Сборник произведений участников фестиваля «Аэлита», посвященного Иннокентию Анненскому и Жюлю Верну – «Аэлита». Часть 2

Сборник, 2019

В новом сборнике «Аэлита» собраны лучшие произведения современных авторов. Поэзия лирическая, ироническая, гражданская, проза фантастическая, историческая, юмористическая, бытовая… В «Аэлите» литература наших дней предстает во всем ее разнообразии, играет разными гранями. Прозаики и поэты спорят между собой и вторят друг другу. Их тексты соединяются, давая общую картину времени, но одновременно голос каждого автора ясно слышен среди других, и каждый писатель, чьи тексты включены в «Аэлиту», в полной мере проявляет свою творческую и человеческую индивидуальность.

Мерзлов Анатолий

Мерзлов Анатолий Александрович.

Бессистемно пишу давно — со школьной скамьи. Детство и отрочество, проведенные в субтропической зоне Советского Союза, оставили много интересных и незабываемых впечатлений. Окончил мореходное училище. Писал в должности судового механика дальнего плавания, писал, где позволяло время и впечатления. Писал в воюющем Вьетнаме, в блокадной Кубе, в Арктике, в Антарктике, в тяжелых длинных переходах в тропиках и в коротких пробегах на Европу — везде, где возбуждался неведомым. С 2007 году в издательстве «Советская Кубань» вышли самые дорогие мне книги: «Платановая аллея», «Здравствуй, Геленджик», «На пути в никуда», «Счастливчик», «35-й день осени», «Код доступности» и др. В поиске совершенства вступил в ИСП. Здесь, в серии «Современники и классики», вышел сборник рассказов и повестей «России ивовая ржавь». В Альманахе «Российский колокол» печатается подборка рассказов. В стадии издания роман «Русское счастье». Морально созрел для издания повести «Знакомьтесь, я — русский». Дипломант конкурсов им. А. Толстого, А. Куприна, «Ялос-2017». Номинант престижных литературных конкурсов им. И. Бунина, «Ясная поляна», НОС и др. А в душе еще так много невысказанного, и, надеюсь, необходимого для будущих поколений.

…Ностальгия, или необъявленный визит

Небывалый случай произошел со мной тем буйным на аномалии летом 19…года.

Ранним утром, еще роса обильно мочила ноги, я приближался к седловине перевала, слегка отдаляясь по склону, стараясь тем самым уменьшить крутизну подъема. В эту пору на такой высоте хочется дышать и жить вдвойне: каждый кустик и даже чахлая, чудом выжившая последней суровой зимой молодая поросль можжевельника, таили в себе незатейливого певуна — трели раздавались то тут, то там, обрываясь при приближении и усиливаясь сзади. Чувство объемности и значительности переполняло меня. Кристальной чистоты воздуха, пропитанного густым ароматом чабреца, хотелось вобрать без меры больше и взлететь, и примерить себя к седловине хребта, летящего высоко впереди в облаках.

Подъем затруднился вспаханной террасой с едва пробившимися крошечными сосенками. Местами вывернутые валуны мешали размеренному движению. В надежде выбрать удобный путь, пробовал карабкаться круче — дыхание сбивалось — приходилось останавливаться. От дополнительной порции пересыщенного воздуха кружилась голова. В том состоянии ты казался сам себе планетой — частицей огромной вращающейся вселенной.

Одурманенная ароматами голова с трудом анализировала, но что-то подобное вопрошало в ней:

«Как идти дальше? В сторону — получится большая петля. Вперед — там несколько расщелин — между глыб валунов виден узкий просвет».

Решительность рождается мгновением. Делаю в том направлении шаг, и… как раз туда же, из зарослей приземистого терновника в хитросплетении засеменившегося разнотравья, выщемилось жутких размеров чудовище…

Тело огромного гада протиснулось в просвет, оставляя клочки медно-желтой лакированной кожи на колючем стволе перегородившего его мордовника. От неожиданности сердце расперло грудь, беспорядочно теряясь в конечностях. После передышки невольно изменил маршрут, минуя стороной подозрительные участки.

Окружающая красота, тем не менее, довлеющая над свалившимся из пустоты ощущением, не давала уединиться в себе. В шаговой доступности разыгралась в брачном круговороте пара трясогузок. В движении превратившись в единый желтый пунктир, она восстанавливала принадлежность первенства. Где-то совсем рядом затянул песню жаворонок. И даже в этом знакомом, родном звучании слышалось что-то недочувствованное, недосказанное, а, в общем, что-то ужасно тоскливое.

