«Жемчужного дерева ветви из яшмы…» Китайская поэзия в переводах Льва Меньшикова

Сборник стихотворений

Поэзия в Китае существует по меньшей мере три тысячи лет (это одна из старейших поэтических традиций в мире). «Начинай образование с поэзии» – гласила известная мудрость Конфуция. На протяжении веков каждый грамотный человек в Китае, от императоров и чиновников до монахов и студентов, старался запечатлеть свои чувства, наблюдения и размышления в красивой стихотворной форме. В настоящем издании представлены замечательные образцы китайской поэзии разных эпох: от древнейшей «Книги песен» («Ши цзин») до эпохи Цин (1644–1911) в переводах выдающегося китаеведа, доктора наук, профессора Льва Николаевича Меньшикова (1926–2005). В подборке текстов нет заранее продуманной системы, однако стихи, вошедшие в книгу, представлялись составителю «важными, значительными и совершенными». Стихотворные переводы сопровождаются статьями, биографиями поэтов и подробными примечаниями. В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Дотанская поэзия

О дотанской поэзии Китая и ее переводах

В предисловии к сборнику моих переводов поэзии эпохи Тан (Чистый поток. СПб., 2001) я изложил те основные принципы стихотворного перевода с китайского, которые были выработаны мною в течение многолетней переводческой практики. Основой для моего труда в этом направлении служит один стержневой принцип: переводчик должен стремиться передать иноязычный стихотворный текст с максимальным приближением к структуре и образному строю оригинала. Абсолютному следованию этому принципу препятствуют многие обстоятельства. Есть особенности языка и стиха, которые свойственны одному языку и не имеют соответствий в другом. Для китайского языка, как известно, это система тонов, музыкального ударения; односложность слов китайского классического языка; сквозная рифма на протяжении одного — часто весьма пространного — произведения. Другие особенности передаются условно, с помощью субститутов, функционально соответствующих тому, что есть в подлиннике. Тут каждый переводчик ищет свои средства передачи — общих рецептов быть не может, зато на первый план выступают личные мастерство и изобретательность. Таковы разного рода аллитерации, игра слов и другие особенности, о которых я писал ранее и здесь повторяться не буду.

В своих положениях о принципах перевода я прибегал к примерам из древнейшей поэзии («Ши цзин», «Книга песен»), но в целом я основывался на опыте переводов поэзии периода Тан (618–907), которые в свое время составили сборник «Чистый поток». Уже тогда я полагал, что поэзия эпохи Тан, предстающая как единая глыба, великолепно демонстрирует тот путь развития китайского стиха, который он прошел за триста лет: заимствовав все достижения, которые имелись в поэзии предыдущих веков (даже тысячелетий!), танские поэты отточили их, довели до небывалых ранее высот — и не остановились на этом. Они в последние периоды эпохи Тан создали новые формы стиха, выдвинули новые темы и приемы в поэзии. Все эти новшества были подхвачены в следующую эпоху Сун (960–1279), давшей Китаю (и миру) неменьшее количество великих поэтов и доведшей новые веяния до высокой степени совершенства. Однако и после Сун развитие и обновление поэзии в Китае не прекращалось, о чем можно будет прочесть далее.

Настоящий раздел моих переводов возглавляют произведения, взятые прежде всего из «Книги песен» («Ши цзин»). Их немного. Я не имел намерения повторить великий подвиг А. А. Штукина, сумевшего в тюремном заключении и последующей ссылке завершить первый в мире полный стихотворный перевод великого памятника^[1]. Однако, когда некоторые из песен «Ши цзина» оказывались мне необходимыми в моих историко-литературных исследованиях, когда следовало подчеркнуть словесную структуру подлинника, его «плетение словес», что у А. А. Штукина не всегда передано, я брался за работу сам. Так появились на свет мои переводы песен «Ши цзина» (кстати, ранее не публиковавшиеся). Читатель может убедиться, что они сделаны иначе, нежели у А. А. Штукина, хотя его переводов не отменяют и не заменяют. Они просто иллюстрируют некоторые особенности древних песен, в прежних переводах не отраженные.

В настоящий раздел включены два стихотворения — или две песни, — которые традиция относит ко времени более раннему, чем «Ши цзин»: песня, которую соотносят с уступкой трона легендарным Шунем его преемнику Юю, и песня, которую спели столь же легендарные Бо-И и Шу-Ци, отказавшиеся служить узурпатору и уморившие себя голодом. Сейчас невозможно проверить (и вряд ли когда-либо представится такая возможность) подлинность этих песен, но их особый строй несомненен. Бросается в глаза наличие ритмических выкриков, характерных для песенной поэзии и подчеркивающих музыкальную сторону их исполнения. Сколько мне известно, эту ритмообразующую сторону китайской древней стихотворной просодии пытался передать только В. М. Алексеев^[2], не боявшийся «странности» текста (т. е. непривычности для русского читателя). Пример учителя для меня заразителен, и я, несколько по-своему, тоже пытаюсь отразить эту особенность. Мне кажется более точной передача ритмических возгласов русскими аналогичными «пустыми» словами: «о, да!», «та́к вот» и т. п. В русских песнях есть аналогичные приемы, вроде «эх, да!». Этот прием распространяется и на авторскую поэзию, заимствующую приемы старинных песен. Таковы «Семь подступов» Мэй Чэна, «Песнь о фее реки Ло» Цао Чжи — мои переводы этих произведений также включены в данный раздел.

«Песнь о фее реки Ло» уже трижды переводилась на русский язык разными авторами, и все эти переводы сейчас уже опубликованы^[3] — но лишь В. М. Алексеев в своей непревзойденной манере передает ритмические восклицания подлинника, остальные переводчики (Л. Е. Черкасский и А. Е. Адалис) попросту обходят, опускают эту особенность оригинала. Причина недостаточная, чтобы перевести заново шедевр Цао Чжи, а также «Семь подступов» Мэй Чжо, «Гимн благости вина» Лю Лина и «Песнь о засохших деревьях» Юй Синя. Для объяснения моего почина придется обратиться к особенностям литературного жанра, к которому эти произведения относятся.

В конце первого тысячелетия до н. э. сначала в творчестве Цюй Юаня и его последователей, а потом и у других поэтов, напрямую к школе Цюй Юаня себя не причислявших, в китайской поэзии, прежде всего усилиями Мэй Чэна (ум. 140 до н. э.) и Сыма Сян-жу (179–117 до н. э.), ведущее место стало занимать направление, именуемое обычно фу («песнь», условно «ода») или цыфу. Это направление включает в себя несколько жанров: чуцы — творчество самого Цюй Юаня и его подражателей; «семичастные поэмы», восходящие к «Семи подступам» («Ци фа») Мэй Чэна; «девятичастные», берущие за образец циклы Цюй Юаня «Девять песен» («Цзю гэ») и «Девять напевов» («Цзю чжан»); наконец, собственно фу, родоначальником которых считается Сыма Сян-жу. Для всех сочинений этого класса, весьма популярных в китайской словесности до VII в., а потом почти сошедших со сцены, характерно сочетание частей самого различного свойства. В наиболее полном виде сочинение начинается прозаическим введением, как бы подводящим читателя к той теме, которой произведение в целом будет посвящено. Далее следуют фрагменты самого различного стиля. Это могут быть стихотворные рифмованные куски, причем при каждом повороте темы ритм и рифма могут изменяться; могут быть нерифмованные параллельные построения, воспринимаемые китайским читателем как своего рода ритмизованная проза; могут быть стихотворные строки, ритм которых подчеркивается возгласами, о чем говорилось выше, — такие возгласы идут от древней поэзии (по-китайски чаще всего это слог си), в более поздней же поэзии этот авторский прием утвердился надолго (на несколько веков) благодаря творчеству Цюй Юаня. Между отдельными фрагментами или главками часто перекинуты прозаические «мостики», переводящие читателя от одной главки к другой. Завершение произведения (или его частей) бывает прозаическое, но может быть и стихотворным. Среди сочинений подобного рода встречаются весьма пространные, и в них, как правило, использованы все возможные ходы и переходы, диктуемые движением темы. Таковы, например, «Семь подступов» Мэй Чэна. Те же приемы могут присутствовать в минимальном наборе, как, скажем, в «Гимне благости вина» Лю Лина. Сколько мне известно, до сих пор никто из переводчиков не пытался передать перечисленные особенности в наиболее полном из возможных при переводе виде. Я прошу читателя рассматривать нынешнюю мою попытку как опыт — он может быть сочтен одинаково удачным или неудачным. Но с чего-то нужно начинать?

