел огромную важность в империи хлопка^[24].

Фермеры в долине Инда были первыми, кто начал прясть и ткать хлопок. В 1929 году археологи обнаружили фрагменты хлопковых тканей в Мохенджо-Даро, который находится в нынешнем Пакистане, относящиеся к периоду с 3250 по 2750 год до н. э. Семена хлопка, найденные в Мергаре, датированы 5000 годом до н. э. Имеющиеся в литературе ссылки снова указывают на древнюю природу хлопковой отрасли этого субконтинента. Ведические тексты, составленные между 1500 и 1200 годами до н. э., упоминают прядение и изготовление ткани из хлопка. В первых отчетах иностранных путешественников в Южную Азию также упоминается хлопок: древнегреческий историк Геродот (484–425 годы до н. э.) был знаком с тонкой индийской хлопковой одеждой, заметив в 445 году до н. э., что на этом субконтиненте «плоды дикорастущих деревьев дают здесь шерсть, по красоте и прочности выше овечьей шерсти»^[25].

С древнейших времен и на протяжении значительной части XIX века — то есть в течение нескольких тысячелетий — население индийского субконтинента было ведущим мировым производителем хлопка. Крестьяне на территориях, сегодня лежащих в границах Индии, Пакистана и Бангладеш, культивировали небольшие объемы хлопчатника вместе с пищевыми растениями. Они пряли и ткали хлопок для собственного пользования и для продажи на местных и региональных рынках. Большинство регионов Южной Азии еще на протяжении большей части XIX века производили всю ткань, необходимую для собственного потребления. Они собирали урожай вручную, использовали валковый волокноотделитель для устранения семян, удаляли грязь и узлы с помощью лука (деревянного инструмента с привязанной струной, вибрировавшей от удара палкой), пряли из волокна нить с помощью лопаски (приспособления для поддержки кудели) и веретена, а затем ткали из этой нити ткани с помощью ткацких станков, натянутых между деревьями^[26].

О качестве индийского хлопка высшего разряда ходили легенды: в XIII веке европейский путешественник Марко Поло спустя более чем 1700 лет дополнил наблюдения Геродота, отметив на побережье Коромандела «тончайшие и прекраснейшие хлопковые ткани из всех, которые только можно найти в какой бы то ни было части света». Еще через 600 лет Эдвард Бейнс, владелец газеты и эксперт по хлопку из Лидса, сообщил, что лучшая индийская ткань была «почти невероятного совершенства… О некоторых их муслинах можно подумать, что это работа фей или насекомых, а не людей». Это была «паутина, сотканная из ветра»^[27].

Индийский субконтинент был в этом, тем не менее, далеко не единственным. В Америке хлопок имелся в изобилии, а хлопковая ткань была распространена повсеместно еще задолго до прибытия европейцев в Новый Свет. Вдоль дуги длиной 4000 километров, проходившей через Мезоамерику и Карибы в Южную Америку, хлопок был самой важной отраслью производства. Пожалуй, старейший центр производства хлопка находился на территории сегодняшнего Перу. Там археологи в процессе раскопок обнаружили хлопковые рыболовные сети, датированные 2400 годом до н. э., и фрагменты тканей возрастом 1600–1500 годами до н. э. Когда Франциско Писарро в 1532 году напал на Инкскую империю, он поразился качеством и количеством увиденной им хлопковой материи. В инкском городе Кахамалка конкистадоры нашли хранилища, полные хлопковых тканей, «намного превосходивших какие-либо из виденных прежде по тонкости текстуры и мастерству, с которым были смешаны различные цвета»^[28].

Европейцы были удивлены точно так же спустя десять лет, когда в нескольких тысячах миль к северу проникли в Ацтекскую империю и увидели там необыкновенный хлопок. Помимо золота и других сокровищ, Эрнан Кортес отправил Карлу V хлопковую ткань, виртуозно выкрашенную индиго и кармином. Мезоамериканская хлопковая отрасль, как и его южноамериканская копия, имела долгую историю. Хлопок сажали там, где сегодня расположена центральная часть Мексики, уже в 3400 году до н. э., а самая старая нить, найденная в археологических раскопках, датируется периодом с 1200 по 1500 год до н. э. Документальные свидетельства, указывающие на использование хлопка майя, относятся еще к 632 году до н. э., а в низине, где расположен современный Веракрус, хлопковая отрасль возникла, вероятно, между 100 годом до н. э. и 300 годом н. э. По мере того как обычай носить хлопок переходил от элит к простому народу, объем производства вырос, особенно с военным и экономическим становлением империи ацтеков после 1350 года. И поскольку хлопок стало носить больше людей, его обработка становилась все более важным занятием. Методы ткачества и окраски становились все более совершенными и не в последней мере были призваны продемонстрировать социальные различия с помощью особенностей костюма^[29].

После завоевания Центральной Америки испанскими колонистами в XVI веке коренные жители продолжали производство. Один колониальный испанский администратор, дон Хуан де Вильягутьерре Сото-Майор, в конце XVII века хвалил индейских женщин бывшей империи Майя, которые «прядут хлопок и ткут ткани энергично и умело, окрашивая их в прекрасные цвета». Кроме одежды, хлопок использовался в религиозных подношениях, в качестве подарка, средства обмена, для декоративных завес, обертывания мумий, в качестве доспехов и даже в медицинских целях. По оценкам, в доколумбовой Мексике производилось в год 116 млн фунтов хлопка, что соответствует урожаю хлопка в США в 1816 году. Когда правители Теночтитлана расширили пределы своей власти, они стали получать дань с регионов, выращивавших и производивших хлопок. Места в Ацтекской империи, которые играли особенно выдающуюся роль в выращивании хлопка, имели названия, которые на языке науатль означали «в храме хлопка», «в реке хлопка» и «на холме хлопка»^[30].

Мексика и Перу были центрами доколумбового хлопкового производства, но изготовление хлопковых тканей распространилось и на другие части континента. Там, где сегодня находится Бразилия, хлопковые волокна, собранные с диких растений, использовались для изготовления ткани. Там, где теперь расположены юго-западные районы США, коренные американцы стали активнейшими производителями хлопка, особенно племена навахо и хопи, возможно, уже в 300 году до н. э. Знание о хлопке пришло на западное побережье Мексики из Центральной Америки. Когда испанские поселенцы начали контактировать с индейцами к северу от Рио-Гранде, они заметили, что «индейцы прядут хлопок и ткут ткань», и что они «носят хлопковые одеяла типа кампече, поскольку имеют обширные хлопковые поля». Для некоторых индейских племен хлопок имел еще и важное применение в религиозной практике: хопи использовали его как символ облаков во время церемоний молитвы о дожде и клали его на лица умерших «для того, чтобы сделать духовное тело легким, как облако». Хлопок был распространен и на Карибских островах. На самом деле одной из причин, по которым Христофор Колумб считал, что достиг Индии, были огромные количества хлопка, которые он увидел на Карибах; он рассказывал об островах, «полных… хлопка»^[31].

Выращивание и обработка хлопка имеет долгую историю и в Африке. Вероятно, впервые его начали выращивать нубийцы на территории нынешнего восточного Судана. Некоторые утверждают, что волокна выращивались, прялись и ткались уже в 5000 году до н. э., хотя археологические находки в Мероэ, бывшем городе на восточном берегу Нила, подтверждают присутствие хлопковых тканей только в период с 500 года до н. э. и 300 года н. э. Из Судана хлопок распространился на север до Египта. Хотя хлопковые ткани не играли существенной роли в древнеегипетских цивилизациях, мы знаем, что хлопковое семя использовалось как корм для скота уже в 2600–2400 годах до н. э., а изображения Карнакского храма в Луксоре содержат тюки хлопка. И все же культивация и обработка хлопка набрала силу в Египте между 332 годом до н. э. и 395 годом н. э. В 70 году н. э. Плиний Старший заметил, что «в верхней части Египта, вблизи Аравии, растет кустарник, который некоторым известен как госсипиум. Он невысок и приносит плоды, на вид напоминающие орех с бородой и содержащие внутри шелковистое вещество, пух, из которого прядут нити. Никто не знает ткани, которая по белизне, мягкости или качеству получаемых из нее одежд превосходила бы ту, что делается из этих нитей…» После 800 года хлопок и производство изделий из него продолжили свой путь на крыльях ислама^[32].

Знание о том, как выращивать и обрабатывать хлопок, добралось и до Западной Африки. Как именно хлопок там оказался, до сих пор неизвестно, однако возможно, что его привезли с собой из Восточной Африки странствующие ткачи и торговцы в начале нашей эры. С пришествием ислама в VIII веке хлопковая отрасль существенно расширилась, так как мусульманские учителя обучали девушек прясть, а юношей ткать, насаждая ранее невообразимую скромность в одежде среди народов, чьи природные условия практически ее не требовали. В результате раскопок в Африке южнее Сахары были найдены хлопковые ткани, датированные X веком. Литературные источники и археологические находки свидетельствуют о том, что в Западной Африке хлопок пряли и ткали в конце XI века — к этому времени он уже распространился на юг, достигнув сегодняшнего Того. К началу XVI века Лев Африканский сообщил о «великом изобилии» хлопка в «царстве Мелли» и богатстве торговцев хлопком в «царстве Томбуто», имея в виду великие восточноафриканские империи Мали и Тимбукту^[33].