…В сознании всплыла школа. У соседки по парте Вали Савченко умерла мама — весь класс ходил ее поддержать. Новым случаем в тебя внедрялось похожее дикое чувство собственного бессилия и безысходности.

Дул легкий восточный ветерок — предвестник в этих местах ясной погоды. Обилие росы говорило о том же. Сеянцы сосенок здесь не прижились — движение без предосторожностей пошло намного быстрей. Незаметно террасы перешли в сплошной дерновой покров — зашагалось еще свободнее. Поляна в будыльях созревающего шалфея и островками «веселой» материнки, парящий наравне с тобой жаворонок, разрезаемые седловиной клочья облаков, вернули мысли в умиротворенное русло. До судороги захотелось не просто взять, и не в некое временное пользование — захотелось отобрать все новообретения в пользование вечное, с непременным включением в него невидимого, но обволакивающего тебя целебного озона. И я, с жадностью обделенного чистотой человека, вдыхал воздух как можно глубже, заполняя тело расточительной благостью. Густо разбавленная дурманящим ароматом созревающих трав, она пронизывала все твое существо до малейшей поры.

Забегая вперед, хочу застолбить новое «месторождение» — новое для себя правило: «Только прошлое в состоянии распознать истинную суть настоящего». Все произошедшее затем перевернуло все прошлые представления о мироздании, и знания, полученные доселе, показались жалкой лженаучной эйфорией.

«В тебе больше места для восторга, для тревоги — меньше для потребительской сущности! Наверное, поэтому изо дня в день хочется все больше не обыденно существовать в упрощенных возможностях мышления, хочется не просто дышать и жить — ты готов полноценно преобладать стремлением к философскому мироощущению. И чувствовать… более, чем всякий другой, упокоившийся вчерашним удовлетворением. Ты хочешь не просто дышать, бесполезно нарушая красоту альпийского луга. В росистом следе полегшего разноцветья ты видишь единственный путь в эфемерный пока мир неизведанного… Неизведанное!!! Его так бесконечно много!»

Горбинка склона постепенно перешла к седловине. Такая уютная издалека, с видом от подошвы, но такая неудобная вблизи. Представилось, как воссесть на ней: все равно, что на раскроенной тобой в далеком детстве половинчатой лошадке из папье-маше.

С неудобья тянуло сырым лесом и запахом личинки жука-хрущака.

Выбрал путь на восток, навстречу ветру. Иногда воздух заметно увлажнялся — сквозь тебя плыли облака — они несли в себе чужую память. Мгновениями в них ощущались восточные ароматы старого Стамбула…

Словно зеркальным зайчиком резануло по глазам — раз, другой — сильнее. Внезапно все вокруг засверкало в капельках росы мириадами радуг — это мощно и властно вставало светило. В миг ослепления что-то пронзительное просвистело сверху — над головой появился пурпурно-огненный ореол. В мгновение озарения я принял его за состояние зрительной галлюцинации, но солнце поднималось выше, а ореол недвижно стоял — он возвращал зловещую составляющую пути. Появился звук, похожий на нудящий зуммер. Откуда ни возьмись, тело начал окутывать тягучий медузообразный язык — звук пропал. Плавно обвивая, не касаясь, но дыша теплом, как при открытом капоте работающего двигателя, язык в мгновение вернул недавно пережитое состояние мышечной скованности. Но в голове проснулся не обычный в таких случаях страх — в ней созрела несовместимая абсурдность:

— Росистое, прекрасное до умопомрачения утро и это — необъяснимое что-то, так не похожее на «Конец»?!

Меня смерчем тянуло вверх, ввинчивая по спирали, медленно, плавно — сопротивляться этому не было никакого желания. Скованность, внутренний озноб и затаившаяся в солнечном сплетении неопределенность, угнетали волю. Движение, а скорее парение в воздушном пространстве, казалось бесконечным. Независимо от тебя тело сгруппировалось, как для прыжка головой в воду — в конце ускорилось, плюхнувшись на пружинящее облако-покрывало. Звенящая тишина усиливала в ушах отрывистый шум выталкиваемой сердцем крови. Обычно экстрим добавляет адреналина в кровь, а тут, все нарастающий покой. В ответ на «Конец», имеющий приятное «Начало», невидимый задушевный голос под сопровождение серебряного перелива гитары запел:

…Я, думаю, вечно, ребята, живем.

Не больничным от вас ухожу я, друзья, коридором.

Ухожу я, товарищи, сказочным Млечным Путем.

