Земляноиды

Саяка Мурата, 2018

Нацуки не похожа на других девочек. У неё есть волшебная палочка и зеркало превращения. Она может быть ведьмой или пришельцем с другой планеты. Вместе со своим двоюродным братом Юу Нацуки проводит лето в диких горах Нагано, мечтая о других мирах. Когда ужасная череда событий угрожает разлучить двух детей навсегда, они дают обещание: выжить несмотря ни на что. Теперь Нацуки выросла. Она ведёт спокойную жизнь со своим мужем и старается выжить, притворяясь нормальной. Но требования семьи Нацуки растут, её друзья недоумевают, почему она до сих пор не беременна, и тёмные тени прошлого преследуют её. Убегая из пригорода в горы своего детства, Нацуки готовится к воссоединению с Юу. Помнит ли он их обещание? И поможет ли сохранить его?

Глава 1

Меж огромных гор вокруг деревушки Акиси́на^[6], где живут Дедуля с Бабулей, обрывки ночных теней не рассеиваются даже к полудню.

Мы лавируем по извилинам серпантина. За окном проносятся, качаясь под ветром, деревья — и я всё вглядываюсь в темноту, набухающую под листьями так, словно вот-вот взорвётся. Эта кромешная мгла цвета Космоса не рассасывается никогда. Всю жизнь она завораживает меня — так, что хочется протянуть пальцы и проверить её на ощупь.

На сидении рядом мама разминает спину старшей сестре.

— Ну? Так лучше, Кисэ́? Вечно тебя укачивает на горных дорогах! Особенно здесь, в Нагáно…

Папа, не говоря ни слова, стискивает руль. Он старается вести машину как можно ровней, каждую минуту проверяя самочувствие нашей страдалицы в зеркале заднего вида.

Лично я со своими слабостями научилась справляться сама ещё классе в пятом. Например, поняла: чтобы не укачивало в дороге, лучше вглядываться в обрывки темноты за окном. Это я подметила ещё второклашкой — и с тех пор меня не мутит даже на крутых дорогах Нагáно. Сестрица же моя, даром что на два года старше, без маминой ладошки на спинке не доедет вообще никуда.

Резкий поворот, потом ещё, всё выше и выше… Уши закладывает — и я чувствую, что с каждым виражом становлюсь ближе к небу. К бездонному Космосу, рядом с которым и обитает наша Бабуля.

Я прижимаю к груди рюкзак, на дне которого аккуратно уложены волшебная указка из оригами и косметичка-трансформер с волшебным зеркальцем внутри. А сверху на них сидит Пьют — мой верный друг и соратник, который и подарил мне эти магические орудия. На Пьюте лежит заклятье чёрных сил, и он не может разговаривать по-человечески, но, например, от укачивания защищает меня и без всяких слов.

Хотя никто из домашних об этом не знает, я — ведьма. В шесть лет, ещё первоклашкой^[7], я встретила Пьюта в мини-маркете возле станции. Просто увидела, как он сидит на краю полки мягких игрушек — с таким видом, будто его сейчас выкинут, — и тут же купила его на деньги из отосидáмы^[8]. А когда привела его домой, он тут же предложил мне стать ведьмой и передал для этого инструмент. Сам же он прибыл с планеты Попихамбόпия по заданию тамошней Полиции Ведьм, чтобы изучить и предотвратить опасность, нависшую над земляноидами. А теперь ещё и я защищаю нашу планету в звании Младшей Ведьмы.

Единственный, кто знает эту тайну, — мой двоюродный братец Ю́у^[9]. Скорей бы увидеться с ним! С прошлого года не слышала его голоса. Как жаль, что мы с Юу можем встречаться лишь раз в году, когда приезжаем сюда на Обόн!^[10]

На мне моя любимая майка — цвета индиго, со звёздами. Я купила её на новогодние деньги специально для этого дня.

— Держитесь крепче! — командует папа. Мы влетаем в самый крутой поворот серпантина, и всё, что в машине, резко заваливается вбок.

— Бу-э-э! — вякает сестрица и зажимает ладонью рот.

— Открой все окна! — требует мама. Папа нажимает кнопку, и стекло перед моими глазами сползает вниз. Свежий, прохладный ветер нежно гладит меня по щекам и наполняет машину запахом листьев.

— Ну как? Ну что? Тебе лучше? — разносятся по салону мамины причитанья. Папа выключает кондиционер. И объявляет:

— Следующий поворот — последний!

Я машинально ощупываю грудь. А ведь ещё год назад этих холмиков не было и в помине…

Значит, даже в четвёртом классе я была не такой, как теперь? С Юу мы одногодки. Что же он подумает, когда увидит меня в этот раз?

Уже совсем скоро мы приедем к Бабуле. И там меня ждёт мой бойфренд… Кожа по всему телу раскаляется, и я подставляю лицо под волны свежего ветра.

* * *

Да, мы с двоюродным братцем Юу — тайные любовники навсегда.

Когда это началось у меня — точно не знаю. Юу нравился мне давно, задолго до того, как стал моим бойфрендом. Лето за летом, справляя вместе Обон, мы становились всё ближе. И когда праздник заканчивался, мы снова разъезжались по домам — он к себе в Ямагáту, я обратно в Ти́бу^[11], — но ощущение, что он где-то внутри меня, так и не отпускало. Наоборот: тень присутствия Юу загустевала во мне всё сильней, и, когда я уже готова была взорваться от желания увидеть его, наступало очередное лето.

Настоящую же клятву верности мы принесли друг другу в третьем классе. Меж рисовых полей протекала речка, на которой наши дядьки сложили запруду из камней — глубиной по колено, чтобы все могли искупаться.

— Ай!

В бурной речке я не удержалась на ногах и шлёпнулась в воду.

— Берегись, Нáцуки! Самое сильное течение всегда в середине! — сказал Юу с важным видом, протягивая мне руку. Об этом правиле я, конечно, слышала в школе, но в жизни бы не подумала, что оно касается даже таких мелких речек, как наша.

— Всё! Ненавижу воду! На суше веселей…

По каменным ступенькам я выбралась из воды, отыскала запрятанную меж камней косметичку, нацепила сандалии. Затем поднялась ещё выше на берег — и как была, в купальнике, побрела в сторону дома. Моя косметичка, нагретая лучами солнца, казалась живым существом. Шлёпая по тропинке сандалиями, я услышала, как Юу догоняет меня.

— Нацуки! Погоди…

— Отстань! — почему-то закричала я на него, хотя психовать было вроде не с чего.

Догнав меня, Юу нагнулся к траве, нарвал каких-то листьев. А затем сунул один в рот и стал жевать. Увидев это, я всполошилась:

— Юу, ты что? Нельзя это есть! Отравишься!