Окультуривание, прядение и изготовление тканей из хлопка, насколько нам известно, независимо развивались в этих трех регионах мира^[34]. Однако из Южной Азии, Центральной Америки и Восточной Африки знание быстро распространялось по торговым и миграционным маршрутам — из Мезоамерики на север, например, и из Восточной Африки на запад. Центром этих передвижений хлопковой отрасли была Индия. Оттуда мастерство выращивания и обработки хлопка перемещалось на запад, восток и юг, делая Азию центром мировой хлопковой отрасли, и положение дел оставалось таковым на протяжении существенной части XIX века, а затем вернулось в конце XX века. Расположение Индии и мастерство обращения с хлопком ее жителей самым серьезным образом повлияли на ту выдающуюся роль, которую хлопок играет в нашем мире с того самого момента, как группа европейцев, одетых, вне всякого сомнения, в меха, шерсть и лен, была в высшей степени поражена, более двух тысяч лет назад столкнувшись с этими чудесными новыми материями, прибывающими с мифического «Востока».

Однако до его обнаружения европейцами хлопок активно изменял жизнь других народов. Из Индии он переместился через Туркестан на запад — на Средний Восток и потом в Средиземноморье. У нас есть свидетельства того, что еще до нашей эры хлопок выращивали в Персии, Месопотамии и Палестине. Одежда из хлопка, датированная приблизительно 1100 годом до н. э., была найдена в Ниневии (сегодняшний Ирак), а ассирийский цилиндр VII века до н. э. свидетельствует о приносящем шерсть дереве. Через несколько сотен лет, в первые века нашей эры, культивировать хлопок начали крестьяне Анатолии. Как и в Африке, важнейшую роль в распространении искусства выращивания, прядения и изготовления тканей из хлопка в Средиземноморье сыграл ислам, так как религиозный императив скромности сделал хлопок «обычным предметом одежды». В Иране IX–X веков произошел «хлопковый бум» с поставками на городские рынки, особенно в Багдаде. В XIII веке Марко Поло встречал хлопок и хлопковые ткани повсюду от Армении до Персии, и «изобилие» хлопка по всей Азии стало важным мотивом его отчетов^[35].

В то время как культивация хлопка продвигалась на запад, знание о хлопке распространилось также из Индии на восток по всей Азии и особенно в Китае. Притом что Китай в конечном итоге стал одним из самых значимых производителей хлопка и хлопковых тканей во всем мире и сегодня является одним из центров мировой хлопковой отрасли, это растение не произрастало там изначально. Действительно, китайское слово, обозначающее хлопок и хлопковое волокно, заимствовано из санскрита и других языков Индии^[36]. К 200 году до н. э. хлопок был известен в Китае, но в течение следующего тысячелетия не распространился широко за пределы юго-западной границы тех регионов, где он был изначально.

Хлопок получил широкое распространение в сельской местности Китая при династии Юань (1271–1368). В эти годы он, по сути, заменил рами, который в Китае наряду с шелком служил традиционным материалом для изготовления тканей. К 1433 году подданные Китайской империи могли платить налоги хлопком, что позволило государству одеть в него своих солдат и чиновников. Как мы увидим, связь между этой культурой и налогообложением была одним из многих случаев проявления интереса политических властей к хлопковой отрасли.

Мир хлопка: первые 500 лет

Во время экспансии династии Мин (1368–1644) производство хлопка распространилось на завоеванных Китаем территориях. По оценкам, в конце династии Мин производство хлопка в Китае составляло 20 млн тюков в год. Возникло географическое разделение труда, при котором фермеры северных районов отправляли хлопок-сырец на юг, к нижнему течению Янцзы, и там фермеры изготавливали из него, а также хлопка, выращенного на собственных полях, ткани, некоторые из которых они продавали обратно на север. Эта межрегиональная торговля была настолько оживленной, что на хлопковую ткань приходилась четверть имперского объема торговли. К XVII веку почти все китайские мужчины, женщины и дети носили одежду из хлопка. Неудивительно, что, когда в течение XVIII века население Китая удвоилось и составило 400 млн человек, его хлопковая отрасль стала второй по величине в мире после индийской. В 1750 году, когда в предшествовавшее гражданской войне в США десятилетие хлопководы увеличили объемы производства, урожай хлопка оценивался в 1,5 млрд фунтов, что приблизительно соответствовало объему производства США^[37].

Индийские технологии обработки хлопка также распространились в Юго-Восточной Азии. По мере развития мастерства производителей хлопковая ткань стала самым ценным после продуктов питания произведенным товаром в регионе. Буддийские монахи привезли его на остров Ява между III и V веками нашей эры. Много позже, между 1525 и 1550 годами, хлопководство достигло Японии. К XVII веку хлопок стал важной коммерческой культурой, так как мелкие фермеры выращивали хлопок, чтобы заработать на уплату налогов, часто попеременно с рисом^[38]. С прибытием хлопка в Японию первоначально индийская культура хлопка распространилась на большей части Азии.

Этот мир хлопка, который формировали крестьяне, прядильщики, ткачи и торговцы Америки, Африки и Азии в течение по крайней мере пяти тысячелетий, активно жил и расширялся. Несмотря на различия между его существованием на трех континентах, центры этой колоссальной производственной отрасли имели между собой много общего. Самое главное, выращивание и производство хлопка почти всегда оставалось мелкомасштабным, концентрируясь в домашних хозяйствах. Хотя некоторые хозяйства, где выращивался хлопок, продавали сырец на рынке, в том числе дальнем, а многие правители заставляли их расставаться с частью урожая в виде дани, эти хозяйства не зависели от одного только хлопка; они диверсифицировали свои экономические возможности, надеясь уменьшить риск насколько могли. На значительной части территории Африки и частично в Южной Азии и Центральной Америке такие модели сохранялись еще на протяжении XX века.

Таким образом, в течение тысячелетий домохозяйства выращивали хлопок в тонком равновесии с другими культурами. Семьи сажали хлопчатник рядом с пищевыми растениями, балансируя между, с одной стороны, своими и общественными потребностями в пище и волокне, а с другой — требованиями уплаты дани своим правителям. В Веракрусе, например, были распространены парные посадки пищевых зерновых культур и хлопчатника, что обеспечивало средствами к существованию и тех, кто выращивал хлопок, и тех, кто его прял и ткал. На Юкатане крестьяне майя выращивали хлопок на полях, где также росли маис и бобы. В Западной Африке хлопок сажался «в междурядьях пищевых культур», таких как сорго в сегодняшнем Кот-д’Ивуар или ямс в сегодняшнем Того. В Гуджарате «кусты [хлопчатника] сажаются между рядами риса». В хлопковых районах Центральной Азии крестьяне выращивали волокно не только рядом с рисом, но и с пшеницей и просом, а в Корее — с бобами. Значимой монокультуры хлопка не возникало до XIX века, а когда эта монокультура возникла, появилась и жажда умножения земли и рабочей силы^[39].

Как и выращивание хлопка, его обработка во всем мире началась в домашних хозяйствах и, за некоторыми исключениями, оставалась там до XIX века. Например, на территориях правления ацтеков вся обработка хлопка была организована внутри домашних хозяйств. Также и в Африке «во многих случаях производство хлопковых товаров было исключительно семейным, и каждая социальная единица была полностью самодостаточна». Имеются аналогичные свидетельства для Индии, Китая, Юго-Восточной Азии, Центральной Азии и Османской империи. Домашнее производство позволяло семье изготавливать необходимую ей одежду, при этом оставляя товар для продажи на рынке. Поскольку потребности большинства аграрных обществ в невероятной степени менялись в зависимости от времени года, и поскольку собранный хлопок мог храниться месяцами, крестьяне могли сосредотачиваться на текстильном производстве с перерывами и в сезоны затишья в земледельческих работах. Особенно это касалось женщин, чья деятельность концентрировалась на домашней работе и которые могли посвятить некоторое время домашнему производству пряжи и ткани^[40].

В каждом обществе возникало четкое разделение труда между полами, в котором текстильное производство особенно сильно ассоциировалось с женщинами. В старом Китае даже существовала поговорка «мужчины возделывают землю, а женщины ткут». Кроме навахо, хопи и некоторых других народов Юго-Восточной Азии женщины во всем мире практически имели монополию на прядение. Поскольку прясть можно с перерывами, одновременно занимаясь и другими делами, например, приглядывая за маленькими детьми и готовя пищу, роль женщин в домашнем хозяйстве, как правило, позволяла им быть главными и в прядении. Связь женщин с производством ткани в некоторых культурах была настолько сильна, что женщин хоронили вместе с их прялками. В ткачестве, с другой стороны, столь застывшего разделения по половому признаку не возникло. В то время как ткачество было преимущественно мужским делом в таких местах, как Индия и Юго-Восточная Африка, было множество культур, в которых женщины тоже ткали, например, в Юго-Восточной Азии, Китае, Северной и Западной Африке. И все же в тех обществах, где ткачеством занимались и мужчины, и женщины, они обычно специализировались на разных узорах, выпускали различный по своим качествам товар и работали на разных ткацких станках. Это разделение труда по половому признаку было воспроизведено в возникающей фабричной системе, делая взаимоотношения полов в домохозяйстве важным фактором в возникающем фабричном производстве^[41].

Встроенная в домохозяйства и их особые стратегии выживания эта старая хлопковая отрасль также характеризовалась медленным технологическим прогрессом в волокноотделении, прядении и ткачестве. Например, еще в XVIII веке женщине в Юго-Восточной Азии требовался месяц на то, чтобы спрясть фунт хлопка, и еще месяц, чтобы соткать десять ярдов ткани^[42]. Столь значительное количество времени, необходимое для этой работы, отчасти было обусловлено тем, что экономисты называют «низкими альтернативными издержками» для труда, который направлялся в прядение и ткачество, а отчасти тем, что правители облагали производство своих подданных в максимально возможной мере. Более того, поскольку многие домохозяйства были самодостаточны, производя необходимый им текстиль самостоятельно, рынки имели ограниченный масштаб, что, опять же, снижало стимулы к усовершенствованию производственных методов.