Не следует думать, что поэзия дотанского периода, начиная с Цюй Юаня и кончая Юй Синем, состоит только из перечисленных произведений «одического» жанра. Конечно, «оды» — фу — составили основной литературный арсенал представленного здесь периода. У каждого крупного поэта обязательно есть такие сочинения — в самых различных вариациях и модификациях. Но из всех русских переводчиков только В. М. Алексеев решился представить русскому читателю огромный по объему свод переводов прозо-поэтических образцов китайской словесности, объединенных под общим названием «Антология китайской классической прозы»^[4].

Но, повторяю, не только ритмической прозой с вкраплениями поэтических кусков славен дотанский период. Была, и достаточно обширная, поэзия лирическая — в том смысле, как она воспринимается современной нам европейской читающей публикой. От массовых записей народных песен и мотивов, произведенных в конце первого тысячелетия до н. э. «музыкальной палатой» (юэфу), через анонимные «Девятнадцать древних стихотворений» путь вел к целой плеяде как крупных, так и сравнительно более скромных поэтических дарований, среди которых особо выделяются Цао Чжи, Тао Цянь (Тао Юань-мин), Се Лин-юнь и Юй Синь. Веками, один вослед другому, они искали все новые и новые приемы и формы поэзии, оттачивая их, доводя до совершенства. Без этих поэтов не было бы, наверное, небывалого ранее и неповторимого поэтического взлета периода Тан. Неудивительно, что литература, предшествующая танской, неоднократно становилась объектом исследования и перевода (по традиции русской синологии исследователь должен представлять изучаемые им сочинения в своем переводе, призванном иллюстрировать и подтвердить его выводы). Такими исследователями-переводчиками для рассматриваемого периода были В. М. Алексеев, Л. З. Эйдлин, И. С. Лисевич, Л. Е. Бежин; для настоящего времени можно отметить не так давно вышедшие книги М. Е. Кравцовой. Были и специальные сборники переводов стихов дотанских времен, обычно называемых или периодом Шести династий — по числу сменившихся государственных образований, — или, по сложившейся политической обстановке, периодом Северных и Южных династий (III–VI вв.). Наиболее многосторонними следует считать исследования и переводы поэзии Тао Юань-мина (365–427), выполненные Л. З. Эйдлиным. Есть также сборник «Китайская пейзажная лирика» (М., 1984), где поэты данного периода переведены Л. Е. Бежиным. Подборка переводов М. Е. Кравцовой дана в ее книге «Поэзия Древнего Китая» (СПб., 1994). Однако переводы первого из них не всегда точны, а переводы второй — малопоэтичны. Так или иначе, но поэзия периода Шести династий представлена по-русски достаточно широко. Понятно, почему я переводил стихи этого времени лишь в отдельных, в разное время привлекших мой взгляд образцах. В том, что они могут дублировать уже имеющиеся переводы, я большого греха не вижу: мои принципы перевода достаточно самостоятельны и представляют переводимые произведения в несколько ином свете.

Мне хочется особо выделить переведенные мною циклы стихотворений — до сих пор, как я знаю, никто подобных заданий не выполнял. В данном разделе это прежде всего стихи Дин Лю-нян (Дин Шестой), обращенные к любимому и составляющие цикл «Десятикратный выбор» (из десяти стихотворений цикла до нас дошли шесть). Поэтесса сообщает о разных предметах, которые она отобрала по вкусу своего возлюбленного. Каждый из шести сохранившихся куплетов имеет концовку «по вашему вкусу я выбрала (то-то и то-то)». Передача этого повтора для меня была обязательна, как и передача однообразных ответов заболевшего принца в «Семи подступах» Мэй Чэна: «Ваш покорный слуга болен и не может этого».

Второй цикл, включенный в этот раздел, — это 92 четверостишия поэта Ван Фань-чжи. Он жил в конце VI — первой половине VII в., и его творчество связано как с началом Тан, так и с концом периода Суй (579–618), так что помещение части его стихов в конце данного раздела, а части — в начале танского раздела мне кажется вполне закономерным^[5]. По моему наблюдению, Ван Фань-чжи, будучи буддистом, составил свой цикл в подражание правилам, изложенным, по легенде, Буддой и составившим раздел Трипитаки, именуемый «винайя» (устав). В цикле Ван Фань-чжи лишь очень немногие правила имеют буддийский характер, подавляющее же большинство их — это нравоучения из области китайского быта и китайских представлений, что понятно: Ван Фань-чжи был буддистом, но не монахом и, кроме того, китайцем. При переводе мне все время казалось, что в этих наставлениях есть некоторое лукавство, как в «Мудрости жизни» А. К. Толстого, но гораздо более приглушенное; не знаю, удалось ли мне передать это ощущение, — пусть судит читатель.

Поэзия до «Книги песен»

«Ши цзин» («Книга песен») традиционно и в целом вполне справедливо считается древнейшим сборником китайских песен. Однако до нас дошли песни (песнопения) еще более раннего периода. Сейчас невозможно установить, действительно ли эти тексты восходят к столь раннему времени, но по своей структуре они значительно отличаются от песен «Ши цзина». Во всяком случае, наличие «пустых слов» (ритмических возгласов) в конце строк очевидно указывает на их архаичность.

ПЕСНИ ПРИ ПЕРЕДАЧЕ ШУНЕМ ТРОНА ЮЮ

(Из «Большого предания к „Книге записей“», цз. I)

В это время храбрые и верные мужи и все ведающие ста работами, вторя ему, пели «Краски туч», а сам государь пел это так:

Краски туч горят огнем, — эгей!

Словно на ковре цветном, — эгей!

Солнце и луна сияют

Час за часом, день за днем, — эгей!

Вошли к нему все восемь владетелей-бо, ударили челом и подхватили слова:

В высях неба светят — светят

Ярко звезды и планеты.

Солнце и луна сияют

Мне, кто выше всех на свете.

После чего государь, взойдя на повозку, пропел:

Солнце и луна лучатся,

Звезды и планеты ходят.

Смену четырех сезонов

Соблюдают все в народе.

Я и в музыке и в слове

С излученьем Неба сроден,

Вас же всех добро и мудрость

К послушанию приводят.

Барабанами вдохновлял я вас,

Хороводами увлекал я вас.

Пышность праздника подошла к концу,

Полы подобрав, покидаю вас.

Примечания: Великий государь Шунь (по преданию, правил в 2179–2110 гг. до н. э.) передал свой трон Юю, который основал государство под названием Ся, по традиции — в 2110 г. до н. э. «Большое предание к „Книге записей“». — «Книга записей» («Шан шу» или «Шу цзин») — собрание древнейших исторических записей, редакция которого приписывается Конфуцию. Начинается с передачи трона Шуню императором Яо (по преданию, правил в 2297–2179 гг. до н. э.) и кончается правлением первых государей Чжоу. По преданию, при первом циньском императоре Цинь Ши-хуанди (на троне в 246–210 гг. до н. э.) были сожжены все книги, сочтенные бесполезными для государства, в том числе и «Книга записей». Когда при ханьском императоре Вэнь-ди (179–157 до н. э.) восстанавливали письменную традицию, некто Фу Шэн (род. 260 до н. э.), будучи в преклонном возрасте (более 90 лет), продиктовал для записи текст этой книги, которую он помнил наизусть, и, кроме того, составил легендарный комментарий к «Книге записей», названный «Большим преданием к „Книге записей“».

Восемь владетелей-бо — наместники государя в восьми сторонах света (четырех основных и четырех промежуточных).

ПЕСНЯ БО-И И ШУ-ЦИ

Поднялись мы на эту Закатную Гору — о, да! —

Только дикий салат мы рвали. — Та́к вот!

Заменивши насилие новым насильем — о, да! —

Люди, что это скверно, не знали. — Та́к вот!

В наше время нет ни Шэнь-нуна,

ни владения Юй, ни владения Ся —

Неизвестно, куда все исчезло сегодня, — о, да! —

Мы вернемся назад едва ли. — Та́к вот!

Плачем горько на бездорожии — о, да! —

Наши судьбы вконец увяли. — Та́к вот!

