Путаница, или Ветер в голове

Саша Матяш

Герой решает пройти по раскаленным углям, чтобы показать девчонке, что она ему нравится. План продуман до мелочей. И вот наступает долгожданный день…В этой истории есть любовь, зависть, храбрость, упрямство и, конечно, тайна, разгадать которую не так просто, особенно если все окончательно перепуталось, а у тебя ветер в голове.

Глава третья

Свесив ноги, я сидел на подоконнике и наблюдал, как тень от розового куста, постепенно вытягиваясь, пересекает садовую дорожку и, надломившись у земли, медленно ползет вверх по стене, подбираясь к моим пяткам. Заняться чем-то более увлекательным в таком нервном состоянии я не мог. Я ждал вечера, а он все не наступал.

Наконец где-то за деревьями ожил громкоговоритель. Было ровно четыре часа. Валентина Борисовна, обговаривая с нами детали похода, распорядилась ждать ее в пять вечера в беседке у главных ворот. Я спрыгнул на пол и начал одеваться. В комнате было пусто. Паша с группой добровольцев помогал на кухне. Остальные разбрелись собирать хворост для будущего костра. Я надел тренировочные штаны, футболку с длинными рукавами, белую рубаху, не совсем просохшую после стирки, и шерстяные школьные брюки. Я читал где-то, что шерсть горит медленно, без гари и копоти, спекаясь в черный шарик. О костре я всеми силами старался не думать, но в результате думал о нем постоянно, до такой степени, что становился рассеянным. У двери я пригладил волосы, проверил пуговицы и вышел на раскаленную солнцем веранду. Из комнаты девочек доносились приглушенные голоса. Никто меня не окликнул.

Через несколько минут, задыхаясь от жары, я нырнул в зеленый полумрак беседки и, чтобы не привлекать к себе внимание, устроился в самом темном и пыльном углу. Допустим, резина не расплавится, допустим, штаны не сгорят, но что делать с лицом, с руками? А еще волосы… Этим мыслям не было конца. Они сплетались в моей голове, превращаясь в огромный запутанный клубок. Как его распутать, я не знал, поэтому, когда в беседке начали появляться люди, я почти обрадовался.

Из новостей последнего часа самыми обсуждаемыми были две. Обе касались Валентины Борисовны, а значит, и всех нас. Во-первых, Валентина Борисовна потерялась. Во-вторых, вслед за ней пропала вожатая Нюша, которая отправилась на ее поиски. Нужно было решать, что делать дальше: искать их или оставаться на месте. Завязался бестолковый спор, в самый разгар которого в беседке появилась группа добровольцев, работавших на кухне. На них набросились с расспросами. Отвечая кому-то, Паша невпопад заметил, что «ложки и вилки уже в пути». Это была контрольная фраза, о которой мы условились заранее. Она означала, что грузовик выехал за ворота и Паша лично его проводил. Мне очень хотелось узнать подробности, но расспрашивать при всех я побоялся. Из соображений конспирации мы решили держаться подальше друг от друга. Хотя, как я теперь понимал, внимательному наблюдателю такое поведение могло показаться странным. И все же интересно, как все прошло, видел ли он Нюшу, знает ли, куда пропала Валентина Борисовна.

Словно отвечая на мой вопрос, чей-то голос выкрикнул:

— Идут! Вон они!

Действительно, по боковой аллее неторопливым шагом к беседке приближалась Валентина Борисовна. Она была одна.

— Бедные вы мои, — сказала Валентина Борисовна, останавливаясь у входа, — кажется, я опоздала. Мне так жаль. И, господи, как же здесь душно. Как назло, с самого утра голова болит, просто раскалывается.

— Ой, что вы, Валентина Борисовна, — хором запели девочки. — Вы сегодня такая красивая.

— И ваше платье!

— И фасон…

— И прическа…

— И синий цвет! Он вам так идет.

Валентина Борисовна задумчиво расправила юбку:

— Вы думаете, синий? А мне казалось, лазоревый. «Лазурь небесная смеется, ночной омытая грозой…» — Она потерла висок. — Ох, бедная моя головушка. Наверное, к дождю. Ну а сами-то вы как? Дайте-ка я на вас посмотрю. Так… Все нарядные, красивые, глаза блестят.