И все же медленный технологический прогресс был также связан с ограниченным предложением сырья. В большинстве регионов мира хлопок-сырец плохо поддавался дальним перевозкам. Тягловые животные или люди иногда перевозили хлопок на относительно небольшие расстояния. В Ацтекской империи хлопок-сырец перевозился в горные районы для обработки, вероятно, на сотни миль. Более эффективной и распространенной была торговля хлопком, которая велась по водным путям. Во втором тысячелетии нашей эры, например, наблюдатели сообщали о сотнях, если не тысячах лодок, перевозивших хлопок вниз по реке Янцзы в район Цзяннань. Похожим образом хлопок из Гуджарата и центральной Индии сплавлялся по реке Ганг и вдоль его берега в Южную Индию и Бенгалию.

Тем не менее, вплоть до XIX века хлопок-сырец в основном пряли и ткали в пределах нескольких миль от тех мест, где он выращивался^[43].

Так много людей в таком множестве частей света выращивали хлопок, пряли его и ткали материю, что, скорее всего, он был важнейшим производственным направлением в мире. И притом что домашнее производство хлопка для домашнего потребления до XIX века оставалось его важнейшим сектором, в преддверии промышленной революции 1780-х годов произошли существенные изменения. Важнее всего, что хлопковые товары — отчасти потому, что они были столь трудоемки в производстве, — стали важным способом хранения ценности и средством обмена. Правители повсеместно взимали дань или налоги в виде хлопковой ткани, и безусловно можно сказать, что хлопок присутствовал при зарождении как таковой экономики государства. У ацтеков, например, он был важнейшим средством выплаты дани. В Китае начиная с XV века домохозяйства должны были выплачивать часть налогов хлопковой тканью. А в Африке выплата дани тканью была обычной практикой. Хлопковая ткань, хорошо подходившая в качестве средства уплаты налогов, также играла роль валюты в Китае, на всей территории Африки, в Юго-Восточной Азии и Мезоамерике. Ткань была идеальным средством обмена потому, что, в отличие от хлопка-сырца, легко поддавалась транспортировке на дальние расстояния, не портилась и имела большую ценность. Почти повсюду в Старом свете за хлопковую ткань можно было купить необходимые вещи: пищу, производственные товары, даже защиту^[44].

Использование хлопка в качестве протоденег говорит о том, что не весь хлопок, с его благоприятным соотношением ценности и веса, использовался в непосредственной близости к месту производства. Действительно, все центры хлопковой отрасли, независимо возникшие в Америке, Африке и Азии, развивали все более сложные торговые сети, соединявшие хлопководов, производителей и потребителей, находившихся друг от друга на далеких расстояниях, а со временем даже на разных континентах. В Иране IX–X веков хлопковая отрасль привела к существенной урбанизации, направляя хлопок-сырец из окружающей сельской местности, где его пряли, ткали и шили из него одежду, для продажи на далеких рынках, особенно там, где теперь находится Ирак. В доколониальной Буркина-Фасо один автор полагает, что «хлопок был в центре торговли». Хлопковая материя из Гуджарата уже в IV веке до н. э. стала играть очень существенную роль в торговле между различными землями, лежавшими по разные стороны Индийского океана, и большие её объемы продавались на восточноафриканском побережье, откуда она попадала вглубь Африки. В процессе этого обмена купцы, особенно находясь вдали от своих родных стран, должны были подстраиваться под местные вкусы и были вынуждены предлагать продукцию по ценам, привлекательным для местных потребителей^[45].

В Мезоамерике ткань перемещалась торговцами на многие сотни миль, в том числе в соседние государства, например, из Теночтитлана (который находился на территории сегодняшней Оахаки) в Гватемалу. На юго-востоке современных США пряжа и ткани также были важными предметами торговли. Предметы из хлопка находят в раскопках далеко от тех регионов, где мог расти хлопчатник. Начиная с XIII века китайские торговцы ввозили в страну хлопковую пряжу и ткань для дополнения внутреннего производства из таких далеких мест, как Вьетнам, Лузон и Ява. Сходным образом африканские купцы торговали хлопковыми тканями, покрывая дальние расстояния, например, обменивая хлопковую ткань из Мали на соль, которую привозили пустынные кочевники. Хлопковые ткани Османской империи проделывали путь к столь отдаленным местам, как Западная Европа, а в Японию хлопковые товары ввозились уже в XIII веке^[46].

Индия, находясь в центре растущей территории распространения хлопка по всему миру, торговала с Римской империей, Юго-Восточной Азией, Китаем, арабскими странами, Северной и Восточной Африкой. На спинах людей и быков индийские хлопковые ткани в разных направлениях перемещались по Южной Азии. Они пересекали моря в арабских доу, на верблюдах добирались через великую Аравийскую пустыню до Алеппо, спускались вниз по течению Нила к великолепному хлопковому рынку в Каире и наполняли трюмы джонок, направлявшихся к Яве. Уже в VI веке до н. э. индийский хлопок продавали в Египет: торговцы привозили его в порты Красного моря и Персидского залива. Греческие торговцы забирали его из Египта и Персии и доставляли в Европу. Римские торговцы со временем также стали принимать участие в этой торговле, сделав хлопок желанным предметом роскоши для имперской элиты. Индийский хлопок был важным товаром во всей Восточной Африке. А для всего арабского мира и Европы Индия оставалась главным поставщиком до XIX века, при этом торговцы из Гуджарата привозили ткань в огромных количествах.

Как жаловался в 1647 году один чиновник Османской империи, «за индийские товары выплачивается столько денег, что… мировое богатство скапливается в Индии»^[47].

Индийские ткани продавали и на восток, в другие части Азии. Ими торговали на китайских рынках в глубокой древности. Огромные количества индийской ткани попадали и в Юго-Восточную Азию, одевая местную элиту: по имеющимся оценкам, ткани, ввозимые в Малакку в начале XVI века, заполняли трюмы пятнадцати кораблей, ежегодно прибывавших из Гуджарата, Коромандела и Бенгалии. Индийские ткани преобладали на мировых рынках до такой степени, что приблизительно в 1503 году итальянский торговец Лодовико де Вартема сказал о гуджаратском порте Камбей: «Этот город снабжает всю Персию, Тартарию, Сирию, Берберию, а с ними и Аравию Феликс, Африку, Эфиопию, Индию и множество обитаемых островов товарами из шелка и хлопка». Санскритское слово, обозначающее хлопковые товары (karpasi) перешло в иврит, греческий, латинский, персидский, арабский, армянский, малайский, уйгурский, монгольский и китайский языки. Даже названия тех или иных тканей стали мировыми брендами — ситец (англ. chintz) и жаконет (англ. jackonet), например, представляют собой искаженные термины на языках Индии, которые в конечном итоге стали использоваться во всем мире для обозначения особых разновидностей ткани. В XVII веке индийские хлопковые ткани фактически стали тем, что историк Беверли Лемайр назвал «первым товаром всемирного потребления»^[48].

С ростом спроса хлопок предпринял первые пробные шаги вне дома. Во втором тысячелетии нашей эры весьма обычным стало производство хлопка в мастерских, особенно в Азии. В Индии появились профессиональные ткачи; они специализировались на снабжении дальней торговли, обеспечивая хлопковой тканью правителей и богатых торговцев как у себя на родине, так и за рубежом. В Дакке ткачи трудились под строгим надзором, делая муслины для двора Великих моголов, «принуждаемые работать только на правительство, которое плохо им платило и содержало их в своего рода заключении». Сообщается, что мастерские, в которых было более одного станка, также находились в Аламконде на территории сегодняшнего штата Андра Прадеш уже в XV веке. В отличие от домашних ткачей, ремесленники, работавшие на дальнюю торговлю, географически концентрировались: Бенгалия славилась своими тонкими муслинами, побережье Коромандела — ситцем и коленкорами, Сурат — прочными, но недорогими материями всех сортов. Хотя ткачи могли относиться к весьма различным ступеням индийской кастовой системы, в некоторых частях субконтинента они принадлежали к высшим слоям социальной иерархии и были достаточно обеспечены для того, чтобы быть в числе крупнейших жертвователей местных храмов. Группы специализированных производителей хлопка возникали и в других частях света: в Китае XIV века при династии Мин, например, качественные ткани производились в «городских ткацких домах», на которых в совокупности работали многие тысячи работников. В османском городе Токат искусные ткачи производили значительные объемы хлопковой ткани. В Багдаде, Мосуле и Басре, а также других городах исламской цивилизации располагались крупные хлопкообрабатывающие мастерские, и слово «муслин», обозначающее тонкую хлопковую ткань, произошло от слова «Мусил» — курдского названия Мосула. В Бамако, столице сегодняшнего Мали, трудились до шестисот ткачей, а в Кано, этом «западноафриканском Манчестере», возникла крупная ткацкая отрасль, обеспечивавшая тканями население Сахары. В Тимбукту уже в 1590-е годы работали двадцать шесть хлопкообрабатывающих мастерских, по пятьдесят и более работников каждая. Тысячи работников ткали хлопковую ткань и в Осаке; мастерские распространились по всему региону и к началу XVIII века давали работу тридцати-сорока тысячам человек^[49].