Примечания: Этот текст записан в «Исторических записках» Сыма Цяня (в цзюани 61, «Жизнеописание Бо-И»). Бо-И и его брат Шу-Ци отказались служить («есть хлеб») у правителей новой династии Чжоу (1122–256 до н. э.) и умерли от голода, питаясь только диким салатом в Закатных Горах.

Закатные Горы (Сишань) комментаторы отождествляют с горой Шоуян в уезде Пучжоу пров. Шаньси — тогда неясно, почему она «Закатная», т. е. западная: Шоуян расположена к востоку от древних земель Чжоу. Мы полагаем, что это другая гора с тем же названием в Западном Хребте к западу от древней Чжоу.

Шэнь-нун — древний легендарный правитель, которого считают основателем земледелия.

Юй — государство другого легендарного правителя — Шуня (конец III тысячелетия до н. э.).

Ся — государство, основанное легендарным Юем и существовавшее, согласно традиционному летоисчислению, в 2110–1712 гг. до н. э. Все трое (Шэнь-нун, Шунь и Юй) в китайских легендах предстоят как идеальные правители.

«Книга песен»

«Ши цзин» («Книга песен») — древнейшее собрание песен (песнопений). По легенде, во время Западной Чжоу было ведомство, собиравшее песни, которые пелись на праздниках и в храмах, причем число собранных песен достигало трех тысяч; Кун-цзы (Конфуций, 551–479 до н. э.) отобрал триста пять песен, которые и составили ныне известный памятник. Он делится на четыре части: «Веяния царств» («Го фэн») — считается сейчас, что это народные песни; «Малые оды» («Сяо я») — календарные и храмовые песни; «Большие оды» («Да я») — песни больших праздников; «Гимны» («Сун») — песнопения в честь предков государей владений Чжоу, Лу и Шан. Весь сборник переведен на русский язык в стихотворной форме А. А. Штукиным.

«ГО ФЭН»

(«ВЕЯНИЯ ЦАРСТВ»)

Песни уделов к югу от Чжоу

ПЕСНЯ ПЕРВАЯ

Гулькают, гулькают голубь и горлица,

Вместе на отмели сели речной.

Будет затворница девица-скромница

Мужу достойной славной женой.

Ряска неровная воду закрыла,

Вправо и влево плыву я по ней.

Где ты, затворница — девица-скромница?

Даже во сне я тоскую по ней.

Все я тоскую — сыскать не могу я,

Даже во сне я в разлуке тужу.

О, как давно я, — о, как давно я

Вкруг ее дома хожу и брожу.

Ряска неровная воду закрыла,

Справа и слева срываю ее.

Где ты, затворница — девица-скромница?

Цинем и сэ завлекаю ее.

Ряска неровная воду закрыла,

Справа и слева сбираю ее.

Где ты, затворница — девица-скромница?

Бью в барабан — прославляю ее.

Примечание: Цинь (род цитры) и сэ (род гуслей) — древнекитайские музыкальные инструменты.

Песни областей к югу от Чжоу

ПЕСНЯ ПЯТАЯ

Кобылки крылатые эти

Роями, роями — о, да!

Пускай ваши дети и внуки плодятся

Веками, веками — о, да!

Кобылки крылатые эти

Летают, летают — о, да!

Пускай ваши дети и внуки плодятся,

Как стаи, как стаи, — о, да!

Кобылки крылатые эти

В полетах, в полетах — о, да!

Пускай ваши дети и внуки плодятся

Без счета, без счета — о, да!

Примечание: Свадебная песня, где вступающим в брак желают столь многочисленного потомства, какое дают кузнечики-кобылки (род саранчи).

Песни владения Тан

ПЕСНЯ ПЯТАЯ: ПУЧКИ И СНОПЫ

Пучками, снопами сплетается хворост,

Созвездие Шэнь восходит в просторы.

Сегодняшней ночью, другою ли ночью

Увидимся с тем, кто прекрасен без спора?

О, мой любимый! О, мой любимый!

Сойдемся ли с тем, кто прекрасен без спора,

И скоро ль?

Пучками, снопами сплетаю осоку,

Созвездие Шэнь там, где угол, высоко.

Сегодняшней ночью, другою ли ночью

Увидимся с тем, кто спешит издалека?

О, мой любимый! О, мой любимый!

Сойдемся ли с тем, кто спешит издалека,

И скоро ль?

Пучками, снопами сплетаются ветви,

Созвездие Шэнь за воротами светит.

Сегодняшней ночью, другою ли ночью

Увидимся с тем, кого встречу приветом?

О, мой любимый! О, мой любимый!

Сойдемся ли с тем, кого встречу приветом,

И скоро ль?

Примечание: Созвездие Шэнь (три яркие звезды) показывается после захода солнца на востоке. Потом звезды передвигаются и оказываются на юго-востоке над углом двора. К концу ночи созвездие уже на юге, над воротами дома. Так в ожидании любимого проходит ночь.

«СЯО Я»

(«МАЛЫЕ ОДЫ»)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ, ПЕСНЯ ШЕСТАЯ

Да охраняют тебя Небеса!

Крепостью пусть одарят нерушимой,

Чтобы один ты был столько богат,

Счастье твое не промчалось бы мимо;

Чтобы обилие в чаше твоей

Стало невиданным, неисчислимым.

Да охраняют тебя Небеса!

Чтобы пожал урожаи ты хлеба;

Да переполнишь ты каждый котел,

Сотни щедрот принимая от Неба.

Счастье безбрежное да снизойдет,

Да не кончается дней твоих счет!

Да охраняют тебя Небеса!

Чтоб надо всеми людьми ты вознесся,

Словно вершина, словно скала,

Словно курганы, словно утесы.

Словно в часы полноводья река,

Над берегами ты да разольешься!

Должную долю от трапезы чистой

Ты, сын примерный, приносишь прилежно

В стужу и в оттепель, в зной и в прохладу

Пращурам дальним, правителям прежним.

Век да положит тебе Повелитель

Десятитысячный, долгий, безбрежный.

Духи святые к тебе благосклонны,

Ты бесконечных удач удостоен.

Весь твой народ пребывает в довольстве

И каждодневно накормлен, напоен.

Все сто семей, твои черные люди,

Защищены твоей силой благою.

Ты, словно месяц, и туг, и силен,

Ты, словно солнце, взошел в небосклон,

Ты, словно Южные горы, годами

Не поколеблен и не сокрушен.

Ты словно сосны и туи густые:

Тени, покрова никто не лишен.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ, ПЕСНЯ ДЕВЯТАЯ

Разросся, разросся высокий пырей,

Когда ж не пырей, то, значит, осот.

Увы мне, увы! — отец мой и мать

Родили меня средь трудов и забот.

Разросся, разросся высокий пырей,

Когда ж не пырей, то бурьяна покров.

Увы мне, увы! — отец мой и мать

Родили меня — не жалели трудов.

Коль в кубке сухое и гулкое дно,

Кувшин виноват — в нем иссякло вино.

Когда человек одиноким остался,

То лучше б и сам он скончался давно.

Утратив отца — на кого обопрусь?

Утративши мать — на кого положусь?

Из дома иду с тоской затаенной:

Домой возвращусь — к кому прислонюсь?

Любимый отец, родил ты меня;

Родимая мать взрастила меня.

Питали меня, кормили меня,

Ласкали меня, учили меня,

Смотрели за мной, ходили за мной,

И дома, и в поле следили за мной.

За эти блага я хотел бы воздать —

Безбрежны они, как небесная гладь.

Вершины Наньшань высоки, высоки,

Порывистый ветер метет и метет.

Несчастий не знают все люди вокруг,

И только меня мое горе гнетет.

Вершины Наньшань чередой, чередой,

Порывистый ветер гудит и гудит.

Несчастий не знают все люди вокруг,

И только меня беда не щадит.

Мэй Чэн

Мэй Чэн, по второму имени Мэй Шу, был родом из нынешней пров. Цзянсу, год рождения его неизвестен. В 50-е годы II в. до н. э. оказался в окружении вана (принца крови) Лю Пи, мецената, собравшего вокруг себя многих выдающихся ученых. Однако в 154 г. до н. э. его покровитель возглавил «мятеж семи ванов». Мятеж был подавлен, и все его участники лишились жизни. Некоторое время Мэй Чэн пользовался покровительством другого вана. Когда в 140 г. до н. э. вступил на трон император У-ди, имя Мэй Чэна было уже широко известно. У-ди пригласил его приехать в столицу, но поэт был слишком стар и умер по дороге. Из его сочинений знамениты «Семь подступов», вызвавшие в последующие четыре века много подражаний.