— Не бойся! Это щавель, он съедобный. Мне дядюшка Тэруёси объяснил.

Он вручил мне листочек. Я с большой опаской надкусила.

— Ух ты… Кисло!

— Кисло, но вкусно.

— И где ты его находишь?

— Да он же повсюду растёт!

Мы побрели вверх по склону к дому, собирая щавель, а потом уселись на солнышке бок о бок и стали его жевать. Мокрый купальник противно лип к телу, но щавель и правда был приятен на вкус. Немного повеселев, я сказала:

— Спасибо, что рассказал… Тогда я тоже открою тебе свою тайну.

— Тайну?

— В общем… На самом деле я — ведьма. Могу менять своё тело с помощью косметички-трансформера. И вызывать магию указкой из оригами.

— Какую магию?

— Самую разную! Но круче всех та, что разит врага наповал.

— Какого врага?

— Ну, видишь ли… Обычный человек, наверно, не замечает, но этот мир населяет очень много врагов. Чёрных магов, монстров, упырей… А я — земляноид. Моя задача — защищать от них нашу Землю.

Я открыла косметичку, достала Пьюта, показала ему.

— Это Пьют, — объяснила я. — Выглядит как обычный плюшевый ёжик, но на самом деле он агент Ведьмопола с планеты Попихамбопия. Это от него я получила указку и трансформер, чтобы тоже стать ведьмой.

Юу слушал мои объяснения с очень серьёзным видом.

— Это же круто, Нацуки! То есть ты оберегаешь Землю, чтобы все могли спать спокойно?

— Ну да.

— А эта… Попохамия, или как её там… что за планета?

— Попихамбопия… Точно не знаю. Пьют говорит, эта информация засекречена.

— Ну дела…

«Значит, чужая планета ему интересней моего колдовства?» — подумала я. И заглянула в его глаза.

— Ты чего?

— Эм-м-м… Ну, в общем, тогда я тоже признаюсь… Только тебе! Очень похоже на то, что я тоже пришелец.

— Че-го-о?!

Я чуть не подскочила на месте. Но он оставался серьёзен.

— Ми́цуко часто мне так говорит. Что я пришелец из космоса. Что меня бросили инопланетяне, когда их звездолёт совершил вынужденную посадку. Здесь, в горах Акисины. Где она меня и нашла…

— Ох, ни фига себе!

Мицуко — это мать Юу. Младшая сестра моего папы, то есть моя тётя. Настоящая красавица. Такая же застенчивая и серьёзная, как Юу: никогда не соврёт, даже в шутку.

— А ещё… В ящике моего стола хранится камень. Не помню, чтобы я когда-нибудь его находил. Плоский и чёрный, как смола. И такой гладкий, что аж блестит. Больше никогда в жизни таких не видал! Вот я и думаю… А может, и этот камень — с моей настоящей родины?

— Ух ты! Получается, я ведьма, а ты пришелец?

— Ну… У меня всё-таки нет вещественных доказательств, как у тебя.

— А чего доказывать? Всё и так ясно… А может, вы с Пьютом вообще однопланетники? Вот было бы круто! Представляешь, у вас обоих одна родина, Попихамбопия!

От восторга я подалась вперёд.

— Как знать, — кивнул Юу. — Но если так — хотел бы я туда вернуться!

Я чуть не выронила косметичку.

— А? Ты о чём это?

— Каждый раз, приехав сюда на Обон, я украдкой продолжаю поиски того звездолёта. Но никак не найду… А что, если связаться с ними через Пьюта? Может, они всё-таки заберут меня?

При мысли о том, что Юу может исчезнуть, я чуть не расплакалась.

— Значит, однажды… ты просто исчезнешь?

— Скорее всего. Да и для Мицуко так будет лучше. Я ведь ей не настоящий сын, раз меня бросили инопланетяне.

Тут я всё-таки разревелась, и он стал гладить меня по спине, пытаясь утешить.

— Нацуки, не реви…

— Но я тебя люблю. И не хочу, чтобы ты исчезал!

— Но они всё равно прилетят за мной, рано или поздно. Всё-таки я жду их уже столько лет!

От этих слов я зарыдала ещё безутешней.

— Ох, прости! Что же я болтаю… Нацуки! Пока я ещё на Земле, я сделаю всё, что пожелаешь! Здесь, у Бабули, я здорово успокаиваюсь. Наверно, потому, что здесь ближе к открытому Космосу — а значит, и к моей родине. Ну и конечно, потому что здесь ты.

— Ну тогда… Обещай, что будешь моим бойфрендом, пока не улетишь на свою планету!

— Обещаю! — тут же кивает он.

— Ты согласен? Правда согласен?

— О да. Я ведь тоже тебя люблю, Нацуки.

Вот тогда мы сцепили мизинцы и торжественно пообещали:

1. Никому не рассказывать, что я ведьма.

2. Никому не рассказывать, что Юу инопланетянин.

3. Ни в кого другого не влюбляться, даже когда кончится лето, а на следующий Обон обязательно снова встретиться в Акисине.

Не успели наши мизинцы расцепиться, как послышались шаги. Я тут же спрятала Пьюта и косметичку в рюкзак.

Это был дядюшка Тэруёси.

— Так вот вы где?! А я уж думал, вас унесло теченьем!

Этот наш дядюшка самый весёлый и любит играть с детьми.

— Прости-ите! — протянули мы оба. Рассмеявшись, он потрепал нас по затылкам.

— О! Щавель жуёте? Кисло, но вкусно?

— Ага.

— Что, Нацуки? Нравится щавель? Значит, ты тоже горная женщина… А теперь все за мной! Бабуля нарезала персиков. Всех зовёт к столу!

— Ура-а!

И мы двинули к дому уже втроём. А на моём пальце ещё не растаяло прикосновение мизинца Юу, и щёки пылали так, что пришлось добежать до калитки первее всех, лишь бы этого никто не заметил. Да и Юу был сам не свой — семенил за мной, глядя в землю.

С тех пор мы с Юу тайные любовники. Ведьма и пришелец вместе навсегда. Покуда нас не разлучит Открытый Космос.

* * *

Прихожая в Бабулином доме длинная и просторная, как отдельный зал. Вдоль её задней стены тянутся раздвижные ширмы-сёдзи, и каждое лето я боюсь ошибиться створкой и войти куда-нибудь не туда.

— Это мы-ы! — закричала мама, поскольку папа молчал как рыба.

Вокруг пахло персиками и виноградом. И ещё — совсем слабо — какими-то животными. Да, соседи разводят коров, но они далеко. Значит, таким странным запахом веет изнутри дома? То есть — от нас, от людей?

— А‐а, наконец-то! Заходите скорей… Такая жара! — услыхали мы. Створка отъехала, из-за неё показалась женщина лет сорока. Видимо, кто-то из моих тётушек — хотя встречались ли мы раньше, я так и не поняла. Когда навещаешь родовое гнездо раз в году, все эти взрослые кажутся на одно лицо.

