Красный Крест. Роман

Саша Филипенко, 2016

Свой читатель появился у Саши Филипенко сразу – после успеха «Бывшего сына» и двух следующих романов. «Травля», еще до выхода книгой опубликованная «Знаменем», по данным электронного портала «Журнальный зал», стала в 2016 году самым популярным текстом всех российских толстых литературных журналов. Значит, свой читатель понимает, чего ему ожидать и от «Красного Креста». Он не обманется: есть в романе и шокирующая, на грани правдоподобия, история молодого героя; и сжатый, как пружина, сюжет; и кинематографический стык времен; и парадоксальная развязка. Но есть и новость: всю эту фирменную Сашину «беллетристику» напрочь перешибает добытый им и введенный в роман документальный ряд – история контактов Наркомата иностранных дел СССР и Международного Красного Креста в годы войны. Саша Филипенко – мастер создавать настроение ассоциативным монтажом. Представляя читателю «Красный Крест», воспользуемся его приемом, процитируем Иосифа Бродского: «От любви бывают дети. / Ты теперь один на свете. / Помнишь песню, что, бывало, / я в потемках напевала? / Это – кошка, это – мышка. / Это – лагерь, это – вышка. / Это – время тихой сапой / убивает маму с папой».

С благодарностью Константину Богуславскому за помощь в работе над этой книгой

* * *

Когда подпись поставлена, странная (как и все продавцы недвижимости) женщина говорит:

— Поздравляю! Я за вас очень рада! Вы такой хмурый, а зря! Я отдала вам лучший объект по соотношению цена — качество!

Риелтор вытаскивает из сумочки губную помаду и, не обращая внимания на теперь уже бывшую владелицу, продолжает басить:

— У нас с вами, так сказать, ситуация вин-вин! Вы, кстати, с кем здесь собираетесь жить?

— С дочкой, — разглядывая детский сад во дворе, отвечаю я.

— А сколько ей?

— Три месяца.

— Как славно! Молодая семья! Поверьте, вы еще будете меня благодарить!

— За что?

— Как это за что?! Я же вам рассказывала! Вы такой рассеянный! На лестничной площадке всего одна соседка! Она — ни много ни мало — одинокая девяностооднолетняя старушка, страдающая болезнью Альцгеймера. Это же настоящий джекпот! Подружитесь, перепишете квартиру на себя.

— Спасибо! — не поднимая глаз, зачем-то отвечаю я.

Квартира пуста. Ни стула, ни кровати, ни стола. Я разбираю сумку. Прежняя владелица все никак не может уйти. Женщина стоит у окна и, гоняя по кругу воспоминания, словно утюжа белье, разглаживает маслянистые складки подоконника. Зря, я все равно здесь все поменяю.

— Вы сегодня один останетесь?

— Да.

— А спать-то где будете?

— У меня есть спальный мешок и электрический чайник…

— Если хотите — можете у меня.

— Нет.

Женщина капитулирует. Я слишком молод для нее. Взяв под локоть бывшую хозяйку, риелтор наконец покидает квартиру. Оставшись один, я сажусь на пол.

Вот и все, думаю я, занавес. Жизнь закончилась — жизнь начинается вновь. Трансцендентный ноль. К тридцати годам я оказываюсь человеком с разорванной надвое судьбой. Мне предлагается попробовать еще разок. Я не знаю, что тут можно возразить. Самоубийство — не мое; к тому же у меня теперь есть дочь.

Едва ли я вспомню, о чем думаю в тот вечер. В голове туман, в луче света вальсирует пыль. Больше здесь ничего и нет. Часовая передышка перед очередной попыткой жить. Первая история закончилась, вторая должна начаться вот-вот. Пропасть и подвесной мост в виде человека. Если хочешь попасть на тот берег, перекинь сам себя. У счастья всегда есть прошлое, любит повторять моя мама, у всякого горя непременно найдется будущее.

Будто выброшенный крушением мореплаватель, я решаю изучить неизвестный остров. Город Минск. Зачем я вообще приехал сюда? Пускай и братская, но все же чужая страна. Красный костел и широкий проспект, какой-то лысеющий поэт и гроб Дворца Республики. Десятки построек и ни одного воспоминания. Незнакомые окна, чужие лица. Что это вообще за страна такая? Что я знаю про этот город? Ничего. Здесь у моей мамы вторая семья.

Перед подъездом валяется стопка выброшенных книг. Я смотрю на одну из них. Якуб Колас. «Новая зямля».

Поднявшись на четвертый этаж, я обнаруживаю на входной двери красный крест. Небольшой, но яркий. Наверное, риелтор так пошутила, думаю я. Оставив у лифта пакеты, я принимаюсь оттирать крест, но в этот момент незнакомый голос за спиной говорит:

— Что вы делаете?!

— Очищаю дверь, — не поворачиваясь, отвечаю я.

— Зачем?

— Здесь какой-то кретин нарисовал крест.