СЕМЬ ПОДСТУПОВ

(ВСТУПЛЕНИЕ)

Во владении Чу заболел наследник трона. Гость из владения У пришел к нему с вопросом:

— Я удостоился услышать, что яшмовое тело Наследника лишилось покоя. Стало ли вам сейчас несколько легче?

Наследник сказал:

— Да, плохо мне. Покорнейше благодарю вас, мой гость, за внимание.

Тогда гость представил дело так:

— В наше время в Поднебесной спокойно и тихо; в четырех сторонах все ладно и мирно. А вам, Наследник, уготован богатый счет грядущих лет. Бывает так, что человек в мыслях своих

Покойного счастья исполнен давно,

И ночью и днем беспредельно оно,

И все же дыхание затруднено,

Нутро его будто клубками полно.

Все смутно и трудно, безвкусно и пресно,

Дышать равномерно болящий не может.

Он в страхе — он в страхе, подавлен — подавлен,

Ночами очей не смыкает на ложе.

И слух его ловит в небесных просторах

Какие-то злые людей разговоры,

Духовные силы его оставляют

И одолевают бессчетные хвори.

А очи и уши ослепли, оглохли,

Смирить он не может ни злобу, ни радость,

Подолгу болезнь от него не уходит,

Для жизни великой все ближе преграда.

Неужто у вас, Наследник, дошло до этого?

Наследник ответил:

— Покорнейше благодарю вас, мой гость. Все это у меня время от времени появляется, но не в такой же мере.

Гость продолжал:

— К чему в наше время привычны дети богатых людей?

Живут во дворцах, обитают в хоромах,

Их мамки хранят, если дома сидят,

Их дядьки везде провожают вне дома,

Им нет от надзора местечек укромных.

Питье и пища у них

согретые и чистые, сладкие и смачные,

свежие и густые, жирные и сытные;

Одежды и платья у них

разнообразные и пестрые, тонкие и нежные,

мягкие и теплые, сухие и уютные, горячие и жаркие.

Но ведь даже твердость металла и камня размягчается, проходя через переплавку, — что уж говорить о пространстве, где жилы да кости!

Вот почему сказано:

Кто покоряется желаниям ушей и глаз,

Кто нарушает согласие конечностей и тела,

Тот повреждает гармонию крови и пульса.

Но ведь они, кроме этого,

Выезжают в носилках, въезжают в повозках,

Это лучше назвать —

экипажи для хромых и увечных;

Обитают в хоромах, в прохладных покоях,

Это лучше назвать —

незнакомством со стужей и зноем;

Зубы белые, бабочки-брови,

Это лучше назвать —

топорами, разящими чувства;

Сладкий хрящик и жирные студни,

Это лучше назвать —

вредным зельем, утробу гноящим.

И вот сегодня у вас, Наследник, цвет кожи почти лишился нежности.

Четыре конечности вялы и слабы,

а кости и жилы вконец размягчились;

Пульсация крови неясна и грязна,

а руки и ноги как перебиты;

Юэские девы впереди услужают,

а циские жены позади все подносят.

И здесь и там среди хлопот и суеты

предаетесь вы прихотям разным

по укромным покоям и тайным клетушкам;

Ваши сладкие яства и вредные зелья —

словно игры в когтях и клыках

у свирепого зверя.

То, что от этого происходит, зашло далеко и глубоко, утонуло-застряло, надолго-навеки, и неустранимо. — Пусть даже

Бянь Цяо целил бы все то, что внутри,

У Сянь бы лечила все то, что снаружи, —

чего бы они могли здесь добиться?

Такая хворь, как у вас, Наследник, присуща многим благородным мужам нашего века, немало видевшим и крепким в познаниях.

На себя принимая и дела, и сужденья,

При изменчивых мерках, при умах переменных,

Не отходят ни в чем от преподанных правил, —

А себя почитают — как крыла оперенье!

Радость для них — нырнуть в тайные глубины, но при сердце обширном и буйном замыслы их ущербны и робки. — Что они могут при таких основах?

Наследник молвил:

— Согласен, но прошу вас найти, где можно применить эти речи так, чтобы болезнь моя прошла.

Примечания: Владение Чу — древняя область в среднем течении Янцзы.

Владение У — древняя область в нижнем течении Янцзы, район нынешних Нанкина и Шанхая.

Пространство, где жилы да кости — т. е. тело человека.

Бянь Цяо — легендарный лекарь, излечивавший своими снадобьями все внутренние болезни.

У Сянь — колдунья и целительница, отгонявшая злых духов, носителей болезней, и тем охранявшая от внешней заразы.

(ПОДСТУП ПЕРВЫЙ)

Гость сказал:

— Сегодняшнюю болезнь Наследника можно полностью излечить без лекарств, снадобий, иголок, уколов и прижиганий; можно изгнать прочь должными словами и разъяснениями сокровенных путей.

Наследник ответил:

— Я, недостойный, хотел бы вас послушать.

Гость поведал ему:

— Вот дерево тунг в ущелье Лунмэнь:

ветвей лишено, хотя и в сто чи высотою.

Лишайник кругами обвил сердцевину,

и редкие корни не сходятся между собою.

Сверху над ним

вершины на целых сто жэнь вознеслись;

Снизу под ним

разверзлось ущелье в сто чжан глубиною,

А там непокорные волны,

они что угодно прочистят-промоют.

В зимнюю пору там ветры бушуют,

сыплется снег, на него налетая;

В летние дни грозовые раскаты

бьют и гремят, не давая покоя.

Утром увидишь, как иволга желтая

песню «гань-дань» распевает на нем;

Ночью увидишь усевшихся кур,

привязанных для ночлега на нем.

Одиноко кукушка

на рассвете тоскует с его высоты;

И желтая цапля

со скорбным напевом парит у корней.

Но вот осталась позади осень, пройдена зима, и даются искусному мастеру поручения:

Срубить и расколоть его ствол —

для изготовления циня;

Взять нити дикого шелкопряда —

для изготовления струн;

Взять пластину «одинокий ребенок» —

для изготовленья деки;

Взять кружочки «матушки девятерых» —

для изготовленья ладов.

И еще поручения: музыканту-наставнику все настроить-наладить, потом Бо Цзы-я — сочинить песню. — А песня такая:

Заколосится пшеница, — о, да! —

взмоют фазаны с зарей.

Путь им в глубокие пади, — о, да! —

прочь от софоры сухой,

В то недоступное место, — о, да! —

около речки лесной.

Летящие птицы, услыхав эту песню,

смежают крылья — не могут лететь;

Дикие звери, услыхав эту песню,

склоняют уши — не могут уйти;

Ползучие гады, муравьи и медведки, услыхав эту песню,

опускают жала — не могут напасть.

Потому что это самая жалостная песня во всей Поднебесной. Можете ли вы, Наследник, найти в себе силы подняться и послушать ее?

Наследник ответил:

— Ваш покорный слуга болен и не сможет этого.

Примечания: Тунг — китайская шелковица.

Лунмэнь (Ворота Драконов) — ущелье на юге большой излучины Хуанхэ. Вода в этом ущелье прорывается с такой силой, что — по легенде — рыба, поднявшаяся по стремнине вверх, становится драконом.

Чи — мера длины, около 32 см (китайский фут).

Жэнь — мера длины, около 25 м.

Чжан — мера длины, около 3,2 м.

Цинь — музыкальный инструмент, род цитры.

Пластина «одинокий ребенок» — образное название доски для изготовления деки цитры из особой породы дерева.

Кружочки «матушки девятерых» — образное название для нефритовых кружочков, использовавшихся для ладов музыкального инструмента, числом девять.

Бо Цзы-я — легендарный певец и музыкант, упоминаемый в философском сочинении «Ле-цзы».

(ПОДСТУП ВТОРОЙ)

Гость сказал:

— Тельца молодого молочное брюхо,

С добавкой из нежных побегов бамбука.

Собаки упитанной мягкое мясо,

Под легким покровом из горного лука.

Вот дикорастущее чуское просо,

Вот варваров западных аньские яства:

Не нужно их жесткую грызть оболочку,

Попробуешь — будут во рту рассыпаться.