— Кисэ! Нацуки! Как же вы подросли!

В прихожую выбежали ещё три вроде-бы-моих тётушки. Все они оживлённо защебетали, а мама стала кланяться, приветствуя одну за другой. Кажется, это надолго, подумала я и вздохнула. Каждая тётя опускалась перед мамой на колени, упирала руки в татами и простиралась в ответном поклоне. Папа, застыв у двери, рассеянно изучал потолок.

Наконец откуда-то из самой глубины дома выплыли Бабуля с Дедулей, опираясь на какого-то мужчину лет пятидесяти. Еле согнув спину в поклоне, Бабуля прошамкала:

— Ну что? Добрались наконец?

А Дедуля, завидев меня, рассеянно прищурился:

— О… Мисáко?.. Уже такая большая?

— Эй, дедушка! Это Нáцуки! — поправила очередная тётушка, похлопав старика по спине.

— Что-то вы долго! — улыбнулся папе дядюшка Тэруёси. — В пробках, небось, намаялись?

Дядюшка Тэруёси любит возиться с детьми, и уж его-то мы узнаём всегда.

— Эй, бандиты! Встречайте Кисэ и Нацуки! — крикнул он на весь дом, и через несколько секунд к нам подтянулись трое мальчишек. То были сыновья дядюшки Тэруёси — мои троюродные братья. Жуткие сорванцы, которых все взрослые вечно ругают за какие-нибудь шалости. Самый старший, Ёта, на два года младше меня, то есть теперь — третьеклассник.

Нас с сестрицей эти братья разглядывали настороженно, как опасливые зверьки. И хотя я сразу узнала каждого, с прошлого года все они здорово изменились. Черты их лиц словно расползлись от центра к краям, носы вытянулись, тела окрепли.

Конечно, своего Юу я не перепутаю ни с кем и никогда. А вот остальных моих кузенов (у большинства из которых давно уже свои дети) на свете так много, что при встрече с ними я вечно боюсь обознаться. С этой же троицей мы встречались каждое лето и успевали неплохо сдружиться — но проходил год, мы снова отдалялись друг от друга, и всю нашу дружбу приходилось начинать сначала. А из-за того, что взрослые болтали всякие глупости — «Эй, ну чего вы стесняетесь? Смотрите, какие красавицы!» и так далее, — Ёта с братьями зажимались ещё сильнее и какое-то время держали нас на расстоянии вытянутой руки.

— Привет! — сказала я первой.

— При… вет, — смущённо отозвались все трое.

— Кстати, Юу тоже здесь! — вставил дядюшка Тэруёси. — Всё спрашивал, когда вы приедете. Скучал, похоже!

Я с безразличным видом поправила шнурок косметички у себя на плече. Чем спокойней реагировать, тем скорее отстанут.

— Да ладно! И где же он сам?

— Да вроде возится с заданием на лето.

— Небось, на чердаке, как обычно… Любит он там пропадать! — добавила моя троюродная сестрица Сáки — высокая девушка гораздо старше меня. На руках она держала младенца. Саки — старшая из дочерей (все три замужем) тётушки Рицуко, папиной старшей сестры.

Но этого младенца я видела впервые. Странное ощущение — видеть человеческое существо, которого год назад вообще не было на свете. А малявка, что цепляется той же матери за коленку, — должно быть, Мива, которая ещё прошлым летом сама была грудничком.

Мне никогда не хватало ни сил, ни памяти запомнить все эти лица и имена — даже тех, кто примерно моего возраста, не говоря уже о потомстве бесчисленных дядь и тёть, — и с каждым визитом сюда приходилось заучивать всё это снова. Пока же я просто повторяла то, что делала мама, — кланялась всем, кто появится перед глазами.

— А Мицуко здесь?

— Хлопочет на кухне…

— Но куда пропал Юу? — удивилась тётушка Рицуко. — Всё утро только и спрашивал о Нацуки! Может, так устал её дожидаться, что заснул?

— Да уж! — хохотнул дядюшка Тэруёси. — Эта парочка у нас из лета в лето не разлей вода… Правда, Нацуки?

Подобную чушь они повторяли из года в год, но именно теперь, когда мы с Юу стали тайными любовниками, я смутилась сильнее прежнего. И, не найдя что ответить, уставилась в пол.

— Не говори! — откликнулась очередная тётушка. — Прямо близнецы!

Из года в год они обожали повторять на все лады, что я почему-то не похожа ни на родителей, ни на сестру, а вот с Юу — просто одно лицо.

— Ох! Да что же мы всё в прихожей? Кисэ, Нацуки! Проходите скорей! Устали, небось? — прокудахтала очень толстая тётушка, которой я уж точно сроду не встречала, и зачем-то похлопала в ладоши.

— Да уж… — кивнул папа.

— Заносите вещи, располагайтесь! Ваша комната дальняя, в ближней спит Ямагата. А в дальнюю уже заселилась Фукуόка. Но только на одну ночь — завтра они уезжают… Вы же потерпите, ничего?

— Да, конечно. Спасибо! — ответил папа, снимая обувь, и я поспешила за ним.

В Бабулином доме все семьи нашего рода называют по префектурам их проживания: Фукуόка, Ямагáта, Ти́ба… Ещё и поэтому имена тётушек-дядюшек не задерживаются у меня в голове. Но у всех этих людей есть и свои персональные имена, не так ли? Почему же ими никто не пользуется?

— Кисэ, Нацуки! Сначала — поклоны предкам!

Прилежно кивнув, я проследовала за сестрой к семейному алтарю — в комнату между гостиной и кухней. Мы с Юу называли её алтарной.

Коридор в Бабулином доме только один — бежит по всему первому этажу в умывальную. А вдоль него тянутся шесть комнат, по три слева и справа, включая гостиную и две спальни с татами, которые переходят одна в другую, разделяясь только ширмами-сёдзи.

Алтарная же комната совсем крохотная, в шесть татами^[12], примерно как моя спаленка в нашем новом доме на окраине Тибы. Главный семейный шалун Ёта любит называть алтарную «комнатой привидений», чтобы лишний раз напугать младших братьев. Но лично я в этих стенах всегда успокаиваюсь. Наверное, чую, как духи предков оберегают меня.

Подражая родителям, мы с сестрой зажгли по ароматической палочке, поднесли к алтарю. В нашей городской квартире алтаря не было, и я ни разу не видела его в домах у друзей. А этот запах встречала только здесь, в Бабулином доме, — и ещё на праздниках в храме. Обожаю этот аромат^[13].

— Эй, Кисэ… Ты чего?

Не успели мы воткнуть благовония в чашу с пеплом, как сестра вдруг схватилась за голову и медленно осела на пол.