Голос Валентины Борисовны как будто запнулся, наткнувшись на невидимую преграду.

— А это что такое? Погодите… Что это у вас на шее?

Весь день этот вопрос задавали мне. Моя рука сама собой потянулась к груди. Убедившись, что все пуговицы на месте, я огляделся. Удивительное дело, как это я сразу не заметил? Оказалось, что к походу готовился не один я. Беседка точь-в-точь напоминала выставку «Дары моря». Я нашел глазами Вадика. На его груди красовалась хищно растопыренная крабья клешня, покрытая, судя по зеркальному блеску, толстым слоем лака для ногтей, рядом на той же нитке болтался пустой пузырек из-под лака. Презренный подражатель. Я помахал рукой, пытаясь привлечь его внимание. Он демонстративно уставился в потолок. Глупо было расходовать, возможно, последние минуты моей драгоценной жизни на какого-то Вадика. Но тут дело было в принципе. Я насобирал на полу с десяток мелких камешков и начал швырять их в Вадика, целясь в голову. Наконец, красный от злости, он повернулся ко мне. Я показал ему «козочку». Он покрутил пальцем у виска.

— Ах, значит, крабы! — Валентина Борисовна распекала кого-то в дальнем конце беседки. — И ты действительно думаешь, что это красиво?

Несчастный что-то бормотал.

— Нет, милые, так дело не пойдет. Вы что, хотите нас всех опозорить? Вот вам моя шляпа. Все сокровища бросайте в нее. И не надо делать вид, будто вас убивают. Завтра я все верну, в целости и сохранности.

Бедняга, которому досталась шляпа, комкая ее, двинулся по кругу. Валентина Борисовна следовала за ним по пятам. В шляпу полетели медальоны, бусы, браслеты. Очередь дошла до меня.

— А с тобой что? Ты куда так тепло оделся? Мокрый как мышь.

— Нездоровится, — сказал я и прикрыл глаза, давая понять, что разговор окончен. Но Валентина Борисовна не уходила. Сквозь ресницы я видел неподвижное голубое пятно. «Ищет, к чему бы придраться», — промелькнуло у меня в голове.

— Ну что ж, — голос Валентины Борисовны стал удаляться, — кажется, мы готовы.

Я с облегчением выдохнул и открыл глаза.

Валентина Борисовна как будто только этого и дожидалась.

— Ваня, — вдруг повернулась она ко мне, — сделай мне, дружок, одолжение. Сбегай в медпункт. Попроси у Галины Ивановны что-нибудь от головной боли. Скажи, что для меня.

Все головы как по команде повернулись в мою сторону. Я не шелохнулся. Не мог я сейчас никуда бежать. Мои брюки окончательно прилипли к ногам, а по спине катились горячие струйки пота. Но тут я представил, как завтра утром, вот так же морщась и потирая висок, Валентина Борисовна перескажет наш разговор вожатым: «Ваш Темников — настоящий наглец и хам. Представляете? Отказался принести лекарство». И Одинцова все это услышит.

— Я, конечно, схожу, — сказал я. — Мне не жалко.

В это самое время под скамейкой каблук моего левого ботинка вонзился в носок правого; освободив правую ногу, я опустил ее на каменный пол. Стало как будто прохладнее.

— Только в лекарствах я мало разбираюсь. Как, вы сказали, оно называется?

— Оно называется аспирин.

Я нащупал босой ногой левый ботинок.

— Это по-латыни или как?

Я до последнего надеялся, что у Валентины Борисовны сдадут нервы.

— Или как, Ваня, или как.

Судорожным движением я выдернул из ботинка левую ногу и неохотно поднялся. Пот заливал глаза.

— Ну раз так, то я пойду?

— Да, голубчик, я буду ждать.

Я шагнул вперед.

— Погоди, — остановила меня Валентина Борисовна. — Ты что, собираешься идти босиком?

— Ну да.

— А сандалии?

— А зачем? Слава богу, не зима.

Валентина Борисовна чуть вздернула брови, подумала и неожиданно легко согласилась.