И еще можно велеть приготовить:

Что И-Инь поджаривал-отваривал,

Что И-Я умел по вкусу выделить:

От медвежьих лап ладошки нежные,

Соус острый из пиона горного,

Мясо в тонких ломтиках прожаренных,

Карпов свежих мелко-мелко рубленных,

Подливу с «осенней поры желтизной»,

И «белые росы» — салат овощной.

Из цветов орхидеи пусть будет вино,

Когда пьешь его, рот освежает оно.

Кашу из горного проса,

Жирную барса утробу

Запивают обильно, понемножку вкушая, —

Так вода закипевшая снег растворяет.

Это все — изысканнейшие яства, какие только есть в Поднебесной. Можете ли вы, Наследник, найти в себе силы подняться и отведать их?

Наследник ответил:

— Ваш покорный слуга болен и не сможет этого.

Примечания: Чуское просо — просо из области Чу, где происходит беседа.

Аньские яства — яства из области Аньси на крайнем западе тогдашнего Китая.

И-Инь (XVIII в. до н. э.) — помощник Чэн Тана, основателя древнего государства Шан или Инь. Кроме других заслуг, легенда приписывает ему умение приготовить пищу, достойную государя.

И-Я — человек, упоминаемый в древних сочинениях, которому приписывается умение, пробуя пищу, определить, на какой воде она приготовлена.

«Осенней поры желтизна» — образное название хризантемы.

(ПОДСТУП ТРЕТИЙ)

Гость продолжал:

— Вот резвые кони из Чжун и из Дай

(В колесах повозок надежные спицы) —

Передний походит на птицу в полете,

Последний как будто по воздуху мчится.

Откормлены там, где луга из пшеницы.

Трепещут внутри, хотя сдержанны внешне,

Их крепкой уздой заставляют

к удобной дороге стремиться.

А если к тому же

Сам Бо-Лэ с головы до хвоста

проверял ту их стать;

Если Цзао-Фу или Ван Лян

будут их направлять;

Если Лоуцзи иль Цинь Цзюэ

будут их страховать

(а ведь об этих двух последних говорят:

Когда понесет жеребец,

на ходу остановят его;

Когда обернется возок,

на место поставят его), —

тогда груз они вывезут в тысячу и; тогда смогут соперничать на пробеге в тысячу ли. Можете ли вы, Наследник, найти в себе силы подняться и воссесть на них?

Наследник ответил:

— Ваш покорный слуга болен и не сможет этого.

Примечания: Чжун и Дай — крайние северные области Древнего Китая, из которых в страну доставляли самых лучших скакунов.

Бо-Лэ — легендарный знаток лошадей, определявший достоинства скакунов на слух, по их ржанию.

Цзао-Фу и Ван Лян — легендарные возницы.

Лоуцзи и Цинь Цзюэ — легендарные сопровождающие, умевшие подхватывать на лету падающий возок.

Тысяча и — и как мера веса составляет около 610 г.

Тысяча ли — ли как мера длины составляет около 570 м.

(ПОДСТУП ЧЕТВЕРТЫЙ)

Гость продолжал:

— Если взойти на возвышенность Цзинъи, то на юге предстанет гора Цзиншань, на севере будет видна река Жумэй. Слева — Цзян, справа — Озера. Прелесть их не имеет равных.

Если же еще найдется многознающий муж, который проник в корень наших гор и потоков, дал названия всем травам и деревьям, сопоставил все вещи и соотнес все события, разобравшись в словах, соединил подходящие друг к другу, плавая по поверхности, всмотрелся в глубину, — тогда надо приготовить вино «Затаённая радость» во дворце, где есть галерея для обозрения всех четырех склонов:

Над стенами ярусы башен сплелись,

Плотно одел их зеленый покров;

Пересеченья дорог для повозок

Кружат по берегу рвов и прудов.

Там вот хунчжаны, тут белые луни,

Там вот павлины, тут лебеди-хуни,

Вон там юаньчу, цзяоцин, опереньем ярки —

Лиловые шейки, зеленые хохолки;

Тут вот птицы лилун и птицы дэму, —

Согласно звуча «юн-юн», сливаются их голоски.

А там, «порожденные светом», и рыбы играют —

Раскинуты крылья, переливается чешуя.

Заросшие заводи, чистые плёсы,

Сплетенная ряска и лотос душистый;

Там жуские туты, тут ивы речные,

Багровые ветви, белесые листья.

У пиний юйчжан, у сосны маосун

Ветви взметнулись до самых небес;

Там, где утуны растут и черешни бинлюй,

Сколько хватает глаз, простирается лес.

И благоухание этих густых зарослей

наперебой разносится пятью ветрами.

Все эти виды чудесны, почти что неуловимы,

Перебивают друг друга тени и яркий блеск.

Мы рядами рассядемся возле вина,

Сердце бурная музыка в плен заберет.

Сам Цзин-Чунь виночерпием будет служить,

И Ду Лянь для нас звуки искусно сплетет.

Отборные яства расставлены вперемешку;

вкуснейшие закуски добавлены в беспорядке.

Сливающиеся цвета услаждают взор;

струящиеся звуки радуют слух.

И вот еще что надо добавить:

Поднимаются кружащиеся вихри, волнуя чуские воды; раздается отборная музыка владений Чжэн и Вэй.

А вот высланы навстречу нынешние подобия таких прелестниц, как Сянь Ши, Чжэн-шу, Ян Вэнь, Дуань Гань, У Ва, Люй Цзюй, Фу Юй. Смешавшись юбками и свесив перья причесок, они завлекают наши глаза, обещают что-то сердцам.

Подражают текущим волнам, охвачены запахами дужо, окружены благовонием «чистая пыль», окутаны благоуханием «пруд орхидеи» — в пленительных одеждах они предстают перед нами.

Это все наипрелестнейшие, прероскошнейшие, всеохватывающие удовольствия. Можете ли вы, Наследник, найти в себе силы подняться и отправиться на такую прогулку?

Наследник ответил:

— Ваш покорный слуга болен и не сможет этого.

Примечания: Возвышенность Цзинъи, гора Цзиншань, река Жу-мэй, Цзян (река Янцзы), Озера (цепь великих озер вдоль среднего течения Янцзы) — пейзажи вокруг Ин, столицы владения Чу.

Там вот хунчжаны… — Здесь и далее перечисляются различные птицы, отождествить которые с более современными названиями их затрудняются даже китайские комментаторы. Возможно, это слова диалекта Чу.

«Порожденные светом» — образное название птиц.

Цзин-Чунь — легендарный виночерпий. Комментаторы расходятся в определении времени, когда он жил.

Ду Лянь — видимо, музыкант, но о нем больше ничего не известно.

Владения Чжэн и Вэй. — В древние времена считали, что музыка этих владений наиболее благозвучна и потому благодетельно воздействует на человека.

Сянь Ши, Чжэн-Шу… — Только некоторые из имен прелестниц известны по другим источникам. Из них Сянь Ши — это Си Ши, с именем которой связывают гибель владения У. Некоторые другие (Чжэн-Шу, Люй Цзюй) — красавицы, упоминаемые как любимицы древних правителей. Об остальных ничего не известно.

Дужо — благовонная трава, часто встречающаяся в китайской классической поэзии. Другие благовония («чистая пыль», «пруд орхидеи») известны только по названиям.

(ПОДСТУП ПЯТЫЙ)

Гость сказал:

— Предположим, что Наследник

Выведет коня — вороного рысака;

Запряжет повозку — с летучим ходом;

Воссядет на коляску — с лихим жеребцом.

На правом боку у него упругие стрелы Сяфу;

На левом боку у него резной лук Ухао.

Въезжает прямо в Облачный Лес;

Огибает дугою Разлив Орхидей;

Натягивает лук на поймах Цзяна.

Отдыхает средь синей осоки,

Проплывает сквозь ветер чистый.

Наслаждается солнечным током,

Преисполнен весенних мыслей.

Мчится следом за хитрым зверем,

Устремляется к стаям птичьим.

И при этом он

До предела использует силы собак и коней,

Истомляет бегущие ноги гонимых зверей,

Все берет от искусства премудрых своих егерей.

В страхе и тигр, и лисица,

Вспугнуты хищные птицы.

Кони несутся — стучит погремок,

Рыб заставляет подпрыгивать рог.

Косулям и зайцам спасения нет,

Сайгам и оленям погоня вослед.

Льется пот, падает пена; гонимые прячутся на холмах и в норах. И вот уже тех, кто погиб, даже не будучи сраженным, совершенно достаточно, чтобы наполнить идущие следом возки. В этом наивысшее выражение успешной охоты. Можете ли вы, Наследник, найти в себе силы подняться и выехать в те места?