— Ой! Что это с ней?

— Ничего страшного… Просто укачало в горах.

— Ну надо же!

— Ох! От нашей дороги и взрослых-то с непривычки тошнит!

Тётушки захихикали, прикрывая ладонями губы и трясясь от смеха. А уже к ним присоединилась и парочка двоюродных братцев. Таких кузенов у меня только по отцу с десяток, не меньше. Всех в лицо не упомнишь, хоть тресни. Окажись среди них инопланетянин — никто бы и не заметил.

— Кисэ? Что, совсем плохо?! — воскликнула мама, когда сестра зажала рукою рот.

— Ей бы проблеваться. Сразу легче станет! — сказала какая-то тётушка.

— Уж простите нас… — пробормотала мама, низко опустив голову, и повела Кисэ в туалет.

— Ой, да ладно! Неужто наша дорога и правда такая ужасная? — удивилась ещё одна тётушка.

— Если укачивает — вышла бы из машины да топала пешком!

С трудом выбираясь из алтарной в объятиях мамы, сестра бросила на меня отчаянный взгляд.

— Может, и ты сходишь с ними? — спросила я, повернувшись к папе. Мне было жаль сестру. Всё-таки у меня есть Пьют, а у неё вообще никого. Разве в такие минуты ребёнку не нужна поддержка отца?

— Сами справятся, — буркнул папа. Но, услышав, как дочь разрыдалась в голос, всё же вскочил и побежал помогать. Убедившись, что оба родителя с ней, я с облегченьем вздохнула.

«Семейный монолит»… Это странное выражение я встретила в книжке из школьной библиотеки. И вспоминаю его всякий раз, когда смотрю на родителей и сестру со стороны. Втроём, без меня, они куда удачнее смахивают на образцовую семью. Вот я и решила: пускай и дальше живут своим «монолитом», как им нравится. Но по возможности без моего участия.

Как стать невидимой — меня научил Пьют. То есть не то чтобы совсем невидимой. Просто затаиваешь до предела дыхание — и отключаешь своё присутствие. Так, что тебя перестают замечать. Стоило мне провернуть этот фокус, как они тут же сбились в кучку и превратились в счастливое гнёздышко на троих. Ради блага семьи я частенько использую эту магию.

— Ты, Нацуки, Бабулина внучка, — не раз говорила мама. — А вот сестра твоя больше любит море, чем горы… Вся в меня!

С Бабулей мама никогда особо не ладила — и моих восторгов насчёт очередной поездки в Акисину не разделяла. А сестра, вторя маме, вечно болтала про Акисину всякие гадости, за что мама, ясное дело, обожала свою «старшенькую» ещё сильней.

Я собрала наш багаж, потащила наверх. От мысли, что Юу ждёт меня там, замирало сердце.

— Нацуки, одна управишься? — послышалось за спиной.

— Конечно, — кивнула я, поправляя рюкзак на ходу.

Лестница в Бабулином доме была совсем не похожа на нашу в Тибе. Крутая, как стремянка, без рук не подняться никак. Карабкаясь по ней, я каждый раз превращалась в кошку.

— Смотри, осторожней там! — не унималась очередная тётушка.

— Ладно… — буркнула я, не оборачиваясь.

На втором этаже терпко пахло татами и пылью. Я прошла в дальнюю комнату, сгрузила вещи на пол.

Если верить дядюшке Тэруёси, раньше в этой комнате хранили тутовых шелкопрядов. Десятки бамбуковых лотков с тысячами яиц, из которых вылуплялись личинки. Постепенно те расползлись по всему этажу, и, когда пришла пора сворачивать коконы, гусеницы уже заполонили весь дом.

В школьной библиотеке я заглянула в энциклопедию и посмотрела, как эти создания выглядят. Взрослый шелкопряд — это огромный белый мотылёк. Самая прекрасная из всех бабочек, каких я только встречала. О том, что из них добывают шёлк, я, конечно, слыхала и раньше, но как из них получают нить и что с ними происходит потом — понятия не имела. Какое же это, наверно, фантастическое зрелище, когда столько белоснежных крылышек порхает по всему дому! Что говорить, во всём Бабулином доме я больше всего любила эту сказочную комнату, где когда-то стройными рядами укладывали куколки шелкопряда.

Выйдя из «шелкопрядной», я задвинула за собой дверь — и тут где-то рядом скрипнула половица.

Наверху был кто-то ещё.

Я подкралась к соседней комнате — самой дальней на этаже и совершенно заброшенной. Той, что все называют чердаком, хотя она и располагается на одном уровне с остальными. Отодвинула сёдзи — и передо мной распахнулась огромная чёрная пустота. Здесь были собраны игрушки, в которые когда-то играли мои папа, дядя и тётя, и старые детские книжки. И мы, уже нынешние дети, обожали забираться сюда в поисках сокровищ.

— Юу? — спросила я темноту.

Каждый, кто посещает чердак, всегда возвращается с чёрными пятками, так что нам разрешено заходить туда только в шлёпанцах для веранды. Но я не могла медлить ни секунды. Просто сняла носки — и шагнула во мглу босиком.

— Юу! Ты здесь?

Глаза наконец различили микролампочку от конструктора — совсем крошечную, с ноготь мизинца. То был единственный источник света на чердаке даже днём. И я двинулась на этот огонёк.

Раздался шорох, и я чуть не закричала.

— Кто это? — послышался тихий голос.

— Юу? Это я, Нацуки!

Из непроглядного мрака показался чей-то маленький силуэт.

— Нацуки? Ну наконец-то!

В тусклом отсвете проступили черты лица Юу.

Я бросилась к нему.

— Ох, Юу! Я так скучала!

— Тише ты! — Спохватившись, он прикрыл мне ладошкой рот. — Услышат Ёта или Бабуля — нам крышка!

— Да уж… Наша клятва по-прежнему в тайне, так ведь?

Юу посмотрел на меня — то ли испуганно, то ли смущённо. За минувший год он, похоже, совсем не подрос. Может, эти инопланетяне вообще не меняются с возрастом? Но его карие глаза и тонкую шею я узнала даже во мраке.

— Вот мы и снова вместе…

— Целый год пролетел, Нацуки! Я тоже ужасно скучал… Дядюшка Тэруёси сказал, что ты приедешь сегодня, и я встал пораньше, чтобы сразу тебя встретить. А потом он сказал, что вы застряли в пробке. Вот я и…

— Сбежал на чердак и играешь сам с собой?

— Ну не с ними же! Такая тоска…

Мне вдруг почудилось: а ведь он не только расти перестал. Но ещё и ужался в размерах! Тот же Ёта за этот год возмужал и окреп, а у моего бойфренда по жизни что шея, что руки стали будто ещё костлявей… Или меня тревожит, что сама я немного подросла, а Юу стал ещё больше похож на призрака?