Когда мастерская стала более обычным явлением, то же самое произошло и с ткачом нового типа: это был, как правило, мужчина, который делал ткань специально для рыночной продажи. И все же даже с появлением мастерских это специализированное производство происходило обычно за городом, а не в городах, и в частных домах, а не в мастерских. Такие сельские специализированные рыночные производители отличались от самодостаточных домашних производителей тем, что полагались на силу возникавшей в то время мировой коммерции: сети надомных работников, объединенных торговым капиталом. В рамках этих сетей, которые образовали ядро механизированного хлопкового производства XIX века, прядильщики и ткачи изготавливали хлопковую нить и ткань для городских торговцев, которые собирали их продукцию и продавали ее на отдаленных рынках. Связи между торговцем-капиталистом и производителем широко варьировались. На индийском субконтиненте, например, сельские ткачи зависели от торговцев в отношении необходимого для закупки достаточного количества пряжи, а также необходимой в процессе работы пищи, но в целом эти ткачи обычно владели своим инструментом, работали без надзора и в некоторой степени контролировали сбыт своей продукции. В других местах свободы у сельских ткачей было намного меньше. В Османской империи, например, торговцы передавали хлопок и пряжу крестьянам, которые его пряли и ткали, а затем отдавали свою продукцию обратно торговцу с небольшой прибылью. В отличие от индийских ткачей они не имели никакого контроля над сбытом. В Китае торговцы также активно контролировали свою продукцию. «Они закупали хлопок-сырец, раздавали его на рынке крестьянкам для прядения и изготовления ткани, отдавали в покраску и лощение в мастерские больших или малых городов, а затем развозили по всему Китаю на продажу». Торговцы, по сути, контролировали каждый этап производства, предвосхищая свою центральную роль в создании мировой империи хлопка XIX века^[50].

С расширением рынков менялась также и технология производства хлопка. Хотя основные принципы его обработки во всем мире были весьма схожи, а производительность была неизмеримо ниже до изобретения новаторских волокноотделительных приспособлений, прядильных машин и ткацких станков в конце XVIII — начале XIX века, заметные нововведения все же имели место. В Мезоамерике, например, прядение было усовершенствовано с введением «керамических пряслиц особой формы». После 1200 года жители Мезоамерики также пользовались специально сконструированными чашками для веретена, что способствовало повышению производительности прядильщиц, позволяя им, помимо прочего, удовлетворять ненасытные аппетиты своих требовавших дани правителей. Центром технологического новаторства, однако, была Азия: валковый волокноотделитель (для удаления семян), лук (для очистки и распутывания отделенного волокна), прядильное колесо и новые виды станков, в том числе вертикальная сновальная машина, появились именно там. Прядильное колесо, изобретенное в XI веке, было особенно значимым нововведением, так как позволило крестьянам прясть хлопок намного быстрее. Ткачи тех же регионов изобрели также новый вид ткацкого станка — педальный. Хотя точное место его происхождения неизвестно, он начал применяться в Индии между 500 и 750 годами, а в Китае (где его впервые использовали в изготовлении шелка) — в третьем веке^[51].

Самые крупные инновации произошли в области окультуривания самого хлопчатника — настолько крупные, что хлопок, который собирали рабы в XIX веке, был бы практически неузнаваем для индийских фермеров двумя тысячелетиями ранее. Проведенная людьми селекция приспособила хлопок к большим диапазонам природных условий и сделала его волокно еще более применимым для производства ткани. Сельские хлопководы Китая, Японии, Юго-Восточной Азии и Северной и Южной Америки, Западной Африки и Анатолии завезли семена хлопчатника с соседних территорий и добавили его к своему ассортименту растительных культур. На протяжении веков этот процесс окультуривания коренным образом изменил физические свойства хлопка, и были выведены растения, дающие более длинное и светлое волокно (позже эксперты стали обозначать длину волокна термином staple), высокоурожайные и с легко извлекаемым содержимым орехоподобной коробочки. Более того, прогресс в методах ирригации и агрономии позволил распространить производство на новые регионы. Благодаря селекции семян и усовершенствованной технологии хлопчатник хорошо рос в более сухих и прохладных районах Африки, Азии и Америки, в том числе в почвах исламских стран, по большей части подверженных засухе. В Иране, например, инвестиции в ирригационные системы уже в IX веке позволили существенно расширить культивацию хлопка. Однако, по сравнению с изменениями в XVIII и XIX веках, совокупное повышение производительности в эти две тысячи лет перед промышленной революцией были невелики. На протяжении большей части своей истории мировая хлопковая отрасль росла преимущественно за счет постоянно растущего числа людей, которые посвящали все больше времени выращиванию, прядению и тканью хлопка^[52].

Благодаря этим производственным сетям, соединявшим сельских прядильщиков и ткачей с городским торговым капиталом, особенно в Азии, возникло постепенное, но существенное расширение объема выработки для рынков. В основном это происходило, однако, без уничтожения более древних социальных структур, без изменения веками устоявшейся организации производства. Домашнее хозяйство и связанные с ним технологии оставались в их центре. Этот старый мир был в безопасности, скрываясь за двумя защитными стенами: во-первых, рынки готовой продукции, хотя и росли, но, по сравнению с состоянием после 1780 года, скромными темпами, а во-вторых, существовали серьезные препятствия для перевозки хлопка-сырца на большие расстояния для его обработки. Чтобы прорваться сквозь эти древние препоны, нужна была огромная противодействующая сила.

В течение очень долгого времени в этом замечательно разнообразном, потрясающе живом и экономически важном мире хлопка Европа не участвовала. Европейцы оставались на окраинах сетей, охватывавших культивацию, обработку и потребление хлопка. Даже после того, как они начали импортировать небольшие объемы хлопковой ткани во времена Древней Греции и Древнего Рима, они по-прежнему играли незначительную роль в мировой хлопковой отрасли в целом. Люди одевались, как повелось начиная с бронзового века, в одежду из льна и шерсти. Как об этом сказал Махатма Ганди, пока Индия снабжала Европу хлопком, сами европейцы «были погружены в варварство, невежество и дикость»^[53].

Растение-барашек: представление европейцев о хлопчатнике

Хлопок попросту был для Европы экзотическим продуктом. Это волокно росло в далеких землях, и многие европейцы, по имеющимся свидетельствам, представляли себе хлопок как гибрид растения с животным — «растение-барашек». По средневековой Европе ходили рассказы о маленьких овечках, растущих на дереве и спускающихся по ночам, чтобы попить воды; другие басни повествовали об овцах, соединенных с землей низким стеблем^[54].

Хлопок впервые пришел и остался в Европе, а также в Западной Африке, в результате распространения ислама. К 950 году хлопок производился в мусульманских городах Севилье, Кордове, Гранаде и Барселоне, а также на Сицилии. Некоторые из этих тканей экспортировались в остальные части Европы. В XII веке севильский ботаник Абу Закария ибн аль-Авам опубликовал трактат о земледелии, в который включил подробное описание культивации хлопчатника^[55]. Хлопок настолько сильно ассоциировался с исламом, что большинство европейских языков заимствовало для обозначения хлопкового волокна арабское слово qutun. Французское coton, английское cotton, испанское algodón, португальское algodão, голландское katoen и итальянское cotone все имеют в своем составе этот арабский корень. (Немецкое Baumwolle и чешское bavlna — которые переводятся приблизительно как «древесная шерсть» — исключения, которые подтверждают правило.) Когда производство хлопка в регионе серьезно сократилось в результате реконкисты на Иберийском полуострове в первой половине второго тысячелетия, вековое соприкосновение с арабскими технологиями и культурой оставило после себя на обширных европейских территориях знание хлопковых тканей и представление об их ценности.

К XII веку небольшие зоны в Европе — в особенности север Италии — вернулись в мир производства хлопка, и на этот раз окончательно. Хотя европейский климат был в основном неподходящим для выращивания хлопка, крестоносцы усилили влияние Европы в арабских странах, то есть в районах естественного произрастания хлопчатника^[56]. Первые попытки производства хлопка были скромными, но они положили начало тенденции, которой суждено было изменить историю континента и мировую экономику.

Первый центр неисламской хлопковой отрасли в Европе возник на севере Италии, в таких городах как Милан, Ареццо, Болонья, Венеция и Верона. Начиная с XII века отрасль быстро росла и стала играть важнейшую роль в экономике этих городов. В Милане, например, к 1450 году в хлопковой отрасли было занято не менее шести тысяч работников, которые изготавливали фустиан — ткань, смешанную из хлопка и льна^[57]. Эти северные итальянцы стали главными производителями в Европе и сохраняли эту позицию приблизительно в течение трех столетий^[58].

Существовало две причины для расцвета производства хлопка в Северной Италии. Во-первых, эти города имели длительную историю все еще активного производства шерсти, благодаря чему там имелись искусные мастера, богатые капиталом торговцы и опыт дальней торговли. Когда предприниматели решали заняться производством хлопка, они могли привлекать эти ресурсы. Они раздавали хлопок-сырец женщинам из близлежащих деревень для прядения. Они заключали договоры с городскими ремесленниками, организованными в гильдии, об изготовлении тканей из этой пряжи. Они помечали свои товары фирменными знаками и стандартизировали их, а затем по своим дальним торговым сетям отправляли их на зарубежные рынки через Средиземное море, Средний Восток, Германию, Австрию, Богемию и Венгрию^[59].

Во-вторых, северная Италия легко могла получать хлопок-сырец. Действительно, североитальянская отрасль полностью зависела от хлопка из восточного Средиземноморья, который привозился из таких мест, как Западная Анатолия и территория сегодняшней Сирии. Уже в XI веке хлопковую пряжу и ткани привозили в венецианские, генуэзские и пизанские порты, что позволило людям «распробовать» хлопок. После крестовых походов начался импорт хлопка-сырца — первая подобная сделка документально подтверждена в 1125 году^[60].

Когда в результате усовершенствования морских перевозок подешевела транспортировка сыпучих товаров, Венеция стала первым европейским хранилищем хлопка, Ливерпулем XII века. Некоторые купцы стали специализироваться на торговле хлопком, закупая низкокачественный хлопок в Анатолии, а более качественное волокно — в Сирии. Эти поставки дополнялись генуэзским импортом из Анатолии, с Сицилии и из Египта. Но несмотря на импорт больших объемов, европейские купцы оказывали незначительное влияние, если вообще его оказывали, на те способы, которыми хлопок выращивался в Леванте: они покупали хлопок у местных торговцев, грузили его на свои корабли и перевозили через море. Тем не менее, способность Венеции встроиться, а со временем занять главенствующее положение в средиземноморской торговле была решающим фактором успеха североитальянской хлопковой отрасли. Более того, она стала образцом для того клинка, которым европейские государства и капиталисты позднее пронзили сердце древних центров хлопкового производства^[61].