— Ну как знаешь, дружок, как знаешь. И кстати, — прокричала она мне в спину, — попроси у Галины Ивановны градусник. Выглядишь ты неважно…

— Так точно! Рад стараться, — сквозь зубы пробормотал я и после этого медленно проследовал в сторону главной аллеи, где начиналась самая длинная дорога к медпункту. Нашла дурака бегать в такую жару! Ничего, пусть поволнуется.

Однако отправиться в поход мне хотелось не меньше, чем ей. Поэтому, как только беседка скрылась за деревьями, я забыл о данном себе обещании и сначала ускорил шаг, а потом и вовсе бросился бежать, на ходу сдергивая с себя рубаху.

Через несколько минут я стоял на крыльце медпункта и что было силы тарабанил в закрытую дверь. На мой стук никто не откликнулся. Я обошел здание и заглянул во все окна. Никого. Недоумевая, я вернулся на крыльцо и только теперь заметил приколотую к двери бумажку. Послание гласило: «Дождитесь. Ушла ненадолго». Ничего в этот день не работало как надо. Мне опять предлагали ждать. Нетерпение, копившееся во мне уже много-много часов, начало потихоньку закручиваться в тугую, звенящую пружину.

Мокрую рубаху я повесил на перила сушиться, а сам присел на ступеньки. Горячий ветер мел по крыльцу скрученные зноем листья. Жара не спадала. В щелку между оконной рамой и занавеской я следил за стрелками часов. Было без четверти шесть. На месте Валентины Борисовны я бы давно прислал гонца узнать, что происходит. «И как все-таки странно, — думал я, — что из всех людей она послала сюда именно меня. Казалось бы…» Я припомнил всю недолгую историю нашего знакомства. То шагу не давала ступить. А тут вдруг «Ваня, голубчик» — как будто с каким-то умыслом.

— Как будто специально, — вслух повторил я. Оттолкнувшись от этих слов как от трамплина, я погрузился в омут смутных и неприятных предположений.

Допустим, рассуждал я, допустим, ей удалось узнать о моих планах. Ситуация невероятная, и все же… Как бы она стала действовать? А как бы на ее месте действовал я? Эта загадка меня увлекла, тем более что времени было хоть отбавляй — медсестра возвращаться не спешила. Ну, конечно, в каком-нибудь шпионском романе мы с Пашей давно бы сидели по разным камерам и встречались в коридоре темницы, чтобы молча обменяться взглядами и разойтись по своим углам. А что, если Валентина Борисовна тоже задумала нас разделить? И головная боль, кстати, подходящий предлог. Я усмехнулся. Бред, конечно, но как было бы ловко, как хитро. Она смогла бы поговорить с каждым отдельно и с помощью обмана и манипуляций что-то выведать. Нет, даже лучше: в одно и то же время допрашивать могли бы двое — она и Нюша. Я снова улыбнулся, потом покачал головой. Потом задумался. Однако… До чего же просто этот бред объясняет мое здесь пребывание. Внезапно я почувствовал, как кровь приливает к щекам. Наверное, с такой же стремительностью осыпь мелких камней на склоне горы превращается в лавину. Вдруг все встало на свои места! Валентина Борисовна просто избавилась от меня. Никакая медсестра не придет. Она и не должна была прийти. Отряд уже в пути. Они идут к башне без меня. Я слетел с крыльца и бросился назад, к беседке, еще не веря, но уже готовясь признать, что никого там не найду. «Голова у нее болит. И я поверил? Это же классический женский разводняк».

Беседка стояла тихая, застывшая, пустая. От бессилия и обиды мои глаза наполнились слезами. Нет, один человек в беседке все-таки был. Я быстро заморгал, прогоняя слезы. Валентина Борисовна собственной персоной сидела у входа, а на коленях у нее лежал какой-то громоздкий темный предмет. Сначала я принял его за рюкзак, а когда подошел ближе, понял, это было мое одеяло.

— Что случилось? Куда все пропали? — спросил я, переступая порог.

— Наконец-то. Тебя только за смертью посылать. Ты лекарство принес?

— Там закрыто. Как будто вы не знаете. А где все?

— Жаль, аспирин мог бы пригодиться и тебе и мне. Может быть, объяснишь, как это одеяло оказалось в гараже?