Я вцепилась в подол его белой майки. Кончики моих пальцев почти не уловили тепла его кожи. Может, температура тела у инопланетян в принципе ниже, чем у землян? Наши пальцы сплелись, но мои были куда жарче.

— Этим летом ты останешься до Прощальных Огней?^[14] — спросила я, стискивая его прохладные пальцы как можно крепче. Он кивнул.

— Да! В этом году Мицуко взяла большой отпуск. Остаёмся на весь Обон…

— Отлично!

О том, чтобы сын не называл её «мамой», Мицуко попросила сама.

Тётушка Мицуко, самая младшая из папиных сестёр, разошлась с мужем тремя годами ранее и с тех пор сюсюкает с сыном, как с любовничком. Когда Юу рассказал мне, что она каждый вечер просит поцеловать её в щёчку перед сном, я взяла с него клятву, что настоящий поцелуй он всё-таки прибережёт для меня.

— А ты, Нацуки?

— И я до конца Обона!

— Ну круто! Значит, фейерверки будем вместе пускать. Дядюшка Тэруёси в этом году закупил та-а-акие ракетищи… Вот на Прощальных Огнях и запустим!

— И бенгальские! — с восторгом подхватила я. — Обожаю бенгальские!

Юу чуть заметно улыбнулся.

— А в этом году ты пойдёшь искать свой звездолёт?

— Конечно. Как только время будет.

— Но ты же не сразу на нём улетишь, правда?

Он кивнул.

— Не сразу. Обещаю: если найду — не улечу, пока не попрощаюсь с тобой!

Я с облегченьем вздохнула.

Да, Юу твёрдо решил: если найдёт потерявший его звездолёт — умотает на свою планету. Много раз я приставала к нему с просьбой забрать и меня с собой. Но он лишь повторял, что когда-нибудь обязательно за мной вернётся. Юу, конечно, застенчивый, но сила воли у него что надо.

Мне постоянно казалось, что этот парень может исчезнуть в любую минуту. Вот бы и мне оказаться инопланетянкой, думала я. И страшно завидовала Юу. Ведь ему было куда возвращаться.

— А ещё… Ёта собирается втайне от взрослых открыть колодец.

— Колодец? Который запечатали навсегда? О, я тоже хочу посмотреть!

— Вот и посмотрим! А дядюшка Тэруёси обещал в последнюю ночь повести нас смотреть светлячков.

— Ура!

Юу всегда был очень серьёзный. Всё, что казалось ему необычным, старался изучить как можно подробнее. А дядюшка Тэруёси обожал рассказывать истории о Бабулином доме и родной деревне. Что удивляться, если из всех детей в округе дядюшка чаще возился именно с Юу.

— Юу! Нацуки! — послышался снизу крик какой-то из тётушек. — Спускайтесь есть холодный арбуз!

— Пойдём?

Взявшись за руки, мы вышли из чердака на свет.

— Ладно… — сказал Юу. — Ещё нагуляемся, да?

— А то!

Я кивнула. Щёки мои запылали. Радость от того, что мы снова вместе, накрывала меня с головой.

* * *

У папы целых пять братьев и сестёр, и на каждый Обон съезжается столько родни, что Бабулин дом ходит ходуном. В столовую все приехавшие не влезли бы никак, поэтому для общих трапез используют обе гостевые комнаты в конце коридора — убирают между ними перегородки, а в получившемся зале собирают длиннющий обеденный стол с подушками для сидения на полу.

Вокруг нас вечно ползают насекомые, но это никого не раздражает. Заведись у нас дома, в Тибе, хоть одна несчастная мушка — и с мамой тут же случилась бы паническая атака; но здесь, у Бабули, ни ей, ни сестрице даже в голову не приходит расстраиваться из-за каких-то жучков. И хотя мальчишки с утра до вечера так и шлёпают вокруг мухобойками, все эти мухи, кузнечики и прочие мелкие твари, каких я раньше и в глаза не видела, продолжают копошиться по всем углам, и меньше их не становится.

Все девочки вменяемого возраста отправились на кухню — помогать с приготовлением ужина. Даже сестрица, придя в себя, села чистить картошку. Мне же поручили накладывать рис. Передо мной стояли бок о бок сразу две рисоварки. Я наполняла чашку за чашкой, а тётушка Мáри и шестилетняя А́ми, дочка одного из моих старших кузенов, уносили их на подносах в трапезную и подавали на стол.

— Пе-ервая па-артия ри-иса-а! Па-аберегись!

Тётушка Мари отодвинула кухонную дверь, и они с Ами понесли еду мимо семейного алтаря к столу, за которым уже сидели все наши дяди.

— Хватит ворон считать! Накладывай как полагается! — закричала на меня мама, отвернувшись на пару секунд от кастрюль на плите.

— Да ладно тебе! Нацуки прекрасно справляется… — заступилась за меня Бабуля, нарезая кубиками эгό — местное желе из водорослей, плотное как резина, и вонючее, как перебродившие бобы, которые я на дух не переношу.

— Ох, если бы! — Мама покачала головой. — Эта девочка безнадёжна. Что ни поручай — ничего не выполнит как положено! А следить за ней с утра до вечера никаких нервов не хватит… Вот Ю́ри — другой разговор, такая умничка! А сколько ей уже? Двенадцать?

К тому, что мама считает меня «безнадёжной», я давно привыкла. Но сейчас она права: у хорошей хозяйки рис остаётся воздушным, рассыпчатым и лежит в чашке красивой горкой, а не навален сплющенными комочками, как у меня.

— Ну вот, полюбуйтесь! Кто так накладывает? Уж лучше бы Юри доверили! Наша-то совсем неумёха…

И мама горестно вздохнула.

— Ну что ты говоришь! Она прекрасно справляется! — польстила мне очередная тётушка. И я, собрав всю волю в кулак, стала накладывать рис так, чтоб никто ко мне больше не прицепился.

— А эта красная чашка — дядюшки Тэруёси, так что положи побольше! — шепнула тётушка. И уж эту чашку я наполнила до краёв.

— Темнеет уже! Скоро на фестиваль…

— О да! Сегодня же Привечание…

Из болтовни окружающих тётушек я уловила, что все куда-то спешат, и ещё проворней потянулась за очередной чашкой. Как вдруг дядюшка Тэруёси закричал уже из прихожей:

— Э‐эй! Все на Привечальный Огонь!

— Ну вот, уже пора! — встрепенулась тётушка. — Нацуки, мы тут сами управимся. Беги на праздник!

— Ладно…

Я отдала тётушке лопатку для риса и встала.

Снаружи свербело от насекомых. Ночь совсем загустела, и мир за кухонным окошком стал цвета открытого космоса.