Средиземноморские сети обеспечили итальянских производителей относительно простым доступом не только к хлопку-сырцу, но и к «восточным» технологиям. Североитальянские предприниматели перенимали технологии у исламского мира — некоторые из них при этом ранее попали туда из Индии и Китая. В XII веке произошло «массированное вливание внешних технологий в европейскую текстильную отрасль» — в первую очередь прядильного колеса. До введения прядильного колеса в Европе в середине XIII века европейцы, как американцы и африканцы, пряли с помощью ручных веретен. Это был медленный процесс: искусная пряха выдавала около 120 метров нити в час. При такой скорости требовалось одиннадцать часов, чтобы спрясть достаточно пряжи на одну блузу. Прядильное колесо невероятным образом повысило выработку европейских прядильщиков, увеличив их производительность втрое. Таким образом, наличие нового материала — хлопка — привело к освоению нового метода производства, и поэтому в средневековой Европе прядильное колесо еще называли «хлопковым колесом». Не столь заметным, как прядильное колесо, но все же усовершенствованием стало использование горизонтального педального ткацкого станка. Впервые примененный в Европе в одиннадцатом веке, он позволил ткачу открывать и закрывать раствор зева — образующегося между нитями основы, чтобы дать пройти челноку, — с помощью ног, освободив руки для пробрасывания уточной нити, что позволило производить материю более высокого качества. Этот станок пришел в Европу из Индии и Китая через страны исламского мира^[62].

Горизонтальный педальный ткацкий станок, Милан, середина XIV века

В своем росте североитальянская хлопковая отрасль опиралась в основном на доступ к хлопку-сырцу и производственным технологиям исламского мира. Однако эти связи и зависимости стали главными уязвимыми точками для Италии; ее хлопковая отрасль осталась удаленной от источников сырья и не контролировала выращивание хлопчатника. В конечном итоге она пострадала как от укрепления исламской хлопковой отрасли, так и от потери значимости своих торговых сетей в исламском мире^[63].

Однако даже до разрушения этих критически важных сетей итальянское производство столкнулось еще с одним испытанием: развитием более гибких конкурентов к северу от Альп, в городах Южной Германии. Как и их итальянские «коллеги», они полагались на поставки хлопка из Леванта. Однако в то время, как итальянские производители находились в условиях высоких налогов, высоких зарплат, четкой организации городских ткачей и цеховых ограничений, немецкие производители имели преимущество в виде более сговорчивой немецкой деревни, получая доступ к дешевой рабочей силе. К началу XV века немецкие производители пользовались этой разницей в издержках не только для того, чтобы захватить многие итальянские экспортные рынки, в том числе восток и север Европы, Испанию, Балтику, Нидерланды и Англию, но и для вторжения на рынок самой Италии^[64].

Один из таких предприимчивых производителей прибыл в южногерманский город Аугсбург в 1367 году. Молодой ткач Ганс Фуггер сначала попробовал продавать хлопковые ткани своего отца, но со временем начал карьеру мастера-ткача. В следующие десятилетия он расширил свои инвестиции, в конечном итоге наняв сотню ткачей в Аугсбурге и вложив много средств в дальнюю торговлю. К моменту своей смерти он был одним из пятидесяти богатейших граждан Аугсбурга и заложил фундамент для восхождения одной из богатейших торговых и банковских семей средневековой Европы^[65].

Ганс Фуггер способствовал скорейшему основанию динамично развивавшейся хлопковой отрасли на юге Германии всего за одно поколение. С 1363 по 1383 год выработка немецких ткачей фактически вытеснила ломбардские фустианы с европейских рынков. Фуггер и ему подобные предприниматели добились успеха, поскольку имели возможность использовать труд квалифицированных текстильщиков, а также доступ к капиталу и торговым сетям. В Южной Германии, у которой была долгая история льняного производства, были влиятельные купцы, которые вели дальнюю торговлю и владели достаточным капиталом для основания новой отрасли. Но у этих торговцев был также доступ к дешевой рабочей силе, рынкам Северной Европы и способность обеспечивать исполнение норм, гарантировавших качество их продукции. В результате такие города, как Ульм, Аугсбург, Мемминген и Нюрнберг, стали главными центрами производства фустианов. Эта отрасль в конечном итоге распространилась на восток вдоль Дуная и на юг, достигнув Швейцарии^[66].

Контроль над сельской рабочей силой имел решающее значение. В Ульме, например, одном из важнейших производственных центров, в самом городе лишь 2 тысячи жителей были заняты производством хлопка, в то время как 18 тысяч работников обрабатывали хлопок за городом. Бóльшая часть материи ткалась в деревнях, а не в городе, при этом торговцы снабжали прядильщиков и ткачей деньгами, сырьем и даже инструментами — это была такая же сеть надомной работы, как та, что была характерна для индийской сельской местности. Такая организация производства была намного более гибкой, чем городское производство, поскольку она не регулировалась никакими гильдиями, а сельские ткачи по-прежнему имели в распоряжении собственную землю и выращивали себе пропитание^[67].

С возникновением хлопковой отрасли на севере Италии и в Южной Германии мелкие регионы Европы впервые стали мелкими участниками мировой экономики хлопка. И все же в самой Европе эта отрасль пока играла не слишком заметную роль. Европейцы все еще одевались в основном в льняную и шерстяную, а не хлопковую одежду. И едва ли какие-либо из европейских хлопковых товаров потреблялись за пределами континента. Более того, с начала XVI века зависевшая от Венеции европейская отрасль пришла в упадок, поскольку в ходе Тридцатилетней войны производство было разрушено, а торговля сместилась из Средиземноморья к Атлантическому океану. В XVI веке Венеция утратила контроль над средиземноморской торговлей, уступив его укрепившейся Османской империи, которая поощряла развитие отечественных отраслей и запрещала экспорт хлопка-сырца. В самом деле, когда османские военные в 1560-е годы консолидировали свою власть в государстве, эффект был ощутим в отдаленных немецких городках, занимавшихся производством хлопка. Восхождение Османской империи, мощного государства, способного контролировать потоки сырого и обработанного хлопка, разрушило хлопковое производство на севере Италии и на юге Германии. В довершение всех бед, выпавших на долю когда-то господствовавших венецианцев, к концу XVI века британские корабли все чаще стали появляться в таких портах, как Измир. В 1589 году султан пожаловал английским купцам широкие торговые привилегии^[68].

Некоторые проницательные наблюдатели наверняка заметили, что первых европейских производителей хлопка как в Северной Италии, так и в Южной Германии неудача постигла, по крайней мере отчасти, из-за того, что они не покорили те народы, которые снабжали их хлопком. Этот урок не был забыт. В конце XVI века, когда возникла совершенно новая хлопковая отрасль, сосредоточенная уже на побережьях Атлантического океана, а не в Средиземноморье, европейцы считали само собой разумеющимся, что только защита государственной власти может обеспечить успех на этих новых торговых территориях^[69].

Примечания

18

Хлопок, выращивавшийся в этих городах, вероятнее всего был G. hirsutum Palmeri, род хлопка, о котором известно, что он выращивался в местности, являющейся сейчас мексиканскими штатами Оахака и Герреро. Описание растения из C. Wayne Smith and J. Tom Cothren, eds., Cotton: Origin, History, Technology, and Production (New York: John Wiley & Sons, 1999), 11; Angus Maddison, The World Economy: A Millennial Perspective (Paris: Development Centre of the Organisation for Economic Cooperation and Development, 2001), 263; Frances F. Berdan, “Cotton in Aztec Mexico: Production, Distribution and Uses,” Mexican Studies 3 (1987): 241ff.; Joseph B. Mount-joy, “Prehispanic Cultural Development Along the Southern Coast of West Mexico,” in Shirley Gorenstein, ed., Greater Mesoamerica: The Archeology of West and Northwest Mexico (Salt Lake City: University of Utah Press, 2000), 106; Donald D. Brandt, “The Primitive and Modern Economy of the Middle Rio Balsas, Guerrero and Michoacan,” Eighth American Scientific Congress, Section 8, History and Geography (Washington, DC, 1940), Abstract; вес тюка хлопка в Мексике XVI века см.: Jose Rodriguez Vallejo, Ixcatl, el algodon mexicano (Mexico: Fondo de Cultura Economica, 1976), 64.

19

K. D. Hake and T. A. Kerby, “Cotton and the Environment,” Cotton Production Manual (UCANR Publications, 1996), 324–27; Frederick Wilkinson, The Story of the Cotton Plant (New York: D. Appleton & Company, 1899), 39.

20

Имеется (небольшое) несогласие между Gavin Wright, The Political Economy ofthe Cotton South: Households, Markets, and Wealth in the Nineteenth Century (New York: Norton, 1978), 14–5, и Jason Clay, World Agriculture and the Environment: A Commodity-by-Commodity Guide to Impacts and Practices (Washington, DC: Island Press, 2004), 284–87.

21

Ralf Kittler, Manfred Kaysar, and Mark Stoneking, “Molecular Evolution of Pedicu-lus humanus and the Origin of Clothing,” Current Biology 13 (August 19, 2003): 1414–15; о намного более ранних временах прядения и ткачества см.: Eli-so Kvabadze et al., “30,000 Year-Old Wild Flax Fibres,” Science 11 (September 2009): 1359.