Сколько пролежал так в полном покое — я сказать не осмелюсь — это мгновение, и это вечность. Открывающаяся над головой бирюзовая сфера не была картиной — она жила: волны воздуха переносили многочисленные парашютики семян, в невидимом присутствии заходились в перекличке певчие птицы. Легкие, не однородные оттенки бирюзовой сферы плыли в невидимых потоках.

О чем я подумал, концентрируя на них свой взгляд, не вспомню, но на сфере, как на экране, замелькало, и я ошалел: передо мной мое прошлое…

…Берег моря — рядом здание и КПП у входа в мореходку, где я когда-то учился. Видение настолько реальное, что возникла сиюминутная попытка сделать туда шаг. Изображение висело в полной тишине, но стоило только подумать об этом — картина ожила шумом прибоя, и ломающийся басок, усиленный громкоговорителем, отчеканил:

«Курсанту 3Б СМО Мерзлову прибыть на военный цикл».

Я с надеждой потрогал свои мышцы. Нет, не помолодел, я здесь и сейчас — это лишь видео из прошлого. Эх, двум смертям не бывать! А если поупражняться?

…Вот я с отцом в кабине грузовой машины у него на коленях: рука теребит звездочки его погон (он действительно брал меня иногда за материально-техническим снабжением) — рядом, пахнущий бензином шофер-солдат. Даже запах авиаторской куртки отца, смеси кожи и ГСМ, всплыл отчетливо.

…А вот поздний пейзаж: я у него, уже на «гражданке», в отпуске на Буковине на озере под Берхометом, позирую шутовски перед Шуркиным ФЭДом.

…И эротика, скорее пора первой влюбленности: несмелые поцелуи, самозабвенные ласки до рассвета. Первая близость с женщиной: случилась она поэтично, в весеннем саду под обильно цветущей вишней. Я целовал ее волосы, украшенные множеством осыпающихся лепестков. Тогда мне эта женщина виделась образцом. Очень долго после того урока примерял всех близких женщин под желанный символ. Ее плывущий образ долго не сходил с волнообразной поверхности.

Тишину нарушил громкий щелчок электрического разряда — изображение исчезло. Усилие воли было бессильно помочь.

Следом появился музыкальный фон — легкий объемный звук. Кларнет виртуозно выдавал соло «Маленький цветок». Мелодия не давила, не мешала — она органично вплеталась в звуки зарождающегося дня.

Внезапным включением на сфере замерцала пронзительная точка и… передо мной на кончике хвоста встал гад, тот самый, что недавно шмыгнул в расщелину. Его кожа спереди назад начала разворачиваться, будто по ней полоснули острым клинком сверху донизу, наотмашь. Замерцали, проявляясь иссиня-синим, внутренности, на глазах обретая формы оголенного женского тела. В томной стыдобе, полусогнув колено одной ножки, тело принимало законченные материальные формы. И вот уже молодая женщина пытается закрыть большие белые груди, дрожжевым тестом просившиеся на волю между скрещенных рук. Слегка полнеющему животу придавали колорит круглые коленки, переходящие в припухлости в местах их касания… Вся она стала такая, до боли знакомая и желанная, — образ гада растворился бесследно. Женщина повернула голову, неестественно отвернутую до сих пор назад, — и я узнал ее… Сердце заколотилось безумно быстро, взахлеб. Воздушно приблизившись, она опустилась рядом. Обвивая мне шею руками, теплыми ласкающими пальцами коснулась груди. Все было именно так, как тогда, под цветущей вишней…

Молодой пыл не позволяет нам, впитывая, смаковать, мы спешим в «неведомое никуда», и только более зрелыми ценим драгоценные капли того жизненного нектара.

…И я был с ней еще раз через десятки лет безвременья. Я целовал ее от кончика по-младенчески пухленькой пяточки до запретных границ гениталий, от бугорков каждого позвонка шелковистой спины, до сосочков-шариков вырвавшейся на свободу участливой груди, от подрагивающих папирусных век, до неугомонных вихорков упавших на умный лоб русых волос.

Меня осенило: вот то, что терзало все эти годы мой воспаленный мозг. Я, совсем как когда-то, поспешил раствориться в ней и с ней!

…И было росистое утро. Из ущелья наносило смрадный запах потревоженной кем-то личинки жука-хрущака. А я, опустошенный, сидел на краю обрыва. Невдалеке, на одиноком колючем стержне мордовника, на свежем восточном ветерке полоскался медно-желтый обрывок кожи пресмыкающегося. Я с нежностью снял его, положил ближе к груди, и зашагал прочь с одной единственной мыслью: прийти сюда опять и улететь навсегда в свое неведомое «далеко»…