* * *

Дядюшка Тэруёси собрал детей и повёл нас всех на берег реки — зажигать Привечальный Огонь. Юу тащил незажжённую бумажную лампу, а я карманным фонариком освещала нам путь.

Горы Акисины лежали во мгле, а речка, в которой так весело плескаться днём, теперь сочилась такой чернотой, словно хотела нас проглотить. На берегу дядюшка Тэруёси сгрузил с плеч на землю сноп соломы, зажёг его — и наши лица засияли во мраке оранжевым пламенем. А дядюшка Тэруёси, глядя в огонь, прокричал:

— О, Великие Предки! Найдите путь к нашему Огню!^[15]

И мы, все хором, тут же повторили за ним:

— Го-сэндзὀ-сἀма! Дὀока, кὀно-хи но тὀкоро-ни оидэʼ-кудасἀй!

В чёрной бездне ночи наши голоса звучали особенно чётко.

Не сводя глаз с пылающего снопа, дядюшка Тэруёси хриплым шёпотом произнёс:

— Ну вот!.. Похоже, они уже здесь!.. Ёта, зажигай лампу!

Малышка Ами испуганно вскрикнула. Дядюшка тут же зашипел на неё:

— Тише ты! Напугаешь Предков — они не придут!

Я нервно сглотнула.

Пламя от снопа бережно доставили к лампе. Когда же та разгорелась, Ёта поднял её — и, балансируя на ходу, понёс до самого дома под сдавленные вопли дядюшки Тэруёси: «Только не погаси!»

— Дядюшка! Значит, наши Предки сейчас там, в этом пламени? — уточнила я. Он тут же кивнул:

— О да… Все они собрались на наш огонёк!

Как только Ёта затащил бесценный груз в прихожую, из гостевой навстречу ему выпорхнули тётушки, сгибаясь в поклонах:

— Осторожно-осторожно!

— Следи, чтоб не гасла!

Под их причитанья Ёта донёс горящую лампу через весь коридор до алтарной. От её пламени дядюшка Тэруёси зажёг свечу — и водрузил огонь на семейный алтарь.

Алтарную полочку по случаю Обона украшали огурец и баклажан. И тот и другой — на четырёх ножках из одноразовых палочек для еды. Первый изображал лошадь, на которой можно быстрее вернуться в родное гнездо, а второй — корову, которая не торопится покидать этот мир слишком быстро. Услыхав, что на этих животных будут разъезжать сами Предки, малышки Ами и Юри смастерили обе фигурки ещё к обеду.

— Ну вот… — сказал дядюшка Тэруёси. — Теперь наши Предки там, где горит это пламя! Нацуки, следи за свечой. Заметишь, что догорает, — скорее меняй на другую. Если это пламя погаснет, Предки потеряют ориентир, и им станет оч-чень неуютно!

— Хорошо…

А папа с дядюшками, рассевшись в трапезной за длинным столом, уже открывали сакэ, и женщины суетились с подачей ужина.

Нас с сестрицей усадили за стол с остальными детьми. Перед нами стояли большие тарелки с дикоросами и тушёными овощами.

— Хочу гамбургер! — завопил Ёта. И сразу же получил подзатыльник от дядюшки Тэруёси — своего отца.

— А где ты его увидел?

На краешек блюда с варёной саранчой^[16] запрыгнул кузнечик.

— Ёта! Убери его…

Поймав попрыгунчика в обе ладошки, Ёта явно собрался выпустить его на улицу.

— С ума сошёл? — остановил его дядюшка. — Откроешь сёдзи — налетит мошкара!

— Давайте я скормлю его пауку! — предложила я. И, поднявшись из-за стола, бережно взяла из рук Ёты зелёного попрыгунчика. А затем отнесла его на кухню и аккуратно воткнула в паутинку чуть выше плинтуса. Тот особо не сопротивлялся — пару раз дёрнул крылышками, да и затих.

— Шикарное угощение! — усмехнулся Юу за моей спиной.

— Интересно, сможет ли паук сожрать столько сразу?

Паук, похоже, при виде такой огромной добычи здорово растерялся. Ну а мы вернулись к столу и набросились на саранчу у себя на тарелках. Та была странной, но сладковатой и легонько похрустывала на зубах. «Приступил ли к ужину паук?» — думала я, не переставая жевать.

Ночью весь дом окутало звуками насекомых. Некоторые дети похрапывали, но существа снаружи раздражали меня сильнее людей.

Когда спишь в деревне, если зажечь слабый свет — сетки на окнах тут же облепят полчища насекомых, и в комнате станет вообще ничего не видать. У себя дома я привыкла спать со включённым ночником и в этой призрачной полутьме ворочалась под одеялом от страха. Единственное, что успокаивало, — мысль о том, что Юу сопит где-то рядом, по ту сторону сёдзи, совсем недалеко от меня.

А потусторонние жизни всё прижимались к окнам снаружи. Ночью их присутствие ощущалось особенно чётко — и, хотя было страшновато, каждая клеточка моей плоти так и зудела от возбуждения.

* * *

Наутро сестра закатила истерику.

— Хочу домой! — визжала она сквозь слёзы. — Ненавижу здесь всё! Поедем обратно, сейчас же!

У моей сестрицы повышенная волосатость, поэтому в школе её дразнят «кроманьонкой». Об этом рассказала мне Канáэ, чья сестра из одного класса с моей. Да и мои ровесники не раз кричали мне в спину:

— Эй! Это твоя сестрёнка — кроманьонка?

Школу она ненавидела и прогуливала нещадно. Обычная история: пора уже из дому выходить, а она ещё носа не высунула из спальни. Да так и валяется потом дома весь день под заботливым маминым крылышком.

И уж для неё-то летние каникулы, по идее, должны были стать отдушиной. Но в первый же вечер Ёта спросил у одной из тётушек, зачем Кисэ отращивает усы. Остальные тётушки очень быстро об этом узнали — и утром, во время завтрака, ворвались в столовую целой толпой, дабы убедиться в услышанном своими глазами. Кисэ, понятно, тут же забилась в конвульсиях.

— Ты видишь, Ёта, что случается, если девочек дразнить?! — возмутилась одна из тётушек. — Немедленно проси у Кисэ прощения!

Ёта разревелся и стал извиняться, размазывая слёзы по щекам. Но рыданий сестрицы это не уняло.

— Ну что с ними делать… Кисэ, деточка!.. И часто у тебя такие приступы? — запричитали всё тётушки напере — бой.

А Кисэ вцепилась в маму и больше не отходила от неё ни на шаг. Мало того — как и при каждом стрессе, её начало тошнить. Весь остаток дня она повторяла: «Мне плохо! Поедем домой!» — и к вечеру мама забила тревогу.

— Бесполезно! Её уже лихорадит. Давай вернёмся?