22

Almut Bohnsack, Spinnen und Weben: Entwicklung von Technik und Arbeit im Textil-gewerbe (Reinbek: Rowohlt, 1981), 32, 31; см.: Kleidung, in Johannes Hoops, Reallexikon der Germanischen Altertumskunde, vol. 16 (Berlin: Walter de Gruyter, 2000), 603–25; Mary Schoeser, World Textiles: A Concise History (New York: Thames & Hudson World of Art, 2003), 20; Kleidung, in Max Ebert, ed., Reallexikon der Vorgeschichte, vol. 6 (Berlin: Walter de Gruyter, 1926), 380–94; Harry Bates Brown, Cotton: History, Species, Varieties, Morphology, Breeding, Culture, Diseases, Marketing, and Uses (New York: McGraw-Hill, 1938), 1.

23

См., например: T. W. Rhys Davids, trans., Vinaya Texts (Oxford: Clarendon Press, 1885), 168; Georg Buehler, trans., The Sacred Laws of the Aryas (Oxford: Clarendon Press, 1882), 165, 169, 170; Vijaya Ramaswamy, Textiles and Weavers in South India (New York: Oxford University Press, 2006), 1, 57; Doran Ross, ed., Wrapped in Pride: Ghanaian Kente and African American Identity (Los Angeles: UCLA Fowler Museum of Cultural History, 1998), 77; Frank Goldtooth, как записано Stanley A. Fishler, In the Beginning: A Navaho Creation Myth (Salt Lake City: University of Utah Press, 1953), 16; Aileen O’Bryan, The Dine: Origin Myths of the Navaho Indians, Smithsonian Institution, Bureau of American Ethnology, Bulletin 163 (Washington, DC: Government Printing Office, 1956), 38; Francesca Bray, “Textile Production and Gender Roles in China, 1000–1700,” Chinese Science 12 (1995): 116; Anthony Winterbourne, When the Norns Have Spoken: Fate in Germanic Paganism (Madison, NJ: Fairleigh Dickinson University Press, 2004), 96.

24

C. L. Brubaker et al., “The Origin and Domestication of Cotton,” in C. Wayne Smith and J. Tom Cothren, eds., Cotton: Origin, History, Technology, and Production (New York: John Wiley & Sons, 1999), 4, 5–6, 12, 17, 22; Wafaa M. Amer and Osama A. Momtaz, “Historic Background of Egyptian Cotton (2600 BC — AD 1910),” Archives ofNatural History 26 (1999): 219.

25

Thomas Robson Hay and Hal R. Taylor, “Cotton,” in William Darrach Halsey and Emanuel Friedman, eds., Collier’s Encyclopedia, with Bibliography and Index (New York: Macmillan Educational Co., 1981), 387; A. Lucas, Ancient Egyptian Materials and Industries, 4th ed., revised by J. R. Harris (London: Edward Arnold, 1962), 147; Richard H. Meadow, “The Origins and Spread of Agriculture and Pastoralism in Northwestern South Asia,” in David R. Harris, ed., The Origins and Spread of Agriculture and Pastoralism in Eurasia (London: UCL Press, 1996), 396; традиционное индийское описание этих классических занятий см.: S. V. Puntambekar and N. S. Varadachari, Hand-Spinning and Hand-Weaving: An Essay (Ahmedabad: All India Spinners’ Association, 1926), 1–9; James Mann, The Cotton Trade of Great Britain (London: Simpkin, Marshall & Cº, 1860), 1, 2–3; Brown, Cotton, 2; см. также: Herodotus, The Histories, ed. A. R. Burn, trans. Aubrey de Selincourt, rev. ed., Penguin Classics (Harmondsworth, UK: Penguin, 1972), 245; см. также: Arno S. Pearse, The Cotton Industry ofIndia, Being the Report of the Journey to India (Manchester: Taylor, Garnett, Evans, 1930), 15; J. Forbes Royle, On the Culture and Commerce of Cotton in India and Elsewhere: With an Account of the Experiments Made by the Hon. East India Company up to the Present Time (London: Smith, Elder & Cº, 1851), 116ff.

26

Brown, Cotton, 5; Edward Baines, History of the Cotton Manufacture in Great Britain (London: H. Fisher, R. Fisher, and P. Jackson, 1835), 65–70; см.: Prasannan Parthasarathi, “Cotton Textiles in the Indian Subcontinent, 1200–1800,” in Giorgio Riello and Prasannan Parthasarathi, eds., The Spinning World: A Global History of Cotton Textiles, 1200–1850 (New York: Oxford University Press, 2009), 23–25.

27

H. Wescher, “Die Baumwolle im Altertum,” in Ciba-Rundschau 45 (June 1940): 1635; Alwin Oppel, Die Baumwolle (Leipzig: Duncker & Humblot, 1902), 206–7; цит. по: Clinton G. Gilroy, The History of Silk, Cotton, Linen, Wool, and Other Fibrous Substances (New York: Harper & Brothers, 1845), 334; см.: Marco Polo, Travels of Marco Polo (Westminster, MD: Modern Library, 2001), 174; Baines, History of the Cotton Manufacture, 56, 58.

28

A. G. Hopkins, An Economic History of West Africa (New York: Columbia University Press, 1973), 48; M. D. C. Crawford, The Heritage of Cotton: The Fibre of Two Worlds and Many Ages (New York: G. P. Putnam’s Sons, 1924), 46; Amer and Momtaz, “Historic Background,” 212; Oppel, Die Baumwolle, 209; William H. Prescott, History of the Conquest of Peru (Westminster, MD: Modern Library, 2000), 51, 108, 300.

29

Gilroy, History of Silk, 331–32; Smith and Hirth, “Development of Prehispanic Cotton-Spinning,” 353; Barbara L. Stark, Lynette Heller, and Michael A. Ohnersorgen, “People with Cloth: Mesoamerican Economic Change from the Perspective of Cotton in South-Central Veracruz,” Latin American Antiquity 9 (March 1978): 9, 25, 27; Crawford, Heritage, 32, 35; Smith and Hirth, “Development of Prehispanic Cotton-Spinning,” 355; Barbara Ann Hall, “Spindle Whorls and Cotton Production at Middle Classic Matacapan and in the Gulf Lowlands,” in Barbara L. Stark and Philip J. Arnold III, eds., Olmec to Aztec: Settlement Patterns in the Ancient Gufl Lowlands (Tucson: University of Arizona Press, 1997), 117, 133, 134.

30

Juan de Villagutierre Soto-Mayor, History of the Conquest of the Province of the Itza, 1st English edition, translated from the 2nd Spanish edition by Robert D. Wood (Culver City, CA: Labyrinthos, 1983), 197; Berdan, “Cotton in Aztec Mexico,” 235–36, 239; Smith and Hirth, “Development of Prehispanic Cotton-Spinning,” 356; R. B. Handy, “History and General Statistics of Cotton,” in The Cotton Plant: Its History, Botany, Chemistry, Culture, Enemies, and Uses, prepared under the supervision of A. C. True, United States Department of Agriculture, Office of Experiment Stations, Bulletin 33 (Washington, DC: Government Printing Office, 1896), 63; United States, Historical Statistics of the United States, Colonial Times to 1970, vol. 1 (Washington, DC: U.S. Dept. of Commerce, Bureau of the Census, 1975), Series K-550–563, “Hay, Cotton, Cottonseed, Shorn Wool, and Tobacco — Acreage, Production, and Price: 1790 to 1970,” 518; Hall, “Spindle Whorls,” 118; Berdan, “Cotton in Aztec Mexico,” 238; Stark, Heller, and Ohnersorgen, “People with Cloth,” 14, 29.

31

Brown, Cotton, 14; Kate Peck Kent, Prehistoric Textiles of the Southwest (Santa Fe, NM: School of American Research Press, 1983), 9, 27, 28, 29; цит. по: Ward Alan Minge, “Effectos del Pais: A History of Weaving Along the Rio Grande,” in Nora Fisher, ed., Rio Grande Textiles (Santa Fe: Museum of New Mexico Press, 1994), 6; Kate Peck Kent, Pueblo Indian Textiles: A Living Tradition (Santa Fe, NM: School of American Research Press, 1983), 26; Crawford, Heritage, 37; David Watts, The West Indies: Patterns of Development, Culture and Environmental Change Since 1492 (Cambridge: Cambridge University Press, 1990), 65, 89, 174; Mann, Cotton Trade, 4; Christopher Columbus, November 4, 1492, The Diario of Christopher Columbus’sfirst voyage to America: 1492–1493, abstracted by Fray Bartolome de las Casas, transcribed and translated into English, with notes and a concordance of the Spanish, by Oliver Dunn and James E. Kelley Jr. (Norman: University of Oklahoma Press, 1989), 131–35; см.: записи за 16 октября, 3 ноября и 5 ноября 1492 г., 85–91, 131, 135.

32

Pliny the Elder, The Natural History ofPliny, vol. 4, trans. John Bostock and H. T. Riley (London: Henry G. Bohn, 1856), 134–35; Mann, Cotton Trade, 3. Christopher Ehret, The Civilizations of Africa: A History to 1800 (Charlottesville: University Press of Virginia, 2002), 67–68; Ross, Wrapped in Pride, 75; Lars Sundstrom, The Trade of Guinea (Lund: Hakan Ohlssons Boktryckeri, 1965), 148; F. L. Griffith and G. M. Crowfoot, “On the Early Use of Cotton in the Nile Valley,” Journal of Egyptian Archeology 20 (1934): 7; Amer and Momtaz, “Historic Background,” 212, 214, 215, 217.