— Приятно познакомиться! Кретин, о котором вы говорите, — я. Недавно мне поставили болезнь Альцгеймера. Пока страдает только короткая память — иногда я не помню, что случилось со мной несколько минут назад, но врач обещает, что совсем скоро испортится и речь. Я начну забывать слова, а затем потеряю способность двигаться. Так себе перспектива, правда? Кресты расставлены здесь затем, чтобы я находила дорогу домой. Впрочем, судя по всему, совсем скоро я забуду и то, что они обозначают.

— Мне жаль, — стараясь быть вежливым, отвечаю я.

— Бросьте! В моем случае только так все и могло закончиться!

— Почему?

— Потому что бог боится меня. Слишком много неудобных вопросов его ожидает.

Соседка опирается на трость и тяжело вздыхает. Я молчу. Меньше всего сейчас мне хочется говорить о боге. Пожелав старушке добрых снов, я беру пакеты с едой и собираюсь войти в квартиру.

— Вы что же, даже не представитесь?

— Александр, меня зовут Александр.

— И давно вы разговариваете с женщинами спиной?

— Простите. Меня зовут Саша, и вот мое лицо. До свиданья! — наигранно улыбнувшись, отвечаю я.

— Значит, то, как меня зовут, вас не интересует?

Нет. Не интересует. Черт, что же за назойливая старуха?! Чего она вообще хочет от меня?

Мне нужно попасть домой. Закрыть глаза и наконец проснуться. Предыдущие тридцать лет этот фокус срабатывал. Все самое жуткое, самое страшное все — случалось со мной только во сне и никогда наяву. Я был счастлив и не знал скорби, весел был и не знал беды. Последние месяцы выдались слишком тяжелыми. Черт, я просто хочу отдохнуть!

— Меня зовут Татьяна… Татьяна… Татьяна… ох… забыла отчество… Шучу! Меня зовут Татьяна Алексеевна. Я очень рада знакомству с вами, плохо воспитанный молодой человек!

— А я нет.

— Правда?

— Неправда — мне просто все равно. Простите, у меня сегодня тяжелый день…

— Понимаю! У всех нас тяжелые дни. Тяжелые месяцы, тяжелые жизни…

— Очень приятно было с вами познакомиться, Татьяна Алексеевна. Всего вам самого хорошего! Счастья, удачи и всех жизненных благ, — язвлю я.

— Знаете, все это только начинается со мной…

Черт, это по-настоящему надоедает! Сперва риелтор, теперь эта старушка. Я не хочу говорить, и соседка, уверен, чувствует это. Более того, понимая, что я воспользуюсь даже секундным люфтом, старушка ни на мгновение не замолкает.

— Да, все это закончится довольно быстро… Через месяц или два… Совсем скоро от меня, как от человеческой судьбы, ничего не останется. Все дело в том, что бог подчищает следы.

— Мне очень жаль… — нехотя отвечаю я.

— Да-да, вы это уже говорили! Я быстро все забываю, но не настолько! Могу я посмотреть, как вы здесь устроились?

— Честно говоря, из мебели у меня только унитаз и холодильник — мне нечего вам показывать. Быть может, через неделю или две?

— Хотите посмотреть, как живу я?

— Да в общем-то сегодня уже, наверное, поздно…

— Не стесняйтесь, Саша, входите!

Нельзя сказать, что я счастлив, но просьбе старушки подчиняюсь. В конце концов глупо спорить с выжившим из ума человеком. Соседка толкает дверь, и я оказываюсь в ее квартире.

Все это больше напоминает мастерскую. Повсюду стоят полотна. Ничего особенного. Я такую живопись никогда не любил. Бесконечные бледные тона. Безысходность в каждом квадрате. Люди безлики, города бесцветны. Впрочем, я мало что смыслю в искусстве.

Посреди гостиной висит темно-серый квадрат.

— Собираетесь начать новую? — заполняя паузу, зачем-то спрашиваю я.

— Вы о чем?

— Я о холсте, что на стене.

— Нет, она закончена.

— Вот оно что! И что же на ней изображено?

— Моя жизнь.

Пфф. Приехали! Фанфары скорби и пафос трагедии. Пожилые люди склонны преувеличивать собственные несчастья. Моя жизнь… Дайте носовой платок! Нет-нет, лучше два! Старикам кажется, что беды случались только с ними. Я чуть было не выпаливаю, что по части горя многим могу дать фору, но вовремя осекаюсь.

— Мне, конечно, рассказывали, что Минск серый город, но не настолько же!

— В этой картине почти нет Минска.

— Я бы сказал, что в этой картине вообще ничего нет.

— Думаете, я ошибаюсь, когда говорю, что это моя жизнь?

— Ничего я не думаю…

— Думаете, вот шел я себе домой, никого не трогал, а тут на тебе: наткнулся на безумную старуху, которая собирается проскулить о собственной судьбе?!

— А вы собираетесь?

— А вам, значит, совсем неинтересно?