— Ну что ж… Если всё так плохо… — беспомощно развёл руками папа.

А Ёта всё ходил за сестрицей по пятам, как привидение, и стенал.

— Прости-и меня, Кисэ-э… Прости-и! — только и повторял он, хотя ей от этого легче не становилось.

— Разбаловали вы её! — покачал головой дядюшка Такахи́ро. Но дядюшка Тэруёси сказал:

— Ну зачем так спешить? Здесь свежий воздух. Выспится хорошенько и сразу повеселеет! Правда, Кисэ?

Но сколько принцессу ни уговаривали, оставаться она не хотела ни в какую, и в итоге мама сломалась.

— Утром поедем домой! — объявила она устало. Мне же только и оставалось, что кивнуть.

* * *

В шесть утра, как условлено, мы с Юу встретились за старым сараем.

— Ну? Куда пойдём?

— На кладбище.

— Зачем?! — удивился он.

— Юу! Сегодня мне придётся уехать. И я просто должна попросить тебя… Пожалуйста, женись на мне!

От такой «просьбы» Юу оторопел.

— Жениться? — эхом отозвался он.

— Но мы же не увидимся аж до следующего лета! Я смогу это пережить, только если мы будем женаты… Прошу тебя!

Услышав, как я самоубийственно серьёзна, Юу кивнул.

— Ладно. Давай поженимся, Нацуки.

И мы, на цыпочках выскользнув за ворота, понеслись по тропинке меж рисовых полей к семейному кладбищу.

Добежав до могил^[17], я спустила на землю рюкзак, вынула Пьюта и примостила на каменной полочке для подношений.

— О, пастор Пьют! — попросила я. — Донеси нашу молитву до Предков!

— А они точно нас не накажут? — нахмурился было Юу.

— За что же им наказывать парочку влюблённых, которые хотят пожениться? — удивилась я.

Саму же молитву я пищала голосом Пьюта, поскольку сам он говорить не умел.

— О, Великие Предки! Свяжите этих двоих узами брака! Юу Сасамото… Клянёшься ли ты любить Нацуки Сасамото и готов ли быть вечной её опорой — в здравии и хвори, в радости и горе, покуда смерть не разлучит вас?

Тут Юу завис, и мне пришлось шепнуть ему на ухо:

— Ну? Клянись давай!

— Д‐да, клянусь!

— Хорошо же! А ты, Нацуки Сасамото, клянёшься ли любить Юу Сасамото и быть вечной поддержкой — в здравии и хвори, в радости и горе, покуда смерть не разлучит вас?.. Да! Клянусь!

И я достала из косметички пару колец, которые смастерила из проволоки накануне.

— Юу! Надевай мне вот это на палец.

— Угу…

Холодной рукой он надел мне на палец колечко.

— А теперь давай я тебе! — сказала я и осторожно, боясь оцарапать, натянула на его бледный как снег безымянный палец второе кольцо. — Ну вот! Теперь мы женаты!

— Ух ты… То есть я взаправду твой муж?

— А как же? Не какой-нибудь там любовник, а самый реальный муж! Теперь, даже когда не вместе, мы — одна семья!

Юу чуть заметно насупился.

— Новая семья — это хорошо… Я рад, — выдавил он наконец. — А то Мицуко, если сердится, сразу грозит выгнать меня из дома. Обратно к инопланетянам.

— А давай придумаем Клятву? Как те обещания прошлым летом, когда мы стали любовниками. Но теперь-то мы поженились, и Клятва нужна настоящая!

— Ну давай…

Я достала из косметички блокнот и розовой ручкой стала записывать то, что сама же сочиняла вслух.

ОБРУЧАЛЬНАЯ КЛЯТВА:

1) Не держаться за руки ни с кем другим.

— Что… даже на фестивале? — удивился Юу. — А в хороводах?

— Ну, хороводы не в счёт! Главное — не хвататься за руки, когда вокруг никого!

Юу покорно кивнул.

— Ясно.

2) Не снимать кольцо даже на время сна.

— Какое? Вот это?

— Ну да… Я, между прочим, эти кольца ночью заколдовала! Так что, даже когда мы не вместе, наши пальцы соединены. Перед тем как заснуть, мы будем смотреть на кольца, вспоминать друг о друге и… всегда спокойно засыпать.

— Понял.

— Ну, что ещё? В чём ещё, по-твоему, нам нужно поклясться?

Чуть подумав, Юу взял у меня розовую ручку. И убористым почерком приписал:

3) Выживать, чего бы это ни стоило.

— Ты о чём? — удивилась я.

— О том, чтобы ничто не помешало нам увидеться через год. Как бы всё ни сложилось — мы обязательно встретимся, если будем живы!

Я впечатлилась.

— О да…

Текст нашей Клятвы мы решили хранить у него. Я же пока живу с мамой с сестрой, которые обожают выкидывать мои вещи, когда меня нет дома. Конечно, Юу сбережёт такой важный документ куда лучше.

— Смотри не нарушай эту Клятву, что бы ни случилось. И следующим летом жди меня здесь непременно!

— Угу…

Спрятав наши кольца в карманы, мы вернулись в Бабулин дом. Дразнящий аромат мисό^[18] защекотал нам ноздри уже в прихожей.

При виде нас у Бабули округлились глаза.

— Вот это да… Нацуки? Юу? Вы уже встали?

— Ага! Мы искали цветочные образцы. Для моего ботанического проекта! — использовала я отмазку, сочинённую ещё вчера перед сном.

— Какие молодцы! — впечатлилась Бабуля. — Ах да! Я совсем забыла… Погодите-ка!

Сказав так, Бабуля скрылась в гостиной — и тут же вернулась со своим портмоне, из которого достала два конверта из красиво расшитой ткани. Понятно, с деньгами.

— Вот, Нацуки! Тут немного, но… купи себе какую-нибудь игрушку.

— Спаси-ибо!

— А это тебе, Юу.

На Обон взрослые часто дарят нам небольшие конвертики из бумаги или такой вот ткани. Кто и сколько подарил — мы должны сообщать маме, но денежки эти наши и больше ничьи.

Лично я откладывала деньги на то, чтобы когда-нибудь съездить к Юу в Ямагату. Так что сразу упрятала свёрток на самое дно рюкзачка.

И тут сверху спустилась мама.

— О! Уже встала? — сказала она, завидев меня. — Отлично. Сразу после завтрака выезжаем, так что ступай собирайся. Твоей сестре по-прежнему плохо. А врача посреди Обона придётся ещё поискать!

— Ладно… — буркнула я.

Мама согнулась в поклоне перед Бабулей.

— Уж простите, матушка, что не сможем побыть до конца!