33

M. Kouame Aka, “Production et circulation des cotonnades en Afrique de l’Ouest du XIeme siecle a la fin de la conquette coloniale (1921)” (PhD dissertation, Universite de Cocody-Abidjan, 2013), 18, 41; Marion Johnson, “Technology, Competition, and African Crafts,” in Clive Dewey and A. G. Hopkins, eds., The Imperial Impact: Studies in the Economic History ofAfrica and India (London: Athlone Press, 1978), 176, 195, 201; Venice Lamb and Judy Holmes, Nigerian Weaving (Roxford: H. A. & V. M. Lamb, 1980), 15, 16; Marion Johnson, “Cloth Strips and History,” West African Journal of Archaeology 7 (1977): 169; Philip D. Curtin, Economic Change in Precolonial Africa: Senegambia in the Era of the Slave Trade (Madison: University of Wisconsin Press, 1975), 48; Marion Johnson, “Cloth as Money: The Cloth Strip Currencies of Africa,” in Dale Idiens and K. G. Pointing, Textiles ofAfrica (Bath: Pasold Research Fund, 1980), 201. В юго-восточной Африке также имелось производство хлопкового текстиля. Patricia Davison and Patrick Harries, “Cotton Weaving in South-east Africa: Its History and Technology,” in Idiens and Pointing, Textiles ofAfrica, 177, 179, 180; Marie Philiponeau, Le coton et l’Islam: Fil d’une histoire africaine (Algiers: Casbah Editions, 2009), 15, 17; Ross, Wrapped in Pride, 75; Rita Bolland, Tellem Textiles: Archaeological Findsfrom Burial Caves in Mali’s Bandiagara Cliff(Leiden: Rijksmuseum voor Volkenkunde, 1991); Leo Africanus, The History and Description of Africa and of the Notable Things Therein Contained, Done in the English in the Year 1600 by John Pory, vol. 3 (London: Hakluyt Society, 1896), 823, 824.

34

Информацию о многообразии происхождения хлопка и его окультуривании см.: Meadow, “Origins,” 397.

35

Brown, Cotton, 8; Maureen Fennell Mazzaoui, The Italian Cotton Industry in the Later Middle Ages, 1100–1600 (Cambridge: Cambridge University Press, 1981), 11, 15, 17–18; Lucas, Ancient Egyptian Materials, 148; Hartmut Schmoekel, Ur, Assur und Babylon: Drei Jahrtausende im Zweistromland (Stuttgart: Gustav Klipper Verlag, 1958), 131; Baines, History of the Cotton Manufacture, 27; Richard W. Bulliet, Cotton, Climate, and Camels in Early Islamic Iran: A Moment in World History (New York: Columbia University Press, 2009), 1, 8, 46; Marco Polo, Travels, 22, 26, 36, 54, 58, 59, 60, 174, 247, 253, 255.

36

Chao Kuo-Chun, Agrarian Policy of the Chinese Communist Party, 1921–1959 (Westport, CT: Greenwood Press, 1977), 5, 8ff.

37

Craig Dietrich, “Cotton Culture and Manufacture in Early Ch’ing China,” in W. E. Willmott, ed., Economic Organization in Chinese Society (Stanford, CA: Stanford University Press, 1972), 111ff.; Mi Chu Wiens, “Cotton Textile Production and Rural Social Transformation in Early Modern China,” Journal of the Institute of Chinese Studies of the Chinese University of Hong Kong 7 (December 1974): 516, 517ff., 519; Frederick W. Mote and Denis Twitchett, eds., The Cambridge History of China, Vol. 7, The Ming Dynasty, 1368–1644, part 1 (New York: Cambridge University Press, 1998), 256, 507; Kenneth Pomeranz, “Beyond the East-West Binary: Resituating Development Paths in the Eighteenth-Century World,” Journal of Asian Studies 61 (May 2002): 569; United States, Historical Statistics, 518.

38

Anthony Reid, Southeast Asia in the Age of Commerce, 1450–1680, vol. 1, The Lands Below the Winds (New Haven, CT: Yale University Press, 1988), 90; Crawford, Heritage, 7; William B. Hauser, Economic Institutional Change in Tokugawa Japan: Osaka and the Kinai Cotton Trade (Cambridge: Cambridge University Press, 1974), 117–20; Mikio Sumiya and Koji Taira, eds., An Outline ofJapanese Economic History, 1603–1940: Major Works and Research Findings (Tokyo: University of Tokyo Press, 1979), 99–100.

39

Stark, Heller, and Ohnersorgen, “People with Cloth,” 10, 29; Howard F. Cline, “The Spirit of Enterprise in Yucatan,” in Lewis Hanke, ed., History of Latin American Civilization, vol. 2 (London: Methuen, 1969), 137; Johnson, “Technology,” 259; Thomas J. Bassett, The Peasant Cotton Revolution in West Africa: Cote d’Ivoire, 1880–1995 (New York: Cambridge University Press, 2001), 33; James Forbes, Oriental Memoirs: A Narrative of Seventeen Years Residence in India, vol. 2 (London: Richard Bentley, 1834), 34; Moritz Schanz, “Die Baumwolle in Russisch-Asien,” Beihefte zum Tropenpflanzer 15 (1914): 2; о Корее см.: Tozaburo Tsukida, Kankoku ni okeru mensaku chosa (Tokyo: No-shomu sho noji shikenjyo, 1905), 1–3, 76–83.

40

Oppel, Die Baumwolle, 201; Berdan, “Cotton in Aztec Mexico,” 241; Hall, “Spindle Whorls,” 120; Sundstrom, Trade of Guinea, 147; Curtin, Economic Change, 50, 212; Brown, Cotton, 8; Reid, Southeast Asia, 93; Gilroy, History ofSilk, 339; Carla M. Sinopoli, The Political Economy of Craft Production: Crafting Empire in South India, c. 1350–1650 (Cambridge: Cambridge University Press, 2003), 185; A. Campbell, “Notes on the State of the Arts of Cotton Spinning, Weaving, Printing and Dyeing in Nepal,” Journal of the Asiatic Society of Bengal (Calcutta) 5 (January to December 1836): 222.

41

Hall, “Spindle Whorls,” 115, 116, 120, 122, 124; Davison and Harries, “Cotton Weaving,” 182; Oppel, Die Baumwolle, 209; Prescott, Conquest of Peru, 51; Gilroy, History of Silk, 339, 343; Curtin, Economic Change, 213; Kent, Prehistoric Textiles, 35; Kent, Pueblo Indian, 28; Reid, Southeast Asia, 93; Sundstrom, Trade of Guinea, 148–49; Lamb and Holmes, Nigerian Weaving, 10–11; Johnson, “Technology,” 261.

42

Reid, Southeast Asia, 94.

43

Berdan, “Cotton in Aztec Mexico,” 242, 259; Mote and Twitchett, Ming Dynasty, 507, 690ff.; K. N. Chaudhuri, “The Organisation and Structure of Textile Production in India,” in Tirthankar Roy, ed., Cloth and Commerce: Textiles in Colonial India (Waltnut Creek, CA: AltaMira Press, 1996), 71; Wiens, “Cotton Textile,” 520; Sinopoli, Political Economy, 177.

44

Berdan, “Cotton in Aztec Mexico,” 242; Bray, “Textile Production,” 119; Sundstrom, Trade of Guinea, 162; Curtin, Economic Change, 212; Davison and Harries, “Cotton Weaving,” 187; Johnson, “Cloth as Money,” 193–202; Reid, Southeast Asia, 90; Sundstrom, Trade of Guinea, 164; Stark, Heller, and Ohnersorgen, “People with Cloth,” 9.

45

Smith and Hirth, “Development of Prehispanic Cotton-Spinning,” 356; Bulliet, Cotton, Climate, and Camels, 46, 59; Philiponeau, Coton et l’Islam, 25; Pedro Machado, “Awash in a Sea of Cloth: Gujarat, Africa and the Western Indian Ocean Trade, 1300–1800,” in Giorgio Riello and Prasannan Parthasarathi, eds., The Spinning World: A Global History of Cotton Textiles, 1200–1850 (New York: Oxford University Press 2009), 161–79; важность удаленности торговцев от государств, из которых они происходят, также подчеркивается Gil J. Stein, Rethinking World-Systems: Diasporas, Colonies, and Interaction in Uruk Mesopotamia (Tucson: University of Arizona Press, 1999), 173.

46

См.: Hall, “Spindle Whorls,” 115; Stark, Heller, and Ohnersorgen, “People with Cloth,” 9; Berdan, “Cotton in Aztec Mexico,” 247ff., 258; Kent, Prehistoric Textiles, 28; Volney H.Jones, “A Summary of Data on Aboriginal Cotton of the Southwest,” University of New Mexico Bulletin, Symposium on Prehistoric Agriculture, vol. 296 (October 15, 1936), 60; Reid, Southeast Asia, 91; Sundstrom, Trade of Guinea, 147; Bassett, Peasant Cotton, 34; Curtin, Economic Change, 212–13; Halil Inalcik, “The Ottoman State: Economy and Society, 1300–1600,” in Inalcik and Donald Quataert, eds., An Economic and Social History of the Ottoman Empire, 1300–1914 (Cambridge: Cambridge University Press, 1994), 296; Hauser, Economic Institutional Change, 59.

47

Sundstrom, Trade of Guinea, 156, 157; Ramaswamy, Textiles, 25, 70–72; Chaudhuri, “Organisation,” 55; Inalcik, “Ottoman State,” 352; Mann, Cotton Trade, 2–3, 23; Smith and Cothren, Cotton, 68–69; Baines, History of the Cotton Manufacture, 24, 76; Wescher, “Die Baumwolle,” 1639; Gilroy, History ofSilk, 321; John Peter Wild and Felicity Wild, “Rome and India: Early Indian Cotton Textiles from Berenike, Red Sea Coast of Egypt,” in Ruth Barnes, ed., Textiles in Indian Ocean Societies (New York: Routledge, 2005), 11–16; Surendra Gopal, Commerce and Crafts in Gujarat, 16th and 17th Centuries: A Study in the Impact of European Expansion on Precapitalist Economy (New Delhi: People’s Publishing House, 1975), 3; цит. по: Inalcik, “Ottoman State,” 355, см. также: 350, 354, 355; см.: Eliyahu Ashtor, “The Venetian Cotton Trade in Syria in the Later Middle Ages,” Studi Medievali, ser. 3, vol. 17 (1976): 690; Suraiya Faroqhi, “Crisis and Change, 1590–1699,” in Halil Inalcik and Donald Quataert, eds., An Economic and Social History of the Ottoman Empire, 1300–1914 (Cambridge: Cambridge University Press, 1994), 524; Eugen Wirt, “Aleppo im 19. Jahrhundert,” in Hans Geord Majer, ed., Osmanische Studien zur Wirtschafts-und Sozialgeschichte (Wiesbaden: Otto Harrassowitz, 1986), 186–205; Sinopoli, Political Economy, 179.