Наследник ответил:

— Ваш покорный слуга болен и не сможет этого.

Однако дух света ян появился у него в междубровии и, поднимаясь все выше, почти заполнил Великие Покои. Гость, увидев, что у Наследника лицо оживилось, тут же стал подбадривать его такими словами:

— Неба касается пламя ночное,

Гром колесниц полетел над землею.

Вьются знамена, сбираются роем,

Перья на пиках взметнулись толпою.

Рог побуждает к усиленной гонке,

К первенству каждый стремится душою.

Чернота от пала простирается, куда только хватает взор; отборная добыча после жертвоприношений отослана к вратам властителя-гуна.

Наследник сказал:

— Это прекрасно! Хотел бы я послушать, что будет дальше.

Гость продолжал:

— Я еще не кончил. Вот что надо еще добавить:

Где в ореховых рощах озер глубина,

Где туманная туча плотна и темна,

Где лежит носорогов и тигров страна,

Там отважные воины, храбрые в битвах,

Обнажились — одежда в борьбе не нужна.

Засверкали клинки белизной-белизной,

Чаща плотная копий и пик скрещена.

Та рука, что в сраженье искусней других,

Будет шелком и золотом награждена.

Смесь из дужо и осоки подсушенной

Станет ковром на пирушке пастушьей.

Лучшие вина, отменная рыба,

Будет печенье и мясо натушено —

Пусть у гостей ублажаются души.

Встречи бурные старых друзей тут и там,

Обостряется слух и отрадно сердцам.

Никто здесь в радушии не усомнится,

Вовеки меж них недоверия нету.

Сердца чистоты незапятнанной — твердость

Металла и камня похожа на это.

Взлетают напевы, разносятся песни,

Звучит беспрерывное «Многая лета!».

Это все воистину радостно для вас, Наследник. Сможете ли вы найти в себе силы подняться и отправиться в такую поездку?

Наследник сказал:

— Ваш покорный слуга очень хотел бы принять ваш совет, но боюсь, что утомлю стонами уши достойных мужей.

И все-таки лицо его еще более оживилось.

Примечания: Сяфу, Ухао. — В древности наиболее искусно изготовленное оружие часто именовалось по имени мастера или по месту производства.

Облачный Лес, Разлив Орхидей — названия прославленных красотой мест во владении Чу.

Великие Покои — образное название человеческого лица.

(ПОДСТУП ШЕСТОЙ)

Гость сказал:

— Предположим, что в равноденствие, в восьмую луну, владетели-чжухоу в дальних краях проводят радостную братскую встречу и вместе отправляются полюбоваться валами на излучине Цзяна в Гуанлине.

Приехали — и не увидели ничего похожего на валы; тщетно они ожидают, когда же вода покажет свою силу, когда явит нечто, достойное изумления.

И вот они созерцают, как набегает волна, как она приподнимается, как она колышется, как она движется по кругу, как она разливается, — и хотя в этом есть нечто, что дает пищу сердцу, но никак невозможно при этом вообразить, какова же скрытая мощь этих вод:

Внезапны они, пугают они,

Огромны они, подавляют они,

Все в пене, все в пене взмывают они.

Пугают они, своевольны они,

Привольны они, неуёмны они,

Безбрежному морю подобны они,

Со степью бескрайнею сходны они.

Разум пленяют — будто бы Южные горы,

Взор увлекают — словно Восточное море,

Радугой взмыли — чуть не к лазурному небу,

Мысли уводят — к дальним прибрежным обрывам.

Потоки свободные не иссякают,

Бегут к почитаемой «матушке солнца».

Вырывается вверх колесница потока

а потом низвергается вниз, — о, да! —

Так случается, что и понять невозможно,

чем и как усмирить ее.

Так бывает — на множество струек

сама по себе разобьется, — о, да! —

И стремглав по излучинам вдаль убегает,

не возвращаясь обратно.

Где-то близко от Красной протоки

вдалеке исчезает, — о, да! —

Опустошив по пути все, что встретит,

потом исполняется лени.

Эти воды теперь уж ничто не пробудит,

из них поднимается утро, — о, да! —

Они сохранили свои устремленья,

но сами себя смирили.

И что же теперь остается людям? —

Обливать свою грудь водою,

Прочищать свои пять вместилищ,

Обмывать свои руки и ноги,

Очищать волоса и зубы.

Удаляются лень и нега,

Прочь выносятся нечистоты,

Прекращаются лисьи чары,

Проясняются глаз и ухо.

Это то самое время, когда, даже если и есть какие-то недуги и хвори, все-таки хочется растянуться горбатому, приподняться хромому, уйти от слепоты, отделаться от глухоты — и посмотреть вдаль на все вокруг.

Ведь правда, что из-за ничтожных вещей напрасно терзаться тоскою, за муки похмелья напрасно бранить вино. Вот почему сказано: «Принявшись за учение, разгонишь сомнения — об этом даже спорить не стоит».

Наследник сказал:

— Прекрасно! Но все-таки как проявляется дух этих валов?

Примечания: Чжухоу — общее название удельных владетелей в древние времена.

Гуанлин — местность возле устья Янцзы (Цзяна), где река перед впадением в морской залив делает несколько больших поворотов.

«Матушка солнца» — образное название Восточного моря, из которого, по старинным представлениям китайцев, по утрам поднимается («рождается») солнце.

Красная протока. — Комментаторы затрудняются объяснить, где она находится.

Пять вместилищ — пять внутренних органов (сердце, печень, селезенка, легкие, почки), по утрам очищающиеся от накопленного за ночь.

Лисьи чары — здесь: ночные соблазны, которые насылают, по китайским древним понятиям, оборотни-лисы.

(ПОДСТУП ШЕСТОЙ, ЧАСТЬ ВТОРАЯ)

Гость сказал:

— Об этом записей нет, но я слышал, что некий наставник говаривал: «Есть три вещи, подобные по действиям духам, — хотя духи здесь ни при чем:

На сотню ли раскатившийся гром;

Воды речной течение вспять,

воды морской приливный подъем;

Из горных недр исходящие тучи

без перерыва, ночью и днем».

Стремительны волны в разливах раздольных,

Валами вздымаются бурные волны.

Вот они только-только возникли,

журчат-журчат на просторах,

словно белые цапли, слетевшие долу;

Вот они слегка разыгрались, разлились-разлились,

белеют-белеют, как над белой упряжкой

раскинутый полог;

Вот они в бурном волненье, неудержимы-неудержимы,

будто целого войска одежды взметнулись на поле;

Вот они вырвались вбок и побежали стремглав,

валами-валами, — так же в легких повозках

пробивается войско на волю.

Точно так шестерня запряженных драконов

Поспешает вослед за Тай-бо над рекою;

Устремляются буйною пенной дугою

Седловины — горбины одна за другою.

Выше-выше, рвутся-рвутся.

Вольно-вольно, льются-льются.

На твердыни крепостные,

Как войска, они вот-вот взберутся.

Смирные в глубях, злобные в кручах,

Водоворотами бурными крутят,

Ни перед чем они не уймутся.

Можно видеть, как волны с обеих сторон

И кипят, и клокочут, и бурлят, закипая,

Как из глуби из темной, взъярившись, взлетают,

Эти вверх устремились, те вниз опадают.

Кто ни встретился — тому смерть,

Кто противился — сокрушен.

Начинается волн течение,

где Ховэйский скалистый склон.

Травянистыми падями их поток разделен.

По Цинме они ходят кругами,

В Таньхуань накопляются мирно,

По дуге огибают

гору, где У Цзы-сюя молельня;

Злобно рвутся они

на площадку, где матушки Сюя кумирня.

Забираясь на Красные Скалы,

Выметают Фусана долины,

Как раскаты грозы

разнеслись по просторам обширным.

Всему научились от воинов грозных,

И так же напористы, так же отважны.

Накатом-накатом, наметом-наметом,

подобно коням горячим, несутся;

«Дунь-дунь, гунь-гунь» —

как будто удары грома рокочут.

Исполнены гнева, встречая преграды,

Взметнувшись вверх, через них перекатят.

Если же в устье заросшем, друг друга тесня,

волн собирается грозная рать,

Рыбе от них не уплыть,

Птице не улететь,

Зверю не убежать.