— Ну что ты, что ты! Раз уж бедняжка Кисэ у нас такая хворая…

Я посмотрела на Юу. Неужели я никак не могу остаться до Прощального Огня? И разве папа не говорил, что раз в день отсюда вроде бы ходит какой-то автобус?

— Мам! А может, я побуду ещё немного и вернусь на автобусе? — робко пискнула я.

Но мама лишь скользнула по мне измученным взглядом.

— Не болтай ерунды. Иди собирайся… Тебе ли не знать: если с твоей сестрой случится истерика, несдобровать никому!

— Но есть же автобус…

— Хватит, я сказала! — рассвирепела мама. — Ещё только тебя на мою голову не хватало!

— Прости…

Ну что ж, рассудила я. Не буду мешать «семейке» жить своей жизнью. Я ведь только что вышла замуж! Теперь, когда я сама по себе, этой троице будет куда удобней сливаться в семейном экстазе…

Мысль о том, что я теперь замужем, заряжала меня чудесной энергией. Я опять посмотрела на Юу. Наши взгляды встретились. Он легонько кивнул.

Вот тогда-то я и призвала свои колдовские чары, заклиная всех духов, демонов и богов, чтобы следующим летом мы с Юу встретились, что бы с нами ни произо — шло…

По всему дому пробежал лёгкий скрип половиц — и утро наконец-то настало. На взгляд с веранды, от черноты Открытого Космоса в небе не оставалось уже ни следа.

* * *

В машине воняло расплавленной резиной.

— Открой окно! Проветри как следует! — командовала мама, массируя спину сестре.

Я ехала на переднем сиденье, глядя в окно. Пейзаж снаружи становился всё скучней и обыденней. Понемногу замелькали дома.

Папа всю дорогу молчал. А мама, себя не помня, удерживала сестру от припадка.

Тяжкое это бремя — семья, подумала я. И сжала покрепче колечко в кармане.

Закрыв глаза, я стала думать о Юу. И в привычной тьме по ту сторону век замерцали призрачные огоньки, похожие на далёкие звёзды.

Похоже, я незаметно обучилась новому колдовству. И теперь даже за миллионы световых лет могу видеть, что творится на Попихамбопии, родине Юу. Если он когда-нибудь найдёт потерявший его звездолёт, я обязательно улечу с ним. Потому что мы уже поженились, и он привезёт на родину молодую жену. Пьют, разумеется, тоже полетит туда с нами.

Не открывая глаз, я дрейфовала в Открытом Космосе. Чуяла, как планета Попихамбопия подплывает ко мне всё ближе. И знала: пока я варюсь в этом зелье магии и любви, никто не посмеет ни обидеть меня, ни разрушить моё счастье с Юу.

Примечания

6

Акиси́на (яп. 秋級) — название деревни, скорее всего, плод фантазии автора: на картах префектуры Нагано (как и всей Японии) такого топонима нет. Смысл иероглифов можно трактовать как «осенние высоты». Здесь и далее — прим. перев.

7

В японскую школу дети идут с 6 лет. Учебный год начинается в апреле. Летние каникулы — с 20 июля по 1 сентября.

8

Отосидáма (яп. お年玉, букв. «сокровище года») — карманные деньги, которые дарят детям на Новый год. В древности — синтоистский ритуал подношения новогоднему божеству Тосигáми (年神, японский аналог Деда Мороза) круглых рисовых лепёшек. В новогоднюю ночь эти лепёшки готовят силами местного храма при участии жителей, а затем их ломают на равные части и раздают всем пришедшим.

9

Имя Ю́у (яп. 由宇, юу) — как мужское, так и женское — буквально переводится как «космическая причина». По иероглифам отчётливо напоминает перевёртыш термина «открытый космос» (宇宙, утю:), что и использует автор в дальнейшем ходе повествования.

10

Обόн (яп. お盆) — японский праздник поминовения усопших. В зависимости от префектуры отмечается в июле или в августе (7 дней 7-го месяца либо по лунному, либо по солнечному календарю) и продолжается до одной недели. Считается, что в самое жаркое время года души предков посещают своих родных, поэтому вся Япония стремится вернуться к своим семейным могилам. Тогда же проводится «Фестиваль фонарей»: у входа в каждое жилище зажигают бумажные фонари, подсказывая «гостям с того света» дорогу к дому; в храмах проводится чтение священных книг, подносятся дары к алтарям, а на главных улицах городов исполняется массовый танец бон-одόри, призванный успокоить души предков.

11

Ти́ба (яп. 千葉) — бывший пригород Токио на побережье Токийского залива. С 1992 года получил статус отдельного города и административного центра префектуры Тиба.

12

Татáми (яп. 畳) — толстый соломенный мат, мера площади пола в помещениях; 1 татами = 90 × 180 см (1,62 м²). Здесь речь идёт о комнатке порядка 9 м².

13

Японские благовония (о-сэнкό, яп. お線香) изготавливают в основном из ароматических смол сандала и некоторых подвидов лавра.

14

Прощальный Огонь (яп. 送り火, Оку́ри-би) — заключительная церемония языческого праздника Обόн. Согласно верованиям Синто, всю неделю Обона духи усопших предков гостят среди людей, а затем возвращаются в загробный мир. Чтобы принять их со всеми почестями, люди устраивают факельные шествия и фейерверки, а перед воротами храмов и на склонах ближайших гор разводят огромные костры: в первую ночь — «привечальные» (мукáэ-би), в последнюю — «прощальные» (оку́ри-би). Традиционно считается, что именно в седьмую ночь Обона (в большинстве префектур — в ночь на 16 августа) заканчивается лето и начинается осень.

15

Иероглифы японского язычества Синтό (яп. 神道, синто) буквально означают «Путь Духов».

16

Традиционная горячая закуска в горных районах префектуры Нагано. Взрослая саранча размером до 3–4 см варится в соевом соусе с сахаром. По вкусу напоминает мясо креветок.

17

В современной Японии покойников почти никогда не хоронят в земле. Как правило (около 99 % случаев), их кремируют в деревянных гробах, а уже урны с прахом погребают в компактных могилах, чаще всего семейных. Такая практика объясняется как дороговизной земли для индивидуальных могил, так и требованиями национально-экологической гигиены. Семейные же мини-кладбища обычно напоминают миниатюрные мавзолеи, оформляются как синтоистские молельни и оснащаются алтарной полочкой для подношений (в виде амулетов, саке, сигарет или прочих бытовых вещей, которые усопший любил при жизни).

18

Мисό (яп. 味噌) — популярный продукт японской кухни: густая паста рыжевато-бурых оттенков из перебродивших соевых бобов, риса и пшеницы. Ферментация достигается с помощью особых плесневых грибов Aspergillus oryzae (яп. 麹菌, кόдзи-кин). Используется как основа для заваривания «фирменного» японского супа или для жарки мяса, рыбы и овощей.