— Нет, если быть совсем уж честным.

— И зря. Я хочу рассказать вам невероятную историю. Не историю даже, но биографию страха. Я хочу рассказать вам, как внезапно овладевший человеком ужас способен изменить всю его жизнь.

— Я очень впечатлен, но, может быть, в другой раз?

— Не верите? Ну что ж… Знаете, чуть больше года назад я стояла здесь же, на вашем месте. Это было тридцать первого декабря. Шел снег и заканчивался двадцатый век. Натурально заканчивался, без гипербол, оставалось всего несколько часов. Куранты готовились бить двенадцать, накачанный таблетками президент соседнего государства намеревался сообщить, что устал. В кухне работал телевизор, и в духовке, как обычно, что-то подгорало. Я ни к чему такому не готовилась — ну Новый год и Новый год, сколько таких было в моей жизни? Наберет Ядвига, а больше и некому. Посижу с пирогом, посмотрю «Огонек». Отмечу Новый год сперва по Москве, затем по Минску. Одним словом, я ровным счетом ничего не ожидала от конца столетия, но вдруг позвонили в дверь. Наверное, соседи, подумала я. До вас здесь жила очень хорошая и приветливая женщина — настоящая дочь коммуниста. Ее отец был партийной шестеркой, но она ничего — выросла скромной и порядочной. Вечно смотрела на меня щенячьими глазами, будто извинялась. В общем, я подумала, что она хочет попросить соль или что-нибудь в этом роде, но оказалось, нет! Оказалось, что пришел почтальон! Представляете? Настоящий! Тридцать первого числа! Принес! Письмо, которого я ждала всю вторую половину жизни…

Соседка говорит «вторую половину жизни», и я включаюсь. Впервые за вечер я возвращаюсь в комнату. До этого момента я лишь обозначал свое присутствие, теперь же начинаю внимательно слушать.

— Я посмотрела на стол. Лежит. Обыкновенный конверт. Ожидаешь его полвека, а раскрыть не решаешься. Ничего так в жизни не боялась, как этой бумаги. Наконец выдохнула и разорвала. Оно! Я расплакалась. Провела пальцем под глазами и шмыгнула носом. К листку больше не притронулась, но позвонила Ядвиге.

«Пришло! Жив!»

«Ты шутишь?!»

«Нет!»

«Далеко?»

«Километров двести от Перми».

«Я поеду с тобой!»

«Давай».

Я набрала справочную. Девушка веселая была, с праздником поздравила.

«Рейс до Москвы в десять вечера есть. Успеете?»

«Успею, коли не помру».

Когда приехала Ядвига, мы выпили чаю и вызвали такси. Оператор сообщила, что нам повезло — Новый год все-таки, у всех дела. «Покажи!» — попросила подруга, и я протянула ей письмо.

Закрыли квартиру, спустились во двор. Таксист стоял у машины. Багажник открыл, но с сумками не помог. «Я шофер, — ответил, — а не грузчик».

Приехали в аэропорт, нашли кассы. Запыхались, дышим тяжело. «Не волнуйтесь, — говорит девушка, — времени у вас много! Долетите до Москвы, а там придется несколько часов подождать».

«Ты когда последний раз летала?» — спросила я у Ядвиги.

«Никогда», — ответила подруга.

Вот тебе и дела. Новый год, две старухи летят незнамо куда…

До Москвы летели хорошо, а второй рейс самолет трясло, будто бог машину ногами пинал. С первого раза сесть не смогли, на второй круг уходили. Люди странно себя вели, помню, даже кричали. Передо мной мужчина какой-то, как пес, подвывал. Впрочем, я его не винила. Страх — он вещь непростая. Я уж знаю, о чем говорю.

Получили сумки — подошел толстяк:

«Вам куда?»

«Вот», — протянув конверт, ответила я.

«Так-то это не здесь. Так-то ехать три-четыре часа. Повезло вам — там мой батя живет».

«Нам бы только до автобуса…»

«Да какой тут автобик-то первого-то числа?»

Утром въехали в городок. Темень, на заснеженной площади мерзнет безрукий вождь. Я спросила: «Почему у Сталина такая маленькая голова?»

«Старую так-то отбили. Заказали в области новую, но они там что-то с размером напутали. На другую так-то все равно денег нет, да и не будет никто ее мастерить, пока эту не отобьют. Вы жить-то где будете?»

«Не знаем», — ответила я.

«Если не боитесь, можете у моего старика. Так-то он мужик неплохой. Туто-ка и сидел. Отпустили — не знал, куда деться, решил остаться, конвоиром устроился. Вот и я туто-ка и родился, за забором. Мать три года как схоронили. Я давно уже в город уехал, а у вас-то туто-ка кто?»

«Человек», — ответила я.

Соседка замолкает. Несколько секунд она безмолвствует, и я успеваю подумать, что стал свидетелем очередного провала памяти, но женщина вдруг оживает и говорит:

— Я родилась в Лондоне в 1910 году…

+