Толпою-толпою, когортой-когортой

Взметаются волны и мечутся тучи.

На юге взобрались на горные кручи,

На севере склон разбивают сыпучий,

Накрыли, размыли курганы и дюны, —

На западе берег ровняют зыбучий.

За стеною стена, за накатом накат

На прудах беспощадно плотины крушат.

Вот, прорвавшись победно, откатились назад,

И шуршат, и гремят, и рокочут, и плещут,

Струи пенные взмоют — и книзу летят.

Если ж их своенравье дошло до предела,

Черепахи и рыбы лишаются сил,

Их кидает и крутит, ничего им не сделать.

Прибоем-прибоем, волнами-волнами

Расстелются после рядами-рядами,

И сколь поразительны их чудеса,

Нельзя описать никакими словами.

Только людям и остается пасть ничком перед этим;

Встав у темных водоворотов, сокрушаться над этим.

Это все — самое удивительное, самое впечатляющее зрелище во всей Поднебесной. Сможете ли вы, Наследник, найти в себе силы подняться и полюбоваться на это?

Наследник ответил:

— Ваш покорный слуга болен и не сможет этого.

Примечания: Тай-бо — дух-повелитель реки Хуанхэ.

Ховэйский скалистый склон, травянистые пади, Таньхуань — географические пункты вдоль Янцзы, отождествить которые с современными их названиями комментаторы по большей части затрудняются.

У Цзы-сюй — герой древнекитайских легенд, казненный вследствие несогласия с политикой своего государя. Потом, когда его предсказания осуществились и владение погибло, в честь его и его матери («матушки Сюя») на берегах Янцзы были установлены алтари и кумирни. Во время Мэй Чэна эти молельни еще существовали.

Красные Скалы (чаще — Красная Стена) — гористый склон по северному берегу Янцзы. Залегающие там породы имеют красноватый цвет.

Фусан — местность в долине Янцзы.

(ПОДСТУП СЕДЬМОЙ)

Гость сказал:

— Теперь попробуйте, Наследник, обратить ваше внимание на мужей, владеющих тайными искусствами, — среди них есть достигшие высших возможностей, такие, что сродни Чжуан Чжоу, Вэйскому Моу, Ян Чжу, Мо Ди, Пянь Юаню, Чжань Хэ. С их помощью можно

Рассудить, что под небом у нас, до любых мелочей;

Разобраться, где вред, где польза от тысяч вещей.

Вчитавшись в творения Куна и Лао, вникнув в предписания, оставленные Мэн-цзы, можно выносить суждения, в которых не будет упущено ни одной мелочи из десяти тысяч. Это нужнейшие речения и сокровеннейшие пути, какие есть во всей Поднебесной. Не пожелаете ли вы, Наследник, выслушать все это?

И тут Наследник оперся о столик и поднялся со словами:

— Сколь будет великолепно хоть один раз услышать слова совершенномудрых людей и рассудительных мужей!

Сразу же хлынул у него пот — и болезнь прошла.

Примечания: Чжуан Чжоу (Чжуан-цзы, 369–286 до н. э.) — философ, мастер парадоксов и притч, где он объясняет многое, кажущееся непостижимым.

Вэйский Моу (ум. 280 до н. э.) — маг, понимавший язык животных.

Ян Чжу — философ, живший в IV в. до н. э., сторонник идеи крайнего эгоизма.

Мо Ди (ум. 420) — философ-логик, проповедовавший идею всеобщей любви.

Чжань Хэ, Пянь Юань — маги, упоминаемые в древних сочинениях.

Кун и Лао — Кун-цзы (Конфуций, 551–479 до н. э.) и Лао-цзы (Ли Эр, VI в. до н. э.) — древнекитайские философы, основатели конфуцианства и даосизма.

Мэн-цзы (Мэн Кэ, 390–305 до н. э.) — крупнейший из последователей Конфуция.

Ли Лин

Ханьский полководец Ли Лин (Ли Шао-цин, ум. 74 до н. э.), воевавший с сюнну, кочевым народом на северо-западе, попал к ним в плен, был на родине приговорен к смертной казни и кончил свои дни у сюнну. Во время его пребывания там к сюнну прибыл с дипломатической миссией Су У (140–60 до н. э.). Предводитель сюнну удерживал у себя Су У в течение девятнадцати лет, но Су У отказался перейти на сторону врагов. Вернувшись домой, Су У и Ли Лин, подружившиеся в плену, еще долго вели переписку. Эта переписка в стихах, дошедшая до наших дней, многими исследователями не считается подлинной: есть предположение, что стихи эти написаны от имени друзей неизвестным автором.

ПЕСНЯ ПРИ РАССТАВАНИИ С СУ У

Путь в тысячи ли пересек

пустынную эту страну.

Я, царский военачальник,

пошел на войну с сюнну.

В боях бесконечно много

сломалось клинков и стрел.

Погибшие неисчислимы,

забвение — их удел.

Уже умерла моя старая мать, —

Хотел бы воздать за милости ей,

но как бы я к ней поспел?

Неизвестный автор

(II век н. э.)

ПЕСНЯ О БЛАГОРОДНОМ МУЖЕ

Муж благородный

строго следит за собою,

Повода людям

не даст заподозрить плохое.

Идя бахчой,

не сгибается туфли поправить,

Стоя под сливою,

шапку не тронет рукою.

К дяде и тетке

не просится в близкие люди,

С малым и старым

себя не считает ровнею.

Взять рычаги

в свои руки никак не стремится,

Ласков и светел

с любым, кто обижен судьбою.

Так Чжоу-гун,

нисходивший до нищей лачуги,

Сыто рыгал,

чтобы не угощали едою.

Волосы вымыв,

он отжимал их три раза,

Славен в потомках

премудростью и прямотою.

Примечание: Чжоу-гун — регент при втором государе государства Чжоу, Чэн-ване (1115–1079 до н. э.). Составил свод правил поведения и взаимоотношений людей («Чжоу ли», «Распорядок Чжоу-гуна»), которому сам неуклонно следовал. Считается одним из идеальных правителей древности.

Чжан Хэн

Чжан Хэн (Чжан Пин-цзы, 78–139) — поэт, прозаик, выдающийся ученый-астроном, механик, историк, законник. Ему принадлежат торжественные оды, в том числе «Оды трем столицам», считающиеся точным описанием нравов, обычаев, повседневной жизни столиц и часто привлекающиеся как достоверный исторический материал. Занимал высокие посты в государстве, но под конец жизни ушел со службы, написав «Оду возвращению к полям».

ПЕСНЯ О ЧЕТЫРЕХ ПЕЧАЛЯХ

1

Кто на уме у меня — увы! —

ныне Тайшань ему дорог.

Мне бы отправиться следом за ним —

круты Лянфуские горы.

Я наклонюсь, на восток погляжу —

слезы смочили мне ворот.

Тот, кто мне дорог, меня одарил

лезвием с вязью златою.

Чем же дарение возмещено? —

яшмою яркой цветною.

Путь слишком долог, и нужно ли мне

следовать дальней тропою?

Так почему же печаль на душе,

сердце томится тоскою?

2

Кто на уме у меня — увы! —

ныне в Гуйлине далеком.

Мне бы отправиться следом за ним —

Сянские воды глубоки.

Я наклонюсь и на юг погляжу —

слезы смочили мне локоть.

Тот, кто мне дорог, меня одарил

цинем, украшенным хитро.

Чем же дарение возмещено? —

парою блюд из нефрита.

Путь слишком долог, и нужны ли мне

мысли, тоскою увиты?

Так почему же печаль на душе,

сердце томленьем несыто?

3

Кто на уме у меня — увы! —

ныне Ханьян ему в радость.

Мне бы отправиться следом за ним —

Лунские кручи преградой.

Я наклонюсь и на запад гляжу —

слезы смочили наряды.

Тот, кто мне дорог, меня одарил

новым плащом с соболями.

Чем же дарение возмещено? —

ярче луны жемчугами.

Путь слишком долог, и нужно ли мне

следовать всюду за вами?

Так почему же печаль на душе,

сердце томится слезами?

4

Кто на уме у меня — увы! —

ныне в Яньмэне суровом.

Мне бы отправиться следом за ним —

вьюги там снова и снова.

Я наклонюсь и на север гляжу —

слезы смочили покровы.

Тот, кто мне дорог, меня одарил

пестрой парчою расшитой.

Чем же дарение возмещено? —

столиком из лазурита.