— Откуда мне знать? Вы меня в медпункт, а не в гараж посылали.

— Хорошо, тогда пошли разбираться, — устало сказала Валентина Борисовна. Она поднялась и шагнула мне навстречу, пытаясь выйти. Я понимал, что преграждаю ей путь, но не двинулся с места.

— Куда пошли? А где все? Вы что, меня обманули?

— Темников, ты все-таки помни, с кем разговариваешь. И пошевелись. У меня нет желания провести с тобой целый вечер.

До чего же ужасный день! Самый ужасный во всей моей ужасной жизни. Стараясь не отставать, я снова шел по аллее. Панику сменило усталое безразличие. «Пусть еще докажет, — вяло успокаивал я себя. — Сапоги не мои. Одеяло, положим, тоже не мое. И вообще. Что я сделал? Ничего. И наказывать меня не за что. Сначала идет преступление, затем наказание. Нерушимость причинно-следственных связей. Вот на что нужно напирать».

— Ты можешь идти живее? Шире шаг. Шире шаг.

Мы поднялись на веранду и вошли в комнату.

— Уф-ф, — выдохнула Валентина Борисовна, бросая одеяло на мою кровать. — Ну и тяжесть. Спасибо, что не прихватил ведро с песком и багор.

В последнюю реплику она вложила весь накопленный сарказм. Я успел заметить, что ни ведра, ни сапог в комнате нет. Значит, доследственные мероприятия закончились и меня привели для вынесения приговора. Я отвернулся к окну. Вся поляна от края до края горела ярким оранжевым светом. Солнце садилось. Кусты сирени казались выгоревшими за лето пляжными зонтиками. Почему она заговорила о ведре с песком? Неужели все знает?

— Казалось бы, — продолжала Валентина Борисовна, — такой праздник. Ждали его. Готовились. Нет, и тут нужно было все испортить.

— Не понимаю, что, собственно, вы имеете в виду, — как можно тверже сказал я.

— Брось, все ты понимаешь. Вообразил себя героем и пошел разбойничать.

Мои брови поползли вверх.

— И не смей закатывать глаза.

Начальственные нотки в голосе Валентины Борисовны мне решительно не понравились. Я приподнял уголок одеяла, потрепал его и снова уронил на кровать.

— Одеяло, кстати, вообще не мое. На моем метка была. Где, вы говорите, его нашли?

— Какая еще метка? — переспросила Валентина Борисовна.

— Подпалина от папиросы «Казбек», — сказал я первое, что пришло в голову.

— Что ты мне голову морочишь? Твой дружок уже во всем сознался.

Паша? Нет, этого просто не могло быть. Каждый год к Рождеству моя мама вяжет нам два одинаковых свитера, один со звездочкой на груди — для Паши, другой со снежинкой — для меня. Снежинка и звездочка украшали наши ящики в детском саду. Паша мог, конечно, брякнуть что-то по глупости, но предателем он не был.

— Я вас не пойму, Валентина Борисовна. Сначала вы говорите: дружок. А потом говорите: сознался. Вы сами себе противоречите. Друзья не сознаются.

— Вот-вот… Не надоело кривляться? Ничего плохого твой приятель не сделал. Всего-навсего сказал правду.

Несколько мгновений она как будто изучала меня.

— Ты что, действительно собирался ходить босиком по углям?

Я немного растерялся. Я никак не ожидал, что Паша сознается именно в этом. А сапоги? Их что, не нашли? Теперь, по крайней мере, я знал, какую новость сегодня вечером будут обсуждать у костра. Несгораемый Ваня Темников. Человек-утюг.

Валентина Борисовна покачала головой:

— Надо же. До чего докатился.

— Босиком? По углям? Зачем мне это нужно?

— А и правда. Зачем? Боишься затеряться в толпе? Боишься, что все разъедутся по домам и никогда не узнают, кто такой Ваня Темников — герой Шипки и Халхин-Гола.

С таким знанием истории ей лучше было бы помолчать. Мои брови снова поползли вверх, но я вовремя спохватился. Моя судьба, как ни крути, была в руках этой женщины. Я лихорадочно искал способ наладить с ней простой человеческий контакт.

Конец ознакомительного фрагмента.