48

Crawford, Heritage, 6, 69; Reid, Southeast Asia, 90, 95; quoted in Sinnappah Arasa-ratnam and Aniruddha Ray, Masulipatnam and Cambay: A History of Two Port-Towns, 1500–1800 (New Delhi: Munshiram Manoharlal Publishers, 1994), 121; некоторые информативные карты по поводу заморской торговли Гуджарата, а также его отечественной торговли в этот период см.: Gopal, Commerce and Crafts, 16, 80, 160; Mazzaoui, Italian Cotton, 9–11; Beverly Lemire, “Revising the Historical Narrative: India, Europe, and the Cotton Trade, c. 1300–1800,” in Riello and Parthasarathi, eds., The Spinning World, 226.

49

B. C. Allen, Eastern Bengal District Gazetteers: Dacca (Allahabad: Pioneer Press, 1912), 106; Sinopoli, Political Economy, 186; Baines, History of the Cotton Manufacture, 75; Ramaswamy, Textiles, 44, 53, 55; Wiens, “Cotton Textile,” 522, 528; Yueksel Duman, “Notables, Textiles and Copper in Ottoman Tokat, 1750–1840” (PhD dissertation, Binghamton University, 1998); Mazzaoui, Italian Cotton, 22; Max Freiherrn von Oppenheim, Der Tell Halaf: Eine neue Kultur im altesten Mesopotamien (Leipzig: Brockhaus, 1931), 70; Sundstrom, Trade of Guinea, 147; Lamb and Holmes, Nigerian Weaving, 10; Curtin, Economic Change, 48; Aka, Production, 69; Youssoupha Mbargane Guisse, “Ecrire l’histoire economique des artisans et createurs de l’Afrique de l’Ouest” (presentation, Universite de Dakar, Senegal, December 2011); Hauser, Economic Institutional Change, 20–30.

50

Chaudhuri, “Organisation,” 49, 51, 53; Hameeda Hossain, “The Alienation of Weavers: Impact of the Conflict Between the Revenue and Commercial Interests of the East India Company, 1750–1800,” in Roy, ed., Cloth and Commerce, 117. Suraiya Faroqhi, “Notes on the Production of Cotton and Cotton Cloth in Sixteenthand Seventeenth-Century Anatolia,” in Huri Islamoglu-Inan, ed., The Ottoman Empire and the World-Economy, (New York: Cambridge University Press, 1987), 267, 268; Inalcik, “Ottoman State,”; Huri Islamoglu-Inan, State and Peasant in the Ottoman Empire: Agrarian Power Relations and Regional Economic Development in Ottoman Anatolia During the Sixteenth Century (Leiden: E.J. Brill, 1994), 223, 235; Socrates D. Petmezas, “Patterns of Protoindustrialization in the Ottoman Empire: The Case of Eastern Thessaly, ca. 1750–1860,” Journal of European Economic History (1991): 589; Prasannan Parthasarathi, “Merchants and the Rise of Colonialism,” in Burton Stein and Sanjay Subrahmanyam, eds., Institutions and Economic Change in South Asia (Delhi: Oxford University Press, 1996), 96, 98; S. Arasaratnam, “Weavers, Merchants and Company: The Handloom Industry in Southeastern India, 1750–90,” in Roy, ed., Cloth and Commerce, 87; Bray, “Textile Production,” 127.

51

Smith and Hirth, “Development of Prehispanic Cotton-Spinning,” 349; Angela Lakwete, Inventing the Cotton Gin: Machine and Myth in Antebellum America (Baltimore: John Hopkins University Press, 2005), 11–12; Mazzaoui, Italian Cotton, 74–82, 89; Smith and Hirth, “Development of Prehispanic Cotton-Spinning,” 354–55; John H. A. Munro, Textiles, Towns and Trade: Essays in the Economic History of Late-Medieval England and the Low Countries (Brookfield, VT: Variorum, 1994), 8, 15; Maureen Fennell Mazzaoui, “The Cotton Industry of Northern Italy in the Late Middle Ages, 1150–1450,” Journal of Economic History 32 (1972): 274.

52

Alan L. Olmstead and Paul W. Rhode, Creating Abundance: Biological Innovation and American Agricultural Development (New York: Cambridge University Press, 2008), 108–9; John Hebron Moore, “Cotton Breeding in the Old South,” Agricultural History 30, no. 3 (July 1956): 95–104; John Hebron Moore, Agriculture in Ante-Bellum Mississippi (New York: Bookman Associates, 1958), 13–36, 97; Lewis Cecil Gray, History ofAgriculture in the Southern United States to 1860, vol. 2 (Washington, DC: Carnegie Institution of Washington, 1933), 689 — 90; James Lawrence Watkins, King Cotton: A Historical and Statistical Review, 1790 to 1908 (New York: J. L. Watkins, 1908), 13; Bassett, Peasant Cotton, 33; Mazzaoui, Italian Cotton, 20–21; Bulliet, Cotton, Climate, and Camels, 40; Chaudhuri, “Organisation,” 75.

53

Mahatma Gandhi, The Indian Cotton Textile Industry: Its Past, Present and Future (Calcutta: G. N. Mitra, 1930), 6.

54

Цит. по: Henry Lee, The Vegetable Lamb of Tartary: A Curious Fable of the Cotton Plant (London: Sampson Low, Marston, Searle, & Rivington, 1887), 5.

55

Mann, Cotton Trade, 5; Oppel, Die Baumwolle, 39; см.: экспонаты в Museu Textil i d’Indumentaria, Barcelona, Spain.

56

То, что крестоносцы играли решающую роль в представлении отрасли хлопкового текстиля в Европе, подтверждается Baumwolle, словарной единицей в Lexikon des Mittelalters, vol. 1 (Munich: Artemis Verlag, 1980), 1670.

57

Alfred P. Wadsworth and Julia De Lacy Mann, The Cotton Trade and Industrial Lancashire, 1600–1780 (Manchester: Manchester University Press, 1931), 15; Mazzaoui, “Cotton Industry,” 263; Ashtor, “Venetian Cotton,” 677.

58

На протяжении двенадцатого века производство хлопка возникло в таких местах, как южная Франция, Каталония, и, наиболее заметно, в Северной Италии. См.: Mazzaoui, “Cotton Industry,” 268; Wescher, “Die Baumwolle,” 1643, 1644; Mazzaoui, Italian Cotton, 114.

59

Mazzaoui, Italian Cotton, 64, 66, 69; Mazzaoui, “Cotton Industry,” 271, 273, 276; Wescher, “Die Baumwolle,” 1643.

60

Mazzaoui, Italian Cotton, 7, 29, 63; Mazzaoui, “Cotton Industry,” 265.

61

Mazzaoui, Italian Cotton, 53; Ashtor, “Venetian Cotton,” 675, 697; Mazzaoui, Italian Cotton, 35; Ashtor, “Venetian Cotton,” 676.

62

Mazzaoui, Italian Cotton, 65–66, 74–82; Angela Lakwete, Inventing the Cotton Gin: Machine and Myth in Antebellum America (Baltimore: John Hopkins University Press, 2005), 11–12; Mazzaoui, Italian Cotton, 74–82, 89; Mazzaoui, “Cotton Industry,” 274, 275; Bohnsack, Spinnen und Weben, 65–66, 37, 63, 67, 114, 115; см.: Karl-Heinz Ludwig, “Spinnen im Mittelalter unter besonderer Berucksichtigung der Arbeiten‚ cum rota,” Technikgeschichte 57 (1990): 78; Eric Broudy, The Book ofLooms: A History of the Handloomfrom Ancient Times to the Present (Hanover, NH: Brown University Press, 1979), 102; Munro, Textiles, 8, 15.

63

Mazzaoui, Italian Cotton, xi, 29.

64

Mazzaoui, Italian Cotton, 139, 144, 150, 152; Mazzaoui, “Cotton Industry,” 282, 284; Von Stromer, Die Grundung, 84–86; Eugen Nubling, Ulms Baumwollweberei im Mittelalter (Leipzig: Duncker & Humblot, 1890), 146.

65

Von Stromer, Die Grundung, 32; Goetz Freiherr von Poelnitz, Die Fugger (Tubingen: J. C. B. Mohr, 1981); Richard Ehrenberg, Capital and Finance in the Age of the Renaissance: A Study of the Fuggers and Their Connections, trans. H. M. Lucas (New York: Harcourt, 1928).

66

Von Stromer, Die Grundung, 1, 2, 8, 21, 128, 139, 148; Nubling, Ulms Baumwollwebe-rei, 141; Bohnsack, Spinnen und Weben, 152.

67

Mazzaoui, Italian Cotton, 141; Von Stromer, Die Grundung, 88.

68

Mazzaoui, Italian Cotton, 55, 54, 154; Wadsworth and Mann, Cotton Trade, 23; Inalcik, “Ottoman State,” 365; Daniel Goffman, “Izmir: From Village to Colonial Port City,” in Edhem Eldem, Daniel Goffman, and Bruce Masters, eds., The Ottoman City Between East and West: Aleppo, Izmir, and Istanbul (Cambridge: Cambridge University Press, 1999), 79–134.

69

Nubling, Ulms Baumwollweberei, 166.