Путь слишком дорог, и нужны ли мне

вздохи от боли сокрытой?

Так почему же печаль на душе,

сердце томленьем убито?

Примечание: Лицо, от имени которого написана песня, живет в столице Ханьского Китая Лояне. Видимо, это тоскующая жена, муж которой по каким-то надобностям, служебным, торговым или иным, разъезжает по всем сторонам света, надолго оставляя жену одну. На востоке он живет в Тайшане (ныне в пров. Шаньдун), а к западу от Тайшаня расположены горы Лянфу, где нет никаких троп. На юге он живет в Гуйлине (в нынешнем Гуандуне), а между Лояном и Гуйлином расположены цепи великих озер, в которые впадает река Сян. На западе он живет в Ханьяне (восточная окраина нынешней пров. Ганьсу), отделенном от столиц цепью Лунских гор. На севере он живет в Яньмэне (северная окраина пров. Шаньси), окруженном засыпанными снегом пространствами, где не найти дорог. Обращает внимание точность направлений по отношению к Лояну. Также интересно, что «тот, кто дорог» дарит бытовые вещи, а возмещение во всех случаях производится драгоценными камнями.

Цао Пэй

Цао Пэй (187–226), первый император царства Вэй периода Троецарствия, известен в этом качестве как Вэнь-ди (на троне в 220–226 гг.). Сын известного полководца и поэта Цао Цао, старший брат великого Цао Чжи; сам поэт. Возглавлял поэтический кружок «Восемь талантов», написал самый ранний в Китае критический трактат (известен в переводе академика В. М. Алексеева).

ПЕСНЯ О ПОЛЯХ ШАНЛЮ

(ДАННЫХ СВЫШЕ)

В едином мире живущем

не все почему-то вровень

В полях Шанлю.

Питается кто побогаче

и рисом, и просом вдоволь

В полях Шанлю;

Питается кто победнее

мякиной и половой

В полях Шанлю.

Зачем же бедный и сирый

терзается снова и снова

В полях Шанлю?

Удачливым же судьбина

нисходит с небес бирюзовых

В полях Шанлю? —

И ныне на жалобы эти и вздохи

решенья никто не найдет никакого

В полях Шанлю!

Цао Чжи

Цао Чжи (Цао Цзы-цянь, 192–232) — один из «Трех Цао», поэтов из семьи Цао. Отец его Цао Цао (155–220) и старший брат Цао Пэй (186–226) оставили заметный след в истории китайской литературы. Вокруг «Трех Цао» собралась блестящая плеяда поэтов, так называемые семь мужей годов Цзянь-ань (196–219). Но Цао Чжи и на этом фоне оказывается самым выдающимся, его ставят в черед самых великих поэтов в истории Китая. Отец любил младшего сына. После смерти отца в 220 г. старший брат объявил себя императором государства Вэй, и, опасаясь популярности Цао Чжи и завидуя его таланту, сослал его в отдаленную область Чжэн на крайнем востоке страны. В ссылке поэт и окончил свои дни уже в правление своего племянника, сына Цао Пэя. «Песнь о фее реки Ло» — одно из наиболее прославленных произведений Цао Чжи.

ПЕСНЬ О ФЕЕ РЕКИ ЛО

В третьем году Хуан-чу я был при дворе в столице. Возвращаясь, я переправился через реку Лочуань. У древних есть такие слова: «Духа этой реки зовут Ми-фэй». Будучи растроган рассказом о делах святой девы в «Ответе Сун Юя Чускому вану», я тоже сочинил эту свою песнь, слова которой гласят:

Велено мне из столичного края

Ехать в восточную глухомань.

Я Ицюэ позади оставил,

Перевалил чрез Хуанъюань.

Проехал сквозь ущелье Тунгу,

Поднялся на гору в Цзиншани.

Вот уж и солнце на запад склонилось,

Кони устали, повозку не тянут.

Что же мне оставалось делать?

Упряжь снял я в долине Хэнгао,

Четверню подкормил в Чжитянь.

Сам я дух перевел в Янлине,

Где вдали видна Лочуань.

И вот как раз в это самое время

Мысли спутались, дух мой дрогнул,

Что явилось мне — ум смутит!

Хоть в долине, внизу, ничего не увидел,

Но вверху мне предстал удивительный вид:

Я увидел, что сверху прелестная дева

Возле края отвесных утесов стоит.

Тогда я обратился к вознице со словами: «Не поглядишь ли ты вон туда, кто это там блещет красотой?» Возница ответил: «Слуга ваш слышал о фее рек Хэ и Ло по имени Ми-фэй. Та женщина, которую увидел мой повелитель, не иначе как она. Какова же она с виду? Ваш слуга хотел бы это услышать». — И вот что я поведал ему:

«Словно лебедь парящая, взлетела она,

Как плывущий дракон, обаянья полна,

Хризантема под осень ее не белее,

И сосна по весне не настолько пышна.

Пряди ее прически —

словно легкая тучка луну заслонила;

Легкость ее повадки —

словно ласковым ветром снежок закрутило.

Издалёка заметно ее сиянье,

Как на утренней зорьке солнца восход;

Поглядишь поближе — она алеет,

Словно в водах прозрачных фужун плывет.

Простота и тонкость слились воедино,

Соразмерна в движении каждом она.

Ее плечи словно бы выточил мастер,

Ее стан как из шелкового полотна.

Ее шея изящна и гладко горло,

Ее ясная сущность глазу видна.

Благовоний моря для нее излишни,

И свинцовых белил помощь ей не нужна.

Под тучей-прической высокой-высокой

Смыкаются брови единой дугой;

Открыты взору пурпурные губы,

И скрытно зубы блестят белизной.

Раскосые светлые очи чудесны,

На щёках две ямки манят за собой,

Прекрасна наружности тихая прелесть,

Пленителен стройного тела покой.

Свободна повадка, нежны ее чувства,

Бессильны слова пред ее красотой.

Платье такое одно в целом свете,

Застежки из кости построились в ряд.

Легкого шелка накидка

заманчиво зашуршала — о, да! —

Яшмою и бирюзою

искуснейше изукрашен наряд.

Золото с зеленью спорит,

прическу ее украшая;

Жемчуга светлые нити

рядами на теле горят.

Ноги для дальней дороги

в узорные туфли одеты;

Длинной воздушною юбкой

стан словно дымкой объят.

Веет чуть-чуть от нее

орхидеи-отшельницы запах — о, да!

Там, возле горных отрогов,

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Первое полное издание: Ши цзин. М., 1957 (сер. «Литературные памятники»). Впоследствии неоднократно переиздавалось полностью и по частям.

2

В его книге «Китайская классическая проза в переводах академика В. М. Алексеева» (М, 1958) читатель найдет много подобных примеров: «…запуталось все в корнях и ветвях — да, ветвях; <…>» или: «Она упирается в небо — да, в самое небо <…>» (с. 73) и т. п.

3

Цао Чжи. Фея реки Ло / Перев. А. Адалис // Антология китайской поэзии. М, 1957. Т. 1. С. 303–311; Фея реки Ло // Цао Чжи. Семь печалей: Стихотворения / Перев. с кит. Л. Черкасского. М., 1973. С. 141–149. Эти переводы и перевод В. М. Алексеева (опубликованный впервые) собраны воедино в кн.: Цао Чжи. Фея реки Ло. СПб., 2000. Сравнение трех переводов одного и того же текста весьма поучительно.

4

Частично изданы: Китайская классическая проза в переводах академика В. М. Алексеева. М., 1958; Алексеев В. М. Китайская литература. М., 1978; Алексеев В. М. Труды по китайской литературе. М., 2002. Кн. 1–2. Наконец, в 2006 г. увидела свет бо́льшая часть переводов: Шедевры китайской классической прозы в переводах академика В. М. Алексеева. М., 2006. Кн. 1–2.

5

Проф. Пань Чжун-гуй (глава тайваньских китаеведов-текстологов) подчеркивает, что как составители свода «Все танские стихотворения» не включили в него стихов Ван Фань-чжи, так и составители аналогичного дотанского свода также стихами поэта пренебрегли. Он объясняет этот факт тем, что первые считали Ван Фань-чжи поэтом суйским, а вторые — танским (см. его предисловие в кн.: Ван Фань-чжи ши яньцзю. Чжу Фэн-юй чжу. Тайбэй, 1986. Т. 1. С. I–VIII).